Веселовский Александр Николаевич - В. А. Жуковский. Поэзия чувства и "сердечного воображения"

align="justify">   ______________________

   12 / 24 августа еще Элоиза; Тургенев хочет познакомиться в Париже с Дефонтеном, который знавал Руссо.

   Следующая страница надписана: Quid tantum insano juvat indulgere dolori! (К чему предаваться такой безумной скорби! - лат.) Он только что узнал о кончине брата.

   Андрей царил в его дневнике наравне с нею, являлись порой и мечты поехать с ним путешествовать: они напомнили бы друг другу "о времени, которое мы провели вместе, о небольших, но интересных для нас происшествиях, которые случались с нами. Настоящее никогда не имеет для нас прелестного, всегда человек жалеет о прошедшем; однако ж последние два года я чувствовал, что жил и наслаждался, я и в настоящем чувствовал цену настоящего, и мне нельзя без горести и без глубокого чувства вспоминать об нем". От надежды на путешествие пришлось отказаться: брат писал ему из Вены (в январе 1803 года), что его определяют в Петербурге в канцелярию Воронцова и что он должен выехать 2 февраля*. Были письма брата с дороги, последнее пришло 28 июля, уже после его смерти, о которой Александру писали отец и Жуковский, известил Андр. Серг. Кайсаров.

   ______________________

   * Ibid., 25 декабря 1802 г. / 6 января 1803 г.; 13/25 января 1803 г.; 29 января / 10 февраля 1803 г.

   ______________________

   Дневник прерывается почти на месяц (с 12/24 авг. по 7/19 сентября). "Кто мне мешает с ним беседовать, думать об нем, о плотском человеке? А я бы желал обнять, прижать его! Брат, брат, милый брат! В первый раз почувствовал в себе столько духу, чтоб написать имя твое. Боже мой! Подкрепи меня!". Следующая, случайная пометка конца октября и последние страницы дневника (с 17/29 октября) полны тех же отчаянных жалоб, ожиданий чего-то еще более ужасного, страха за будущее. Что он будет делать - без брата? Он подавлен, исчезла любовь к деятельности, расстроились все жизненные планы. Запись 18/30 ноября кончается стихом:

  

   Fate, drop the curtain, I can lose no more!

  

   (Судьба, опусти занавес, мне нечего больше терять! - англ.)

  

   "Опять какое-то мрачное предчувствие!..

   Woes cluster, rare are solitary woes,

   They love a train, they tread each other's heels"

  

   (Горести собираются гроздьями, одинокие горести редки, они любят процессию, они наступают друг другу на пятки. - англ.)

   (1/13 декабря 1803 г.).

  

   Его сердце дрожит, в голове беспорядок, в глазах темнеет; "брат, ожидай меня! Скоро, скоро!" (1 января нов. ст. 1804 г.).

   В 1824 году Ал. Тургенев рассказывал князю Вяземскому, как, получив весть о смерти брата, он пришел "в отчаяние и злобу на людей, имея тогда мало веры и много чувства". Как раз он прочел в журнале Карамзина пьесу, "помнится, Прогулка по островам, в которой он одного молодого человека заставляет говорить, что всякое нежное чувство, всякая сильная горесть, которую мы почитаем вечною, не вечна в нашем сердце, что все утихает со временем. Эта психологическая истина возмутила и меня против Карамзина. Я видел в нем изверга, который не рожден любить вечно, и вздумал мстить ему после чем бы то ни было... Смерть брата имела еще и другое важное действие на мою душу: в первый раз я постигнул бессмертие души и душою поверил ему. Без этой веры я точно бы не перенес жизни без него. Еще и теперь сердце порывается на Невское кладбище"*, где Андрей Иванович был похоронен рядом с отцом.

   В записной тетрадке Ал. Тургенева сохранилось двустишие, как эпитафия брату:

  

   Не was a pearl too pure on earth to dwell

   And waste his splendour in this mortal shell**.

  

   (Он был жемчужиной слишком чистой, чтобы обитать на земле и растрачивать впустую свое великолепие в этой смертной оболочке. - англ.)

   ______________________

   * Письмо к князю Вяземскому 6 августа 1824 г.

   ** Остафьевский Архив, т. II, стр. 518; под двустишием примечание: from the arabic W. Jones Works II, 250.

   ______________________

  

   "Надгробие И.П. и Андрею Ивановичу Тургеневым" написано было Жуковским лишь в 1819 году*.

   ______________________

   * Об этой эпитафии не раз напоминал Жуковскому Ал. Тургенев в письмах 1813 - 18 годов. Следующее, еще не изданное, от 19 августа, относится, вероятно еще к 1813 году: "Кому другому могу поручить я исполнение столь священной для нас обязанности? Вспомни о них, представь себе живее того и другого, что они были для нас и для других, и сам по себе личные чувства свои. Я уверен, что строки твои не переживут одной только дружбы нашей, ибо она перейдет с нами в неведомое там. О, so vergangiich ist der Mensch, dass er auch da, wo er seines Daseins eigentliche Gewissheit hat, da, wo er den einzigen wahren Eindruck seiner Gegenwart macht, in dem Andenken, in der Seele seiner Liebe, dass er auch da verlOschen. verschwinden muss, und das so bald.' (О, как эфемерен человек, если и там, где он обладает истинной определенностью своего бытия, там, где он оставляет единственно подлинное впечатление своего присутствия - в воспоминании, в душе своей любви, - и там он должен угаснуть, исчезнуть, и как быстро! - нем.). Неужели и наши сердца оправдают Вертера? Ах, нет, мой милый друг, сохраним память друзей наших: они будут жить в моей памяти для того, что я живу сими воспоминаниями. Если мне случается деятельность свою обращать на пользу людей и особливо мною любимых, то опять для того, чтоб сохранить себя в их памяти; и, право, этот род эгоизма самый простительный, ибо только в памяти людей любимых мною желаю пережить себя. К холодности других и я равнодушен и воспоминание их не потревожит моего праха:

  

   So, wer den Besten seiner Zeit genug getan,

   Der hat gelebt fur alle Zeiten".

  

   (Кто сделал довольно для лучших своего времени, тот жил для всех времен. - нем.). Об эпитафии идет речь в письме 25 ноября 1813 г.; она дала бы Тургеневу мысли для "монумента" (13 февраля 1814 г.); "Не забудь об эпитафии, пусть она выльется из твоего сердца" (27 августа 1814 г.). В письме 28 октября (без даты, но 1817 г.: "канцлер благодарит за "Вадима"") вместо подписи стоит: "Эпитафия". О ней идет дело и в письмах 27 октября 1817 и 12 февраля 1818 гг. (отец и брат еще без эпитафии). 8 ноября 1814 г. Жуковский писал Тургеневу: "Я желал бы весь гений, какой во мне есть, посадить в одну надпись и боюсь не то написать, что хочется". Надпись (обыкновенно печатавшаяся в числе стихбтворений 1807 года: "Судьба на месте сем разрознила наш круг") прислана была Тургеневу в письме 1 января 1819 года, и можно сказать, что Жуковскому не удалось вложить в нее своего гения. - В V-й книжке Новостей Литературы за 1823 г., стр. 29 - 30, Воейков поместил "Невское кладбище", эпизод из IV-й песни поэмы "Искусства и науки" с посвящением Ал. И. Тургеневу:

  

   Что сердце сладко так забилось? Чей гранит

   Мне об утраченных столь сильно говорит?

   Повеяло душе веселой стариною,

   Мечтами пылкими, надеждой молодою.

   О братья! о друзья! здесь наш отец и брат,

   Цветущий юноша и старец в гробе спят.

   ______________________

   Память Андрея Тургенева долго живет среди друзей как нечто заветное, оживляющее. Цитируют стихи его Элегии*, вспоминают его эпиграмму ("О как священная религия страдает")**. "И в самых горестях нас может утешать Воспоминание минувших дней блаженных, пишет Ал. Тургенев брату Николаю:

  

   Зри духом в вечность. Что твой взор встречает?

   Там лучший мир, там Бог! Страдалец, улыбнись!

  

   Это сказал брат наш Андрей для нас с тобою"***. На брюлловском портрете Ал. Тургенева он невидимо окружен своими братьями: на столе, на который он облокотился, лежит книга с надписью на корешке: "О налогах" (Николая Тургенева), под нею два листа с надписями: "К отечеству" и "Элегия" (Андрея Тургенева). 10 февраля 1837 года, только что вернувшись с похорон Пушкина, Ал. Тургенев пишет П.А. Осиновой: "не забудьте того, который унесет с собою искреннюю к вам привязанность далеко, далеко, и только в воспоминаниях будет искать утешения в разлуке с отечеством, помня слова другого Тургенева: И в самых горестях нас может утешать Воспоминание минувших дней блаженных" (из Элегии Андрея Тургенева). Он посылает Осиповой литографию своего портрета с объяснением надписей на нем; между прочим: "Элегия написана братом Андреем, первым другом Жуковского, открывшим в нем гений и сердце его. "К отечеству" - его стихи, кои несколько лет по кончине читаны были в дворце в собрании дворянства, когда Россия воспламенялась и ополчалась против Наполеона"****.

   ______________________

   * Жуковский к Киреевской 16 апреля 1814 года: обетованный край, "где (по выражению Андрея Тургенева) вера не нужна, где места нет надежде, где царство вечное одной любви святой". Сл. выше стр. 65 цитату в Дневнике Ал. Тургенева.

   ** Ал. Тургенев к кн. Вяземскому, 15 сентября 1820 г. Остафьевский Архив, т. II, прим. на стр. 419. В письмах Андрея Тургенева к Жуковскому сохранился и второй стих этой эпиграммы:

  

   О, как священная религия страдает!

   Вольтер ее бранит, Кутузов защищает...

  

   *** Письмо Ал. Тургенева к брату Николаю, Женева 13 октября 1827 г., утро. В письмах Андрея Тургенева сохранилось стихотворение, откуда взяты эти строки (Надежда кроткими лучами освещает); без имени автора и с заглавием "Утешение" оно напечатано в "Приятном и Полезном Препровождении времени" 1798 г., ч. 19, стр. 160.

   **** Портрет Ал. Ив. Тургенева в Альбоме Пушкинской юбилейной выставки в Имп. Ак. Наук, Спб., 1899 г., л. 28. Письмо Ал. Тургенева к Осиповой (с объяснением девиза Тургеневых, см. выше, стр. 81, прим. 3) у Модзалевского, Поездка в Тригорское в 1902 г., стр. 53 след. "К Отечеству" было издано в Спб. в 1806 г. и перепечатано в Славянине 1880 г., ч. 13, стр. 364 - 5. Жуковский хлопотал, чтобы стихотворение это положено было на музыку.

   ______________________

   Легко представить себе, как по Андрее горевал Жуковский; долгое время он не может успокоиться. В его бумагах нашлись стихи на смерть Андрея Ивановича Тургенева (1803); в рукописях есть и другое заглавие: "На смерть незабвенного человека". Он не назначал их для печати, пишет он отцу покойного (11 августа 1803 г.), "они писаны для меня и для вас. Публика смотрит на стихи, а не на чувства. Она не поймет меня" - и он предлагает всегда посвящать день смерти Андрея какому-нибудь обряду, "который бы напоминал нам любезнейшего человека и, вместе, соединял нас всех чувствами и во время разлуки нашей. 8-го июля все мы, где бы мы ни были, будем думать об нем и делать одно. Эта его мысль. Он в одном письме ко мне предлагал членам Собрания назначить день, который бы всем посвящать воспоминанию о Собрании".

   Жуковский хочет издать письма Андрея, приобщив к ним "краткую историю жизни его: пускай все знают, кто он был и что он был для тех, которые были с ним связаны тесными узами" (то же письмо). Эти письма он возил с собою, перечитывает их в Белеве* и позже**; интересуется журналом Андрея, просит прислать его***. В послании к Батюшкову (май, 1812 г.) еще звучит неостывшее от времени чувство, в послании к Ал. Ив. Тургеневу - воспоминание о той поре, когда они "святой союз любви торжествовали"; в 1844 году он поминает "те горницы Московского Университета, где мы сбирались около брата Андрея, который мне живо памятен"****. В примечаниях, которыми в 1848 г. Жуковский снабдил свое послание к Ал. И. Тургеневу, он характеризует Андрея, его ясный ум, сердце, исполненное любви к прекрасному, быстрый взор, казалось, читавший в каждом сердце, доброжелательную душу, привлекательную остроту разговора, не оскорблявшую самолюбия, соединенную с нежностью сердечной. Он всех соединял дружбой, был душою всех радостей. "Жизнь его можно назвать прекрасною, неисполнившеюся надеждой: в нем созревало все, что составляет прямое достоинство человека; но все это бесследно погибло для целого света".

   ______________________

   * К Ал. Тургеневу И июля 1810 г.

   ** К Воейкову, сентябрь 1813 г. В 1814 году Ал. Тургенев перечитывал доставшиеся ему "наконец остальные бумаги Андрея, письма и записочки к Андрею Кайсарову 1799-го и следующих годов. Сладкие и горестные минуты!" (неизд.).

   *** К Ал. Тургеневу конца декабря или начала января 1808 и 15 сентября 1869 г.

   **** К тому же, октябрь 1844 г.

   ______________________

  

   В своей Элегии Андрей Тургенев звал на могилу милого девушку, сраженную судьбой:

  

   Как будто в сладком сне узнала счастье ты,

   Проснулась - и уж нет пленительной мечты!

   Напрасно вслед за ней душа твоя стремится,

   Напрасно хочешь ты опять заснуть, мечтать!

   Ах! тот, кого б еще хотела ты прижать

   К иссохшей груди - плачь! - уж он не возвратится

   Вовек.

  

   Остается разделить с осеннею природою грусть сердца своего, потому что "один увядший лист несчастному милее, чем все блестящие весенние цветы", их печальные следы разбудят воспоминание

  

   И тень священная, и образ вечно милый

   Воскреснут, оживут в душе твоей унылой,

   Ты вспомнишь, как сама цвела в глазах его,

   Как нежная рука тебя образовала

   И прелестью добра тебя к добру влекла.

   Таково могло быть настроение Екатерины Михайловны.

  

   "Соковниных здесь нет, потому письмо тебе возвращается, - писал Мерзляков Жуковскому 24 августа 1803 г. - Не можешь ли ты написать в деревню? Надобно поберечь бедную".Осенью того же года: "Что думает и чувствует Екатерина Михайловна? Боже мой! Для чего нам досталось пережить это прекрасное время, когда им все радовались вместе с нами! Минута - и все для нас знакомое, все для нас приятное, все к нам близкое покрылось печальною тьмою. Его не стало".

   К декабрю 1803 года относится следующее стихотворение Жуковского "К К(атерине) М(ихайловне) С(оковниной)":

  

   Протекших радостей уже не возвратить,

   Но в самой скорби есть для сердца наслажденье.

   Ужели все мечта? Напрасно ль слезы лить?

   Ужели наша жизнь есть только привиденье,

   И трудная стезя к ничтожеству ведет?

   Ах! нет, мой милый друг, не будем безнадежны;

   Есть пристань верная, сеть берег безмятежный;

   Там все погибшее пред нами оживет;

   Незримая рука, простертая над нами,

   Ведет нас к одному различными путями!

   Блаженство наша цель; когда мы к ней придем,

   Нам Провидение сей тайны не открыло.

   Но рано ль, поздно ли, мы радостно вздохнем:

   Надеждой не вотще нас небо одарило.

  

   Екатерина Михайловна скончалась в девушках*. Сохранилась записка Жуковского к Ал. Ив. Тургеневу, без даты, но написанная почерком его ранних лет. "Сообщаю тебе известие, которое для тебя так же горестно будет, как и для меня: Екатерины Михайловны нет на свете. Веселись, брат; наш круг час от часу уменьшается. Многих уж нет, а те, которые остались, живут розно и не радуются жизнью. По крайней мере я давно разучился ею радоваться. Что из этого выйдет, не знаю; но смерть всего лучше"**.

   ______________________

   * В неизданных письмах Ал. Тургенева к Жуковскому 4 декабря 1808 г. и 5 января 1809 г. Тургенев посылает ей поклон.

   ** Письма В. А. Жуковского к Ал. Ив. Тургеневу N СХС.

   ______________________

  

   Когда Жуковский задумал поставить памятник своему другу, Мерзляков писал ему (24 августа 1803 г.): "на что нам ставить его на могилу? Будем сами могилами живому, вечно живому духу нашего друга. Памятник этот должен быть лучшим украшением нашего кабинета. Тебе поручаю я думать об его фигуре. Опиши мне все, скажи, что он будет стоить и из чего должен быть сделан. Надобно как можно проще; надобно, чтоб он был даже не мрачен, чтоб он возбуждал одни только сладкие чувствования; надобно, чтоб мы иногда с ним так же весело беседовали, как и с тем, кого он напоминать будет"*.

   ______________________

   * В 1805 году Жуковский послал Ал. Тургеневу урну для памятника брату. "Она очень мала, но прекрасная и будет годиться, если поставить ее на столб, который надобно сделать гранитный, потому что такой крепче". Он приписал и рисунок; "желал бы, чтобы каждое дерево имело собственное имя, то есть имя тех людей, которые больше были к нему привязаны. Разумеется, что первые два должны быть посвящены батюшке и Ивану Владимировичу" (Лопухину). Письмо Жуковского к Ал. Тургеневу 31 августа 1805 г.

   ______________________

   Жуковский поставил другу свой памятник - в посвящении "Вадима Новгородского", повести, явившейся в год смерти Андрея Тургенева, но неоконченной. Автор воображает себя в безмолвных дубравах и тихих долинах, обители меланхолии, на лоне природы, в хижине, "жилище спокойствия и свободы", которое посетит "добрый, чувствительный мечтатель, друг мира и добродетели" - и найдет счастье. "Божество сердец непорочных, уединение", осенит поэта своими "кипарисами", "задумчивый" мрак погрузит его в меланхолию, "радостный образ мирного счастия пленит" его "своим призраком, и пепел протекших радостей оживит его слезами сладкими, посвященными воспоминанию". "О ты, незабвенный! - обращается поэт к умершему, - где ты?" "Восхищенный, счастливый тобою, обнимал я одну тень минутную", и теперь душа стремится к "невозвратному, навсегда улетевшему счастию". "Куда девалось сердце, которое любило меня любовью чистейшею, мучилось моими страданиями, восхищалось моим блаженством?" Другу он посвящает звуки своей лиры, служащей лишь свободе и добродетели; при этом соответствующий пейзаж: "Тихий месяц таится в дыме облаков прозрачных. Река шумит. Все покойно. Задумавшись, опирается муза на камень, обросший мохом, и легкою рукою играет на лире. Я пою: эхо раздается; рощи, одетые мраком, пробуждаются, и робкая лань трепещет на бреге реки, невидимо журчащей в кустарнике".

   Это целый гимн идеальной дружбе - в стиле Карамзинского "Цветка на гроб моего Агатона" (1793 г.).

   Когда Жуковский писал это, он едва ли знал романтиков; тем интереснее сличить его лирическую манеру с "сновидением", которое Тик посвятил памяти своего друга*. Ваккенродер открыл его скептической мысли источники идеализма, цену чувства, его тревожной фантазии мир новых, покоящих образов - и сам прислонился к нему, как к более сильному; его письма к Тику - письма влюбленной девушки. Когда в 1796 году 25-летний Ваккенродер скончался, Тик помянул того, кому он был обязан светлыми откровениями поэзии среди обуявших его мрачных видений и жесткого хохота. Поэту представляется, что они вдвоем идут по сумрачной, окруженной утесами долине; он обнял друга, склонил к нему голову и плачет; кругом ни следа жизни, ни звездочки. "Я поведу тебя, дорогой мой, говорит ему друг, перестань печалиться, заключим союз: будь мрак еще мрачнее, он просияет, когда мы обнимемся по-братски. - И они силились встретиться взором, подарить друг друга милым взглядом, чтобы таким образом подавить удручение духа; но во мраке все нет просвета, - и, обнявшись, мы готовы были отдаться на волю вражьих сил". Вдруг у их ног зажглась звездочка и обратилась в чудесный цветок, их тянет к нему неведомая сила, в нем их утеха, их радость: забыты сетования и вновь забилась бодрая любовь к жизни. Им хотелось бы сорвать цветок, они взапуски уступают его один другому, но послышалась неслыханная мелодия - точно пение звезд: она задрожала в их груди, как страстное желание, каждый звук был дружеским приветом; послышался и запрет: не срывать цветка. Друзья стоят перед ним в любви и страхе, они в святилище. "Прежняя любовь казалась нам грубой и дикой, теперь мы гордились тем, что любим, не похищая, и старое чувство возникло в новой красе. Одиночество наполнилось для нас жизнью, нас влекло к цветку, душу очистило радостное волнение, точно в ней сновали какие-то духи; мы ощутили неизъяснимый порыв ко всему благородному, прекрасному; блаженство поселилось в сердце и мы вняли звукам трав, деревьев и скал. Благо мне, что высшее наслаждение досталось мне с тобою! говорит друг, - а сам он будто возродился, лицо его сияет; казалось, он предъизбран был для блаженства - и не нашел обратного пути в старый мир; в восторженном опьянении он как бы прозревал далекие, прелестные поляны". Между тем видение изменилось: лепестки цветка зазвучали, лучи и искры вылетали из его чашечки, и сам он вырос в высокое дерево, из зеленой чащи которого юношеские лики стали метать в друзей стрелы; но эти стрелы - звуки, на них откликается воздух, лес и поле; друга тянет к их "сладостно-мелодическим волнам", он подставляет им грудь, и духи радуются, хотят привлечь его, деятельнее устремить к цели, утолить печали.

   ______________________

   * Der Traum (Сон) в конце Phantasien iiber die Kunst (Фантазий об искусстве) II; ел. еще четыре сонета на смерть Вакенродера в Poetisches Journal, 2-es Stuck, стр. 475 след.

   ______________________

   Сон кончается явлением призраков Гомера, Рафаэля, Шекспира; все кругом в волшебном освещении, все звучит, поля одеваются цветами, слышится пение призрачного сонма: Мы принесли вам блаженство, но пусть же никогда не отлучится от нас ваша любовь. - Поэт проснулся, но друга нет, того, с кем он смолоду делил радость и горе. "Останься со мной, будем вместе странствовать по священной области дорогого искусства; без тебя у меня не хватит мужества ни жить, ни творить".

   Перед нами образчик раннего романтического стиля: богатство фантасмагории, контрасты света и тени, метаморфозы света и звука, поющие звезды, стрелы-звуки и мелодические волны. Жуковский никогда не дойдет до подобных, нередко вычурных попыток выразить "невыразимое"; пока он сентименталист чистой воды, не вышел из чувствительной рефлексии и позирует по-оссиановски.

  

   Когда весной 1802 года, оставив службу в Соляной Конторе, Жуковский вернулся к родным в Мишенское, за ним был опыт чувства, было уменье выражать его в формах сентиментализма и желание воплотить его идеалы в прелести действительности. Для этого надо было устроить, обеспечить себя без помехи любимым занятиям, доучиться, - он живо ощущал недостатки школы. Уже в 1803 году Ал. Тургенев и А.С. Кайсаров звали его и Мерзлякова в Геттинген; в 1805 г. он решился "вояжировать", мать Тургенева отпускала с ним и Мерзляковым и сына Николая, но не раньше будущего мая; Жуковский мог бы еще подождать, "но для Мерзлякова ist es schon hohe Zeit (уже пора - нем.), ведь он казенный человек"*. Предполагалось слушать лекции в Геттингене, побывать в Иене, Париже; но проект не состоялся**. "Что мне писать о вашем вояже, - писал тогда Жуковскому Дмитриев (15 ноября 1805 г.). - Если б я умел рисовать, то представил бы юношу, точь-в-точь Василия Андреевича, лежащим на недоконченном фундаменте дома; он одною рукою оперся на лиру, а другою протирает глаза, смотрит на почтовую карту и, зевая, говорит: Успею! Это будет надписью под картиною. В ногах несколько проектов для будущих сочинений, план цветнику и песошные часы, перевитые розовою гирляндою". Не состоялся и другой проект: Жуковский вздумал искать места, о чем просил и своих друзей***. Тогда он принялся за "лекции" самому себе, серьезно, даже педантично; тому свидетельством его дневники. Забота обращена не только на самообразование, на распорядок занятий, причем составлена "роспись во всяком роде лучших книг", но и на самопознание: чувствуется влияние книги Иоанна Масона "Познание самого себя" (Москва, 1782 г.), переведенной его духовным руководителем И.П. Тургеневым. Надо было образовать характер и для этой цели кропотливо разобраться в своих свойствах и недостатках: как избавиться от прирожденной медлительности, поддержанной непривычкой к деятельности; как побороть ревность, обращать зависть в "соревнование" или в "искреннее приятное удивление"; говорить правду, не оскорбляя самолюбия, или не говорить вовсе, если она вредна. Иные из этих житейских правил, плод теории или раннего опыта, Жуковский повторит в письмах к друзьям, станет заносить в альбомы. "Дневник" останется для него навсегда лучшим средством самонаблюдения: он введет его у Протасовых, поощрит к тому же граф. Самойлову, попросит Цесаревича, которому поднес альбом, подаренный ему наследником прусского престола, вписывать в него мысли, которые могли бы впоследствии руководить как его нравственными, так и государственными поступками.

   ______________________

   * Письмо Ал. Тургенева Жуковскому 4 июня 1805 г. (неизд.).

   ** Сл. Дневники Жуковского 1805 г., 13 июня и 9 июля; письма к Ал. Тургеневу 1865 г. второй половины и 31 августа; 1806 г. 8 января.

   *** Сл. письма, к Тургеневу 1806 г., половины и 24 декабря; 17 и 2S января 1807 г. Сл. письмо к Жуковскому Анны Петровны Юшковой, Русский Архив 1902 г., май. стр. 130.

   ______________________

   -

   Пока его главная задача - построить план жизни, заработать счастье. Как это сделать?

   Уже в самом раннем из дошедших до нас отрывков дневника (1804 г.) он откровенно заявляет, что у него нет "способностей публичного человека" (offentlicher Mann). Это характерно для молодого поэта и для эпохи; общественные вопросы отходят на второй план, их решение покоится на личном развитии: дело "просвещения" дать человеку "искусство действовать и совершенствоваться в том круге, в который заключила нас рука Промысла, в самом себе находить неотъемлемое счастье"; если такое просвещение коснется многих, все окажутся довольными "тем участком благ, большим или малым, который получили от Провидения", будут взирать "независтливым оком на преимущества чуждого, которое для него несвойственно, сравняются между собою в стремлении ... образовать, украсить, приблизить к Творческой, свою человеческую натуру". Лучшая награда всякому "во внутреннем спокойном уверении, что исполняешь свою должность, как человек, совершенствуя свою натуру, как гражданин, трудясь с намерением ... приносить отечеству пользу, большую или малую, смотря по обширности дарований" (Письмо из уезда 1808 г.).

   Естественной средой, "кругом" для такого воспитательного влияния просвещения является семья: семьянин идет перед гражданином. "Почитай обязанностью быть деятельным для пользы отечества, - говорится в статье "Кто истинно добрый и счастливый человек" (1808 г.), - но лучшие твои наслажденья, но самые драгоценные награды твои да будут заключены для тебя в недре семейства"; в тех самых чувствах, которые делают тебя "счастливым посреди домашних, хранится и чистый источник гражданских ... добродетелей"*.

   ______________________

   * Сл. те же идеи в примечании к французской статье, переведенной Севериным (1808 г.).

   ______________________

   Так воспитывалась добродетель*,тот "человек", идеал наших масонов, который грезился поэтам чувства и чувствительности и становился общим местом. "То царство мирно, безмятежно, В котором царь есть царь сердец", пел Карамзин на восшествие императора Павла; на акте 1797 г. в оде, читанной 14-ти летним Жуковским, император Павел вещает музам:

  

   Я буду царствовать, а вы

   Скажите позднему потомству:

   Он под венцом был человек.

   ("Благоденствие России, устрояемое великим се самодержцем Павлом 1"**).

   ______________________

   * См. речь Жуковского на пансионском акте 1798 г. и две пьесы под заглавием "Добродетель" того же года.

   ** Сл. оду Державина на рождение Александра I: "будь на троне человек

   ______________________

   Жуковский открывает в себе способности "быть человеком, как надобно" (К Тургеневу 1805 г. 31 августа); его Теон возвышается душою "при мысли великой, что я человек" ("Теон и Эсхин", 1814 г.); "дань свободная, дань сердца - уваженье; Не власти, не венцу, но человекудань" ("Императору Александру", 1814 г.); известны стихи Жуковского в послании на рождение вел. кн. Александра Николаевича (1818 г.)

  

   Да на чреде высокой не забудет

   Святейшего из звания: человек.

  

   Дневник 1805 г. дает повод и к другим наблюдениям. Жуковский хочет "трудиться, трудом получать свое пропитание и вместе удовольствие; чтение, садоводство и, - если бы дал Бог, - общество верного друга, или верной жены будут моим отдохновением". Он не ищет большого счастья: "спокойная, невинная жизнь, занятия для меня и для других полезные или приятные, дружба, искренняя привязанность к моим ближним друзьям, и, наконец, если бы было можно, удовольствие некоторых умеренных благодеяний - вот все мои требования от Провидения" (13 июня). Это программа "посредственности", как говорили в Карамзинское время ("Посредственность - харита" в послании к Батюшкову 1812 г.). Целью деятельности ставится литература, образование характера, поддержание состояния, счастье семьи, если она будет, и исполнение общественных условий(10 июля):

  

   Мне рок судил брести неведомой стезей,

   Быть другом мирных сел, любить красы природы,

   Дышать под сумраком дубравной тишиной

   И, взор склонив на пенны воды,

   Творца, друзей, любовь и счастье воспевать.

   ("Вечер" 1806 г.).

  

   Его идеал - идеал Лафонтена в "Сне Могольца" (пер. 1806 г.); нравоучению другой басни Лафонтена, что умнее, расчетливее (les plus habiles) оказываются те, кто довольствуется немногим, дан идиллический оборот:

  

   Одною скромностью желаний мы счастливы.

   ("Цапля... 1806 г.).

  

   Говоря о "приятно-унылом расположении духа" и о наслаждении меланхолией, молодой Жуковский находит в них определение счастья: оно "во внутреннем наслаждении", не иное что, как "сие тихое, ясное состояние наше, продолженное на всю жизнь или, по крайней мере, на большую часть жизни" (1 июля). Счастье "в сердце, в тихом, спокойном наслаждении самого себя, происходящем от порядка в делах, от невинности души, от занятий приятных и постоянных, от способности быть с самим собою или с своими любезнейшими, что все равно" (10 июля). Счастье в вере; на вере, чувстве, не на "холодном, медлительном" рассудке, покоится религия и та сердечная дружба, в которой возможен epanchement du coeur (излияние сердца - фр.). Жуковский чувствует, что этой веры у него еще нет, и старается воспитать ее в себе, удалить сомнения. Если по смерти "душа, как духовный атом, отделенный от души всемирной, объемлющей все своею беспредельностью, должна к ней приобщиться и в нее кануть, как в океан капля, то какая утешительная мысль о будущем свидании может оживлять человека, разлученного смертью со своими любезными?.." - писал он по смерти Андрея Тургенева его отцу (11 августа 1803 г.). Это его смущает, но "как бы то ни было, - доверенность к Провидению! как говорит Карамзин и как должен говорить всякий добрый человек". Дневник возвращается к тому же вопросу: вера есть "следствие долгого рассматривания природы и самого себя и уверение в ничтожности твари, в милосердии Творца: я еще не старался приобресть сего уверения и по сю пору был на другой дороге. Что будет, я не знаю, но должно стараться сделать себя счастливым: это есть закон натуры. А вера есть вернейшее средство его исполнить" (16 июля). Счастье в вере в бессмертие, записал он в другом месте: "ах, если бы это чувство укоренилось в душе моей! Как бы все несчастья были передо мной слабы! Может ли быть то ложно, что так возвышает душу!.. Там! какое слово, что под ним заключается! У меня на глазах слезы от сего слова! Друзья, надежды, радости, блаженство - все там! О! великое Существо, великое Существо, назначившее человека быть бессмертным"! (17 июля).

   То же требование "религии", веры в "бессмертие", то же желание воспитать в себе эту веру, выразилось и в письмах к Александру Ив. Тургеневу: "Еще, брат, хочу обратить внимание на религию. Она нужнее и действительнее простой умственной философии; но только хочу; испытаю и увижу" (31 августа 1805 г.); "я живо себе представляю, какое блаженство должна давать прямая религия; она возносит человека выше всего, выше самой его личности; но я только представляю это: я в себе не нахожу того сильного, внутреннего, неизгладимого чувства, которое должно быть твердейшим основанием религии". До тех пор он был к ней равнодушен, потому что смолода видел христиан, не имевших "понятия о возвышенности чувств христианских", людей, у которых чувства и дела расходились "с правилами и словами" (тому же 1806 г. 8 января).

   С такой же настойчивой сознательностью воспитывает он в себе и чувство дружбы. По смерти Андрея Тургенева он перенес свои симпатии на его брата Александра, хотел бы соединить ею кружок молодых товарищей, Мерзлякова, Кайсарова, Блудова. Надо, чтобы все они были друзьями, "чтобы всякий из нас, делая что-нибудь на сем свете, имел в виду тех людей, которые составляют для него мир, то есть тех, которых одобрения его оправдывают и ободряют; чтобы всякий из нас чувствовал, что он точно не один; иначе для чего быть и славным и добродетельным! Нет, это я не так сказал! Иначе скучно, трудно быть и славным и добродетельным". Он признается, что доказывает необходимость "больше умом, нежели чувством". "Я сильнее это буду чувствовать только тогда, когда испытаю. Ты сам признаешься, что вся наша дружба, твоя, моя, Мерзлякова, Кайсарова была основана на воображении"; с Кайсаровым, с которым у него была какая-то размолвка, он желал бы быть "в теснейшей связи" (тому же 31 августа 1805 г.) Надо увериться, "что мы не простые друзья, не такие, которым только приятно встречаться, быть вместе, но такие, которым нужно быть друзьями, на которых дружба имеет то же влияние, которое должна иметь религия на всякую благородную душу". Пока "мы все сходились вместе случайно, с удовольствием; но я не знаю, во мне не было этого внутреннего, влекущего чувства, которое бы я желал иметь, будучи вместе с моими друзьями, одним словом, чего-то не было такого, что всего вернее в дружбе - как это назвать, не знаю. Никого из вас, это разумеется, я не любил с такою привязанностью, как брата (Андрея), то есть, не будучи с ним вместе, я его воображал с сладким чувством; был к нему ближе; ему подавал руку с особенным, приятным чувством; я не знаю, как-то отменно весело было чувствовать его руку в моей руке; между нами было более сродства, по крайней мере, с моей стороны. Но что делать! Даже при жизни его мы не были то, что бы могли быть в то время, когда он был со мною, в нас было больше (то есть во мне) ребяческого энтузиазма; потом мы расстались, потом все кончилось; одним словом, моя с ним дружба была только зародыш, но я потерял в ней то, чего не заменю или чего не возвращу никогда: он был бы моим руководцем, которому бы я готов был даже покориться; он бы оживлял меня своим энтузиазмом. Но, братцы, мы можем быть друг для друга многим, очень многим, всем, со временем, разумеется, не вдруг". (Тому же 11 сентября 1805 г.). "Всякой раз, когда вспомню о брате, то живее чувствую цену его и потерю. Что бы он был для меня теперь! Кажется, мне теперь жаль его больше, нежели тогда, когда мы его лишились. Я теперь больше чувствую самого себя, больше знаю цену настоящую жизни и больше понимаю, для чего я живу. Дружба его, как она ни была коротка, оставила что-то неизгладимое в душе моей: весь энтузиазм к доброму, все благородное, что имею, все, все лучшее во мне, принадлежит ему. Мне кажется, всякой раз, когда об нем вспомню, стал бы на колена; для чего - не знаю, но какое-то особливое чувство меня к этому побуждает. Ах, брат, нам надобно жить на свете не так, как живут обыкновенно, жить возвышенным образом; но я один ничего не сделаю: мне необходима подпора. Я найду ее в дружбе, и в твоей дружбе". Но "я должен еще быть образован для дружбы". Дружба - это пособие к исканию совершенства. "Друг, жена - это помощники в достижении к счастию, а счастие есть внутренняя, душевная возвышенность.

  

   Wem der groBe Wurf gelungen

   Eines Freundes Freund zu sein,

   Wer ein holdes Weib errungen...

  

   (Кому выпала удача стать другом друга, кто заполучил себе милую жену... - нем.)

  

   Эти стихи я нынче очень чувствую"*. (Тому же, 8 января 1806 г.).

   ______________________

   * Из Шиллера, "An die Freude". Сл. выше, стр. 66 (в письме Андрея Тургенева).

   ______________________

  

   Дружба требует откровенности, сообщения друг другу своих намерений и чувств для выработки сообща жизненного плана; надобно жить связно и друг для друга. С Мерзляковым, человеком "необыкновенным", Жуковскому бывало всегда весело, но ему кажется, что между ними не было "искренности", с А.С. Кайсаровым ему надо "поближе сойтись"*. "Я признаюсь пред вами, любезные друзья, что я сам был что-то не то, но нам надобно быть образователями друг друга" (то же письмо)**; он пропагандирует дружбу в "Письме из уезда" (1808 г.); друг "для нас - второе Провиденье" ("Певец во стане русских воинов", 1812 г.) дружба - это "союз любви", повторит он позже в ответ на письмо Ал. Тургенева (1813 года).

   ______________________

   * "Надобно, чтоб он навсегда остался нашим" (к Ал. Тургеневу 15 сентября 1809 г.). Смерть "друга и товарища" Кайсарова Жуковский хотел "помянуть стихами" (к Ал. Тургеневу 1813 г., 20 мая и 2 сентября). В 1818 г. Ал. Тургенев получил записки А.С. Кайсарова, находившиеся в чужих руках: при чтении их образ Анны Михайловны Соковниной оживотворялся в его душе, "минувшее для меня воскресло und raanche leibe Schaiten stieg herauf (И многие милые тени восстали - из "Посвящения" к "Фаусту" Гете - ред.). Так вся наша молодость! Молодость давно уже так живо не ощущалась. Весь журнал Андрея Сергеевича наполнен огненною дружбою к брату, и память Кайсарова сделалась для меня с тех пор священнее" (письмо к Жуковскому 12 февраля 1818 г. неизд.).

   ** Сл. еще письмо того же (предположительно) года из Москвы, письма августа и 15 сентября 1809 г. и passim.

   ______________________

  

   В этом лихорадочном искании дружбы много рассудочности. Жуковский сознает это сам: "это говорит вам не энтузиазм ребяческий и огненный, но холодное размышление" (Ал. Тургеневу 1805 г., 31 августа); не натянутое, на время воспламеняющее чувство, а "чувства спокойные, утвержденные умом", навсегда остающиеся; он хочет быть "энтузиастом по рассудку". C'est une rarete (это редкость)" (ему же 11 сентября 1805 г.). Другими словами: спрос чувства он хочет возвести в требование разума, дружбу в орудие нравственного совершенствования. Черта, интересная для психологии поэта, у которого так много было мечтательности и - самонаблюдения, так много полетов к небу - и любви к педагогическим таблицам, к кропотливым, порой призрачным выкладкам, как обеспечить себя материально (ел. напр. дневник 1805 г., 13 июня, § 3); так много порядка - в фантазии.

   Друзья отзывались. "Любовь и дружба - вот чем можно себя под солнцем утешать", - писал Жуковскому Мерзляков (весною 1803 г. из Рязанской деревни), приглашая к себе друга: он один остался у него после Андрея, ни на кого его не променяет; увидит его - точно перед ним воскресший Андрей; надо "подумать о своих будущих планах, подумать о будущей жизни, но подумать вместе" (22 сентября 1803 г.)*.

   ______________________

   * Сл. Русский Архив 1871 г. N 2: Письма Мерзлякова к В.А. Жуковскому стр. 0139 и 0144.

   ______________________

  

   Счастья, основанного на чувстве, Жуковский не нашел в семье, куда он вернулся; среда осталась та же, но требования поэта усилились, желания стали энергичнее.

  

   Для одинокихмир сей скучен,

   А в нем один скитаюсь я,

   писал он в 1803 году,

   Мое младенчество сокрылось;

  &n