Главная » Книги

Лесков Николай Семенович - А. Н. Лесков. Жизнь Николая Лескова. Том 2, Страница 19

Лесков Николай Семенович - А. Н. Лесков. Жизнь Николая Лескова. Том 2


1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31

. - 20-го мая. приедут туда Крохины, а позже и я. Здесь после воспаления никак прохлаждаться нельзя, и ты должен ехать на Эзель с 1-м рейсом почтового парохода... На днях буду писать, а пока советую быть уверенным, что я о тебе предусматриваю самое для тебя лучшее, и моего совета держаться, ибо я знаю дело всех многостороннее..." *
   Вслед приходит и второе письмо, держащее тот же курс.
   "...О Крыме нам нельзя думать, и это не может быть необходимостью. Отдых весною на чистом острове при морском воздухе и хорошей растительности - это вполне достаточно и хорошо. Выдумывать можно все, включительно до Ниццы, Капри и острова Мадеры, но это не для людей с нашими средствами, и притом это излишне и потому глупо. Надо держаться Эзеля, где будет всего удобнее по всем отношениям... Если ты будешь слушать неопытных врачей и поступать несогласно с тем, что указывает благоразумие, - я не могу быть тебе полезен ни советом, ни делом" **.
   Научения разгораются, то исполняясь раздраженностью, то на недолго освобождаясь от нее, но безотступно отстаивая ни с чем не сравнимые целительные преимущества островного Аренсбурга перед всем прочим.
   * Письмо от 24 марта 1888 г. - Архив А. Н. Лескова.
   ** Письмо от 30 марта 1888 г. - Там же.
   335
  
   "На Эзеле до 20 мая будет тишина немецкого маленького городка, что очень благоприятно душевному возрождению, а потом, с 20 мая, с каждым пароходом начинают прибывать люди с разных сторон, и становится очень оживленно. Да лучших мест нам искать негде, да, по правде сказать, и не для чего. Тебе там должно быть хорошо, поживешь с Флисом, а 20 мая думаю приехать и я, и можем пожить вместе месяц, а может быть и полтора..."
   Дальше снова захлестывает очередная волна:
   "...Я устал ждать от тебя что-либо и оставил это, как бы вовсе безнадежное. Усталость - чувство понятное даже и тем, кто мало делал, стало быть и тебе. Я устал, и очень - очень устал, и у меня слабеет зрение... Мне опротивели твои пошлости и беспечность, от катаний с тифом до катаний с пнеумонией. Все это мне мерзко, хотя я знаю твои годы и прочее. Противен мне человек, ставящий выше всего то, что имеет значение между прочим. Но еще скажу, что мне и говорить с тобою о достойных предметах противно. Если было бы чему обрадоваться или хоть чем облегчить свои представления, то пусть это случится помимо ожиданий и рассуждений. - Что касается твоих размышлений о кризисе смертном, то не подлежит сомнению, что приучить себя к бестрепетному рассуждению о смерти - чрезвычайно умно, полезно, плодотворно и необходимо нужно. Это сказано величайшим мудрецом древности, а проверить это может каждый дурак. Нет ничего жалче и противнее труса, а избежать смерти он все-таки не может. Следовательно, лучше к ней готовиться и укреплять дух размышлением. Но тот же мудрец сказал: "учись так, как будто тебе суждено жить вечно, и живи так, как будто ты должен умереть завтра". Есть очень молодые люди, которых это занимает и руководит. Лермонтов в 19 лет был полон этих томящих, но единственно живых вопросов" *.
   Выходило, что сыпняк, приобретенный мною в поезде при следовании в киевскую ссылку, и воспаление легких, схваченное на зимних маневрах, все это не более как результаты моей беспечности, выражавшейся в катаниях, предпринимавшихся по собственному моему желанию.
   * Письмо от 7 апреля 1888 г. - Архив А. Н. Лескова.
   336
  
   В образец мне ставился, впрочем, не кто-нибудь, а сам Лермонтов. Здесь не стыдно было и пасовать.
   А в общем, и не такие горшки бились уже о голову.
   Как я узнал только через тридцать девять лет, болезнь моя неожиданно нашла себе отзвук в переписке Лескова с Сувориным. 19 апреля 1888 года ему писалось: "Очень жду ваших ответов об издании "Захудалого рода" и рассказов. Сделайте решение поскорее, удобное мне и небезвыгодное для предприятия. У меня очень болен сын (воспаление легких), и его надо взять из казармы на свободу. Надо стянуть все средствишки, а май месяц на дворе, и в 21 год воспаление легких переходит в роковую чахотку... Что можете сделать без вреда и стеснения своему издательству, - не откажите в том моему писательству" *.
   При чем была тут моя болезнь? Какие надо было стягивать "средствишки", когда, при дешевизне транспорта для военных, собственного моего офицерского жалованья было достаточно и на Аренсбург и на пустяками более дорогой (как я узнал позже) для одинокого молодого человека Крым? При нечеткости положений легко вкралась и разноголосица: и на неделю раньше и на три дня позже Суворину же подтверждалось: "Я - слава богу - с хлеба на квас не перебиваюсь и могу держать работы в столе" **. Или: "Денег я под издание <здесь уже затрагивается вопрос о полном собрании сочинений. - А. Л.> не буду просить никаких. В этом я, слава богу, - не нуждаюсь" ***.
   Но Суворин лучше многих других знал, что к 1888 году Лесков был не без некоторого достатка.
   Два года перед этим Лесков учит мать "маленькой Лиды" О. А. Елшину: "Бедниться никак не надо: от этого "лохмотьем пахнет", и это роняет человека на рынке" ****.
   И как раз, без всякой в том нужды, вразрез преподаваемым правилам, не остерегается пренебрегать ими, прибегая даже к речевым московским формам XVI века. Зачем? Неисповедимо. Только и остается вспомнить его
   * "Письма русских писателей к А. С. Суворину", Л., 1927, с. 74.
   ** Письмо от 12 апреля 1888 г. - Там же, с. 68.
   *** Письмо от 22 апреля 1888 г. - Там же, с. 76.
   **** Письмо от 10 сентября 1886 г. - Пушкинский дом.
   337
  
   же слова к Суворину: "Отчего это вы возьмете самую верную ноту, вернее всех и всех смелее и искреннее, но как понесете ее, так и расплещете, - точно вам кто под руку толкнул" *.
   Врач мой, специалист по легким и бальнеолог, решительно возражал против Эзеля, да еще ранней весной, и настаивал на Крыме или, в крайности, южной деревне. Сношение с знающим свой остров Флисом подтверждает рискованность моего приезда с первыми пароходами. 30 апреля отец уже без возражений провожает меня с Николаевского (Московского) вокзала на Украину. По правде сказать, вопрос уже и прискучил, а дел, литературных работ **, переписки с "иже по духу" П. И. Бирюковым 140, В. Г. Чертковым 141 или с противомысленным С. Н. Терпигоревым 142 и деловой - с А. С. Сувориным, Л. Н. Толстым - впору только справиться. Да и пора самому собираться к июню на летний роздых в любезную Озилию.
   Непосредственно с Аренсбургом, как и в первые два приезда, сначала все идет с прежней "Gemutlichkeit" ***, сердечностью и полным благорастворением воздухов.
   Но пока я отдыхал в континентальной устойчивости юга, а потом экзерцировал на военном поле Красного Села, у неизбежных Кавелахтских высот и других географических пунктов вплоть до Гостилиц и Молосковиц, - на доступном всем ветрам и циклонам острове барометр начинал давать тревожные, а затем и прямо угрожающие показания.
   С приездом Лескова идут сначала вполне благоприятные корреспонденции его в столичные газеты ****. В первой из них горячо опровергается пущенный кем-то из добрых соседей в мае месяце ложный слух, будто на Эзеле свирепствует оспа. Далее рисуется ряд бытовых удобств. Говорится, что "обнаруживать свое знакомство с русским языком здесь теперь в такой же моде, как прежде было в моде притворяться не понимающим по-русски". Перечисляются весьма именитые приезжие,
   * Письмо от 31 января 1888 г. - Пушкинский дом.
   ** В "Неделе", "Новом времени", "Петербургской газете", "Новостях и биржевой газете", "Историческом вестнике".
   *** Уютностью (нем.).
   **** "Аренсбург на Эзеле", - "Новое время", 1888, No 4421, 21 июня; No 4437, 7 июля; "Дачная жизнь. Аренсбург". - "Петербургская газета", 1888, No 178, 1 июля, без подписи.
   338
  
   видные местные деятели. Правда, тут же упоминается, как два местных мясника "мастерски взрезали возле самого парка живого русского солдата, и тот умер", но в общем сердца домовладельцев, кормящихся от приезжих, исполнялись глубокой признательностью.
   Но вот, ближе к концу июля, приходит в Аренсбург номер петербургской газеты с новой корреспонденцией, в которой нежданно-негаданно говорится об имеющихся на Эзеле, даже невдалеке от самого курорта, прокаженных *. Происходит переполох. Многие не знают, что предпринять, как быть с Лесковым!
   А восемь дней спустя получается еще одна, уже пятая корреспонденция, задевающая аренсбургского герихтсфохта Гольмана, держащего почему-то у себя паспорта всех приезжих, как, к великому негодованию Лескова, в свое время учинял фурштатский его домовладелец. "Не то ли это и есть, - колко спрашивает Лесков, - что на русском языке ревельского ландгерихта называется "законные вреды"? ** Это еще куда ни шло, а вот что тут же вторично помянута и проказа - невыносимо для городка, живущего приезжими больными и дачниками. Положение накаляется. Раздражение Лескова пошло расти по линии срыва вспышки на чем случится. А раз начавшись, взрывная реакция улегалась трудно. В частности, здесь же Лесков приводил явно проверенные бальнеологические данные об Аренсбурге, как нельзя более противоречивые его прежним заключениям. Оказывалось, что при легочной болезни "самое пребывание с нею здесь неблагоприятно или, прямо сказать, очень вредно". Вот как изменилось суждение, казавшееся самому в марте самым "многосторонним", опровержение которого принималось за глупость, вздор, чепуху и затеи.
   Лесков покидает Аренсбург 7 августа, на две недели ранее прошлого года.
   Приехав, он всерьез берется за мимоходом тронутую было тему. Гроза разражается ошеломительной в своем заглавии, уже полностью подписанной статьей "Культ прокаженных (Кустарные курорты на Эзеле)" ***. Озилия
   * "Аренсбург на Эзеле". - "Новое время", 1888, No 4451, 21 июля.
   ** Там же, No 4459, 29 июля.
   *** Там же, No 4492, 31 августа.
   339
  
   потрясена. Лесков не дает передышки. Он собирает интересные общие данные о проказе и борцах с нею и публикует новую статью - "О прокаженных" * и вскоре еще раз возвращается к проказе в комбинированной статье "О проказе, о пирате, о мщении одичалых, о Бироновом носе" **.
   Военные действия открывает и другая сторона.
   Местный листок "Arensburger Wochenblatt" от 4 октября 1888 года, No 40, отводит первое место и треть всего своего текста довольно бойко составленной статье "Herrn Leskow!" ***. Подпись N. S. Экземпляр был выслан Лескову бандеролью ****.
   Ополчился и недавний милый человек и друг Роман Флис, приславший в "Новое время" статью в четверть листа: "Еще о проказе" *****, представлявшую собою разбор всего писавшегося об эзельской лепре (проказа) в лесковских статьях и общее резюме по поднятой ими шумихе. Суворин дал статью Флиса Лескову на просмотр.
   17 октября последний, заканчивая одно из своих писем к Суворину, бросил: "Печатаете ли вы статью Флиса? Я пришлю ответную заметку. Из Киева профессор Мейн и Подвысоцкий мне прислали целую литературу и благодарности ******. "Никогда, - говорят, - это дело не было так возбудительно поставлено". - Мы "опрокажены" до центральных губерний, и все это идет, и ничего против этого не делается" *******.
   Суворину, однако, эта лепровая полемика стала, вероятно, прискучать, а тут грохнул гром среди ясного неба - "чудесное крушение" царского поезда у станции Борки Курско-Харьковско-Азовской железной дороги, и многое временно отодвинулось, а потом и завяло ********.
   Корабли для Аренсбурга были сожжены. Любовь была
   * "Аренсбург на Эзеле". - "Новое время", 1888, No 4498, 6 сентября, без подписи.
   ** Там же, No 4521, 29 сентября.
   *** "Господину Лескову!" (нем.).
   **** Архив А. Н. Лескова.
   ***** "Новое время", 1888, No 4541, 19 октября.
   ****** Не сохранились.
   ******* Пушкинский дом.
   ******** Проказа затрагивалась еще Лесковым в статьях и заметках. "Grand merci". - "Новое время", 1889, No 4819, 30 июля; "Проказа лезет к локтю". - "Неделя", 1892, No 22, 31 мая.
   340
  
   радостной, разлука горька, но неустранима. Надо было найти утешение. Отчасти оно пришло в уверениях доктора Мержеевского, что он и некоторые другие не разделяют узости взглядов Флиса, Гольмана, Керстнера и многих других на "проказные", как говорилось, статьи "Нового времени". Но слишком многочисленны оказывались эти "многие другие", возмущался и злобился весь город и значительное число лиц муниципального положения в других городах Остзеи.
   При случае приходится давать объяснения внезапной измене Аренсбургу и вообще всей Озилии.
   "К немцам своим не поеду, - пишется в ночь на 9 апреля 1889 года В. Г. Черткову, - потому, что их теперь "русифицируют", а я терпеть не могу быть при таких операциях" *.
   "Тому, что Ольга застряла в Риге, надо радоваться, так как это место привольнее, - указывается Н. П. Крохину в письме от 9 июня, - море лучше и жизнь шире. Жаль только, что она наняла в Дубельне, где очень пыльно... Впрочем - все-таки радуйся, что жена твоя там, около Риги, а не за морем, в Аренсбурге, что было бы совсем безрассудно" **.
   И наконец, через две недели в письме к сестре Ольге Семеновне, 24 июня, поясняются причины нежелания приехать погостить у нее в Дубельне:
   "Мне все надоело и никуда не манится, особенно в тот край, где производятся мероприятия, делающие нас неприятными туземным обывателям" ***.
   Три года "всех многостороннее" изученное и непререкаемо превозносившееся "прекрасное место" становится отверженным, посещать его уже "совсем безрассудно".
   Что делать: по нужде и закону перемена бывает.
  
  
   ГЛАВА 10
   ХУДОЖЕСТВЕННАЯ ПРОПОВЕДЬ
  
   Близко знавший Лескова последние пятнадцать лет его жизни В. Л. Величко утверждал: "У человека, ставшего писателем, появляется как бы вторая духовная при-
   * Архив Черткова, Москва.
   ** Архив А. Н. Лескова (фонд Н. С. Лескова).
   *** Там же.
   341
  
   рода, управляемая собственными законами и большею частью стоящая выше личной натуры того же человека, с которою он ведет ожесточенную борьбу. Например, Лесков был очень физический человек, с кипучими страстями и нравственным обликом материалиста, а в литературе он являлся одним из крупнейших представителей идеализма" *.
   Сам Лесков ценил в писателе искренность литературной и идеологической направленности, не считаясь с другими его свойствами. Прочитав в октябрьской книжке "Северного вестника" 1893 года новый шеллеровский рассказ "Конец Бирюковой дачи", он взволнованно пишет Фаресову: "Каковы бы ни были свойства его личного характера, это - его дело, а для прояснения общественного сознания он служит превосходно, обнаруживая здравые понятия и любовь к тому, что оскорблено и унижено. Нехорошо играть на понижение репутации человека, который с таким мастерством ведет полезную работу в нынешнее преглупое и преподлое время. Всех, которые занимаются тем же делом, как и он, я с радостью отдал бы за него одного. А подумаем лучше вот о чем: отчего это мы все ведь знали то же самое, что и ему известно, а вот мы начнем говорить и затянем "антимонию" черт знает про какие ненасущные явления, а он что ни долбанет, то прямо в жилу, и сейчас оттуда руда мечется наружу, и хочется плакать, и хочется помогать, и становится стыдно и гадко о себе думать? Это и есть несомненный признак присутствия ума, чувства и таланта, и притом в превосходном их, гармоническом, сочетании. И если кто этого в нем не видит и не чувствует, то я буду думать, что я Шеллера знаю более, чем другой его знает, хотя лично я с Шеллером и мало знаком, и мне это не нужно: я знаю "лучшую его часть" **.
   Так говорил он о "лучшей части" своего давнего литературного собрата умудренный жизнью, на седьмом десятке лет. Несомненно однако, что дар находить "лучшую часть" в каждом человеке, имеющем какое-нибудь духовное содержание, и от всего сердца любоваться ею жил в нем с отроческих лет.
   * См.: "Исторический вестник", 1904, No 2, с. 676-677.
   ** А. И. Фарeсов. Алексей Константинович Шеллер (А. Михайлов). Биография и мои о нем воспоминания. СПб., 1901, с. 13. Дата письма не указана. Автограф неизвестен.
   342
  
   "У нас на орловской Монастырской слободке жил один мой гимназический товарищ, сын этапного офицера, семья которого мне в детстве представлялась семьею тех трех праведников, ради которых господь терпел на земле орловские "проломленные головы" *, - писал Лесков в 1878 году.
   К концу 1879 года, в предпосылке к рассказу "Однодум", повествовалось о трагикомическом, сорок восьмом умирании А. Ф. Писемского, а затем возвещалось: "...и пошел я искать праведных <...> но куда я ни обращался, кого ни спрашивал - все отвечали мне в том роде, что праведных людей не видывали, потому что все люди грешные, а так, кое-каких хороших людей и тот и другой знавали. Я и стал это записывать" **.
   Так как бы оформлялось открытие галереи лесковских "праведников". Однако, как видим из сказанного выше, в действительности наблюдение, запоминание и собирание их началось с детских, орловских лет писателя. "Однодум" шел первым уже под иконописным титлом, сравнительно поздно придуманным, но многие просто "хорошие люди", совершавшие раньше или позже кое-какие незаметные подвиги, то попадали в эти святцы, то оставались без канонизации.
   В произведениях Лескова все они, в порядке появления в печати, располагаются примерно так: правдолюбивый Овцебык; непримиримо революционные Райнер, Лиза Бахарева и Помада; младопитательный и всеприимный Пизонский (Котин Доилец) и всепрощающая Платонида; нигилисты чистой расы - Бертольди, майор Форов и Ванскок; полный патриотизма землепроходец Иван Флягин; беззавистный и безгневный Памва и чудный отрок Левонтий; несокрушимый в своей первобытности благородный дикарь зырянин и не понуждающий никого к крещению Кириак; сострадательный Пигмей; бескорыстный эконом Бобров и ревностный лекарь Зеленский; мужественный Голован; уповательные обнищеванцы; кроткий штопальщик; трогательный в дружбе со зверем Храпошка; пленительный мельник дедушка Илья и непреклонного духа Селиван, безгранично добрый
   * "Мелочи архиерейской жизни". - Собр. соч. т. XXXV, 1902-1903, с. 72.
   ** Там же, т. III, с. 75.
   343
  
   Карнович; прекраснодушный художный муж Никита Рачейсков; самоотверженный рядовой Постников; великодушный Вигура; прачка, сердобольно растящая на трудовые свои гроши чью-то сироту, как бы прототип Фефелы, и т. д. 143
   Во сколько тяблов (ярусов) потребовался бы иконостас для размещения всех помянутых или позабытых здесь неколебимых служителей тому, во что они верили и в исполнении чего видели долг жизни своей?
   Горький, не всегда безоговорочно принимая все в рисунке лесковских праведников, удовлетворенно отмечал неизменную устремленность всех их к добру, человеколюбие и безграничную, до самозабвения, любовь к родине.
   "Я видел в жизни десятки ярких, богато одаренных, отлично талантливых людей, а в литературе - "зеркале жизни" - они не отражались или отражались настолько тускло, что я не замечал их. Но у Лескова, неутомимого охотника за своеобразным, оригинальным человеком, такие люди были, хотя они и не так одеты, как - на мой взгляд - следовало бы одеть их" *.
   В другой раз выполнение писателем взятой на себя задачи находит широкое признание исследователя:
   "Его огромные люди. Их основная черта - самопожертвование, но жертвуют они собой ради какой-либо правды или дела не из соображений идейных, а бессознательно, потому что их тянет к правде, к жертве. Лесков изображает своих героев праведниками, людьми крепкими, ищущими упрямо некоей всесветной правды, но он относится к ним не с истерическими слезами Достоевского, а с иронией добродушного и вдумчивого человека" **.
   Один из лесковских праведников, может быть, признан Горьким уже и "одетым" вернее других:
   "Вертер" - интересно. Новалис написал очень хороший роман, но согласитесь, что "Записки из подполья" или "Очарованный странник" показывают нам людей более значительных вовсе не потому только, что они - наши русские, а потому, что они больше люди" ***.
   * М. Горький. О литературе. Статьи и речи. 1928-1936. Изд. 3-е. М., 1937, с. 274.
   ** М. Горький. История русской литературы. М., 1939, с. 275.
   *** К. Федин. Горький среди нас. М., 1944, с. 149-150.
   344
  
   Особенно Горький ценил в Лескове - что это был писатель, "все силы, всю жизнь потративший на то, чтобы создать положительный тип русского человека" *.
   Заключения шли одно другого шире, глубже, величавее:
   "Он любил Русь, всю какова она есть, со всеми нелепостями ее древнего быта, любил затрепанный чиновниками полуголодный, полупьяный народ и вполне искренно считал его "способным ко всем добродетелям", но он любил все это не закрывая глаз. В душе этого человека странно соединялись уверенность и сомнение, идеализм и скептицизм" **.
   "Он писал не о мужике, не о нигилисте, не о помещике, а всегда о русском человеке, о человеке данной страны.
   Каждый его герой - звено в цепи людей, в цепи поколений, и в каждом рассказе Лескова вы чувствуете, что его основная дума - дума не о судьбе лица, а о судьбе России" ***.
   Так судил великий литературолюб о второй, "большей и лучшей части деятельности Лескова" ****.
   Характерно, что шедшие с перелома восьмидесятых годов, как писал Лесков, "Пустынные картины (древнее христианство в Сирии и Египте" *****), то есть повести на сюжеты, черпавшиеся из "Пролога", не вызвали отклика Горького. В некоторых из них было много красоты, картинности, изящества в рисунке, обогащенности темы. Многие из них требовали изучения исторических и этнографических данных. Но ни одна из этих цветистых новелл не трогала и не волновала так, как сравнительно простосюжетные, "из самой жизни вывороченные", отражавшие подлинную русскую жизнь, бытовые повести Лескова.
   "Прологи", с их декоративностью, условностью фабул и наборной языковой узорчатостью, насквозь русской на-
   * См.: "О русском искусстве". - "Литературная газета", 1937, 26 марта.
   ** М. Горький. Несобранные литературно-критические статьи. М., 1941, с. 90.
   *** М. Горький. История русской литературы. М., 1939.
   **** Там же.
   ***** Письма Лескова от 16 и 17 мая 1888 г. - "Письма русских писателей к А. С. Суворину", с. 81 и сл.
   345
  
   туре Лескова приелись, а легенды и совсем "опротивели".
   Почему-то, может быть и бесправно, вспоминаются более поздние, но не менее выразительные колебания в восхищенности изготовлявшимся уже к художественной проповеди Львом Львовичем Толстым. В недатированном письме к А. С. Суворину, видимо от 20 января 1893 года, не без теплой шутливости сообщалось:
   "Посетил недостоинство наше "младый Лев" (отцов любимец и любви достойник) <...> Что за юноша!.. Хочется плакать от радости!" *144.
   В этот же день он заинтересованно и устроительно писал и Л. И. Веселитской: "Вчера был у меня сын Льва Николаевича (Лев Львович, только что приехавший из Москвы) и рассказывал о том, как было принято мое извещение ** о встрече с вами. Льву Львовичу очень хочется с вами свидеться перед отъездом. Он придет ко мне проститься завтра, во 2-м часу дня. Я ему сказал, что извещу вас о его желании с вами встретиться, чтобы еще ближе познакомить с вами отца по собственным, личным впечатлениям. Думаю, что вы не найдете в этом ничего неудобного, чтобы познакомиться с сыном любимого и уважаемого вами великого человека и нашего общего друга" ***.
   Полгода спустя, 27 июня 1893 года, поговорив в письме к М. О. Меньшикову о Льве Николаевиче, Лесков делает уже некоторый поворот:
   "О молодом Льве согласен с вами, как и о старом. К молодому Льву надо бы применить советы Нила Сорского: "аще млад выспрь скачет", - "подерни его за ноги и поставь на землю". Я ему сказал, что он очень поддается теориям, которые не выдержат пробы. Может быть это ему неприятно" ****.
   Четырнадцать лет назад, ведя усердные вероисповедные "дискурсы" с великосветскими редстокистками, безнадежно пытавшимися приобщить его к своему "разноверию", Лесков писал наиболее молодой и убежденной из них:
   * Пушкинский дом.
   ** См. письмо Лескова к Л. Н. Толстому от 12 января 1893 г. - "Письма Толстого и к Толстому", с. 132.
   *** В. Микулич. Встречи с писателями. Л., 1929, с. 168-169.
   **** Пушкинский дом.
   346
  
   "Исправляли меня и раскольники, и католики, и другие - их же имена сам господи веси, - включительно до лорда Редстока, и всякий из этих "справщиков" смело уверял и нагло доказывал, что истина во всей ее полноте ужилась только с ним и лежит в его жилетном кармане, а я этому не верил и не поверю, потому что имею большее почтение к истине" *.
   Под старость он не сомневается, что истина при нем.
   Умеряя чужую чрезмерную увлеченность чем-нибудь, Лесков иногда заключал свои советы ритмичным чтением поэтической восточной аллегории:
   Настрой же скорее гитару для танцев:
   Не строй ее низко, не строй высоко!
   Покидая не всегда выдержанных в таком правиле Памфалонов, Данил и Зенонов, Лесков переходил к созданию новых, современных героинь. Соблюдалось ли и тут указание о строе гитары?
   Л. Я. Гуревич в эти же годы записала неудержимо вырвавшуюся, почти мучительную исповедь Лескова:
   "Он <Л. Н. Толстой. - А. Л.> хочет, и сын его, и толстовцы, и другие, - говорил он <Лесков. - А. Л.> один раз, - он хочет того, что выше человеческой натуры, что невозможно, потому что таково естество наше... Я знаю сам... Всю жизнь свою я был ангелом. Я творил такое, что... никто не знает этого. И теперь - я старик, я больной, и все-таки - такое во мне кипит, что я и сам сказать не умею, как и что. Сны мне снятся - сны страшные, которых нельзя словами описать. И кто знает, что это? И зачем, почему и откуда? Назвать ли это чувственностью? Но ведь я сам не знаю, зачем она мне! Ничего мне не надо, ничего я разумом своим не хочу, - ищу покоя души своей, а что-то мутит и мучит меня..." И он замолк, прислушиваясь к нежно звенящему бою часов, на который другие часы откликнулись коротким музыкальным напевом. Это было месяца за три до его смерти" **.
   Лескова сильнее, чем прежде, влекло рисовать плотски неотразимо красивую, духовно познавшую самую не-
   * Письмо к А. И. Пейкер, "ночь на 21 декабря 1878 года". - ЦГЛА.
   ** Л. Г. Из дневника журналиста. - "Северный вестник", 1895, No 4, с. 68.
   347
  
   опровержимую истину и свет, купеческую Клавдию или совсем обольстительную светски-интеллигентную Лидию, сложенную как Диана из Танагры, и с таким контральто, от которого, как он, бывало, говорил, "душа мрет" 145.
   Однако есть ли в них чарующая прелесть искренности, жизненной простоты гостомельской Насти, нигилистической Бертольди, Катерины Измайловой, Доры и Анны Михайловны, Мани Норк, Ванскок, киевлянки Хариты, Любови Анисимовны, Шибаенки 146 и многих иных из прежних лесковских героинь? Не манекены ли это, книжно и надуманно говорящие с напетых автором пластинок?
   Единственный раз Клавдия - в разговоре с нежно любящей ее и, надо верить, нежно любимою матерью - обмолвилась простым искренним словом: "Со мною, мама, жить очень трудно". Куда труднее!
   Второй раз превосходно заговорила Лидия: "Полноте, ma tante, что это еще за характеры! Характеры идут, характеры зреют, - они впереди, и мы им в подметки не годимся. И они придут, придут! "Придет весенний шум, веселый шум!" Здоровый ум придет, ma tante! Придет! Мы живы этою верой!"
   Само по себе пророчество великолепно, но опять это говорит не Лида, а сам Лесков. Говорит убежденно, полный несокрушимой веры в непременный приход настоящих характеров, в весенний веселый шум. Придет то, чем сам он жил с перехода из Савлов в Павлы. Это уже не проповедь, а исповедание духа, полное веры в ни с чем не сравнимую, воспитывающую и просвещающую силу неустанно любимой им литературы.
   Вере этой одновременно же оставлены и другие свидетельства.
   27 января 1893 года на несколько обиженное письмо редактора "Исторического вестника" С. Н. Шубинского Лесков отвечал: "Относительно "разномыслия" пора бы перестать разномыслить: вы смотрите на дело главным образом с коммерческой стороны, а есть полное основание смотреть на это иначе, - именно не считая коммерческой стороны главною. Что этого очевиднее и проще?" *
   Редактор при случае попробовал еще раз поразномыслить, а писатель накрепко подтвердил ему:
   * Гос. Публичная б-ка им. Салтыкова-Щедрина.
   348
  
   "Я отдал литературе всю жизнь и передал ей все, что мог получить приятного в этой жизни, а потому я не в силах трактовать о ней с точки зрения поставщичьей. По мне пусть наши журналы хоть вовсе не выходят, но пусть не печатают того, что портит ясность понятий. Я не то что не понимаю современного положения печати, а я его знаю, понимаю, но не хочу им стеснять себя в том, что для меня всего дороже: я не должен "соблазнить" ни одного из меньших меня и должен не прятать под стол, а нести на виду до могилы тот светоч разумения, который дан мне тем, перед очами которого я себя чувствую и непреложно верю, что я от него пришел и к нему опять уйду. Не дивитесь тому, что я так говорю, и не смейтесь: я верую так, как говорю, и этой верою жив я и крепок во всех утеснениях. Из этого я не уступлю никому и ничего, - и лгать не стану и дурное назову дурным кому угодно. Некоторые лица все это приписывают во мне "непониманию". Они ошибаются: я все достаточно понимаю, а не хочу со всем мириться, и как я сторонюсь от дел с приказными и злодеями, то мне не надо ни изучать их ближайшие привычки, ни мириться с ними. Я уже старик, - мне жить остается немного, и я желаю дожить дни мои, делая, что могу, и не мирясь с "соблазнителями смысла". У меня есть свои святые люди, которые пробудили во мне сознание человеческого родства со всем миром. До чтения их я был "барчук", а потом "око мое просветлело", и я их считаю очень дорогими людями, и вот их-то именно теперь и принято похабить и предавать шельмованию рукою ничтожных лиц, ведомых всем по их злобе, лжи, клеветничеству и сплетничеству" *.
   Собеседникам он говорил: "Весь мой одиннадцатый том: Клавдия в "Полуношниках", квакерша-англичанка Гильдегарда и тетя Полли в "Юдоли", "Дурачок" и т. д. опять воспроизводят светлые явления русской жизни и снимают с меня упрек в том, что я проглядел устои русской жизни и благородные характеры. Я их видел, но я видел также и многое другое... Мои последние произведения о русском обществе весьма жестоки. "Загон", "Зимний день", "Дама и Фефела"... Эти вещи не нравятся публике за цинизм и простоту. Да я и не хочу нравиться публике. Пусть она хоть давится моими рассказами, да читает.
   * Фаресов, с. 410-411.
   349
  
   Я знаю, чем понравиться ей, но я больше не хочу нравиться. Я хочу бичевать ее и мучить. Роман становится обвинительным актом над жизнью" *.
   "Зимний день" мне самому нравится, - говорил Лесков, горячась и увлекаясь. - Это просто дерзость - написать так его... "Содом" - говорят о нем. Правильно. Каково общество, таков и "Зимний день" **.
   Шла, пусть и художественная, но - проповедь.
  
  
   ГЛАВА 11
   ВЗЫСКУЮЩИЕ ИЗ ОТРИЦАВШИХСЯ
  
   Прозрение, неустанный труд и могучее дарование делают свое дело. Долго тяготевшая над Лесковым осужденность постепенно рассеивается его новыми произведениями и год от году меркнет. Запоздалые "отомщевания" непримиримых врагов - не страшны. Талант и несокрушимое мужество превозмогают.
   "На днях, - пишет он Суворину, - я виделся случайно с критиком, который говорил много обо мне и о вас, что мы, дескать, могли бы быть так-то и так-то поставлены, но нам "сбавляют успешный балл за поведение". Я отвечал, что мы оба "люди конченые" и нам искать расположения уже поздно, но что, по моему мнению, в нашем положении есть та выгода, что оно создано органически публикою, а не критикою, и что критики нам ничего не могут сделать ни к добру, ни к худу" ***.
   Итак, все сложилось органически: критики уже ничего не могут сделать ни к добру, ни к худу!
   Но Лесков это знал и в это верил еще со времен "Овцебыка" и "Леди Макбет нашего уезда", не говоря уже о "Соборянах", "Запечатленном ангеле", "Очарованном страннике", "На краю света" и т. д. Знал, терпел и ждал...
   "Конечно, - дружески пояснял он А. Е. Разоренову 147 в 1884 году, - в литературе нашей нет трезвенных слов. Вместо руководящей критики то и дело приходится наталкиваться на полемические статьи бравурно-развяз-
   * Фаресов, с. 382.
   ** А. Фаресов. Парадоксы Н. С. Лескова. - "Слово", 1905, приложение к No 147, 11 мая.
   *** Письмо от 11 февраля 1888 г. - Пушкинский дом.
   350
  
   ного тона с потугами и недомолвками, берущими через край. Одно время у нас совсем не было критики, даже газетные рецензии встречались редко. Оно и лучше было. Разве может быть теперь такая здравая критика, которая руководила бы не одних начинающих писателей, а освещала бы путь, давала бы добрые советы и тем, кто достаточно окреп на литературной дороге? В наше время разгильдяйства и шатаний отошли в вечность такие имена, как Белинский, Добролюбов, Писарев. Теперь люди, которым нет места на поприще изящной словесности, взялись за картонные мечи и давай размахивать ими направо и налево: берегись - расшибу! Это люди, озлобленные собственной неудачей. Вот почему я не советую вам слушаться и прислушиваться к мнению таких горе-критиков. Работайте по-прежнему, не обращая ни на кого внимания" *.
   Здесь исключительно ценны искренность признания Лесковым критического авторитета когда-то нанесшего ему жестокий удар Писарева и совет работать так, как работал он сам с тех пор, как бросил чужие помочи и пошел на своих ногах.
   С 1886 года его ищет и никогда уже больше не отпускает либерально-эклектическая "Русская мысль", за нею - народнически-либеральная "Неделя", с конца 1891 года помещает на своих страницах его произведения "Вестник Европы", где для начала появляются "Полунощники", до дерзости смело по своему времени и обстановке разоблачавшие лжу, убожество и пошлость церковного тавматурга 148 - пресловутого чудотвора "отца Иоанна Кронштадтского", чтившегося тогда в различных слоях русского общества с "царем миротворцем" Александром III "во челе".
   Лескову давно претит сотрудничать у "каптенармуса XVIII века" 149 С. Н. Шубинского в его безликом и неустанно выцветающем "Историческом вестнике" 150. Личные отношения переходят со стороны Лескова в суровые осуждения идеологической скудости журнала и завершаются полным разобщением с этим суворинским изданием, да в сущности и с его твердокаменным редактором.
   * Письмо Н. С. Лескова к А. Е. Разоренову. - А. И. Яцимирский. Друзья русских самородков. - "Русская мысль", 1902, No 2, с. 155-156.
   351
  
   Постепенно создается прелюбопытная перемена позиций с удивительной иногда перестановкой фигур.
   Редакционный триумвират, или, как язвил нередко Лесков, "семибоярщина" 151 "Русской мысли", оробевает с "Зеноном златокузнецом", прозревает в выведенном там хитроумном древнем епископе аллегорическую близость с покойным московским митрополитом Филаретом Дроздовым, суетливо домогается благоприятного заключения цензуры, погребает этим новеллу и старается оправдаться во всем перед автором.
   Лесков негодует. Пишет Бирюкову, Черткову, Суворину, засыпает письмами Гольцева и Лаврова, посылает открытое письмо в "Русские ведомости" *, опровергающее распускаемые кем-то догадки и проводимые аналогии. Просит Л. И. Толстого посодействовать опубликованию этого письма" **.
   П. А. Гайдебуров, в 1868 году враждебно, хотя, может быть, и не слишком проницательно отозвавшийся о "Расточителе" 152, более чем своеобразно ведет себя в отношении "Зенона" 153. По счастью, этот колоритный эпизод сбережен дышащей достоверностью записью А. И. Фаресова:
   "Н. С. Лесков был недоволен редакцией "Русской мысли" за то, что она посылала его повесть "Зенон златокузнец" в рукописи на предварительный просмотр к цензору и последний не пропустил ее к печати.
   Тогда Лесков передал повесть П. А. Гайдебурову в "Неделю" 154, но тот приехал к автору просить "пожертвовать тенденцией".
   - Такое прекрасное описание египетской жизни, - говорил он. - Обстановка, природа, обычаи - удивительно художественно воспроизведены; но для сохранения повести необходимо пожертвовать тенденцией. Мне хочется напечатать ее, но в этом виде, как возьму я ее в руку, она жжет мне пальцы.
   - Отымите от рассказа тенденцию, - отвечал Лесков, - от него ничего не останется. Выйдет глупая басня. Я именно а писал его затем, чтобы человек своей верой мог увлекать людей, двигать горами, как Зенон готовностью умереть за веру тронул и сдвинул чужое
   * 1889, No 12, 32 января. Письмо от 10 января 1889 г.
   ** Письмо от 10 января 1889 г. - "Письма Толстого и к Толстому", с. 72.
   352
  
   сердце... Мне только это и мило в моем рассказе, а вы меня просите пожертвовать тенденцией и оставить только рамки рассказа и краски.
   Так они и разошлись. По уходе Гайдебурова Лесков сказал:
   - Настоящий литератор никогда не посоветовал бы сохранить художественность без идеи. Попробую дать прочесть своего кузнеца Александру Константиновичу Шеллеру.
   По прошествии нескольких месяцев Лесков, потирая от удовольствия руками свой нос, радостно сказал:
   - Заглавие переделано, и рассказ назван "Гора". Шеллер провел его даже у себя в "Живописном обозрении". Вот настоящий литератор как поступает" *.
   Остается прибавить, что Шеллер же устроил и немедленный выпуск "Горы" отдельной книжечкой с цензурным разрешением ее на обратной стороне титульного листа: "СПб., 29-го марта 1890 г.".
   5 октября 1889 года в небольшом письме Лескова к В. А. Гольцеву об "Аскалонском злодее" как бы мимоходом, но едва ли без "шпилечки", вставляется: "Кстати прибавлю, что "Зенон" под иным заглавием пропущен к печати предварительною цензурою, весь и без всяких сокращений. Вот что делается в нашем благоустроенном государстве!.." **
   Фактическое двукратное его появление затем в печати, в первозданной полноте и неизменности, вызвало и в мнительной московской "Русской мысли", и в перепугавшейся петербургской "Неделе" немалое смущение.
   Не смелее, чем с "Зеноном", повел себя через два года Гайдебуров и с Сютаевым, возвратив "Бывшему Стебницкому" некролог, написанный им об этом "черносошном мужике", при записке: "31 октября 1892. Я совсем не мог пустить Сютаева, многоуважаемый Николай Семенович. Вы сами знаете, какой это щекотливый сюжет, а цензура и без того точит на нас зубы за последние статьи" ***.
   Не примиряясь, Лесков в тот же день обращается к Суворину:
   * А. И. Фарeсов. Александр Конста

Другие авторы
  • Писемский Алексей Феофилактович
  • Свенцицкий Валентин Павлович
  • Михайлов Михаил Ларионович
  • Никифорова Людмила Алексеевна
  • Висковатов Степан Иванович
  • Аргентов Андрей Иванович
  • Гриневская Изабелла Аркадьевна
  • Шевырев Степан Петрович
  • Козлов Василий Иванович
  • Де-Пуле Михаил Федорович
  • Другие произведения
  • Кутлубицкий Николай Осипович - Н. О. Кутлубицкий: краткая справка
  • Буслаев Федор Иванович - Басни Крылова в иллюстрации академика Трутовского
  • Мошин Алексей Николаевич - Прелюдия Шопена
  • Погодин Михаил Петрович - Погодин М. П.:биобиблиографическая справка
  • Кутузов Михаил Илларионович - Письмо М. И. Кутузова начальнику Главного штаба французской армии маршалу Бертье о народном характере отечественной войны
  • Чертков Владимир Григорьевич - Студенческое движение 1899 года
  • Васюков Семен Иванович - Русская община на кавказско-черноморском побережье
  • Блок Александр Александрович - Рамзес
  • Федоров Николай Федорович - Мировая трагедия
  • Михайловский Николай Константинович - Памяти Тургенева
  • Категория: Книги | Добавил: Armush (25.11.2012)
    Просмотров: 357 | Рейтинг: 0.0/0
    Всего комментариев: 0
    Имя *:
    Email *:
    Код *:
    Форма входа