Главная » Книги

Лесков Николай Семенович - А. Н. Лесков. Жизнь Николая Лескова. Том 2, Страница 22

Лесков Николай Семенович - А. Н. Лесков. Жизнь Николая Лескова. Том 2


1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31

>
   392
  
   бы драгоценен для свободного развития таланта! Сейчас он,пожалуй, уже и не нужен: "старику лучше, то есть спокойнее, придержаться уже старого и хорошо знакомого".
   Ангина, как и думал Лесков, не оставляла его уже до последнего дня, поспешив превратить его в тяжко больного старика, работоспособность которого временами представляла собою положительную загадку.
   Наполеон в своем последнем заточении писал: "Je leque ma mort a la famille imperiale d'Angleterre" *.
   Лесков мог бы завещать свои пятилетние страдания и, должно быть, значительно приближенную ими свою смерть "российскому Торквемадо" - Победоносцеву с его "стоявшими на высоте бесправия" сателлитами и прислужниками, но не меньше и всеусердно пытавшимися когда-то "утопить" его "с головою" многим из литературных собратий, да не помянутся их имена.
  
  
   ГЛАВА 3
   "АККОРД" С ТОЛСТЫМ
  
   "Лев Николаевич есть драгоценнейший человек нашего времени..." **.
   Точнее характеризовать свое отношение к Толстому Лесков не мог.
   Ни к кому другому, начиная с первых же лет своего писательства, он не проявлял такого исключительного внимания, как к величайшему художнику, а с годами и умиленного почитания как к "мудрецу", "великому человеку".
   Одним из первых выражений восхищения талантом Толстого представляются бесподписные критические статьи Лескова "Герои Отечественной войны по графу Л. Н. Толстому" ***, и бесподписный же фельетон "Русские общественные заметки" ****, в котором говорится:
   "Перед И. С. Тургеневым, как и перед всеми нами, в последний год вырос и возвысился до незнакомой нам
   * "Я завещаю мою смерть английскому королевскому дому" (фр.).
   ** Письмо Лескова к М. О. Меньшикову от 15 февраля 1894 г. - Пушкинский дом.
   *** "Биржевые ведомости", 1869, No 66, 68, 70, 75, 98, 99, 109.
   **** Там же, No 340, 14 декабря.
   393
  
   доселе величины автор "Детства и отрочества", и он являет нам в своем последнем, прославившем его сочинении, в "Войне и мире", не только громадный талант, ум и душу, но и (что в наш просвещенный век всего реже) большой, достойный почтения характер. Между выходом в свет томов его сочинений проходят длинные периоды, в течение которых на него, по простонародному выражению, "всех собак вешают": его зовут и тем, и другим, и фаталистом, и идиотом, и сумасшедшим, и реалистом, и спиритом; а он в следующей затем книжке опять остается тем же, чем был и чем сам себя самому себе представляет, конечно, вернее всех направленских критиков и присяжных ценовщиков литературного базара. Это ход большого, поставленного на твердые ноги и крепко подкованного коня".
   Ярко высказанный интерес к Толстому уже никогда не понижается. Напротив, он неуклонно нарастает, становясь все пристальнее и напряженнее. Притом уже не только как к писателю, но и как к человеку.
   Натура Льва Николаевича долгие годы представлялась лично с ним незнакомому Лескову полной "своенравной непосредственности" *.
   27 сентября 1875 года, не сочувствуя только что прочитанной им в Мариенбаде статье "Московских ведомостей" по герцеговинскому вопросу, Лесков "поздравлял" с нею А. П. Милюкова 16, колко заканчивая письмо:
   "И эти унылые люди со всею их дальнозоркою расчетливостью ошибутся, и эту ошибку им покажет не кто иной, как этот, очень многими (и вами) отвергаемый незримый дух народа, о котором говорит всех смелее и, по-моему, всех лучше граф Лев Толстой в "Войне и мире" **.
   В неизданной статье "Ошибки и погрешности в суждениях о гр. Л. Толстом. Несколько простых замечаний против двух философов" ***, написанной в марте 1886 года по поводу лекций П. Д. Боборыкина и князя Д. Н. Цертелева, в которых затрагивался и Л. Н. Толстой, Лесков, не удовлетворенный рассуждениями "философствующих умов", рассказывал:
   * Письмо Лескова к И. С. Аксакову от 29 июля (10 августа) 1875 г. - Пушкинский дом.
   ** "Шестидесятые годы", с. 209.
   *** ЦГЛА. Подготовлено мною в 1933 г. для "Звеньев".
   394
  
   "Некто, человек, которому я верю, как самому себе, сообщал мне следующее. Случилось ему очень недавно читать предисловие к евангельскому изложению графа Льва Николаевича 17 при одном умном старике сектанте. Старик слушал все с большим вниманием, но порою как бы недоумевал и тревожился. Читавший думал, что слушателя коробят некоторые резкие слова графа. Но когда были прочитаны заключительные слова: "Если они не отрекутся от лжи, им остается одно: гнать меня, на что я и готовлюсь с радостию и со страхом за свою слабость", - тогда старик слушатель мгновенно просиял и с чувством долгожданного удовлетворения произнес:
   - Теперь я его всего враз понял!
   - Что такое вы поняли?
   - Понял, какая на нем печать.
   - А именно?
   - Пострадать хощет!
   - А для чего?
   - Духом горит, - дух побуждает. Как же иначе. "Аще хощешь совершен быти" - иначе нельзя: должен принять венец.
   Старик вздохнул и тихо прошептал:
   - Помогай бог! "Аще бог прославится в нем и бог прославит его в себе". Каравай в печи испечется.
   Так чувствует гр. Толстого сектант-рационалист.
   В захолустной книжной лавчонке, на рынке, где продается всякое древлепечатное старье и где всегда "снемлятся" два-три охотника "потолковать от писаний", недавно в сумерках перед запором лавок случайно сбились четверо едва друг друга знающих людей. По обыкновению они заговорили искренно и свободно о том, что их занимает и между прочим о "графских китрадках". Это были уже не рационалисты, а обрядовики из староверов, но суждение их об авторе "китрадок" близко шло к предыдущему.
   - Муж достигательный, - говорили, - хорошо достигает.
   - Да ведь теперь ему стоять уж и невозможно.
   - Почему же?
   - А как можно стоять, когда таковые, как человек божий да Филарет-милостивец, под плещи хватили. Эти повлекут к совершенству.
   - Пострадать остается, и быть совершенну.
   395
  
   Умно это или глупо - я ни за что не стою, но я верно и истинно передаю: как этого человека простой народ понимает и определяет".
   Не требует пояснений, что человеком, которому автор статьи верит, как самому себе, являлся сам Лесков, неизменно посещавший лавочку "некнижного книжника Иова Герасимова", о котором уже говорилось.
   Предположение о желании Толстого "пострадать" высказывал Лесков в письме к А. С. Суворину от 9 декабря 1883 года:
   "О Льве Николаевиче Толстом я совершенно тех же мыслей, как и вы, но это не исключает сбыточности моих предположений насчет "желания" постраждовать. Он будет рад, если его позовут к суду за ересь, но этого, как вы справедливо думаете, - не будет <...> Вихляется он - несомненно, но точку он видит верную: христианство есть учение жизненное, а не отвлеченное, и испорчено оно тем, что его делали отвлеченностью. "Все религии хороши, пока их не испортили жрецы". У нас византиизм, а не христианство, и Толстой против этого бьется с достоинством, желая указать в Евангелии не столько "путь к небу", сколько "смысл жизни". Есть места, где он даже соприкасается с идеями Бокля <...> Ее <церкви. - А. Л.> время прошло и никогда более не возвратится <...> Поступки Толстого "есть чудачество", но оно в народном духе. Разве, вы думаете, там тоже не чудачат?" *
   Личное расположение никогда не препятствовало Лескову открыто, даже резко, высказывать в разговоре, письмах или печати свое противомыслие, свои возражения.
   Не отступал он в таком обычае и в отношении Толстого.
   Не обходилось, конечно, и без некоторой неустойчивости в оценках чужих мнений или взглядов, без крайностей в собственных. Отсюда шло чередование восхищения "до святости искренним Толстым", когда казалось, что тот "точку видит верную", со смелыми опровержениями, когда признавалось, что он "вихляется", когда неудержимо хотелось указать в его установках "спорное" и "путаное".
   Однако отзывы Лескова, при всей их изменчивости и остроте, всегда бывали вдохновлены искренней жаж-
   * "Письма русских писателей к А. С. Суворину", с. 58.
   396
  
   дой к познанию Толстого, признанием величия его духа, стремлений.
   В недатированном письме к Суворину, должно быть конца 1884 года, он говорил: "Против "составителя брошюр", то есть, Льва Толстого, выпущена книга - очень глупая. Я об ней написал статейку, кажется не совсем глупую. Я люблю и почитаю этого писателя и слежу за его делом страстно" *.
   Именно - страстно. Чтобы почувствовать напряженность этого интереса, довольно хотя бегло проследить смену его проявлений.
   В маленькой книжечке "Изречения в прозе Гете" **, испещренной метами Лескова, приведено такое суждение великого мыслителя: "Высшее уважение автора к публике проявляется в том, что он никогда не приносит того, чего ждут от него, а всегда лишь то, что он считает нужным и полезным на данной ступени своего и общего развития".
   Лесков подчеркивает слова, приведенные здесь курсивом, затем отчеркивает по полю весь афоризм и ставит "Л. Н. Т." ***.
   В статейке "Безграничная доброта. Анекдотические воспоминания о Карновиче" он, с явным восхищением недавно ушедшим добряком, писал:
   "Рассуждений и теорий о добродетелях он <Карнович. - А. Л.> не любил и даже высказывался против их значения, - так, еще 9 мая <1885 же года. Карнович скончался 25 октября 1885 года. - А. Л.>, на обеде у старого своего приятеля Н. В. Тихменева, Евгений Петрович был против тех, которые защищали нынешнее настроение графа Л. Н. Толстого, и добродушно подшучивал над "наивными открытиями графа, - что и у ножных перстов, как и у ручных, тоже есть суставы и ногти"; а возня графа с тем, как помочь тому, кому, очевидно, нужна помощь, Карновича просто смешила, и он, несмотря на свою горячую и беззаветную преданность прогрессу знаний и добра, говорил мне и М. Н. Стоюниной: "Нет, уж лучшие это делать просто". И он действительно "делал это просто", до того, что без всякого шума и похвал достиг полного идеала христианского милосердия, как его
   * Письмо от сентября 1885 г. - Пушкинский дом.
   ** Сер. "Европейская библиотека", М., [1885], с. 21.
   *** Архив А. И. Лескова 18.
   397
  
   представлял себе один из отцов церкви: "он отдал другим все и себе не оставил ничего*.
   3 марта 1886 года Лесков до 5 часов утра читает полученные им "новые тетрадки Льва Толстого" 19 и с восхищением повторяет: "как он до святости искренен!" **
   И все же вскоре он загорается неосилимым противлением взглядам горячо почитаемого писателя на женское образование и непротивление злу. Решив выступить ярым противником признанных им общественно опасными, в корне ошибочными, суждений Толстого, он изготовляет твердую в ее положениях, не чуждую даже полемических колкостей, статью, первоначально с четким заглавием: "О женских способностях и о противлении злу".
   В письме от 14 июня 1886 года к редактору "Исторического вестника", для которого она предназначалась, подчеркивается: "Это статья в высшей степени интересная в историческом и философском смысле, имеющая живое отношение к вопросам о женщинах и о противлении злу, которые коверкает юродственно Толстой. Воззрения Пирогова, конечно, противоположны воззрениям Толстого и уничтожают сии последние и умом и серьезностью авторитета Пирогова" 20.
   Дополнительно, в письме к Шубинскому же от 17 июня, развивается: "Статья, которую я вам сдал (о Пирогове), есть, по моему мнению, не только любопытная и современная, но и драгоценная для "исторического" журнала. Это перл пироговской задушевности. И кого, как не его одного, можно поставить в упор против учительных бредней Л. Н. Толстого <...> Теперь идут все прожекты уничтожения женских курсов, и в женских сферах стоит страшное возбуждение. Таким настроением, мне кажется, издание должно воспользоваться, - особенно, когда оно может дать не фразы, а веское слово авторитетного лица, подкрепленное ссылками на факты из такой замечательной эпохи, как Крымская война" ***21.
   Во вступительной части статьи, вышедшей под смягченным заглавием "Загробный свидетель за женщин", высказываются резко противотолстовские взгляды Лескова.
   * Журнал "Новь", 1886, No 2 (датирован 15 ноября 1885 г.), с. 288-289.
   ** "Письма русских писателей к А. С. Суворину", с. 59.
   *** Гос. Публичная б-ка им. Салтыкова-Щедрина. Ср.: Фаресов, с. 98-99.
   398
  
   С тех пор, пишет Лесков, как в вопрос, "благоразумно ли открывать женщинам доступ к наукам и к общественной деятельности <...> вмешался граф Лев Николаевич Толстой и не обинуясь высказался за простое религиозное образование, все восприяло такой вид, как будто граф своим словом принес "огонь на землю". Женщины встревожились <...> Беспокойство женщин поддерживает совсем не целибатная теория безмужия, как думают люди, которые не знают жизни <...> к чести нашего времени, женщинам не хочется видеть себя на "распутии", а хочется прожить, обходя те унизительные положения, которые начинаются обожанием, а кончаются обыкновенно отвержением... Женщины чрезвычайно чутки ко всему, что их касается, и легко приходят в беспокойство, когда их пугает неблагоприятное мнение об их правах на труд".
   Дальше приводятся убедительные свидетельства уже "такого лица, которое не может быть заподозрено ни в каком современном сторонничестве и которое по своему умственному значению стоит, по крайней мере, не ниже того, кто "возжег огнь" нынешнего спора", - знаменитого хирурга и педагога Н. И. Пирогова, дающие действительно крепкий отпор ограничительным по отношению к женщинам теориям *.
   Одновременно появляется в печати и полукритическая, полуапологетическая статья "О рожне. Увет сынам противления". В ней Лесков, не называя ни газеты, поместившей противотолстовские выпады, ни их авторов, пренебрежительно именуемых "поверхностными партизанами противления, умами своими одолевающими Толстого", развертывает горячую защиту последнего. Однако по мере развития и детализации вопроса, с подходом уже к конечным выводам, постепенно выявляются и немаловажные расхождения во взглядах. Рядом с признанием многих "примеров" из толстовских притч "прекрасными" Лескову представляется несколько "странным" "отношение" Толстого к адвокату, "работающему головою" (в "Иване Дураке"), мнение, что "судить совсем не следует", что солдаты пригодны только для того, чтобы "бабам песни играть". Затем, хотя и полусочувственно, но уже не совсем простодушно, он говорит: "Может быть, он не прав, - но пусть ему умные люди это и докажут, а все умных людей послушают и сами поумнеют.
   * "Исторический вестник", 1886, No 11, с. 249-280.
   399
  
   Начинать можно хоть с самого суда царя Соломона, и все будет живо и любопытно: не следовало ли, например, матери живого ребенка отдать свое дитя той, которая своего ребенка приспала? Зачем сопротивляться? Очень может быть, что во мнениях графа Толстого обнаружатся и очень слабые стороны". Отмечая легкость, с которою "солдаты, победившие спокойных подданных Ивана Дурака, размякли, и воевать стало не с кем", Лесков без обиняков заявляет, что здесь Толстой "даже не верен всегда отличающим его правде и реализму". Доходит очередь и до благоприятно подававшихся в начале статьи положений. Берется под сомнение и самое поливание изо рта "головешки", пока она не прорастет. "Умный и основательный критик может быть мог бы сделать на некоторые места "учения" Толстого не пустые, а очень дельные замечания, которые разъяснили бы, что в этом "учении" путается, и это имело бы и литературный интерес, и жизненное значение. Графу Толстому, несмотря на его начитанность, в Прологах, может быть, можно бы доказать, что и самое значение византийских головешек он понимает неверно. Поливание головешек в Прологах встречается не как воспитательное средство, а "как плод послушания".
   Исподволь "рецептам" Толстого о перевоспитании духа путем методических длительных искусов противополагаются примеры нравственных перерождений "во мгновение ока" и способности даже явно порочных людей устремляться на подвиг совершенно внезапно, "не приготовляясь". "Я знаю, - говорит Лесков, - ту особенную литературу, которая дает графу Толстому сюжеты для его прекрасных рассказов, и я мог бы оттуда же взять рожон противу его рожна. (Критики его не видят.) <...> Я думаю, что есть случаи, когда человек не может оставаться человеком, не оказав самого быстрого и самого сильного сопротивления злу без предварительной личной чистки и поливания головешек <...> Умным людям еще предлежит понять, что у Толстого "противление злу" есть, а затем им предлежит раскрыть и показать обществу, что в толстовском методе непротивления верно, а что в нем спорно, сомнительно и подлежит поправке" *.
   * "Новое время", 1886, No 3838, 4 ноября. Статья вызвана "Литературным обозрением" А. М. Скабичевского ("Новости и биржевая газета", 1886, No 271, 2 октября) и заметкой там же, в No 280.
   400
  
   Дальше Лескова охватывает желание возможно шире ознакомить массы с составленным Толстым календарем. Он заготовляет популяризирующую этот календарь статейку, надеясь поместить ее в широко распространенном "Новом времени". Владелец газеты уклоняется от ее публикации. Раздосадованный автор статьи пишет ему 24 января 1887 года:
   "Очевидно, моя статейка попала вам под "дурной стих" (что я видел даже по почерку письма), и вы сорвали на ней свое неудовольствие... Это мне так кажется, и я об этом жалею, потому что все-таки я больше кое-кого разумею в том, что заготовляется Толстым для народа, и никогда не бываю его рабом и других ему в ноги не укладываю". Этот "кое-кто", укладывающий других Толстому в ноги или "дерущийся им", - Буренин. Дальше: "А я бы на вашем месте не один раз сказал об этом календаре гр. Толстого, а 12 раз: именно, каждое 1-ое число месяца я бы выписал толстовский совет. И это все бы прочитали, и поговорили бы, и сами бы кое-что о сельском быте узнали. Вот это было бы доброе служение честному стремлению Толстого, а не то что хвалить его, как цыганскую лошадь... Чего его нахваливать? Его надо внушать в том, где он говорит дело, а не расхваливать, как выводного коня. С ним и вокруг него ведь много нового. Это живой и необычайно искренний человек. Дух его не "горит" (что любил Аксаков даже в письме к Кокореву о денежных делах), а этот "летит, как вержение камня", уже "склоняющегося к земле". Его надо отмечать во всякой точке, удобной для наблюдения, ну да что же поделаешь, если этого негде сделать?" *
   Непрестанно думая о Толстом, Лесков 3 марта 1887 года задает Суворину вопрос:
   "Кто Лев Николаевич? А вот разберите: он желает свободы труда, свободы слова, свободы совести, не сочувствует теории наказания, не сочувствует церковным путам, находит, что "люди - дерьмо" разного достоинства, и на высших ступенях кольми паче... К кому же он ближе - неужели к тем, которые противуполагаются либералам?" **
   * Пушкинский дом. Статья Лескова "Календарь графа Толстого" опубликована в журнале "Русское богатство", 1887, No 2, с. 195-207. Календарь упоминается еще в бесподписной заметке Лескова "О пьесе и о народном календаре графа Л. Н. Толстого". - "Петербургская газета", 1887, No 15, 16 января.
   ** Пушкинский дом.
   401
  
   В том же году он дает уже прямую исповедь В. Г. Черткову в письме от 4 ноября:
   "О Льве Николаевиче мне все дорого и все несказанно интересно. Я всегда с ним в согласии, и на земле нет никого, кто мне был бы дороже его. Меня никогда не смущает то, чего я с ним не могу разделять: мне дорого его общее, так сказать, господствующее настроение его души и страшное проникновение его ума. Где есть у него слабости, - там я вижу его человеческое несовершенство и удивляюсь, как он редко ошибается, и то не в главном, а в практических применениях, что всегда изменчиво и зависит от случайностей" *.
   Ловя автора письма на первом же его слове, не могу удержаться, чтобы, порядочно забежав вперед, не привести прелестного в своей веселости и простодушии подтверждения, как живо интересовало Лескова все, отражавшее хотя минутное настроение и самочувствие Толстого.
   7 сентября 1892 года, покончив с деловой частью письма к художнице Е. М. Бем, он торопится прибавить:
   "Лев Николаевич очень весел. Рассказывает, как его дочери "пошили порток ребятам" и потом спрашивают: "Хороши ли портки?" А ребята отвечают: "Портки хороши, только в них никуда бечь нельзя" **.
   Радует Лескова, что Толстой "весел", что он посмеивается над своими неумелыми закройщицами и восхищается великолепием лексики яснополянских ребят!
   Неуклонно развертывавшийся характер литературно-учительной деятельности Лескова приводит к нему П. И. Бирюкова и других "толстовцев" с самим магистром их ордена В. Г. Чертковым во главе.
   Растроганные ярким "вержением" Лескова к Толстому, они подготовляют свидание.
   Затем Лесков уверенно пишет Толстому 18 апреля 1887 года:
   "Сейчас заходил ко мне Павел Ив. Бируков и известил меня, что вы на сих днях будете в Москве. Он и Вл. Гр. Чертков очень желают, чтобы могло осуществиться мое давнее, горячее желание видеться с вами в этом существовании. Я выезжаю в Москву завтра, 19-го апреля, и остановлюсь в Лоскутной гостинице. Пробуду
   * Архив В. Г. Черткова в Москве.
   ** Архив А. Н. Лескова (фонд Н. С. Лескова).
   402
  
   Москве 2-3 дня и буду искать вас по данному мне адресу (Долго-Хамовнический пер., No 15). Не откажите мне в сильном моем желании вас видеть, и, - если это письмо найдет вас в Москве, - напишите мне: когда я могу у вас быть.
   Излишним считал бы добавлять, что у меня нет никаких газетных или журнальных целей для этого свидания" *.
   Давнее горячее желание видеться с Толстым "в этом существовании" осуществляется 20 апреля 1887 года, в Москве, на дому у Толстого, в Долго-Хамовническом переулке.
   25-го, уже снова из Ясной Поляны, Толстой писал Черткову: "Был Лесков. Какой умный и оригинальный человек!" 22
   В Москве Лесков пробыл три или четыре дня и, вероятно, был у Толстого не один раз.
   Рассказам о вынесенных впечатлениях не было конца. За свыше полусотни лет они, как ни досадно, забылись. Удержалась почему-то шутка со свечой, гасшей при произнесении перед нею кем-то из дочерей Толстого слова "поп"; прикрытие Толстым нескромно обтянутых чикчир какого-то гусара салфеткой иди передником **. Из серьезного запомнилось сравнение Толстым образованности Владимира Соловьева со своей и большинства писателей того времени вообще: у того накопление ее шло по прямой линии, и все вперед, а у писателя накоплялось, может быть случайно, зигзагами, местами пересекая ту же прямую, но не сливаясь с нею на всем ее протяжении. Лескову это сравнение очень нравилось, и он его потом много раз вспоминал и приводил. Может быть, однако, это частью относится и к следующей побывке Лескова у Толстого, уже в Ясной Поляне, 22-26 января 1890 года.
   В начале 1889 года Лесков, после разговора с Н. В. Яковлевой-Ланской 23 о Толстом, посылает ей свой первый рассказ на тему из Прологов - "Лучший богомолец" 24, в предисловии к которому (впоследствии опущенном) он выступал ярым защитником Толстого. Писательница осудила "защиту великана мысли".
   * "Письма Толстого и к Толстому", с. 64-65.
   ** Через 7 лет включено в главу I предсмертного "Зимнего дня". - Собр. соч., т. XXVIII, 1902-1903, с. 119.
   403
  
   Еще до истечения двух лет личного знакомства с Толстым Лесков в письме к В. Г. Черткову от 29 декабря 1883 года скорбит:
   "Я очень уважаю ваши чувства и симпатии и чту Льва Николаевича более всех людей, мне известных, но я не вижу ни в вас, ни в нем желанного сочетания "голубя и змея". Все они как-то порознь, а не вместе. Я замечаю в этом течении опять преобладание теоризма, какой я видел в 60-х годах при господстве другого учения, и от практики вашей не жду никакого прочного успеха в деле переустройства общественного житейского сознания. На практике все это уже как бы "отшумело", и начинается отлив. Я думаю, что вы мало присматриваетесь к тому, что происходит среди людей, заинтересованных учением Льва Николаевича. Иначе вы должны бы видеть сильное с их стороны охлаждение, а его не должно бы быть так скоро. Я опасаюсь, что все это движение не оставит даже следа и будет приравниваться к "наивным затеям". Люди возбуждаются словами Льва Николаевича - оставляют дома, идут в Москву, приходят туда "без меха и влагалищ", но... погрызут свои пальцы и согреваются у "сострадательных самаритян", и после того, конечно, решают по-евангельски вопрос о том, "кто их ближний?" "Ближний тот, кто сотворил милость". Лев Николаевич не творит милости, которая сейчас нужна... Он только дает надлежащий тон настроению ума человека, когда у того в брюхе голодно и на столе холодно. Это так и пошло по России, и надо сознаться, что это обгоняет и пересиливает прекрасные трактаты о духе и настроении. Лев Николаевич "не вправе брать у своей семьи" и проч. и проч. Отлично, - и пусть так, но (говорят) "ведь такие делились с семьею своею, - оставляли семью жить по-своему, а брали свою часть и ее отдавали на то, чтобы питать и согреть голодных и холодных и приютить ослабевших и бесприютных" <...> Я ценю прекрасную теплоту души вашей и знаю всю разницу вашего настроения от жалкого настроения круга, от которого вы удалились, но я боюсь, что эта теплота не согреет общей остуды, а сгорит, как фальшфейер. Право каждого идти, как он хочет, несомненно, но если заходит речь о верности настроения, надо говорить то, что считаешь за верное. На этом и прошу вас простить меня за искренние слова, с вашим мнением несогласные. За Львом Николаевичем останется - кроме его великого
   404
  
   таланта - благородство его духа и гениальное истолкование христианства, - им оказана людям бессмертная помощь; но в практике его есть огромная ошибка, которая сама лезет в глаза и вредит делу. Это и погибнет, а полезность останется в наследие ищущим света и разума" *.
   На приглашение Суворина встретить у него новый, 1890 год и на покаянные сетования его на неосилимость владеющей им вспыльчивости Лесков 31 декабря 1889 года отвечает ему советами самообуздания и ставит в пример всем несдержанным натурам работу, проведенную над собою Толстым: "Себя совсем переделать, может быть, и нельзя, но несомненно, что намерения производят решимость, а от решимости усилия, а от усилия привычка, и так образуется то, что называют "поведением". Припомните-ка, каков был Лев Николаевич, и сравните, каков он нынче!.. Все это сделано усилиями над собою, и не без промахов и "возвратов на своя блевотины". Об этом нечто известно многим, да и сам он в одном письме пишет: "Только думаешь, что поправился, как глядишь, и готов, - опять в яме". Это согласие с вами и ответ вам. А если бы он не "поправлялся" - то... каков бы он был с этим страстным и гневливым лицом?.. А он себя переделал и, конечно, стал всем милее и самому себе приятнее. Неужли это такая малость, что из-за нее не стоит и пытаться себя сдерживать? Я с этим не согласен и хоть часто бываю "в яме", но хочу по возможности из нее выбиваться. Лев Николаевич как-то говорил, что "никогда не надо оправдываться и возражать". Как я теперь понимаю - это самая очевидная правда, и в нашем положении она нам многих истин дороже, потому что для нас это первая ступень, с которой надо начинать вылезать из "ямы". И это, кажется, не так трудно. Гетте же писал, что он может молчать, "хоть бы его укорили в воровстве серебряных ложек", а теперь взгляд на обязанности человека и на его достоинство еще
   * Архив Черткова. Москва. Любопытно, что очень близкого взгляда держался в этом вопросе и, по лесковскому выражению, умевший долбануть прямо в жилу 25 А. К. Шеллер, находивший, что Толстой "совсем не признает денег... Он не имеет их вовсе в своей комнате и потому никому не помогает ими... Он уже совсем ничего не имеет. Он не дает денег ни на школы, ни на больницы, ни на журнал. Вот куда завело его резонерство" (А. И. Фаресов. Александр Константинович Шеллер (А. Михайлов). СПб., 1901, с. 74).
   405
  
   благоприятнее молчанию, чем во время Гетте. Я поступил дурно, - составил заметку *, без которой очень бы мог обходиться, - это подлило масла в плошку и началось горение... человеку <В. П. Буренину. - А. Л.> стало неприятно: "чего это он все вертится!.. Дай-кась, мол, я его... Да с приговоркою: не ходи вдоль лавки, не гляди в окно!.." И получилась во всяком разе неприятная никому ни на что не нужная история, а виноват в ней всех больше я. Я не подал причины, но подал повод. Теперь мне это ясно, и я на себя очень недоволен. Желаю себе на новый год, чтобы никогда подобного не повторять..." **
   15 февраля 1890 года в письме ко мне я прочитал взволнованные строки отца: "Соната" <Крейцерова. - A. Л.> вчера решительно запрещена <...> В Литературном обществе произнесли Толстому осуждение. "Он сошел с ума и исписался". Этому аплодировали. Фофанов вскочил и крикнул: "Комары и мошки напали на льва". Полагали, что он пьян, но он был трезв" ***.
   В конце этого же года Лескову выпала радость снискать почти восторженную хвалу Толстого. 25 декабря, в "рождественском" номере (354) "Петербургской газеты" он поместил свой рассказ "Под Рождество обидели", призывая в нем к великодушному прощению жалкого вора 26. Газетка была послана в "Ясную Поляну". Толстой попросил выслать еще несколько ее номеров... 7 января 1891 года "Новое время", в No 5337, ополчилось на Лескова 27, а он отозвался 13 января в No 12 "Петербургской газеты" статейкою "Обуянная соль", послав и этот номерок в "Ясную". Прочитав ее, Толстой послал ему в ответ такое письмо, без даты, полученное Лесковым 23 января:
   "Ваша защита прелесть, помогай вам бог так учить людей. Какая ясность, простота, сила и мягкость. Спасибо тем, кто вызвал эту статью. Пожалуйста, пришлите мне сколько можно этих номеров. Благодарный вам и любящий вас Л. Т.28.
   А перед этим, за три-четыре дня, 15 января, он писал B. Г. Черткову: "Какая прелесть! это лучше всех его рас-
   * Подразумевается письмо в редакцию Лескова "Об иродовой темнице", фигурирующей в его рассказе "Аскалонский злодей", помещенное в "Новом времени", 1889, No 4962, 20 декабря; осудительный отзыв на него Буренина. - "Критические очерки", там же, No 4964, и вполне оправдательный Суворина, там же, No 4967 - "Аскалонская верность".
   ** Пушкинский дом.
   *** Архив А. Н. Лескова.
   406
  
   сказов" 29. И затем включил последний в "Круг чтения" под заглавием "Под праздник обидели" 30.
   Так, казалось, и шло, кругом, полное "единение духа".
   Культ почитания и благодарения за "просветление ока" крепнул, и 4 января 1893 года Лесков пишет Толстому уже как бы исповедное признание: "Вы знаете, какое вы мне сделали добро: я с ранних лет жизни имел влечение к вопросам веры и начал писать о религиозных людях, когда это почиталось за непристойное и невозможное ("Соборяне", "Запечатленный ангел", "Однодум" и "Мелочи архиерейской жизни" и тому подобное), но я все путался и довольствовался тем, что "разгребаю сор у святилища", но я не знал - с чем идти во святилище" *.
   В том же году, 9 июня, Лесков назидает Л. И. Веселитскую: "Вы вот все убегаете соединения мыслей вкупе, а я ищу единомыслия, но во всем подлегая величию ума Льва Николаевича" **31.
   Однако в некоторое расхождение с этим "подлеганием", несомненно в связи с появлением в сентябрьской книжке "Северного вестника" статьи Льва Николаевича "Неделание", в одной из записных книжек Лескова делается им собственноручная "нотатка":
   "О неделании у Толстого: зачем его не спросят: как понимать слова Евангелия о праздных работниках: "что вы здесь целый день праздно стоите" ***.
   А в другой сделана тоже не выражающая полного единомыслия нотатка:
   "В разъяснениях и толкованиях Л. Н. Т. есть "нечто неудобовразумительное" (как выражался апостол Петр об апостоле Павле), но он поднял современных ему людей на высоту, недостижимую для пошлости, не восходящей выше соображения "выгодности и невыгодности", но во всех людях, тронутых им, наверное уцелеет если не убеждение, то сознание или понятие, что "мы живем не так, как следует жить", и это есть великая заслуга Толстого. Н. Л." ****.
   В первой главе статьи Меньшикова "Работа совести" 32, напечатанной в ноябрьской "Книжке "Недели"
   * "Письма Толстого и к Толстому", с. 126-127.
   ** Пушкинский дом.
   *** ЦГЛА.
   **** Там же.
   407
  
   того же года, говорилось: "В современной литературе, кажется, кроме Страхова и Лескова, нет видных защитников Толстого; разве еще один г. Буренин иногда замолвит словечко за великого писателя в своих очерках".
   Хорошо "вчитавшись" в нее, Лесков 8 ноября пишет ее автору: "Страхов и Буренин (по моему мнению) упомянуты напрасно, - особенно Буренин. Оба они чувствуют к нему какой-то "фавор", но они оба не разделяют его симпатий и отлично служат тому, что стоит впоперек дороги его желаниям" *.
   Два дня спустя, 10 ноября, он продолжает: "Не тех надо было поминать, которые его похваливают. Его хвалить не нужно, а нужно вести с ним одну и ту же "работу совести". Ни Страхов, ни Буренин этого не делают. Страхов и православист, и гегелианец, и государственник, и воитель, и патриот, и националист, и наказатель. Он Толстого хвалит за пригожество и остроумие, но он не утверждает людей в том, чтобы презирать важнейшее за важным, и не объединяет сознание в единой "воле отца". Следовательно, он Толстому не брат и не сотрудник в важнейшем деле. А что касается Буренина, то этот употребляет Толстого "как палку на других людей". Сам Толстой говорит: "Это ужасно. Он мною дерется"... Помянуть людей, любящих Толстого, следовало, но таких, которые продолжают вводить в народ то, что он открывает и благовествует ...И такие есть: это Эртель, Засодимский, быть может, Гарин, покойный Евг. <Всеволод. - А. Л.> Гаршин. И живых из этих людей стоило поддержать и ободрить и укрепить на дальнейшие дела во славу бога; а вы похвалили старых козлов, которые трясут бородами, а вслед за пастухом не идут. "И то тебе вина" **.
   На полученное от Меньшикова возражение Лесков 11 ноября отвечает: "Если уж говорить о том, что сделано "как-никак", то я хотел бы сказать, что в этом роде и самое горячее и самое трудное слово было мое: статья против Константина Леонтьева 33 (о религии страха и любви). Я имею основание об этом говорить с чистой и смелою совестью: я не молчал, но даже говорил, не жалея себя и отсюда мое изгнание из Министерства народного просвещения. Почему же Страхов и Буренин
   * Пушкинский дом.
   ** Там же.
   408
  
   только "защищали"? И они не защищали, а только величали или славили и ублажали, как попы ублажают угодника, которому поют, чтобы себе за молитвы собрать. Нет; вы нехорошо сделали, поименовав Буренина (особенно его), который "Толстым только дерется" и бьет им бедного Баранцевича и его близких" *.
   Утомляясь, а с тем и раздражаясь все более, Лесков в письме, посланном на другой день, становится еще резче: "Соловьев не единомыслен с Львом Николаевичем, и он не может его защищать. Ге писать не умеет. Успенский Толстому совсем противомыслен. Я именно "совпал" с Толстым, а не "вовлечен" им, как думает Буренин. Я ему не подражал, а я раньше его говорил то же самое, но только не речисто, не уверенно, робко и картаво. Почуяв его огромную силу, я бросил свою плошку и пошел за его фонарем. Я "совпал", а продолжать об этом устал" **.
   По словам Веселитской, "как-то, вдоволь намолившись на Льва Николаевича, Николай Семенович сознался в том, что глубоко скорбит о том, что старик не раздал своего имения нищим: "Он должен был сделать это ради идеи. Мы были вправе ожидать этого от него. Нельзя останавливаться на полпути". - "Если это вам так ясно, - сказала я, - раздайте скорее все свое". - "Да у меня и нет ничего". - "Ну, что-нибудь найдется у всякого. Нашлась же лепта у вдовицы..." ***
   После этого Лесков 25 ноября 1893 года пишет Меньшикову: "Лидию Ивановну видел "в грозном чине" и "много пострадах" от нее, быв поносим и укоряем за то, что "сижу в убранной комнате" и смею думать, что "жаль, что для полноты своего нравственного облика Лев Николаевич не отдал свою долю крестьянам, как сделал Хилков, ибо этим были бы заграждены уста дьявола". И не помянулось мне ничего за это. - Впрочем, потом была замирительная грамота. Терпел и за слово "защищать" Толстого. - "Разве можно его защищать... Кто смеет его защищать", и т. д. От вас терпел, что не защищаю; от нее - зачем защищаю; а от Гайдебурова еще того непонятнее. Только тем и жив, что мужика вспомнишь, да вздохнешь и скажешь: "о господи" ****34.
   * Пушкинский дом.
   ** Там же.
   *** В. Mикулич. Встречи с писателями. Л., 1929, с. 193-194.
   **** Пушкинский дом.
   409
  
   "Намоления" находили себе отражения и в письмах к самому Толстому. В переписке со всеми другими по преимуществу держалась полнозвучная доминанта. Это было не всегда хорошо, но всегда крепко. С Толстым бралась чуждая натуре умягченность тона. Случались и сбои. Вообще же чувствовалась напряженность, калейдоскопичность сообщаемых злободневностей, вестей, слухов... Неустанная хвала утомляла хвалимого. Равновесие переписки утрачивалось. Одна сторона засыпала своими пространными письмами другую. Обнажался письмовый крен. Что порождало его?
   Вспомнив, что Л. Я. Гуревич, целиком благодаря усиленному ходатайству Лескова перед С. А. Толстой и самим Толстым, летом 1892 года побывала в Ясной Поляне, я попросил ее помочь мне разобраться 35.
   Спасибо ей, 9 апреля 1937 года она отвечала:
   "Отношение его к Толстому у меня на глазах. Что не все было ладно в нем, мне ясно. И Толстой, несомненно, чувствовал это: у меня сохранилось одно воспоминание, которое трудно передать словами, потому что вся суть его заключается в недомолвке и в интонации Толстого. Мы разговаривали с ним о разных людях, идя по яблоневому саду, и когда коснулись Николая Семеновича, Толстой сказал: "Да, он мне пишет иногда... Только иногда тон какой-то... уж слишком... Неприятно бывает... Ну, впрочем, вероятно, вы сами понимаете" 36.
   Все же я думаю так: иногда - и, может быть, к старости все чаще - становилось ему страшно от самого себя, хотелось ухватиться за того, кто во многом, хотя и не в таком страшном, себя преодолел или во всяком случае шел к преодолению, стремился к нему с надеждой на успех, с верой в возможность его. Отсюда эта тяга к Толстому, тоже не цельная, как и все в нем самом, неровная, перебиваемая и критикой "толстовства", и органической несклонностью к каким-либо видам аскетизма, кроме разве тоже какого-нибудь исступленного, фанатического и в это исступление выливающего свои неизбывные страсти" *.
   Лесков дорожил перепиской и искал ее. Толстой, возможно, поддерживал ее более из дружеской учтивости, чем из большой личной потребности, как бы уставал от нее... 37
   * Архив А. Н. Лескова.
   410
  
   Случались и огорчительные заминки, паузы.
   12 октября 1890 года Лесков пишет Черткову: "О Льве Николаевиче мало слышу и очень томлюсь по нем, но не поеду к нему и писать не хочу. Он знает, что я его люблю и ему верю и с ним бреду по одной тропе, но, может быть, и его мысль как-нибудь насторожена против меня. Я не хочу об этом думать и не хочу никого осуждать, а себя тоже" *.
   При сорока девяти сохранившихся письмах Лескова толстовских извест

Другие авторы
  • Политковский Патрикий Симонович
  • Иванов Федор Федорович
  • Герсон И. И.
  • Мошин Алексей Николаевич
  • Анненская Александра Никитична
  • Юрковский Федор Николаевич
  • Бахтин Николай Николаевич
  • Бертрам Пол
  • Щастный Василий Николаевич
  • Мещерский Александр Васильевич
  • Другие произведения
  • Тургенев Иван Сергеевич - П. В. Анненков. Молодость И.С. Тургенева 1840-1856
  • Шекспир Вильям - Сонеты
  • Эртель Александр Иванович - Карьера Струкова
  • О.Генри - Теория и собака
  • Короленко Владимир Галактионович - Птицы небесные
  • Решетников Федор Михайлович - Где лучше?
  • Добролюбов Николай Александрович - Историческая библиотека
  • Сумароков Александр Петрович - Разговор в царстве мертвых: Кортец и Мотецума: Благость и милосердие потребны Героям
  • Карамзин Николай Михайлович - Письмо к издателю
  • Чуйко Владимир Викторович - Бронников Федор Андреевич
  • Категория: Книги | Добавил: Armush (25.11.2012)
    Просмотров: 338 | Рейтинг: 0.0/0
    Всего комментариев: 0
    Имя *:
    Email *:
    Код *:
    Форма входа