Веселовский Александр Николаевич - В. А. Жуковский. Поэзия чувства и "сердечного воображения"

Он счастлив, "ясная эпоха" Муратова наступила для него воочию; он вдруг переселился туда, где "некогда жил и уже перестал жить мечтою, куда влекло и уже перестало влечь сердце; где ясный мир, где поэзия, бывший товарищ молодости и теперь ее представитель и замена"*. Любовь в семье, в районе дружбы и привычки ("pour qui sait aimer qu'est се qui peut etre plus cher que l'habitude? (для того, кто умеет любить, что может быть более дорого, чем привычка? - фр.)" записал он в альбом Воейковой); как в Белевском уединении у него было милая переписчица, так Елизавета фон Рейтерн обрисовывает наброски, привезенные им из путешествия**. К этому присоединилось и сходство настроения: Рейтерны пиетисты, Рейтерн - друг Радовица, которого и Жуковский избрал своим сердцем; Радовиц, которого Елизавета фон Рейтерн зовет oncle, пишет Рейтерну задушевные письма с цитатами из Новалиса (Gieb treulich mir die Hande (Протяни мне руки на верность) и т.д.)***.

   ______________________

   * Письмо к родным.

   ** Сл. Gerhard vori Reutem I. с. стр. 99 след.: 5 августа 1837 года Жуковский благодарил Рейтерна pour le tresor des contours qui fonnent un journal complet de notre voyage (за сокровищницу силуэтов, который составляют полный дневник нашего путешествия - фр.); его дочь срисовала для Жуковского его croquis (эскизы - фр.).

   *** L. с. стр. 34-6, 112.

   ______________________

   В этой среде вырастает невеста Жуковского, она точно его ученица: глубоко-пиетистически настроенная, она прячет свое чувство, полна предчувствий и веры в Провидение - и сознания своего недостоинства; ее борьба с собою - испытание. На Жуковского она смотрит, как на нечто высшее: не ей быть звездой на его небе; она готова ограничить свое счастье - счастьем видеть его: в ее любви много благоговения, veneration. "И все это у меня - от тебя" (Et tout cela me vient de toi). Так в былое время говорил Жуковский Маше. Роли переменились. К обычной застенчивости Жуковского присоединилась теперь застенчивость старческого чувства, он не решается объясниться прямо, а все намеками, полусловами, так, чтобы другие договорили. Так с Рейтерном, так и с невестой. Он посылает ей, в знакомой нам синей обертке его дневников, потешный рассказец, написанный по-немецки: Geschichte des Herm von Klotz, который она перечитывает с восторгом - и понимает: это было объяснение в любви, вероятно, в формах такой же потешной аллегории, как и "Malerische Darstellung einer BleifUssler-Procession", служившая той же цели. Это - написанное по-немецки объяснение к картинкам, которые приглашался нарисовать Рейтерн. В стеклянном гробу лежит свинопас, выбиваясь из него руками и ногами. Около него Обжора (Негг von Viel-frass), сиречь время: он сложил крылья, подвязал к животу матрац, надел свинцовые сапоги и, покуривая трубочку, трунит над бедным свинопасом, и всякий раз, когда проползет мимо него "свинцовая ножка", подвигает вперед стеклянный гроб. Процессия "свинцовых ножек" растянулась: это подвижные, эфирные создания, капризные, любящие помучить человека. Так и теперь: чтобы пбдразнить свинопаса, они приняли тяжелые тела, похожие на тыкву, едут верхом на черепахах; один курит, другие играют в карты и т.д.; у каждого запечатанный ларчик, содержание которого он не знает; пока они проходят, можно было бы сломать печать, тогда... но это к делу не относится. - Вдали башни Дюссельдорфа, горят утренние звезды, в воздухе что-то реет: это проклятые "свинцовые ножки", но они крылаты и быстро пролетают, не то, что у гроба свинопаса. Он также как будто приободрился: над ним вьется какое-то незримое существо (изображение бабочки), и когда оно спускается к нему, он приходит в спокойное состояние, ноги вытягиваются, руки складываются на груди, и он лежит, как тихо покоящийся статский советник, которому снятся блаженные сны. Он ощущает, только близость невидимого товарища, забывая Обжору и свинцовые ножки. - На горизонте, не далеко от Дюссельдорфа, виднеется как будто гора, но это не гора, а исполинская телега, в ней слон, в слоне корова и т.д. - накопление в стиле мотива известной сказки; в самом центре - письмо от почтенного господина Рейтерна к недостойному свинопасу. Но телега запряжена двумя хромыми утками! Письмо никогда не придет!

   Время, часы - "свинцовые ножки" идут так медленно для Жуковского (= свинопаса), замедлилось и письмо - от Рейтерна; очевидно, письмо решающее. Шутка-гротеск надписана 15/21 июля 1840 года; 3 августа участь Жуковского решилась. Предложение было сделано застенчиво-иносказательно: Жуковский предложил девушке часы: "Permettez moi de vous faire cadeau de cette montre, mais la montre indique le temps, le temps est la vie; avec cette montre je vous offre ma vie entiere. L'acceptez vous? (Позвольте мне подарить вам эти часы, но часы показывают время, время есть жизнь; с этими часами я предлагаю вам всю мою жизнь. Примите ли вы ее? - фр.)". Она кинулась ему на шею*.

   ______________________

   * Так в письме к родным; ел. письмо Плетнева к Я.К. Гроту 8 ноября 1840 (со слов вел. кн. Ольги Николаевны), Переписка Я.К. Грота с П.А. Плетневым, I, стр. 127.

   ______________________

   Обо всем, что с ним сталось, Жуковский писал Ал. Тургеневу. "Какое письмо! - пишет Тургенев. - Душа Жуковского тихо изливается в упоении и в сознании своего блаженства. Читая его, я понял по крайней мере половину моей любимой фразы: Le bdnheur est dans la vertu qui aime... et dans la raison qui eclaire (Счастье - в добродетели, которая любит... и в разуме, Который освещает. - фр.)"*. Жуковский говорит о своем счастье восторженно, "как говорил о нем в Белеве, где все было для него поэзией, даже любовь; счастие поджидало его в конце его жизненного пути; надеюсь, его освободят от придворного ига, ибо что бы он мог там сделать с одним из тех созданий, которые счастливы только в семье и которых Софья Карамзина встречала разве в романах? Чувствую, что ради Жуковского я помолодел душой и люблю его братски, как встарь. Желаю ему только одного, чего и сам он себе желает: жизни, жизни! Пора ему не то что перестать жить для других, - ведь только так и живется, - а устроить себе другое существование: жизнь, какую он вел, годна была для нас и для тех, за которых он беспрестанно хлопотал. Он отвоевывал (gagnait) себе рай, теряя его ежедневно... Он хотел бы повидать меня, но я боюсь замутить полноту его счастья видом человека, находящего убежище лишь в апатии, упустившего все виды земного счастья, даже счастья - страдать или ожидать в покорности"**.

   ______________________

   * Соч. и переписка П.А. Плетнева III стр. 119.

   ** Ал. Тургенев к В.Ф. Вяземской 1 сентября 1840 г. (французское). Плетнев, поздравляя Жуковского, восхищается строками, в которых он говорил "о новом рае своей души: жизни, жизни!" (к Жуковскому 3 сентября 1840 г.). Он прочел эти слова в письме Жуковского к кн. Вяземской (Переписка Я.К. Грота с П.А. Плетневым, I, стр. 35).

   ______________________

  

   Тургенев прособирался к приятелю, хотя тот его "требовал"*. Между тем "Вьельгорские нечаянно наехали в Вильдбадене на Жуковского, нет, на Жуковских. Она - влюбленная дочь, а он нежный отец. Весело и умилительно на них смотреть", - писал князь Вяземский**; а у Тургенева та же грустная отговорка: "один только Жуковский мирит меня с жизнью, за то я и не хочу пугать его моим присутствием, моей тоской, в каждой новой морщине выражающейся. Письмо его ко мне прелестно. Прочти его своим, Карамзиным, да еще немногим, - и только"***. Жуковский "будет жить в уединении, я поеду проститься с ним, навсегда, если бы так случилось, довольный тем, что он достоин своей доли, скорее, что доля пришлась по его достоинствам. Он еще раз возродится, обновясь в среде, которая не будет средой дворца и петербургских салонов"****.

   ______________________

   * Тургенев к княгине Вяземской 10 сентября 1840 г.; к князю Вяземскому 31 августа/12 сентября того же года.

   ** Князь Вяземский Тургеневу 26 июня 1841 г.

   *** Тургенев князю Вяземскому 8/20 июля 1841 г.

   **** Ал. Тургенев книг. Вяземской 9 сентября 1840 г. (французское).

   ______________________

   "Очищенный Руссо", - вспоминал впоследствии кн. Вяземский, - Жуковский на шестом десятилетии испытал всю силу романической страсти; но, впрочем, это была не страсть, и особенно же не романическая, а такое светлое сочувствие, которое освятилось таинством брака"*. Давно тому назад, в пору увлечения Машей, Жуковский писал ей, что страсти к ней у него никогда не было**; и теперь он не играл в чувство, пишет он родным***, "и как его в себе допустить со всеми надеждами, которые могут быть приличны только молодости?"...**** То, что он испытал, не "минутная вспышка души, разгоряченной романическим воображением; это просто сродство". Знакомые в Москве и за границей встретили весть о столь неровном браке с каким-то приятным и любопытным недоумением; и его самого это порой смущало, но он сказал о том Радовицу, "нашему общему другу, человеку, которого я во всякое время выбрал бы и руководцем и судьей моей жизни", и "Радовиц, которому характер моей Елизаветы давно и коротко знаком, который и меня также коротко знает, устранил мои сомнения, сказав, что при всей их основательности вообще, они в этом особенном случае неуместны и что он ручается мне за счастие, если только она подаст мне руку произвольно, от сердца, без всякого влияния со стороны"*****.

   ______________________

   * Полное собр. соч. кн. Вяземского т. X: Старая записная книжка стр. 154.

   ** Сл. выше стр. 171.

   *** В том же письме.

   **** Я не нахожу в себе "живого, пламенного чувства, которое мне несвойственно и по натуре моей, и по моим летам" (Дневник 12 ноября 1842 г.).

   ***** То же письмо к родным.

   ______________________

   Оттого он так словоохотливо и добродушно рассказывает друзьям историю своего сватовства, заставляет любоваться портретом невесты, писанным Зоном, старчески-детски забалтывается до интимных мелочей: как однажды, будучи с матерью и невестой, он сказал, "что для чужих будет первую выдавать за жену свою, а вторую за дочь"; невеста так рассердилась, что он насилу выпросил у нее прощение. Если она ведет себя умно, он зовет ее Эльзой, когда она шалит, он называет ее Бетси, а когда она задурачится, он кричит только Bete". Так рассказывал он вел. кн. Ольге Николаевне*. Он уверен, что все это должно интересовать тех, кто его любит и понимает.

   ______________________

   * Переписка Я.К. Грота с П.А. Плетневым I, стр. 127-8 (8 ноября 1840 г.): "Он (Жуковский) привез и портрет невесты, писанный в Дюссельдорфе знаменитым Зоном. Вообразите идеал немки. Белокурая, лицо самое правильное; потупленные глаза; с крестиком на золотом шнурке; видна спереди из-под платья рубашечка; края лифа у платья на плечах обшиты тоже чем-то в роде золотого узенького галуна; невыразимое спокойствие, мысль, ум, невинность, чувство - все отразилось на этом портрете, который я назвал не портретом, а образом. Точно можно на нее молиться. Самая форма картины, вверху округленной, с голубым fond - все производит невыразимое впечатление. Весь вечер мы любовались на этот образ... Портрет ее писан тогда, когда Жуковский ей читал книгу. На картине лицо взято в профиль, оттого ее глаз совсем не видать. Они темно-серые. Цвет лица чистый, белый. Черты большие. Линия от подбородка идет к лбу, образуя тупой угол, что придает лицу выражение умное и интересное". Портрет писан в Дюссельдорфе в 1842 г. и литографирован Шертле. - Иное впечатление вынес Мельгунов: "Жуковский женился на старшей дочери Рейтерна, нашего художника в Дюссельдорфе, - писал он Шевыреву 5/17 октября 1842 г. Она ростом с Иван Великий (bis) и не хороша собой, но sehr gemutlilich (очень приятна - нем.). Жуковский 1st ubergliickiich (счастлив свыше всякой меры - нем.), как он пишет Коппу" (д-р в Ганау, лечивший Мельгунова, приятель Жуковского). Сл. Кирпичников. Очерки по истории новой русской литературы т. П, изд. 2-ое, стр. 191 прим. 1.

   ______________________

   Сам он полюбил "христианскою любовью"; это объясняет его строгую отповедь старому другу Александру Михайловичу Тургеневу, написанную им два года спустя после брака. Тургенев, вдовец, сообщал ему в 1843 году, что на старости лет он влюбился. "Не знаю, что тебе на это сказать, - отвечает ему Жуковский (10/22 февраля 1843 г.). - Я уважаю чувства сердца. Если ты любишь, чтоб любить про себя, это твоя святая тайна. Если же любишь с надеждою на взаимность - берегись: будешь виноват перед собою и перед другими... Ты пишешь, что горесть, тоска и уныние тебя одолели - должно ли это быть в твои лета и от такой причины? Согласен, живое чувство 18-летней любви, пробудившееся в твоей 65-летней душе, доказывает свежесть этой души - но не слишком ли это чувство ее тревожит? Не заставляешь ли ее непроизвольно строить такое будущее, которого уже не может быть для нее в здешней жизни? Не отвлекаешь ли ее от мыслей и чувств высшего рода, ей теперь приличных и необходимых?.. В твои лета может быть только любовь христианская. Отворить ее для любви к женщине (которая всегда, сколь бы ни была чиста, более или менее соединена с чувственностью), есть предавать ее таким волнениям, которые уже не должны ее тревожить и которые, конечно, не дадут укорениться в ней тому ясному миру, который нам необходимо иметь, приближаясь к границе здешнего. Я уверен в чистоте твоего чувства и (говорю опять) уважаю его. Но мой совет: сладить с ним и не давать ему воли над душой: ей теперь не то нужно"*.

   ______________________

   * Русская Старина 1892 г., декабрь, стр. 376.

   ______________________

   Так сбылись надежды Жуковского "любимым быть". Но "надежда" подсказана рифмой; надежда давно отменена, на ее место надо поставить веру в Провидение. Так наставлял Жуковский Машу, Воейкову, Самойлову, а в альбоме Воейковой написал: "Желать что-нибудь страстно значит мешаться в дело Провидения"2. И теперь он уверяет всех на все лады, что его семейное счастье послано ему рукою Промысла. Он отказался было от всякой подобной надежды, безрассудной в его годы, но обстоятельства, решившие его, "похожи на определение свыше", пишет он Государю (9 июня 1840 г.), испрашивая позволения на брак. "Правда, та, которую я выбрал, по своим летам могла бы быть моею дочерью, но по своему образованию, но своему характеру она способна довольствоваться просто семейным счастьем, основанным на согласии мыслей, чувства и на сердечном уважении, несмотря на разницу лет... Если теперь не схвачу того, что Провидение представляет мне, то завтра будет поздно и завтра надобно будет навсегда сказать, что собственное семейное счастие не должно быть здешним моим уделом". К этому счастию он бросается "не как молодой человек, увлеченный страстию", в его лета это смешно, а с полным убеждением, что это возможно. - Ив другом письме к Государю июля 1840 года говорится, что счастие представилось ему "неожиданно".

   ______________________

   * См. выше.

   ______________________

   Между 10/22 августа и 5 сентября того же года написано обстоятельное послание к Екатерине Семеновне Протасовой и к родным, которым мы уже пользовались выше: нечто в роде объяснительной записки-апологии, рассказывающей историю его любви. И здесь освещение то же: все устроило Провидение, даже изменение маршрута Наследника совершилось как бы с умыслом, чтобы в "решительные для обоих минуты" дать каждому найти свою суженую. Не было у него короткого знакомства с невестой, но оно и не нужно: все дело в "вере сердца", во внутреннем голосе, в этом "seconde vue будущего"; во всем этом "одно действие Провидения". Следуют мечты о домашнем счастье, ожидания сводятся к тому, чтобы с помощью верного товарища, жены, "все дурное или испорченное жизнью поправить или привести в порядок, чтоб наконец, рассчитаться, как должно, со всем здешним, подвесть под жизнь итог и собрать как можно более на дорогу в другую жизнь". - Счастье нашло его само, писал он Зонтаг 28 августа 1840 г., "вся моя личная жизнь помолодела, и в душу мою влилось никогда не испытанное чувство двойной жизни, которая всему на свете дает настоящее значение и достоинство". Он верит своему счастью, "но, признаться, часто из этого ясного, мирного света, который меня теперь окружает, выглядывает строгое лицо смерти, и невольно грусть обвивается вокруг сердца. Liebe ist stark wie der Tod (Любовь сильна, как смерть - нем.), написал мне друг на Евангелии перед моим отъездом в Дюссельдорф. Как эти слова Liebe und Tod близки одно к другому! На земле нет счастия без любви, но его нет также и без смерти. И та и другая необходимы для того, чтоб оно было. Одной душа говорит: Не покидай меня! Другой душа говорит: Не уноси меня! Одна дает счастию его прелесть, другая дает ему его достоинство. Но мысль, что всему на земле должен быть конец, приводит в трепет." Есть однако против всех этих тревог лекарство - и самое простое. Оно заключается в молитве Господней. Кто может читать Отче Наштак, как оно дано нам свыше, тому на земле ничто не страшно, и все доброе верно".

   Он уже три недели, как состоит женихом, пишет он и сентября 1840 г. графине Эдлинг: Бог ниспослал ему счастье помимо его искания; ангел "пожелал связать себя с моей жизнью и придать ей ее действительную цену. Я люблю ее, как свою душу, не с страстностью молодого человека, но с глубокою доверчивостью, которая успокаивает, возвышает и очищает все мое существо. Она любит меня так, как будто я был молодой человек. Как это могло случиться, я и сам не понимаю, но я ею обязан только ей одной: ничье постороннее влияние не оказывало на нее своего воздействия; ее бесхитростное и чистое сердце соединилось с моим; она его помолодила, она скрасила для меня настоящее и открыла для меня будущее, о котором я перестал уже и мечтать". И Жуковский просит графиню помолиться, чтобы счастье, посланное ему не по заслугам, не было у него отнято*. - Добрый ангел послан ему "Провидением, которое здесь все устроило без моего ведома, так ясно и чисто, что я без всякого сомнения позволил себе поднять руку, чтобы взять благо, которое само далось мне и которого бы себе сам ни надеяться, ни искать не позволил. Это было, кажется мне, приготовленным и данным свыше" (к Государю 4 октября 1840 г.).

   ______________________

   * Русская Старина 1902 г., апрель, стр. 185-6. Сл. письмо к А. О. Смирновой 9 сентября 1840 г.

   ______________________

   В 1842 году он напомнил государыне вопрос, с которым она к нему обратилась, когда он впервые заговорил с нею о своем брачном проекте. "Mon cher, ne faites vous pas une folie? (Мой друг, не делаете ли вы глупости? - фр.) И в то время, как все еще было для меня впереди, все сомнительно, я, не запинаясь, отвечал вам: Нет! Я объяснил свое "нет" с полным убеждением, что еще внутреннее чувство и моя вера в будущее меня не обманывали". И теперь, после двухлетнего семейного счастья, он снова может сознательно и с благодарностью повторить: нет! (письмо к Государыне 4 июня 1842 г.).

   Он так же сознательно устроил и материальную часть своего счастья, чему свидетельством его (неизданное) письмо к Государю (из Эмса в июле 1840 г.)*, полное расчетов и выкладок; в этом мечтателе была деловитость, - знакомый нам элемент таблиц. Он расположился на покое, "не в чаду счастья, хотя не может думать ни о чем, кроме его"**, ничего не может прибавить к своему "смиренному, ясному счастью: оно полное"***. "Вот уже более полутора месяца, как я женат, - пишет он Наследнику цесаревичу, - мне под старость досталась молодая жена, которая могла бы быть мне внучкою, но которая принесла неувядшей душе моей молодое, чистое счастье"; для него "семейная жизнь есть просто покойный, смиренный приют перед концом житейской дороги", благо, данное от Бога, в котором он видит "не столько настоящую прелесть жизни, сколько ее освящение и облагородствование для будущего", оно далось ему "таким, какого я всегда желал в поэтические дни молодости" (1841 г. августа 3/15****). Вскоре он узнает, что "семейная жизнь есть школа терпения", что "страдание одинокого человека суть страдания эгоизма; страдания семьянина суть страдания любви". У него обновился страх потерять то, что ему всего драгоценнее, и он уже успел прочитать "предисловие" своего будущего, на которое смотрит с покорностью и верой; вера "дается всякому, кто ищет её, но в жизни семейной она скорее объемлет душу и глубже в нее входит"*****.

   ______________________

   * Сл. письмо к Авд. Петр. Елагиной 21 апреля 1841 г.

   ** К Ал. Ив. Тургеневу 1841 г., 21 июня.

   *** К имп. Александре Федоровне 7/19 августа 1841 г. (неизданное).

   **** Сл. письмо к нему же 16 февраля того же года.

   ***** К нему же 23 декабря 1841 г. /4 января 1842 г.

   ______________________

   19 апреля 1842 года он ждал рождения ребенка: "Но да будет воля Твоя! Это я всякий день читаю, но еще не достиг до того (далеко, далеко не достиг), чтобы вся моя жизнь была не иное что, как это слово; пока этого не будет, жизнь не должно считать жизнью. Мы на свете для того только, чтобы говорить это слово (во всем его смысле); все остальное пыль и прах. Теперь я только это вполне понимаю, но, к несчастию, в то же время чувствую, как я ужасно далек от этой верховной, единственной цели. Кратчайший или вернейший путь к ней ведет через семейство" (к Ал. Мих. Тургеневу 19 апреля 1842 г.)*.

   ______________________

   * Русская Старина 1892 г., декабрь, стр. 373-4.

   ______________________

   В первый раз в жизни он не одинок, но он узнал, что счастье "покупается дорогою ценою" (к государыне, марта 1842 г.), что если без семьи нет счастья, то только в ней встречаются "и настоящие муки сердечные" (Наследнику 14 октября 1843 г.) - и ему вспоминается завет семьянина Карамзина: никому не брать на себя "крест семейной жизни" (Ал. Мих. Тургеневу 1844 г. 8 ноября). Как усталый путник Шамиссо, он мог жаловаться на тяжесть выпавшего на его долю креста, но при выборе из всех "крестов земных" выбрал бы "самый тот, который он уже нес" ("Выбор креста" 1845 г.). - Чаша брачная - во спасение души: нигде так, как в семье, не познакомишься с собою и не почувствуешь необходимость веры в нашего Спасителя! Все обманчивое, мечтательное исчезает перед простой, неукрашенной, строгой Божьей правдой. Если порой сердце и "засмолится" житейскими тревогами, то они "разрабатывают" нашу душу (Ек. Ив. Мойер 4/16 сентября 1845 г.)*. - Теперь только он постиг высокую цену терпения, "но не все то имеешь, что знаешь. Семейная жизнь есть школа терпения, горн души, в котором она может очиститься. Говорю так оттого, что именно в счастливейшее время жизни испытал много таких тревог, каких сердце не ведало в прежнем беспечном быте эгоистического одиночества. То, что говорю, не есть однако жалобы, а опыт, высокий опыт души, которая из настоящих благ жизни выводит одну только истину, что жизнь есть школа терпения. А терпение, говорит апостол, дает опытность, опытность надежду, надежда же не посрамит" (Ал. Мих. Тургеневу 6 апреля 1846 г.)**.

   ______________________

   * Зейдлиц 1. с. стр. 209-10.

   ** Русская Старина 1892 г., декабрь, стр. 388.

   ______________________

   И позже слышатся эти тихие сетования. Семейное счастие - "венец божественный", в него вплетены терния из того венца, перед которым все другие венцы исчезают (к Смирновой 23 февраля 1847 г.). Болезнь жены, утрата близких, собственные годы наводили на мысль о смерти, и он уверял себя, как встарь, что смерть "великое благо" (к Гоголю 20 февраля 1847 г.). "Того, что называется земным счастием у меня нет; но я и не хлопочу о земном счастии, прошу только одного (и это было бы верх милосердия Божия) - даровать мне возможность донести, не упав, мой крест до могилы. Не изъясните однако неправильным образом этого слова: счастия нет. Того, что называется обыкновенно счастием, семейная жизнь нет дала мне, ибо вместе с теми радостями, которыми она так богата, она принесла с собою тяжкие, мною прежде не испытанные тревоги... Но эти-то тревоги и возвысили понятие о жизни; они дали ей совсем иную значительность. Помоги только Бог устоять на ногах под бременем благодатного креста его!" (К Наследнику 5/17 октября 1848 г.). "Не покоем семейной жизни дано мне под старость наслаждаться... крест мой не легок, иногда тяжел до упада" (к Плетневу 3/15 февраля 1850 г.). Господь милостиво дал ему "розы семейной жизни", не уничтожив колючек, и он не ропщет: "в этих колючках много его благости" (к Булгакову 1/13 июля 1850 г.).

   А затем являлись просветы покоя, и он чувствовал себя хорошо в уютном комфорте своего домика, который так обстоятельно описал имп. Александре Феодоровне* и так идиллически в послании к вел. кн. Александре Николаевне (посвящение "Наля и Дамаянти"):

   Я увидел

   Себя на берегу реки широкой:

   Садилось солнце; тихо по водам

   Суда, сияя, плыли, а за ними

   Серебряный тянулся след; вблизи

   В кустах светлелся домик; на пороге

   Его дверей хозяйка молодая

   С младенцем спящим на руках стояла...

   И то была моя жена с моею

   Малюткой дочерью... И я проснулся,

   И милый сон мой стал блаженной былью.

   ______________________

   * Письмо марта 1842 г.; сл. письмо к Гоголю 10 февраля 1847 г. в отчете Имп. Публ. Библ. за 1887 г., приложение стр. 50.

   ______________________

   Старый сентименталист проснулся наяву, очарованное "там" его "Весеннего чувства" (1816 г.), очутилось на миг очаровательным "здесь" среди окруживших его детских головок. За его "теперешний живой забор не залетает воспоминание о прошедшем: оно здесь чужой гость"*. Но воспоминание залетало, потому что "для сердца прошедшее вечно". Он мог говорить, что для него "началась новая жизнь, отдельная от прошлой", и поправлял себя: "лучше сказать, заступающая ее место"**. "Прежние спутники бывшего мира моего далеко; вокруг меня новый мир, и все в нем иное. И несмотря на это изменение все прежние связи так крепки, так чувствительны сердцу, как будто ничто не протеснилось между мною и этим милым прошедшим. И это так быть должно. В моем прошедшем самое драгоценное было и есть для меня то, что было любезно сердцу; оно не подвержено влиянию времени, места и обстоятельств. Все остальное, внешнее, есть только случайный придаток. Первое никогда не теряется; изменение или потеря последнего не может быть заметна... Сошедши с первой дороги моей на тихую стороннюю тропинку семейной жизни, я не расстался ни с одним милым товарищем моего прежнего путешествия"***. Так уверял он себя, что, "милое минувшее" дружилось с настоящим****, и он звал к себе это минувшее: там и родные могилы, и воспоминания детства; он просил Зонтаг записать их "для составления собственных записок", и она доставляла ему "предлинные послания, которые напоминают ему веселое прошедшее"; он хранит их, готовится перечитывать*****.

   ______________________

   * К кн. Вяземскому 2 июля 1847 г., к Булгакову 25 апреля / 7 мая 1842 г.

   ** К Наследнику 1/13 января 1842 г.

   *** Ему же 15/27 июня 1843 г.

   **** "Вел. кн. Марии Павловне, приветствие от русских, встретивших ее в Бадене" 1851 г. - Свидетели его первых "связей и мечтаний" не разделяли этой уверенности. Сл. Зейдлиц 1. с. стр. 171-2.

   ***** Зонтаг к А.М. Павловой 5 ноября 1850 г. в Отч. Имп. Публ. Библ. за 1893 г. стр. 135 след.

   ______________________

   Чувство жизни обуяло его теперь; когда-то его манила его слащавая идиллия Гебеля, теперь патриархальная жизнерадостность Гомера. Поздравляя Ек. Ив. Мойер, дочь своей Маши, с вступлением в брак, он шутит: Гомер предвидел этот брак и, назвав невесту, на всякий случай, Навсикаей, напутствовал ее:

  

   О, да исполнят бессмертные боги твои все желанья,

   Давши супруга по сердцу тебе с изобилием в доме,

   С миром в семье! Несказанное там водворяется счастье,

   Где однодушно живут, сохраняя домашний порядок,

   Муж и жена, благомысленным людям на радость, недобрым

   Людям на зависть и горе, себе на великую славу.

  

   Жена Жуковского приписала поучение из 3 кн. Царств VIII:66: Sie gingen zu ihren Hiitten frohlich und guten Mutes iiber allem dem Guten, das der Herr an seinem Yolke getan hatte (и пошли в шатры свои, радуясь и веселясь в сердце о всем добром, что сделал Господь рабу Своему Давиду и народу Своему Израилю.)*.

   ______________________

   * Зейдлиц 1. с. стр. 213-214.

   ______________________

   И в эту-то классическо-библейскую жизнерадостность вторгалось печальное memento mori: семейное счастье далось поздно, ненадолго; вот почему Жуковскому почуялась в Гомере меланхолия неизбежной утраты, и он спасался от нее в "святую" прозу своих духовно-нравственных размышлений, отрываясь от идиллии Одиссеи.

  

   Жуковский принялся переводить ее с немецкого подстрочника, сделанного для него Грасгофом*, окружив себя переводами Попа и Фосса**; ищет переводов Рошфора и Коупера***; трудится в течение семи лёт, прерывая работу лишь по нездоровью, методично, отмечая, по знакомой нам системе таблиц, сколько в таком-то году и месяце переведено было песен****. Он увлечен, старается угадать смысл подлинника в "галиматье подстрочника", соблюсти не только "верность поэтическую", но и "буквальную". "Новейшая поэзия, конвульсивная, истерическая, мутящая душу, мне опротивела, - пишет он вел. кн. Константину Николаевичу (26 октября 1842 г.), - хочется отдохнуть посреди свежих видений первобытного мира".

   ______________________

   * В письме к наследнику 29 января 1842 г.: переводит "с оригинала" с помощью "знающего весьма хорошо греческий язык профессора".

   ** Кроме Фосса у него переводы в прозе: немецкий, два французских и один "архиглупый" русский (к вел. кн. Константину Николаевичу 28 октября / 9 ноября 1842 г.). С Попе и Фоссом, на которого ему указывал еще Уваров, он знаком с 1810 года: в Фоссовом переводе более истинного Гомера, чем у Попе; Фосс сух, Попе растянут, употребляет выражения, приличные новейшим метафизикам, но язык его стихотворен. По настоящему надо читать их вместе (к Ал. Тургеневу 12 сентября 1810 г.). В 1828 г. Жуковский переводил для своего воспитанника отрывки Илиады по Фоссу и Попе и удивляется, как при своем поэтическом даровании Попе мог "так мало чувствовать несравненную простоту своего подлинника, который совершенно изуродовал жеманным своим переводом" (к Ал. Тургеневу 1828 г. 2/14 сентября). Об отрывке различных мест Илиады, напечатанном в Северных Цветах 1829 г., Жуковский писал, что это "отголосок отголоска": он "угадывал" Гомера по переводам Фосса и Штольберга, соединяя отрывки собственными стихами. В 1830 году он говорил И. В. Киреевскому, что по окончании своего педагогического дела ему "хочется возвратиться к поэзии и посвятить остальную жизнь греческому и переводу Одиссеи". Поли, собр. соч. И.В. Киреевского т. 1 стр. 26 (письмо 20 января 1830 г.).

   *** К Ал. Тургеневу 1844 г. октябрь: Cooper.

   **** Зейдлиц 1. с. стр. 227.

   ______________________

   В самом начале увлечения посетил его дюссельдорфский домик Погодин. "Древний и новый мир, язычество и христианство, классицизм и романтизм являются на стенах его в прекрасных картинах, - записал он в дневнике: - здесь сцены из Гомера, там жизнь Иоанны Д'арк; впереди Дрезденская и Корреджиева Мадонна, молитва на лодке бедного семейства, Рафаэль и Дант, Сократ и Платон". Жуковский прочел Погодину две песни "Одиссеи", объяснив ему правила, которых держался в переводе; прочел несколько отрывков "Наля и Дамаянти". К откровениям Германии, Англии, Испании, с которыми познакомил нас 'Жуковский, присоединяется еще Индия, древность Одиссеи, замечает Погодин, и сам не удержался, пристал к Жуковскому с старой просьбой, "чтоб он взялся за Патерик, воспел основание печерской церкви, для которого Нестор и Симон представляют ему такие живые краски, такое богатое, полное расположение"*. Не в связи ли с этой фантазией Погодина стоит увещание Жуковскому А.Я. Булгакова: "перестань перелагать русскую историю в стихи: будет с тебя Гомера"**.

   ______________________

   * Барсуков, Жизнь и Труды М.П. Погодина т. VII, стр. 48-9. - "8/20 октября 1841 г. Дюссельдорф" подписан отрывок в 12 стихов, нач. "Всесилен Бог! Пред ним всесильна вера! Он нам сказал: Кто верует, вели горам идти - они пойдут!" Об этом чуде должен был рассказать "раб недостойный Божий, инок Климент" на поучение потомкам, чтобы они признали свое ничтожество перед Господом "и в том признаньи Спасение души своей нашли".

   ** Русский Архив 1902 г. июль, стр. 456: письмо 17 ноября 1842 г.

   ______________________

   Весь 1843-й год Жуковский провел в восторгах переводного творчества. "Я живу в мире Гомера и, прислушиваясь к сладкому пению, не слышу визгов сумасшедшего Гервега и комп., которым рукоплескает еще не образумевшаяся молодость, посреди которой встречаются и молокососы с проседью*. - Старуха Одиссея "идет хорошим, но еще весьма медленным шагом, не раскачалась еще. До сих пор моя муза в пеленках моей дочки"**. Гоголь желал бы пожить в уединении с приятелем: Жуковский работал бы над "Одиссеей", он над "Мертвыми Душами"***. Посылая Плетневу своего "Маттео Фальконе", Жуковский кается, что "совсем раззнакомился с рифмой", зато принялся за болтовню и сказки, и ему весело подлаживаться под "светлую, патриархальную простоту" Гомера, забывая за ней эти уродливые гримасы, которыми искажают ее лицо "современные самозванцы поэты"****. Воспользовавшись своей поездкой в Берлин, он читал Фарнгагену фон Энзе часть первой песни "Одиссеи", прося его следить по подлиннику***** - и просит Гоголя рекомендовать Смирновой его "рождающуюся 3000-летнюю дочку", которую любит "почти как родную"******, а Смирнова записывает: "Одиссея подвигается и дает ему (Жуковскому) особую ясность и спокойствие. Мир греков его молодит"*******. Поэзия "прикликала ко мне гигантскую тень Гомера, - пишет он Государыне (12/24 октября 1843 г., Дюссельдорф)********, - и я рассказываю по-русски то, что он рассказал, за 3000 почти лет, по-гречески, перевожу Одиссею. Хочется перевести ее так, чтобы в моем переводе сохранена была ее прадедовская простота древнего поэта и чтобы чтение Одиссея сделалось доступно всем возрастам. И в нем бы жило со мною теперь полное счастье, если бы этой радостной, тихой жизни не тревожила забота о жене" (ее болезнь). Гоголь в восторге, что Жуковский пребывает в периоде творчества, когда человек становится "доступнее к прозрению великих тайн Божьего создания" (к Жуковскому 2 декабря 1843 г.). Это будет последний памятник его жизни, достойный отечества, если совершится, как должно (Жуковский к Наследнику 17/29 декабря 1843 г.).

   ______________________

   * К Наследнику 1 января 1843 г. Сл. дневник того же года под 2 января.

   ** К Булгакову 10/22 февраля 1843 г.

   *** К Жуковскому 28 марта 1843 г.

   **** К Плетневу 1843 ("Маттео Фальконе" написан 17 - 19 Марта ст. ст. 1843 г.).

   ***** Тайный советник Жуковский пробыл у меня три часа, отметил Фарнгаген в своем дневнике под 13 сентября 1848 г.: он проверяет со мною свой перевод Одиссеи, сделанный гекзаметрами: моя обязанность - следить по подлиннику стих за стихом. Он прочел мне часть первой песни, потом из Пушкина и проч. Добродушный, словоохотливый старичок, etwas zu demutig gegen den Hof (слишком самоуничижающийся при дворе - нем.). Странное впечатление производят, при его добродушии, подсматривающие (lauemden), недоверчиво-улыбающиеся глаза" (lachelnd-miBtrauischen).

   ****** Второй половины сентября 1843 г. Русская Старина 1902 г. апрель стр. 187.

   ******* Записки А.О. Смирновой, Север. Вестн. 1895 г., ноябрь, стр. 107.

   ******** Письмо не издано.

   ______________________

   Новый, личный элемент вторгался в поэзию старика, не знавшего "молодости", нашедшего позднее, боязливое успокоение в семье. "Какое очарование в этой работе, в этом подслушивании рождающейся из пены морской Анадиомены (ибо она есть символ Гомеровой поэзии), в этом простодушии слова, в этой первобытности нравов, в этой смеси дикого с высоким, вдохновенным и прелестным, в этой живописности без всякого излишества, в этой незатейливости выражения, в этой болтовне, часто излишней, но принадлежащей характеру безыскусственному, и в особенности в этой меланхолии, которая нечувствительно, без ведома поэта, кипящего и живущего окружающим его миром, все проникает, ибо эта меланхолия не есть дело фантазии, создающей произвольно грустные, ни на чем не основанные сетования, а заключается в самой природе вещей тогдашнего мира, в котором все имело жизнь, пластически могучую в настоящем, но и все было ничтожно, ибо душа не имела за границей мира своего будущего и улетала с земли безжизненным призраком; и вера в бессмертие, посреди этого кипения жизни настоящей, никому не шептала своих великих всеоживляющих утешений"*.

   ______________________

   * К Киреевскому 1844 г: Это письмо, очевидно, тождественно с тем, о котором в письме к Жуковскому 2 декабря того же года упоминает Гоголь, как писанном к Елагиной ("об Одиссее"; в его же письме к Языкову 1845 г. 2 января говорится о замечательном письме Жуковского к Авд. Петр. Елагиной и И.В. Киреевскому. Письмо к Киреевскому напечатано в Москвитянине 1845 г. 1 ч. 39 стр. "с позволения почтенной особы, к которой оно адресовано"; извлечения из него в Отчете Имп. Ак. Наук по отд. русск. яз. и ел. за 1845 г. стр. 24 след., составленном П.А. Плетневым. Странно его заявление, что сведения для отчета заимствованы из писем Жуковского к двум академикам, из которых один издавал Современник (Плетнев), другой Москвитянин (Погодин), тогда как текст отчета воспроизводит письмо к Киреевскому. О каких других письмах идет речь? - Плетнев читал письмо Жуковского к кн. Вяземскому, "где он подробно рассказывает о способе, как переводит Одиссею. В этом письме есть несколько и других интересных рассказов... Между прочим, Жуковский в этом письме с большою нежностью и участием говорит о Карамзиной и ее детях". Сл. Переписка Я.К. Грота с П.А. Плетневым, журнал 24 и 25 марта 1844 г., т. II стр. 217 и 218.

   ______________________

   Гоголь следит за ходом работы, думает с удовольствием, как они будут читать друг другу "дела свои"*. Жуковскому "деятельность по сердцу, вдохновенные, уединенные беседы с гением Гомера и гармонический голос его музы, слитый часто с звонким голосом малютки-дочери"**. Гоголь читал в рукописи первые двенадцать песен***, перевод которых окончен 28 декабря 1844 года****. "Вы так награждены Богом, как ни один человек еще не был награжден", пишет он Жуковскому, принимавшему к сердцу всякие мелочи и продолжавшему страдать "беспокойством и раздражительной боязнью духа": на вечере его дней Бог послал ему такое счастье, которое другому не дается и в цветущий полдень жизни - ангела-жену; Он же внушил ему мысль "заняться великим делом творческим", показал над ним чудо, "какое едва ли когда доселе случалось в мире: возрастание гения и восходящую с каждым стихом и созданием его силу в такой период жизни, когда в другом поэте все это охладевает и мерзнет"*****. "Перевод этот решительно есть венец всех переводов, когда-либо совершавшихся на свете, и венец всех сочинений, когда-либо сочиненных Жуковским"******. И сам Жуковский надеется занять уголок в памяти потомства: "нет ничего очаровательнее чистой поэзии. Повторять верно на своем языке то, что гармонически сказано было ею в те первобытные времена, когда она еще говорила младенческим языком природы и истины, есть неописанное наслаждение; и это наслаждение дает мне изобильно беседа с моим Гомером, который могуч, как Зевес-Громовержец, чист, как Харита, простодушен, как Психея, и говорлив, как лишенный зрения старик-прорицатель, которому в слепоте его видится прошедшее и будущее и который знает, что около него толпится многочисленный народ, внимающий чудному его песнопению"*******. - "Моя Одиссея будет моим твердейшим памятником на Руси, - писал Жуковский Плетневу********, - она, если не ошибаюсь, верна своему греческому отцу Гомеру; в этом отношении можно ее будет почитать произведением оригинальным. И будет великое дело, если мне моим переводом удастся пробудить на Руси любовь к древним, как некогда я подружил их с поэзиею немцев".

   ______________________

   * К Жуковскому 8 января 1844 г.

   ** К Наследнику 1/13 апреля 1844 г.

   *** Зейдлиц 1. с. стр. 225; сл. письмо Жуковского к Плетневу 3/15 февраля 1850 г.

   **** По реестру у Зейдлица. Сл. письма к Плетневу 9 февраля 1845 г. ("накануне нового года". Сл. Переписку Я.К. Грота с П.А. Плетневым II, стр. 408) и 1 июля и к вел. кн. Константину Николаевичу 21 октября / 2 ноября 1845 года. "Недавно кончил он 8 песен Одиссеи" (Мельгунов к Шевыреву 10/22 октября 1844 г., у Кирпичникова, Оч. по истории новой русской литературы, т. II, 2 изд. стр. 199). Сл. письмо Шевырева к Гоголю 15/27 ноября 1844 г. в Отч. Имп. Публ. Библ. за 1893 г. Приложение, стр. 19.

   ***** К Жуковскому на 1845-й год.

   ****** Гоголь Языкову 2 января 1845 г.

   ******* Вел. кн. Константину Николаевичу 21 октября/2 ноября 1845 г.

   ********1 июля 1845 г.

   ______________________

   В ответ на письмо Языкова* написана статья Гоголя "Об Одиссее, переводимой Жуковским", появившаяся в "Переписке с друзьями" (1845 г.). Автор исправил ее и старался распространить по журналам, "чтобы публика была несколько приготовлена к принятию Одиссеи"**, но статья, полная парадоксов и елейных широковещании, встречена была насмешкой и сомнениями. Оказывалось, что "вся литературная жизнь Жуковского была как бы приготовлением" к переводу, и это не перевод, а, скорее, "воссоздание, восстановление, воскресение" Гомера. Предвиделось нравственное влияние Одиссеи на всех и каждого: она научит не унывать среди бедствий, как не унывал и Одиссей, обращавшийся в трудную минуту к своему сердцу, "не подозревая сам, что таковым внутренним обращением к самому себе он уже творил ту внутреннюю молитву к Богу, которую в минуту бедствий совершает всякий человек, даже не имеющий никакого понятия о Боге".

   ______________________

   * 14 декабря 1844 г. Языков писал Гоголю из Москвы: "Здесь ходит слух, что у Василия Андреевича уже готово 10