Веселовский Александр Николаевич - В. А. Жуковский. Поэзия чувства и "сердечного воображения"

* "Жуковский в Париже 1827 г., май, июнь", сл. Полное собр: соч. князя П.А. Вяземского, т. VII, стр. 470 след., а также парижские письма Ал. Тургенева к брату Николаю.

   **Князь Вяземский, там же, стр. 473.

   *** Письмо 5 августа 1827 г.; cл. ее же письмо 28 октября 1827 г.: "vous etes pour moi un objet de culte et d'adiniration" (вы для меня - предмет поклонения и восхищения. - фр.). См. кн. Васильчиков, Семейство Разумовских т. 2-й стр. 210, 214.

   ______________________

   2/14 июля Жуковский прибыл в Эмс, где и остался до 16/28 августа, чтобы выдержать курс леченья. Около 25 августа н.ст. Ал. Тургенев сбирался выехать из Дрездена в Лейпциг - "или в Веймар навстречу Жуковскому и юбилею-празднику Гете"*, но поездка не состоялась. Поехал Жуковский, еще весь обвеянный душевной атмосферой дрезденского салона и религиозно-элегическими воспоминаниями Парижа. С ним ехал его будущий тесть Рейтерн, когда-то русский гусар, известный живописец, которого в 1816 году он видел мельком в Дерпте, где любовался его рисунками у профессора Зенфа и графини Юлии Мантейфель, но с которым сошелся по душе лишь в Эмсе 1826 года**. Рейтерн знал Гете с 1814 года, постоянно встречал в нем любовное, отеческое отношение к его работам и замыслам, и эти отношения поддерживались перепиской и посылкой рисунков. О своем 4-дневном пребывании в Веймаре в 1827 г. Рейтерн писал жене, а Жуковский вносил в дневник следующие подробности: 31 августа н. ст. они посетили во Франкфурте дом Гете: "герб, три лиры, двор, колодезь, мансарды, Гретхен"; под 1-м сентября отмечено чтение Елены***, 3-го путешественники прибыли в Веймар, - и Жуковский очутился в Гетевской атмосфере. - 4-го сентября: "к Гете. Крыльце с поворотом. Собака. В прихожей: Юпитер du Capitole, Pallas de Velletri. В гостиной Aldobrandini****, рисунки. Стол с портфелями. Голова Юноны колоссальная*****. Барон Швейцер******, внук Вольфганг"*******. 5-гр сентября: "поутру у графини Эглофштейн******** ... Внук Гетев у Рейтерна Вальтер. К Гете: разговор о Рейтерновых рисунках*********. В музеум. Обедал в трактире. Миллер**********. Швейцер. После обеда опять к Гете***********. От него к Юлии Эглофштейн" 6-го сентября: "К Миллеру. Бумаги Гердера, Шиллера, Гете и Якоби************. Lettres autographes... к Гете. Разговор о Елене, о Бейроне. Гете ставит его подле Гомера и Шекспира*************. Die Sonne, die Sterne bleiben doch echt; es sind keine Copien (Солнце, звезды все же остались подлинные; это не копии. - нем.). Прогулка по саду Гете; дом, где он писал и сочинял Ифигению. Домик герцога. Место, где сиживал он, Шиллер, Виланд, Якоби, Гердер. Речка Ильм. К Гете. Усталость и деятельность. Мы пробыли недолго. Эффект головы Юнониной"************** - 7 сентября; "Чтение Гете. Отъезд. В полночь в Лейпциг".

   ______________________

   * Разумеется годовщина рождения Гете (26 августа). В 1831-м году А.И. Кошелев описал бывшее по этому поводу торжество. Сл. Н. Колюпанон, Биография А.И. Кошелева II, стр. 3-4. - Тургенев был у Гете 16 марта 1826 г. проездом в Россию, о чем и записал в своем дневнике: "Был у Гете. На пороге Sflve. Издает полные сочинения; сначала о занятиях своих по натуральной истории, они нашли меня, пе я набрел на них". В августе 1827 года Тургенев был снова в Веймаре, по Гете не видел, веймарские достопримечательности показывал ему канцлер фон Мюллер, выпросивший у нею для Гете автограф Карамзина. "Гете, кажется, живет уже и теперь с потомством: о нем говорят уже, как о воспоминании, с почтением, которое питают к великому и вместе давно минувшему. Показывают его жилище как святыню" (Ал. Тургенев брату Николаю 7 августа .1827 г.). В дневнике Гете отмечено под 6 августа: mssischcr Staaisratli Tourgenjeff; 8 августа, когда рн уже уехал, Мюллер рассказывал о нем Гете (Goethes Unterhaltungen mit dem Kanzler Friedrich von Muller, lirsg. von Burckliardt. под 8 августа 1827 г.). Гете; "истинный представитель не одной только поэзии немецкой, но всей германской цивилизации, - писал Тургенев в январе 1827 года. - Он живое выражение всей их интеллектуальной национальности, более чем Шекспир английской, а Вольтер французской, ибо он выражает немцев и в поэзии, и в учености, и в чувстве, и в философии, действует на них, а через них и на всю европейскую литературу, служит вместе и верным, всеобъемлющим зеркалом Германизма, коего он сам есть создание, между тем как Шекспир создал вкус и. народность англичан в поэзии, а Вольтер образовал век свой и французов, а не ими образован" (Московский Телеграф 1827, ч. XIII, N 4, стр. 341 след.: Письма из Дрездена 3-9/15-21 января. Подпись Э.А. = Эолова Арфа). - О другом посещении Гете писал Тургенев Жуковскому 3 сент. 1829: "В Веймаре в первый раз в жизни насладился беседою с Гете за бутылкой вина и осыпаемый острым огнем Гете-сатирика над философами берлинскими" (Русская Старина 1903 г., август, стр. 410-1). Сл. письмо Жуковского к проф. Моргенштерну 18 сент. 1829: "Je reju une lettre de Tourgueneff qui me parle aussi de Goethe avec lequel il a passe une heure delicieuse" (Я получил письмо от Тургенева, который также говорит о Гете, с коим он провел восхитительный час.) (Рус. Стар. 1890, ноябрь, с. 479-80, сообщ. Кордтом; сл. Е.В. Петухов, Памяти Н.В. Гоголя и В.А. Жуковского. Юрьев, 1903, с. 92-3).

   ** Сл. письмо Жуковского к родным 10/22 августа 1840 г. (Русская Беседа 1859 г., кн. III, Изящная Словесность, стр. 18 след.); Gerhard von Reutern. Ein Lebensbild S.-Pb. 1894 г., стр. 48 след.; сл. стр. 48, 137; дневник Жуковского 17 августа 1827 г. и след.

   *** Helene, klassisch-romantische Phantasmagorie. Zwischenspiel zu Faiist.

   **** Копия античной картины (Nozze Aldobrandini), сделанная в 1797 г. Мейером.

   ***** Слепок Юноны Ludivisi, подаренный Гете Шульцом.

   ****** Саксен-веймарский министр.

   ******* Внук Гете.

   ******** Графиня Генриетта Эглофштейн и ее дочь Юлия - хорошие знакомые Гете.

   ********* Гете высоко ценил их. Сл. Tagebucher, 11-er Band (Weimar 1900 г.), стр. 106; Eckermann 1. с. под 12 февраля 1829 г. и 1 апреля 1831г.; Gerhard von Reutern, 1. с. стр. 51-2.

   ********** Веймарский канцлер Фридрих фон Мюллер. О его Goethes Unterhaltungen сл. выше с. 278, прим. 3.

   *********** Вот что записал канцлер фон Мюллер под 5-м сентября: посещение Жуковского и Рейтерна привело Гете в такое расположение дула, что он был любеаеж и сообщнтелен, как никогда еще, много говорил об искусстве н был доволен, когда Мюллер убедил гостей подольше остаться в Веймаре. Я так распорядился своим временем, что для друзей его у меня хватит, сказал Гете.

   ************ JohannGeorgJacobi.

   ************* Eckermarra 1. с. под 26 марта 1826; ел. отзыв под 8 ноября 1826: ihm (т.е. Байрону) isi nichts im Wegejds das Hypochondrische und Negative, und er ware so gross wie Shakspeare und die Alten (ему мешает лишь ипохондрическое и негативное, иначе он был бы так же велик, как Шекспир и древние.); 5 июля 1827: Byron is! nicht antik und ist nichl romantisch, sondem er ist wie der gegenwartige Tag selbst (Байрон не античен и не романтичен, он как сам сегодняшний день.).

   ************** 6-го сентября они нашли Гете не совсем здоровым и несколько усталым. Разговор шел о людях, воображающих себя знатоками, всегда готовых признать в оригинале копию. Пусть их себе; "Sonne, Mond und Sterne mtissen sie uns doch lassen und kBnnen sie nicht zu Kopien machen (Солнце, луну и звезды они все же должны будут нам оставить и не смогут превратить их в копии.)". Friedr. von Mailer, I. с.

   ______________________

   "В полночь приехал Жуковский, - писал из Лейпцига Ал. Тургенев брату Николаю (8 сентября 1827 г.). - Мы свиделись в 6 часов, ибо он не хотел будить меня. Он зажился три дня в Веймаре в беседе с Гете, от которого и я получил милое слово через канцлера Миллера, который писал ко мне. Жуковский жалеет, что меня не было с ним у Гете. Он был необыкновенно любезен и как отец с ним. Жуковскому хотелось, чтобы я разделил эти минуты с ним, ибо он говорит, что Гете и Шиллер образовали его, а с нами вместе он рос и мужался с нами, Тургеневыми, и душевное и умственное образование получал с нами, начиная с брата Андрея; что только в чужих краях укрепилась душа его ... и что здесь началось европейское его образование; и я жалею, что не был с ним в Веймаре, хотя и многого бы лишился, что приобрел в Лейпциге. Но Гете - незаменим... Вот стихи Жуковского, оставленные им в Веймаре у Гете". Выписано известное стихотворение:

  

   Творец великих вдохновений!

   Я сохраню в душе моей

   Очарование мгновений,

   Столь счастливых в близи твоей*.

   ______________________

   * Это стихотворение напечатано впервые в 1872 г. в Письмах Ал. Тургенева к брату Николаю. Интересно сличить первые стихи с эпилогом Ганса Кюхельгартена (написанного, как полагают в 1827 г., но вышедшего в 1829 г.):

  

   Страна высоких помышлений...

   Тебя обняв, как некий гений,

   Великий Гетебережет

   И чудным строем песнопений

   Свевает облако забот.

   ______________________

   В полуночной стране Гете был ему "животворителем жизни", говорить Жуковский и сетует:

   Почто судьба мне запретила

   Тебя узреть в моей весне?

   Тогда душа бы воспалила

   Свой пламень на твоем огне.

  

   "Иной чудесно-пышный свет" создался бы вокруг него, и сам он прослыл бы "поэтом".

   По мнению фон Мюллера, отнесшегося к Жуковскому с большой симпатией*. Гете принял слишком равнодушно превосходное прощальное стихотворение Жуковского (herrliches Abschiedsgedicht)*, хотя нашел в нем нечто восточное, глубокое, гиератическое (Priesterliches). Говоря о стихах баварского короля (Nachruf an Weimar), он осуждал их крайнюю субъективность: не следует поэту так трагично изображать прошедшее вместо того, чтобы признать настоящее и наслаждаться им, убивать прошедшее ради возможности - воспеть его; надо представлять его, как оно изображается в Римских элегиях. "Потому-то, что люди не умеют оживить, оценить настоящего, они и вожделеют будущего и кокетничают с прошлым. И Жуковскому надлежало бы более обратиться к: объекту" (mehr aufs Objekt).

   ______________________

   * В альбом Жуковского он вписал следующие стихи, навеянные гетевским Тассо I, 1, в конце 6-ой реплики Леоноры (Die Statte, die ein guter Mensch betrat):

  

   Wohl ist sie heilig, wie der Dichter lehret,

   Die Statte, die ein edler Mensch betrat!

   Im unsichtbaren Geisterringe kehret

   Sein Segen wieder, fruchtet fruh und spat,

   Weckt in der Enkel bluhenden GescMechten

   Den zarten Sinn des Schonen und desRechten.

  

   Wenige aber unvergesstiche Stunden heiter-innigsten Zusammenseins werden Erinnerung und frommen Wunsch immerdar in meiner Seele emeuem. Friedrich von Milller, am 6 Sept. 1827. (Священно, как учит поэт, место, куда ступает благородный человек! Его благословение возвращается в невидимый круг духов, плодоносит вновь и вновь, будит во внуках цветущих поколений нежное чувство прекрасного и справедливого. Немногие, но незабвенные часы светло; задушевного общения всегда будут будить в моей душе воспоминания и благие желания. Фридрих фон Мюллер, 6 сентября 1827. - нем.)

   ** Стихотворение написано было рано утром в день отъезда Жуковского и вручено Мюллеру для передачи Гете.

   ______________________

   Таков отзыв Гете, записанный Мюллером в день отъезда Жуковского (7 сентября). В один из своих альбомов с автографами (на футляре: Berlin den 3 april 1821) Жуковский поместил гравюру с портретной медали Гете и несколько листков, сорванных в его саду, с припиской: 6 сентября 1827 г. Тут же вклеена страничка с стихами Гете, очевидно вырезанная из какого-нибудь альбома. Стихи эти, напечатанные уже в издании стихотворений Гете 1815-19 г., внесены им 28 декабря 1813 г. в альбом Генриетты Лёр*; в листке, попавшем к Жуковскому, они подписаны: "Weimar 18 marz 1825. W. Goethe". Стихотворение, озаглавленное в печати "Eigentum" - манифест великого объективиста, умевшего, как никто, пользоваться прекрасным настоящим. Может быть, листок - подарок фон Мюллера; точно иллюстрация к отзыву Гете о Жуковском, так внятно она подчеркивает требование: mehr aufs Objekt:

  

   Ich weiss, das mir nichts angehOrt,

   Als der Gedanke, der ungestort

   Aus meiner Seele will fliessen,

   Undjeder giinstige Augenblick,

   Den mich ein liebenden Geschick

   Von Grund aus lasst geniessen.

  

   (Я знаю, что мне ничто не принадлежит, кроме мысли, которая готова свободна литься из моей души, и каждого благоприятного мгновения, что посылает мне любящая судьба. - ней.)

   ______________________

   * Сл. Goethes Gedichte, веймарское издание, I, стр. 395, прим. к стр. 103.

   ______________________

   Жуковский и Рейтерн подарили Гете прекрасные рисунки*, Жуковский - картину Каруса, имевшую аллегорическое отношение к смерти Байрона: романтический ландшафт, на балконе арфа, освещенная лучами месяца, за нею пустое кресло, на которое наброшен богатыми складками плащ. Надпись: Offrande a celui dont la harpe а сгёё un monde de prodiges, qui a souleve le voile mysterieux de la creation, qui donne la vie au passe et prophetise 1'avenir (Приношение тому, чья арфа создала мир чудес, тому, кто поднял таинственный покров творения, кто оживил прошлое и предсказал будущее. - фр.). Эту картину видели в гостиной Гете еще в 1829 году**. К тому же свиданию относится, вероятно, и подарок Гете Жуковскому: каллиграфически переписанная так называемая мариенбадская элегия (Was soil ich nun vom Wiedersehen hoffen), внушенная 74-летнему старику страстным увлечением красавицей von Lewezow. На списке элегии собственноручно написан автором эпиграф (помещаемый и в заголовке элегии):

  

   Und wenn der Mensch in seiner Quail verstummt,

   Gab mir ein Gott zu sagen, was ich leide***.

  

   (И когда человек немест в своей муке, Бог дал мне поведать, как я страдаю.)

   ______________________

   * Сл. Goethe's TagebUcher под 5 и 6 сентября Сл. дневник Жуковского 17/29 августа 1833 г.: "рисунки Гете Рейтерну".

   ** Сл. письмо Шевырева к А. П. Елагиной: Гете "показал нам подарок Жуковского, картину, изображающую арфу у стула, на котором кто-то сидел и исчез, оставив плащ свой. Луна ударяет на струны. Эта мысль взята из его Елены". Русский Архив 1879 г., кн. I, стр. 139.

   *** См. П.А. Висковатов, "Война мышей и лягушек", в годовом отчете гимназии и реального училища Видемана за 1900-1901 гг., стр. 8, прим. 1 и указанную там литературу.

   ______________________

   "Елена", конченная около 29 января 1826 года, была еще новинкой, когда Жуковский читал ее, подъезжая к Веймару. Понятно, что в беседах с Гете зашла речь и об этой символической фантасмагории ("Разговор о Елене", записал Жуковский) и Гете ее комментировал; в дневнике Гете (TagebUcher) под 6-м сентября читаем: Herr von Reutern und Jou-koffsky, commentierendes Gesprach iiber Helena (Господин фон Рейтерн и Жуковский, комментирующий разговор о Елене). В том же году в XXI-M N Московского Вестника, органа московских шеллингистов, Шевырев поместил стихотворный перевод: "Отрывок из междудействия к Фаусту: Елена, сочинение Гете" (стр. 3 след.) и объяснительную статью (стр. 79 след.), в которой Эвфорион оказывается рожденным "от сочетания преображенной красоты (Елена) с великодушным рыцарством" (Фауст), и вместе с тем символом "живой музыкальной поэзии христианского века", которая исчезает, как Эвфорион, потому что исчезли на земле и духовная красота и великодушное мужество. Борхардт перевел эту статью и послал ее Гете вместе со своей заметкой: Goethes Wurdigung in Russland, zur WUrdigung von Russland*. Гете выразил свое удивление, что на отдаленном востоке к нему питают "чувства столь же нежные, сколько глубокие". Далее он снисходит - снисхождение великана: разрешение Шевыревым проблем, узла проблем, поставленных в Елене, показалось ему столь же проницательным, сколько простодушным (so entschieden einsichtig, als herzlich frornm**). К сочувствию из России он привык - и поминает о своих приятнейших отношениях к Жуковскому (ein hochst erquickliches Verhaluiiss zu Herrn Schoukowsky). - Когда в 1831 году А. И. Кошелев был у Гете, они "разговаривали о немецкой литературе: Гете очень любит нашего Жуковского, с удовольствием говорит о часах, которые с ним провел, ... и вообще много ожидает от русских"***.

   ______________________

   * См. Московский Вестник 1828 г., ч. 9, N XI стр. 326 след.

   ** Сл. Kunst und Altertlium VI. 2. Одобрение Гете было несколько условно: по поводу разбора Шевыревым второй части Фауста он писал в Kunst und Alterthum: "Шотландец стремится проникнуть в произведение, француз понять его, русский себе присвоить. Таким образом гг. Карлейль, Ампер и Шевырев вполне представили, не сговариваясь, все категории возможного участия в произведении искусства или природы". Сл. Погодин, Воспоминание о Шевыреве, стр. 15, и письмо Пушкина к Погодину 1 июля 1828 г.: Московский Вестник - "первый, единственный журнал на святой Руси", должен "оправдать ожидания истинных друзей словесности и одобрение великого Гете. Честь и слава милому нашему Шевыреву! Вы прекрасно сделали, что напечатали письмо нашего германского патриарха. Оно, надеюсь, даст Шевыреву более веса в мнении общем".
*** Н. Колюпанов 1. с. стр. 7. П. Бартенев рассказывает, со слов Кошелева, что когда он явился к Гете с рекомендацией вел. кн. Марии Павловны, тот принял его с чиновничьей важностью и говорил только о русском дворе. Чтобы как-нибудь перевести беседу на другой предмет, Кодпелев сказал, что привез ему поклон от Жуковского. "А, Жуковский! Он далеко пойдет! Он, кажется, уже действительный статский советник?" Кошелев ушел раздосадованный. На другой день он был на званом вечеру у Гете, где "великий человек был уже совсем иной. Общество состояло из писателей и художников и разговор тому соответственный". Русский Архив 1884 г. N 1, стр. 248.

   ______________________

   22 марта 1832 года скончался Гете, и Жуковский снова паломничает в Веймар, собирая впечатления по следам Гете и Шиллера, которые и вносит в свой дневник. В Готе он видел "Гетевы рисунки" (1833 г. 11/23 августа). В Веймаре 12/24 августа: "Анекдоты о Гете. Nie in einem schlechten Theater sich zu langweilen, nie ein Komplirnent zu sagen, ohne es aufrichtig gedacht zu haben. - Von solchen Dingen spreche ich nur zu Gott (Никогда не скучать в плохом театре, никогда не говорить неискреннего комплимента. - О таких вещах я говорю только Богу. - нем.)"; под 13/25 августа: "Бюст Гете Давида (David d'Angers)... О привязанности Гете к Шиллеру. Виландово письмо о Гете к Якоби. Письма отца и матери... В доме Гете. Комната медалей: медали средних веков; бронзы; слепок с Шиллерова черепа"; (следуют несколько анекдотических заметок о Шиллере); 14/26 августа: "По утру у канцлера Миллера. О Гетевом Фаусте".

   Дневник 1832 года полон указаний на интерес к Гете и бесед о нем: читано Ueber Italien, Fragment eines Reisejournals (Об Италии, фрагмент путевого дневника] с заметкой: "ясность и живость. Нет ничего лишнего. Обо всем собственная мысль. Eigentumlichkeit, Fasslichkeit und Bild (Своеобразие, ясность и образ) - характер Гетева слога. Краткость и легкий порядок в изложении; скрытая, но ощутительная мысль"; в другом месте указаны чтения: Einfache Nachahmung der Natur, Manier, Styl; Joseph Bossi, Leonard da Vinci, Abendmahl zu Mailand*, Hermann und Dorothea, Ueber die Malerei (вызвавшее большую заметку в дневнике); по поводу записок Гете: "vornehmer Styl (благородный стиль)".

   ______________________

   * В толковании "Тайной Вечери" Леонардо да Винчи Гете разделял взгляды Босси. См. об этом Strzygowski в XVII томе Goethe-Jahrbuch (1896 г., стр. 138 след.) и Euphorion IX Bd., стр. 316 след.

   ______________________

   В 1836 году А. Тургенев, осматривая дом Гете, "его сокровища" и кабинет, видел в его альбоме надпись Жуковского 25 августа (ст. ст.) 1833 г.; воспоминания о Гете вызвали у него мысли о Жуковском - поэте. Вместе с канцлером Мюллером он посетил Тифуртский сельский домик, "где в продолжении более сорока лет расцветал цвет германской словесности, где Виланд, Гердер, Гете, Шиллер собирались мыслить в слух при дворе в услышание всей Европы и потомства" и "паганизм Виланда не чуждался ни библейской поэзии Гердера и идей его о судьбе человечества, ни Шиллеровой религии сердца христианского, ни хладных сомнений всеобъемлющего, но не все постигающего Гёте-Мефистофеля".В Тифурте приготовлялось будущее Германии, созидались новые элементы для европейской литературы, для Байрона и Вордсворта, для Гизо и Фориэля, для "души Сталь", "наконец, для нашего Жуковского, которого, кажется, Шиллер и Гете, Грей и Вордсворт, Гердер и Виланд ожидали, дабы воскликнуть в пророческом и братском сочувствии: "Мы все в одну сольемся душу" - и слились в душу Жуковского... Этому не земному и этому лучшему своего времени, "dem besten seiner Zeit", этой душе вверили, отдали они свое лучшее и будущее миллионов! Гений России храни для ней благодать сию. Да принесет она плод свой во время свое". - В доме Гете, где ожидал их Крейтер, Тургеневу позволили взять "три лоскутка с помарками и с исправлениями рукою" поэта, в одном портфеле он видел "собственноручные рисунки Гете карандашом (другое сходство с нашим Жуковским) ... Тут и дерево, нарисованное для Гете нашим воином-живописцем Рейтерном: он часто любовался им"*.

   ______________________

   * См. Отрывки из записной книжки путешественника в Современнике 1837 г. т. V, стр. 294 след.; письмо Ал. Тургенева к кн. Вяземскому 3 и 21 июля 1836 года из Москвы. О письме Вальтера Скотта к Гете, списанном Тургеневым, см. Eckermann 1. с. под 25 июля 1827 г.

   ______________________

   "Мысли о Гете и Шиллере дают особенную прелесть этим местам", записывает Жуковский в дневнике 25 августа/6 сентября 1838 г., снова очутившись среди веймарского прошлого и своих воспоминаний, которые пытается ббновить: "первое посещение Гетева дома" (27 августа); "в доме Гете; ... разговор с Экерманом и Крейтером*. Описание смерти Гете... Пирамида из папки: Sinnlichkeit (чувственное) - зеленый цвет, Verstand (рассудок) - голубой, Vernunft (разум) - желтый, Fantasie - красный" (28 августа); 29-го августа осмотр дворца: комнаты Виланда и Шиллера; 1-го сентября: "по утру с великим князем в доме Гете";. 2-го: "посещение Гетевой гробницы"; 3-го: рисовал в кабинете Гете". На пути из Веймара осмотр Schillerhohe, деревни, где Шиллер жил в 1788-м году и писал свои первые стихотворения - "9 мая Шиллеров памятник открывается в Штутгарте, - записал Жуковский 11/22 апреля 1839 года (в Гааге) - мне бы явиться туда с стихами! Увидим!"**

   ______________________

   * Friedrich Theodor Krauter, секретарь библиотеки, приведший в порядок Гетевский архив.

   ** Сл. еще в дневнике посещение Гетева дома 27 марта 1840 г.

   ______________________

   Это дневник энтузиаста, не молчаливого, но "творец великих вдохновений" в нем не сквозит. Мы знаем, что дневник Жуковского был для него материалом для писем к друзьям и высокопоставленным лицам, для описаний и "размышлений", попадавших в печать. О Гете он нигде не отозвался. "Жуковский в кабинете Гете еще для меня любопытнее, чем у рейнского водопада или на высотах Сен-Готарда", заметил кн. Вяземский; приятно смотреть его глазами на природу, "но еще приятнее и полезнее сводить через него знакомство с знаменитыми современниками"*. - Что такое воспоминания о Гете, о которых говорит Жуковский в дневнике 1832 года под 28 июня/10 июля из Ганновера: "утро дома. Чтение воспоминаний о Гете"?

   ______________________

   * См. Полное собр. сочинений кн. Вяземского I, стр. 269.

   ______________________

   В салоне А.О. Россет (с 1832 года замужем за Смирновым), куда Жуковский и Пушкин ввели Гоголя, и в доме Карамзиных Жуковский встречался со своими старыми друзьями, кн. Вяземским, Ал. Тургеневым, Блудовым, Полетикой и другими. Толковали о литературе, о политике; баронесса Клебек пела романс Вейрауха (Land meiner seligsten Gefuhle (Край моих блаженнейших чувств)), напоминавший Жуковскому "его идеальную кузину Марию Мойер"*; Тургенев знакомил с новостями французского романтизма, Жуковский являлся представителем немецкой литературы, говорил о Vehmgericht'e, рассказывал скандинавские легенды**. Россет-Смирнова ловит разговоры и записывает на лету имена и анекдоты. "Вчера вечером у Карамзиных Орест и Пилад (Жуковский и Пушкин) болтали в углу, а я училась у них, записывая то, что они говорили. Они говорили о Лессинге, о Гете, Шиллере, Клейсте"***. - Главное место отведено Гете и Шиллеру; может быть, отзывы Жуковского восполнят то, чего напрасно ждал от него кн. Вяземский.

   ______________________

   * Записки А. О. Смирновой I, 69.

   ** Там же стр. 51, 53.

   *** Там же стр. 154.

   ______________________

   "Жуковский, верный своему Гете, продекламировал Коринфскую невесту" отмечает Смирнова*; по словам Жуковского Гете "ни эгоист, ни равнодушный, а просто не любит сентиментальностей. Он уважал Карамзина и серьезно интересовался нашими писателями"**, "обещает русской литературе великую будущность. Жуковский видел у него Шлегелей и говорил о нашей славянской поэзии, о наших песнях... Гете относится иронически к немецким философам и ... наименее немец из всех немцев; он больше думает, чем мечтает (schwarmt)"***. Его голова "была всегда спокойна, это видно по его лицу"****. "Говорят, что Шарлотта любила Гете, сказал Жуковский, но не хотела отказывать Кестнеру, так как она его знала раньше Гете, который был очень дружен с ним. Но Шлегель мне говорил, что Гете никогда не женился бы на ней; у него тогда еще не было ни малейших матримониальных наклонностей". Он искренно любил свою сестру и говорил Жуковскому, "что смерть сестры была одним из величайших несчастий его жизни. Но у него была натура не экспансивная, он не часто говорил о том, что чувствовал"*****. "Я говорил с Гете об Италии; он сказал мне, что итальянцы родились классиками; они навсегда останутся греками, латинянами, этрусками, троянцами, даже сарацинами; они в такой степени являются продуктом бесчисленных колонизации и самых разнообразных цивилизаций, что со времени провансальских и романских поэтов уже не поддаются никакому литературному влиянию. Но и эти поэты, в сущности, порождение того же античного прошлого. Итальянец родился художником; это в его крови, в его вкусах; итальянский язык такой же чудесный, как и греческий, и делается красивее латинского с тех пор, как они становятся в поэзии опять греко-латинянами"******.

   ______________________

   * Там же стр. 41-2.

   ** Там же стр. 54.

   *** Там же стр. 56.

   **** Там же стр. 88. В Берлине у Гуфеланда Жуковский любовался бюстом сорокалетнего Гете: "удивительно прекрасный профиль"; "его кто-то прекрасно теперь назвал Олимпийским Юпитером без бороды" (дневник 3 ноября 1820 г.). Сл. еще Записки Смирновой т. I, стр. 85 (отзыв императора Николая).

   ***** Там же, стр. 87.

   ******Там же, стр. 157.

   ______________________

   В сравнении с Гете Шиллер, хотя он часто "и является греком, но все-таки он архинемецкий поэт; было время, когда он был более грек, чем Гете: в юные годы Гете не был таким ярым греком"*. Талант его "необъятен: он чувствует, он вдумывается, подчас он бывает гениален**. В своем "Колоколе" он достиг наибольшей высоты именно простотой этого произведения, описывающего человеческую жизнь и деятельность рабочих и художников; поэма эта одинаково нравится и ученым и простым людям. Но все-таки он не Гете и не Байрон"***. Сравнивая драмы Шиллера и Гете со стороны их сценичности, Жуковский отдает предпочтение первому****. "Разбойники" и "Коварство и любовь" тенденциозны*****, как и "Эгмонт" и "Дон Карлос"; последнее сказано по поводу драмы французских романтиков, которые, воображая, что следуют примеру Шекспира, прямо становятся на сторону того или другого исторического лица. По мнению Жуковского, Корнель и Расин были в этом отношении "беспристрастнее романтиков"; "для изображения исторических лиц обыкновенно пользуются готовыми ходячими легендами, не углубляясь в изучение архивов, в которых хранится такой богатый материал. Гете и Шиллер написали Эгмонта и Дон Карлоса с известной предвзятой мыслью"******.

   ______________________

   * Там же, стр. 156.

   ** Дневник 1832 г. 9/21 августа: "Шиллер - идеал поэта".

   *** Записки Смирновой 1, стр. 141.

   **** Сл. Дневник 1826 г. 30 июня по поводу представления Макбета в переводе Шиллера: "Шекспировы и большая часть немецких трагедий не для представления. Нет общего эффекта, кроме некоторых Шиллеровых, особенно Валленштейна. Выходишь без главного - чувства"; но Jungfrau von Orleans "лирическая поэма, а не драма" (дневн. 1840 г. 27 марта). - В 1838 году 20 мая/1 июня Жуковский записал, что провел вечер, разговаривая с Тиком, Клейстом, Форстером об актах в "Фаусте".

   ***** Записки Смирновой I, 154.

   ****** Там же, стр. 198.

   ______________________

   Есть еще беглые заметки о Вертере, которого когда-то собирались переводить Андрей Тургенев и Мерзляков, и о Wahlverwandschaften (Избирательном сродстве), романе, который оказывается "гораздо безнравственнее, чем Вертер, потому что "свернул в Германии голову большему числу женщин, чем число самоубийств, вызванных Вертером"*. Несколько раз поднимается вопрос о Фаусте. "Что же ты думаешь о Фаусте, о Вильгельме Мейстере? - допрашивал Жуковский Гоголя, чтениями которого руководил он и Пушкин. - Я совершенно поражен гением Гете, отвечал Гоголь. Шиллер, с которым я довольно хорошо знаком, кажется мне теперь совсем другим. Я начал читать Гамбургскую Драматургию и прочел Натана Мудрого. Я сделал извлечения из этих книг. - Жуковский: Можешь оставить их себе...

   ______________________

   * Там же, стр. 307.

   ______________________

   Не благодари, потому что у меня их несколько изданий. Шиллер - великий поэт, но Гете и великий мыслитель"*. - "Фауст удивительно сценичен", сказал как-то Жуковский; "Фауст стоит совсем особо, заметил Пушкин, это последнее слово немецкой литературы, это особый мир, как Божественная Комедия, это, в изящной форме, альфа и омега человеческой мысли со времен христианства; это целый мир, как произведения Шекспира**. - Совершенно справедливо, подтвердил Жуковский, Фауст производит такое же удивительное впечатление, как и Гамлет, Отелло, Макбет, Ричард III"***. Когда о Фаусте зашла речь в другой раз, Пушкин утверждал, что в нем "больше идей, мыслей, философии, чем во всех немецких философах, не исключая Лейбница, Канта, Лессинга, Гердера и прочих. - Это философия жизни, des Le-bendigen Lebens (живая жизнь), заключил Жуковский"****.

   ______________________

   * Там же, стр. 138-9.

   ** Сл. отзыв Пушкина: Фауст величайшее создание поэтического духа и служит представителем новейшей поэзии так же, как Илиада служит памятником классической древности (о Байроне 1827 г.).

   *** Записки Смирновой 1, 155.

   **** Там же, стр. 186.

   ______________________

   Гетевскому Фаусту посвящена статья Жуковского: "Две сцены из Фауста" 1848 года. Первая заметка показывает с христианско-философской точки зрения, чем погрешил Фауст, когда в сцене до появления Маргариты принялся толковать по своему мысль Евангелиста: В начале бе Слово*. Вторая вызвана рисунками Корнелиуса и Реча к такой сцене: когда Фауст и Мефистофель, скачут мимо лобного места, где утром будут казнить Маргариту, перед их глазами делается что-то странное. - Что это? Зачем собрались они у виселицы? спрашивает Фауст. - Кто их знает, что они стряпают! отвечает Мефистофель. - Фауст: Взлетают, слетают, наклоняются, простираются. - Мефистофель: Дрянь, ночная сволочь! - Фауст: Как будто готовят место, как будто его освящают. - Мефистофель: Мимо, мимо! - Художники одинаково поняли видение, у обоих являются мертвецы в саванах, скелеты с головами и без голов, бегают, летают, пляшут около эшафота. Зачем же было Мефистофелю называть их сволочью? спрашивает Жуковский и предлагает другое толкование: Маргарита покаялась, добровольно предала себя Божьему суду; "она спасена!" слышится свыше голос в сцене тюрьмы, и вот чистые ангелы своими руками уготовляют и святят то место, на котором слепое человеческое правосудие удовлетворит земной правде, казнив преступное тело человека, а Божие всевидящее правосудие совершит правду небесную, принявши в лоно милосердия покаяние души человеческой. Эти мысли развиваются и далее в согласии с идеями статьи Жуковского "О смертной казни" (1849 г.), вызвавшей укор Аксакова (в Молве 1857 г. N 14): "Можно ли думать, что поэт наш,- столь проникнутый верою, столь благодушный - защитник смертной казни!.. Христианское ли это дело?"1.

   ______________________

   * Статья эта встретила цензурные затруднения, тем не менее была напечатана в Москвитянине 1849 г., т. I, стр. 13-18.

   ** 1 "Эта превосходная статья в соприкосновении с юридическим законоположением, следственно не может пройти без воли источника законов", писал Плетнев Жуковскому 1/13 октября 1851 г. Цензура ее не пропустила.

   ______________________

   Ни та, ни другая заметка Жуковского не выясняют, как понимал он тип Фауста; пиетистический характер комментария не указывает на понимание. К тому же, чтобы так истолковать сцену у виселицы, надо было более, чем исказить текст: Мефистофель говорит не о дряни, ночной сволочи, как переводит Жуковский, а о сонме ведьм, Hexenzunft, и спешит он не потому, что ангелы освящают место казни и ему не по себе, а надо отвлечь внимание Фауста да и поспеть в тюрьму к Маргарите. Во всем этом нет и следа des lebendigen Lebens; Гете нашел бы такое толкование по крайней мере herzlich-fromm. Правда, оно относится к последним годам Жуковского, поре душевного его единения со Стурдзой и Гоголем второй формации. В начале тридцатых годов Смирнова со слов Пушкина записала, что Жуковский лучше всех в России понимает Гете*. При коренной разнице миросозерцания, как-то не верится, чтобы душа Жуковского могла воспалить "свой пламень на его огне"; говорил же его приятель Ал. Тургенев о "хладных сомнениях" Гете-Мефистофеля.

   ______________________

   * Записки Смирновой 1. с. стр. 186.

   ______________________

   Не безынтересно, что после восторженного свидания q Гете в 1827 году Жуковский перевел в 1829-м лишь две его безделки (Мысли и Памятники I), а после усиленного чтения его произведений в 1832-м пересказал его старую басню "Орел и голубка": молодой орел пустился на добычу, но, раненный стрелком, упал в масляничную рощу; излеченный живительным бальзамом всеисцеляющей природы, он хочет испытать крылья и бессильно опускается на землю. Уныло смотрит он на вершину дуба, на солнце, на далекий небесный свод, и в его глазах сверкают слезы. А голубка, гулявшая тут же с голубком, утешает его: к чему унывать? Здесь все, что нужно для простого счастья: благоухание и сень оливы и "вечер золотой"; ты гуляешь по цветам, можешь пищу сбирать с кустов и жажду в струях студеных утолять.

  

   О, друг! поверь,

   Умеренность прямое счастье;

   С умеренностью мы

   Везде и всем довольны.

   - О мудрость! прошептал орел,

   В себя сурово погрузившись, -

   Ты рассуждаешь, как голубка.

  

   Умеренность, то, что в карамзинскую эпоху звалось "посредственностью", было для Жуковского идеалом счастья в пору его юношеского дневника (1804-1805 г.); об "умеренности желаний" твердит он постоянно, в разных случаях жизни и разных житейских обстановках:

  

   Орел летит отважно в горний край,

   Пчела свой мед на скромном копит луге.

   ("К Арбеневой" 1812 г.).

  

   С этого-то "скромного луга" хотел вывести его кн. Вяземский в "горний край" общественных вопросов. Мы помним, каких ярких политических впечатлений желал он ему, сам настраиваясь кипуче: это было в его стиле и характере. Надежды строились на патриотических стихотворениях Жуковского, создавших ему в 1812 - 14 годах громкую славу. Известно его послание к вел. княгине Александре Федоровне на рождение вел. князя Александра Николаевича (1818 г.); получив его в Париже, Полетика признал в нем кисть "Певца во стане русских воинов": "Карамзин показал нам, как должно посвящать книги царям, - писал он Жуковскому, - от тебя же наши будущие поэты научатся, как следует поздравлять их в стихах. От вас обоих познают все наши писатели, сколь великая есть разность между справедливою похвалою и подлою лестью" (6/18 июля 1818 г.*)

   ______________________

   * Русская Старина 1902 г. октябрь стр. 195 след.

   ______________________

   К такого рода сюжетам поэт вернулся значительно позже, не с прежней свежестью энтузиазма, но с большей реторикой, и не с надеждами, а в спокойном сознании, что они "совершены": "Русская Слава" 1831 г., стихотворения всего 1834 г., "Бородинская годовщина" 1839 г. и стихотворение на 1-е июля 1848 г. состоят из торжественного перечня прошлых судеб России, обеспечивающих ее настоящее. - В 1826 году Пушкин объяснял по-своему, почему Жуковский так долго не отзывался на события дня*, в 1831 г. кн. Вяземский называл его "Старую песню на новый лад", - "шинельными стихами"; "разумеется, Жуковский не переломил себя, не кривил совестью, - говорит он в непосланном Пушкину письме, - следовательно мы с ним не сочувственники, не единомышленники. Впрочем, Жуковский слишком под игом обстоятельств, слишком под влиянием лживой атмосферы, чтобы сохранить свои мысли во всей чистоте и девственности их"**. В 1821 году кн. Вяземский еще мечтал, что Жуковский станет "гражданским песнопевцем", как в событиях 1812 г.,*** и обращал его к злобе дня, к вопросам, волновавшим современную политическую жизнь. Иначе не понять ответа Ал. Тургенева: "не надобно на Жуковского смотреть из одной только точки зрения, с которой ты на него смотришь - гражданского песнопевца. У него все для души****: душа его в таланте и талант в душе. Лишь бы она только не выдохнулась! Но ее бережет дружба, самая нежная и для тебя невидимая. Я ее узнал, и все мои надежды на Жуковского оживают. В нем еще будет прок. Он не пропадет ни для друзей, ни для России"*****.

   ______________________

   * К Жуковскому 1826 г. январь.

   ** Полн. собр. соч. кн. Вяземского т. IX, стр. 155 след. Этот отзыв касается и Пушкина ("На взятие Варшавы", "Клеветникам России"), патриотические стихотворения которого вызвали отрицательную оценку Мельгунова и сочувствие - Чаадаева. Сл. Кирпичников, Очерки по истории новой русской литературы т. И, 2 изд., стр. 167-8.

   *** К Ал. Тургеневу 1821 г., начала февраля.

   **** Намек на запись Жуковского в альбом Е.Н. Карамзиной, cл. выше стр. 52.

   ***** Тургенев кн. Вяземскому 1821 г. 16 февраля.

   ______________________

   Но князь Вяземский возвращается к атаке: "у Жуковского все душа и все для души. Но душа, свидетельница настоящих событий, видя эшафоты, которые громоздят для убиения народов, для зарезания свободы, не должна и не может теряться в идеальности Аркадии. Шиллер гремел в пользу притесненных; Байрон, который носится в облаках, спускается на землю, чтобы грянуть негодованием в, притеснителей, и краски его романтизма сливаются часто с красками политическими. Делать теперь нечего. Поэту должно искать иногда вдохновения в газетах. Прежде поэты терялись в метафизике, теперь чудесное, сей великий помощник поэзии, на земле"*. "Я готов назвать поэзиею политическою всякую народную или гражданскую поэзию, объемлющую возвышенные, общественные истины, - писал кн. Вяземский в одном из своих парижских писем (1826-7 г.) - И почему поэту не быть, наравне с оратором, стражем народных выгод И блага общественного?"**.

   ______________________

   * Кн. Вяземский Тургеневу 1821 г. 25 февраля. См. выше, стр. 309, письмо кн. Вяземского к Жуковскому 15/27 марта того як год".

   ** Полное собрание сочинения кн. Вяземского т. I, стр. 224.

   ______________________

   Все это были проекты в роде тех, которые приятели считали достойными дарований Жуковского, забывая о его teMnepaMeirre. У него все дело в душе, человечности; В этом смысле Жуковский гуманист сентиментальной эпохи, глубоко проникнутый ев настроением, воспитыв