Веселовский Александр Николаевич - В. А. Жуковский. Поэзия чувства и "сердечного воображения"

stify">   Для поэта-художника, усвояющего на своем языке другого поэта, выбор переводов характерен: он рисует человека. Если не Байрон, то Шиллер и Гете образовали Жуковского, как сам он признавался Ал. Тургеневу*. Поверка может быть интересна. Из Шиллера переведено с 1806 по 1833 г. 29 стихотворений, не считая "Орлеанской Девы"**; из Гете между 1809 и 1833 годом всего 13 со включением общего предисловия к "Двенадцати Спящим Девам". Шиллер, как сентименталист и идеалист, должен был прийтись по сердцу Жуковскому: в молодости гимн An die Freude подсказывал ему грезы счастья, позже, когда настала другая череда, стихи Шиллера пошли ему навстречу, и он переводил их, передавал, а переводы Жуковского были нередко переживанием в чужих образах и метрах его личных ощущений, отражали биографию его сердца. "Орлеанская Дева" привлекла его своим религиозно-нравственным пафосом; к Шиллеру-философу он был равнодушен и подписался бы под мнением Гете, что в Шиллере философ нередко портит поэта, но и юный шиллеровский протест, его громы в защиту притесненных, отзвуки Sturm- und Drang'a, были не по нем. В 1819 году Вяземский видел в Варшаве "Вильгельма Телля" и писал Ал. Тургеневу: "Обрезано, исковеркано, дурно играно, а слезы так из глаз и брыжжут, слезы восторга, слезы священные, из которых одна стоит реки слез, пролитых за какую-нибудь "Федру" или "Ифигению". Вот Жуковскому стезя, его достойная: переводи немецкий театр и сорви с нашей сцены бесплодное дерево, пересаженное к нам с французской" (24 июля 1819 года).

   ______________________

   * Письмо Ал. Тургенева к брату Николаю 1824 г. 8 сентября из Лейпцига.

   ** В одном томе сочинений Шиллера (Friedr. von Schiller, Sammtliche Werke, X Bd., 1-е Abt. Stuttg. und Tubingen, Cotta, 1814), ныне в коллекции А.Ф. Онегина, Жуковский набросал карандашом опыты переводов отдельных стихов, строф и выражений. Иные из этих переводов явились в печати ("Граф Габсбургский" 1818 г., "Торжество Победителей" 1828 г., "Кубок", "Поликратов Перстень", "Жалоба Цереры", "Сражение со змеем" 1831 г.), другие были затеяны: напр., выборка из Perlen und Ratsel: Жуковский намеревался переводить N 1 (Von Perlen baul sich ein Briicke), 3 (у него помечено 2), 6 (у него 3), 8 (у него 4), 10 (у него 5, с надписью: derPflug), 11 (у него 6). Из помеченных переведены лишь NN 1-й и 8-й. Начат перевод Pompeji und Herkulanum ("Что за чудо совершилось?"). - В бумагах Жуковского сохранилось начало переводов "Дон Карлоса" и "Димитрия" (ел. бумаги В. А. Жуковского, стр. 80-81).

   ______________________

   "Моя богиня" (1808-9) - первое стихотворение, написанное Жуковским в подражание Гете. Разница настроений замечательна: у Гете она - богиня фантазии, действительно дочь Зевса, ветреная, беззаботно порхающая; порхает и короткий, вольный метр; от всего стихотворения веет земной жизнью и божественным весельем. Жуковский замедлил темп, уже одни постоянно дактилические окончания стиха настраивают уныло. У Гете Зевс любуется своей ветреницей-шалуньей (hat seine Freude - An der Thorin), у Жуковского; "Ее величает он Богинею-радостью"; ее превращения бесконечны: у Гете она шествует повелительницей со скипетром в руке, у Жуковского она "малиновкой носится"; порой, распустив волосы, отуманив взгляд, она веет ветром вокруг утесов (oder sie mag Mit fliegendem Haar Und diisterm Blicke Im Winde sausen Um Felsenwande); у Жуковского получился оссиановский образ:

  

   Кудри с небрежностью

   По ветру развеявши,

   Во взоре уныние,

   Тоской отуманена,

   Глава наклоненная,

   Сидит на крутой скале

   И смотрит в мечтании

   На море пустынное и т.д.

  

   В более поздних переложениях из Гете, между которыми есть несколько превосходных, такой субъективной окраски меньше, но выбор стихотворений не показателен для Гете и не свидетельствует о сознательной оценке его поэзии. Перед ним Жуковский благоговел, но благоговение не есть понимание; человек замечательно цельный в своей односторонности, он старался разгадать тайну другой цельности, бесконечной в своем разнообразии, но его надпись к портрету Гете (1819 г.)*, перифразирующая четверостишие Андрея Тургенева (1803 г.)**, отзывается общим местом:

  

   Свободу смелую приняв себе в закон,

   Всезрящей мыслию над миром он носился

   И в мире все постигнул он

   И ничему не покорился.

   ______________________

   * Пушкин находил, что эта надпись "прелесть". Сл. его письмо к Жуковскому, май-июнь, 1825 г.

   ** Сл. выше стр. 60.

   ______________________

   Он прислушивается к слову Гете, записывает его речи, паломничает к нему, посещает, по его смерти, места, где он жил и писал, слушает рассказы о нем, приглядывается ко всем мелочам его обстановки, точно хочет вдуматься - и рисует в доме Гете!.. В этой черте сквозит весь сентиментальный Жуковский. Он не мог "постигнуть глубины Гете", писал Полевой*.

   ______________________

   * Очерки, СПб. 1839 г. I, стр. 112.

   ______________________

   В 20-х годах, окруженный лучами европейской славы, Гете царил в Веймаре в старческом величии ("полупокойником" зовет его Пушкин в письме к Бестужеву 29 июня 1824 г.). Далеко была за ним пора юношеских увлечений, спросов свободной индивидуальности и неугомонного сердца. От всего этого он отказался, и его лозунгом становится теперь Bntsagung (отречение - нем.), идеалом - гармоническое, всестороннее развитие природных наклонностей; надо образовать в себе человека раньше, чем гражданина. В этом требовании народность исчезает перед понятием человечности, - оттого так вял его патриотизм; нарушение гармонии тяжелее нарушения прав, оттуда отрицательное отношение к революции - и к беспорядку, бесформенности романтиков. Просветители Вильгельма Мейстера - гармонически совершенные и совершенствующиеся люди, стоящие поверх общества, которое они желают обновить: культурный абсолютизм в новой постановке. Перед такими руководителями можно поступиться и свободой; Тассо говорит Альфонсу, то есть Гете - Карлу Августу:

  

   Der Mensch ist nicht geboren frei zu sein,

   Und ftir den Edlen ist kein schOneres Gliick,

   Als einem Filrsten, den er ehrt, zu dienen.

  

   (Человек не рожден быть свободным, и для благородного нет более прекрасной судьбы, чем служить князю, которого он почитает.)

   "Титаны" поры бури и натиска забыты для Зевса:

   Gross beginnet ihr, Titanen, aber leiten

   In dem ewig guten, ewig schonen

   Ist der Gotter Werk, die lasst gewahren.

   (Вы величественно начали, титаны, но вести к вечно благому, вечно прекрасному - работа богов, и предоставьте ее им.)

   (Pandora).

   Когда-то и Гете бесновался с толпой демонически-гениальных юношей, теперь он с мудрыми, божественно-благими:

   Du hast getollt zu deiner Zeit mit wilden

   Damonisch-genialen jungen Schaaren,

   Dann sachte schlossest du von Jahr zu Jahren

   Dich naher an die Weisen, gottlich milden.

  

   (В свое время ты надурачился с дикими демонически-гениальными юными толпами, затем с каждым годом ты понемногу все более смыкался с мудрыми, божественно-мягкими.)

   (West-Ostlicher Divan V).

  

   Такое миросозерцание определяет и отношение к религиозному вопросу: Гете перешел от пантеизма к христианству ("Годы странствий Вильгельма Мейстера"), даже к конфессионализму (заключение "Фауста"), и в "Парии" (начатом в 1821 году) возвеличен не суровый подвиг покаяния, отвоевывающий спасение, а молитва страдальца к всеведущему Браме.

   В старческой программе Гете Жуковский нашел бы многое, отвечавшее его собственной, неизменно, последовательно пережитой; у Гете она явилась в результате долгого жизненного, художественного и философского опыта, от демонического гениальничанья его молодой поры до успокоения в антике и гармонической человечности. Рисунок был один, но освещение, "душа", история души - другие.

   Веймар стал центром литературных и любительских паломничеств. Рано стали являться и русские. Яковлев, с 1810 года русский посланник в Касселе, познакомился с Гете в 1807-м году: Гете подарил ему кусок халцедона, а Яковлев заказал Morelli вырезать на нем силуэт поэта, оттиски которого и послал ему в дар*. Уваров, бывший в переписке с Гете, поклонялся издали "последнему венцу Германии" (die letzte Krone Deutschlands) и просил позволения насладиться свиданием с ним,. принеси" дань удивления**. В 1814 году видел его у великой княгини Марии Павловны А.С. Шишков***; в 1818 г. посетил его дом Блудов: Вигель, бывший с ним, отказался от осмотра: "такая набожность к знаменитости, в моем мнении не столь высокой, еще живой, чужеземной, показалось мне непонятною и неумеренною"****.

   ______________________

   * См. письмо Гете 3 января 1811 года в веймарском издании его сочинений, IV АЫ., 22 Bd., стр. 4, N 6091 и стр. 405-6.

   ** Russische Revue XXVIII В. 1888 г.: G. Schmid, Goethe und Uwarow und ihr Briefwechsel, стр. 149: письмо 1812 г.

   *** Записки, мнения и переписка адмирала А.С. Шишкова. Berlin 1870 г., I, стр. 303.

   **** Воспоминания Ф.Ф. Вигеля, ч. V, стр. 104.

   ______________________

   Были посещения и другого рода: Однажды явилось двое русских; es waren im ganzen recht hubsche Leute (в целом это были вполне милые люди), рассказывал Гете Эккерману (19 апреля 1830 г), но один из них вел себя не особенно любезно (nicht eben liebenswiirdig): сделав при входе молчаливый поклон, он просидел с полчаса, не раскрывши рта и все время уставившись на Гете. Тому это наконец надоело, и он стал молоть всякий вздор, говорил о Соединенных Штатах, о том, что на ум взбредет. Его слушателям это, должно быть, понравилось, потому что, видимо, они остались довольны (sie verliessen mich dem Anscheine nach dur-chaus nicht unzufrieden).

   В 1821 году прибыла в Веймар великая княгиня Александра Федоровна с августейшим супругом и посетила Гете, что он и отметил в своих Tag- und Jahresheften. В свите великой княгини находился и Жуковский. На этот раз его свидание с Гете было мимолетное: "от спеху не мог пробыть в Веймаре более одного дня, - писал он великой княгине и ноября 1821 года, - там имел счастье представиться Ее Императорскому Высочеству великой княгине Марии Павловне, которая приняла меня с очаровательною милостью, и ее же милости обязан я свиданием с Гете; он находился в Иене, и чтоб я имел время к нему съездить, Ее Высочеству угодно было прислать мне коляску, и я в тот же день видел поэта. Но свидание с ним было похоже на плавание мое по Рейну; оно было туманно, хотя он принял меня с ласкою*. В дневнике Жуковского под 29-м октября помечено: "хлопоты о Гете... Гете: французский язык; стол; план Рима: бюсты; шкап с минералами; о Marchen; alles ist Wahrheit undDichtung (сказка; все есть поэзия и правда)" под 30-м того же месяца: "дом бедный Шиллера; дом Гете"**.

   ______________________

   * Сл. Русская Старина 1902 г. N 5, стр. 357.

   ** Goethe's TagebUcher 1821 года 29 октября: Gegen Abend Herr von Joukowsky aus Petersburg mit Herrn von Struve; empfohlen von Graf Briihl und von Boisseree's (К вечеру господин Жуковский из Петербурга с господином фон Струве, рекомендованы графом Брюлем и Буассере.).

   ______________________

   "Вы, вероятно, почувствовали при отъезде из Иены, как мне было больно, что вы не продлили вашего пребывания, - писал Гете Жуковскому. - Когда нежданно явившийся, быстро овладевший вашей дружбой человек столь же быстро удаляется, вы начинаете раздумывать, что бы вы могли ему сказать, о чем спросить, что ему сообщить. Не стану говорить, что все это я ощутил вдвое и втрое, когда вы и ваш милый спутник покинули меня ночью в моей келье (Einsiedelei); пока примите мое письмо, как повторение моего "добро пожаловать" и "прости". Я желал бы, чтобы вы сохранили память обо мне и при случае рекомендовали меня благоволению и милости прекрасной принцессы, прелестный образ которой у меня ежедневно перед глазами. Олицетворение высокого дарования в соединении с небесной добротой и кротостью, она производит на меня самое благотворное влияние. Не пишу более, дабы настоящее письмо мое быстрее дошло до вас при посредстве высоких путешественников, которым желаю всякого счастья в далеком пути" (16 ноября н. ст. 1821 г. Сл. TagebUcher под 15 ноября).

   О другом посещении Веймара "высокими путешественниками" говорит следующее стихотворение Гете:

  

   Ihre Kaiseriichen Hoheit Grossfflrstin Alexandra.

   Der Friihling griinte zeitig, bliihte froh,

   Narciss' und Tulpe, dann die Rose so;

   Auch Frflchte reiften mit gedrangtem Segen

   Der nan und nahern Sonnenglut entgegen;

   Sie zierten wechselnd langst ersehnte Zeit

   Und schmeichelten der tiefsten Einsamkeit.

   Da stellten sich dem Hocherstaunten dar

   Ein hehrer Fttrst und Jugend Paar um Paar,

   So gut als lieb, ehrwurdig und erfreulich;

   Der innre Sinn bewahret sie getreulich,

   In Frtthling-, Sommer-, Herbst- und Wintertagen

   Die holden Bilder auf- und abzutragen;

   So kann er dann, bei solcher Sterne Schein,

   Auch wenn er wollte, niemals einsam sein.

  

   (Ее императорскому величеству великой княгине Александре. Весна приходит в свое время и зеленеет, радостно цветет, - нарцисс и тюльпан, затем и роза; и фрукты в благословенной тесноте зреют под все более сильным солнечным жаром; они поочередно украшают давно желанное время и ублажают глубочайшее одиночество. Так сиятельный князь и юность представляются изумленному (поэту) всякий раз новой четой, доброй и милой, почтенной и отрадной; внутреннее чувство хранит их и позволяет приносить и уносить милые образы в весенние, летние, осенние и зимние дни, так что он (Гете), при сиянии таких звезд, никогда не может быть одинок, даже если бы и хотел этого. - нем.)

   Жуковский отвечал на письмо Гете из Петербурга 25 февраля 1822: для него письмо было неожиданною радостью, так же как и драгоценный подарок (?), его сопровождавший. Он читает, и у него навертываются слезы. "То, что вы с такой добротой говорите о нашем свидании, чувствовал и я и в нашем присутствии, и расставаясь с вами. Это страстно желаемое и ожидаемое свидание длилось одну минуту, но минута эта была богата живыми ощущениями; я ничего не мог сказать вам потому только, что слишком много хотелось сказать, но я вас видел, и лучшие дни моего прошлого точно пронеслись предо мною вновь (votre presence а Йё pour moi comme une recapitulation rapide des plus beaux temps de mon pass6 (ваше присутствие было для меня как быстрое обозрение самых прекрасных моментов моего прошлого. - фр.)). И много милых теней встало (und manche liebe Schatten steigen auf: гетевский стих, по-немецки во французском тексте письма)... Примите же, дорогой великий человек, благодарность мою за это прошлое, так часто украшавшееся влиянием вашего гения, и за то мгновенье, в которое я ощущал ваше благотворное присутствие и которое вы довершили таким дружеским, отеческим рукопожатием, и за трогательное письмо с wiederholtes Wil-Ikommen und Lebewohl, которое свято сохранится, как священный дар дорогой руки". Жуковский показал письмо Гете великой княгине; она была глубоко тронута; "эта душа чистая, простая, глубоко чувствительная, может быть понята вашей душой. Ей было хорошо с вами, она сама это говорит, а в вас она должна была оставить милое впечатление, как явление друга, в котором соединено все великое, и это великое не что иное, как природная чистота и невинная простота ребенка. Tel est le caractere de cette chere princesse (Таков характер этой дорогой принцессы)".

   "Гете, казалось, было приятно, что Жуковский познакомил русских с некоторыми его мелкими стихотворениями", записал в 1820 году Кюхельбекер после краткого свидания с "бессмертным", которому привез поклон от Клингера*.

   ______________________

   * Письмо из Веймара 10/22 ноября в Мнемозиме 1824 г., ч. I, стр. 89. Сл. Goethe's TagebUcher 1820, 22 ноября: Junger Petersburger Kttchelbecker in Gefolg des Fursten Narishkin (Юный петербуржец Кюхельбекер в свите князя Нарышкина.). Сл. отметку под 23 и 27 ноября: der junge Hen von KUchelbecker einen in Adular geschnittenen JUnglingsttopf vorzeigend. В Tag- und Jahresheften 1820 г. записано: D-г Ktlchelbecker von Petersburg, von Quandt und Gemahlin, von Araim und Mahler Ruhl brachten durch die interresanten Unterhaltungen grosse Mannichfaltigkeit in unsere geselligen Tage(Д-Р Кюхельбекер из Петербурга, Квандт и супруга, Арним и художник Руль интересными разговорами вносят большое разнообразие в наше общество.). - Кюхельбекер был секретарем при Александре Львовиче Нарышкине, "с коим он был в Париже, где начал читать в Атенее лекции на французском языке о русской словесности. За либерализм в его чтениях Нарышкин принужден был покинуть его" (Плетнев в Переписке Я.К. Грота с П.А. Плетневым III, 409).

   ______________________

   Некоторые стихотворения Жуковского Гете прочел позже в английском переводе. "Г-н Боуринг подарил мне русскую антологию, - писал Гете, - и это заставило меня ближе ознакомиться с отдаленными восточными творениями, которые разнит от нас малоизвестный язык. Таким образом не только возымели для меня значение некоторые славные имена, но я мог ближе узнать человека, с которым давно сроднился в любви и приязни, - г-на Жуковского: он любезно почтил меня милыми стихотворениями, и теперь я получил возможность полюбить и оценить его в более широких границах его творчества" (Kunst und Altertum).

   Едва ли антология Боуринга*, из которой и Байрон узнал о Жуковском, "русском соловье", дала Гете понятие как о поэзии его приятеля, так и о "достоинствах" наших стихотворцев, как писал он впоследствии Борхардту, прибавляя, что и "по многим другим признакам" (?) можно "предположить высокое эстетическое образование в области русского языка". В первой части своей Антологии Боуринг перевел из Жуковского "Пловца" (The mariner), "Эолову арфу", "Весеннее чувство" (Song) и "Тоску по милом" (Romance, Нач. Gather'd you dark forest over - Lo the gloomy clouds are spread), которую Жуковский в свою очередь перевел из Шиллера (Пикколомини III ч.); во второй части помещены "Певец в стане русских воинов", "Светлана" (Catherine: имя это заменило Светлану ради рифмы), "Теон и Эсхин" и "Певец" (The bard)**. С "Пловцом" переводчик не справился, потому что не мог знать биографической подкладки стихотворения***, да и стилистическая вольность Жуковского сбила его с толку. У Жуковского пловца, испытавшего бурю (т.е. самого Жуковского), Провидение заносит к райской обители (у Боуринга: on Eden's land), где он видит трех ангелов (Ек. Аф. Протасову и двух ее дочерей). Перед ними он в восхищении, хотел бы ими жить, для них дышать, пусть им радость, ему страданье - "но... не дай их пережить!" Боуринга смутил первый стих 4-ой строфы: "О спаситель-Провиденье" (cл. "Пустынник", из Гольдсмита: дева-прелесть); под Спасителем он и уразумел Христа; к Нему, оказывается, обращены восторги и поклонение поэта в 4-й и 5-й строфах, переделанных до неузнаваемости****.

   ______________________

   * Российская антология. Specimens of the russian poets with preliminary remarks and biographical notices, transl. by John Bowring. 1821 и 1823 г., 2 т.

   ** В предисловии к 1-й части стр. IX и в коротенькой биографической заметке о Жуковском на стр. 235 упоминаются "Людмила", "Марьина роща" (Marina roshcha - Mary's Goat?), "Моя богиня" на Гете и "Двенадцать Спящих Дев".

   *** Сл. выше стр. 115.

   **** См. напр. начало последней строфы: "Неиспытанная радость - Ими жить, для них дышать": О, unutterable joy! In Thy light to breathe, to be и т.д.

   ______________________

   Отголоском первого знакомства Жуковского с Гете был портрет последнего, посланный им Дмитриеву: "Я видел Гете и могу поручиться вам за совершенное сходство портрета с оригиналом", писал он, вспоминая, что стихи Дмитриева: "Размышление по случаю грома", переведенные из Гете, были первые, выученные Жуковским наизусть в русском классе, и что первые стихи, написанные им без соблюдения стоп, были их подражанием (11 февраля 1823 г.).

   Лишь через несколько лет удалось Жуковскому побеседовать с Гете. С весны 1826 г. по октябрь 1827 г. он снова был за границей, чтобы поправить свое здоровье и приготовиться к возложенной на него должности: быть наставником наследника престола. Первым продолжительным этапом был для него Дрезден (с 11 сентября н. ст. 1826 г. по 14/26 апреля 1827 г.), куда незадолго до него (31 августа) явился и Ал. Тургенев с душевнобольным братом Сергеем*. "Я приехал в Дрезден, где нашел свою родину, ибо живу вместе с Тургеневыми, писал Жуковский Козлову. Мы ведем вместе прекрасный образ жизни, сколько возможно при болезни... Я в Дрезден перевез с собою свою петербургскую комнату. Никуда не хожу и никого не вижу, ибо некогда. Надобно работать для Петербурга, и я намерен вполне воспользоваться здешнею совершенною свободою, дабы в Петербурге было мне легче" (28 сентября, 1826 г.). Он трудится над планом учения, составляет исторические программы, имеющие для него "всю прелесть его прежних поэтических работ"**. "Мне не только надобно учить, но и самому учиться, - пишет он Елагиной (7/19 февраля 1827 г.), - ни минуты нельзя употребить на что-нибудь другое". С этой стороны болезнь для него благодеяние: она дала ему шесть месяцев свободы и уединения, чтобы посвятить свои мысли одной, главной, царствующей. "Могу сказать, что настоящая, положительная моя деятельность считается только с той минуты, в которую я вошел в тот круг, в котором теперь заключен. Прежде моя жизнь была dans le vague. Теперь я знаю, к чему ведет она. Поэзия мною не покинута, хотя я и перестал писать стихи, хотя мои занятия и могут со стороны показаться механическими. Есть в душе какая-то полнота, которая животворит ее. Я мог бы назвать себя счастливым (ибо никакого положения в свете не предпочту моему теперешнему и нахожу его достойным меня), но для счастия нужно не одно свое; но и счастию я давно дал другое имя. Я называю его должность. Под этим именем оно всегда сильно против судьбы"***.

   ______________________

   * Даты указаны дневником Ал. Тургенева.

   **К Государыне 2/14 октября 1826 г.

   *** Зейдлиц 1. с. стр. 141-2.

   ______________________

   Утро отдано работе, труд прерывается прогулкой; после обеда читает Ал. Тургенев, Сергей Тургенев и Жуковский слушают*. Затем Жуковский начинает показываться в обществе; его дрезденский дневник известен пока лишь в отрывках, кое-что досказывают его письма, дневник Ал. Тургенева и его письма к брату Николаю; сохранился и собственноручный список лиц, с которыми Жуковский водил знакомство: русские и немцы, в числе последних старые знакомые: Тик и Фридрих**; затем Карус, лейб-медик саксонского короля, поклонник Гете и также живописец, воспитавшийся под влиянием Фридриха; проф. Гассе, пастор Аммон и др. Но на первом месте красуются: "M-me de Recke. Тидге"*** - поэт и поэтесса душевно-сентиментального и морализующего настроения, доживавшие свой век в пору подъема романтизма.

   ______________________

   * Ал. Тургенев брату Николаю 17 октября 1826 г. В ноябре они читали вместе статью из Kleine Schriften Бутервека 1: Die grosser. Nationen unserer Zeit. Nochein Fragment zur Philosophic der Weltgeschichte (из дневника Ал. Тургенева).

   ** Сл. выше стр. 209 след.

   *** Дневники В.А. Жуковского, изд. И.А. Бычкова, стр. 192, прим. 2.

   ______________________

   Елизавета von der Recke (род. 1756 г.), урожденная имперская графиня von Medem, сводная сестра герцогини курляндской Доротеи, выступила в литературе уже в 1780 г. с Geisffiche Lieder einer vomehmen kuriandis-chen Dame mit Melodien von Hiller (Духовные песни благородной курляндской дамы с мелодиями Хиллера). Рано разведясь с мужем, она предприняла в 1784 г. путешествие с своей приятельницей Софией Беккер (в замужестве Шварц), такой же поэтессой, как она, и свела множество литературных знакомств; она разъезжает, чтобы повидать ученых мужей Германии и принимать их у себя, шутила мать Гете. Сохранился альбом графини, на складных стенках которого знаменитости оставили свои имена и пожелания, между прочим, Глейм, Гердер, Гете ("Zur Erinnerung des 13 Juli 1785"), Клопшток, Moses Mendelsohn. Ha гармонии "душ" построилась платоническая amine amoureuse Елизы и Тидге (род. 1752 г.), они странствовали по немецким Kurort'aм и в Италии, Тидге и жил у графини в Берлине и теперь на покое в Дрездене. Они мечтали, думали и работали вместе; она была когда-то видной, тихой красавицей, он, ее обиженный природой, бесстрастный Петрарка, счастлив бесконечно уже тем, что обретается "в небесной святыне ее присутствия", и начинает свое письмо к ней (1 января 1825 г.) стихами из "Тассо" Гете:

  

   Wer neben diese Frau sich wagen darf,

   Verdient ftir diese Kuhnheit schon den Kranz.

  

   (Кто осмеливается быть рядом с этой женщиной, уже за эту смелость заслуживает венец.)

   В этом старосветском салоне, где царила дружба и милые воспоминания вызывали слезы, бывали Ал. Тургенев и Жуковский; оба они смолода сентименталисты, но теперь их чувствительность приподнята: тревожит судьба Николая Тургенева, заподозренного в событиях 1825 года и принужденного скитаться за границей, на руках больной Сергей Тургенев, и еще не пережита смерть Карамзина.

   Жуковского и Тургенева она страшно поразила. В июле 1826 года Жуковский писал Карамзиной под впечатлением недавней утраты*, в конце года писал к ней снова в ответ на ее недошедшее до нас письмо. "Благодарю за письмо душевно. Вы в нем прислали мне себя. Если бы что-нибудь могло увеличить мое к вам уважение, то, конечно, это письмо, в котором так сильно выражается и наше великое несчастие, и высокость души, которая способна его чувствовать и в то же время быть с ним наравне, сносить его с достоинством и в нем же самом некоторым образом находить свое подкрепление. Любовь к мертвому; в этих словах вся ваша остальная жизнь. Без счастия, но с благотворным святым воспоминанием, которое не заменит счастия, но дает особенное величие жизни. C'est notre second redempteur, a nous propre (это наш второй искупитель, предназначенный именно для нас), говорите вы. Tout le sublime de la douleur et de la vertu est dans cette expression (в этом выражении - вся возвышенность скорби и добродетели. - фр.). В этих словах выражается вся его прошедшая жизнь и вся ваша будущая. On a raison de dire que les grandes idees viennent du coeur, on peut ajouter: du coeur frappe par une grande perte et qui pour se soutenir doit absoluraent s'elever et quitter l'ordre des choses communes, оu tl se trouvait si tranquillement insouciant, berce par son bonheur (Верно говорят, что великие мысли исходят из сердца; можно добавить: из сердца, пораженного великой потерей, и которое, чтобы устоять, должно возвыситься и покинуть круг обыденного, где оно пребывало в спокойной беспечности, убаюканное счастьем. - фр.). С таким воспоминанием, какое вы имеете, с таким сокровищем, которое не многим достается в свете, не могу представить себе, чтобы вы могли чувствовать совершенноеодиночество. Кому же верить невозможности разлуки, если не вам? Прекрасная жизнь, которой вы были свидетелем, есть самое ясное убеждение, что она не миновалась. У вас в сердце должны быть умилительные надежды, успокаивающая вера; все это наполняетжизнь, и душа имеет всегда свою пищу. Прошедшее не исчезло; милое из присутственного сделалось невидимым, но за то и не подверженным изменениям; жертва принесена, но этой жертвой куплена высокая мысль, что уже не будет изменения для того, что теперь вечно остается нашим. С такой верой можно жить, ни в ком такая вера не может быть так тверда и ясна, как в вас. Великое счастие, что я нашел здесЬ Александра и Сергея. Наше вместе стоит десяти докторов". - Приписка 12 января (1827 Г./31 декабря 1826 г.): "Мечтательное в жизни миновалось. Многого, что было самое драгоценное, нет уже в ней, она не потеряла своей цены от этого, ибо никогда не должна потерять ее, но потеряла много прелести, место которой заступит строгая деятельность. Завтра новый год, вы встретите его со слезами и с молитвою к нашему доброму гению, который невидим, но нас не покинул. Прекрасная жизнь его у нас в душе. Благодарность ему за эту прекрасную жизнь никогда в ней не изгладится. Завтра вы верно вспомните о нас. Мы принадлежим к семейству Карамзина, и теперь мы все его семейство; хотя его с нами нет, но он в нас по-прежнему. За него ничего временного уже бояться нельзя, об нем только можно думать с чистым, высоким чувством, в котором уже не может быть изменения! Для нас есть и случай и несчастия, для него одно неизменное, благодарное воспоминание"**...

   ______________________

   * Соч. Жуковского, 7-е изд. Ефремова, т. VI, стр. 510 след.

   ** Письмо это внесено Ал. Ив. Тургеневым в его дневник 1826-1827 года, откуда и сообщается. В тот же дневник, после отметки, что Тургенев выезжает сегодня утром 27 августа из Францбрюна, внесено письмо Ж(уковского) о К(арамзине), обращенное к ГосуДарыне по поводу смерти Карамзина. Это отрывок из письма Жуковского к имп. Марии Федоровне, Эмс 14/26 июня 1826 г. (Русский Архив 1896 г., N3, стр. 457 след.), начиная со слов: "Вы потеряли друга" и до конца. Начало печатного письма ("немедленно по прибытии моем на место моего назначения") напоминает начало неизданного французского, обращенного на следующий же день (15/27 июня) к имп. Александре Федоровне (Arrive a ma destination je m'empresse de profiter и т.д.).

   ______________________

   Таково было настроение друзей.

   В кружке графини можно было отвести душу: здесь веяло лаской и стариной. "Третьего дня был у графини Рек, где видел и Тидге, - пишет Ал. Тургенев в дневнике под 9 декабря 1826 г. - Добрая, умная и любезная старушка, живущая воспоминаниями о прежних друзьях - и беседою с немногими оставшимися, верными спутниками в жизни - и целительными водами. Изъявила радушие при свидании со мною, говорила о поэзии, о законодательстве, о Шекспире и Шиллере, о немецкой философии и о влиянии оной на все явления в словесности и даже в гражданском быту Народа". 19 декабря беседа шла между прочим о религиозных вопросах: о иезуитах и происках католиков, о М-те Kriidener, о Сократе и Христе, "о Неандере, который советовал не читать философии и держаться только Мендельсона и Гарве". "Пели элегию Тидге на смерть сестры Нашей доброй Рек, герцогини курляндской, Der Ostermorgen, на которую Нейком сочинил прекрасную музыку. Одна из дам, составлявших хор, дочь Платнера, другая внучка его. И в стихах Тидге много поэзии и чувства... Кто-то пел: DerErlkonig (Лесной царь) и другие стихи Гете: Wie kommt's, dass du so traurig bist? (Как случилось, что ты так печальна?) Мелодия отвечала содержанию этой меланхолической песни", - и Ал. Тургенев грустно раздумался о брате. "После музыки Тидге читал "Весну" Клопштока, и высокое благочестие поэта меня успокоило, возвысило дух мой (примечательно, что в старости Клопшток был совершеннейший поэт лирический, нежели в молодости его; он же и в 70 лет пел любовь его 13-летнего возраста с чувством первой любви). Потом прочел он и свою пьесу, одну из лучших: сражение при Кунерсдорфе, элегия"*.

   ______________________

   * Рассказ о посещении графини 19 декабря разбит в дневнике на две записи, в третьей - выписки из Ostermorgen и Kunersdorf. В письме из Дрездена декабря 1826 г., напечатанном в Московском Телеграфе 1827 г., ч. XIII, N 2, стр. 162 след. (Подпись Э.А. = Эолова Арфа, арзамасское прозвище Ал. Тургенева), Тургенев обещал поговорить о графине Рек и ее вечерах. "У нее живет поэт Тидге, который вчера прочел нам две первые песни своей Урании. В них много прекрасных стихов и высоких мыслей".

   ______________________

   29 декабря у графини "после обеда читаны некоторые песни из шуточной поэмы Баггезена, после смерти его изданной: Der Siindenfall (Грехопадение) в 12 песнях3, где он осмеивает часто философию темную немцев, особливо Фихте, и еще темнейшую терминологию их. Рождение Евы забавно".

   ______________________

   * Adam und Eva oder die Geschichte des Sundenfalls. Ein humoristisches Epos in 12 Gesangen. Mil Vorwort von G. J. Goschen. Lpz. 1826. Больной Баггезен был в Дрездене в сентябре 1826 г. на пути в Копенгаген, где и скончался 3 октября.

   ______________________

   Поклонник Клопштока, Виланда и особенно Фосса, Баггезен относился отрицательно к новым течениям немецкой литературы, особенно к романтикам и мистикам, которых осмеял в Альманахе 1810 года4, за что, как известно, Арним покарал его в своей "Grafin Dolores", в типе Waller'a.

   ______________________

   * Der Kartunkel oder Klingklingel-Almanach. Ein Taschenbuch fur vollendete Romantiker und angehende Mystiker. Auf das Jahr des Gnade 1810. Tubingen, Cotta.

   ______________________

   В салон графини Жуковский приносил знакомый нам альбом, с пометой на первом листе 1820 г. 16/28 декабря. Берлин; к четвертому приклеено, среди веток засохшей Laridlergras, письмо великой княгини 22 июня 1819 г., в котором она дала Жуковскому тему для его "Цвета Завета" - цвета воспоминаний*. 12 января 1827 г. Тидге внес в этот альбом двустишие по адресу Жуковского, такого же "величателя женщины", как он сам:

  

   Sie, die heilige Kunst, ertiebt das Leben zur Wahrtieit,

   Was die Wirklichkeit nahm, giebt sie dem Leben zurtick.

   Rufe das Wort zuweilen mein Andenken zuriick in das Herz meines edlen Frauenlobs. С.A. Tiedge, Dresden 12 Jan. 1827.

  

   (Святое искусство поднимает жизнь до истины, оно возвращает жизни то, что отняла реальность. Пусть слово иногда вызовет воспоминание обо мне в сердце моего благородного величателя женщин. К.А. Тидге, Дрезден, 12 января 1827. - нем.)

   ______________________

   * Об этом-то альбоме ("ваш альбом") говорит, вероятно, Жуковский в черновом письме к вел. княгине (Дрезден 4/16 июня 1821 г.), первом из напечатанных в Щукинском сборнике вып. I (1902 г.), стр. 66 след., с ошибочным адресом: вел. кн. Николаю Павловичу. Сл. выше стр. 255 прим. 1. Письмо великой княгини напечатано мною в моей заметке "Цвет Завета", Литературный Вестник, т. V, 1903 г., кн. 3, стр. 299.

   ______________________

   В тот же день, на обороте листа, к которому приклеено письмо вел. княгини, графиня, очевидно ознакомившаяся с его содержанием, написала следующее: In Beziehung auf das Grashalm, welches unsere erhabene Kaiserin Alexandra zur schonen Aufgabe eines Liedes fiir sie machte, wage ich es auf dem nahmlichen Blatte die Gefuhle meines Herzens hinzuschreiben:

  

   Der Friede, der bei Engeln wohnt,

   Wird nie dem edlen Herzen fehlen!

   Es giebt ein Reich hienieden, wo er thront -

   Es ist das Reich der schonen Seelen.

   Dresden den 12-ten Jan. 1827. Elise von der Recke, geborne Reichsgrafin von Medem.

  

   (Что касается стебелька, который наша возвышенная императрица Александра превратила в прекрасную тему песни к себе, то я осмелюсь приписать на том же листе чувства моего сердца: Покой, пребывающий с ангелами, всегда будет присущ благородному сердцу! В здешнем мире есть царство, где оно царит, - это царство прекрасных душ. Дрезден, 12 января 1827. Элиза фон Реке, урожденная имперская графиня фон Медем. - нем.)

   "Вчера проводили мы вечер у больного поэта Тидге, в доме гр. Рек, и болтали о литературе старой и новейшей немецкой, - писал Ал. Тургенев брату Николаю (10 февраля 1827 г.). - Тидге и гр. Рек многих или почти всех знатнейших литераторов знали и прожили весь славный век немецкой словесности и сами в нем участвовали. Анекдоты их о прежних литераторах и авторах немецких любопытны. Они жили в согласии и в дружбе и мало или редко ругались в журналах и брошюрах. В одном Веймаре гр. Рек нашла холодность и взаимную недоверчивость. Других же славных авторов Тидге называет братьями, под одним лавровым древом покоившимися". Тидге рассказал анекдот о Багтезене и прочел свои последние стихи к Другу:

  

   Lass dich von der Unnatur

   Neuer Singerer nicht storen!

   Sing uns Wahrtieit und Natur!

   Wird durch dich ein Herznur besser,

   Heller eine Seelenur,

   Blicke froh dann aufs Gewasser,

   Wo dein Lebensschifflein fuhr.

  

   (He обращай внимания на фальшь новых певцов! Пой нам правду и природу! Если благодаря тебе станет лучше хотя бы одно сердце, светлее хотя бы одна душа, - бодро взирай на воды, по которым плывет кораблик твоей жизни. - нем.)

   На другой день Тидге должен был прочесть у графини свою еще не напечатанную сатирическую поэму в 4-х песнях, "коих предметы: свет, литература, философия, деньги, словом все, что составляет жизнь и хлопоты человека в свете".

   В этом приюте Жуковского любят. На стене висит его гравированный портрет, рядом с портретом Тургенева; как-то раз графиня заметила Тургеневу, что его профиль смотрит на портрет Бёттихера, такого же полигистора, как и он, а профиль Жуковского - на Клопштока, и Тургенев особенно рад за соседство друга*. По дороге из Дрездена Жуковский читает "profession de foi M-me de Recke" (символ веры мадам де Реке), может быть, ее "Gebete und religiose Betrachtungen" (Молитвы и религиозные размышления) (Berlin, 1826 г.), и несколько полемизирует с ней, между прочим, относительно значения молитвы и обряда**.

   ______________________

   * Письмо к Ник. Тургеневу 16 августа 1827 г.; сл. еще письма 9 и 31 августа.

   ** Сл. Дневники В.А Жуковского 1. с. стр. 192-3 и прим. 3 на стр. 192.

   ______________________

   За тихими дрезденскими днями последовала сутолока Парижа, куда за Жуковским направились и братья Тургеневы и где Сергей Тургенев вскоре скончался. Это бросило печальную тень на Парижское пребывание. "Je passerai tout le moins de Juin a Paris, - , писал Жуковский государыне, - mais je sens que je ne profiterai pas autant de mon sejour, que je l'aurais pu faire avant notre malheur... C'est une maladie de langueur, qui empeche de prendre aucun interet a ce qui vous entoure (Я проведу весь июнь в Париже, но я чувствую, что не извлеку такой пользы из моего пребывания там, которую мог бы извлечь до нашего несчастья... Апатия лишает всякого интереса к окружающему. - фр.)", - говорит он о себе. Кое-что и кое-кого он видел, понял и угадал Париж, вспоминал впоследствии кн. Вяземский, имевший в руках его парижский дневник*. Он знакомится с городом, посещает лекции, палату депутатов, школу глухонемых, интересуется сценами в суде исправительной полиции и записывает свои театральные впечатления. Но его личное знакомство ограничено: Шатобриан, Ламартин и "другие видные лица" не могли привлечь Жуковского, замечает князь Вяземский: его кружок - кружок Гизо и его приятельницы, графини Разумовской, дружески связанной с Тургеневыми; набожный филантроп Дежерандо; Гизо - человек мысли, убеждения и труда, не рябивший в глаза блесками французского убранства. Он был серьезен, степенен, протестант вероисповеданием и всем своим умственным складом, человек "возвышенных воззрений и стремлений, светлой и строгой нравственности и религиозности. Среди суетливого и лихорадочного Парижа он был такое лицо, на котором могло остановиться и успокоиться внимание путешественника, особенно такого, каким был Жуковский"**. Жуковский был уже в Эмсе, когда графиня Разумовская писала ему о христианской кончине М-me Гизо, которую Жуковский оставил умирающей: она велела сказать Тургеневу и Жуковскому, что желала бы видеть их здесь, что они для нее не иностранцы, а родные, благородные души. И графиня Разумовская прибавляет от себя: "Вы водворились здесь, как будто составляете для них важнейшее в жизни. Vous etes transparent, bon Joukovsky: on vous aime vite et avec securite (Вы прозрачны, милый Жуковский: люди к вам привязываются быстро и прочно. - фр.)"***.

   ______________________