Розанов Василий Васильевич - Семейный вопрос в России. Том 2

действовать на произвол и легкомыслие, с которыми в настоящее время ищут и домогаются разводов. Этого надо желать и к этому стремиться; иначе какое же получится улучшение с перенесением бракоразводного процесса из одного суда в другой, если сим делом станут заниматься только новые люди, но без новых идеальных требований, а на старых изветшавших основаниях. Передачею бракоразводных дел в светский суд надо стремиться не только усовершить бракоразводный процесс, но и поднять идею самого брака чрез отрезвление его нарушителей. Идея гражданского брака с потемнением церковного уже предносится в сознании увлекающихся умов, но эта идея требует многого для своего действительного осуществления. Для сего надо перевоспитать народное сознание и довести его до забвения религиозных начал. Но... гражданский брак не сроден русскому народу, как удостоверяют в том наши раскольники, которые чуждаются записи своих браков в установленные для них гражданские метрики, а ищут Для них благословения у своих уставщиков. Посему опасения насчет водворения гражданского брака есть очень отдаленные стадии, а потому об них можно и умолчать...

   С осторожностию следует относиться и к заверениям, будто передачею бракоразводных дел в светский суд духовная власть отказывается от своего законного права, нисходит на степень исполнительной, чуть не полицейской официи, и становится в несвойственное ей приниженное положение. Подобные заверения проистекают из предубеждения и могут влиять на нервность, оставляя в стороне сущность дела. Ничего подобного не последует, если за духовною властию останется, как сказано выше, неотъемлемо принадлежащее ей право увещания супругов к примирению и санкция развода; если это право увещания не будет одним официальным в руках епархиального архиерея распоряжением о производстве увещаний, а будет выражаться в действительном архипастырском слове, растворенном любовию и участием к разобщающимся супругам. Вообще все рассеиваемые в мотивах за оставление бракоразводных дел в духовном суде уверения насчет неблагоприятных последствий от передачи этих дел светскому суду следует отнести к преждевременным. Останется нетронутою благодатная сторона таинства, сохранится достоинство духовной власти, имеющей дело с совестию и внутренним настроением человека; не привнесет и светская власть плотских взглядов на брак, если ее деятельность будет ограничена присущею ей сферою. Для сохранения всего этого надо желать, чтобы бракоразводный процесс в его развитии был направлен к тому, чтобы, ограничив произвол и страстность разводящихся супругов, оградить семейное начало от потрясений, поддержать устои общественной нравственности, сохранить церковную дисциплину и дать государственному закону право предупреждать анормальные явления. Со всем этим необходимо считаться, чтобы избежать худших последствий*...

   ("Церковный Вестн." за 1901 г. N 22-30).

   ______________________

   * И в этих пространных диссертациях о разводе, весьма нами сокращенных через пропуск духовно-канцелярских подробностей, и в которых, казалось бы, так и иначе трогаются: а) интересы ребенка, Ь) интересы мужа, с) интересы жены, - о первом вовсе не упоминается, а двое последних трактуются как не то прощелыги, не то преступники. Так что перенесенное в Кормчую из Corpur juris civilis еще языческое определение брака: "Брак есть мужа и жены союз и жребий на всю жизнь, соединение божественного и человеческого права", - к концу XIX века стало читаться уже так: "Брак есть переписка между канцеляриями духовного и светского ведомства и взаимное их препирательство о том, кому принадлежит священное право и значительные выгоды мучить и разорять единопаспортных мужчин и женщин". В. Р-в.

   ______________________

  

  

   Суббота, 4 августа 1901

   С легкой руки "Церковного Вестника", которому почему-то придают значение чуть ли не официозного церковного органа, пошла по всей линии газетной печати пальба по вопросу о разводе!.. Обрадовались наши писаки, так как все решительно вопросы русского "быть или не быть" ими были истрепаны, и не о чем было писать; и вдруг такая находка: брачный развод, да еще с переводом его из-под рясы под фалды чиновничьего виц-мундира судебного ведомства!

   Действительно, лакомый кусочек для нашей исхудалой от безвопросицы печати.

   Когда-то Прекрасная Елена пела под крики восторгов ее обожателей: "Все мы жаждем любви", теперь газетная толпа орет: "Все мы жаждем развода"... И Боже мой, сколько явилось на газетных простынях драматических изображений, сентиментальных излияний, крокодиловых слез; потоками они полились над бедными жертвами затрудненного развода. А главное, какая лафа, вприпрыжку за "Церковным Вестником", доказывать, что развод - дело вовсе не Церкви, а окружного суда!

   Все это очень занимательно и пикантно. Но всего интереснее - это вопрос: почему-де вздумалось нынешним рясоносцам* "Церковного Вестника" пустить в печать мысль об отнятии у Церкви ведения дела о брачном разводе и о передаче его светскому суду? Потому ли, что Церковь не может с ним справляться по скудости своих духовных средств, по своей духовной немощи, или потому, что в XX веке приличнее для духа времени дела о расторжении таинства брака передать в ведение светских судей, тем паче что по нынешним временам, вероятно, большая их часть ни в какие таинства не верует?

   ______________________

   * Какой жаргон у кн. Мещерского. Ну, можно ли представить, чтобы, надсмеиваясь над "рясою", т.е. над таинством священства, он уважал "таинство брака"! Ведь равны все таинства. Но, видите ли, консерватизм бы нечто потерпел, если б умалился авторитет церкви, и автор говорит: "Не берите брака из ее рук, ибо это - таинство". Это показывает, что консерватизм и клерикализм хорошо умещаются на острие одной иглы с атеизмом. В. Р-в.

   ______________________

   Вопрос этот очень интересен и очень серьезен, и серьезнее, чем это может казаться с поверхностного на него взгляда, ибо если ни для кого не тайна, что образ, коим церковь ведает у нас дела о разводе, очень уж устарел, и вследствие этого является мысль о передаче этих дел в светские суда, как об единственном средстве улучшить порядок их ведения, то всякий благочестивый член церкви с душевным смущением должен задать себе вопрос: неужели церковь наша до того духовно немощна, что, сознав недостатки ведения у себя бракоразводных дел, она не в силах их исправить настолько, чтобы довести их до уровня, подобающего таинству, и о своем бессилии свидетельствует, сдавая эти дела светским судам?

   Мне кажется, что над этим вопросом стоит призадуматься...

   Затем есть другое весьма серьезное соображение, над которым не мешало бы призадуматься, прежде чем увлекаться либеральною затеею, - дела о брачном разводе сдать в ведение светских судов.

   Ни для кого тоже не тайна, что благодаря разным причинам, изложение коих составило бы многостраничный том, мы дожили до эпохи, когда в так называемых образованных слоях общества разврат в браке до такой степени умножился, что именно он, а не те трудные и, действительно, безвыходно несчастные положения в отдельных случаях брачного сожития, которые делают развод необходимым, ставит усиленно на очередь вопрос об облегчении брачного развода... В этом для всякого, добросовестно относящегося к вопросу, никакого нет сомнения.

   А раз это так, я, признаюсь, никак не могу мириться с мыслью, чтобы в удовлетворение потребностей не жизни, а разврата в браке приняты были меры к облегчению развода, ибо по пути этого облегчения очень легко дойти до такого положения, что церковь будет призвана таинством брака укреплять только временные связи любодеяния, и больше ничего.

   Что положение у нас брачного развода с точки зрения нравственности ужасно, в том ни малейшего нет сомнения. Непостижимая чуть ли не вековая апатия* иерархов церкви к этому вопросу довела его до такого низкого положения, что судьба каждого развода, по установившейся в церкви практике, поставлена в исключительную зависимость от двух, так сказать, условий sine qua поп, одинаково для нее позорных: 1) от известной платы, вносимой чиновникам в консисторию, соразмерно состоянию хлопочущего о разводе, и 2) от исполнения в натуре самой грубой сцены разврата... Я говорю о разводе по случаю прелюбодеяния, который издавна практикуется как единственный способ добиться развода по причине нежелания продолжать брачную жизнь. Вследствие этого мы как ни в чем не бывало примирились с толком, повторяемым ежедневно в любой гостиной, что без денег и без гнусной сцены разврата при свидетелях нельзя добиться расторжения брачного союза - от кого же? от церкви!

   ______________________

   * Ради этой одной строчки перепечатываем "Дневники". Да чем же лично и вообще живо иерархи были заинтересованы в постановке развода? Они - девственники, сами в браке не нуждающиеся, и судили чужое дело. Итак, ужасный в Европе вопрос о разводе, определивший весь ужасный уклад семьи, имеет корнем под собой - просто ненужность семьи духовным главам Европы. А это имеет под собою корнем верховенство девства перед супружеством. И все оканчивается бесполостью, внеполостью теизма. Вот куда восходит удивившая кн. Мещерского "непостижимая вековая апатия". Слишком все "постижимо"... и до чрезвычайности все опасно - именно если добираться до корней. В. Р-в.

   ______________________

   Но неужели потому, что до такого нравственного падения довела практика вопроса о брачном разводе, в явное оскорбление святыни таинства и церкви, следует поднятия этого уровня для брачного развода искать в отнятии его у церкви и в предоставлении его светским судам?

   Вот вопрос, ставящийся сам собою...

   Мне кажется, что он требует в интересах и церкви, и общества, и общественной нравственности - глубокого и серьезного размышления.

   Неужели все должны узнать, что церковь не имеет средств поставить вопрос о разводе на ту высоту, на какой он должен стоять, как вопрос неотделимый от церковного таинства; неужели церковь не в силах от делопроизводства по брачным делам - устранить все подкупное и все грязное и давать делу быстрое и чистое решение?

   Что-то не хочется верить!

   Воскресенье, 5 августа

   Возвращаюсь к вопросу о брачном разводе.

   Так как у нас нет гражданского брака, а есть только брак в силу церковного таинства, то и развод брачный должен быть церковный, а не гражданский. Некоторые полагают, что ведение гражданским судом бракоразводных дел будет иметь последствием ускорение хода этих дел. Я позволяю себе сомневаться, ибо практика нашего гражданского судопроизводства достаточно научила нас не верить в возможность скорого делопроизводства, и два, три года для производства гражданского дела стало обыкновенным явлением... Но, оставаясь в области церковной, бракоразводные дела, очевидно, требуют совсем иного производства, чем теперь. Теперь главное в бракоразводном деле - это формальности, а между тем всякий понимает, что главное в этих делах - это их живая и часто мучительная сущность. Дарение формализма совсем мертвого и совсем безучастного к жизненной сущности в каждом деле произвело то, что весь центр тяжести бракоразводных дел сосредоточивается, как я сказал выше, в двух безнравственных формальностях: 1) в производстве дела в консистории, где дело без денег обходиться не может, и 2) в исполнении формальности прелюбодеяния при свидетелях...

   Мне кажется, что если хорошенько призадуматься над вопросом, то явится возможность, оставляя бракоразводное дело в области церкви, устроить его с соблюдением чистоты и интересов нуждающегося в разводе лица.

   В то же время мне представляется, что делопроизводство по бракоразводному делу может и не быть делом церкви; вмешательство консистории в эти дела надо обязательно, из уважения к церкви, считать непригодным. Но затем, вряд ли представляется удобным и необходимым приобщить лиц духовной иерархии к производству бракоразводных дел, требующих по отношению к разводам по прелюбодеянию - известного следствия, а в особенности знания светской жизни, которого требовать в достаточной мере от духовенства довольно трудно.

   Вот почему мне представляется возможною и целесообразною следующая, например, комбинация. В каждой епархии мог бы существовать особый совет по бракоразводным делам, под председательством епархиального архиерея, в котором присутствовали бы главные должностные лица в губернии, а именно: губернатор, губернский предводитель дворянства, губернский воинский начальник, губернский городской голова, председатель губернской земской управы, председатель окружного суда и прокурор и старший благочинный в губернском городе, - и этому совету были бы подведомственны все бракоразводные дела, причем этот совет все исследования по каждому делу возлагал бы на одного из своих членов. Совет этот решал бы дело о разводе и о судьбе детей, прижитых от расторгаемого брака, окончательно, - за исключением случаев, когда архиерей не соглашается ни с одним из мнений совета, и тогда дело переносится в Синод для окончательного решения.

   Сомневаюсь, что при таком составе совета можно было бы не быть уверенным в том, что дело о разводе получать будет всякий раз решение чистое и добросовестное.

   Надо помнить, как я вчера говорил, что главными крикунами за облегчение развода являются те, которым это нужно в интересах разврата, а вовсе не те, которым это нужно в интересах жизни и действительно безвыходного положения. Вот почему для первых развод должен быть, елико возможно, затруднен, а для вторых, наоборот, облегчен.

   Именно этого такое самостоятельное и состоящее из лучших людей губернии коллегиальное учреждение под председательством главы местной церкви может достигать всегда. При таком совете не возьмешь ни деньгами, ни протекциею: одна правда будет иметь решающую силу.

   И сверх того получится огромное благодеяние: быстрота производства дел и отсутствие всякой волокиты.

  

   Позвольте мне опротестовать явно неверную ссылку и могущую иметь вредные законодательные последствия. До сегодняшнего дня я думал, что после смертной казни уже нет наказания. С каким же изумлением я прочел в академическом здешнем органе, "Церк. Вестн.", следующие строки: "А как за прелюбодеяние по Ветхому завету положена смерть, в греческих же царских законах вместо смерти положены и другие казни, то и ныне нужно"... и т.д. Очевидно, "нужно" или казнить, или еще как-нибудь расправляться с несчастными разводимыми по консисторскому приговору мужьями и женами. Не знаю, почему же это при таком строгом законе не казнили "по Ветхому завету" Давида и Соломона, которые по нашим законам оказались бы крайними прелюбодеями? А в "Книге числ" написано, что Бог призвал к суду своему и покрыл проказою Мариам за то, что она упрекала брата своего Моисея, взявшего эфиоплянку в жены себе при живой другой жене Сепфоре. И каким образом Соломон не казнил, а рассудил известным мудрым судом двух блудниц, пришедших к нему с мертвым и живым ребенком? Явно, что случаи нашего прелюбодеяния, служащие поводом к разводу, не считались вовсе прелюбодеянием в Ветхом завете, ни по закону, ни практически, и вопрос может идти не о "казни" или "наказании" разводящихся супругов, как предлагает аноним академического журнала, а о том, читал ли он когда-нибудь Ветхий завет, и если читал, то для чего он так искажает его смысл, и притом с практическими, ясно законодательными целями: внушить мысль нашим русским светским судам о необходимости налагать уголовную кару на виновную при разводе сторону. Ни о какой такой каре не может идти речь, потому что указы греческих царей для нас так же малообязательны, как и "Litterae obscurorum virorum" ("Письма темных людей" (лат.)), а в Ветхом завете все устройство брака и семьи было иное, и там никогда не было тех чудовищных стеснительностей, какие к нам перешли из этой же Греции и составляют наше историческое несчастие. А не было там такого тесного и жестоко поставленного брака, то, следовательно, нет нужды и "наказания" или их идею переносить к нам. Ведь с точки зрения греческих средневековых законов весь народ израильский, от Авраама, имевшего наложницею Агарь, и до последнего еврея последних времен, всех надо бы предать "казни за прелюбодеяние". Но как же тогда он был "народом возлюбленным и избранным"? Об этом, как и о многом другом, не думают беззаботные viri obscuri (темные люди (лат.)) времен греческих и наших. Примите и пр. В. Розанов.

  

   Худое знание истории едва ли не есть главная причина недвижности нашего бракоразводного процесса. Представляется неопытным, что мы имеем в существующих затруднениях к разводу что-то древнее и уже священное в силу этой древности. Между тем это вовсе не так. М. Руднев в последней книжке "Христианского Чтения", в статье "Церковное судопроизводство по делам о расторжении брака по причине супружеской неверности", указывает, что в старой допетровской Руси, когда, конечно, благочестия было не меньше, чем теперь, и семья не была слабее теперешней, был факт "существования добровольных бракоразводных договоров, утверждаемых подписями священнослужителей: порешившие разойтись супруги менялись друг с другом распускными листами" (ноябрьская книжка, стр. 685). Здесь сохранено было и участие церкви, в лице священника, но супруги не были поставлены в то бесправное парализованное положение, в каком находятся сейчас, когда могучими вершителями дел семейных являются консистории. В процессе об убийстве Комарова, секретаря полтавской духовной консистории (дело братьев Скитских), показывалось очевидцами, что он был принципиальный противник развода и не давал хода или донельзя тормозил бракоразводные дела. Отдельная частность показует общее положение дел, и секретарь Комаров не чинил волю свою, но был исполнителем существующих правил, дававших ему право "вязать" и "разрешать". Впрочем, это и до дела Скитских было довольно известно. Так вот кто, значит, по существу-то дела "разводит" и "не разводит" в Российской империи: секретарь, лицо светское, имеющее так же мало священной санкции, как и мы с вами, читатель. И вот в чью пользу и в рост чьего авторитета изъяты как права у священников, так и права у супругов. Прикажет секретарь - и обязан муж жить с развратною женою; прикажет он же - и будет жена нести побои и увечья от мужа, терпеть его распутную и пьяную жизнь. Только неведение истории, незнание Св. Писания и какая-то овечья запуганность вообще всех несчастных людей сделали то, что ищущие развода люди, уже сломленные и так судьбою, без гордости и без самолюбия несут этот не столько суд над собою, сколько измывательство над собою. Давно пора вернуться здесь к закону, настоящему и древнему: что развод принадлежит тем самым лицам, которые и заключили брак, т.е. благословившему чету священнику и самим сочетавшимся. Написав же "распускное письмо" или "разводное письмо", они могут нотариальную копию с него отправлять в консисторию, вообще в некоторый архив "дел", и одновременно священник, с приложением церковной печати, писал бы в паспортах обоих бывших супругов о новом их состоянии вдовства. Во всяком случае - это почва, которую можно разработать.

  

   В только что появившейся 10-й книжке "Веры и Разума" напечатана речь высокопреосвященного Амвросия, архиепископа Харьковского "О практической борьбе христиан с современными заблуждениями и пороками". В речи этой, обращенной к ученикам местной семинарии, сделан обширный обзор религиозных и нравственных нестроений в нашем обществе, и будущие священники призываются к практической борьбе с этими нестроениями. Кроме разных сектантских брожений автор указывает и резко порицает так называемую равноправность женщин и стремление их к высшему образованию, светские удовольствия, распущенность семейной жизни и практикуемую в обществе свободу чувств. В речи этой, однако, есть слова, которые поддерживают женщину в самом дорогом ее призвании: "Права женщины дарованы ей от Бога при ее сотворении - быть помощницею мужа: Сотворим ему помощницу по нему (Бытия, 2, 18) и нарождение и воспитание детей: Раститеся и множитеся, яко та есть мати всех живущих (стр. 621). Так говорит архипастырь. Мы подчеркиваем в них слово "право", конечно, - право изначальное, основное, не могущее быть отнятым. В длинных прошлогодних спорах о так называемых незаконнорожденных детях мы, в сущности, и основывались на том, что никем и никогда у женщины не могут быть отняты, фактически, идейно или законодательно, два этих коренных ее и богозаветных права, и только мы не сумели в свое время найти термина, формулы. Нужно говорить именно о "праве", каковое, при огромном в обществе развитии старого девства, сведено к нулю, к фикции: о праве каждой женщины и при всяких обстоятельствах становиться "помощницею мужа" и "матерью и воспитательницею ею рожденных детей". Мужчины испорчены и перестают жениться: но это расстройство брака с мужской стороны никак не может кассировать женское призвание, которым поддерживается самое существование рода человеческого. Преосвященный коснулся и этой стороны. "Нельзя без скорби слышать от матерей семейств ответ на замечание - пора вам отдавать дочь замуж: "За кого ныне отдать? Что за женихи! Отдать на погибель". С другой стороны, нельзя без глубокого негодования слышать от распущенных молодых людей ответы на совет - пора вам жениться: "Это - лотерея". Т.е. что они свободны вести беспутную жизнь, потому что невесты тоже небезупречны. Они считают себя даже свободными от труда поискать достойную их невесту" (стр. 637-638). Так говорил оратор. Последние слова попадают прямо в вопрос о разводе: брак стал или, точнее, всегда и был без развода - лотереею, где проигрыш возможен, а выигрыш ничем не обеспечен. Ибо если тщательнейший выбор монархом министра не есть непременное обеспечение удачи выбора, то и жених, сколь бы тщательно ни выбирал невесту, может ужасно просчитаться в оценке ее нравственных качеств; а раз став мужем, навсегда должен остаться с таковым "министром", недобросовестным, не исполняющим никаких обязанностей, беспутным. Равно и жена, без прав развода, не обеспечена ни от жестокости мужа, ни от его беспутства. Это и породило с обеих сторон страх брака, избегание брака и легкомысленный образ жизни одного пола и невольное старое девство другого, поведшее к умножению незаконных рождений. Нужно стараться об умножении браков, о развитии семьи, т.е. надо лотерею с проигрышем заменить лотереею только с выигрышем: к этому-то и сводится вопрос развода, имеющий целью не разрушить хотя бы единую семью, а сохранить, в случае несклеившейся, неудачной, окончательно погибшей семьи, право за человеком (как мужем, так и женою) еще другой раз попытать счастья в семье. У всех на глазах множество примеров, как разведенные и вновь вступившие в брак живут долгою счастливою и прочною семейною жизнью. Но теперь это редкий и страшно дорогой и страшно трудный случай, а он может быть частым. Бросить же жену никто и теперь не мешает мужу, равно никто жене не мешает бросить мужа. Они это и делают без всякого препятствия, но только для чего-то сохраняют ненужные им права на другую "половину себя" и не получают нужного им права на вторичную семейную жизнь и, становясь в холостое положение, беспутничают и растят проституцию. Уголовная хроника богатеет, полиция получает предмет забот, нравственность падает. Семья сокращается, кафешантаны растут. Кому это нужно? И государство, и церковь в проигрыше, как и всегда они в проигрыше, где страдает или где неуклюже поставлена семья. Удержать от фактического разъезда наши законы еще никого не удержали, ибо если мучительно жить в одной квартире с глубоко неприятным человеком, то что сказать о близости мужа и жены на почве уже сложившегося взаимного нравственного отвращения? Это - пытка, от которой и бегут "в разъезд", никаким законом не запрещенный, да и не могущий быть запрещенным, ибо никто не может уследить и расследить, как, почему и для чего муж и жена живут в разных городах. Разъезд меняет муку на равнодушие, на спокойствие, на беспечальный и "беспроигрышный" флирт. Ясно, что здесь одно спасение - в новом браке для обоих, уже испытанных и умудренных страданием людей. Было бы нетрудно собрать статистику вторых, после развода, браков, и их длительности и даже счастья. Впрочем, простые наблюдения обывателя показывают, что именно такие браки бывают длительны и счастливы.

   Вот в каких целях, а не в целях разрушения семьи, настаиваем мы на разводе. Достаточно духовенству нашему энергично оценить положение вещей, и оно первое проведет вопрос о реформе процесса развода. Ибо, повторяем, где счастье семьи, там и выгода церкви. Нет у нее лучших и горячейших молельщиков, чем дети, отцы и матери. Посему всякое превращение девушки в матерь должно бы быть радость церкви, и всякое превращение праздно гуляющего мужчины в отца - опять же радость церкви. Это и должно быть фундаментом всех суждений о разводе.

  

   В высокой степени важно, чтобы практические, жизненные шаги людей имели под собою почвою убеждение твердое и последовательное, а не эклектическое и колеблющееся. В видах этого позволю себе высказать некоторое пожелание в связи с недавним распоряжением Св. Синода, о коем сообщено в январской книжке "Веры и Разума", о ненужности впредь испрашивать особое разрешение епархиального архиерея для венчания мирян третьим браком. Пожелание относится к эпитимье, которая, однако, налагается на новобрачного или новобрачную, смотря по тому, который из них вступает в третий брак. Случай третьего брака вообще есть явление крайне редкое, и мне за 47 лет жизни привелось знать только два таких случая. Один - в Петербурге; это был брак 45-летнего, чрезвычайно крепкого, моложавого многосемейного (имел уже несколько внуков) торгового человека. Ныне покойный, это был безукоризненнейший человек во всех отношениях, сохранивший и в третьем браке живую связь со своими многочисленными детьми от первого брака (от второго у него не было детей). Среди бесед, патриотических или религиозных (он был очень религиозен, но без ханжества, а здоровым русским чувством), он нет-нет, бывало, и остановится, вспомнит о своем третьем браке и глубоко кается. Здесь я и вижу действие эпитимьи, налагаемой на троебрачных. Но доскажу о другом известном мне случае троебрачия. Это был инспектор провинциальной гимназии. У этого от первых двух браков не было детей, и кончились оба они рано и скоро. Человек крайне определенный и положительный, любитель хорошего пирога в воскресенье, хорошего винта вечером, артист-регент, отлично организовавший гимназический хор и всегда стоявший сам на клиросе, душа общества и любимец клуба, едва ли он был когда-нибудь романтически и "сумасшедше" влюблен. Он с большим сожалением вспоминал о второй жене, умершей рано в чахотке, и, как помню, не выносил запаха мускуса (цветок), по воспоминанию о мускусе, который ей давали перед смертью. О первой жене воспоминаний я от него не слышал. Дети были у него только от третьего брака, что-то человек пять или шесть, мальчики и девочки, и как одни, так и другие отлично учились, а в домашних играх, как теперь помню, были неистощимо изобретательны. Многодетная и отличная хозяйка, хотя тоже любительница вечерком сесть за карты, третья жена его была отличная барыня. А когда сам он помер, что-то около 55 лет, то его глубоко жалел весь город и вся гимназия, как отличного русского человека. Вот случаи третьего брака, кроме которых я не встречал. Оба брака были, что называется, "хозяйственные" и произошли просто из чувства запустелости, которое образуется в доме без хозяйки. Многие и едва ли худшие люди прямо не переносят мертвенного молчания вокруг себя, вымороченности, не могут жить без детской возни и жениных хлопот. В жизни и смерти Бог волен, и в ранней смерти и вообще неудаче двух первых браков оба мои знакомые были ни при чем.

   Оставалось жизни одному и другому еще лет на двадцать: и, конечно, ее прилично было провести семейно, а не кое-как, не в холостом безобразии. Если по каноническим правилам не возбранен брак и не сопровождается эпитимьею в 60-летнем возрасте, хотя именно это есть нравственно сомнительный брак, то какое есть основание для эпитимьи брачащегося, когда ему 40-45 лет? Троебрачный всю жизнь свою прожил честною семейною жизнью; напротив, нужно принудить себя к обману, схитрить, сфальшивить, чтобы сказать и подумать о человеке, 59 лет прожившем холостою жизнью и вступающем 60-ти лет в первый брак, что теперь он впервые готовится узнать женщину, а что до этого времени все 59 лег он находился в состоянии Адамовой невинности. Однако мы замечаем, что на таковых старых женихов-холостяков эпитимья не накладывается. Но эпитимья на троебрачных, которые никогда и никого не погубили и, только вступая в третий брак, показывают, что они нисколько не разочаровались в семейной жизни во время прежних двух браков и, следовательно, прожили в них хорошо и счастливо, какой же она имеет смысл? Очевидно, в эпитимье содержится упрек вступающему в брак и почти нежелание, неохотное желание повенчать его. Очевидно, этот человек, собирающийся третий раз жить семейно, совершенно не переносит внесемейных отношений к женщине, и за это его надо хвалить, а не порицать. Да и похвалы он достоин, ибо, на протяжении всей жизни узнав только трех женщин, - он невиннейший Иосиф сравнительно с толпами, с сонмами пожилых веселящихся холостяков. Ведь напрасно было бы тут прикидываться неведущим и делать вид, что предполагаешь, будто эти холостяки - девствуют. Конечно, они развратничают напропалую, и никакой ответственности, ни даже "законному" упреку не подлежат. Третий брак и есть пример, урок, редчайший и случайный, но поучительный, что нельзя касаться женщины иной, чем своя жена, и иначе как в правильной семье. Обращаясь к основаниям эпитимьи, мы не находим никаких. В Евангелии умолчано, сколько раз можно вступать в брак. Но косвенный ответ на вопрос там есть. Это - беседа Спасителя с самарянкою. На слова Иисуса, вне целей беседы сказанные: "Поди и призови своего мужа", - она сказала: "Господи, у меня нет мужа". - "Это правду ты сказала: ибо ты имела пять мужей, и тот, которого теперь имеешь, не муж тебе". И нет дальше глагола: "оставь этого, с которым теперь живешь" или: "ты много грешила в прежней жизни". Мы этим и воспользоваться можем ввиду отсутствия других текстов. Ибо в Кане Галилейской Спаситель не высказал о браке никакого слова, и, однако, самое Его присутствие здесь принято нами за освящение, за "благословение", за дозволение. Но насколько ярче беседа Его с самарянкою! Если в Кане Галилейской одно присутствие Его освятило, то и здесь Его беседа освящает же. А что Он не упрекал самарянку и не сказал: "Ты грешила" или "не согрешай впредь", то это, казалось бы, устраняет возможность упрека или эпитимьи и с церковной стороны. Между тем покой и твердая совесть есть важное условие счастья семейной жизни. Ибо не можем мы глагол священника выслушивать без трепета: и этот трепет останавливает, вероятно, многих несчастным образом ранних вдовцов; оставляет вне семьи много почтенных девушек и вообще есть причина разнообразного несчастия и дурных нравов общества. Ибо всякая холостая жизнь человека без монашеского специального призвания (особый глас Божий) невольно бывает грязна и разрушительна для общества.

  

   Г-н Скальковский, в рождественских шутках за прошлый и за нынешний год, приписывает мне намерение "упразднить брак" и вернуть благочестивых соотечественников к нравам радимичей и вятичей, которые "умыкаху жен", или обитателей Сахалина, которым на время дают казенную жену. Причем дети в том и в другом случае бросаются на руки государства. Так как подобное мнение обо мне и моих взглядах на брак, высказанных на страницах "Нов. Вр.", мне случалось читать и в серьезной форме, в газетах, журналах и даже целых брошюрах, то я нахожу полезным, для восстановления доброго своего имени, сказать несколько слов о той стороне брака, которой вообще специально не касался: именно - о формальной, как юридической, так и обрядовой.

   Я не только не хотел бы, как мне приписывают, устранить венчание, но насколько художественное созидание христианства не имеет поставленной около себя точки, хотел бы расширения, углубления и особенно поэтизации обрядовой стороны при вступлении в брак. Она упала сравнительно с первыми веками церкви: новобрачные тогда семь дней ходили в цветочных венках (которые заменились теперешним бронзовым "венцом"), и время венчания было сейчас же после литургии, на которой новобрачные причащались. Всякий поймет, насколько это глубже было по значению и художественнее по форме теперешнего "представления свидетельства о говеньи", каковое делается недели за две до венчания, - и трудно понять, какой оно имеет смысл в таком удалении от брака. Вообще потеря смысла и утрата красоты форм, введение на место этого каких-то жестких до непереносимости для деликатного слуха терминов, вроде "брачного обыска" и "оглашения", поразительно и удручает сердце.

   Далее я считал бы очень важным приблизительно в течение года между обручением и венчанием изучение женихом и невестою некоторых важнейших текстов Св. Писания, до супружества и семьи относящихся, из "Бытия", "Апокалипсиса", "Второзакония", кн. "Руфь", "Товия" и "Иисуса, сына Сирахова". Но это не для всех, не всегда и не везде возможно. Семьи, по необходимости (заметьте это) начавшиеся без предварительного ритуала, однако, я желал бы все-таки связать с церковью, например, чрез выдачу священником освященных колец. Это есть в церкви: епископ римский утверждается в должности чрез посылку ему папою шерстяной ленты (палиум). Вообще освящение чрез вещь существует в церкви. Путем указываемого мною средства связались бы с церковью и ее священством множество теперь существующих связей, особенно многочисленных в простом народе и которые теперь оставляются законом и церковью абсолютно без всякой формы. Таким образом, я стою за совершенное уничтожение бесформенных сожительств. Но в то время, как другие предлагают их уничтожить и, конечно, никогда этого не в силах будут сделать, я настаиваю на их признании, освящении и оформлении.

   Свободное соглашение и теперь есть первый канон брака. Не рассуждаю, а выписываю из "Курса православного церковного права" епископа Никодима (СПб., 1897): "В понятии брака как в гражданском отношении, так и в смысле таинства, первое и основное условие есть обоюдное согласие (курс, авт.), cuvcavecic,, consensus: именно, чтобы мужчина и женщина способом, признанным законом, изъявили свою свободную волю вступить в союз, обусловливающий брак. Поэтому брак считается заключенным в тот момент, когда воля мужчины и женщины получит внешнее выражение и сделается обоюдным согласием. А чтобы это обоюдное согласие могло быть существенною основою брачного союза, оно должно соответствовать всем предписаниям закона, вообще существующим по отношению ко всякому законному договору, и главным образом, чтобы договаривающиеся стороны имели все необходимые для этого нравственные качества, равно как в отношении цели брака и все физические качества. Когда есть налицо все эти нравственные и физические качества и когда взаимное согласие было выражено в установленной законом форме, тогда только это взаимное согласие служит основою брака, чем и отвечает первому внутреннему условию его" (стр. 578). И несколько далее: "Обручение, uvnoxera, sponsalia, есть взаимное обещание мужчины и женщины вступить в брак, совершаемое в настоящее время по церковному установлению перед венчанием; оно заимствовано из римского права" (стр. 579). Вот картина положения дела по ученому канонисту, а не по моей философии. Взаимное жениха и невесты объявление свободного согласия на вступление в брак - что теперь протекает в венчании так незаметно и, к несчастию, стало формальным только опросом, на который дается часто неискренний же ответ, - и составляет собственно момент заключения брака, вступление в супружество. Это хорошо выяснено в известном тонкостью своей казуистики католическом богословии. Передадим его в изложении К.П. Победоносцева ("Христианские начала семейной жизни". Москва, 1901, стр. 47): "Католическая церковь, по правилу Тридентского собора, требует для совершения брака, чтобы последовало торжественное объявление воли мужчиною и женщиною пред священником и двумя свидетелями; она приглашает брачащихся к церковному благословению, но не ставит это благословение необходимым условием для совершения брака и довольствуется так называемым пассивным присутствием (курс. К.П. Победоносцева) духовного лица". Таким образом, патер является как бы священным нотариусом, свидетельствующим перед Богом о происшедшем у него на глазах вступлении в брак супругов, но свидетельствует молча (курс. К.П. П-ва), а гласное выраженное согласие на это жениха и невесты и образует самый брак, что довольно отвечает и выписке из еп. Никодима, приведенной нами, о существенном моменте брака.

   За исключением особ царского дома, все остальные православные вступают в брак таким образом, что обряд обручения сливается с венчанием (так называемый "сговор" не есть обручение) и совершается в один день, слитно. Через это утратилась искренность браков, вступление в брачный союз по действительному обоюдному жениха и невесты согласию, желанию и влечению. Прежде, когда обручение отделялось годовым сроком от венчания, в этот срок жених и невеста могли хорошо узнать душевные качества друг друга: обручение еще не влекло непременного за собою брака, а уже обусловливало близость и интимность духовного общения; жених и невеста, таким образом, могли вовремя и без потрясений и страдания разойтись друг с другом. С другой стороны, обручение было чистым жениха и невесты соглашением, в присутствии двух свидетелей, и "обрученную" девушку никто, ни даже ее родители и закон, не мог отнять у жениха. Таким образом, любящие друг друга молодые люди, "обручившись" свободно, становились неразлучны, и произвол родителей был устранен. Отделение обручения от венчания, слияние которых у нас есть продукт петровского гражданского законодательства, казалось бы, составляет conditio sine qua поп восстановления чистоты и счастия браков.

   Безусловно необходимым я считаю установление предбрачных "пунктов соглашения" (договора, "брачного контракта" - глубоко антипатичный термин) на случай несогласия, ссор и разлучения супругов, где оговаривалось бы: 1) права мужа в случае непослушания, мотовства и измены (хотя бы и незасвидетельствованной) жены, 2) права жены в случае грубости, жестокости, разврата, пьянства или мотовства мужа, 3) некоторая, в виде залога, сумма денег, которая клалась бы в кредитные учреждения на обеспечение детей в случае несчастного брака. Употребить так две-три сотни рублей (или более) было бы полезнее, чем пускать их на ветер - на шитье нарядного приданого, "свадебное путешествие" или блестящий бал. "Предбрачный договор" неприятно звучит ввиду идеальных целей брака и требующейся здесь любви. Но что делать: опыт родителей, общества и государства должен дальше видеть, чем "воркующие" жених и невеста, и именно, в видах их охранения от возможного крушения при неудаче, этот "договор" должен с безусловностью требоваться государственной властью. Он - то же, что пробковый пояс, который на случай кладется в каюту каждого отправляющегося в море пассажира.

   Брак во всех отношениях поставлен у нас легкомысленно и несчастно. В нем очень обеспечили себя и "свое" государство и духовенство, но решительно ничего не сделано для обеспечения прочности союза и счастья союзных лиц, вступающих в брак. Как мне с горечью и насмешкой сказал один священник, "мы венчаем документы, а не человека, и рассматриваем документы, а на людей нам при браке некогда и взглянуть".

   Повод к дурным мнениям о моей "теории брака" (как выражаются некоторые) подал мой взгляд относительно абсолютной нерасторжимости каждой, так сказать, триады: "отец, мать, ребенок" - каковую триаду я считаю супружеством, хотя и неоформленным; и, требуя для нее скорейшего оформления, однако, и до и вне и без такого оформления прилагаю к ней слова: "Яже Бог сочета - человек да не разлучает". Таковое учение, если бы оно было принято, совершенно избавило бы государство от заботы о детях, тогда как теперь, выражаясь термином г. Скальковского, "дети во множестве суть государственные" (воспитательные дома).

   Я радуюсь, что, несмотря на шутки около моих "теорий", они явно распространяются в обществе и наконец пробуждают движение даже в законодательных сферах. Совершенное упразднение понятия незаконнорожденности и преобразование развода, очевидно, уже не за горами. Теперь никто не пугается перед этими вопросами, тогда как еще года два назад и об уравнении детей незаконных и законных, и о разводе не могли говорить без какого-то странного испуга.

  

   Предполагается название "незаконнорожденный" заменить названием "внебрачный".

   Позволю себе предложить вниманию всех размышляющих людей вопрос о положении одной особенной группы незаконнорожденных, которых, если не ошибаюсь, не коснулись никакие общие улучшения судьбы последних. Год назад я получил письмо, не весьма грамотное, от одного петербургского торговца. Он писал, что жена его, от которой у него не было детей, уже несколько лет страдает душевною болезнью, признанною врачами неизлечимою и развившеюся на почве наследственности; что в разводе ему было отказано по невозможности доказать, что она была душевнобольною в момент заключения брака; что он последние три года сблизился с другою женщиною и имеет от нее двоих детей, узаконить которых ему хотелось бы, но он не может. Второе письмо я получил за подписью "мать"; в нем бедная женщина, мать уже большого семейства, жалуется, что она восемнадцать лет живет вполне счастливо с одним видным петербургским чиновником, которого вскоре после его брака покинула его жена. Эта жена, имеющая также пять человек детей не от мужа, занесла их всех в метрики, как законных детей своего мужа, "а мои несчастные дети, - кончает она письмо, - из которых старшей дочери уже пятнадцать лет, все остаются некрещеными и должны быть записаны незаконнорожденными". Письмо закапано слезами и очень трогательно. Каждый поймет, что сблизиться с человеком, покинутым женою и, следовательно, без всякой надежды когда-нибудь называться его "женою", представляет для порядочной и совестливой девушки столько муки, пройти через которую может только самое героическое сердце. Мне известен случай, когда отец девушки, так поступившей, девушки из прекрасного и богатого семейства, ездил в Константинополь с целью чего-нибудь добиться в тамошнем греческом патриархате (она сблизилась с разведенным мужем, фиктивно принявшим на себя "вину прелюбодеяния"), но не достиг ничего при личной полной готовности (в Петербурге и в Константинополе) духовных особ войти в его положение и чем-нибудь ему помочь. Закон выше личности, и усилия мужа, отца, иерархов церкви разбились о букву закона.

   Здесь есть принципиальный вопрос: муж, покинутый своею женою, или жена которого признана неизлечимою душевнобольною, обязан ли в отношении к ней соблюдать супружескую верность? И если обязан, то на каком точном основании помимо буквы новейшего закона, которая может быть и изменена. Казалось бы, такому мужу может быть дан совет верности по слову: "Могий вместити - да вместит". Но дать приказание, переменить "ты мог бы" на "ты должен" едва ли основательно. Наконец, когда у такого мужа уже явились дети, от первого же брака детей нет и не было, представляется ненужной жестокостью лишать их прав на имя отца и его имущество, когда этими правами закон предоставляет пользовать детям того другого мужа или полумужа, к которому убежала его жена. Здесь мы имеем яркий пример, когда беззаветное самопожертвование девушки жестоко наказывается, а поведение жены, ярко бесчестное, как в описанном случае (уход вскоре после венчания от мужа), законом столь же упорно ограждается и защищается.

   Термин "внебрачные" возбуждает о себе столько же вопросов, как и термин "незаконнорожденный", о котором в прошлом году велись споры, едва ли с определившимся результатом. И этот термин, по всему вероятию, примет на себя весь тот специальный позор, который составляет главную причину детоубийства и самоубийства девушек, и вообще побуждения к укрывательству детей, которых где же и скрыть полнее, чем в могиле. Совершенно точный термин для детей, именуемых теперь "незаконнорожденными", - термин единственно нужный для отличения их в правах имущественных, пенсионных и пр., - это "внеканонические дети"; liberi injure canonico, liberi extra jure canonico (свободны по канону, свободные вне канона (лат.)). И в метрики, если уж нужно вносить какую-нибудь отметку, можно бы вписывать эти латино-римские термины, определяющие, что понятие данное, как это и есть на самом деле, идет из древнего языческого, еще римского законодательства, будучи перенесено оттуда в Corpus juris civillis Юстиниана Великого, и что оно нимало не выражает воззрений евангельских или библейских. Собственно особенный позор, связанный с "незаконнорожденностью" или "внебрачностью", коренится в возможном о каждом таком ребенке предположении, что он есть плод случайной и минутной, даже за деньги, связи; что с матери такого ребенка снимается законом имя честной, порядочной женщины. Между тем думать это о девушке, свободной и юной, соединяющей навсегда судьбу свою с лишенным прав женитьбы человеком, прямо бесчеловечно; да и не только думать, а еще без разбора и документально утверждать. Вот снятие этой моральной диффамации, упрека нравственного с девушки или женщины, которая была только сострадательна (приведенные мною два случая), должно составить важную и непременную заботу законодателя.

  

   "Внебрачные дети" - это есть contradictio in adjecto, "самопротиворечивое определение". Дитя самым бытием своего показует присутств