Байрон Джордж Гордон - Вернер или наследство

  

  

  

   Новый переводъ Н. Холодковскаго. Предислов³е Евг. Аничкова

   Байронъ. Библ³отека великихъ писателей подъ ред. С. А. Венгерова. Т. 3, 1905.

   OCR Бычков М. Н.

  

  

   Гете говорилъ, что съ нѣкотораго времени въ литературныхъ произведен³яхъ порочными стали изображаться преимущественно лица высшихъ сослов³й. Это замѣчан³е относится еще къ такъ называемой мѣщанской драмѣ сентиментальнаго направлен³я. Жестокость и безсердеч³е сильныхъ м³ра и глухое забитое горе слабыхъ - вотъ, что стремились вызвать въ сознан³и драмы Дидро, Лессинга и множества другихъ вплоть до Гольдони съ одной стороны и Шиллера съ другой. Ужаснуть застарѣлой испорченностью и грубымъ насил³емъ однихъ и разжалобить добродѣтелью и страдан³ями другихъ - такова была поэтика драматическаго творчества временъ революц³и.

   Нѣсколько иной характеръ носятъ поэтическ³я произведен³я, продолжающ³я въ ту же самую эпоху старую традиц³ю разбойничьихъ романовъ. Тутъ та же диллемма становится сложнѣе. Да, сильные м³ра сего, эти благородные, какъ выражается Габоръ въ разбираемой драмѣ Байрона, "тысячами способовъ доѣзжаютъ бѣдняковъ", но на ихъ сторонѣ показная мораль; они считаются почтенными; ихъ жизнь проходитъ ровно и пороки ихъ скрыты, затушеванные блескомъ внѣшняго великолѣп³я. A добродѣтель настоящая, возставая противъ сильныхъ м³ра сплошь да рядомъ должна пробиваться тернистымъ путемъ нарушен³я законовъ. И вотъ, въ воображен³и поэтовъ начинаютъ возникать сильные люди, которыхъ, какъ "Корсара" Байрона, жизнь послала "въ школу разочарован³я"; они "слишкомъ мудры въ рѣчахъ и слишкомъ сумасбродны въ дѣлахъ"; "слишкомъ тверды, чтобы идти на уступки и слишкомъ горды, чтобы подчиняться", они "проклинаютъ всѣ эти добродѣтели, какъ основную причину зла". Ихъ поэтическ³е подвиги начались съ "Разбойниковъ^" Шиллера. Съ этого времени разсказъ о благородномъ разбойникѣ, не трогающемъ бѣднаго, но безжалостномъ къ богатымъ, этотъ образъ когда-то, когда создавались баллады о Робинъ Гудѣ, имѣвш³й строго соц³альное значен³е, пр³обрѣтаетъ скорѣе смыслъ моральнаго дерзан³я и политическаго протеста. Оттого и интересъ сосредоточивается уже не на самыхъ похожден³яхъ, не на изворотливости и ловкости благороднаго разбойника вродѣ тѣхъ, съ кѣмъ встрѣтился Донъ Кихотъ въ извѣстной сценѣ освобожден³я парт³и каторжныхъ или вродѣ француза Картуша; интересъ теперь чисто психологическ³й. Воображен³е поэта привлекается самымъ обликомъ благороднаго разбойника, самой его трагической судьбой.

   И эта частью моральная, частью политическая проблемма въ концѣ концовъ даже заслоняетъ собою соц³альную. Покрывая его золотомъ своего воображен³я, поэтъ, самъ воспитанный въ предразсудкахъ "благороднаго сослов³я", и своего героя начинаетъ видѣть уже вовсе не сыномъ народа, кровью отъ крови угнетенныхъ, какимъ былъ лихой вольный стрѣлокъ Робинъ Гудъ, и не представителемъ безправныхъ искателей приключен³й, какъ герои испанскихъ романовъ пикареско, кеннингъ-катчеровъ Роберта Грина, или болѣе современныхъ Картушей,-поэтъ представляетъ себѣ своего героя отпрыскомъ древняго рода. Мы видимъ его при встрѣчахъ съ людьми сразу обнаруживающимъ, какъ Вернеръ, "рѣчь превосходящую его положен³е".

   Такой герой не могъ не нравиться Байрону - онъ вполнѣ въ духѣ всѣхъ его болѣе раннихъ произведен³й. Моральный и политическ³й протестъ недюжинной личности, мрачное презрѣн³е къ людямъ, питающееся разочарован³емъ, противорѣч³е сословной гордыни и увлечен³й давними доблестями высшаго сослов³я и тяготѣн³е къ демократической доктринѣ, преслѣдуемой наступившей во всей Европѣ реакц³ей, вотъ - основныя темы Байрона. Такова-же по облику ея главныхъ героевъ и его драма "Вернеръ".

   Вернеръ, какъ называетъ себя центральный герой драмы графъ Зигедорфъ - потомокъ славныхъ богемскихъ рыцарей, и всѣ его стремлен³я сводятся только къ тому, чтобы вернуть себѣ наслѣд³е отцовъ. Но жизнь его почти вся цѣликомъ прошла въ бѣдности. Онъ потерялъ расположен³е своего суроваго отца и былъ изгнанъ изъ дома отчасти вслѣдств³е какого-то молодого увлечен³я, но главнымъ образомъ потому, что онъ женился на итальянкѣ, дочери зажиточнаго тосканскаго горожанина, и отецъ его этотъ бракъ считалъ неравнымъ. Вернеръ такимъ образомъ одновременно и жертва высшихъ сослов³й съ ихъ предразсудками и прирожденной жестокостью, олицетворяющихся особенно въ коварномъ Штраленгеймѣ, и носитель тѣхъ чувствъ и понят³й, как³я распространены среди знати. Равнымъ образомъ и сынъ Вернера съ одной стороны достойный потомокъ рыцарства, а съ другой - неукротимый врагъ власть имущихъ; онъ "лѣсовикъ", и ему "вольно дышится лишь на вершинахъ горъ", и оттого его "духъ не убаюкиваютъ пиршества, обширныя залы замковъ и свѣтск³я развлечен³я". Его тянетъ къ "черной бандѣ" разбойниковъ, еще снующихъ по Богем³и, этихъ послѣднихъ пережитковъ воинства, создавшагося въ тридцатилѣтнюю войну и теперь, когда насталъ миръ, не находящихъ себѣ мѣста въ тихой и будничной обстановкѣ. Послѣдователенъ и единообразенъ съ точки зрѣн³я той демократической струи, какая пронизываетъ нашу драму особенно въ первыхъ двухъ актахъ, только Габоръ, неизвѣстный венгерецъ, увлекш³йся молодымъ Ульрихомъ и самъ также принадлежащ³й къ "черной бандѣ", но принадлежащ³й къ ней исключительно какъ старый солдатъ и врагъ установленнаго порядка, т.-е. произвола и своевластья знатныхъ.

   Совершенно параллельно съ противорѣч³ями въ соц³альномъ положен³и отца и сына Зигедорфовъ - и ихъ нравственныя особенности, также осложненныя и запутанныя. Вернеръ въ первыхъ сценахъ представляется гордымъ бѣднякомъ, несправедливо гонимымъ и твердымъ въ своихъ принципахъ. Однако, когда черезъ потаенный ходъ, случайно найденный имъ въ толстой стѣнѣ замка, онъ проникаетъ въ комнату уснувшаго съ дороги Штраленгейма, онъ, не рѣшившись убить своего врага, все-таки крадетъ у него горсть червонцевъ. Онъ надѣялся при помощи этого золота спастись отъ бдительности своего преслѣдователя, теперь вновь случайно получившаго возможность наложить на него свою тяжелую руку. И въ этомъ гадкомъ и низкомъ преступлен³и ему приходится сознаться передъ сыномъ въ первую же минуту ихъ встрѣчи послѣ долгихъ лѣтъ разлуки. Благородный Вернеръ, отказавш³йся изъ гордости отъ помощи Габора, не рѣшивш³йся предательски умертвить человѣка, такъ подло и съ корыстной цѣлью преслѣдующаго его всю жизнь, оказывается преступникомъ. Онъ нравственно палъ. Его съ этого времени мучаютъ угрызен³я совѣсти и украденное золото жжетъ его руку даже нѣсколько лѣтъ спустя - тогда, когда онъ жертвуетъ его на богоугодное дѣло. Вернеръ оказывается такимъ образомъ, человѣкомъ съ пошатнувшейся подъ вл³ян³емъ тяжелыхъ жизненныхъ обстоятельствъ нравственностью, но съ живымъ и ясно сохранившимся нравственнымъ сознан³емъ. Отсюда и его отношен³е къ Габору, котораго онъ спасаетъ отъ гнѣва своего сына въ послѣднемъ актѣ. По своему двойственъ и Ульрихъ. Кража отца вызываетъ въ немъ гадливое чувство и онъ не можетъ отъ него отдѣлаться до самаго конца. Но совѣсть мучаетъ также и его и не даетъ ему жениться на Идѣ Штраленгеймъ, потому что онъ уб³йца ея отца. Въ немъ также сильно развито и сыновнее чувство. Но въ то же время онъ предводитель "черной банды* и говоря о кражѣ отца онъ разсуждаетъ, какъ настоящ³й разбойникъ: убить и ограбить ему кажется дѣломъ чуть ли не благороднымъ. И особенно закоснѣлымъ оказывается Ульрихъ, когда такъ хладнокровно убиваетъ Штраленгейма по чисто практическимъ, утилитарнымъ соображен³ямъ и еще болѣе когда по такимъ же соображен³ямъ онъ хочетъ предательски умертвить и Габора. Его слова, что Штраленгейма онъ спасъ изъ разлившагося Одера и потому жизнь его принадлежитъ ему, Ульриху, конечно, не болѣе какъ преступная казуистика. Напротивъ, и въ нравственномъ отношен³и чистъ и благороденъ Габоръ. Подозрѣван³е его въ кражѣ денегъ приводитъ его въ неистовство. Зарѣзать человѣка, пробравшись въ его спальню, онъ также не способенъ и уже вполнѣ благородно поступаетъ онъ, когда соглашается скрыть извѣстное ему преступлен³е Ульриха. Габоръ такимъ образомъ единственный типичный благородный разбойникъ всей драмы.

   Я постарался охарактеризовать этихъ трехъ дѣйствующихъ лицъ драмы - Вернера, Ульриха и Габора преимущественно съ точки зрѣн³я тѣхъ чертъ, которыя должны были привлекать къ нимъ Байрона. Байроническимъ духомъ проникнута трагед³я этихъ трехъ людей: Вернера, по самимъ услов³ямъ своей многострадальной жизни поглубже вдумавшагося въ психолог³ю преступлен³я и поэтому немного больше знающаго о добрѣ и злѣ, чѣмъ обыкновенные люди; Ульриха, открыто вызывающаго на борьбу чуть ли не весь м³ръ, съ отвагой и дерзан³емъ въ сердцѣ и съ презрѣн³емъ къ современной мирной жизни, гдѣ знать утратила рыцарск³я свойства духа, чтобы замѣнить ихъ напыщенностью и своекорыст³емъ, и не останавливающагося и предъ настоящимъ злодѣян³емъ; и наконецъ Габора - этого болѣе блѣднаго, но болѣе послѣдовательнаго "благороднаго разбойника".

   Однако истор³я Вернера и его сына принадлежитъ воображен³ю не самого Байрона. Она заимствована имъ изъ "Повѣсти нѣмца или Крюицнера" госпожи Гарр³этъ Ли, напечатанной въ четвертомъ томѣ издававшихся обѣими сестрами Ли, Гарр³этъ и Соф³ей, "Кэнтербер³йскихъ разсказовъ" (1797-1805) {Harriet et Sophia Lee, Canterbury Taies. London. 1797-185 vol I-V; the German's tale of Kruitzner, vol IV (1801).}. Еще за семь лѣтъ до выхода "Вернера" (1822), въ 1815 году Байронъ рѣшилъ передѣлать этотъ разсказъ въ драму, и до насъ дошелъ набросокъ первой редакц³и, обнимающ³й еще только одинъ первый актъ. Передѣлывая разсказъ въ драму, Байронъ замѣнилъ собственныя имена, назвавъ Крюицнера Вернеромъ, можетъ быть потому, что это послѣднее имя напоминало гетевскаго Вертера, Конрада - Ульрихомъ, a безыменнаго венгерца - Габоромъ. Онъ кое что прибавилъ отъ себя и въ самомъ дѣйств³и. Весь четвертый актъ, гдѣ развивается передъ нами сумрачный характеръ Ульриха, и его романъ съ Идой Штраленгеймъ созданъ самимъ Байрономъ; въ разсказѣ этотъ любовный мотивъ совершенно отсутствуетъ, а психолог³я Ульриха несравненно проще и грубѣе. Надъ Байрономъ тяготѣлъ однако самый остовъ разсказа и потому сквозь "Вернера" Байрона мѣстами такъ ярко сквозитъ "Крюицнеръ" г-жи Ли, что черты ихъ, сливаясь и сбиваясь, даютъ подчасъ нѣчто расплывчатое и неопредѣленное. И если "Вернеръ" долженъ быть причисленъ къ болѣе слабымъ произведен³ямъ Байрона, то это и объясняется именно странной мыслью переложить въ стихи и придать драматическую форму такому сухому и даже почти плоскому разсказу, какъ "Крюицнеръ". Лишь введя романъ съ Идой Штраленгеймъ и накинувъ плащъ байронизма на Ульриха, поэтъ прибавилъ многое, если не почти все, что въ этомъ произведен³и заключается поэтически цѣннаго; на всемъ остальномъ висятъ лохмотья жалкаго и вымученнаго творчества г-жи Ли.

   Центральнымъ моментомъ всего повѣствован³я какъ у Байрона, такъ и у г-жи Ли надо, конечно, признать сцену встрѣчи отца и сына, тотъ ужасный моментъ, когда Вернеръ-Крюицнеръ говоритъ Конраду-Ульриху: "этотъ преступникъ - твой отецъ!" Воображен³е Байрона было поражено этими словами, и онъ сохранилъ ихъ буквально. Но именно, исходя изъ этого драматическаго положен³я, и видно всего яснѣе различ³е обоихъ преемственныхъ произведен³й.

   Г-жа Ли использовала столкновен³е отца съ сыномъ исключительно въ морализирующемъ смыслѣ. Сынъ пораженъ своимъ открыт³емъ. Онъ споритъ съ отцомъ, слышитъ его казуистическую защиту своего преступлен³я, узнаетъ, что за человѣкъ Штраленгеймъ, каково его отношен³е къ несчастьямъ отца, и въ душѣ его, пошатнувшейся уже въ своей первоначальной чистотѣ, подъ вл³ян³емъ сыновняго чувства съ одной стороны и солидарности своихъ собственныхъ интересовъ съ интересами отца - съ другой, зарождается тогда еще большая преступность. Если отецъ его сталъ воромъ, то онъ, сынъ, станетъ уб³йцей и предателемъ. Конрадъ зарѣжетъ Штраленгейма, броситъ подозрѣн³е въ кражѣ, совершенной его отцомъ, на венгерца, а потомъ постарается убить и этого венгерца, все по тѣмъ же побужден³ямъ самозащиты и преслѣдован³я своихъ интересовъ. "Коготокъ увязъ, всей птичкѣ пропасть", такъ гласитъ мораль "Разсказа нѣмца", Одно преступлен³е, даже казалось бы извинительное, влечетъ за собой другое - большее, и гибель з³яетъ рано или поздно передъ тѣмъ, кто хоть разъ шагнулъ въ сторону отъ прямого пути - вотъ что хочетъ внушить г-жа Ли. И сообразно этому и развивается ея повѣствован³е до самого конца. Когда наконецъ венгерецъ открываетъ передъ его отцомъ преступлен³е Конрада и старый Зигедорфъ спасаетъ его отъ руки сына, Конрадъ окончательно бѣжитъ въ "черную банду", чтобы погибнуть въ стычкѣ съ регулярнымъ войскомъ, а Зигедорфъ умираетъ съ горя, не оставивъ послѣ себя потомства. Домъ Зигедорфовъ палъ и стерся цѣпью преступлен³й съ лица земли. Зигедорфъ-Крюицнеръ наказанъ и въ себѣ самомъ, и въ сынѣ, и въ своемъ чувствѣ главы древняго рода, который онъ хотѣлъ спасти, ставши на шатк³й путь преступлен³я.

   "Разсказъ нѣмца или Крюицнеръ" такимъ образомъ не можетъ быть въ сущности даже названъ разбойничьимъ разсказомъ. Разбойнич³й сюжетъ тутъ только подробность. Авторъ лишь пользуется имъ. Морально-соц³альное значен³е подобныхъ разсказовъ чуждо его замыслу. Мы находимъ въ немъ скорѣе нѣчто другое. Какъ въ "Предкѣ" Грильпарцера, этой характернѣйшей трагед³и театра, слѣдующаго непосредственно за шиллеровскимъ, мы видимъ тутъ дѣйств³е справедливаго рока, тяготѣющаго надъ домомъ Зигедорфовъ. Этотъ родъ долженъ погибнуть. Гордость отца Зигедорфа-Крюицнера довела послѣдняго до преступлен³я, а это преступлен³е разростается въ кровавой преступности его сына Конрада Зигедорфа.

   И этотъ-то замыселъ, осложняя дѣйств³е и сбивая психолог³ю, остался тяготѣть и надъ Байрономъ. Можетъ быть именно потому, что Байройъ не отдалъ себѣ отчета въ глубокомъ различ³и пониман³я героевъ его самого и г-жи Ли, и надо видѣть коренныя причины неудачности Вернера. Въ самомъ дѣлѣ. Все это заподозриван³е Габора въ кражѣ денегъ Штраленгейма, наполняющее собою второй актъ, и довѣр³е Штраленгейма къ Ульриху, дѣлающее послѣдняго такъ неестественно какимъ-то сыщикомъ, все это вѣдь совершенно ненужно, все это - наростъ, пережитокъ коварнаго плана Конрада набросить подозрѣн³е на венгерца, чтобы спасти отца. Совершенно ненужны и ничѣмъ не вызваны и слова Зигедорфа-Вернера, которыми заканчивается драма. Вѣдь до сихъ поръ мы ничего не слышали о тяготѣн³и надъ нимъ проклят³я отца. Это проклят³е было поводомъ цѣлаго ряда драматическихъ сцѣплен³й, но вовсе не должно было играть рѣшающаго значен³я. Исходя изъ словъ: "этотъ преступникъ - твой отецъ", къ которымъ стремятся событ³я перваго акта, Байронъ самъ по себѣ шелъ по совершенно другому направлен³ю. Онъ имѣлъ въ виду противоположен³е двухъ преступностей, а вовсе не ихъ преемственную связь. Его интересовало презрѣн³е Ульриха къ жалкому и гадкому преступлен³ю его отца, тѣсно связанное съ болѣе дерзающей, размашистой, гордой и, какъ явно хочетъ это представить Байронъ, красивой преступностью самого Ульриха.

   Именно въ этомъ-то противоположен³и и заключается весь драматизмъ, созданный самимъ Байрономъ.

   Зигедорфъ-Вернеръ страдаетъ до конца драмы отъ отчужденности сына. Онъ нашелъ сына, но въ то же время утратилъ его любовь и уважен³е. Рядомъ съ этимъ Зигедорфъ-Вернеръ терзается угрызен³ями совѣсти. Онъ не убилъ Штраленгейма, но смутно чувствуетъ его кровь на своихъ рукахъ. Оттого, когда во время праздника мира въ Прагѣ на высотѣ своего наслѣдственнаго велич³я, уже казалось непоколебимаго, онъ встрѣчаетъ на себѣ взглядъ Габора, онъ терзается именно сомнѣн³емъ о смерти Штраленгейма, и его тянетъ узнать всю правду отъ Габора. Оттого онъ хочетъ также женить сына на Идѣ Штраленгеймъ, которую онъ пригрѣлъ въ своемъ домѣ какъ родную дочь, несмотря на то, что она вѣдь дочь его злѣйшаго врага. Зигедорфъ-Вернеръ вообще существо скорѣе слабое, подверженное рефлекс³и, колеблющееся, дерзающее какъ-то робко, какъ-то подневольно. Совсѣмъ другое дѣло Ульрихъ. Разъ дерзнувъ, онъ всталъ смѣло на путь протеста. Его чело сумрачно и въ душѣ его борьба, но кромѣ него никто не долженъ знать этого. Онъ перенесетъ, взлелѣетъ и возвеличитъ свое дерзновен³е. Онъ презираетъ людей и не боится ихъ. "Меня никто не ведетъ", заявляетъ онъ. Онъ самъ прокладываетъ свой собственный страшный путь жизни и еще увлекаетъ за собой такихъ же смѣльчаковъ, такихъ же дерзновенныхъ. Сообразно этому драма Байрона и обрывается на уходѣ Ульриха. Онъ сталъ открыто въ ряды "черной банды" и мы можемъ думать, что съ этого момента его жизнь будетъ жизнью, схожей съ похожден³ями Корсара того-же Байрона. Будь Байронъ послѣдователенъ въ передѣлкѣ "Разсказа нѣмца", онъ долженъ бы былъ поэтому измѣнить и самое заглав³е. "Ульрихъ", а не "Вернеръ" должна была бъ называться эта разбойничья драма и тогда она могла бы стать строго байронической.

   И не запоздалымъ, не совершенно неумѣстнымъ воспоминан³емъ о проклят³и отца Зигедорфа-Вернера должна была бы оканчиваться эта драма, а скорѣе словами Ульриха. Уходъ Ульриха - вотъ настоящая развязка. Байрону слѣдовало-бы снова выдвинуть на первый планъ соц³альные мотивы и политическ³й протестъ, заключающ³йся въ первыхъ двухъ актахъ, слѣдовало-бы заставить падать занавѣсъ на восклицан³и Ульриха, теряющемъ лучшую часть своего смысла именно потому, что ропотъ противъ Штраленгейма и ему подобныхъ забытъ, остался за воротами замка Зигедорфа.

   Но если такъ, то зачѣмъ это преслѣдован³е Габора Ульрихомъ? При болѣе продуманномъ развит³и замысла самого Байрона его могла бы оправдать лишь измѣна Габора и самому Ульриху и всей "черной бандѣ"! Габоръ, этотъ вполнѣ законченный типъ "благороднаго разбойника", не сталъ другомъ Ульриха и, конечно, оттого, что Ульрихъ недостаточно вылупился изъ Конрада и байронизмъ не окончательно восторжествовалъ надъ морализирован³емъ жалкаго "Разсказа нѣмца" г-жи Ли.

  

  

   "Вернеръ", напечатанъ Мурреемъ въ самомъ концѣ 1822 года, а въ 1823 году по желан³ю Байрона продавался въ пользу греческаго возстан³я. Впервые драма была поставлена на сцену только въ 1826 году и то лишь въ Нью-²оркѣ. Въ Англ³и онъ въ первый разъ былъ игранъ въ театрѣ Дрюри Ленъ 15 декабря 1830 года. Въ 1833 году драма была возобновлена и послѣ этого она нѣсколько разъ вновь появляется на театральныхъ афишахъ съ большими промежутками въ 40-ыхъ и 50-ыхъ годахъ. Но послѣ 1860 года наступаетъ болѣе долг³й промежутокъ вплоть до 1887 года, когда на дневномъ представлен³и "Лайс³ума" 1-го ³юня въ роли Вернера выступилъ знаменитый Ирвингъ; Элленъ Терри беретъ на себя роль Жозефины, а Алезандеръ роль Ульриха. Съ этого времени однако "Вернера" вновь забываютъ.

   Сравнительная неудачность, какъ литературная, такъ и драматическая "Вернера" повела даже къ тому, что авторство Байрона стали отрицать. Въ "Nineteenth Century" (августъ 1899 года) появилась статья Левесона Гауэра, увѣрявшаго, что передѣланъ разсказъ г-жи Ли въ драму вовсе не Байрономъ, а бабушкой автора статьи Джордж³аной герцогиней Девонширской (1757-1806). Ея драма была, какъ полагаетъ авторъ, написана еще въ 1801-1806 годахъ, около 1813 года она попала въ руки Байрона, который и издалъ ее подъ своимъ именемъ, при чемъ побужден³емъ къ этому плаг³ату было желан³е собрать деньги на греческое возстан³е. Что герцогиня Девонширская дѣйствительно передѣлала въ драму "Крюицнера" - повидимому несомнѣнно. Но это конечно доказываетъ только популярность взятой Байрономъ темы среди высшаго англ³йскаго общества. Вѣдь чтобы заподозрить авторство Байрона, надо еще найти доказательства для тожества драмы герцогини Девонширской и драмы Байрона. Прямыхъ доказательствъ этому однако нѣтъ и Левесонъ Гауэръ не могъ даже установить и того, что произведен³е герцогини попало въ руки Байрона. Между тѣмъ Шелли подъ 21 декабря 1821 года отмѣчаетъ, что Байронъ началъ трагед³ю на сюжетъ "Нѣмецкаго разсказа" г-жи Ли и проработалъ надъ ней весь день. Далѣе 8 января 1822 Шелли пишетъ: "Мэри прочитала намъ первые два акта "Вернера" лорда Байрона", а эта послѣдняя замѣтка въ свою очередь иллюстрируется данными одного еще не изданнаго документа, гдѣ говорится, что г-жа Шелли отъ 17 до 25 января 1822 переписывала это новое произведен³е знаменитаго друга ея мужа. Упоминаетъ о "Вернерѣ" и Медвинъ въ своихъ "Разговорахъ съ Байрономъ и Шелли". По его словамъ, Байронъ кончилъ свою драму въ 22 дня. Истор³я и время написан³я "Вернера" такимъ образомъ намъ вполнѣ извѣстны; она совершалась на глазахъ литературныхъ друзей Байрона. Авторство Байрона показываетъ и сопоставлен³е цѣлаго ряда отдѣльныхъ мѣстъ "Вернера" съ другими создан³ями Байрона. Такъ, напримѣръ, въ "Марино Фальеро" (актъ II стр. 2 строка 115) выражен³е "шелковичный червь" употребляется въ презрительномъ смыслѣ, что навѣяно итальянскимъ значен³емъ этого слова. Тотъ же итальянизмъ встрѣчается и въ "Вернерѣ* (актъ II сц. 2).

  

  

   ЗНАМЕНИТОМУ ГЕТЕ

  

  

   Нижеслѣдующая драма заимствована цѣликомъ изъ книги "Крюицнеръ, повѣсть нѣмца", опубликованной много лѣтъ тому назадъ въ "Кентербер³йскихъ повѣстяхъ" Ли. Какъ кажется, эти повѣсти написаны двумя сестрами, изъ которыхъ одной принадлежитъ "Крюицнеръ" и еще одинъ разсказъ, при чемъ обѣ эти вещи считаются лучшими изъ всего этого сборника. Я заимствовалъ оттуда дѣйствующихъ лицъ, общ³й планъ, а мѣстами даже самый текстъ. Характеры нѣкоторыхъ лицъ болѣе или менѣе измѣнены, вмѣсто нѣкоторыхъ именъ поставлены друг³я, a одно дѣйствующее лицо (Лда Штраленгеймъ) добавлено мною; въ остальномъ же я слѣдовалъ главнымъ образомъ оригиналу. Я въ первый разъ прочелъ эту повѣсть въ ранней молодости (мнѣ было, кажется, около 14 лѣтъ); она произвела на меня глубокое впечатлѣн³е, и, право, я могу сказать, что она содержитъ въ себѣ зародышъ многихъ изъ моихъ произведен³й. Не знаю въ точности, имѣла ли она когда либо крупный успѣхъ, и если имѣла, то успѣхъ этотъ съ тѣхъ поръ былъ во всякомъ случаѣ превзойденъ другими великими писателями въ томъ же родѣ; но я всегда убѣждался, что тѣ, которые прочли ее, соглашались со мною, цѣня въ этой повѣсти необыкновенную силу мысли и воображен³я. Я именно сказалъ бы "мысли", а не выполнен³я, такъ какъ сюжетъ, вѣроятно, можно было бы развить удачнѣе. Среди тѣхъ, которые соглашались со мною относительно этой повѣсти, я могъ бы назвать нѣсколько весьма знаменитыхъ именъ, но въ этомъ нѣтъ необходимости, да оно и безполезно, такъ какъ каждый долженъ судить по своимъ собственнымъ впечатлѣн³ямъ. Я ссылаюсь на оригиналъ только для того, чтобы читатель могъ судить, насколько я изъ него заимствовалъ, и нисколько не обижусь, если чтен³е повѣсти доставитъ ему больше удовольств³я, чѣмъ чтен³е драмы, основанной на ея содержан³и.

   Я началъ писать драму на мотивъ этой повѣсти еще въ 1815 году; то была первая моя попытка въ драматическомъ родѣ, если не считать написанной мною въ четырнадцатилѣтнемъ возрастѣ драмы "Ульрихъ и Ильвина", которую я имѣлъ благоразум³е сжечь. Я тогда уже окончилъ одинъ актъ, но обстоятельства заставили меня прервать работу. Это начало находится гдѣ-то въ Англ³и среди моихъ бумагъ; но такъ какъ его нельзя было найти, то я вновь написалъ первый актъ и прибавилъ остальные.

   Пьесу эту я не имѣлъ намѣрен³я ставить на сцену, къ которой она вовсе и не приспособлена.

  

  

   Мужчины.

  

   Вернеръ.

   Ульрихъ.

   Штраленгеймъ.

   Иденштейнъ.

   Габоръ.

   Фрицъ.

   Генрихъ.

   Эрихъ.

   Арнгеймъ.

   Mейстеръ.

   Рудольфъ.

   Людвигъ.

  

   Женщины.

  

   Жозефнна

   Идa Штраленгеймъ.

  

  

  

             ЖОЗЕФИНА.

  

         Мой милый, успокойся!

  

             ВЕРНЕРЪ.

  

                       Я спокоенъ.

  

             ЖОЗЕФИНА.

  

         По внѣшности, но вовсе не въ душѣ.

         Твои шаги поспѣшны и неровны;

         Никто не ходитъ быстро такъ, какъ ты,

         По комнатѣ такой, какъ эта зала,

         Когда спокойно сердце у него.

         Будь то въ саду,- могла бы я подумать,

         Что веселъ ты и что твои движенья

         Подобны бойкой суетнѣ пчелы,

         Летающей съ цвѣточка на цвѣточекъ;

         Но здѣсь!

  

             ВЕРНЕРЪ.

  

             Здѣсь очень холодно: обои

         Колеблются отъ вѣтра, пропуская

         Его сюда. Застыла кровь моя.

  

             ЖОЗЕФИНА.

  

         О, нѣтъ!

  

             ВЕРНЕРЪ (улыбаясь).

  

         Но ты бъ хотѣла, чтобъ такъ было?

  

             ЖОЗЕФИНА.

  

         Хотѣла бъ я, чтобъ кровь твоя текла

         Спокойною, здоровою струею.

  

             ВЕРНЕРЪ.

  

         Пускай себѣ струится какъ нибудь,

         Пока не станетъ или не прольется;

         Когда,- мнѣ это, право, безразлично.

  

             ЖОЗЕФИНА.

  

         Такъ я - ничто для сердца твоего?

  

             ВЕРНЕРЪ.

  

         Все, все.

  

             ЖОЗЕФИНА.

  

             Тогда не долженъ ты желать

         Того, что мнѣ навѣкъ разбило бъ сердце.

  

         ВЕРНЕРЪ (медленно приближаясь къ ней).

  

         Лишь для тебя я былъ... чѣмъ,- все равно,

         Но и добро и зло во мнѣ таилось;

         Что я теперь,- ты знаешь; чѣмъ быть могъ бы,-

         Не знаешь ты; но я тебя люблю

         И насъ ничто не разлучитъ.

  

                       Шумъ бури

         Меня тревожитъ, можетъ быть; я слишкомъ

         Сталъ ко всему чувствителенъ; притомъ

         Недавно былъ я боленъ, какъ ты знаешь,

         Мой другъ; ходя за мной, страдала ты,

         Увы, сильнѣй, чѣмъ я!

  

             ЖОЗЕФИНА.

  

                       Тебя вновь видѣть

         Здоровымъ - было счастьемъ для меня;

         Тебя счастливымъ видѣть...

  

             ВЕРНЕРЪ.

  

                       Гдѣ жъ счастливыхъ

         Ты видѣла? Пусть буду я несчастенъ,

         Какъ проч³е.

  

             ЖОЗЕФИНА.

  

                   Но вспомни, напримѣръ,

         Какъ много есть такихъ, что въ эту бурю

         Дрожатъ подъ вѣтромъ яростнымъ, подъ ливнемъ,

         Который каждой каплею тяжелой

         Какъ будто пригибаетъ ихъ къ землѣ;

         У бѣдняковъ иного нѣтъ пр³юта,

         Какъ только тотъ, что будетъ подъ землей.

  

             ВЕРНЕРЪ.

  

         Что жъ, тотъ пр³ютъ не плохъ; къ чему забота

         О комнатахъ? Покой, вѣдь, это - все.

         Да, бѣдняки, которыхъ сердобольно

         Ты вспомнила, страдаютъ; вѣтеръ воетъ

         Вкругъ нихъ, и капли тяжк³я дождя

         Холодныя имъ въ кости проникаютъ,

         Сжимая мозгъ. Я самъ солдатомъ былъ,

         Охотникомъ и странникомъ; теперь же

         Я нищ³й. То, о чемъ ты говоришь,

         По опыту, конечно, знать я долженъ.

  

             ЖОЗЕФИНА.

  

         Но ты теперь отъ этихъ бѣдъ укрытъ.

  

             ВЕРНЕРЪ.

  

         Укрытъ отъ нихъ - и только.

  

             ЖОЗЕФИНА.

  

                             Но и это,

         Вѣдь, кое что.

  

             ВЕРНЕРЪ.

  

                   О, да: для мужика.

  

             ЖОЗЕФИНА.

  

         Ужели жъ тѣ, кто знатенъ по рожденью,

         Неблагодарны быть должны судьбѣ

         За тотъ пр³ютъ, который, по привычкѣ

         Къ излишеству былому, имъ, пожалуй,

         Еще нужнѣй, чѣмъ даже мужику,

         Когда отливъ измѣнчивой фортуны

         Внезапно ихъ оставитъ на мели?

  

             ВЕРНЕРЪ.

  

         Не то, не то; ты этого не знаешь.

         Несчастья мы сносили,- не скажу,

         Чтобъ очень терпѣливо, исключая

         Тебя,- но все жъ сносили ихъ.

  

             ЖОЗЕФИНА.

  

                             Такъ что же?

  

             ВЕРНЕРЪ.

  

         Есть кое что помимо бѣдств³й внѣшнихъ

         (Хотя довольно было бъ ихъ однихъ,

       &nb