Веселовский Александр Николаевич - В. А. Жуковский. Поэзия чувства и "сердечного воображения"

ердцем по Невской набережной, досадовал, для чего меня нет в Москве. Она не ожидала, что мы скоро увидимся, и очень была печальна, весь день проплакала. Прости, мой милый друг, пишу о тебе редко, но не проходило еще ни одного вечера, в который я бы не думал о тебе; это одно может размягчить меня и, досадуя на себя иногда целый день, я после мирюсь с собою и засыпаю с добрыми чувствами, с новым расположением ко всему доброму. Что, если б не уверенность, что я любим тобою, я бы, право, часто не находил в себе внутреннего спокойствия и роптал на Провидение, зачем не сотворен я с лучшим характером. Прости, единственный друг мой, прости"*. Мысль о далеком друге поддерживает его, ее советы удерживают его "от многого", и это наполняет его самодовольством; графа 3/15 февраля (день ангела Анны Михайловны) наполнена в дневнике двумя словами: "3-е февраля!"**. - По смерти Андрея его отношения к Соковниным вспомнились ему по связи с братом и ему живо представилось, как он вошел в их дом, "был принят отменно ласково, всегда ездил туда с некоторым удовольствием и для того же самого хотел, чтобы и брат разделял его. В первый раз приехали мы туда вместе, когда еще никто не знал его, но скоро, скоро все переменилось, и брата также узнали и полюбили. Мы и Жуковский и Костогоров*** были там часто, брат и я так любили ездить туда, что мы наконец считали за пожертвование, когда один другому уступит сегодня туда ехать одному в случае, если обоим невозможно. Следующее время, обстоятельства слишком свежи в моей памяти, чтобы я мог еще писать об этом. Знаю только, что Соковнина связана с братом еще больше, что мы еще больше узнали любовь нашу, цену нашего братства, узнали, что мы можем и умеем сделать друг для друга величайшее пожертвование. Что других могло разлучить, расторгнуть на веки друга от друга, то самое нас теснее связало, приближало, и мы мечтали быть подобны Лопухиным. Желал бы я только, чтобы письма мои к нему из Москвы и из Геттингена сохранены были; они могут служить ему и мне верным панегириком (я ведь пишу сам себе); в них могут видеть и понимать любовь братскую"****.

   ______________________

   * Дневник 25 января / 6 февраля 1803 года.

   ** Сл. Дневник под 2, 5 и 8 февраля ст. ст. 1803 г.

   *** Товарищ Жуковского и Тургеневых по Пансиону.

   **** Дневник 9/ 21 ноября 1803 года.

   ______________________

   В 1802 - 1803 годах братьев не было в Москве: один в Петербурге и Вене, другой в Геттингене, а Жуковский бывает у Соковниных, играет у них в театре, играет в фанты и пишет экспромт к глазам Анны Михайловны:

  

   Твои глаза хвалить мне должно.

   Филлида, я готов хвалить,

   Но как? Стихами невозможно,

   А сердцем - сердце лишь молчит,

   Его молчание яснее говорит.

   Анна Михайловна отвечала:

   Молчанье не бывает яснее языка,

   Чем больше чувствуешь,

   Тем больше говоришь,

   И то, что нравится, о том не умолчишь.

   Жуковский заключает:

   Оставим разуму искусство говорить,

   Пусть сердце чувствует, вздыхает и молчит*.

  

   Анна Михайловна любила писать шутливые стихотворения, как любил писать их и Жуковский, сам валявшийся над ними со смеха**; не прочь была и посентиментальничать: она и сестра велели вырезать для А.П. Зонтаг девиз на печати: лампаду с надписью: Не блеск, а польза***. Сохранилась юмористическая записка Жуковского к Анне Михайловне из той поры****: "Покорно благодарю вас за коврижку. Она не только прекрасна, но бесподобна, несравненна, потому что от вас! Я ел ее с такой приятностью, с таким восхищением, что не увидал, как съел. Так все скоро проходит в свете; одно только не пройдет вечно, и то не в свете, а во мне***** ... Катерина Михайловна в своем письме пишет ко мне, что хорошо радоваться любовью других, если своего предмета нет, а я, хотя и имею предмет милый, достойный любви, но не радоваться, а плакать должен. Пожалейте обо мне. Вы так жалостливы - и безжалостны. Прочтите еще раз для памяти песню: Филлида, я любим тобой, а после нее Послание к ..А

   Эти две пиесы неразлучны! Но вы, я думаю, о них и позабыли! Бог вам судья!"

   ______________________

   * Отчет Имп. Публ. библиотеки за 1893 г. стр. 122. Эти стихотворные шутки следует отнести к 1802-1803, не к 1803-4 годам. Смерть Андрея Тургенева (в июле 1803 года) исключает шутливый характер экспромтов и письма.

   ** Сл. там же стр. 135 письмо А. П. Зонтаг к А. М. Павловой 7 мая 1850 г.

   *** Там же стр. 180-181: Зонтаг к Павловой 10 апреля 1849.

   **** Там же стр. 122-123.

   ***** Точки в подлиннике.

   ______________________

   "Вы так жалостливы - и безжалостны" - это объяснение в любви, пока на степени флирта. "Об Анне Михайловне бойся думать! - писал Жуковскому Андрей Тургенев. - Стыдись, брат, и пожалей о нас и о себе" (письмо конца 1801 г.); "будь доволен своим, - читаем в другом письме, - и не отнимай чужого. Ты хочешь владеть и там и там, а у брата хочешь отнять то, от чего, право, он счастлив. Не думай и разделить этого, у него нет другого, а у тебя есть, может быть, очень много". Но ему жаль и приятеля; "только смотри, чего ты лишаешься! смотри несчастный!.. Но если только ты любишь, то нельзя быть спокойным в таком положении... Не усмиришь сердца. Или можно?"

   Сентиментальная amitie amoureuse допускала "там и там";Жуковский готов был увлечься в Москве Анной Михайловной, и в тоже время сентиментальничал с Марьей Николаевной Свечиной, которой заинтересовался и которую видимо воспитывал по программе чувствительности, как позже М.А. Протасову. Теперь Свечина жила в Петербурге с мужем и сестрой Авдотьей Николаевной, там же служил и Андрей Тургенев. Жуковский, оставшийся в Москве, рекомендовал его в семье, и Тургенев осматривается в ней, знакомится с отношениями, входит в интересы друга, беседует о нем с Марьей Николаевной, передает письма, сам увлекается чужим чувством. По-видимому, между супругами не было единения душ и миросозерцания: это был mariage de convenance (брак по расчету - фр.), из которого Марья Николаевна рвалась. "Они должно быть счастливы dans l'interieur, потому что веселы, - пишет другу Тургенев; - он все бранит Карамзина... но муж и она - два инструмента совсем на разных тонах: он балалайка, может быть, очень стройная и звонкая, она арфа. Я смотрел на них вместе и чувствовал, что не так бы должно быть, если бы в этом мире царствовала гармония. Я знаю другой инструмент, который мог бы аккомпанировать, но ... вздохнем оба от глубины сердца". Марья Николаевна сказывала Тургеневу, что Жуковский написал ей очень важное письмо, в котором велит ей читать Руссо; как бы хорошо было, если б Жуковский поселился в ее семье! (конца 1801 г.). - В другой раз беседе Тургенева с Марьей Николаевной мешал муж. Она собиралась куда-то ехать с визитами, но по просьбе Тургенева осталась. "Я сказал, что ты переводишь Вольтера. Она: А он обещал мне, что никогда не будет любить Вольтера. Я: Он, поверьте, совсем его не любит, а Руссо его наставник". Муж восставал против Руссо; наконец он куда-то вышел, и они остались вдвоем. "Она: Я никогда не думала, что Василий Андреевич мог полюбить Вольтера. Я: Поверьте, что он его не любит и не может любить по своему сердцу. Она: По его чувствам, по его расположению души (с некоторым жаром и скоростью). Несколько помолчав, она: Какой он милой! (с чувством и неизъяснимой приятностью). Я: Я не знаю человека с таким добрым и чувствительным сердцем. Она: Только как часто он бывает задумчив!" (письмо начала 1802 г.). Марья Николаевна сказала ему как-то, а он сообщает другу: "ей жаль, что ты все грустишь, и стихи такие написал, из которых видно унылое и горестное твое расположение духа" (13 февр. 1802 г.). Либо он говорит ей, что Жуковский пишет оду, "и что первый куплет самый отчаянный. Что с ним сделалось? сказала Марья Николаевна, отчего в нем это расположение? Он прежде был не таков? Вспомнила о Греевой элегии, которую называет прекрасной*. Я показываю, будто не читал твоих писем к ней, удивлялся, как ты не писал к ним о ваших театрах, и сказал, что ты играл в пенсионе и у Соковниных. Куда делась его робость? говорит Авдотья Николаевна. Я уверил, что ты все такой же мизантроп". - В лице Марьи Николаевны, "право, было что-то небесное, - говорится в том же письме. - Она была в белом. Какая-то томность, при свечах, делала ее пленяющею. Но я смотрел на это, как бы смотрел - на что бы? напр., на луну, на звезды, на испещренный луг; и тень желания не прошла по моему сердцу?" (декабря 1801 г.). Неужели Марье Николаевне не больно жить с глупым мужем ради средств? спрашивает себя Тургенев; "это не мешает мне ее очень любить; право, она премилая", спросись своего сердца, пишет он другу (9 марта 1803 г.), ради которого он старается "гармонировать" даже с мужем (1 апр. 1802 г.).

   ______________________

   * Элегию Жуковского Марья Николаевна знала, очевидно, в первой редакции, тогда не напечатанной: "Сельское кладбище", посвященное Андрею Тургеневу, явилось в Вестнике Европы, декабрь 1802 года N 24. Андр. Тургенев благодарил за посвящение в письме из Вены 7 янв. 1803 г. "Завтра напишу к Жуковскому и поздравлю его с титлом любезного переводчика Греевой Элегии" (Дневник Ал. Тургенева 20 июня / 2 июля 1803 года).

   ______________________

   Но ей в самом деле больно. "Посылаю тебе письмо от Марьи Николаевны, - пишет он Жуковскому, - я читал его, был очень тронут и читал в такую минуту, что мне и самому было очень грустно. Она чувствует, видно, свое состояние и не ослеплена ни мало в рассуждении мужа. Uberall betrogene Hoffnungen, uberall zernichtete РШпе (Повсюду обманутые надежды, повсюду разрушенные планы. - нем.), говорит Вертер. Каково ей, должно быть, видеть перед собою такую будущность навсегда, может быть! Она, право, похожа на Франциску фон Штернах в "Донамаре"*, и даже по этому письму. Помнишь, как та описывает в письме своем лета своего детства, с ним проведенные? Кротость в ней та же, и это кроткое чувство своей невинности и, вместе, прощения тем, кто ее гонит или кто причиной ее несчастия! Я не могу изъяснить, как это чувство для меня мило, как я люблю себе воображать его; как я вместе и печален и как мне однако ж и приятно видеть его в Катерине Михайловне (Соковниной)! Как она любит меня и совсем мне предается, когда я чувствую себя столько виновным в рассуждении ее! Однако ж теперь нет! Я узнал ее, узнал всю цену души ееи узнал навсегда. Какое чувство изображается в ее письмах и как я мало достоин ее!" И он снова зовет Жуковского в Петербург, к Свечиным: он усладит участь Авдотьи Николаевны; за ней увиваются какие-то гвардейские офицеры, Жуковский побережет ее, "если уж не поздно - и если я не брежу... Si Sophie est tombee (если Софи пала)..., говорит Эмиль". "Но и для одной Марьи Николаевны ты должен приехать: она любит тебя, как брата, а ты любишь ее как бы то ни было; между вами самая святая и невинная связь. Sa vertu (ne court) pas l'ombre de danger et vous pouvez adoucir son sort par votre (amine?). Et vous ne vien-drez pas? (Ее добродетель (не подвергается) и тени опасности и вы можете облегчить ее участь своей (дружбой?). И вы не приедете? - фр.) Кому здесь понимать ее? Ты должен приехать и быть здесь"(письмо 22 января 1802 г.). Ал. Тургенев знал об этих отношениях Жуковского и записал в своем дневнике под 13/25 января 1803 г.: "Сегодня Бутервек на лекции описывал характер Петрарки и платоническую любовь его к Лауре. Какое разительное сходство с характером Жуковского! Кажется, что если б мне надобно было изобразить характер Жуковского, то бы я то же повторил, что Бутервек говорил о Петрарке. И Жуковский точно в таком же отношении к Св(ечиной), в каком Петрарка был к его Лауре или к M-mede Sade".

   ______________________

   * Роман Бутервека, Graf Donamar. Briefe geschrieben zur Zeit des siebenjarigen Krieges in Deutschland (Граф Донамар. Письма, написанные во времена Семилетней войны в Германии). Herausgegeben von E. R. Т. О. В. Н. Е. W. R. Gottingen 1791-1793, три тома. "Знаешь ли, что Бутервек, который здесь читает эстетическую лекцию, есть тот самый, который написал Дон Амара, которым вы так некогда восхищались?" Приписка А. С. Кайсарова к (неизданному) письму Ал. Тургенева к Жуковскому 7 ноября 1802 г.; ел. (неизданное) письмо Ал. Тургенева к Жуковскому 22 января 1808 г.

   ______________________

   "Если бы исполнились все те желания, qui se forment a ton compte (которые скапливаются на твой счет - фр.), ты был бы не из последних счастливцев, - пишет Тургенев, очевидно, о Марье Николаевне. - Читай чаще панегирик кн. Долгорукого всеутешительному русскому слову авось - и ты верно будешь покоен" (1802 г. 6 февр., приписка в письме Ал. Ив. Тургенева). Он беседует с ней о религии, о моральных материях; и она говорит: "Боже мой, как для меня приятно говорить о религии, как это утешительно для сердца!.. Боже мой, как мне жаль, что здесь нет Василия Андреевича, я так привыкла к нему". А Авдотья Николаевна, которую Тургенев оберегал от офицеров, каталась верхом в их обществе, играла Тургеневу на гармонике "Выйду ль я на реченьку", "Я по жердочке шла", "Вечор был я на почтовом на дворе" - и подарила ему бумажку с красивыми краешками, которую он посылает брату: пусть отправит Жуковскому в деревню (письмо 1802 г.; об Авдотье Николаевне еще в письме 21 марта).

   Когда лет двенадцать спустя Марья Николаевна вновь очутилась на пути Жуковского, ее было не узнать, но ее прошлое просвечивает в ласково-двуличной характеристике, которую дал ей тогда Воейков:

  

   Нет, милая, не все ты победила страсти!

   Согласен, над тобой любовь лишилась власти,

   Прошло желание талантами блистать,

   Пленять и ослеплять;

  

   Но, бедных, страждуших и сирых к утешенью,

   Осталась страсть - к благотворенью*.

  

   Екатерина Михайловна Соковнина, о которой упоминает одно из приведенных выше писем Андрея Тургенева, была предметом его юношеского увлечения. Два сентиментальных романа разыгрывались параллельно, издали, в буквальном смысле - романы в письмах. На этот раз Тургенев в Петербурге, Жуковский ведет его сердечное дело в Москве. Мы знаем, что Александр Тургенев ввел брата в дом Соковниных; когда написано было следующее письмо Андрея к Жуковскому, знакомства еще нет, но Андрей его желает; мы увидим, по какому романическому поводу. Анна Федоровна Соковнина потеряла мужа, и эта утрата поразила одну из ее дочерей. Ничто не могло ее утешить; когда семья переселилась в другой дом, дочь не могла в нем жить, не находя в нем les traces de mon pere (следов моего отца - фр.). Она хотела уйти в монастырь, наконец, однажды ночью вылезла из окна, ушла в село Никольское (в 12-ти верстах от Москвы) и поселилась в доме одного знакомого крестьянина, взяв с собою Руссо и Библию. "Представь себе, брат, какая нежная, глубокая любовь!.. Я бы желал узнать ее лично. При всяком подобном случае я досадую на себя; ты знаешь, за что. Признаюсь, все бы будущие и прошедшие радости моей жизни отдал за ее чувства". Он утешается тем, что задумал посвятить ей перевод Вертера; но это надо держать в тайне. Вот и посвящение: "Тебе, которая навсегда отказалась от радостей мира, чтобы проливать слезы о незабвенном родителе, которая, получивши от неба сердце, умела любить нежно, познала всю сладость сего драгоценнейшего дара небес и, наконец, посвятила его вечной горести до блаженного соединения с тем, для кого оно билось, - тебе посвящаю это изображение пламенной, злополучной страсти! Ты меня не знаешь, но если чтение этой книги займет на несколько минут твое внимание, если она усладит скорбь твою, то знай, что я щедро награжден тобою. С дыханием благодатной весны да прольется кроткое умиление в твоем сердце; ороси сладкими слезами первый цветок весенний и принеси его в дар памяти незабвенного друга. Да оживится в растроганной душе твоей мысль о той вечной, неувядаемой весне, которая воссияет для тебя некогда в другом счастливейшем мире и возвратит тебе его навеки" (письмо 1799-1800 г.).

   ______________________

   * "К М. Н. С - ой". Село Муратове 1814 г. Напечатано в Славянине ч. XIII (1830 г.), стр. 140.

   ______________________

   Дело идет, по-видимому, об Екатерине Михайловне Соковниной, которой полны письма Андрея Тургенева. Он познакомился с нею, вошел в семью, увлекся, а она его полюбила; у нее к нему "страсть", сентиментальная, кротко отдающаяся, покорно выжидающая, что пошлет судьба, лишь бы ее любили; она также напоминает нам Франциску фон Штернах. Андрей Тургенев объяснился с ней, сделал какие-то шаги, и это его нравственно связало. А между тем ему пришлось ехать в Петербург, отношения поддерживались письмами; на этот раз передатчиком и посредником был Жуковский. - "Что-то, брат, мне готовится? - писал он ему, - я уверен, что ты примешь участие, разделишь со мною судьбу мою" (18 мая 1802 г.). Лишь бы письма не попали в руки брата Екатерины Михайловны: "постарайся об этом с братом (Александром Ивановичем Тургеневым); скажи хоть в шутках, отдавая: смотрите ж, никому не показывайте" (декабрь 1801 г.). Между тем батюшка доведывается у него, нет ли у него какой страстишки (18 мая 1802 г.), подозревает его в "шашнях сентиментальных" (письмо того же года), а в Петербург дошли нелепые слухи, будто он в связи с Екатериной Михайловной, и он тревожится: надо предупредить дальнейшие беды, лучше писать пореже. "Я пишу к ней, я не переменю своего намерения, что ни будет" (3 февр. 1802 г.). Екатерина Михайловна также писала ему; и он посылает копию с ее письма Жуковскому, с просьбою не показывать его никому, кроме брата (Александра Ивановича). "Письмо ваше, от 24-го ноября, у меня, - говорит Екатерина Михайловна, - Жуковский описал вам мой разговор, мои мысли, но вы знаете, что все здесь неверно, как все наши предприятия разрушаются, даже те, которые уже приходят к концу; а мы с вами теперь так далеко друг от друга, так надолго! Я так мало от себя завишу, окружена людьми разных предрассудков. Какая же после всего этого надежда? Конечно, мы можем мечтать, но не основываясь на мечтах своих. Я знаю вам цену, поверьте этому, и знаю также, что я ни с кем так счастлива быть не могла, как с вами. Но к чему нам знание? Судьба строит все по-своему. Испытав так много непостоянства ее, я уже верного ничего не полагаю. Будьте веселы, спокойны, счастливы. На что быть для меня несчастливым? Мы будем стараться сделать друг друга счастливыми и пользоваться жизнию. Но ежели судьба нас определила на другое, то мы заранее к тому приготовимся. Меня никакая ее жестокость не удивит. Вы правду сказали, что мы имеем мало радостных минут в жизни. Опытность сушит сердце; а я так много испытала! Вас еще другая эпоха ожидает, как говорит Карамзин в VI-й части. Слава! Стремитесь за ней, и она вас утешит в неудаче первой. А мне остается attendre et puis raourir (ждать и потом умереть - фр.). Но не огорчайтесь обо мне. Надежда еще не умерла в моем сердце, и я еще мечтаю" (в письме к Жуковскому декабря 1801 г.).

   Письма Тургенева говорят, какие сердечные тревоги он переживал: "Все меня обвиняет", - жалуется он другу (3 января 1802 г.); тронут словами Екатерины Михайловны, которые привел в своем письме Жуковский: "что она рада всем угождать и пр., быв уверена в любви моей" (3 февр. 1802 г.). "Прилагаю при сем письмецо к Екатерине Михайловне. Отдай, брат, сам; vous у verrez, si elle vous le montre, combien raon ame est agitee! Ah, mon cher ami! (вы из него увидите, если она вам его покажет, как возбуждена моя душа! Ах, мой дорогой друг! - фр.)" Да пусть Екатерина Михайловна сыграет прилагаемый марш на тему: "два человека рассуждают о горестях жизни"*. Понятно увлечение Тургенева такими сюжетами, как Элоиза (и Абеляр?) или Геро и Ле-андр: "Слышали ли вы о валдайской Геро и Леандре? Влюбленный монах всякую ночь переплывал через озеро; свечка угасла, он погиб. Козл(овский?) прекрасно это опишет. Начало прекрасно, прекрасно" (письмо 1802 г.). Понятны и вопросы: "что делает Катерина Михайловна? Когда воображаю ее, ее горести!". Что она делает, "что она говорит с тобой?" - 21 марта 1802 года Тургенев спрашивает Жуковского (из Петербурга): "Что, брат, она? Se croit elle hereuse? Est-elle con-tente? (считает ли себя счастливой? И довольна ли она? - фр.) и здорова ли? - "Я здесь живу так счастливо, как может мне позволить внутреннее расположение моего духа и сердца и то понятие, которое я составил себе о счастии. Обстоятельств внешних нельзя лучше желать, но если внутренняя гармония не отвечает наружной, если инструмент, сколь ни хорошо настроен, то играть им не умеют?" (к Жуковскому 7/19 января 1803 г. из Вены). Еще сбираясь в Вену, он велит Жуковскому сказать Мерзлякову, что получил его критику на "Радость", и как бы порадовался; сам он стал теперь покойнее, "но вообще, брат, не радость теперь чувство души моей, радость состоит в мечтательности, а мне кажется теперь мечтать не о чем, но за то другого рода радость та, что я жертвую своею радостью. Жертвую! Если бы я имел истинную чувствительность и доброту, мог ли бы я сказать это? Но за что же мне обвинять себя, когда я сотворен так? Ах! разве бы я не мог преодолевать себя? Вот сколько вопросов, сомнений, противоречий!.. Как будто какой-нибудь герой, говорю тебе о пожертвованиях! С таким малодушием всякий должен бы этому смеяться; но ты не будешь".

   ______________________

   * Это письмо датируется указанием на траур по поводу - "кончины родителя нашей императрицы". Отец Елизаветы Алексеевны, сын великого герцога Баденского, Каола Фридриха, скончался 15 декабря 1801 года, разбитый лошадьми в Стокгольме.

   ______________________

   Письма из-за границы к "известным особам" (сестрам Соковниным) передаются, по-прежнему, через приятелей*. "Что Соковнины? - спрашивает Тургенев из Вены 20 сентября / 2 октября 1802 г., - веселы или печальны?.. Как, брат, все пойдет и чем все кончится? Ты знаешь, о чем я говорю. Скажи мне твои мысли, твои догадки. Я теряюсь в тысячи возможностей, в тысячи препятствий, теряю надежду, бодрость и силу духа! Как я далеко зашел от одного неосторожного шагу! Но мое обещание тебе и мне самому свято, всегда свято для меня останется, в этом не сомневайся".

   ______________________

   * Сл. письма Мерзлякова к Жуковскому 13 октября 1802 г., Русск. Арх. 1871, N 2, стр. 0136.

   ______________________

   Женщины, которыми увлекались Андрей Тургенев и Жуковский, Свечина и Соковнина, Протасова и Воейкова, принадлежат к одному определенному типу; они какие-то страдательные, их радость, как для Тургенева, в "мечтательности", они - сильфиды или ундины, как выразился о Воейковой современник, они легко поддаются и формуются, когда к ним подойдет какой-нибудь "Владимир Ленский", "с душою прямо геттингенской", в котором ни шум веселий, ни науки не изменили души, "согретой девственным огнем", а чувство изощрено подходящими чтениями. Андрей Тургенев - это Ленский avant la lettre:

  

   Он верил, что душа родная

   Соединиться с ним должна;

   Что, безотрадно изнывая,

   Его вседневно ждет она;

   Он верил, что друзья готовы

   За честь его принять оковы...

   Что есть избранные судьбами

   Людей священные друзья.

   Что их бессмертная семья

   Неотразимыми лучами

   Когда-нибудь нас озарит

   И мир блаженством одарит.

  

   Негодованье, сожаленье,

   Ко благу чистая любовь

   И славы сладкое мученье

   В нем рано волновали кровь.

   Он с лирой странствовал на свете,

   Под небом Шиллера и Гете;

   Их поэтическим огнем

   Душа воспламенилась в нем,

   И муз возвышенных искусства,

   Счастливец, он не постыдил:

   Он в песнях гордо сохранил

   Всегда возвышенные чувства,

   Порывы девственной мечты

   И прелесть нежной простоты.

  

   Он пел любовь, любви послушный,

   И песнь его была ясна,

   Как мысли девы простодушной,

   Как сон младенца, как луна

   В пустынях неба безмятежных,

   Богиня тайн и вздохов нежных.

   Он пел разлуку и печаль,

   И нечто, и туманну даль,

   И романтические розы;

   Он пел те дальные страны,

   Где долго в лоно тишины

   Лились его живые слезы;

   Он пел поблекший жизни цвет,

   Без малого в осьмнадцать лет.

   (Евг. Онегин гл. 2. VII1-X).

  

   Андрей Тургенев скончался в Петербурге 8 июля 1803 года после кратковременной болезни, вызванной простудой и неосторожностью*; ему не было 22-х лет. Жуковский скорбит, что не был при кончине друга: "может быть, темное, и отдаленное воспоминание о тех, которые остались плакать о нем в этом мире, приходило оживлять его в некоторые минуты, свободные от физического страдания. Может быть, он желал нас видеть и воображал всех тех, которые будут несчастны, потеряв его! Но кого не утешит Иван Владимирович (Лопухин. - А.В.)! Он, конечно, облегчил тягость разлуки его с жизнию! Он усладил его надежды на бессмертие, на скорое свидание с теми, которых он любил в этом мире"**. "Андрей Иванович помнил нас без сомнения в последние минуты, - писал Жуковскому Мерзляков (24 авг. 1803 г.). - Ах, он умер очень тяжело. Природа долго боролась с болезнию; крепкое сложение причинило ему конвульсии; в четыре дня все совершилось... горячка с пятнами окончила жизнь такого человека, который должен был пережить всех нас"***. "Гневное небо долго для нас не прояснится, но мы найдем утешение в самих себе. Конечно, мы для Андрея Ивановича ничего не сделали, но погрузимся в свои чувства, спросим у своей совести, разве мы его недостойны? Разве не любили его? Разве забудем когда-нибудь? Нет, он для нас не умер, он жив в нашем соединении, которое разорвется только тогда, когда Небо захочет соединить всех нас троих"****.

   ______________________

   * "Распотевши поел мороженого" (Дневник Ал. Тургенева 22 янв. / 3 февр. 1804 года).

   ** К Ив. Петр. Тургеневу, 11 авг. 1803 года. В числе неизданных писем Ал. Тургенева одно написано в ответ на утешения Жуковского и друзей.

   *** Русск. Арх. 1871 г. N 2, стр. 0141-2.

   **** Там же, стр. 0146 (осенью 1803 года).

   ______________________

   Его кончина ощутилась в кружке как невознаградимая утрата: так много возлагали на него надежд. Карамзин интересуется им, ведет с ним беседу по поводу переписки Юнга с Фонтенелем, которую Тургенев сбирался переводить*; благосклонно встретил его Элегию, признав за автором вкус и чутье к поэтическому слогу; со временем он будет, конечно, оригинальнее "в мыслях и оборотах, со временем о самых обыкновенных предметах он найдет способ говорить по-своему"**.Это бывает действием таланта, возрастающего с летами". Отметив некоторые мелкие недочеты (в рифмах), Карамзин советовал и в безделицах исполнять условия, хотя бы затем, "чтобы несчастные стихотворцы не привязывались к счастливым". - Характеризуя Тургенева и Блудова, когда оба они служили в Архиве, Вигель записал в своих воспоминаниях***: "Другой юноша, о коем похвалы не гремели в московских гостиных, цвел тогда уединенно в семейном кругу и украшал собою молодое наше архивное сословие. Андрей Тургенев, со всей скромностью великих достоинств, стоял тогда на распутий всех дорог, ведущих к славе; какую ни избрал бы он, можно утвердительно сказать, что он далеко бы по ней ушел", если б не умер рано; кроме него, брата Александра и Блудова, "едва ли кто знал из моих товарищей", что есть уже русская словесность, а они жили в одном городе с Карамзиным и Дмитриевым!

   ______________________

   * Письма Каменева 10 окт. 1800 г. у Боброва I.e. т. 3, стр. 129-130. "Наше издание меня прельщает, во что бы ни стало я в нем участник. Мои письма Юнга и Ф(онтенеля) будут напечатаны" (К Жуковскому, вероятно, 1801 г.).

   ** Говорить не по-карамзински? Карамзин был против карамзинистов. "Я имел в голове некоторых иностранных авторов, - говорил он Каменеву, - сначала подражал им, но после писал уже своим, ни от кого не заимствованным слогом. И это советую всем подражающим мне сочинителям, чтобы не всегда и не везде держаться оборотов моих, но выражать свои мысли так, как им кажется живее. В письмах Измайлова заметил я несколько периодов, с меня копированных. Но ему простительно, он по-русски не читал ничего, кроме "Моих безделок" (письмо Каменева от ноября 1800 г. у Боброва, 1. с. стр. 148; разумеется Путешествие Вл. Измайлова в полуденную Россию в письмах. М. 1802 г.). - Ал. Тургенев читал в Геттингене Вестник Европы, которым снабжал его Шлецер, и ему приятно было встречать образованныйслог у многих своих соотечественников: "пусть большая часть из них пишет худо, пусть они будут самыми рабскими карамзинистами, все это будет иметь свою пользу". Интересно сличить эту заметку дневника 30 мая / 11 июня 1803 года с другой под 31 июля / 12 авг. того же года, результат беседы с Шлецером; "отдавая всю справедливость величественному, сильному слогу Ломоносова, не может он (Шлецер) не признаться, что и Карамзина слог в своем роде должен был сделать эпоху в России". Правда, говорит он, что для русских Ломоносов должен быть сроднее, "но зато и легкость и очищенность Карамзина от славянизма (который, однако, все ж должен служить основанием истинно русскому слогу) имеют свою цену (в выноске заметка: Если взять в рассуждение мнение Лихтенберга о языке, то вряд, ли оно будет выгодным для почтенного преобразователя русского слова: Die Sprache gehort der Nation unci mit dieser darf man nicht umspringen wie man will. (Язык принадлежит нации и с ним нельзя обращаться, как заблагорассудится - нем.). Следовательно, язык должен быть принаровлен к национальному характеру. Пусть легкость останется у французского, нежность у итальянского, а сила и важность должны принадлежать русскому). Разница видна, критиковал с усмешкой Шлецер, и в числе точек и тире, попадающихся на страницах сих двух авторов. У одного вряд ли на целую страницу увидишь более трех периодов, а следовательно трех точек, у второго десять и более, не считая тире и восклицательных знаков".

   *** Ч. I, стр. 175, 177.

   ______________________

   Весть о смерти Андрея Тургенева лишь поздно дошла до компании русских студентов, занимавшихся тогда в Геттингене; между ними были Ал. Ив. Тургенев и А.С. Кайсаров. Отсюда они писали Жуковскому и Мерзлякову: отчего бы и им не приехать, послушали бы Шлецера, Гейне, Бутервека*, Ал. Тургенев, которому в Геттингене стукнуло 19 и 20 лет, был в чаду немецкой науки, слушал Шлецера и Бутервека, Эйхгорна и Буле, ходил на лекции любимой им ботаники и - медицины, интересовался краниологией. Он набирается знаний, европейских идей, хочет быть их насадителем на родине; в нашей литературе его радует "свобода духа, несжимаемая ценсурою. Всем позволено рассуждать хотя бы то было и о тайной канцелярии, никто не боится не хвалить, когда надобно, Государя, но всякий охотно ищет к тому удобного случая, и, кажется, что писателям нашим приятно повторять имя Александра"**. Вернувшись в Россию он хочет "напечатать несколько книжек", которые могли бы "послужить к распространению в России политических, совершенно новых идей, которые не могли родиться при прежних правлениях"***. Другая мечта: описать свое путешествие в письмах, чтобы показать "те благодетельные для меня действия на всю жизнь мою от здешнего учения"****; письма из Геттингена, Парижа, Лондона, Вены, которые он сбирался издать, и все это посвятить "одному другу", если бы можно - с девизом "белой розы", значение которого было бы понятно лишь другу и ему*****. Он полон русского самосознания, народной гордости: Шлецер говорил на лекции о Петре Великом, который сорвал завесу, отделявшую север от южной Европы, и о последовавшем затем времени, когда при Елисавете скромным музам угрожало изгнание из России. "Теперь, напротив, продолжал Шлецер, какая деятельность в Государе рассаждать науки, какое рвение в дворянах соответствовать его благодетельным намерениям! Смотрите, вскричал Шлецер, указав на усаженную русскими лавку: вот тому доказательство!"******. В другой раз он упомянул на лекции о предке Тургенева, самовольно пострадавшем из любви к своему отечеству: "Петр Тургенев, вскричал Шлецер, был жертвою пламенной, истинной любви своей к отечеству". "Думал ли сей патриот, записывает Ал. Тургенев, что некогда история будет говорить о нем, думал ли он, что потомок его в иностранной земле будет иметь ни с чем несравненное удовольствие слышать публично с кафедры о делах своего предка!

   ______________________

   * Неизданное письмо Ал. Тургенева 7 ноября 1802 года, с припискою Кайсарова.

   ** Дневник 30 мая / 11 июня 1803 года.

   *** Ibid., 27 мая / 8 июня 1803.

   **** ibid.. 23 нюня 1803 г.

   ***** Ibid., 16/28 июня. В Вестнике Европы июнь 1803 г, N 12, стр. 802 след. напечатано "Письмо из Геттингена от 23 мая 1803 года": описывается поездка Ал. Тургенева в Кассель, которую он изобразил в своем дневнике 2/14 мая 1803 г. Соответственный номер Вестника он получил от Шлецера (Дневник под 19/7 авг. 1803 г.). Ал. Тургеневу принадлежит, вероятно, и "Путешествие русского на Брокен в 1803 году" (Вестник Европы 1808 г. ноябрь, N 22 стр. 77 след.: подписано: А.Т.).

   ****** Ibid., 19 июня / 1 июля 1803 г.

   ______________________

  

   Так древний Кодр умирал,

   Так Леониды погибали,

   В пример героям и друзьям.

  

   Где лира? Смело начинаю,

   Я подвиг предка петь хочу"*.

  

   Шлецер приголубил юношу, приохотил его к русской истории, научил почитать источники, Urkunden, приготовил в нем будущего их собирателя**.

   ______________________

   * Ibid., 27 февраля / 11 марта. В письме Ал. И. Тургенева к П.А. Осиповой 10 февр. 1837 года он объясняет ей подпись ("без боязни обличаху") под своим портретом, который ей посылает. "Без боязни обличаху - текст из летописца Троицкого Сергиевского монастыря Авраамия Палицина, который, описывая патриотически-смелый поступок предка нашего Петра Тургенева (и Плещеева), кои изобличали самозванца в самозванстве и за то побиены им камением на Красной площади, говорит о сих двух героях искренности и любви к отечеству: Без боязни обличаху. Это приняли мы девизом нашим".

   ** Он готовится собрать библиотеку для русской истории, особливо новой, разыщет в Московском Архиве "условие, которое поднесли бояре Михаилу Феодоровичу при возложении на него бремя (sic) правления. Оно может решить вопрос, к какому образу правления отнести русское: к неограниченной ли монархии или к ограниченной, назначено ли там род совета или сената, с которым государь разделить должен законодательную власть, или нет; и надобно ли почитать неограниченное правление русских государей как похищение не принадлежащей им власти, или и в самом деле и условие сие дает право Государю на неограниченное правление. Последнее сомнительно; иначе для чего бы по сю пору не публиковать сей интересной и важной древности?" Ibid., 28 мая / 9 июня 1803. Сл. 31 июля / 12 авг.: взял у Шлецера уговор, сделанный Вас. Ив. Шуйским с русскими боярами, думает издать его вместе с уговором бояр с Михаилом Феодоровичем, если ему удастся "выманить его из заклепов Московского Архива, из рук бдительных его аргусов".

   ______________________

   Между тем порой, особенно в первое время, он скучал по родине, по деревне. "Симбирск, Симбирск! Горы твои и величественная Волга не изгладятся из моей памяти. Брат, брат!

  

   Скоро ль мы на Волгу кинем

   Радостный, веселый взгляд?

   Скоро ль мы друзей обнимем"*.

  

   Читая Грееву Элегию, он вспомнил "деревенскую свою ограду, на которой стоит простой деревянный домик над тем местом, где покоится прах предков наших; когда приеду в деревню, то первое мое движение будет посетить это место. Может быть, и невольная слеза выпадет и меланхолия освятит ее. Там надпишу я: Beneath those rugged elms that yew-tree's shade... No more shall rouse them from their lowly bed?" (Под тенью этих суровых вязов, этих тисов... Больше не поднимет их с их скромного ложа? - англ.)**. Гуляя вечером, вспомнил "свое Тургенево, кароводы. О, когда я буду опять там, когда в кругу милых добродушных крестьянок забуду спекулятивную философию, когда оживлю в своей памяти детские свои игры на самых тех местах, кои были их свидетелями?"***. "Смотрю в окошко на высокую гору, где одно деревцо уединенно стояло; вспоминая прошедшее, как сон, представилась мне деревенская жизнь наша. Все пройдет, думал я, и о теперешней жизни останется у меня такое же слабое воспоминание. Утро дней моих сольется с полднем моим; все пройдет, твердил я, и

  

   Mit Blumen, die ich heute pflucke,

   Wird morgen man vielleicht mein Grab bestreuen"****.

  

   (Цветы, которые я сегодня собираю, завтра, быть может, разбросают на моей могиле. - нем.)

   ______________________

   * Ibid., 29 декабря 1802 / 10 января 1803 г. Стихи взяты из Дмитриева, Стансы к Н.М. Карамзину (1793 г.):

  

   Скоро ль мы на Волгу кинем

   Радостный, сыновний взор,

   Всех родных своих обнимем

   И составим братский хор?

  

  

   ** Ibid., 22 февраля / 6 марта 1803 г.

   *** Ibid., 17 / 29 июня 1803 г.

   **** Ibid., 14-26 февраля 1803. Ал. Тургенев любил цитировать немецкие стихи; под 15 / 27 февраля 1803 г. он приводит стихи из Шиллерова Валленштейна, не пропущенные тогдашней немецкой цензурой:

  

   Die Welt auf der Degenspitze ruht,

   Wohl dem, der den Degen fuhrt.

   Drum, tapfern Krieger, fasset Mut,

   Ihr zwinget das Gliick und regieret,

   Es stent keine Krone so sicher und hoch,

   Der mutige Kampfer erreichet sie doch.

  

   (Мир покоится на острие шпаги, и благо тому, в чьих руках шпага. А потому, мужайтесь, смелые воины, вам - укрощать судьбу и править; нет короны, которая сидела бы настолько высоко и надежно, чтобы мужественный воин не мог ее достать. - нем.)

   ______________________

   Его тянет к своим: там отец и мать, его "белая роза", друзья; песня "к Нине" Жуковского, которую он нашел в своих бумагах, напомнила ему блаженное время*. Когда-то он свидится с друзьями? И теперь они редко пишут, а там настанет для него кочующая жизнь, на письма еще меньше надежды. "Приеду в Москву, они уедут, а я опять как рак на мели; они возвратятся, я при должности. Чувство живой дружбы притупляется. Что нас будет связывать, что возобновит наши прежние связи? Всякий из нас узнает покороче свет и людей - хаос; но нет: это же еще должно и поддержать наше дружество, это и утвердит его; мы узнаем людей, ihre Pfiffigkeit (их хитрость - нем.), и тем с большим жаром, или нет, тем с большим рассудком полюбим друг друга, удостоверясь в нашей взаимной привязанности - следствие товарищества, благодетельное следствие нашей молодости. По крайней мере я Мерзлякова и Жуковского никогда, никогда не забуду, никогда не истребится во мне к ним то, что я теперь чувствую". Дай Бог, чтобы в них не переменилось это чувство, на Жуковского он надеется, он "добр, очень добр, если бы только мрачная злоба людей не впечатлела, не врезала в мягкое его сердце недоверчивости, ненависти к людям. Он от доброты же своей может их возненавидеть, или полюбить человечество: первое обыкновенно чаще случается, но он, кажется, не вынесет продолжительного, беспрестанного отвращения к людям, это чувство может задавить его - и для того, хотя он вечно будет обманываться в людях, он вечно будет любить их"**.

   ______________________

   * Ibid. 18 февраля / 2 марта 1803.

   ** Ibid.. 20 июня / 2 июля 1803.

   ______________________

   Урываясь от лекции, Ал. Тургенев перечитывает Новую Элоизу. Прежних ощущений уже нет, но он более вникает в смысл автора и находит по-прежнему прекрасным восклицание Сен-Пре, "когда он узнает, что и она любит его, что и она по сю пору только что скрывала свои чувства к нему: Permets, permets que je savoure le bonheur innattendu d'etre airne!.. aime de celle... trone du monde, combien je te vois au-dessous de moi" (Позвольте, позвольте мне вкусить неожиданное счастье быть любимым!., любимым той... трон мира, сколь выше тебя я вознесен! - фр.). "О Руссо, Руссо! ты еще никогда не был для меня то, что теперь"; чтение Элоизы подслащивает для него "горькие истины метафизики и нарушенные права народов, о которых с утра до вечера твердят мне"*.

   ______________________

   * Ibid. 6/18 июля, 10 / 22 августа. 11 / 13 августа 1803 г.