Лесков Николай Семенович - А. Н. Лесков. Жизнь Николая Лескова. Том 2, Страница 11 - Книги

Макарий не дал бы денег на издание пустошного труда, а он их дал, несмотря на то, что Голубинский много раз противоречит Макарию. О Голубинском вернее всех отозвался некто таким образом: "Он трепит исторические источники, как пономарь поповскую ризу, которую он убирает после служения". Сейчас ее еще целовали, сейчас чувствовали, как с ее "ометов" каплет благодать, а он ее знай укладывает... Грубо это, но ведь он знает, что под нею не благодать, а просто крашенина с псиным запахом от попова пота. Но Голубинский, кажется, так и идет на это... Это Шер русской церковной истории, у которой до сих пор были только "кадиловозжигатели". Пусть что кому нравится, а мне нравятся Шлоссер, Ренан, Шер, Костомаров, Знаменский и Голубинский".

188

че, - и более я ничего не хочу знать <...> Если вас может интересовать сочувствие и отношение ко мне товарищей, то прилагаю вам записочку Аполлона Майкова (которую прошу и возвратить) - увидите, что это была за комедия и что сочувствие умных людей со мною. Посетили меня и сочувствовали и председатель судебной палаты Кони и светила адвокатуры, - словом, думаю, что я, значит, поступил как надо. Но я вас люблю, вам верю и хочу слышать ваше мнение. Вы знаете: это нужно человеку раздосадованному. Других дурных чувств у меня, слава богу, нет, и "ближние мои" - это те, кто понимает дело умом и сердцем" *.

Месяц спустя после события Лесков мог вполне искренно писать, что он "не огорчен нисколько", но в первые дни переносил происшедшее со всею остротой своего "нервического" темперамента.

Сон был потерян. Презреть обиду не было уменья.

Он охотно рассказывал навещавшим его паломникам о своем разговоре с рыхло-крупным "Меделяновым" ²⁵, удовлетворенно слушал соболезнования, выражения сочувствия, возмущения, признания верности и достоинства его поведения на протяжении всей интермедии.

Это несколько успокаивало. Однако острая взвинченность нервов и никогда не покидавшая истерия приносили свои плоды.

В частности, в темных проемах дверей или в их фрамугах начала появляться "серая женщина". Неясная в очертаниях, она недвижно смотрела на поддававшегося галлюцинированию расстроенного Лескова. Вечерами отец выбегал из кабинета ко мне, а ночью, захватив подушку, покидал свою спальню, чтобы лечь на мой диван, за моей спиной.

Пришлось посоветоваться со старинным знакомым, медицинским светилом Э. Э. Эйхвальдом. Тот рекомендовал взять четыре-пять сотен рублей и поехать на недельку-другую в Москву "рассеяться".

Спасибо, раньше, чем Лесков собрался последовать этому указанию, наступило облегчение, сник серый призрак, возвратилась способность спокойнее все восприниматъ, работать, написать Терновскому. Все начинало входить в норму.

* Письмо от 12 марта 1883 г. - "Украiна", 1928, No 2, с. 112-113.

189

Но в первые дни говорилось много, подробно, образно, с живой инсценировкой и с точным приведением еще хорошо звучавших в собственных ушах заключительных реплик. Эти рассказы прочно запомнились и мною.

Быстро оценив праздность диалога, Лесков в один из сочтенных им удобным моментов встал с намерением уйти. Встал и Делянов, продолжая какие-то оправдательные изъяснения мотивов своих предложений, в которых завяз. Почему-то оба они оказались около одного из окон. Вынужденный слушать его, Лесков "нетерпяче" сел на подоконник, предоставив министру завершать свои декларации стоя. Делянов, проявляя великолепную чиновничью выдержку, что называется, вида не подал и продолжал уговоры. Убедясь, наконец, в неодолимости собеседника, категорически запрещавшего упоминания в увольнительном приказе о прошении об отставке, Делянов растерянно восклицает:

- Но зачем же это вам нужно, Николай Семенович, непременно без прошения-то?

Полный презрения к беспомощно запутавшемуся министру и гордый сознанием себя представителем родной литературы, писатель сходит с подоконника и жестко бросает представителю власти:

- Нужно! Хотя бы для не-кро-ло-гов: моего... и вашего!

С этим он покидает опешившего сановника и, не заходя в Комитет, оставляет негостеприимное министерство.

Час назад запинавшийся перед Лесковым и, может быть, действительно лично не искавший разрыва с ним, Делянов теперь уже озлоблен.

Впрочем, когда-нибудь да надо было кончить с этим. Лишь бы не нашумели газетчики или литературщики. Но в сущности и это не страшно.

Бюрократическая машина приходит в движение. 9 февраля подписывается "определение" министра народного просвещения за No 1878, коим совершается "отчисление" Лескова от министерства, а 21 февраля приказом министра за No 2 оно закрепляется. Все просто: и без прошения, и без объяснения причин, и без рубля пенсии за двадцать лет "беспорочной" службы отечеству, но великодушным упоминанием, что права на получение знака об этой беспорочности в случае соответственно выслуги в будущем - не лишается.

190

Туго затянувшийся узел разрублен. Но дело этим не кончается. 1 марта в No 29 "Церковно-общественного вестника", в разделе "Внутренние известия", среди назначений по Министерству народного просвещения стоит: "отчислен" от министерства "коллежский секретарь Лесков (известный наш писатель) с 9-го февраля".

Это первая ласточка.

8 марта в No 63 сравнительно либеральной газеты "Новости и биржевая газета" появляется редакционная заметка об увольнении известного писателя Н. С. Лескова "без прошения от службы". Говорится, что известие это "произвело некоторую сенсацию", что "решительность формы" увольнения "не могла не удивить". Далее вспоминалось, что лет десять назад "тоже был уволен" Б. Маркевич <кстати сказать, "по прошению" ²⁶. - А. Л.>, "но тогда были на то и достаточно веские поводы. Что же касается увольнения г. Лескова, то оно просто является каким-то вопросом и во многих возбуждает недоумение".

Лесков получает возможность гласно разъяснить "недоумение" открытым письмом от 8 же марта, помещаемым этою же газетой в ее No 65 от 10 марта 1883 года:

"Малозначительное событие - оставление мною службы в Ученом комитете Министерства народного просвещения неожиданно для меня сделалось предметом разнообразных толков, которые частию проникли в печать и, как у вас сказано, "возбуждают недоумение", которое я имею побуждение разъяснить.

Я отчислен от министерства "без прошения" по причинам, лежащим совершенно вне моей служебной деятельности, которая в течение десяти лет признавалась полезною и никогда не привлекала мне никакого упрека и ни одного замечания при трех министрах: графе Д. А. Толстом, А. А. Сабурове и бароне Николаи. - Для оставления службы мне не вменено никакой вины, а указана только "несовместимость" моих литературных занятий с службою.

Ничего более.

В том, что я отчислен не по прошению, а "без прошения", тоже нет ничего меня порочащего или обидного. Мне была предоставлена полная возможность отчислиться по той форме, которая обыкновенно признается удобнейшею, но я сам предпочел ту, которая, на мой взгляд, более верна истинному ходу дела.

191

Этим, я надеюсь, могут быть разъяснены все "недоумения" моих ближних и дальних друзей и недругов".

С "Новостей" перепечатывает это письмо, без всякого комментария, "Новое время" в No 2526 от 11 марта, а 12 марта московская небольшая, очень распространенная в провинции "Газета А. Гатцука" в No 10.

Лесков вздохнул: ни передернуть с причиной отставки, ни втихомолку сбыть ее с рук - не удалось. Дело приобрело широкую огласку, вынесено на суд общественности. Предотвратить или пресечь это не оказалось возможным. Неудовольствие верхов было значительно, но бесплодно.

Не стремясь к тому, гонители оказали неоценимую услугу изгнанному.

На пятом десятке лет Лесков снова, как когда-то на исходе третьего, но уже бесповоротно, целиком отдается литературе, не отнимая у нее ни часа времени на служебные доклады, заключения, записки. Выходило по пословице: "не бывать бы счастью, да несчастье помогло". Да еще и как во время раскрепостив писателя - за одиннадцать лет до смерти.

Совершенно неожиданным для очень многих явился язвительный отклик на открытое письмо Лескова "Вестника Европы" *. Оставаясь безразличным к самоуправству, учиненному в отношении писателя с большим уже именем, К. К. Арсеньев наивно, но и зло недоумевал - как это, мол, человек, удовлетворявший своей работой подряд трех министров, не сумел поладить с четвертым. Получилось вроде косвенного оправдания административного произвола при одновременном наведении какой-то тени на потерпевшего от него.

Прочитав статью, Лесков пишет ответ и шлет его 11 апреля С. Н. Шубинскому при строках:

"Наконец я дочитался до того, что мне было нужно для ответа на каверзу Арсеньева в "Вестнике Европы". Посылаю вам мою заметку с покорнейшею просьбою непременно поставить ее в майскую книгу. По существу она касается сколько меня, столько же "Исторического вестника". - Если же вы не можете ее напечатать в май-

* "Из общественной хроники". - "Вестник Европы", 1883, No 4, с. 901-903, 906-910. Здесь говорится об увольнении Лескова за статью его "Поповская чехарда и приходская прихоть".

192

ской книге, то возвратите ее немедленно: я ее напечатаю в "Новостях" *.

Она попадает в майскую книжку "Исторического вестника", в раздел "Заметки и поправки", под заглавием: "Коварный прием (два слова "Вестнику Европы")". Эпиграф взывает к справедливости: "Аще зле глаголах, свидетельствуй о зле; еще же добре, что мя биеши". В автографе зачеркнуто другое заглавие - "Каверзный прием" **. Лесков, приводя несколько строк из "Истории средних веков" М. М. Стасюлевича, кончает цитату на фразе: "И так, как бы кто ни жил, всегда хорошие качества будут жертвою злых языков, клеветников, подобных крючкам двуконечным". Сама заметка завершается словами: "Но притягивать человека <в данном случае Лескова. - А. Л.> к ответственности за то, в чем он не виноват, - это совсем недостойно литературной критики и напоминает коварные приемы "крючков двуконечных" ***.

Этим схватка оказалась поконченной.

Любопытно, как, в противовес претендовавшему на особый либерализм "Вестнику", отнесся к событию духовный журнал. И притом тогда, когда оно уже начинало призабываться.

После различных общих сведений о писателе в конце не без сочувствия говорилось: "Само собой разумеется, что для такого писателя, как Н. С. Лесков, подобная неудача не может иметь существенного значения, но как карьерный случай по службе - это едва ли не единичный в своем роде пример, который в другой раз, может быть, и не повторится" ****. Не испугался полудуховный редактор А. И. Поповицкий и Лампадоносцева. А вот суворинский "Исторический вестник", не на шутку смущенный гневом на Лескова сильных мира, потерял охоту дать в "ближайших" или в дальнейших своих книжках обещанный "абрис" вероотступничества Л. Толстого с Достоевским и правоверия К. Леонтьева.

Лесков не сдался и, вразнобивку, жертвуя целостностью впечатления, а может быть, и глубиною разработки темы, но выигрывая в расширении аудитории, перенес

* Гос. Публичная б-ка им. Салтыкова-Щедрина.

** Пушкинский дом.

*** "Исторический вестник", 1883, No 5. с. 487-488.

**** "Из литературы и жизни". - "Церковно-общественный вестник", 1883, No 71, 2 июня, с. 4.

193

борьбу с К. Леонтьевым и могущественными его покровителями на газетные столбцы, горячо ратуя там за Льва Толстого, как, в известной мере, и за Достоевского *.

Еще десять лет спустя, уже больной и старый, он взволнованно писал М. О. Меньшикову по поводу статьи последнего "Работа совести" **, ошибочно объединяя на этот раз "Поповскую чехарду" с одновременно писавшейся и оповещавшейся в примечании к "Чехарде" полуготовой своей статьей, фактически появившейся в "Новостях" только 1 апреля того же года, и отсюда ведя свое "изгнание из Министерства народного просвещения!" ***.

Навсегда расставшись с Деляновым, Лесков не забывает его в приятельских беседах, письмах и даже в некоторых статьях ²⁷, увы, не узренных автором в печати, а частию никем и до сего дня.

Бесхитростная издательница детского журнала "Игрушечка" А. Н. Толиверова додумалась однажды, еще в дни службы писателя, искать через него протекции у Делянова. Лесков отклонил просьбу.

Два года после отставки писателя она просит его чем-то поддержать вступающую на стезю искусства какую-то совершенно неизвестную ему девицу. Письмо ее застает его не в духе. У меня идут волнующие отца серьезнейшие экзамены. Просительница попадает, как говорится в пьесе Сухово-Кобылина "Дело", в "содовую" ²⁸. Ответ получен потрясающий ²⁹.

"Немилосердная Александра Николаевна!

Прошу меня извинить, что я отослал к вам обратно ваше письмо и билет. Это было в такую пору, когда я ничего не видел от боли головы - после целой ночи чтения. Я не мог читать весь вчерашний день - и письмо ваше мне читал Дрожжин. Билет мне ни на что не нужен. Просить за девушку, начинающую свою артистическую карьеру исканием реклам и протекций, я ни для

* "Граф Л. Н. Толстой и Ф. М. Достоевский как ересиархи. Религия страха и религия любви". - "Новости и биржевая газета", 1883, No 1, 3 (1-е изд.). 1 и 3 апреля, и "Золотой век. Утопия общественного переустройства. Картины жизни по программе К. Леонтьева". - Там же, 1883, No 80, 87 (1-е изд.) 22 и 29 июня.

** "Книжки "Недели", 1893, No 11.

*** Письмо от 11 ноября 1893 г. - Пушкинский дом.

194

кого и ни за что не стану. Я удивляюсь - как вы меня странно и обидно понимаете и как вы понимаете чистоту поведения в литературе?! Раз вы меня просили о ходатайстве у Делянова, к которому я питаю только презрение, вполне им заслуженное; а теперь вы желаете меня употребить на послуги девчонке, которая столь шустра, кто начинает с устройства себе реклам... Если бы я мог что-либо сделать ей с чистою совестью, то это я бы хотел ей как можно чувствительнее повредить за ее пакостное направление, столь гадкое в ее молодые годы... Она мне не внушает ничего, кроме отвращения и презрения. И так, конечно, отнесется к ней всякий опрятный в душе человек. Прошу вас на меня никогда не смотреть как на пешку, которую можно двинуть без разбора во всякий след. Это всегда будет ошибочно и мне несносно. - Притом, - позвольте вам сказать, - вы не только крайне неосмотрительны, но вы также женщина и без сострадания к людям, имеющим право на сострадание... - Вы забываете, что я сам - человек, и человек замученный, - и что мне нет отдыха с своими собственными делами; - что я кроме того - отец и переживаю в это самое время роковые минуты в жизни самого близкого мне существа... Где же ваше сердоболие?.. Что мне такое до какой-то девчонки и до ее пустых происков!

Н. Л." *.

Чувствуется большая раздраженность. По применявшемуся иногда Лесковым выражению, она, видимо, "подняла со дна души все сметьё" ³⁰, включив в него и Делянова.

20 июля 1887 года умирает Катков.

Живущий на даче на острове Эзеле, в Аренсбурге, Лесков сейчас же пишет умопомрачительную статейку, без заглавия, начинающуюся вводными выражениями из церковных песнопений: "Память праведного с похвалами", "Честна пред господом смерть преподобных его". В тексте ее говорится: "Сказалась его смерть и на работе железных дорог: из Петербурга в осиротелую Москву не потяготился проехать сам И. Д. Делянов, чтобы над свежей могилой лейб-пестуна и гоф-вдохновителя министра народного просвещения пролить слезу благодарности от муз российского Парнаса <...> Что вспомнит

* Письмо от 26 апреля 1885 г. - Пушкинский дом.

195

каждый из литературного наследия Каткова при первом же упоминании его имени? Конечно, классицизм, ради торжества которого он не только создал на весьма сомнительные приношения Полякова особый Лицей, столь же далекий от афинского, насколько П. М. Леонтьев был не похож на Аристотеля, как бы на этот счет ни судил осиротелый ныне А. И. Георгиевский, но и всю русскую школу от Ревеля до Иркутска и Оренбурга под единообразный колер греко-римского тонкословия".

Заканчивался этот поразительный некролог строками: "Кто по намекам наших беглых строк с достаточной ясностью сообразил, во что России обошлись и еще обойдутся в грядущем эти дары Каткова, тот, пожалуй, подумает, что И. Д. Делянов обнаружил бы большую прозорливость, если бы смирно сидел на паперти армянской церкви и не утруждал себя поездкой в Москву на похороны Каткова".

Статья была послана в "Новое время" и даже набрана там в отсутствие Суворина, но, попав ему на глаза, была, по его приказанию, разобрана. Увидеть свет ей привелось только через сорок семь лет *.

В 1893 году Лесков заносит в записную книжку:

"НА СМЕРТЬ M. H. КАТКОВА

Убогого царя советник и учитель,

Архистратиг седой шпионов и попов

И всякой подлости ревнивый охранитель,

Скончался Михаил Никифорыч Катков.

Над свежей падалью отребий олимпийских

Слился со всех сторон в гармонию одну

Немолчный плач и вопль мерзавцев всероссийских,

Гнетущий бедную и рабскую страну.

Танеев" **

Неделю спустя после смерти Каткова обычно осторожная "Петербургская газета", или, как ее называли, "Петербургская сплетница", неожиданно отшлепала У себя ***, во всей его первородной красе и греховности, циркуляр, до которого доспел "пастух российского юно-

* "Звенья", кн. 3-4, 1934, с. 894-902.

** Вероятно, Владимир Иванович, брат композитора С. И. Танеева ³¹.

*** "Петербургская газета", 1887, No 203, 27 июля. См. также "Неделя", 1887, No 29 и 31 от 19 июля и 2 августа.

196

шества Меделянов" *, прозванный затем "деляновским циркуляром о кухаркиных сыновьях" **.

Неизбежная для Лескова "взрывная реакция" торопит его сейчас же откликнуться в печати на новый подвиг всемерно тормозящего просвещение министра. Статья получает сперва название "Гимназический крах", а затем переименовывается в "Темнеющий берег" ***.

Пометив статью 16 августа и возвратясь 20-го числа на зимовку в Петербург, Лесков тщетно пробует напечатать ее. Уклонился от публикации и мудро-осмотрительный Суворин, которому Лесков писал: "Ивана Делянова с его последним распоряжением, кажется, позволяется сажать на кол тою частию тела, которая у него более прочих пострадала" ****.

Так до сих пор, кроме статьи К. И. Чуковского ***** к 50-летию этого циркуляра, другие материалы о нем остаются под спудом.

Через три года случайную заметку свою "Об одной прачке" ******, воспитавшей на свои рабочие крохи дочку умершей своей соседки по больничной койке, Лесков закончил обращением, направленным прямо в глаз измыслителям пресловутого циркуляра и равноценных ему просветительных мероприятий: "Не может ли этот случай послужить сколько-нибудь к смягчению и умилостивлению тех людей, которым противно видеть стремление прачек и кухарок к образованию своих детей? Не совестно ли им будет предоставить этой прачке превосходить их в великодушии и заботе о просвещении чужих беспомощных детей?"

Наконец во второй половине 1893 года, прожив лето на Усть-Наровском побережье в Меррекюле, Лесков написал едкий опус "Административная грация (Zahme Dressur в жандармской аранжировке)", пролежавший втуне сорок один год *******.

* См. письмо Лескова к Л. Н. Толстому от 5 августа 1888 г. - "Письма Толстого и к Толстому", 1928, с. 69 ³².

** Циркуляр министра народного просвещения от 18 июня 1887 г. No 9265.

*** ЦГЛА ³³.

**** Письмо к А. С. Суворину от 30 сентября 1887 г. - Пушкинский дом.

***** "Правда", 1937, No 18 (7146), 2 июля.

****** "Новое время", 1890, No 5215, 5 сентября.

******** "Год XVII. Альманах четвертый", 1934, с. 377-386 ³⁴.

197

Помянулось здесь, как "рукою властною" современный "просветитель России" Делянов изверг из Московского университета профессоров Муромцева и Ковалевского, и сопоставилось это, с каким безупречным маккиавеллизмом был "убран" один неприятный властям профессор Харьковского университета, И. И. Дитятин, при графе Дмитрии Андреевиче Толстом.

Заключался рассказ выводом, что для воскрешения "грации прежних административных приемов по устранению нежелательных деятелей необходимо, чтобы новый "пастух русской молодежи", то есть Делянов, "или сам обладал умом графа Дмитрия, или обращался к таким умным и тонким помощникам", каким в свое время явился для Толстого "владыка", выученик знаменитого митрополита московского Филарета Дроздова, харьковский архиерей Савва Тихомиров.

Нечего и говорить, что и это произведение не могло найти себе места в печати при жизни его автора.

Незадолго до своей отставки Лесков распоряжением Делянова был назначен членом комиссии для рассмотрения сочинений, представленных на соискание премий имени Петра Великого. Председатель ее, А. Н. Майков, просил его закончить взятый на себя урок по этой "Петровской" комиссии. За труды вознаграждение здесь не предусматривалось, а участникам в них выдавалась специальная золотая медаль.

31 марта Лесков пишет Шубинскому: "Доклад Майкову исполнил тоже с усердием, а золотую медаль, мне следующую, просил прямо из министерства отослать в Орловскую гимназию на помощь беднейшему ученику, отправляющемуся в университет" *.

Когда-то, в начале государственной его службы, он получил темно-бронзовую медаль "в память войны 1853-1856 годов".

Теперь ему предстояло получить золотую.

О первой он давным-давно забыл и у себя ее не имел. Вторую не взял вовсе ³⁵.

7 апреля он пишет директору Орловской гимназии о предоставлении ее в распоряжение этой гимназии. 21 апреля, видимо, начитанный и благовоспитанный, педагог благодарит известного русского писателя и орлов-

* Фаресов, с. 161.

198

ского уроженца за дар, извиняясь, что во вступительной формуле письма мог означить только его имя, так как отчества не знает. Сам он, подвизаясь на воспитательном поприще в Орле с 1850-х годов и зная поголовно весь город, не затруднил себя спросить об этом "отчестве" Страховых, иди послать в очень близкий к его гимназии "Дом дворянства", или заглянуть в адрес-календарь. Стоит ли такого внимания писатель, уволенный со службы без прошения из того же просвещенского министерства! Есть с кем стесняться! Сам он того гляди уже статский советник, давно застыдившийся носившейся им смолоду украинской фамилии Гриценко, переустроившийся в великорусского А. В. Гриценкова. Все учтено. Пусть изизганный вольнодумный литератор и Гриценково копыто знает.

За год до смерти учительно укажет Лесков сотоварищу по перу: "...ужасно видеть: для чего ты всегда гадишь роль "резонера", в которой выводишь себя! <...> "И истину царям с улыбкой говорить" уже стало пошло; а у тебя твой резонер уж и с исправником зубы точит! <...> Неужто ты думаешь, что при каком-нибудь уважении к себе неглупый человек станет хихикать с таким исправником, а не поставит его просто на пристойное от себя расстояние <...> "Истины" пора говорить без улыбок, и это можно, а еще более - это должно. Писатель не должен подавать пример отсталости в отношениях" *.

В вопросе о подчинении чему-либо своей литературной деятельности Лесков был непреклонен. С этим было покончено после разрыва со ставшим ему ненавистным Катковым и "литераторами московского уряда мыслей" ³⁶.

Гневно, не задумываясь, отверг он всякий компромисс с приспешниками Победоносцева.

"Без улыбки" высказал, что сказать почел должным, твердо поставив своего министра "на пристойное от себя расстояние".

"Писатель не должен подавать пример отсталости в отношениях" - оставил он заповедь "роду грядущему" и сам дал образец ее выполнения.

* Письмо к С. Н. Терпигореву от 22 февраля 1894 г. - "Русские писатели о литературе", Л., 1939, т. II, с. 304.

199

ГЛАВА 3

ВЛЕЧЕНИЕ К ИСКУССТВАМ И ЛЮБОВЬ К КНИГЕ

"Во мне всегда была - не знаю, счастливая или несчастная, - слабость увлекаться тем или другим родом искусства. Так я пристращался к иконописи, к народному песнотворчеству, к врачеванию, к реставраторству и пр. Думалось мне, что это уже и прошло, но я ошибся: разговоры с вами и ваша книга о "драгоценных камнях" потянули меня на новые увлечения, и как из всякого такого увлечения я всегда стремился создать нечто "образное", то и теперь со мною случилось то же самое. Мне неотразимо хочется написать суеверно-фантастический рассказ, который бы держался на страсти к драгоценным камням и на соединении с этою страстью веры в их таинственное влияние. Я это и начал и озаглавил повесть "Огненный гранат" и эпиграфом взял пять строчек из вашей книги, а характер лица заимствовал из черт, какие видел и наблюдал летом в Праге между семействами гранатных торговцев. Но чувствую, что мне недостает знакомства с старинными суеверными взглядами на камни, и хотел бы знать какие-нибудь истории из каменной торговли <...> Укажите мне (и поскорее, - пока горит охота), где и что именно я могу прочитать полезное, в моих беллетристических целях, о камнях вообще и о пиропах в особенности. Пиропов я насмотрелся вволю и красоту их понял, усвоил и возлюбил, так что мне писать хочется, но надо бы не наврать вздор", - писал Лесков к автору книги "Драгоценные камни" М. И. Пыляеву" *, приступая к созданию рассказа "Александрит. Натуральный факт в мистическом освещении" **.

В приведенных строках весь Лесков: у него всегда "горит охота" ко всем искусствам. Его властно захватывает интерес к театру, к живописи, к иконописи, к скульптуре, к гранению драгоценных камней, к хитростям и точности часового мастерства.

Увлечение театром не ограничивается личным участием в Киеве в благотворительно-любительских спек-

* Письмо от 9 августа 1884 г. - "Щукинский сборник", вып. VIII 1909 с. 192-193.

** "Новь", 1885, No 6, 15 января, с. 290-297. Эпиграф взят автором у Н. И. Пирогова; Собр. соч., т. XX, 1902-1903, с. 91- 104.

200

таклях, устраивавшихся "всевластной киевской княгиней" Е. А. Васильчиковой ³⁷, или неустанным посещением его в Москве и Петербурге. Оно находит себе во второй половине шестидесятых и первой семидесятых годов яркое выражение в хватких, а то и задорных отчетно-критических статьях. Ими пестрят газеты и журналы ряда лет *. В них иной раз колко задеваются такие крупные фигуры, как В. В. Самойлов и даже А. Н. Островский, о которых позже, уже в период собственной "маститости", не говорится иначе, как с искренним уважением и признанием.

Пишет он преимущественно о драматическом театре, но однажды заговорил даже о парижской опереточной диве Гортензии Шнейдер, беллетристически озаглавив порядочного размера статью - "Вавилонская дочь", и, между прочим, говорит в ней о том, как на "балетных спектаклях... в момент, совпадающий с переодеванием танцовщиц, из зрительной залы вдруг исчезают за кулисы персоны, к прямым обязанностям которых не относится присутствование при переодевании балетного трико", выводя дальше, что "дочь Вавилона совсем не г-жа Шнейдер", а те, "которые канканируют в местах, не имеющих ничего общего с Буффом" **.

Даже уже отойдя от театрального рецензирования, Лесков, вероятно в конце семидесятых или в восьмидесятых годах, набросал, но не закончил статейку, названную им "Эволюция дикости" ***. В ней он возмущался неуважением к заслугам старых людей вообще и знаменитого баса О. А. Петрова в частности. Он обвинял газетных рецензентов в стараниях выжить престарелого артиста со сцены, не дав этим сбыться заветной его мечте - пропеть партию Сусанина триста раз. Двести девяносто шесть или семь им уже были исполнены. Старику, с которым Глинка "ставил" эту оперу, не дали допеть его коронную партию каких-нибудь три-четыре раза!

* См., напр.: "Отечественные записки", 1886, No 23, с. 258- 287; 1867, No 5, с. 35-48; "Литературная библиотека", 1867, октябрь, кн. 1, с. 91-111; ноябрь, кн. 2, с. 248-264; декабрь, кн. 2, с. 243-262; "Биржевые ведомости", 1869, No 4, 20, 30, 114, 116, 125, 127, 149, 204, 215, 224, 234, 256, 266, 274, 306, 340; 1870, No 203; "Современная летопись", 1871, No 16, с. 14, No 31, с. 12-13, No 32, с. 12; No 34, с. 13-14; No 36, с. 14-15; No 38, с. 15-16; No 40, с. 13-15; No 44, с. 14-15; No 45, с. 14; "Русский мир", 1872, No 24.

** "Русский мир", 1872, No 24, 26 января. Подпись: Л. С.

*** Не издана. ЦГЛА.

201

Вот в чем дикость нравов и обычая, атавизм съедания своих стариков ³⁸.

Под веселую руку Лесков, не обладавший слухом, как и голосом, охотно напевал арию Фарлафа "Близок уж час торжества моего...", а иногда даже имитировал знаменитое контральто Е. А. Лавровскую, исполняя арию Вани "Как ма-а-ать убили у ма-а-алого птенца...", по подмеченной у нее привычке часто поднимая и опуская веки *.

Чтобы почувствовать, как любил он свою, русскую народную песню, довольно прочитать трогательный эпиграф: "Ивушка, ивушка, ракитовый кусток!", поставленный им к своему "опыту крестьянского романа", а еще больше, как поют там сами "песельники", горькие герои этого трагического романа, Настя и Степан, и как искренно восхищается их голосами и исполнением слушающий их простой крестьянский люд **.

В столице Лесков был не только в драматическом, но и в оперном театре свой человек; усердно слушает русскую и итальянскую оперу, всех мировых знаменитостей, делится, под свежим впечатлением, образными заключениями.

Патти, - пишет он однажды Щебальскому, - слышать невозможно: кресла доходят до 80 р., а по 20 р. платят стоять в проходах. Раек весь абонирован, и "стойка" в оркестре закуплена. Я, однако, с помощью знакомых артистов пробираюсь за кулисы и слушаю в сообществе театральных плотников. Патти, по-моему, несравненно хуже Лукки. Лукка - душа и человеческий голос, а Патти - это инструмент, - правда, страшный, звучный и прекрасный, но совершенно бездушный. У нее в горле точно серебряные струны, а одухотворения звука - никакого" ***.

К балету, можно сказать, Лесков был довольно холоден: он не учит, а только тешит пресыщенных.

- Но ведь красиво! - говорили ему Величко, Толиверова, В. Бибиков ³⁹ и другие "эстеты".

- Красиво, но и только! Театр - школа! А что вы-

* См.: "Полунощники", гл. 6. - Собр. соч., т. XXXIV, 1902- 1903, с. 50.

** См.: "Житие одной бабы", гл. III и IV. - "Библиотека для чтения", 1863, No 7 и 8, с. 1-60, 1-68, или Избранные сочинения, "Academia", 1931, с. 1-168.

*** Письмо от 25 января 1869 г. - "Шестидесятые годы", с. 303.

202

несут массы поучительного из балета ⁴⁰, насмотревшись, как кто-то "резвой ножкой ножку бьет"? Сравните публику на "Корсаре", "Пахите" и прочем, хотя бы в них блистала легендарная Эльслер или позднейшая Цукки! и на "Грозе", "Горькой судьбине", не говоря уже о "Горе от ума" или "Ревизоре"! А самый зал? В балете только и видишь "золотую молодежь", великих князей в левой полуприкрытой ложе бенуара, разжившихся дельцов, биржевиков и вообще беззастенчивых господ вроде Скальковского. Нечего сказать - общество! "Сосьете"!

Из всех видов искусств превыше всего Лесков всю жизнь любил, ценил и постигал, конечно, искусство речи. Оно должно художественно, образно и верно отражать и выражать все другие искусства, помогать их чувствовать, понимать, любить и постигать... Отсюда - писательская ответственность за каждое слово, страх - "не наврать бы вздор!" ⁴¹

В самые последние свои дни, радуясь успехам, выпадавшим на долю литературной молодежи, он не без тревоги писал: "Одна беда, что наши молодые писатели не заботятся подготовиться и проверить то, о чем они пишут. Посмотрите на такого великого художника, как Лев Николаевич Толстой. Он может дать отчет в каждой написанной им строке - и ошибкам там нет места" *.

И сам он, задумывая какое-нибудь произведение или статью, прежде всего старательно изучал все, относящееся к теме предстоящей работы.

Об его увлечении иконописью уже говорено выше. О живописном изображении некоторых "ликов" дан им знатоцкий трактат во вступительной части рассказа "На краю света". В нем из целой галереи "Христов" предпочтен всем прочим "мужиковатый", у которого "взгляд прям и прост", "в лике есть выражение, но нет страстей", изображение которого "просто - до невозможности желать простейшего в искусстве: черты чуть слегка означены, а впечатление полно..." **

О кабинете Лескова верхоглядными репортерами и посетителями наговорено много.

"Одной из характерных черт Лескова была его страстная любовь к собиранию разных редкостных автографов,

* И. Эм. Как работают наши писатели. Н. С. Лесков. - "Новости и биржевая газета", 1895, No 49, 19 февраля.

** Собр. соч., т. VII, 1902-1903, с. 109.

203

образков, старинных гравюр, в особенности богословских книг, карманных часов, статуэток и пр. и пр... Весь кабинет Лескова был убран всевозможными редкостями, и Лесков часто говорил, что ему было бы решительно невозможно работать в "комнате с голыми стенами". Так вспоминал некий книгоиздательский работник *.

К счастию, тут же он поместил и фотоснимки кабинета Лескова, каким он был в середине восьмидесятых годов. Сами о себе говорят, хорошо видные на них, три стула из более чем скромной "гарнитуры", покрытый простенькой скатертью легонький ломберный столик, такая же складная табуреточка, крытое зеленым репсом кресло перед небольшим письменным столом с низенькой, малоудобной для работы лампой. Обыденны висящие в багетных рамках фотогравюры, фототипии, фотографии. В подавляющем большинстве незамечательны масляные картины всевозможных сюжетов, от высоко-религиозных до буднично-жанровых или изображающих малоприглядных домашних животных, от довольно значительных до самых мелких по размеру, от немногих ласкающих глаз до сильно преобладающих жестких, сухих, ничем не радующих. Словом, два-три полотна неплохой кисти; одна маленькая, на кронштейне над зеленым репсовым креслом, очаровательная итальянская терракота - низверженный с небес дьявол, подарок А. И. Толиверовой; недурная акварель - амуры на дельфинах - копия с Ватто работы княгини M. H. Щербатовой; две-три неплохие миниатюры и множество вещей и полотен, не представлявших никакого интереса. К последним относятся два бисквита - сфинксы на черных деревянных кронштейнах; два неприятного жесткого письма Христа, под которыми малоожиданно висят свинья и теленок под Теньера; дальше горничная с военным писарем и кухарка с прославленным "кумом пожарным", висящие под снимком с богоматери Васнецова; безжизненный пейзажик под Клевера и т. д. до персидских и турецких ружей, подаренных мне в 1881 году киевскими моими дядями. За рабочим креслом жидкая стоячая этажерка. Правее правого окна, в глубоком углу едва видна кагарлыкская бо-

* Виктор Русаков. Как жил и работал автор "Соборян". Листки из литературных воспоминаний. - "Известия книжных магазинов т-ва М. О. Вольф", 1900, No 6, с. 79-83. Настоящая фамилия автора - С. Ф. Либрович. Есть у него сведения о Лескове в кн.: С. Ф. Либрович. На книжном посту. П.-М., 1916 ⁴².

204

гоматерь в темной дубовой раме с висящей на трех цепочках медной лампадкой.

Это самая выигрышная, главенствующая стена кабинета до 1885 года. Немногим отличался кабинет и на двух последних квартирах Лескова.

Общее впечатление: случаен и пестр.

И мудрено ли? Хозяин больших затрат обегал, а, бродя по Апраксину или Александровскому рынкам, брал кто приглянется, не отягощая бюджет. Это отвечало и заповеди, которой сам он держался всю жизнь, заповедывая ее и всем современным ему литературным собратьям:

"Единственное средство писателю остаться честным в наше трудное и нелитературное время - это быть скромным в своих требованиях к жизни... В России литературою деньги добываются трудно, и кому надо много - тому приходится и писать много: направо и налево, не разбирая ни направления, ни редакций, ничего, лишь бы больше выработать на жизнь. Все это приводит к невольному многописанию, которое отражается гибельно как на содержании и продуманности произведений, так и на их форме" *.

А россказни шли одни других краше, создавая легенды, которые всегда живучее правды.

При посещении своем 23 апреля 1892 года тяжело страдавшего грудной жабой Лескова Ф. Ф. Фидлер догадался в учебных целях порекомендовать ему... велосипед! Так и рассказал это сам через двадцать лет, не без экзальтации развернув дальше вынесенные впечатления:

"С изумлением я остановился в его кабинете, не зная, куда взглянуть. Я находился в целом музее раритетов <...> направо и налево, сверху донизу - старые картины и старинные образа, оружия, статуэтки, часы-куранты, фолианты и всевозможные курьезы, вплоть до "зуба Бориса и Глеба" (как шутил Атава-Терпигорев) - в таком изобилии и в такой нагроможденности, что взор терялся, не будучи в состоянии фиксировать отдельные предметы..." **

Несомненно, семь лет не прошли даром. Появился громадный дубовый письменный стол, на нем тяжелые

* "Русские писатели о литературе", Л., 1939, т. II, с. 296 ⁴³.

** Ф. Ф. Фидлер. Литературные силуэты. Н. С. Лесков. - "Новое слово", 1914, No 8, с. 32-36.

205

английские часы с курантами, другие - "кабинетные", в кожаном футляре, "с репетиром", и третьи - на небольшом книжном шкафу, посмирнее. Позавесились плотнее и стены, но в основе дело не изменилось и в антикварности невесть сколь усугубилось и повысилось.

Но вот через два с небольшим года в газетном интервью по-репортерски старается В. В. Протопопов:

"В <...> комнате масса книг, картин, статуэток... Книги грудами навалены на трех больших столах. Стены завешаны картинами почти вплотную; между ними резко выделяется огромный образ мадонны работы Боровиковского... На письменном столе, за которым занимается г. Лесков, стоят портреты Л. Н. Толстого, Гладстона и силуэт ручной работы Бема "Оскорбленная Нинетта". Силуэт изображает молодую, стройную женщину, в отчаянии простирающую руки к небу... Около чернильницы, прислоненная к стене, красуется большая акварель - копия с Ватто "Амуры на дельфинах..." *

Записной театрал, автор "Черных воронов" и усердный посетитель кафе-шантанов, он не слыхал, что Лесков давно пишет повесть из римской жизни времен Тиверия под заглавием "Оскорбленная Нетэта" **. Его слуху были ближе "Нинетты". Не подозревал он и того, что автор силуэта не мужчина, а достаточно известная художница Елизавета Меркурьевна Бем ⁴⁴.

И в довершение всего еще одна, для Лескова уже посмертная, но, к сожалению, не менее прежних вспененная, реляция:

"В... комнате, увешанной со всех сторон разностильными картинами, портретами, с оригинальным образом Мадонны посреди стены, с бесчисленными тикающими и поющими старинными часами и массой характерных и редкостных безделушек на столах, - все было по-прежнему: пестро и шумно" ***.

Спасибо, враждебная преувеличениям и недостоверностям, наблюдательная, много видевшая и во многом разбиравшаяся, Л. И. Веселитская с достойной хвалы

&nbs