Главная » Книги

Веселовский Александр Николаевич - В. А. Жуковский. Поэзия чувства и "сердечного воображения", Страница 15

Веселовский Александр Николаевич - В. А. Жуковский. Поэзия чувства и "сердечного воображения"


1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30

стию, "ибо каждая возбуждает в душе воспоминание о чем-то знакомом; если находишь в них более того, что видят глаза, то этому та причина, что живописец смотрел на природу не как артист, который в ней ищет только образца для кисти, а как человек с чувством и воображением, который повсюду находит в ней символ человеческой жизни"***. - В 1826 г. Жуковский видел у Фридриха начатый пейзаж: большая железная дверь, ведущая на кладбище, открыта; к одному из ее столбов прислонились мужчина и женщина: они только что похоронили ребенка и смотрят издали на его могилу, небольшой "покрытый газоном холмик, у которого еще лежит заступ; недалеко другая могила с урной; там покоится прах предков. Кладбище поросло соснами; ночь, луны не видно, но она откуда-то светит; в волнующемся тумане стволы деревьев точно отстали от земли, сквозь эту завесу видны могилы, простые старые памятники; один из них, длинный вертикальный камень, стоит как серый призрак. Все это составляет прелестный пейзаж. Но художник хотел сделать большее, обратить нашу мысль к загробному миру: глаза родителей обращены на могилу ребенка, и они как будто поражены каким-то таинственным явлением: туман оживлен, им кажется, что их дитя поднялось из могилы, тени предков тянутся к нему, простирая к нему объятия, и ангел мира с оливной веткойв руке парит над ними и их соединяет. Ни одного из этих воздушных образов не различить, виден лишь туман, но воображение дополняет намеки художника, и видение, ничего не прибавляя к простому пейзажу, лишь возвышает его естественное впечатление****. - О других произведениях Фридриха говорит Ал. Тургенев, в том же году посетивший с Жуковским его мастерскую: художник показывал им свои юмористические картины. "Жуковский, - пишет Тургенев, - заказал ему несколько картинок. Между ними - смерть на гробе и другая - жизнь на гробе. На одной представлено кладбище, на котором около сельских памятников надгробных вьются цветы и зеленеет густая, полная жизни, трава; на другой - глубокий снег покрывает кладбище, сухое дерево напоминает ту же смерть и недалеко сугроб раскопан для могилы и заступы лежат, полузанесенные снегом. Все жило, все цвело, чтоб после умереть"*****. Жуковский надеется получать от Фридриха каждую весну по две картины в тот размер, в какой уже взял от него несколько. Мы с ним говорили о сюжете; он знает мой вкус, пишет он Е. Г. Пушкиной (5/17 ноября 1827 г.), сообщая ей содержание картин, из которых две хотел бы приобресть: еврейская могила на равнине при заходе солнца; христианская могила: мать у гробницы своего ребенка; крест водружен на утесе******.
   ______________________
   * Дневник 1820 г. 10 октября.
   ** См. Дневник 1820 г. 11 октября, 9 ноября; 1821 г. 8 / 20 марта. Сл. письмо Жуковского к вел. кн. Александре Федоровне, Карлсбад 17/29 июня 1821 г. Русская Старина 1901 г., октябрь, стр. 238, что опущено в печатном тексте "Путешествия по Саксонской Швейцарии".
   *** Сл. письмо к вел. княг. Александре Федоровне 28 июня / 5 июля 1821 г. (Русская Старина 1901 г., ноябрь, стр. 390); оно вошло в "Отрывок письма из Саксонии".
   **** Французское письмо к государыне из Дрездена 2/14 октября 1826 г.
   ***** Письмо А. Тургенева к Николаю Тургеневу 1827 г. 28 января.
   ****** Сл. письмо к государыне 1828 г. Сл. заботы об обедневшем Фридрихе в письме к Наследнику 1838-9 г.; сл. дневник 1840 г. марта 19 и 20. Картинами Фридриха полна была петербургская квартира Жуковского, они произвели впечатление на И. В. Киреевского. Преобладают кладбище и мрачные сюжеты. На одной большой картине "ночь, луна и под нею сова. По полету видно, что она видит; в расположении всей картины видна душа поэта. С обеих сторон стола висит по две маленьких четверо-угольных картинки. Одна - подарок Тургенева, который заказал ее Фридриху: даль, небо, луна, впереди решетка, на которую облокотились трое: два Тургенева и Жуковский. Так объяснил мне сам Жуковский. Одного из них (Сергея Тургенева) мы вместе похоронили". Сл. Полное собрание сочинения И. В. Киреевского т. 1, стр. 21-22 (письмо 12 января 1830 г.).
   ______________________
   Из рисунков приятеля Рейтерна Жуковскому в особенности нравится Familienzimmer у входа на кладбище: горница, где собравшаяся семья сетует о недавней утрате. Сам Жуковский подсказывает содержание рисунка*. У него какой-то печальный, похоронный экстаз; сам он часто рисовал и заказывал писать могилу Маши; любимая обстановка была зимняя, могильный холм, следы на свежем снегу, мужская фигура в плаще сидит у памятника**. Долгое время спустя он заказал живописцу Майделю картину-иллюстрацию к одной сцене из своих "Двенадцати спящих дев": могильный камень, крест наклонился до земли, над ним теплится "легкий, бледный пламень" и "ворон, птица ночи" сидит на нем недвижим, вперив в месяц унылые очи***. - В 1839-м году Греева Элегия переведена снова.
   ______________________
   * Gerhard v. Reutem. Ein Lebensbild. S.-Pb. 1894. S. 65-66.
   ** Зейдлиц, 1. С. стр. 138.
   *** I.e. стр. 109-110.
   ______________________
   Рядом с видениями кладбища - гимны смерти; они раздаются тем чаще, чем чаще сердечные утраты. "Для меня теперь все прекрасное будет синоним смерти", - пишет он по кончине Воейковой в 1829 г.*. Все это слилось впоследствии в мечтательную теорию, в поэзию смерти, в уверение, что "смерть лучше жизни", а пока питало воображение печальными образами, вело к стилю и мотивам баллады, с которою уже познакомили нас Карамзин, Турчанинова, Каменев и другие**, которую так недолюбливали наши классики, Мерзляков и Гнедич, Дмитриев, Батюшков, Грибоедов, но возделывал классик Катенин. Жуковского прозвали "немцем"***, балладником, романтиком, тогда как он не выходил из идей и представлений сентиментализма: жизнь и любовь за гробом, свидание с милыми, полнота чувства, недостижимого на земле, мир тайны и таинственности, откуда к нам спускаются желанные, но порой и грозные призраки. Передавая или, лучше, переделывая до неузнаваемости последнюю строфу Шиллеровского Thekla, eine Geisterstimme ("Голос с того света", 1815 г.), он заставляет ее говорить:
  
   Не унывай: минувшее с тобою;
   Незрима я, но в мире мы одном;
   Будь верен мне прекрасною душою;
   Сверши один - начатое вдвоем.
   ______________________
   * 1. с. стр. 149.
   ** Сл. соч. Н. С. Тихонравова, III, ч. I, стр. 428 и прим. 140 и 141 на стр. 67.
   *** Гнедич, сл. Тихонов 1. с. стр. 40.
   ______________________
   Счастье здесь в воспоминании и ожидании; это и создает ту "флеровую мантию меланхолии"*, то "приятно-унылое" расположение духа, то наслаждение меланхолией, которую юный Жуковский желал бы продлить на большую часть жизни**. "И меланхолии печать была на нем", скажут о его безвременно угасшем юноше-певце***; "Унылость тихая в душе моей хранится... Повсюду вестники могилы предо мной" ("К Филалету", 1808-1809 г.).
   ______________________
   * Сл. Жуковского "Жизнь и источник" 1798 г.
   ** Дневник 1805 г.
   *** Сельское кладбище 1802 г.; в переводе 1839 г.: "и меланхолия знаки свои на него положила".
   ______________________
   Эти идеи он развил в "Видении Минваны" ("Три сестры", 1808 г.), в статье о "Меланхолии" (1808 г.); позже, в размышлениях об афоризме Руссо: "Прекрасно лишь то, чего нет", он станет говорить об особого рода грусти. Карамзин подошел к этому афоризму несколько развязно; "если прекрасное, подобно легкой тени, обыкновенно от нас убегает, овладеем им хотя бы в воображении, устремимся за ним в мир сладких грез, будем обманывать себя самих и тех, кто должен быть обманутым"*. Но Жуковский не хочет быть обманут: если прекрасно лишь то, чего нет, то "это не значит только то, что не существует. Прекрасное существует, но его нет, ибо оно является нам только минутами, для того единственно, чтобы нам сказаться, оживить нас, возвысить нашу душу, - но его ни удержать, ни разглядеть, ни постигнуть мы не можем; ему нет ни имени, ни образа; оно ощутительно и непонятно; оно посещает нас в лучшие минуты нашей жизни... И весьма понятно, почему всегда соединяется с ним грусть, но грусть, не лишающая бодрости, а животворная и сладкая, какое-то смутное стремление: это происходит от его скоротечности, от его невыразимости, от его необъятности - прекрасно только то, чего нет!" И "эта грусть убедительно говорит нам, что прекрасное здесь не дома, что оно только ми-мопролетающий благовеститель лучшего; оно есть восхитительная тоска по отчизне; она действует на нашу душу не настоящим, а темным воспоминаниемвсего прекрасного в прошедшеми тайным ожиданием чего-то в будущем.
  
   А когда нас покидает
   В дар любви, у нас в виду,
   В нашем небе зажигает
   Нам прощальную звезду"**.
   ______________________
   * Аглая 1794 г.: "Что нужно автору".
   ** Сл. заметку Жуковского к Лалла-Рук 1821 г. и дневник того же года под 4 февраля. В письме к вел. кн. Марье Николаевне 24 июня 1838 года он говорит, по поводу праздника Лалла-Рук, о красоте, как о чем-то неземном; "это чувство красоты есть неизменный товарищ веры. Верою мы сводим небо на землю, чувством красоты мы земное, так сказать, возвышаем в небесное ... красота есть святыня". - К толкованию афоризма Руссо Жуковский вернется в известном письме к Гоголю (Слова поэта - дела поэта 1848 г.) и в письме к анониму с поздравлением новобрачных: пусть слагают вдвоем свою "поэму, жизнь должна быть поэма... Мысли кипят, душа живет и возвышается, мир украшен: а вместе с поэтом живут его жизнью и те, кто его понимают; и при том, что он выражает словом и звуком, есть еще в запасе и то, чему нет выражения, но что потому-то и прекрасно. Il n'y a de beau que ce qui n'est pas (Прекрасно лишь то, что не существует. - фр.)". Сл. Русск. Архив 1872 г, N 12, стр. 2369.
   ______________________
   Под конец жизни, когда религиозные интересы в нем обострились, Жуковский ограничил роль меланхолии в христианском миросозерцании*; теперь ее блаженство, изредка перебиваемое желанием посвятить "прекрасному текущее мгновенье", определяет его воззрение на жизнь: это полоса настоящего, уныло протягивающаяся между воспоминаниями прошлого и чаяниями будущего; на этой полосе кишит общественность, но для сентименталиста она не существенна: образование характера, счастье семьи на первом плане, а если оно будет, то на втором "исполнение общественных условий". Жуковский остался верен до конца этому идеалу; широких интересов к общественности он в себе не воспитал, но он был тверд в теории самодовлеющей человечности, меланхолически колеблющейся, в ожидании и воспоминании, между прошлым и грядущим.
   ______________________
   * "О меланхолии в жизни и в поэзии", 1845 г.
   ______________________
   Через эту пропасть поэзия перекинула свою радугу. Он смолода толкует о ней, определения растут, яснеют со временем, производя впечатление целостности развития; досказано было лишь то, что раньше было только намечено. "Стихи, сочиненные в день моего рождения, к моей лире и к друзьям моим" (1803 г.) и "К поэзии" (1805 г.) еще полны общих идиллических мест: поэт, презирающий бурный мир, мечтает в убогой хижине - и блажен, ибо он соглашает свою лиру с свирелью пастухов. Если в статье Энгеля, переведенной Жуковским ("О нравственной пользе поэзии"), нравственные и поэтические начала отличены друг от друга по существу, и требование их связи касается лишь личности поэта, то в заметке "О критике" (1809 г.) изящное является (по Зульцеру) тождественным с добром, моральной красотою. Пламя поэзии
  
   лишь в ясной
   Душе неугасим.
   Когда любовью страстной
   Лишь то боготворим,
   Что благо, что прекрасно...
   Тогда и дарованье
   Во благо нам самим,
   И мы не посрамим
   Поэтов достоянья.
   О друг! служенье муз
   Должно быть их достойно:
   Лишь с добрым их союз.
   Слияв в душе спокойной
   Младенца чистоту
  
   вдвоем свою "поэму, жизнь должна быть поэма... Мысли кипят, душа живет и возвышается, мир украшен: а вместе с поэтом живут его жизнью и те, кто его понимают; и при том, что он выражает словом и звуком, есть еще в запасе и то, чему нет выражения, но что потому-то и прекрасно. Il n'y a de beau que ce qui n'est pas (Прекрасно лишь то, что не существует. - фр.)". Сл. Русск. Архив 1872 г, N 12, стр. 2369.
  
   С величием свободы,
   Боготворя природы
   Простую красоту,
   Лишь благам неизменным,
   Певец любимец мой,
   Доступен будь душой.
   (К Батюшкову, май 1812 г.).
  
   Призвание поэта - "любовь к добру переливать в сердца" (к А.Н. Арбеневой, 1812 г.); поэт "святых добра законов толкователь" (к кн. Вяземскому, 1814 г.); "поэзия есть добродетель" (к кн. Вяземскому и В.Л. Пушкину 1814 г.). - Этот афоризм долго останется в памяти юных сверстников Жуковского. Когда он выхлопотал для разжалованного в солдаты Боратынского производство в офицерский чин, Боратынский писал ему 5 марта 1824 года: "Вы возвратите мне общее человеческое существование, которого я лишен так давно, что даже отвык почитать себя таким же человеком, как другие; и тогда я скажу вместе с вами: хвала поэзии, поэзия есть добродетель, поэзия есть сила; но в одном только поэте, в вас, соединены все ее великие свойства"*. 10 ноября 1840 г. Кюхельбекер так же отозвался из Акшинской крепости на письмо к нему Жуковского из Дармштадта: "Я знавал людей с талантом, людей с гением, но, Бог свидетель! никто не убедил меня так живо в истине высказанной вами же, что поэзия есть добродетель"**. - Именно поэзия-добродетель и "должна иметь влияние на душу всего народа ... принадлежит к народному воспитанию" (к Тургеневу 21 октября 1816 г.).
   ______________________
   * Сл. Русский Архив 1871 г. N 6, стр. 0239.
   ** Ibid.. N 2, стр. 0177; сл. Русская Старина 1891 г., N 10, стр. 83.
   ______________________
   Года три спустя "жизнь унылая" изображается ладьей, плывущей среди туманов; за нею вьются юность, мечта и надежды, фантазия и вдохновение - и муза, которая, внимая пению сверстницы,
  
   Засыпала в тишине
   И ловила привиденье
   Счастья милого во сне.
   Но друзья разлетелись, одинокая ладья равнодушно плывет в беспредельность - и вдруг что-то затрепетало над зыбями, чем-то повеяло, встрепенулся сонный парус и челнок пошел быстрее: кто-то светлый прилетел с песнью надежды, и жизнь очнулась, разлетелся мрак, вернулась "прежней веры тишина".
  
   О, хранитель, небом данной!
   Пой, небесный, и ладьей
   Правь ко пристани желанной
   За попутною звездой.
   Будь сиянье, будь ненастье,
   Будь, что надобно судьбе;
   Все для жизни будет счастье,
   Добрый спутник, при тебе.
   ("Жизнь, видение во сне", 1819 г.)
  
   Либо с небес незванное слетало вдохновенье,
  
   На вес земное наводило
   Животворящий луч оно -
   И для меня в то время было
   Жизнь и поэзия одно.
   ("Я музу юную бывало..." 1823 г.).
  
   В "Рафаэлевой Мадонне" (1821 г.) творчество художника - откровение, приподнимающее завесу неба. "Кто ты, призрак, гость прекрасный? К нам откуда прилетал"? - спрашивал поэт таинственного посетителя (1824 г.) и отвечал вопросами: может быть, надежда, любовь, дума о минувшем - или святая поэзия, с которой "все близкое прекрасно, все знакомо, что вдали"? Или предчувствие "о небесном, о святом"?
   Поэзия уже соседит с религией; "святая поэзия" Карамзина*; несколько раз встречается у Жуковского выражение, что прекрасное - религия**.
   ______________________
   * Поэзия 1787 г.; Дарование 1795 г.
   ** По поводу Маши, Самойловой, вел. кн. Александры Федоровны, Карамзина; ел. дневн. 1821 г. 31 июля: "Негели (композитор и преподаватель музыки) музыка, Отче наш: поэзия".
   ______________________
   В этом направлении разовьется и далее его понятие о поэзии: традиционно-сентиментальное в основе, поднятое до отвлеченных высот недочетами чувства, для которого формула "жизнь и поэзия одно" имела в сущности, реальный смысл: "поэзия и счастье - одно и то же; счастье в свете, в надеждах на жизнь" (к Киреевской), поэзия - счастье, "то есть тишина души, надежда в будущем, наслаждение в настоящем" (к Тургеневу). Но счастье не приходило или давалось наполовину, и он утешал себя, что поэзия для него "громоотвод", поэзия "золотой середины"*.
   ______________________
   * Сл. выше стр. 139, 175, 178.
   ______________________
   Так сложилась из форм сентиментализма и ранних опытов сердца уныло-мечтательная, личная поэтика Жуковского. Как помирить ее с тем, что мы знаем о нем как о весельчаке, проказнике? В юности он любил перешучиваться с А.М. Соковниной и сам валился со смеха от своих шуток*; в 1814 году Батюшков с живейшим удовольствием вспоминал о московских вечерах, проведенных с Жуковским и кн. Вяземским, "и споры, и шалости, и проказы"**. Кн. Вяземский так характеризует его в кружке Арзамаса: "он был не только гробовых дел мастер, как мы прозвали его по балладам, но и шуточных и шутовских дел мастер. Странное физиологическое и психическое совпадение! При натуре идеальной, мечтательной, несколько мистической, в нем были и сокровища веселости, смешливости: в нем были зародыши и залоги карикатуры и пародии, отличающиеся нередко острою замысловатостью"***. Он "удивительно как навострился в галиматье, - говорит Дашков о Жуковском как секретаре Арзамаса, - он недаром так долго жил с Плещеевым; любимое его выражение: Арзамасская критика должна ехать верхом на галиматье"****. Кн. Вяземский вспоминает о шутовских пьесах, разыгрывавшихся на домашнем театре в Орловской деревне Плещеева: он и Жуковский сочиняли их вместе, последний написал, между прочим, "Любовные похождения влюбленного и обманутого импрезарио" и "Скачет груздочек по ельничку". "Надобно было видеть и слышать, с какой самоуверенностию, с каким самодовольством вообще скромный и смиренный Жуковский говорил о произведениях своих в этом роде, и с каким добродушным и ребяческим смехом певец Сельского Кладбища, меланхолии, всяких ведьм и привидений цитовал места, которые были особенно ему по сердцу"*****. Веселое, доброе лицо Жуковского живо сохранилось в памяти графини А. Д. Блудовой, еще девочки в 1829/30-х годах: она видела его в своей семье, у гр. Вьельгорских, у Мердера, при дворе, у него самого в квартире Шепелевского дворца, "где нас очень занимали картины, странные, своеобразные, с каким-то оттенком привидений и почти невещественности, как баллады; между прочим небо, одно небо, без земли и без моря, неопределенное, пустынное, и на нем только видно, как филин летит. Одна черта в разговоре Жуковского была особенно пленительна. Он, бывало, смеется хорошим, ребяческим смехом, не только шутит, но балагурит, и вдруг, неожиданно, все это шутовство переходит в нравоучительный пример, в высокую мысль, в глубоко грустное замечание; и по временам его рассказа! касались чудесных случаев и он умел уносить вас в область загробную или в поднебесную высь с таким полным убеждением, что иногда он казался таким же странным и почти сверхъестественным, как лица в его рассказах"******. "В беседах с короткими людьми, в разговорах с нами, до того увлекался он часто душевным, полным, чистым весельем, что начинал молоть премилый вздор. Когда же думы засядут в голове, то с исключительным участием на земле начинает он искать одну грусть, а живые радости видит в одном только небе... В нем точно смешение ребенка с ангелом"*******. Таков и отзыв Смирновой: "в чисто-русской натуре Жуковского было много германизма, мечтательности и того, что называют Gemiitlichkeit. Он любил расходиться, разболтаться и шутить в маленьком кружке знакомых самым невинным, самым детским манером"********. И сам он говорил впоследствии Никитенку: "Странно, что меня многие считают поэтом уныния, между тем как я очень склонен к веселости, шутливости и даже карикатуре"*********.
   ______________________
   * Сл. выше стр. 71.
   ** Письмо к Жуковскому 3 ноября 1814 г., Соч. Батюшкова III, стр. 303; т. I, стр. 112 след., 129 след.
   *** Полное собр. соч. кн. Вяземского VIII, стр. 415.
   **** Русский Архив 1866, ст. 500 (письмо к кн. Вяземскому 26 ноября 1815 г.).
   ***** Русский Архив 1866 г., N 6: Выдержки из старых бумаг Остафьевского Архива стр. 373 след. Одна из шуточных пьес, упоминаемых кн. Вяземским, недавно издана проф. Архангельским (Полное собрание соч. В.А. Жуковского, Спб. 1902 г., т. I, стр. 94 след.: "Коловратно-курьозная сцена между господином Леандром, Пальясом и нажным господином доктором"); другая найдена недавно в деревне Колодье (Гдовского уезда, Петербургской губернии) у г-жи Сарычевой; она досталась ей, вместе с другими бумагами, от ее матери, бывшей замужем за дерптским профессором славянского права фон Рейц. Заглавие драматической шутки такое: "Елена (Екатерина) Ивановна Протасова или дружба, нетерпение и капуста. Греческая баллада, переложенная на русские нравы Маремьяном Даниловичем Жуковятниковым (Жуковским), председателем комиссии о построении Муратовского дома, автором тесной конюшни, огнедышащим экс-президентом старого огорода, кавалером ордена трех печенок и командором Галиматьи. Второе издание. С критическими примечаниями издателя Александра Плещепуновича Чернобрысова (Плещеев, которого Жуковский называл своим "негром"), действительного мамелюка и богдыхана, капельмейстера коровьей оспы, привилегированного гальваниста собачьей комедии, издателя топографического описания париков и нежного компониста различных музыкальных чревобесий, между прочим и приложенного здесь нотного завывания (Плещеев был компонистом). Муратово 1811" См. Новое Время 1901 28 авг.: (Як. Юкельсон). Интересная находка. - Когда Плетнев затеял издать письма Жуковского, кн. Вяземский писал ему 19 ноября/1 декабря 1852 г.: "Печатайте, без зазрения совести и неуместного целомудрия, и шутливые письма его, буфонские, чисто Арзамасские, где веселость его развертывалась во всю Ивановскую. Эта сторона не должна пропасть без вести и дополнить характер его. Как я писал Булгакову по этому предмету, тот не будет вполне знать Суворова, кто не будет иметь понятия о проказах и причудах его. К тому же вздорноречие Жуковского доходило до истинного красноречия, до высокой гениальности". - Образцы его карикатурных рисунков известны, но они не оправдывают название его юмористом. Сл. Рус. Стар. 1902 IV, с. 124-6 (письма к граф. Ю.Ф. Барановой).
   ****** Русский Архив, 1872 г., NN 7-8, стр. 1240.
   ******* Воспоминания Ф.Ф. Вигеля, ч. 3-я, стр. 136.
   ******** Воспоминания А.О. Смирновой. "Русск. Арх." 1871 г. N 11, ст. 1873.
   ********* Записки и дневник А.В. Никитенка, 1, стр. 404.
   ______________________
   Соединение меланхолии, мечтательности с внезапными взрывами веселья - не загадка, а довольно обычный психологический факт: чередование света и тени; перевесы бывают на той или другой стороне, бывают светлые минуты и у "великих меланхоликов"*, бывает и слияние в юморе, парящем над явлениями жизни. У Жуковского нет романтического юмора, да и смех его не тот творческий смех, который проникает в явления, озаряя их своим светом и жизнью, а детский смех, удовлетворяющийся шаржем и беспечным хохотом. Оттого так тусклы его басни и эпиграммы, и он так увлекался пародиями Плещеева. Таким смехом забываются: Жуковский мог балагурить в Муратове, Долбине и Арзамасе, хохотать над "Утехами меланхолии", быть забавным в сказках, в письмах к Дашкову, Смирновой и др. - все это было перебоем меланхолии. Меланхолии нажитой: она-то сделала сердечной его лирику, в которой моменты испытанного счастья и горя выразились в личном стиле эпитетов, образов, афоризмов. У всякого поэта есть такого рода клише, пристрастие к которым мы часто не умеем объяснить; у Жуковского многие из них - биографические обобщения, заповеди сердца. Любовь не удалась, но он живет воспоминанием о ней, о милом прошлом: "для сердца прошедшее вечно"("Теон и Эсхин")**; воспоминания - это "фонари",освещающие темный путь жизни***; в воспоминании много милых теней восстает: афоризм, усвоенный поэтом из посвящения Фауста: Und manche liebe Schatten steigen auf****; "все в жизни к великому средство", утешал он себя в минуты сердечной невзгоды, и любил повторять этот афоризм Теона, изменяя его: все в жизни средство к прекрасному*****, добру, счастью; Теон разумел под "все" - горесть и радость, Жуковский пришел впоследствии к заключению, что "радость" надо исключить; "все" - это горесть******. В воздаяние за нее, за мрачное здесь- светлое грядущее там, которого так не любил Воейков (сл. письмо Жуковского к Киреевской 7 ноября 1816 г.); одно время это тампредставлялось ему в образе Кашмира, чудеса которого мерещатся с горы ему (письмо к Киреевской 1815 года) и Маше: il faut monter la montagne pour voir le royaume de Cachemire, писала она ему в сентябре 1814 года*******; "благоуханный, безмятежный Кашмир" "Лалла Рук" (1821 г.), долины которого вспомнились Жуковскому в посвящении "Наля и Дамаянти". - Для "гробовых дел мастера" поэзия страдания была товарищ несравненный, громоотвод (Жуковский к Киреевской 19 февраля 1816 г.), хотя сам он порой не мог читать своих стихов, потому что, писал он Тургеневу после свадьбы Маши, "они кажутся мне гробовыми памятниками самого меня: они говорят мне о той жизни, которой для меня нет! Я смотрю на них, как потерявший веру смотрит на церковь, в которой когда-то он с теплою, утешительною верою молился" (25 апреля 1817 г.). И тем не менее известные образы, одни и те же выражения, выжитые, выстраданные, продолжают у него повторяться и впоследствии; как Шатобриан********, он переносит порой целые строки, размышления, описания и т.д. из "белой книги" в дневник, из дневника в письмо, из одного письма в другое. Когда дело идет об одном и том же патетическом, глубоко захватывающим моменте, эти повторения нас поражают, как нечто рассудочное, бесстрастное (ел. письмо к Арбеневой и Свечиной о поездке к Лопухину с отрывком дневника; письма о смерти Маши и др.), мы едва находим ему объяснение: как будто чувство вылилось однажды так цельно, выражение его так образно кристаллизовалось, что на всякое воспоминание, при всякой исповеди другому, оно отзывается теми же словами, тем же мотивом. Несомненно, что кристаллизация происходила в "белой книге"; Жуковский был прав и, вместе, неправ, когда писал великой княгине (4/16 июня 1821 г.), что он не сочиняет своих писем к ней, а пишет "как судьбе угодно, следовательно без всякой строгой, правильности". Впечатления могли быть новые, но поверялись они уже готовыми афоризмами и рассвечивались ими. Стоило поэту, в разных обстоятельствах жизни прикоснуться к этим клавишам, в которых еще дрожал для него тон сердца, он настраивался мечтательно, улетал воображением в подлунную страну, и, вернувшись на землю, мог бы ощутить себя в неловком положении, если бы порой замечал противоречие. Но его собственные формулы обязывали его, как волшебника его заклинания, и в жизни, и в поэзии: вне их он как будто не находил выражения для новых спросов чувства.
   ______________________
   * Пушкин ("Мысли на дороге" 1836 г.) о Гоголе по поводу его "Петербургских записок".
   ** Сл. послание к Филалету 1808 - 9 г. и взятые оттуда стихи в письме к Киреевской 5 мая 1814 г.: "Грядущее для нас протекшим лишь прелестно".
   *** Один из любимых образов Жуковского. В заголовке апрельской тетрадки с дневником, предназначенным для Маши (1815 г.), красуется рисунок фонаря; философия фонаря развивается в одних и тех же выражениях в его заметках, внесенных в дневник Маши (1815 г.), в альбомы Воейковой (1815 г.) и гр. Самойловой (1819 г.); о фонарях-воспоминаниях говорится в письмах к Киреевской (24 мая и августа - сентября 1815 г., 7 ноября 1816 и 1822 года осенью). В наброске французского письма из Берлина 5 декабря 1819 г. читаем: Се reverbere est lc symbole que j'ai choisi pour mon cachet. Permettez moi de vous en faire 1'expiication (Этот уличный фонарь - символ, который я избрал для моей печати. Позвольте мне его вам объяснить. - фр.) (Бумаги В.А. Жуковского стр. 10). Фонарики, фонарных дел мастера являются в письме к Платиной, осенью 1822 г. Письма Жуковского ему нужны, пишет ему Перовский: они дают ему пламя, от которого зажечь свои фонари. - И свою будущую жену Жуковский наставляет в "cette philosophie du reverbere (философии уличного фонаря)" (1841 г. 14/26 марта СПб.).
   **** Сл. Общее предисловие к "Двенадцати Спящим Девам"; письмо к Маше 1 ноября 1820 г.; к Гете 1822, 25 февраля, к Тургеневу 31 января 1825 г., к государыне 24 июля 1837 г., 1/13 мая 1840 г. и 12/24-го октября 1843 года.
   ***** К Киреевской и Маше в 1815 (сл. выше с. 161 след.), к Ал. Тургеневу 1816 летом.
   ****** Сл. Зейдлиц 1. С. стр. 240. Сл. письмо Ал. Тургенева к брату Николаю 16 августа 1827 г.: "Все в жизни к великому средство, сказал наш брат Жуковский, и твое одиночество, и моя любовь к тебе, и память о Сереже, и его могила, и наша жизнь в виду этой могилы, все не для этой минутной жизни, но для нас и для других посредством нас и для вечности".
   ******* Сл. выше, стр. 151.
   ******** Сл. Clievolot. Lucien. Wie hat Chateaubriand in seinen spateren Werken seine friiheren benutzt Heidelberg 1901.
   ______________________
   Ко всему этому приучились и читатели: Жуковский не мог не витать, не идеальничать, не писать страшных баллад:
  
   Вот Жуковский в саван длинный
   Скутан, лапочки крестом,
   Ноги вытянувши чинно,
   Черта дразнит языком;
   Видеть ведьму вображает
   И глазком ей подмигнет,
   И кадит и отпевает,
   И трезвонит и ревет.
   (Воейков, "Дом Сумасшедших", 1814 г.)
  
   Это был его "покрой"*, певец "невинности, любви и красоты"** не мог не быть поэтом уныния. Фиалкин-Жуковский в "Липецких Водах" кн. Шаховского (1815 г.) - чувствительный поэт:
  
   В нем сердце быть должно, которо б изливало
   Слезу горячую в грудь друга своего...
   Чтобы он чувствовал, чтоб чувствовал как бьется
   Любовью вещее; чтобы в природе всей
   Он видел милую, чтоб жил одною ей;
  
   ....................................................................
   Чтоб в скромной хижине вмещал он целый мир
   И утро бы ему наивно улыбалось
   И веселил его одной природы пир.
  
   Он напуган мертвецами и питает свой вкус - балладами:
   И полночь, и петух, и звон костей в гробах,
   И чу! Все страшно в них, но милым все приятно,
   Все восхитительно, хотя невероятно.
   ______________________
   * Полн. собр. соч. кн. Вяземского, III, N CLXIII, 1823 г.
   **Там же, N LXVIII, 1816 г.
   ______________________
   Известно, какую "парнасскую бурю" подняла в литературном мире комедия Шаховского: друзья вооружились за Жуковского в письмах, сатирах, эпиграммах; он молчал, еще более привязываясь к поэзии, святой поэзии, которая независима от близоруких судей и довольствуется сама собою*. Друзья предупреждали: "Старушка престрашная, но она также пойдет в печать, - писал ему в Дерпт, очевидно, в 1815 году, Ал. Тургенев**. - Графиня Строганова просит тебя заключить этой уткой твои баллады. Страшнее ничего не напишешь, а может случиться с тобою то же, что и с M-me Radcliffe: испугаешься сам своих баллад, как она своих романов". Ими любили - пугаться, с этой целью С.П. Свечина просила у Тургенева "Старушку", которую он успел внести в свой альбом: "Si vous pouvez me confier le volume de poesies de M-r Жуковский ой se trouve Старушка, vous combleriez de joie le canton, en le faisant mourir de peur" (Если вы сможете доверить мне том стихов Жуковского, где находится Старушка, вы доставите радость всей округе, заставив ее умирать со страху. - фр.)***.
   ______________________
   * Сл. его письмо к друзьям в Белев, осенью 1815 г. и Русский Арх. 1900, N 8, стр. 473-4: А.Я. Булгаков пишет брату о представлении Липецких вод: Cest une satire contre le балладник Жуковский et Homere Ouvaroff. Жуковский, en sonant de theatre, s'ecria (выходя из театра, воскликнул):
  
   О, чудо из чудес природы!
   Он сотворил сухие воды.
  
   ** Из неизданного письма, без даты.
   *** Выдержка из письма Свечиной в неизданном письме Ал. Тургенева к Жуковскому 14 июля (1815 года?). Сл. М.А. Дмитриева. Мелочи из запаса моей памяти, стр. 190: "Е.П. Балашова рассказывала, что Жуковский читал "Старушку" у нас в доме, и она не понравилась многим дамам, слушавшим чтение, и они отсоветовали печатать балладу".
   ______________________
   Репутация установилась: певец 1812 года est la favori de la nation (любимец нации), писал о нем в 1817 году Уваров; воспитанный на английских и немецких поэтах, он создал у нас "Ie genre de Scott, du lord Byron et de Goethe"*, что для 1817 г. не верно. В том же году Воейков, хорошо знавший личную жизнь Жуковского, так характеризовал его в отрывке из поэмы "Искусства и Науки":
  
   Жуковский! с якорем, лилеей и крестом,
   Ты об возвышенном, прекрасном и святом
   Нам проповедуешь, несчастных утешитель!
   Об небе говоришь, как будто неба житель,
   Указываешь путь из сей юдоли бед
   В мир истины, добра, любви, в тот мир, где нет
   Разврата, низости, корысти, вероломства...
  
   .... Играя, сыплешь ты
   Из полной горсти нам алмазы и цветы,
   Брег дикий, монастырь, развалины, кладбище,
   И мрачный лес - твое любимое гульбище.
   И сладок для тебя шум ветров и морей;
   Но ты - веселый гость на пиршестве друзей.
   О, друг! Не позабудь, успехом обольщаем,
   Что новых от тебя чудес мы ожидаем;
   Твой пламень не погас средь бедствий; пусть же вновь
   Ярчей зажжет его счастливая любовь**.
  
   Любовь погасла среди бедствий: как раз в 1817 году Марья Андреевна Протасова вышла за Мойера - а Воейков пророчит Жуковскому какую-то "счастливую любовь"! Это было реторическое пожелание, - но в сердце Жуковского в самом деле что-то "закипело, запылало".
   ______________________
   * Сл. статью в Conservateur impartial, 1817 г., N 83, переведенную, в сокращении, в Вестнике Европы того же года, ч. 96, NN 23 и 24, стр. 201-208. Сл. Соч. Батюшкова III, стр. 747-8.
   ** Вестник Европы 1869 г., ч. 104, N 8, апрель.
   ______________________
  

VIII. При дворе. Графиня Самойлова. Поэзия мадригала и "сердечного воображения"

   В том же году, благодаря рекомендации Карамзина, Жуковский пристроился к двору в качестве учителя великой княгини, и Дмитриев поздравил его "с новым монаршим благоволением" (6 сентября 1817 г.). "Должность, мне теперь порученная, есть счастливая должность, - отвечает он ему (20 сентября 1817 г.), - не по тем выгодам, которые могут быть соединены с нею, но по той необыкновенно приятной деятельности, которой она меня подчиняет. Для поэта это главное. Имею перед собою цель прекрасную, к которой буду идти без всяких беспокойных посторонних видов; могу быть и обеспечен на счет всего, кроме долга, и этот долг привлекательный". Первая лекция Жуковского состоялась в Москве 22 октября*; в дневнике 27 октября помечено: "без всякого беспокойства желания смотрю на будущее и весь отдан настоящему. Милая, привлекательная должность. Поэзия, свобода!" А на другой день такие размышления: "Чистое счастье делает религиозным. Все прекрасное - родня. Каждое прекрасное чувство все оживляет в душе: дружбу, поэзию; и все это сливается в одно: Бог". А далее: "мы знаем здесь одно потерянноесчастье. Счастье - наш предмет, мы имеем здесь только тень предмета".
   ______________________
   * Сл. Русский Вестник 1889 г., август, стр. 356.
   ______________________
   Карамзин пишет ему из Петербурга шутливо: он и жена ищут ему невесту, но за невесту не отвечают; "ищем, ищем. М-me Левенштерн у нас пила чай, и об вас говорили; бьется ли сердце?". А Карамзина приписывает: "Je songe aussi a la promise future. Je suis a la recherche (Я также мечтаю об обещанном счастье. Я ищу. - фр.)" (1 ноября 1817 г.). Но "должность" начинает увлекать его: "Мое положение прекрасное. Душа жива. Могу действовать без принуждения, могу действовать для добра; чувствую, что буду действовать бескорыстно" (дневник 6 ноября). То же в письме к Карамзину (8 ноября 1817 г.): "Прошедшее не туманит нисколько моего настоящего; я люблю свою должность - это большое счастье. Цель моя - быть в ладу с самим собою; постараюсь, до нее достигнув, от нее не удалиться"*. "Мое все хорошо, и я радуюсь своею участью, ибо на душе легко, и мне весело находить в этой душе одни только теплые, бескорыстные желания и намерения, достойные тебя, Карамзина и Арзамаса" (к Тургеневу 8 ноября 1817 г.).
   ______________________
   * Русск. Арх. 1900 N 9 стр. 38-9.
   ______________________
   Но в самом ли деле он бескорыстен? Он подвергает себя беспощадному анализу: как в дневнике 28 июля 1814 года он различал в себе вседневного и совершенного человека*, так и теперь: точно в нем два человека, "один (человек) высокой, чистой, другой - мелочной, слабой". Какая ему нужда казаться для других не таким, каков он есть, приноравливаться к ним в пустяках, уважать одобрение других более своего собственного? Он не будет ни спокоен, ни деятелен "без оживительного уважения к самому себе; надобно, чтобы всякой поступок производил это уважение - по чувству и правилу, или по одному только правилу, вопреки самого чувства, но согласно с долгом" (дневник 2 декабря 1817).
   ______________________
   * Сл. выше стр. 145.
   ______________________
   Вместе с тем он чувствует себя в новой обстановке, как дома, идеализует ее, очарован своей ученицей. "Продолжается ли очарование или кроткое удовольствие сердца?", - спрашивает его в 1818 г. по этому поводу Карамзин, и сам он надеется, что когда кончатся его "грамматические занятия, сухие и непоэтические", то "и поэзия авось воскреснет"*. Но поэзия пробиралась и в уроки грамматики. "On m'avait donne comme maitre Василий Андреевич Жуковский, - вспоминала впоследствии его царственная ученица, - poete deja fameux, trop poete pour etre bon maitre. Au lieu de rester a etuder la grammaire, un mot donnait une idee; l'idee faisait chercher un poeme, le poeme donnait le sujet d'une conversation, et ce fut ainsi que se passaient toutes les lecons; aussi j'appris tres mal le russe (Мне дали в учители Василия Андреевича Жуковского, уже знаменитого поэта, слишком поэта, чтобы быть учителем. Вместо того чтобы остав

Категория: Книги | Добавил: Ash (30.11.2012)
Просмотров: 450 | Рейтинг: 0.0/0
Всего комментариев: 0
Имя *:
Email *:
Код *:
Форма входа