Главная » Книги

Веселовский Александр Николаевич - В. А. Жуковский. Поэзия чувства и "сердечного воображения", Страница 30

Веселовский Александр Николаевич - В. А. Жуковский. Поэзия чувства и "сердечного воображения"


1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30

ными появлениями Востока? Каким волшебным светом может поэт озарить берега днепровские, стены Киева, Босфор и златые вершины Царьграда? В этой эпохе история сопутствуема баснословием; поэт может произвольно черпать из той и другой, составляя целое не по следам Гомера, потому что мы не греки, не по следам Тасса и Ариоста, потому что они писали для своего народа". - Сходно в статье Батюшкова того же года: "Г. Уваров, в письме своем о гекзаметре, говорит между прочим, что русские могут иметь свою отечественную поэму, и назначает для оной именно эпоху до христианства и последующую, которую называет он эпохою нашего рыцарства... Если г. Жуковский согласился на его приглашение написать поэму из нашей истории, то он должен непременно избрать сей период от рождения славянского народа до разделения княжества по смерти Владимира. Мы пожелаем с г. Уваровым, чтоб автор "Певца во стане русских воинов", "Двенадцати Спящих Дев" и пр., поэт, который умеет соединять пламенное, часто своенравное воображение с необыкновенным искусством писать, посвятил жизнь свою на произведения такого рода для славы отечества... и не истощал бы своего бесценного таланта на блестящие безделки"*****.
   ______________________
   * Русский Архив 1900 г. N 9, стр. 19, письмо 13 февраля 1814 г.; к Воейкову.
   ** Ал. Тургенев в неизданном письме к Жуковскому 2 октября без года (=1814 г.).
   *** Письмо Уварова к Жуковскому 17 августа 1813 г., Рус. Архив 1871 г., 2, ст. 0161-2.
   **** Чтения в беседе любителей русского слова 1815 г. Чт. 17, стр. 64 след.
   ***** Соч. Батюшкова, II, стр. 410; III, стр. 644 прим, к стр. 99; I, стр. 189 прим. 1.
   ______________________
   Еще поездка Жуковского в Дерпт не была решена, но письмо Маши его ободрило и, отвечая ей, он пишет: "Владимир будет написан" (15 сентября 1814 г.). Собираясь в путь и составляя план будущей жизни и занятий, он намечает: "материалы для Владимира. Владимир ... баллады, послание к Государю... Оберон... Eloisa to Abelard - Der MOnch und die Nonne (Монах и монашка - нел".)"*; просит Тургенева достать у Уварова обещанные английские книги (Southey, Thalaba the Destroyer и Hoole, Arthur or the Northern Enchantement), они могут пригодиться для его Владимира, который крепко гнездится у него в голове**. "Я не шутя начинаю думать о поэме; уже и Карамзин (милый, единственный Карамзин, образец" прекраснейшего человека) мне помогает. Я провел несколько сладостных дней, читая его историю. Он даже позволил мне делать выписки. Эти выписки послужат мне для сочинения моей поэмы. Но как еще много надобно накопить материалов! Жизнь дерптская, дерптская библиотека, все это создаст Владимира" (ему же 4 марта 1815 г. Москва). - 11-го июня 1815 г. он пишет Киреевской, что хочет побывать в Дерпте "на крестинах"; "потом назад в Петербург что-нибудь для себя состряпать. Это что-нибудь не иное что, как пенсион, который мне хочется для себя выхлопотать. Если же не удастся, то уеду без всего и буду работать музам и славе, нимало не заботясь о прочем... Примусь прилежно за Владимира, и он верно даст мне гораздо больше состояния, нежели когда-нибудь служба"***. "Вероятно, что старому деду (Шишкову) не достанется ценсоровать Владимира", писал Уваров, вызывая Жуковского из Дерпта в Петербург по желанию Императрицы (29 июля 1815 г.****). В начале августа того же года Жуковский мечтает в Дерпте: "мне бы хотелось в половине будущего года сделать путешествие в Киев и Крым. Это нужно для Владимира. Первые полгода я употребил бы на приготовление, а последние на путешествие" (к Тургеневу, 4-го августа)*****.
   ______________________
   * См. Бумаги Жуковского, стр. 7-8; cл. ib. стр. 32-3: Монах.
   ** Письмо к Тургеневу из Долбина 1 декабря 1814 г.
   *** Сообщено А.Е. Грузинским. См. Предисловие.
   **** Русский Архив 1871 г. N 2 стр. 0166.
   ***** Сл. Русская. Старина 1883 г. апрель, письмо к Киреевской от 1 августа 1815 г.
   ______________________
   30-го декабря 1816 г. Жуковскому назначена была пенсия в 4 000 р. по докладу министра народного просвещения А.Н. Голицына, перед которым ходатайствовал о том А.И. Тургенев. В записке, поданной им при этом случае, говорится, что при таланте Жуковского of него можно ожидать новых успехов и что он "без дерзости может предпринять одно из тех великих поэтических творений, коими ознаменованы славнейшие веки в словесности; влекомый желанием воздвигнуть такой памятник себе и отечеству, он уже предполагает эпохою своей поэмы назначить время, когда в наших летописях сумрак баснословных преданий сменяется ясным светом истории. Позволительно думать, что совершение столь великого труда, кроме таланта, требует еще и обстоятельств благоприятных, особливо независимости от нужд недостаточного состояния. При бескорыстном и благородном характере Жуковского, сия независимость может быть доставлена единственно через помощь от престола"*.
   ______________________
   * Русская Старина 1901 г. август: Записка А.И. Тургенева о В.А. Жуковском, представленная им в 1816 г. к А.Н. Голицыну, стр. 393.
   ______________________
   Жуковский считал царский подарок "наградой за добрую надежду", но, "чтобы написать что-нибудь важное, надо собрать для этого материалы. У меня сделан план: он требует множества материалов исторических. Того, откуда я их почерпнуть должен, с собою взять не могу - а время между тем летит. Что, если оно улетит и умчит с собою возможность что-нибудь сделать? Я столько потерял времени, что теперь каждая минута кажется важною. Вся моя протекшая жизнь есть не иное что, как жертва мечтам - жалкая жертва! Я боюсь, не потерял ли я уже возможности пользоваться настоящим". Всех своих книг ему не перетащить с собою; "сверх того я беру здесь лекцию, именно для моего плана весьма важную. Она продолжится от февраля до конца мая и должна облегчить мне большой труд. Одним словом, в нынешнем и будущем году я должен написать что-нибудь важное; без этого душа не будет на месте"*.
   ______________________
   * Плетнев, О жизни и сочинениях Жуковского; ел. Соч. и переписка П.А. Плетнева т. III, стр. 79.
   ______________________
   Если и в данном случае разумеется "Владимир", что вероятно, то тем интереснее встретить Воейкова, и в том же году, на путях Жуковского. Весною 1816 г. он собрался в Крым и Киев, и Жуковский просил для него у Тургенева рекомендательных писем к архиепископам Киевскому, Черниговскому и Псковскому*. Весной или в начале лета Воейков уже уехал** с открытым письмом от университета ко всем губернаторам и архиереям для оказания ему содействия "к обозрению всего примечания достойного". В просьбе к совету университета Воейков мотивировал свое путешествие тем, что хочет написать поэму о князе Владимире и потому нуждается в посещении тех мест, где действовал его герой***. В стихотворении "К жене" 10 ноября 1817 г. он напоминает ей о Киевских впечатлениях; "Послание к моему другу-воспитаннику о пользе путешествия по России", написанное в 1818 году****, говорит о Владимире, который "в светлых теремах, где вкруг заря видна,
  
   Где солнце в день, в нощь звезды и луна,
   Пил сладострастье полной чашей;
   Сребром и златом посыпал
   И в пологах золото-тканных,
   На скатертях камчатных браных,
  
   ______________________
   * Письмо Жуковского к Тургеневу из Дерпта, 12 апреля 1816 г.
   ** Сл. письма к Тургеневу NN LXXIV-LXXV и LXXVIII.
   *** Сд. Петухов, Кафедра русского языка и словесности в Юрьевском Университете. Юрьев", 1900 г., стр. 43.
   **** Сл. Вестник Европы 1818 г. N 12, июнь, стр. 270 след.
   ***** Бумаги Жуковского, стр. 82.
   ______________________
  
   Князей, богатырей и гридней угощал", пока Дух Святой не "назнаменал своей Владимира печатью: Жива душа! убита плоть!"
   Была ли это затея, или предлог для поездки, мы не знаем; Жуковскому удалось побывать в Киеве лишь в 1837 г., что до его "Владимира", то следы его становятся реже. По-видимому о нем говорится в письме к Дмитриеву (1 марта 1817 г.): "готовлюсь! чтоб хорошо обработать предмет, взятый из нашей истории, надобно покороче познакомиться с этою историею в ее источниках: это я и делаю. Без подмосток нельзя построить здание. Дай Бог только не остаться с одними подмостками". - В бумагах 1819 г. есть пять зачеркнутых строк, может быть, относящихся к какому-то эпизоду поэмы: "Лодомир и Милороза. Лодомир в беседах с Владимиром"6. Дмитриев все еще надеется, что Жуковский "побывав в отчизне Шиллера, Клейста, а, может быть, и Виланда, воспламенит нас обещанною поэмою во вкусе Оберона"*. Надеялся в 1882 году и кн. Вяземский: записывает "в книгу литературных упований" обещание Пушкина рассказать "Мстислава древний поединок" - и ждет "с нетерпением давно обещанной поэмы Владимира, который и после Хераскова еще ожидает себе песнопевца"**. И в то же почти время Пушкин работает в Кишиневе над планом "Владимира", причем хотел воспользоваться былинами, "Словом о Полку Игореве", Тассом - и Херасковым.
   ______________________
   * К Ал. Тургеневу 18 августа 1820 г.
   **Сын Отечества 1822 г. ч. 82, N 49, стр. 125.
   ______________________
   Затеей осталась и другая повесть Жуковского на историческую, русско-немецкую тему; из ее программы и набросков, относящихся к 1814 г., видно, что действующими лицами являлись Гатред, один из рыцарей, вызванных епископом Альбертом в Лифляндию, брат его (Волкуин=Адольф; Родриг) и Изара, похищенная братьями во время одного из их походов*. Очень вероятно, что на эту тему намекает Жуковский в 1819 г.: он будто бы нашел ее в каком-то пергаментном истлевшем списке", написанном "славянским древним языком", но список принадлежит, вероятно, к категории тех рукописей времен Владимира, на которых, будто бы, основана, "Марьина Роща"; списка того он разобрать еще не мог, докладывает поэт императрице Марии Феодоровне, но знает, что в нем преданье
  
   Какое-то заключено
   О князе древния Герсики,
   Которого Альберт Великий,
   Епископ, сжег (как то давно
   Из летописцев нам известно).
   Еще упоминает в нем
   О сыне князя молодом,
   О розе, о любви чудесной
   Какой-то девы неземной
   И прочее. Итак, быть может,
   Когда фантазия поможет
   Мне подружиться с стариной,
   Я разгадаю список мой,
   Быль небылицами приправлю
   И всеподданнейше представлю
   Вам, государыня, в стихах
   О том, что было в древни леты
   На тех счастливых берегах,
   Где павильон Елизаветы.
  
   ("Государыне императрице Марии Феодоровне первый отчет о луне в июне 1819 года").
   ______________________
   * Бумаги Жуковского, стр. 156.
   ______________________
   Добавленные стихи (3-го августа) говорят, что поэт не мог один добраться до смысла рукописи, таинственно зарытой под древний пень, где ее доныне сторожила "волшебная кошка", но "Ливии Севера"** помог ему понять "непонятный слог", выбрать золото из сора и силой воображения исторгнуть из сумрака старины. "И вот я сделал перевод старинного рукописанья и т.д. до 150 стихов" (на этом обрывается приписка). Жуковский был, по-видимому, на пути к инородческому романтизму, который возделывали Марлинский, Кюхельбекер, Языков и недолюбливал Катенин.
   ______________________
   * Сл. Отрывок из письма к И.И. Дмитриеву 1813 года: Карамзин - наш Ливии Славянин.
   ______________________
   Попытки силой воображения осветить сумрак русской старины, так долго занимавшие поэта и его друзей, чаявших ему от того славы, привели его, хотя и поздно, к сознанию, что "древняя история России слишком для нас далека и трудно угадать и живо представить сии времена отдаленные: слишком будет ощутителен вымысел поэтический". Но тут же он раскрывает ему двери, перечисляя возможные, не столь отдаленные сюжеты: времена междоусобия, Мономах, Изяслав, Всеволод Великий и т.д. - до Иоаннов, Василия Темного, Годунова, междуцарствия; "все это полно удивительной жизни. Но надобно быть великим творцом, чтобы воздвигнуть стройное здание из щебня летописей", надобно быть таким "гигантом", как Вальтер Скотт и Шекспир. "Что если б нашелся Шекспир для русской истории и своим гением дополнил, описал и олицетворил то, о чем умолчала наша скудная летопись?" ("Мысли и замечания 1846 - 1847 гт.").
   Мы не вправе прилагать к Жуковскому мерку нашего реального и эстетического понимания народности; она не лежала в сфере его непосредственных интересов. В 1837 г. он промчался по России от Сибири до Крыма, но дневники его путешествия, по настроению и направлению наблюдений, ничем не отличаются от его старых, заграничных; не видно подъема симпатий к развернувшимся перед ним картинам народной жизни. По-прежнему он зарисовывает виды: на Губерлинской станции его поразили "горы, как лев или крокодил, лежащие поперек. Камни, как бородавки" (11 июня); "крестьяне на дороге в хорошей одежде" (6 июня). Местные исторические воспоминания схематизируются огулом, без оглядки, в общее положение или размышление с расплывающимися поэтическими контурами. В Угличе Жуковский записывает: "Церковь на крови. Рака; земля, напитанная кровью, и образ. Нижняя церковь. Лампада (оправдание православия. Для будущего вера, для настоящего смирение, для прошедшего благословение). Энтузиазм. Чувство святое; слезы; но ребяческое. La raison. Le sentiment. Дело правительства" (8 мая).
   Поэтическое "дополнение" истории, о котором говорил Жуковский, требует ее понимания, не беспочвенной, хотя бы и не предвзятой идеализации. Она была бы возможнее, если бы ей предшествовали другие, поэтические, на которые новому поэту можно было бы опереться, хотя бы в смысле того подражательного творчества, которое Жуковский возвел в теорию. Романтики читали не одни хроники, но миннезингеров и Нибелунги; им стоило только разбудить "Спящую красавицу", нам надо было ее создать. Было бы интересно сравнить наши древние литературные памятники с "бездной поэм, романсов, героических и любовных, и простодушных, и сатирических, коими наводнены европейские литературы средних веков, - писал в 1834 году Пушкин. - В сих первоначальных играх творческого духа нам можно было бы наблюдать историю нашего народа, сравнить влияние завоевания скандинавского с завоеванием мавров. Мы увидели бы разницу между простодушием старого французского трувера и лукавой насмешливостью скомороха, между площадной полудуховной мистерией и затеями нашей старой комедии. Но, к сожалению, старой словесности у нас не существует, за нами степь, и на ней возвышается единственный памятник: Песнь о Полку Игореве".
   Ко всему этому присоединился и личный момент: Жуковский не эпик, он лирик даже тогда, когда становится рассказчиком, прислушиваясь к сказкам и к мерному падению греческого гекзаметра. Вот почему не мог удаться его "Владимир". "Странствующий Жид" не поэма, а лирическая исповедь.
   _______________________
   Жуковский - лирик, даже в подражании дававший свое, отдававший себя. Именно эта потребность отдаться, способность занять собою и сделала его у нас первым поэтом непосредственного чувства. Район его поэтического настроения крайне беден, он не мог быть последовательно Вертером и Фаустом; он односторонен, но эта односторонность цельная, исчерпывающая все его существо: он весь погружен в себя, открывает в себе целый мир неизведанных ощущений и всех заинтересовал историей своей души. Как штюрмеры отдыхали на Клопштоке от галантного воркованья XVIII-гo века, так "резвая радость" прислушивается у Пушкина к стихам Жуковского. Дело не в одной их "пленительной сладости", которая заражала, а в чем-то другом. Жуковского мерят "клейменным аршином", замечает для себя князь Вяземский*: "ни форма его понятий, чувствований и самого языка не отлиты по другим нашим образцам. Пожалуй, говори, что он дурен, но не сравнивай же его с другими, или молчи, потому что ты не знаешь, что такое есть поэзия". Стихотворные красоты языка Жуковского могут поблекнуть, "поэтические всегда свежи, всегда душисты", писал в 1819 году князь Вяземский Ал. Тургеневу**: поэтические красоты правдивого настроения, радостно-унылого, чающего; полусвет, где утраты сходятся с надеждами, вещественное с нездешним, и горизонты тают в таинственной дали "невыразимого"; образы, расплывающиеся в мелодию; чувство, целомудренно останавливающееся на пороге страсти. Молодость увлекалась им, потому что и сам он был до гроба ребенком, смотревшим "на свет сквозь призму сердца, как поэт", и мечтал при луне, уходя от низости настоящего к "очарованному там". Глинка, в 1826 году положивший на музыку два "тоскливых романса" Жуковского ("Светит месяц на кладбище" и "Бедный Певец"), сознается, что сентиментальная его поэзия "трогала его до слез, потому что в молодости он был парень романического устройства и любил поплакать сладкими слезами умиления"***. Жуковский "всего прекрасного певец" и "идол девственных сердец" (Евг. Онегин), выразился Пушкин; "единственный из нас, который умеет любить"****; как в 1803 году Ал. Тургенев сравнивал его с Петраркой, так в 1827 году старик Тидге назвал его mein edler Frauenlob (Мой благородный восхвалитель женщин - нем.). Гоголь говорит о "благоговейной задумчивости", проносящейся сквозь все его картины, исполняющие их "того греющего, теплого света, который наводит необыкновенное успокоение на читателя. Становишься тише во всех своих порывах, и какою-то тайною замыкаются твои уста"*****. И Киреевский вторит: поэзия Жуковского "передала нам ту идеальность, которая составляет отличительный характер немецкой жизни, поэзии и философии", он развил (в нашей поэзии) "сторону идеальную, мечтательную"******. Полевой благоговеет перед "младенческою чистотою" души Жуковского, "переливавшейся постоянно с гармоническим журчанием, не смотря на то, по каким бы скалам, падавшим в нее со всех сторон, не текла струя дум поэта"*******.
   ______________________
   * В "Записной книжке", Полное собрание сочинений князя Вяземского, т. IX, стр. 30: несомненно 1819 года.
   ** Сл. выше стр. 385.
   *** Записки Мих. Ив. Глинки, Русская Старина 1870 г., май, стр. 486.
   **** Записки Смирновой, I, стр. 304.
   ***** "В чем же наконец существо русской поэзии", Соч. Н.В. Гоголя, изд. X, т. IV, стр. 179.
   ****** Полное собрание сочинений И.В. Киреевского, I, стр. 22, 23.
   ******* Очерки I, стр. 118.
   ______________________
   Под обаянием этой поэзии долго оставались его старые сверстники, когда кругом уже наступил перебой литературных вкусов. Вигель вспоминал, как, пристрастившись в Белевском уединении к немцам, Жуковский стал потчевать русских читателей "произведениями, которые по форме и содержанию своему не совсем приходились нам по вкусу. Упитанные литературою древних и французскою, ее покорною подражательницею, ... мы в выборах его увидели нечто чудовищное. Мертвецы, привидения, чертовщина, убийства, освещаемые луною, да это все принадлежит к сказкам да разве английским романам; вместо Геро, с нежным трепетом ожидающей утопающего Леандра, представить нам бешено страстную Ленору со скачущим трупом любовника! Надобен был его чудный дар, чтобы заставить нас не только без отвращения читать его баллады, но, наконец, даже полюбить их. Не знаю, испортил ли он наш вкус, по крайней мере создал нам новые ощущения, новые наслаждения. Вот и начало у нас романтизма"*. Блудов перечитывает стихотворения своего друга с благодарностью: "О, Жуковский, если бы и не имел к тебе чувства дружбы, сего чувства, в коем все сливается, и почтение к благородной душе твоей, девственной от всех порочных побуждений, и бесценное ощущение твоей любви, наконец, и воспоминание первых лет и надежд, Жуковский, я бы еще любил тебя за минуты, в которые оживляюсь твоими стихами, как увядающий цветок возвращенным свежим воздухом". Два дня он страдал "моральною болезнию", способности души и ума окаменели, он утопал в какой-то пустоте и искал себя, но случай привел на память давно нечитанные стихи Жуковского и он "почувствовал свое сердце. Очаровательная музыка! Тобой я буду лечиться от новой тарантулы, которая не дает смерти, но отнимает жизнь"**. Имя Жуковского заветно для нас, поминал барон Ровен: "сладостные, задумчивые, души исполненные звуки его арфы раздавались упоительно в мире наших юношеских мечтаний, отзывались глубоко в нашей душе"***.
   ______________________
   * Воспоминания Ф.Ф. Вигеля, ч. 3, стр. 135-6.
   ** Е. Ковалевский, Граф Блудов и его время: Мысли и заметки графа Блудова, с. 251.
   *** Библиотека для чтения 1849 г., т. 96, Критика, стр. 35.
   ______________________
   Но и на мечтания и на луну есть мода; люди захотели солнца, веселой энергии дня, не одного только счастья уныния. Жуковский ничем не "грянул" в ответ на эти требования, а пожалел о былом:
  
   Оно прошло, то время золотое,
   С природы снят магический венец;
   Свет узнанный свое лицо земное
   Разоблачил - и призракам конец.
   ("Ундина". Посвящение 1836 г.).
  
   Жуковский и сам ощущал, что пережил свое время; хотелось бы мне, пишет он Киреевскому,
  
   старости своей
   По-старому хотя на миг один
   Дать с молодостью вашей разгуляться,
   Но чувствую, что на пиру ее,
   Где все кипит, поет, кружится, блещет,
   Неловко старику; на ваш уж лад
   Мне не поется; лета изменили
   Мою поэзию; она теперь,
   Как я, состарелась и присмирела;
   Не увлекается хмельным восторгом;
   У рубежа вечерней жизни сидя,
   На прошлое без грусти обращает
   Глаза и, думая о том, что нас
   В грядущем ждет, молчит.
   ("Две Повести" 1844 г.)
  
   Он отказался от рифмы: "она, я согласен, дает особенную прелесть стихам, но мне она не под лета... Она модница, нарядница, прелестница, и мне пришлось бы худо от ее причуд. Я угождал ей до сих пор, как любовник, часто весьма неловкий; около, нее толпится теперь множество обожателей, вдохновенных молодостью; с иными она кокетничает, а других сама бешено любит (особенно Языкова). Куда мне за ними? Я сделался смирным поэтом рассказчиком" (К И.В. Киреевскому 1844 г.). Молодое поколение читать его не будет, писал он А. Мих. Тургеневу; он не надеется, чтобы его произведения "возбудили какое-нибудь впечатление на Руси", повторяет он П.В. Нащокину; "мысль и чувство и вкус всей читающей русской публики искажены до того, что и Жуковскому ходу нет", жаловался в это время Шевырев*. Для нового поколения он слишком стар - и слишком молод. В 1815 году он любовался младенческой душой старца Эверса, как с конца 20-х годов душой Радовица; ему скоро стукнет 60 лет, а он "еще не устарел ни сердцем, ни мыслию, во многом даже еще дитя"**. В 1820 году он писал кн. Оболенской:
  
   в тридцать слишком лет
   Я все дитя, и буду вечно
   Дитя, жилец земли беспечный.
   ______________________
   * Переписка Я.К. Грота с П.А. Плетневым, III, стр. 741.
   ** К Наследнику 1/13 января 1843 г.
   ______________________
   "Для меня нет ничего величественнее старика, богатого прекрасными воспоминаниями, - писал он 1 января 1833 г. (Наследнику цесаревичу); - он похож на спокойного младенца, с тою только разницею, что младенец выходит из колыбели к здешней жизни, а старик приближается к гробу, который есть колыбель жизни бессмертной, и смерть в таком смысле не есть ли прекрасное рождение?"*. Он любит представлять себя самого в колыбели, где до старости лет он "лежал веселым младенцем и посматривал на все окружающее мою люльку сквозь сон поэтический"; и вдруг, отрезвившись, он встал из нее "шестидесятилетним стариком и только тут догадался, что наша жизнь не поэтический сон, а строгое существенное испытание"**. В другой раз он говорит о "старческой колыбели", из которой он вышел для новой жизни - в семье***. Ein Kinderherz, das nicht altert (Детское сердце, которое не стареет - нем.) (Justinus Keraer). Это один из мотивов его старческой поэтики.
   ______________________
  
   * Сл. афоризм в альбоме Жуковского, выше, стр. 253, прим. 2.
   ** К Смирновой 19 февраля / 3 марта 1847 г.
   *** К Наследнику 1 и 18 июля 1847 г.
   ______________________
   Когда-то ему понравился образ умирающего с песней лебедя ("Умирающий лебедь" 1827 г.); за год до смерти он вернулся к нему как-то лично, инстинктивно:
  
   Лебедь белогрудый, лебедь белокрылый,
   Как же нелюдимо ты, отшельник хилый,
   Здесь сидишь на лоне вод уединенных;
   Спутников давнишних, прежней современных
   Жизни, переживши, сетуя глубоко,
   Их ты поминаешь думой одинокой;
   Сумрачный пустынник, из уединенья
   Ты на молодое смотришь поколенье
   Грустными очами; прежнего единый
   Брошенный обломок, в новый лебединый
   Свет на пир веселый гость неприглашенный,
   Ты вступить дичишься в круг неблагосклонный
   Резвой молодежи.
  
   А она тешится, перекликаясь на голубом лоне озера, "полная желаньем жизни своевольной", сторонясь печального старика. Его "монументальный" образ ее пугает, а он, "пращур лебединый", уходит в славные воспоминания пережитых им исторических дней. Так "лебедь позабытый таял одиноко". И вот однажды молодых лебедей поразил "голос, всю пронзивший бездну поднебесной"; они присмирели, прилетели на голос:
  
   Пред ними, вновь помолоделый,
   Радостно вздымая перья груди белой,
   Голову на шее гордо распрямленной
   К небесам подъемля, весь воспламененный,
   Лебедь благородный дней Екатерины
   Пел, прощаясь с жизнью, гимн свой лебединый;
   И когда допел он, на небо взглянувши,
   К небу, как во время оное бывало,
   Он с земли рванулся... и его не стало
   В высоте... и навзничь с высоты упал он;
   И прекрасен мертвый на хребте лежал он,
   Широко раскинув крылья, как летящий,
   В небеса вперяя взор уж не горящий.
   ("Царскосельский Лебедь" 1851 г.).
  
   В 1851-м году Жуковский получил письмо от Чаадаева (письмо 27-го мая), когда-то завзятого европейца, теперь присмиревшего и обруселого. Он звал его на родину - водворить в русской литературе мир и порядок. Не стало авторитетов, некому поучить. "Зажились вы в чужой глуши; право грех! Почем знать? Может статься, Бог и наградит вас за доброе дело и возвратит здоровье жене вашей на земле православной... Безначалие губит нас. Ни в печатном, ни в разговорном круге не осталось никого более из той кучки людей почетных, которые недавно еще начальствовали в обществе и им руководили, а если кто и уцелел, то дряхлеет в одиночестве ума и сердца. Все у нас нынче толкуют про какое-то направление: не направление нам нужно, а правление... Никогда не видано было у нас менее смирения, как с той поры, как стали у нас многоглагольствовать про тот устав христианский, который более всех прочих христианских уставов учит смирению, который весь не что иное, как смирение. Так разумели его благочестивые наши предки; так разумели его святые наставники наши, воспитавшие землю Русскую"*.
   ______________________
   * Кирпичников, Очерки 1. с, т. II, стр. 143 след.
   ______________________
   Молодое поколение было иного мнениями в письме к Погодину графиня Растопчина негодует на тех, кто говорил и кричал, будто Жуковский не имеет никакого значения ни для литературы, ни для России, что он умер давно и что не зачем о" нем тужить; "он, видимо, рифмоплет, а так как он кабаков и залавок не описывал, грязи не воспевал, то в нем нет ничего общечеловеческого, вовсе никакой гуманности, никонкрета, ни субъективности, ни абсолюта, одним словом, ничего такого, что нынче прозывается гениальностью"*.
   ______________________
   * Барсуков, Погодин, XII, стр. 20. Сл. ее же письмо к Плетневу 8 августа 1852 года: "прекрасное молодое поколение мыслителей и реалистов доказывает, что Жуковский давно умер для литературы, да и прежде вряд ли существовал", потому что он вовсе не имел центра инфлуэнции и "пописывал стишки скорее для своего собственного удовольствия, чем для пользы русского языка и русской беллетристики". Сл. Переписку Я.К. Грота с П.А. Плетневым, III, стр. 765-7.
   ______________________
  
   Графиня Растопчина напечатала в Северной Пчеле стихотворение в память Жуковского; Тютчев дал его "вечерний", идеализованный облик:
  
   Я видел вечер твой: он был прекрасен;
   В последний раз прощался с тобой,
   Я любовался им, и тих и ясен
   И весь насквозь проникнут теплотой...
   О, как они и грели и сияли -
   Твои, поэт, прощальные лучи!..
   А между тем заметно выступали
   Уж звезды первые в его ночи.
  
   В нем не было ни лжи, ни раздвоенья...
   Он все в себе мирил и совмещал.
   С каким радушием благоволенья
   Он были мне Омировы читал!
   Цветущие и радужные были
   Младенческих, первоначальных лет!
   А звезды, между тем, на них сводили
   Таинственный и сумрачный свой свет.
  
   Поистине, как голубь, чист и цел
   Он духом был, хоть мудроста змеиной
   Не презирал, понять ее умел -
   Но веял в нем дух чисто-голубиный.
   И этою духовной чистотою
   Он возмужал, окреп и просветлел.
   Душа его возвысилась до строю:
   Он стройно жил, он стройно пел...
  
   И этот-то души высокий строй,
   Создавший жизнь его, проникший лиру,
   Как лучший плод, как лучший подвиг свои,
   Он завещал взволнованному миру.
   Поймет ли мир, оценит ли его?
   Достойны ль мы священного залога?..
   Иль не про нас сказало Божество:
   Лишь сердцем чистые - те узрят Бога.
   (1852 г.).
  
   Донесутся ли песни Жуковского к будущим поколениям сквозь "веков завистливую даль", как пророчил Пушкин? На таких поэтов, как он, бывает своя череда, череда и на психологическое настроение общества, когда-то прислушивавшегося к нему и на нем воспитавшегося. И теперь еще мы ощущаем сладость его стихов, точно звуки "Эоловой арфы", откуда-то спускающиеся в "низость настоящего". Но уже молодость, окружавшая "лебединого пращура", стала отказываться от порывов в область "неизреченного", стала искать поэзии в действительности, и не в уединенной личности, а в широких движениях общественного организма. Осталась правда настроения; завет Жуковского; это стало требованием, и эта правда пройдет "веков завистливую даль".
  
   Опубликовано: Прижизненное издание, А.Н. Веселовский. В.А. Жуковский. Поэзия чувства и "сердечного воображения". СПб., 1904.
  
  
  
  

Категория: Книги | Добавил: Armush (25.11.2012)
Просмотров: 399 | Рейтинг: 0.0/0
Всего комментариев: 0
Имя *:
Email *:
Код *:
Форма входа