Главная » Книги

Веселовский Александр Николаевич - В. А. Жуковский. Поэзия чувства и "сердечного воображения", Страница 22

Веселовский Александр Николаевич - В. А. Жуковский. Поэзия чувства и "сердечного воображения"


1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30

запрете, постигшем Жуковского, но говорил о сорока (?) не разрешенных к печати стихотворениях. "Вы знаете, - писал он Загоскину, - что Василий Андреевич неспособен, так же, как и мы с вами, написать что-нибудь неприличное или вредное... Что же?.. Жуковский уже не может ничего написать"*.
   ______________________
   * Русская Старина 1902 г., июль, стр. 94.
   ______________________
  

XII. "Бывалых нет в душе видений". "Милости просим, святая проза"

1.

   Когда в 1826-м году Жуковскому поручено было руководить учебной частью воспитания наследника престола, его общественное миросозерцание сложилось прочно; серьезно и благоговейно принял он к сердцу свое назначение, в сознании высокого долга - и своей неприготовленности: Toute ma vie est maintenant devouee a mon sacre devoir, - писал он государыне в день отъезда (11 мая 1826 г.). - Que Dieu me donne la sante et surtout la capacite pour le remplir dignement. Je n'ai a present qu'un seul but: il me fait supporter ma vie, mais aussi il me remplit de crainte, car je me defie de mes forces (Вся моя жизнь теперь посвящена моей священной обязанности. Лишь бы Бог дал мне здоровье и прежде всего способности, чтобы исполнить ее достойно. У меня сейчас одна лишь цель: она заставляет меня поддерживать мою жизнь, но она же еще и наполняет меня страхом, потому что я не уверен в моих силах. - фр.)"*. "Се devoir est l'unique but de mon existence, повторяет он из Парижа 15/27 июня 1826 года, e'est en lui seul que se reunissent maintenant toutes mes idees de bonheur ici bas, toutes mes plus cheres esperances (Эта обязанность - единственная цель моего существования, в ней одной соединяются теперь все мои представления о счастье в этом мире, все мои самые дорогие надежды)"; его опасение, - "e'est celle de mon incapacity et mon peu d'experience (моя неспособность и недостаток опыта)". И в то же время у него вспыхивает воспоминание о старине с ее неосуществившимися идеалами; из Парижа и в том же месяце он писал г-же Моро де ла Мельтьер: "Муратове - это место, где протекал мой золотой век. То была поэтическая жизнь, и только тогда я был поэтом. Из этого прошедшего ничего не существует, а что и осталось, то весьма переменилось... А я брошен на особого рода путь, которого никогда не думал выбирать и по которому влечет меня сама судьба. И вот я отдан деятельности, вовсе не похожей на ту, которая некогда наполняла мою душу". На то воля Провидения; новая деятельность пугает его, но он готов ей отдаться, она наполняет его существование; вся его жизнь принадлежит ей. И опять у него сомнения: ни он, ни Мердер, назначенный воспитателем наследника, не отвечают своей цели, пишет он государыне (июля 1/13 1827), для этого надо быть ученым "в науке человечества", "испытать борьбу человеческих страстей в особенности на поприще политическом", "пройти этот курс наук не по книгам, но по событиям и выработать из этих практических наблюдений нравственные правила"**. - Он "учится" в Дрездене, в Париже, этого недовольно. "Жуковскому очень бы хотелось возвратиться на полгода в какой-нибудь немецкий университет, - писал Ал. Тургенев брату Николаю (8 сентября 1827 г.), - ибо он чувствует, как академическая жизнь прилепляет к труду учебному и ученому, и для будущего его занятия эти полгода были бы полезны. Но это только - pia desideria (благие намерения - лат.)".
   ______________________
   * Русская Старина 1903, март, стр. 47-8.
   ** "В политике я не судья, - писал впоследствии Жуковский (в характеристике Радовица), - могу только с некоторою ясностью повторить то, что слышал, но не могу взять на себя произнести какой-нибудь приговор, ибо для того нужна опытность политическая, которой я не имею, нужно иметь перед глазами весь ход происшествий современных: я не мог следовать за ними с надлежащим вниманием на все подробности, быв занят своим личным делом". См. его письмо к вел. кн. Константину Николаевичу 2/14 марта 1850: его жизненная дорога "была стороннею тропинкою, хотя и прошла через светлый дом русского царя; цветов опытности я не много на ней собрал: я не практический человек". Следует выдержка из его статьи 1848 "Теория и практика".
   ______________________
   В Петербурге, куда Жуковский явился в октябре 1827 года, он всецело отдался своему долгу. "Живу очень уединенно, - пишет он Ал. Тургеневу, - всегда почти обедаю дома, изредка бываю в людях; на это у меня определенный час после обеда"*. Он отдыхает лишь на своих литературных субботах, "на высоте семидесятиступенной", "на четвертом небе"**, в квартире Шепелевского дворца, или показывается в салоне Россети-Смирновой, литературной красавицы, у которой собирались его друзья, поклонники "небесного дьяволенка", как звал ее Жуковский, "доньи Соль" кн. Вяземского. Здесь он мог отводить душу в живой беседе, полюбоваться на своего "феникса-Пушкина". Он как дома: так добродушен, так мило острит, ему дают прозвища "Sweet William", "бычок", "милый, мычащий бычок... тот самый белый бык, о котором рассказывает детская сказка", - и он доволен. Часто он отсутствует, потому что должен работать***.
   ______________________
   * Из письма Ал. Тургенева к брату Николаю 26 декабря 1827 г.
   ** См. письмо Гнедича к Жуковскому 18 апреля 1828 г. и В. Перовского к нему же 17 сентября того же года, Русская Старина 1903 г. июль.
   *** Записки Смирновой 1 стр. 42, 130.
   ______________________
   Работал он, как бенедиктинец. Сколько написал он, сколько начертал планов, карт, конспектов, таблиц исторических, географических, хронологических! - вспоминает кн. Вяземский. - Бывало, придешь к нему в Петербурге: он за книгою и делает выписки, с карандашом, кистью или циркулем, и чертит и малюет историко-географические картины"*.
   ______________________
   * Полное собрание сочинений кн. Вяземского т. VII, ст. 470.
   ______________________
   В "плане учения", представленном Жуковским государю, целью воспитания поставлено: "образование для добродетели" путем развития природных добрых качеств воспитанника, его ознакомление с .окружающим, с тем, что он есть и должен быть, как "существо нравственное и бессмертное".
   "Занятий множество, - писал Жуковский Зонтаг, - надобно учить и учиться, и время все захвачено. Прощай навсегда поэзия с рифмами. Поэзия другого рода со мною, мне одному знакомая, понятная для одного меня, но для света безмолвная. Ей должна быть посвящена вся остальная жизнь"*.
   ______________________
   * Зейдлиц 1. с. стр. 148 след. Сл. Соч. и перепаска П. А. Плетнева III стр. 92.
   ______________________
   Ал. Тургенев прислал ему выдержку из похвального слова Боссюэ, Жирардена: "Dans une топагсhie 1'education du prince est une sorte de ministere; c'est un depot sacre dont tes peuples quelque jour auront droit de demander compte. Bossuet s'en chargea avec une sorte rTerfroi religieux. Cette cour briliante, cet appareil de magnificence, cet'enfant nourri dans la grandeur et dont le berceau тёте n'avait pas manque de courtisans, que de perils et de travaux! "Je desire servir Dieu, ditil dans une de ses lettres, mais le monde, le monde! les mauvais conseils! les mauvais exemples! Sauvez nous, Seigneur, sauvez nous! Tespere en votre bonte et en votre grace: vous avez bien preserve les en fonts de la foumaise, mais vous envoyates votre ange; et moi, helas! qui suisje? (В монархии образование принца - род служения; это священный залог, и народ имеет право однажды потребовать о нем отчета. Боссюэ ваялся за это дело со своего рода религиозным ужасом. Этот блистательный двор, это великолепие, этот ребенок, вскормленный среди величия, самая колыбель коего была окружена низкопоклонниками, как и трудами и опасностями! "Я хочу служить Богу, говорит он в одном из писем, но этот мир, этот мир! дурные советы! дурные примеры! Спаси нас, Господи, спаси нас! Я надеюсь на твою доброту и на твою милость; ты спас отроков от печи, но для этого ты послал своего ангела; а я, увы! кто я такой?" - фр.)"*
   ______________________
   * Сл. письмо Ал. Тургенева к брагу Николаю 18 ноября 1827 г. Барант был удивлен, узнав, "что воспитанней наследника руководит поэт; в Париже об этом ничего не знали". Когда Барант сказал это Смирновой, она ответила: "Это странно, так как г. Ла-Фероннэ знал Жуковского, и они беседовали вместе, даже Ла-Фероннэ прозвал его русским Фенелоном". - Говорили ли они о воспитании? спросил Барант; может быть, отвечала Смирнова, они говорили при мне о "Духе Христианства", о религиозной поэзии по поводу Расина и Жана Батиста Руссо, Жуковский о Мильтоне; но за разговором я не следила и в записки свои не внесла; впрочем, я была тогда очень молода, заключает она (Записки А.О. Смирновой I стр. 228). Ла-Фероннэ бьи французским посланником в Петербурге"
   ______________________
   Жуковский мог волноваться по тем же соображениям. Его тронуло "дружеское чувство" к нему Николая Тургенева, которое он вычитал в письме его к брату*, в письме граф. Разумовской (28 октября 1827 г.), и отвечая Александру Тургеневу, он снова касается наболевшего у него вопроса. До сих пор или, лучше сказать, когда Николай Тургенев мог его видеть, он смотрел на него, Жуковского, как на какого-то потерянного в европейской сфере. Ни моя жизнь, ни мои знания, ни мой талант не стремили меня ни к чему политическому. Но когда же общее делобыло мне чуждо? Я не занимался современным, как бы было должно - это правда, и теперь вижу, что мне многого не достает в моем теперешнем звании, ибо теперешние занятия пожирают все внимание, все сердце и все время. На внешнее могу только заглядывать изредка, урывками. А знакомство с ним необходимо для верности, солидности и теплоты идей. Я живу теперь для одного исключительно и одно только имею беспокойство, часто мучительное, хорошо ли сделаю свое дело. Других беспокойств нет никаких на счет себя, ибо ничего себе не ищу" (20 ноября/5 декабря 1827 г.). "Я не почитаю себя ни счастливым, ни несчастливым; у меня есть должность, я живу для ее исполнения" (к Ал. Тургеневу, 4 февраля 1828 г.).
   ______________________
   * "Какою частою занимается Жуковский? спрашивал брата Николай Тургенев (14 сентября 1826 г.). Очень радуюсь, что он с нами. Из всех людей, которых я -знавал, я не видал другой души, столь чистой и невинной. Я, бывало, негодовал на него, что он в стихах своих не говорит об уничтожении рабства".Русская Старина 1901 г., май, стр. 255.
   ______________________
   Приятели могли говорить и тогда, как несколько лет спустя, что Жуковский не исполняет святой, лежавшей на нем обязанности, "для коей приставили его к наследнику; не его вина была бы, если бы он и надоел напоминаниями; не рисовать, а читать, учиться надлежало... У него должна была быть одна мысль: заронить искры, пробуждать чувство, обращать, отвращать от балов и парадов и устремлять на лучшее устройство; заговаривать о важном, хотя бы и не слушали его, не отвечали ему. Россия, друзья истинные его и отечества не заглянут в его альбумы, а спросят, что' узнал он и его воспитанник, чем прельщался он и что вывез из Германии и Англии для России. Ему надлежало так надоесть великому князю и прочим приставникам, чтобы быть отослану или с дороги, или по возвращении, и тогда бы он дорисовал свой album спокойной кистию и с спокойной совестию на досуге и сохранил бы otium cum dignitate (досуг с достоинством - лат.)" (Ал. Тургенев кн. Вяземскому 1839 год, 21 апреля).
   Жуковский сделал свое дело, положив на него все сердце и время, совестливо, в пределах возможности и в размере своих гуманных идеалов.
   Жуковский во дворце был отроком Белева:
  
   Он веру, и мечты, и кротость сохранил
   И девственной души он ни лукавством слова,
   Ни тенью трусости, дитя, не пристыдил*.
   ______________________
   * Из стихотворения "Заметка". Полное собр. соч. кн. Вяземского, т. XI, стр. 388.
   ______________________
   Стихи кн. Вяземского, поддержанные следующими воспоминаниями, освещают эту, пору деятельности Жуковского, бросая свет и на его раннее положение при дворе в 1817 - 20-х годах, и на неуравновешенность его берлинского дневника*. "Официальный Жуковский не постыдит Жуковского поэта. Душа его осталась чиста и в том и в другом звании". Разумеется, бывали у него и темные минуты. "Особенно, такие минуты могли падать на долю Жуковского в среде, в которую нечаянно был он вдвинут судьбою. Впрочем, не все тут было делом судьбы или случайности. Призванием своим на новую дорогу Жуковский был обязан первоначально себе, то есть личным своим нравственным заслугам, дружбе и уважению к нему Карамзина и полному доверию царского семейства к Карамзину. Как бы то ни было, он долго, если не всегда, оставался новичком в среде, определившей ему место при себе. Он вовсе не был честолюбив в обыкновенном значении этого слова**. Он и при дворе все еще был "Белева мирный житель". От него все еще пахло, чтобы не сказать, благоухало, сельской элегией, которою начал он свое поэтическое поприще. Но со всем тем, он был щекотлив, иногда мнителен: он был цветок "не тронь меня"; он иногда приходил в смущение от малейшего дуновения, которое казалось ему неблагоприятным, именно потому, что он не родился в той среде, которая окружала И обнимала его, и что он был в ней пришлый и так сказать чужеземец. Он, для охранения личного достоинства своего, бывал до раздражительности чувствителен, взыскателен, может быть, иногда и некстати***. Переписка его, в свое время, все это выскажет и обнаружит, но между тем и докажет она, что все эти маленькие смущения были мимолетны. Искренняя, глубокая преданность с одной стороны, с другой уважение и сочувствие были примирительными средствами для скорого и полного восстановления случайно или ошибочно расстроенного равновесия"****.
   ______________________
   * См. выше стр. 251 след.
   ** См. выше стр. 249 отзыв Карамзина.
   *** Следы этой излишней чувствительности сохранились в дневнике. См. напр. заметку под 9/21 апреля 1839 года: "привезли ленту и брильянты Кавелину, а мне оплеуху". Сл. дневник 1839 г. 25 июня.
   **** Полное собр. соч. кн. Вяземского, т. VII, стр. 472.
   ______________________
   Дневник, веденный с 27 июля по 4 августа 1837 г. старым приятелем Жуковского, Александром Михайловичем Тургеневым, в дни приезда в Москву Жуковского с наследником, и начинающийся чем-то в роде обращения к другу, открывает другие, не столь веселые перспективы на обстановку, в которой находился воспитатель*. "На тебя смотрит вся Россия, вся Европа. Первая утешает себя мыслью упования, наслаждается благоденствием, уготованным трудами и попечением твоим при развитии душевных качеств питомца твоего; вторая знает тебя, как знаменитого автора. Ты не принадлежишь сам себе; имя твое будет известно в позднейшем потомстве. Роль твоя a peu pres - роль Адашева. В этих отношениях ты ходишь, как говорят, по ножевому острию. Ты всем известен добротою души и сердца твоего. Все знают, что душа твоя светла, как зеркало, с которого и малейшее дуновение мгновенно исчезает. Но знай, что ты имеешь много людей недоброжелательстйующих тебе. Всем тем, которых называют у нас родовыми, ты не угоден, потому что у тебя нет трехсаженной поколенной ермолафии**. В шестьдесят лет жизни мне довелось видеть одного в большом табуне родовых, который не принадлежал к роду, а прочие все носили отпечаток наследников Тараса Скотинина. Сколько раз слышал я восклицания на счет выбора твоего: чему быть доброму, что можем у него занять, чему научиться? Стихи писать? И вслед за сими восклицаниями панегирик Екатерине II за премудрое избрание Николая Ивановича Салтыкова***, человека п...ейшего и гн...ейшего, какого когда-либо видали под солнцем... Я уверен ... , что ты скорее согласишься умереть, нежели сделать какую-либо подлость. Но суди ж о людях, и именно родовых, которые до того и тупы и дерзки, что осмеливаются тебя ставить в параллель с Н.И. Салтыковым. И потому повторяю тебе, ты ходишь по ножевому острию. Помни, родовая сволочь на все способна!.. Питомца твоего масса любит и обожает, родовая сволочь видит в нем направление, не сообразное с ее желаниями. Она будет всячески стараться употреблять все ухищрения, чтобы завладеть грунтом и истребить добрые семена, тобою насажденные. Уповаю на Бога! Это ей не удастся".
   ______________________
   * См. К.Я. Грот, В.А. Жуковский в Москве в 1837 году. СПб. 1902 г. стр. 6-8.
   ** Ермолафия - чепуха (здесь в смысле родословной); Ермолаф - кличка А.М. Тургенева в письмах к нему Жуковского. "Я невежда - Ермолаф", - писал Тургенев Жуковскому, укорявшему его за то, что "Кота в сапогах"' он предпочитает "Одиссее". Крылов вывел под именем Ермалафида писателя новейшей (Карамзинской) формации, невежу, отрицавшего все науки и "правила древних" во имя "свободы словесных наук". Сл. Похвальная речь Ермалафиду, говоренная в собрании молодых писателей. С.-Петербургский Меркурий 1793 г. апрель ч. 2-ая, стр. 26 след.
   *** Князь Н.И. Салтыков, с 1783 г. воспитатель вел. князей Александра и Константина Павловичей.
   ______________________
   "Поэзия, идущая рядом с жизнью, товарищ несравненный", писал Жуковский в 1815 году*; стиль этой поэзии удержался и в эпоху мадригала, когда "сердечное воображение" вступило я роль сердца, но затем товарищ стал сторониться. 1821 - 1822 годы были для Жуковского климактерическими. Сам он надеялся, что путешествие не только "оживит и расширит его душу" и его "вялость душевная поубавится", но что оно пробудит "давно уснувшую поэзию"; в 1822 году он сознается, что "поэзия уже перестала быть отголоском жизни"**. "Время поэзии уже пролетело для Жуковского, пролетело навсегда, - писал впоследствии Полевой. - Восемь лет тому назад (в 1823-м году) он спрашивал дарователя песнопений, гения чистой красоты, возлагая на алтарь его все, что сохранил от милых, темных и ясных минувших дней, от времени прекрасного, - цветы уединенной мечты и цветы лучшей жизни, спрашивал его о возврате вдохновения и говорил:
  
   Бывалых нет в душе видений
   И голос арфы замолчал.
   Его желанного возврата
   Дождаться-ль мне когда опять?
   Или навек его утрата
   И вечно арфе не звучать?"***.
  
   ______________________
   * См. выше стр. 175.
   ** См. выше стр. 193.
   *** "Очерки" I 96. Резкий, но едва ли справедливый отзыв Полевого в другом месте статьи (стр. 115): "С изгнанием неприятеля (1812 г.) возобновились мирные занятия Жуковского. Но гений собственной поэзии его, блеснувший на минуту, тогда же уже исчез. Все, что ни писал он после, были ... переводы с немецкого, или лирические, на случай сочиненные пьесы".
   ______________________
   Вернется ли когда чреда "светлых вдохновений", поэт не знает, но ему знаком еще "гений чистой красоты", он различает сияние его звезды и еще надеется.
  
   Не умерло очарованье
   Былое сбудется опять
   ("Я музу юную бывало...").
  
   В нем замирало мало-помалу то настроение, которое, пережитое и выстраданное однажды в жизни, оставалось в нем и позже живым, хотя бы и формальным ферментом; источник его элегической фантазии не бил с прежней силой. "Моя муза молчит, - пишет он Дмитриеву (1825 г. 28 марта), - она выбрала теперь для себя совсем другую дорогу и не смеет ее покинуть или, лучше сказать, не может". "С 1817 года начинается другая половина жизни моей, совершенно отличная от первой, - писал он впоследствии императору Николаю. - Я был приближен к особе государыни императрицы... В это время я продолжал еще писать*. Но с той минуты, в которую возложена была на меня учебная часть воспитания великого князя, авторство мое кончилось и я сошел со сцены"**. В 1827 году (27 ноября) он извиняется перед Измайловым, что ничего не дает в его "Литературный Музеум": "ничего не написал и не скоро что-нибудь написать надеюсь"; сердится на Тургенева, что он снабдил его стихами альманах Федорова (Памятник отечественных муз, изданный на 1827 г.): "во всем его альманахе не было ничего хуже моих пьес"***. Он перекладывает в стихи сказки, возвращается к балладам и входит постепенно в колею переводов, в тот третий период своей деятельности, когда из лирика он стал "болтливым сказочником"****, "смирным поэтом рассказчиком"*****, из "таинственно- заносчивого германского романтика" - "смирным классиком"******. В конце 1832 и начале 1833 года он переводит' с каким то лихорадочным спехом: в 1832 г. 2 - 4 декабря нового стиля переведен из Уланда der Waller ("Братоубийца"), 5 - 6-го его же Der Rehberger ("Рыцарь Рол-лон"), 7-го восемь строф из Der junge Konigssohn und die Schaferin Уланда ("Царский сын и поселянка"), 8-го его же Graf Eberhard Weissdorn ("Старый Рыцарь"), с 9-го по 30-е: три главы "Ундины"; 20 января 1833 г. начало "Уллина" (Campbell's Ullin's daughter), с 21-го по 29-ое из Шиллера Eleusisches Fest; 13 - 14 февраля отрывок, всего 67 стихов, какой-то немецкой пьесы с действующими лицами Элленой и Гунтрамом*******.
   ______________________
   * Несмотря на "грамматические занятия". Сл. выше. В 1819 году, 5 июня, И.И. Дмитриев писал А. Тургеневу: "Может быть, Плещеев успеет обратить Жуковского к поэзии и простудить его к грамматическим таблицам. Как можно поэту заниматься такою работою!" Русская Старина 1903 г. ноябрь, стр. 716.
   ** Письмо 30 марта 1830 г., Русский Архив 1896 г. N 1, стр. 109 след.
   *** К Тургеневу, январь 1835 г.
   **** К Государыне 1842 г.
   ***** К И.В. Киреевскому 1844 г.
   ****** К С.С. Уварову 1848 г.
   ******* Сл. дневники Жуковского под указанными числами и его Бумаги стр. 104-5.
   ______________________
   Эта изумительная переводческая деятельность его не удовлетворяет. "Стихов написано довольно, - сообщал он Тургеневу (15 января 1833 г.), - но все еще не расписался и черпаю в других, а своего не начинал, и не знаю, удастся ли написать что-нибудь свое: для этого нужно больше живости и светлости воображения, которому болезнь большая помеха". "Кажется мне, что время поэзии для меня миновалось; может быть, это оттого, что жизнь моя сама по себе бесцветна и что лета уже взяли свое, то есть застудили то, что не было никогда обращено в живое пламя". В таком настроении он упрямился писать, кое-что написал, но многое бросил, и это его расстроило (к тому же 14/26 марта 1833 г.); а друзья успели уже проблаговестить, что он начал поэму (кн. Вяземский Жуковскому 29 января 1833 г.).
   Критика становилась назойливее. И прежде Каченовский жаловался на "западные, чужеземные туманы", застилавшие для него поэзию Жуковского, на "обороты, блестки ума и беспонятную выспренность" немецких стихотворцев, а "Благонамеренный" глумился над его подражателями "тевтонороссами". В 1825 г. Вяземскому пришлось защищать Жуковского от нареканий, будто он выдавал чужое за свое, "что, было возможно, пока наша публика мало слыхала о Шиллере, Гете, Бюргере и других немецких романтических поэтах; теперь все известно: знаем, что откуда заимствовано, почерпнуто или пересказано". Жуковского упрекали в однообразии; правда, отвечает Вяземский, многие из его произведений, а в особенности последние, носят какой-то общий отпечаток, но, за немногими исключениями, однообразие, односторонность, одноличность скорее достоинство, признак таланта, ведь и "цветок имеет один запах, плод один вкус, красавица одно выражение"*.
   ______________________
   * Полное собрание сочинений кн. Вяземского. I, стр. 179-80. Это те же нападки, что позже у Полевого, "Очерки" 1 стр. 117, 135-6, и та же защита, что у Белинского (в статье об "Очерках" Полевого, Отечественные Записки 1840).
   ______________________
   Пушкин также выступил в защиту учителя. "Никто не имел и не будет иметь слога, равного в могуществе и разнообразии слогу его. "В бореньях с трудностью силач необычайный". Переводы избаловали его, изленили. Он не хочет сам созидать, но он, как Voss, гений перевода. К тому же смешно говорить о нем, как об отцветшем, тогда как слог его еще мужает. "Былое сбудется опять", и я все чаю в воскресение мертвых"*. Он не сочувствует строгому отзыву Бестужева о Жуковском: "Зачем кусать нам груди кормилицы нашей? ... Что ни говори, Жуковский имел решительное влияние на дух нашей словесности; к тому же переводный слог его остается навсегда образцовым"**. Рылеев готов согласиться с Пушкиным относительно заслуг Жуковского по языку; он "имел решительное влияние на стихотворный слог наш - и мы за это навсегда должны остаться ему благодарными, но отнюдь не за влияние его на дух нашей словесности, как пишешь ты. К несчастию, влияние это было слишком пагубно: мистицизм, которым проникнута большая часть его стихотворений, мечтательность, неопределенность и какая-то туманность, которые иногда в нем даже прелестны, растлили многих и много зла наделали. Зачем не продолжает он дарить нас прекрасными переводами из Байрона, Шиллера и других великанов чужеземных? Это более может упрочить его славу"***. И в то же время Кюхельбекер пародировал "Жалобу Цереры" и некоторые монологи "Орлеанской девы", чем вызвал острастку Пушкина****: когда-то и сам он погрешил пародией на "Двенадцать спящих Дев" (как в 1818 году на начало "Тленности"), с его стороны это "недостаток эстетического чувства. Непростительно было (особенно в мои лета) пародировать, в угождение черни, девственное поэтическое создание"*****.
   ______________________
   * К кн. Вяземскому 1825, 25 мая.
   ** К Рылееву 23 января 1825 г.; сл. Сочинения кн. Вяземского, I, стр. 181.
   *** К Пушкину 1825, 12 февраля. Сл. стихотворение Боратынского к "Богдановичу" 1827.
   **** К Кюхельбекеру 1825 г., в начале декабря; сл. письмо к кн. Вяземскому 1825 г. до 22 апреля против Полевого за пародии на Жуковского.
   ***** Критические заметки 1830 - 1831 гг.
   ______________________
   Под крылом Жуковского вырос и возмужал поэт нового поколения, и учитель признал в нем "ученика-победителя", следит за его успехами, наставляет - и журит, когда тот волновался в ссылке и рвался на свободу. Он обращается к нему любовно, называя его арзамасским прозвищем: Сверчок моего сердца. "Ты создан попасть в боги - вперед! Крылья у души есть, вышины она не побоится. Там настоящий ее элемент. Дай свободу этим крыльям - и небо твое; вот моя вера... Быть сверчку орлом и долететь ему до солнца". Но тут же оговорка - по поводу "Демона": "К черту черта! Вот пока твой девиз"; "я не знаю совершеннее по слогу твоих "Цыган". Но, милый друг, какая цель? Скажи, чего ты хочешь от своего гения? Какую память хочешь оставить о себе отечеству, которому так нужно высокое?" Надо бросить эпиграммы, "должно быть возвышенным поэтом", создать что-нибудь бессмертное, "превосходное, великое". Обратившись к такой поэзии, он создаст себе свободу и - место на русском Парнасе, если "с высокостию гения" он соединит "и высокость цели". Талант ничто, главное: величие нравственное. Слава Пушкина еще не согласна с его нравственным "достоинством"; к такому согласию он должен стремиться: будь "Байрон на лире, а не Байрон на деле", тогда ты будешь "честью и драгоценностью России"; а пока своими "буйными, одетыми прелестью поэзии мыслями" он нанес юношеству "вред неисцелимый", что должно заставить его "трепетать"*. "Жажду Годунова, - писал в 1827 г. Жуковский Гнедичу, - скажи ему (Пушкину) от меня, чтобы бросил дрянь и был просто великим поэтом, славою и благодеянием для России - это ему возможно".
   ______________________
   * См. Русский Архив 1889 г. N 9: Письма Жуковского к Пушкину 1 июня 1823 г., осенью 1824 г., 9 августа и 23 сентября 1825 г. и 12 апреля 1826 г. Сл. письмо Пушкина к Жуковскому май-июнь 1825 года.
   ______________________
   Так звали когда-то и Жуковского его друзья к "возвышенной поэзии", к превосходному, великому, но умысел был другой, не слышно было и тех мотивов, в которых расписался сам Жуковский: "Извини эти строки из катехизиса".
   Когда в 1831 - 32 годах Жуковский и Пушкин сходились в салоне Россетти-Смирновой, она записала впечатление их встреч: как Жуковский гордился и любовался Пушкиным, смотрел на него "с нежностью", наслаждался всем, "что говорит его феникс. Есть что-то трогательное, отеческое и, вместе с тем, братское в его привязанности к Пушкину, а в чувстве Пушкина к Жуковскому - оттенок уважения даже в тоне его голоса, когда он ему отвечает". Однажды Пушкин прочел Жуковскому свое переложение молитвы Ефрема Сирина, и тот в восторге поцеловав его: "Ты, ты - мое неоцененное сокровище!" И Пушкин исповедуется Смирновой: "всякий раз, как мне придет дурная мысль, я вспоминаю о нем (Жуковском) и спрашиваю себя: что сказал бы Жуковский? И это возвращает меня на прямой путь"*.
   ______________________
   * Записки Смирновой I стр. 219, 279, 321.
   ______________________
   Было ли то благоговейное преклонение, или та духовная или сердечная близость, когда душа всецело раскрывает перед другой завет своих дум, отдаваясь ее пониманию и влиянию?
   Но смерти Пушкина Жуковскому вместе с Дубельтом поручен был разбор его писем и бумаг. О результатах разбора Дубельт донес Бенкендорфу, которому, с своей стороны, Жуковский написал объяснительную записку. Она сохранилась в двух черновиках, из которых один представляет распространение другого; оба, по-видимому, без конца*; не потому ли, что письмо и не было доставлено по назначению, как те мысли, которые Жуковский записал на клочке бумаги после своего объяснения с государем по делу Тургенева?** Письмо - апология Пушкина и, вместе, близко стоявших к нему лиц, Жуковского. В пушкинских бумагах ожидали найти "много нового, писанного в духе враждебном правительству и вредного нравственности. Вместо того нашлись бумаги, решительно доказывающие совсем иной образ мыслей, особенно выразившийся в ответе на печатное письмо к Чаадаеву, которое Пушкин, по-видимому, хотел послать не по почте, но не послал, вероятно, по той причине, что не желал своими опровержениями усиливать скорбь приятеля, уже испытавшего заслуженный гнев государя***. Одним словом, нового предосудительного не нашлось ничего, и не могло быть найдено, в чем я наперед был уверен, зная, каков был образ мыслей Пушкина в последние годы". С тех пор, как "Государь так великодушно его присвоил", Пушкин совсем переменился; за это время он не написал ничего "злонамереннее" стихов "к Лукуллу", за которые друзья жестоко его укоряли; да и те напечатаны "с одобрения цензуры, но без его ведома". А между тем в течение последних двенадцати лет он продолжал состоять под тем же "мучительным, непрестанным надзором" (двойная цензура, запрет ехать в деревню, за границу; выговор за чтение в обществе "Бориса Годунова" до цензурного одобрения). Пушкин никогда не был демагогическим писателем: были у него до 1826 года "грехи молодости, сначала необузданной, потом раздраженной заслуженным несчастием ("Ода к свободе"; "Кинжал" 1820 года, написанный в то время, когда Занд убил Коцебу), но демагогического, написанного с точным намерением произвести волнение (общества), ничего не было между ними и тогда. Заговорщики против Александра (воспользовались?), может быть, некоторыми вольными стихами Пушкина, но в их смысле (то есть в смысле бунта) он не написал ничего и замыслы их были ему совершенно чужды. Это однако не помешало (без всяких доказательств) причислить его к героям 14-го декабря и назвать злоумышленником на жизнь Александра". За последние его сочинения его "никак нельзя назвать демагогом. Он просто русский национальный поэт, выражавший в лучших стихах своих наилучшим образом все то, что дорого русскому сердцу" (Годунов, Полтава, многие песни на Петра Великого, Ода на взятие Варшавы, Клеветникам России). - Переходя к политическим взглядам Пушкина, Жуковский спрашивает Бенкендорфа: "благоволили ли вы взять на себя труд когда-нибудь с ним говорить о предметах политических?" Вы слышали о них от других, "вместо оригинала вы принуждены довольствоваться переводами, всегда неверными и весьма часто испорченными, злонамеренных переводчиков". И Жуковский излагает политическое credo Пушкина: "Первое: Я уже не один раз слышал, что Пушкин в государе любит одного (Николая) своего благотворителя, а не русского императора, и что ему для России надобно было совсем иное. Уверяю вас, напротив, что Пушкин (здесь говорится о том, что он был за последние годы) решительно убежден в необходимости для России чистого, неограниченного самодержавия, и это не по одной любви к нынешнему Государю, а по своей внутренней вере, основанной на фактах исторических (этому теперь есть и письменное свидетельство в его собственноручном письме к Чаадаеву****) Второе: Пушкин был решительным противником свободы книгопечатания и в этом он даже доходил до излишества, ибо полагал, что свобода книгопечатания вредна и в Англии. Разумеется, что он в то же время утверждал, что цензура должна быть строга,, но беспристрастна, и что она, служа защитою обществу от писателей, должна также и писателя защищать от всякого произвола*****. Третье: Пушкин был враг июльской революции. По убеждению своему он был карлист; он признавал короля Филиппа необходимым для спокойствия Европы, но права его опровергал и незыблемость законного наследия короны считал главнейшею опорою гражданского порядка. Наконец, четвертое: Он был самый жаркий враг революции польской и в этом отношении, как русский, был почти фанатик ("был почти фанатический враг польской революции и ненавидел революцию французскую, чему доказательство нашел я еще недавно в письмах его жене"). - Таковы были главные политические убеждения Пушкина, из коих все другие выходили, как отрасли. Они были известны мне и всем его ближним из наших частых, непринужденных разговоров... И они были таковы уже прежде 1830 года".Пушкин созрел, мужал умом, он только что достиг своего полного поэтического развития (его литературные враги, а за ними публика, говорили, что он упал - и это в то время, когда написаны его лучшие произведения), и что бы он не написал, если б несчастные обстоятельства всякого рода не упали на него обвалом, не раздавили его, "первого поэта России!"
   ______________________
   * Оба черновика, ныне в коллекции А.Ф. Онегина, будут напечатаны в изданиях 2-го Отделения Императорской Академии Наук. Далее я пользуюсь подробной редакцией, кое-где указывая в прямых скобках на некоторые подробности краткой.
   ** Сл. выше стр. 294 след.
   *** Письмо Пушкина к Чаадаеву напечатано было впервые в Русском Архиве 1884 г. N 4, стр. 453-5. Из записки Жуковского к Бенкендорфу оказывается, что Чаадаеву оно не было послано, и это подтверждается письмом Чаадаева к Жуковскому с просьбой прислать ему, по возможности, письмо Пушкина - уже по смерти поэта (см. Русская Старина 1903 г. октябрь, стр. 165-6). Итак: Бенкендорф знал о существовании письма, но оно не было ему доставлено вместе с другими наличными, ибо нашлось в бумагах Жуковского. Пушкин, сообщает Жуковский, не послал Чаадаеву письма, чтобы своими опровержениями "не усиливать скорбь приятеля, уже испытавшего заслуженный гнев государя". "Ворон ворону глаза не выклюет - шотландская пословица, приведенная Вальтер Скоттом в Woodstock", приписал Пушкин на последней странице письма.
   **** "Хотя я лично сердечно привязан к императору, но я далеко не всем восторгаюсь, что вижу вокруг себя; как писатель - я раздражен, как человек с предрассудками - я оскорблен. Но клянусь вам честью, что ни за что на свете я не захотел бы переменить отечества, ни иметь другой истории, как историю наших предков, такую, как нам Бог послал" (из письма к Чаадаеву).
   ***** Сл. защиту Пушкиным цензуры в "Мыслях на дороге", Торжок (1836): "мысль должна быть свободна "в пределах закона, при полном соблюдении условий, налагаемых обществом... Законы противу злоупотреблений книгопечатания не достигают цели закона: не предупреждают зла, редко его пресекая. Одна цензура может искоренить то и другое".
   ______________________
   Ценность этого документа определяется его назначением: он писан для Бенкендорфа, в оправдание Пушкина, в интересах его семьи, в защиту всех, кто близко стоял к нему. В этом смысле характеристику легко заподозрить в преднамеренном шарже, но, не касаясь оценки взглядов самого Пушкина, я допускаю и бессознательный, невольный шарж - идеализации, к чему, как никто, способен был Жуковский. Эта черта давно и хорошо известна его приятелям*: все, что входило в круг его симпатий, вырастало или поэтизировалось в его мерку. Жуковский зналсвоего Пушкина, который, казалось, зрел в его глазах к тем целям общественного служения и возвышенной поэзии, которые он ему ставил. Эти цели выяснились для Жуковского из того ограниченного круга идей, в которых он вырос и созрел и которые начинает приводить в систему. Мы видели, как он упорядочил свои общественные взгляды, - ими он мерит Пушкина; и в области духовно-нравственных вопросов, волновавших его со времени его юношеского дневника, он пытается разобраться, привести их к органической цельности. Они окончательно определят как его взгляд на возвышенную поэзию-религию, так и его отрицательное отношение к Онегиным, Печориным и к течениям русской литературы, современной последней поре его деятельности.
   ______________________
   * См. выше стр. 242, 246, 250.
   ______________________
  

2.

   Для него эти вопросы были вопросами самоопределения; он не устает подходить к ним то с той, то с другой стороны, точно хочет успокоиться, выразив для себя "невыразимое", уяснить себе "здесь" таинственное "там". В этом искании чувствуется какая-то тревога. Смолода он старался воспитать в себе веру (сл. его дневник 1805), твердит о том в письмах 1814 - 15-х гг.; "я еще могу иметь религию", записал он в своей берлинской замётке 1820 г. Н. Тургенев читает Библию: "слава Спасителю! - пишет Жуковский его брату. - Он явился вовремя. Познакомься и ты с Ним поближе. Он скажет и даст тебе то, чего никто на земле не дает и не скажет: смирение и нетревожимость. Я не говорю это, я так думаю теперь. Я этому верую и хочу верить"*, C'est le poete de la passion (это поэт страсти), давно сказал о нем Вяземский**; теперь благодать страдания займет особое место в миросозерцании поэта, так долго служившего задумчивой музе меланхолии: "земная жизнь - страдания питомец", страдания возвышают душу, и когда "в величии покорной тишины она молчит пред грозным испытаньем", тогда "вся Промысла ей видима дорога, она полна понятного ей Бога" ("На кончину королевы Виртембергской" 1819 г.). "Le grandes idees viennent du coeur... frappe par une grande perte (великие мысли исходят из сердца... потрясенного великой' потерей - фр.)", писал он в 1826 г. вдове Карамзина***. "Страдание - творец великого, - повторяет он в 1831 г. ("Взгляд с земли на небо"), - оно знакомит нас с тем, чего мы никогда в безмятежном нашем блаженстве не узнаем: с таинственным вдохновением веры, с утехою надежды, с сладостным упоением любви". "Страданием душа поэта зреет, Страдание - святая благодать" ("Камоэнс" 1839 г.).
   ______________________
   * 1 ноября 1827 г. Сл. дневник 14 апреля того же года.
   ** Сл. выше стр. 243.
   *** См. выше стр. 273 след.
   ______________________
   Чем дальше, тем чаще слышится в его письмах ободряющий себя крик сердца: верить, верить, верить! "Мы на земле только для веры... Я это знаю ... , но знать одним убеждением мысли, и быть на деле тем, что ясно постигает мысль, великая разница. Я еще не достиг до этой высоты"*. "Я знаю, что нет ничего выше веры и молитвы, знаю, что это высшее сокровище души человеческой, за которое должно отдать всякое другое, - знаю, и во мне нет того, что я считаю лучшим, желаннейшим, светлейшим. Но будет ли когда? В святилище семейной жизни стоит сосуд причащения жизни вечной. Дети мои и жена его мне подадут"**.
   ______________________
   * К государыне 1842 г., март.
   ** Дневник 1842 г. 12 ноября.
   ______________________
   Он занимается переводом на русский язык Евангелия*, читает Фенелона и мистика Таулера**, увлечен книгой Стурдзы***, записками пастора Розенштрауха****, переписывается о религиозных предметах с Гоголем, переживавшем тогда тяжелый душевный кризис, с Смирновой, впавшей в благочестие. Пиетизм Жуковского - печать чувствительности; в нем и не произошло перелома, а лишь обострение; его окружали теперь пиетисты, верующие лютеране и католики, Рейтерны, Радовиц, Штольберги*****; он обсуждает, взвешивает, но не сдается, стоит на своем и жаждет непосредственной веры капитана Боппа, хочет расстаться с своим прошлым и, отобрав всю шелуху, выбрать из него только то, что достойно сохранения, если такое найдется******.
  
   Которая от Бога к нам на вопль
   Молящего раскаянья нисходит
   (1843 г.)*******.
   ______________________
   * Там же 1844 г.: переведены все четыре Евангелия, Деяния Апостольские и Апокалипсис. Сл. письма к Плетневу 6 марта 1850 г., к Стурдзе марта 1850 г. (Русская Старина 1902 г., июнь, стр. 582), Плетнев Гроту 22 сентября 1848 г. "Новый Завет Господа нашего Иисуса Христа" в переводе Жуковского издали в Берлине в 1895 году.
   ** Дневник 1843 г. 1 января.
   *** Сл. письмо к Северину 10 апреля н. ст. 1846, Рус. Стар. 1902, апрель, с. 163 след.
   **** Плетнев к Жуковскому 2 июня 1846 г.
   ***** Записки А.О. Смирновой. Северный Вестник 1897 г., N 1, стр. 139 (1844 г.), Зейдлиц 1. с. стр. 247.
   ****** К наследнику 30 августа 1843 г.
   ******* Он прочитал эту повесть в прозе и попробовал пересказать ее - для детей. "Свежему, молодому сердцу такого рода впечатления могут быть благотворны. Чем раньше в душу войдет христианство, тем вернее и здешняя и будущая жизнь. Без христианства же жизнь кажется мне уродливою загадкой, заданною злым духом человеческому заносчивому уму для того, чтобы хорошенько его помучить и потом посмеяться над его самонадеянностью, - ибо загадка без отгадки" (К гр. Сологубу 14/20 ноября 1844 г., Русская Старина 1901 г., июль, стр. 100-101).
   ______________________
   "Минута христианства для нас наступила, для тебя и для меня. И наступила" для обоих поздно, - пишет он Тургеневу. - Мы оба растратили множество жизни по пус

Другие авторы
  • Аргамаков Александр Васильевич
  • Романов Пантелеймон Сергеевич
  • Чернышев Иван Егорович
  • Баратынский Евгений Абрамович
  • Шиллер Иоганн Кристоф Фридрих
  • Шестов Лев Исаакович
  • Беранже Пьер Жан
  • Горчаков Михаил Иванович
  • Готовцева Анна Ивановна
  • Маклакова Лидия Филипповна
  • Другие произведения
  • Успенский Николай Васильевич - Три рассказа
  • Языков Николай Михайлович - В. И. Сахаров. Николай Языков и его поэзия
  • Шевырев Степан Петрович - Лекции о русской литературе
  • Джером Джером Клапка - Часы
  • Дживелегов Алексей Карпович - Эшли
  • Вяземский Петр Андреевич - В. И. Коровин. Счастливый Вяземский
  • Арапов Пимен Николаевич - Арапов П. Н.: Биографическая справка
  • Даль Владимир Иванович - Рассказы В. И. Даля о временах Павла I
  • Картер Ник - Облава в логовище тигра
  • Базунов Сергей Александрович - Себастьян Бах. Его жизнь и музыкальная деятельность
  • Категория: Книги | Добавил: Armush (25.11.2012)
    Просмотров: 329 | Рейтинг: 0.0/0
    Всего комментариев: 0
    Имя *:
    Email *:
    Код *:
    Форма входа