Дьяконов Михаил Александрович - Очерки общественного и государственного строя Древней Руси

и боаре, и друзиi попомните, господiе, крестное целоваше, какъ естя целовали ко мне и любовь нашу и усвоенiе къ вамъ". На это старший боярин Василий Румянец ответил: "вси есмя единомыслени къ тебе и готови за тя главы своа сложити и кровь излiати" (ПСРЛ. Т. XI. С. 147). Но клятвенное обязательство проливать кровь и не щадить жизни на службе князю указывает лишь на то, что тут разумеется военная служба и ничего больше. Ни о сроке вольной службы, ни о ее размерах не сохранилось никаких указаний. Всякий вольный слуга, недовольный условиями службы, мог "отказаться" от службы и отъехать от данного князя к другому. В этом не было никакого нарушения верности и клятвопреступления. Право отказа и отъезда - основная гарантия вольной службы, и этим правом нередко пользуются бояре. По возвращении из Орды в Тверь на великокняжение Александра Михайловича от него "отьехаша бояре мнози на Москву къ вел. князю Ивану Даниловичю". В 1356 г. в Москве был убит тысяцкий Алексей Петрович "и бысть мятежь велiй на Москве того ради убiйства. И тако тое же зимы по последнему пути болшiе бояре московски отьехаша на Рязань з женами; и з детми" (ПСРЛ. СПб., 1885. Т. X. С. 208, 229). В 1433 г., когда князь Юрий Дмитриевич захватил Москву под вел. князем Василием Васильевичем и назначил последнему в удел Коломну, "мнопе люди начаша отказыватися оть кн. Юрiя за вел. князя и поидоша къ Коломнъ безъ престани". В 1485 г. "бояре вси прiехаша тверьскiи служити къ вел. князю на Москву, не терпяще обиды оть вел. князя" (Там же. СПб., 1859. Т. VIII. С. 97 - 98; Т. VI. С. 237). Во всех приведенных случаях речь идет о массовых отъездах бояр, что имело место лишь в экстренных случаях. Но отдельные случаи отказов и отъездов могли происходить очень часто.

   Отъезд к другому князю существенно затрагивал хозяйственные интересы отъездчика. Если даже и допустить, что в более древнее время возможны были отъезды с вотчинами, т. е. выведение из подчинения князю не только самого отъездчика, но и его вотчины, то уже с половины XIV в. такие явления по общему правилу не наблюдаются: вотчины оставались под властью того князя, в пределах территории которого находились. Вот в этих случаях бояре-отъездчики и могли испытывать неудовольствия со стороны князей, которых они покинули, если не на себе лично, то на принадлежащих им имуществах. Однако и против таких последствий отъезда практика выработала некоторые гарантии. В древнейших из сохранившихся междукняжеских договоров стоит взаимное обязательство сторон на отъехавших вольных слуг "нелюбья не держати" (СГГД. Ч. I. N 23, 27). Но уже в договоре Донского с тверским князем 1375 г. это обязательство выражено определеннее: "А кто бояръ и слугъ отьехалъ отъ насъ къ тобе, или отъ тобе къ намъ, а села ихъ въ нашей вотчинъ въ вел. княженьи, или въ твоей вотчинi, во Тфери, въ ты села намъ и тобъ не въступатися" (Там же. N 28). Этим гарантировалась неотъемлемость недвижимых имуществ отъездчиков. Но и при сохранении сел за отъездчиками можно было разорить эти села разными произвольными мерами, в особенности произвольным обложением данями. Поэтому указанная формула обязательства была заменена новою: князья взаимно обязывались: "хто иметь жити моихъ бояръ въ твоемъ уделъ и твоихъ бояръ въ моемъ уделъ и въ вел. княженьи, и техъ намъ блюсти какъ и своихъ, и дань взяти, какъ и на своихъ" (Там же. N 33, 37 и др.).

   Из приведенных слов явствует, что боярин мог служить одному князю и жить в уделе другого. Значит, служба князю не налагала на боярина обязанности жить при княжеском дворе; он проживал в своем имении и являлся на службу только на время военных походов. Тут применялось правило, нередко повторяемое в договорах вел. князя с удельными, в силу которого "хто которому князю служитъ, где бы ни былъ (жилъ), польсти ему съ темъ княземъ (тому съ темъ княземъ и ходити), которому служитъ" (Там же. N 37, 43 - 45 и др.). Из этого правила существовало одно исключение, касающееся городской обороны: "а городная осада, где кто живеть, тому туто сести", т.е. осадную службу боярин отбывает по местонахождению своего имения, хотя бы под начальством не своего князя или его воеводы, а князя местного.

   Таковы гарантии вольной службы. Ими не только обеспечивалась свобода отъезда вольного слуги, но и его землевладельческие интересы. Тип вольной службы сложился всецело в интересах вольного слуги, что было возможно лишь в пору слабости княжеской власти. Княжеским правительствам пришлось по необходимости санкционировать этот тип службы и с помощью вольных слуг приступить к трудному делу объединения или округления удельных территорий. Но, как правильно замечено, вольная служба являлась большим анахронизмом среди явлений удельного порядка северо-восточной Руси и противоречила стремлению князей "соединить личную службу вольных слуг с землевладением в уделе, закрепить первую последним". Право свободного отъезда не согласовалось и с другим условием тех же междукняжеских договоров, на основании которого "для князей и их бояр затруднялось приобретение земли в чужих уделах и запрещалось им держать там закладней и оброчников, т.е. запрещалось обывателям уезда входить в личную или имущественную зависимость от чужого князя или боярина" (Ключевский В.О. Боярская дума Древней Руси. 3-е изд. М., 1902. С. 94 - 95).

   И московские князья должны были признать нормы свободных отношений между князем и его слугами. С одной стороны, эти нормы были выгодны и для князей, поскольку содействовали притоку служилых людей из других княжеств в Москву. Но с другой стороны, потеря каждого отъехавшего была не только невыгодна, но и опасна, так как каждый отъездчик, пользуясь выгодами землевладения в Московском княжестве, мог оказаться во враждебных к князю отношениях. Московские князья хорошо поняли это двойственное значение вольной службы и сумели, воспользовавшись ее выгодами, устранять по возможности ее невыгодные стороны. Они сравнительно рано начали борьбу со свободой отъезда. Но эта борьба ведется не путем отмены норм, гарантирующих вольную службу. Наоборот, во всех заключенных московским правительством с другими князьями договорах эти нормы категорично подтверждаются и в последний раз в последнем междукняжеском договоре, заключенном вел. кн. Василием Ивановичем с родным братом Юрием Ивановичем в 1531 г. (СГГД. Ч. I. N 160, 161). Но наряду с этим и вопреки клятвенному обязательству, московские князья настойчиво преследуют отъехавших, применяя к ним во всех возможных случаях различные карательные меры. В этой своей политике они могли бы опереться отнюдь не на право, которое нарушали, а на новые поучения и правила церкви, проповедовавшей начала неизменной верности своему князю. В списках "Закона Судного людям" князья могли прочесть статью "О беганьи", в которой изложено: "Аще людинъ отъ князя своего бегаеть къ иному князю, да ся тепеть добръ (да бьють его добре) и пакы выведуть". Русский автор "Поучения ко всем крестьянам" в списках XIV - XV вв. следующим образом наставляет княжеских слуг: "князю же земли вашея покаряйтеся, не рцете ему зла въ сердци своемь, и прiяйте ему головою своею и мечемь своимь, и всею мыслью своею и не възмогуть противитися инии князю вашему". Но к этому общему правилу автор прибавляет важную оговорку: "аще кто отъ своего князя ко иному князю отъедеть, а достойну честь приемля отъ него, то подобенъ есть Июде, иже любимъ Господомь ти умысли продати е ко княземъ жидовьскымъ... Да и вы, сынове мои милии, не мозите прияти чюжему князю, да не в тоже зло впадете" (РД. М., 1843. 4.2. С. 178; Буслаев Ф.И. Историческая хрестоматия церковнославянского и древнерусского языков. М., 1861. С. 477 - 479). Не эти, конечно, правила и поучения заставили московских князей преследовать отъездчиков, а насущный интерес. Но ссылки на эти авторитетные писания могли пригодиться в оправдание суровой политики эгоизма и насилия.

   Для характеристики этой политики достаточно отметить несколько фактов. В 1373 г. умер последний московский тысяцкий Вельяминов. В следующем году побежал с Москвы в Тверь сын его с каким-то Некоматом Суражанином. Тверской князь послал их в Орду, откуда Некомат и вынес ему ярлык на великое княжение. Вследствие этого между Москвой и Тверью началась война, неудачная для Твери. В новой договорной грамоте стороны санкционируют обычную норму вольной службы, как это указано выше. Но московский князь выставил и изъятие из этого правила: "а что Ивановы села Васильевича и Некоматовы, а въ ты села тобе ся не въступати, а имъ не надобе, те села мне". Отсюда ясно, что недвижимости обоих отъездчиков были конфискованы, и эта произвольная мера получила санкцию в изъятие из общего правила. Этим, однако, дело не кончилось. В 1379 г. захвачен был в Серпухове возвращавшийся из Орды в Тверь Вельяминов, приведен в Москву и "мечемъ потять бысть на Кучкове поле у града у Москвы повеленiемъ вел. князя". А в 1383 г. казнен был и "некiй брехъ, именемь Некоматъ, за нъкую крамолу" (ПСРЛ. Т. XI. С. 45; Т. VIII. С. 49). Очевидно, в Москве считали этих отъездчиков особенно опасными, а потому и расправились с ними так круто.

   Подобный же случай имел место при Василии Васильевиче Темном, в 1433 г., когда из Москвы отъехал ближний боярин Иван Дмитриевич Всеволожский. Это был выдающийся слуга, оказавший своему князю великие услуги в Орде "и великое княжеже ему у Махмета царя взя". Но вел. князь не сдержал обещания жениться на дочери Всеволожского, из-за чего и возникли неудовольствия. Отъехавший боярин приказался к галицкому кн. Юрию Дмитриевичу и подбил его предпринять поход на Москву. Счастье улыбнулось галицкому князю, который захватил Москву, но не мог в ней удержаться и добровольно уступил племяннику. В заключенном договоре опять повторены обычные правила о вольной службе, но вставлена и оговорка касательно сел "Ивановыхъ Дмитриевича", которые вел. князь "у него взялъ въ своей вине". Отнятием сел не удовлетворил вел. князь своего гнева: во время возникшей вскоре затем распри с галичским князем он захватил Всеволожского в плен и приказал его ослепить (ПСРЛ. СПб., 1901. Т. XII. С. 17 - 19; СПб., 1863. Т. XV. С. 290; СГГД. 4.1. N49, 50). При Василии Васильевиче Темном отъезды из Москвы особенно участились. В смутные годы его княжения, в 1433 и 1446 гг., на короткое время отъезжали от него почти все вольные слуги. Естественно, что этот князь относился к отъездчикам очень недружелюбно и не скрывал к ним своего презрения. "Сии смущают нас", говорил он о них и не стеснялся поступать с ними самым вероломным образом. В житии Мартиньяна Белозерского записан такой эпизод об этом князе. От него к тверскому князю отъехал некий боярин "отъ ближнихъ его советникъ". Этим отъездом московский князь был глубоко огорчен и желал возвратить отъездчика назад. Он обратился за содействием к преп. Мартиньяну, обещая того боярина "много паче перваго честна и богата сотворити". Преподобный убедил отъездчика вернуться, поручившись за верность княжеского слова. Но как только боярин возвратился, вел. князь "не удержа ярости гнъва на болярина того" и велел его заковать. Только энергическое вмешательство Мартиньяна и угроза отлучением от церкви заставили княза сложить опалу с вернувшегося отъездчика (ЛЗАК. СПб., 1861. Вып. 1. Матер. 6 - 7). Политика московских князей не осталась без подражания: другие князья так же наказывали отьездчиков. Из послания духовенства князю Дмитрию Шемяке 1447 г. видно, что этот князь вопреки докончальной грамоте, обеспечивающей вольную службу, наказывал отъездчиков конфискацией имущества. "И опослъ того вашего докончянiя и крестного целованья, который бояре и дети боярьстiе отъ тобе били челомъ брату твоему старейшему вел. князю служити, а села и домы ихъ въ твоей отчине; и ты черезъ то докончянье и черезъ крестное целованiе техъ еси бояръ и дtтей боярьскихъ пограбилъ, села ихъ и домы ихъ еси у нихъ поотъималъ, и животы и сестаткы всъ, и животину еси у нихъ поималъ" (АИ. СПб., 1841. Т. 1. С. 81). Брат Шемяки, Василий Косой, после смерти отца в 1434 г. удалился в Новгород, взяв с собой кн. Романа Переяславского. Последний недолго пожил у Косого и побежал от него обратно в Москву. Но Косой поймал своего слугу и за отъезд "повелъ отсещи руку и ногу, и умре". И Новгород усвоил ту же политику и наказывал за отъезд. Поэтому Иван III в 1478 г. выговорил в пользу новгородских бояр и детей боярских, которые приказались служить великому князю, "чтобы имъ не мстили никоторою хитростью" (ПСРЛ. СПб., 1851. Т. V. С. 28; Т VI С 218-СПб., 1856. Т. VII. С. 198).

   Так упорным нарушением норм о вольной службе московские князья расчищали почву для создания новых отношений к служилым людям.

   Но в разгар борьбы со свободой отъезда и с одновременными успехами объединения контингент вольных слуг московских князей стал заметно пополняться притоком новых элементов в лице служебных князей. Это были: то лишившиеся политической независимости владетельные князья Рюриковичи, чаще их потомки, то литовские выходцы из потомков Гедемина, то, наконец, татарские царевичи и мурзы. Одни из них, с присоединением их владений к московской территории сделавшись слугами московского князя, сохранили за собой свои вотчины с правами суда и управления и даже с правом выступать в походы со своим собственным войском под их личным предводительством. Другие били челом о принятии на службу с их вотчинами, которые включались в состав московской территории и возвращались прежним собственникам под условием службы. Третьи же приказывались в службу без всяких вотчин и обыкновенно получали за выезд вотчины или кормления. Но все они были вольные слуги и могли претендовать на применение к ним тех правил вольной службы, какие установлены были и для старинных бояр и вольных слуг. Однако по междукняжеским договорам эти нормы применялись к ним не в полном объеме. Впервые в договоре вел. князя Василия Васильевича с дядею Юрием Дмитриевичем 1428 г. о служебных князьях установлено такое правило: "А князей ти моихъ служебныхъ съ вотчиною собе въ службу не приимати; а который имутъ тобе служити, и имъ въ вотчину въ свою не въступатися". В следующих договорах к этому правилу прибавлено разъяснение: "а вотчины лишены" (СГГД. Ч. I. N 43, 49 и др. То же правило и в договорах Твери с Литвой 1427, 1449 и 1483 гг. - АЗР. СПб., 1846. Т. I. N 33, 51, 79). Смысл этого ограничения заключается не в том, чтобы наложить на служебных князей более строгое обязательство о верной службе, а единственно лишь в том, чтоб закрепить в составе московской территории богатые вотчины этих слуг. Косвенно это ограничение указывает на то, что и в ту пору считались возможными отъезды с вотчинами. Сам Иван III в широких размерах практиковал прием на службу литовских выезжих князей с их вотчинами: князей Воротынских, Тарусских, Одоевских, Мезецких, Вельских и пр., хотя в отношении к своим служебным князьям такого отъезда не допускал. К отъезду служебных князей он применил прежде всего ту политику, какая установилась до него к вольным слугам вообще, т. е. наказывал за отъезд. В 1479 г. вел. князь судил кн. И.В. Оболенского-Лыко, бывшего наместником в Великих Луках, по челобитью лучан о продаже и об обидах. По некоторым делам наместник был обвинен по суду, а по другим вел. князь "бессудно" велел ему заплатить, потакая лучанам. Обиженный такою несправедливостью, Оболенский отъехал от вел. князя к его брату Борису Васильевичу волоцкому. Вел. князь послал за отъездчиком своего боярина и "велълъ его поимати середь двора у кн. Бориса на Волоцъ". Но удельный князь не допустил такого самоуправства у себя на дворе и "отнял сильно" отъехавшего князя у великокняжеского посла. Тогда Иван III отправил к брату второго посла, требуя, чтобы Оболенский был выдан головою. Но Борис Васильевич его не выдал и объявил послу: "кому до него дело, ино на него судъ да неправа". Таково было правило междукняжеских соглашений. Но договорное право уже отжило свое время. Вел. князь поручил боровскому наместнику поймать отъездчика тайно, когда и где его наедет. У Оболенского было на Боровце село, и как только он туда приехал, то был схвачен и в оковах привезен в Москву. Борис Васильевич обратился к брату Андрею, жалуясь на вел. князя, "что какову силу чинить надъ ними, что неволно кому отъехати къ нимъ". Перечень разных неправд вел. князя Борис Васильевич заключает жалобой: "а нынъча и зде силу чинить, кто отъедетъ отъ него къ намъ и техъ безсудно емлетъ, уже ни за бояре почелъ братью свою; а духовные отца своего забылъ, какъ написалъ почему имъ жити, ни докончашя, что на чемъ кончали послъ отца своего". У Бориса Васильевича был действительно заключен с вел. князем в 1473 г. договор, повторяющий дословно как правило о вольной службе бояр, так и ограничение о непринятии на службу служебных князей с их вотчинами (ПСРЛ. Т. VI. С. 222; СГГД. Ч. I. N 97).

   При Иване III стала применяться и одна прямая мера против свободы отъезда всяких вольных слуг: с лиц, заподозренных в намерении отъехать, брались крестоцеловальные записи в том, что они будут служить до живота и ни к кому не отъедут. Древнейшая из сохранившихся записей этого рода взята в 1474 г. с князя Данилы Дмитриевича Холмского, который дал обязательство: "А мне кн. Данилу своему осподарю вел. князю Ивану Васильевичю и его детемъ служити до своего живота, а не отъехати ми отъ своего осподаря отъ вел. князя Ивана Васильевича, ни оть его детей къ иному ни хъ кому". Санкция этого обязательства была весьма категорична: "осподарь мой кн. велики и его дъти надо мною по моей винъ въ казни воленъ". Чтобы еще более закрепить силу обязательства, давший его должен был представить за себя нескольких поручителей в значительной денежной сумме, а поручители - представить за себя подпоручителей (СГГД. Ч. I. N 103, 104, 146, 149 и др.). Так создавалось понятие верности службы до живота, а наказание за отъезд приобретало правомерный характер. Однако наряду с этим в междукняжеских договорах продолжали повторяться старые нормы о вольной службе бояр и детей боярских с указанным ограничением для служебных князей. В последний раз они повторены в последнем договоре между князьями-братьями 1531 года. Значит, одновременно существовало двоякое право: одно умирающее, другое нарождающееся.

   Впервые в 1534 г. митр. Даниил взял одностороннюю крестоцеловальную запись с удельных князей Юрия и Андрея Ивановичей на имя малолетнего вел. князя, в которой они, между прочим, обязались: "ни людей имъ оть вел. князя Ивана къ собе не отзывати". А в 1537 г. кн. Андрей дал новую запись, где то же обязательство формулировано так: "А кто захочеть оть тобя ко мне ехати, князь ли, или бояринъ, или Дiакъ, или сынъ боярской, или кто ни буди на ваше лихо: и мне того никакъ не приняти". Наконец, кн. Владимир Андреевич по такой же односторонней записи в 1553 г. обязался: "А князей ми служебныхъ съ вотчинами и бояръ вашихъ не прiимати; также ми и всякихъ вашихъ служебныхъ людей, безъ вашего веленья, не прiимати къ себе никого" (ПСРЛ. Т. VI. С. 275- СГГД Ч I N163,167).

   С конца XV в. безопасным остался отъезд только в Литву. Из мелких уделов сильная рука московских князей могла достать любого отъездчика; а после смерти Василия Ивановича удельные князья вынуждены были и формально отказаться от права принимать к себе в службу московских слуг. Отъезд же в Литву признан нарушением верности своему господарю, т.е. изменой. Но такова правительственная точка зрения. А слуги-перебежчики, такой широкой волной менявшие одно отечество на другое, по-видимому, не находили ничего предосудительного в своем поведении. Еще Курбский упрекал Грозного в том, что он своими крестоцеловальными записями о неотъезде "затворилъ царство русское, сиречь свободное естество человеческое, словно въ адовой твердынь", и оправдывался от обвинения в измене: "А еже пишеши, имянующе насъ изменники для того, иже есмя принуждены были отъ тебя по неволь крестъ целовати, яко тамо есть у васъ обычай, аще бы кто не присягнулъ, горчайшею смеряю да умреть; на cie тебе ответъ мой: всъ премудрые о семь згажаются, аще кто по неволь присягаетъ, или клянется, не тому бываетъ грехъ, кто целуетъ, но паче тому, кто принуждаеть... аще ли же кто прелютаго ради гонешя не бъгаетъ, аки бы самъ себъ убойца". Те же мысли повторяют и другие отъездчики - Тетерин и М. Сарыгозин (Уотрядов Н.Г. Сказания князя Курбского. 2-е изд. СПб., 1842. С. 231, 374).

   Но и в среду вольных слуг начинает проникать новая точка зрения, что отъезд к чужому государю роняет честь и достоинство вольного слуги. В 1514 г., после взятия Смоленска, кн. Михаиле Мстиславский перешел на службу с отчиною к московскому князю и целовал крест. Но как только он узнал о приближении литовского войска, то опять перешел на службу к литовскому князю, объявляя свою верность. Чувствуя, однако, свою неправоту, он бьет челом своему исконному государю о выдаче ему охранной грамоты, чтобы "на него никоторое мерзячки за то не мели, ажъ бы напотомъ чьти его и детей его въ томъ не тыкало" (АЗР. СПб., 1848. Т. П. N 92). Но понятия о чести в ту пору были совершенно своеобразны. Московское правительство придумало весьма остроумное наказание, поражающее честь отъездчика: оно не давало счета о местах отъезжавшим из Москвы или понижало их честь на несколько мест. Для служилого человека это была страшная кара, так как он лишался права местничаться и тем губил свою служебную карьеру.

   Вольная служба прекратила свое существование без формального ее уничтожения: указа об отмене ее издано не было. Отказываться от службы в XVI в. было уже нельзя. Приказываться же в службу могли только выезжие служилые люди; свои должны были служить и без приказа.

   Новая организация службы слагалась отчасти по готовым образцам. В придворном штате каждого владетельного князя, в числе его дворных людей или дворян, наряду с вольными слугами, были и слуги невольные, княжеские холопы. В духовном завещании Семена Ивановича перечислены следующие разряды невольных дворовых слуг: "А что моихъ людий деловыхъ, или кого буди прикупилъ, или хто ми ся будеть въ вине досталъ, такоже мои тивуни, и посельскиъ, и ключники, и старосты, или хто ся будеть у тыхъ людий женилъ, всемъ темъ людемъ далъ есмь волю". (В позднейших духовных вел. князей сюда включены еще казначеи: СГГД. Ч. I. N 24 - 26, 34, 39). Об отказе от службы этих слуг, конечно, не могло быть и речи. Они - вечные слуги до своего живота или до отпуска по милости господина. Но и вольные дворные слуги, состоящие в ведении дворского или дворецкого, были в известной мере ограничены в праве выбора господаря-князя. В договоре Дмитрия Донского с кн. Владимиром Андреевичем 1362 г., наряду с обычным правилом "а бояромъ и слугамъ вольнымъ воля", стоит и ограничение: "А который слуги потягли къ дворьскому, а черный люди къ сотникомъ, тыхъ ны въ службу не приимати". В духовной Владимира Андреевича 1410 г. указаны следующие правила относительно бояр и слуг: "А бояромъ и слугамъ, кто будеть не подъ дворьскимъ, волнымъ воля... А хто будетъ подъ дворьскимъ слугъ, техъ дети мои промежы себе не приимаютъ" (Там же. N 27, 40). Слуги под дворским противополагаются вольным слугам, но не потому, что они не могут отъехать: иначе бы князьям нечего было условливаться о неприеме их в службу. Противоположение это имеет совсем иной смысл. Занимаясь различными хозяйственно-государственными профессиями при княжеском дворе, слуги под дворским содержались или на хозяйском иждивении, как и многие младшие дружинники, или получали в пользование участки земли под условием службы. Первое указание на этот порядок содержания дворных слуг встречается в духовной Калиты: "А что семь купилъ село въ Ростове Богородичское, а, далъ есмь Бориску Воръкову, аже иметь сыну моему которому служити, село будеть за нимь; не иметь ли служити детемъ моимъ, село отоимуть" (Там же. N 22). Отказ от службы таких лиц сопровождался отобранием у них земель. Владимир Андреевич благословил старшего сына Ивана в Москве и станах конюшим путем и другими хозяйственными статьями и относительно лиц, проживавших при этих хозяйствах, распорядился так: "а (кто) техъ борътниковъ, или садовниковъ, или псарей, или бобровниковъ, или барашовъ, делюевъ не въсхочетъ жити на техъ земляхъ, инъ земли лишенъ, пойди прочь, а сами сыну кн. Ивану не набоде, на которого грамоты полные не будеть, а земли ихъ сыну кн. Ивану". Отсюда ясно, что все эти лица, кроме полных холопов, могли уйти, но лишались земельных участков. Связанные с этим хозяйственные перетасовки и вызвали у союзных князей соглашение не принимать в службу слуг под дворским друг у друга.

   Выгоды придворной службы привлекали в состав дворовых слуг также и лиц боярского происхождения. В XIII в. уже упоминаются дети боярские в разряде дворных слуг. По мере усиления Московского государства и расширения его границ прилив знати в состав придворного штата московских государей все более усиливался. Дети боярские служат даже в дворовом штате княгинь. В духовной Василия Темного упомянуто: "А которые дети боярьские служатъ моей княгинь, и слуги ее, и вси ее люди, холопи ее, и кому буду язъ князь велики темъ давалъ свои села, или моя княгини имъ давала свои села, или за кемъ будеть ихъ отчина или купля: и въ техъ своихъ людехъ во всихъ волна моя княгини и въ техъ селехъ" (СГГД. Ч. I. N 87). Здесь дети боярские перечислены в одной группе со слугами и холопами, причем все лица этой группы владели или княжескими селами, или собственными. Таким образом, дети боярские из группы вольных слуг переходили в разряд слуг под дворским и получали в этом случае в пользование княжеские земли. В XV в. летопись проводит строгое различие между детьми боярскими из уездов и детьми боярскими, составляющими двор князя. Например, весною 1470 г. "послалъ рать свою князь великiй судовую на Казанскiе места... а воевода Костянтинъ Беззубцевъ Александровичь, а съ нимъ многiе дети боярскые, дворъ свой, такоже и отъ всея земли своея дети боярскые, изо всехъ городовъ своихъ и изо всехъ вотчинъ своихъ потомуже" (ПСРЛ. Т. VI. С. 188); ср. разряды 7017 г.: "дети боярскiе из двора и из городовъ" (Древн. разр. кн. С. 42). Дети боярские из всех городов и уездов - это вольные слуги, которые служат со своих вотчин и в них проживают; дети боярские дворовые служат при дворе и с княжеских земель. По мере присоединения к Москве других княжений и расширения придворного штата московских князей число желающих поступить в дворовую службу постепенно увеличивалось. За детьми боярскими потянулись и их отцы - господа бояре, и даже служебные князья не брезговали служить вблизи вел. князя. Разместить всех желающих при московском дворе не представлялось никакой возможности. И московские князья начали их размещать на службу по разным городам, наделяя их участками земли из собственных сел и деревень. Так мало-помалу создавалась поместная система. Для ее развития необходим был обширный земельный фонд, а потому московские князья усиленно создавали его покупками и особенно конфискациями у заподозренных в измене и при покорении новых областей. О Василии Темном сохранилось известие, что он "поималъ у кого у измънниковъ многое множество" сел и волостей. Иван III потребовал от новгородцев половины сел владычних, монастырских и боярских, так как без этого держать государство свое в Новгороде ему было невозможно (ПСРЛ. Т. VIII. С. 150; Т. XII. С. 115, 183; Т. VI. С. 216). Позднее конфискации сел у новгородских бояр и монастырей повторялись. Так, в 1484 г. "поималъ князь великый болшихъ бояръ ноугородцкыхъ и бояринь, а казны ихъ и села всъ велелъ отписати на себя, а имъ подавалъ поместья на Москве по городомъ". Та же мера повторена в 1489 г. В 1500 г. вел. князь с благословения митрополита "поималъ въ Новъгородъ церковные земли за себя, владычни и монастырскiе, и роздалъ детемъ боярскимъ въ поместiе" (Там же. Т. VI. С. 36, 37; Т. XII. С. 215 и сл., 220, 249). Отсюда ясно, почему Иван Васильевич не считал возможным держать государство в Новгороде без сел: они нужны были прежде всего для наделения поместьями княжеских слуг мелкого ранга, у которых не было собственных вотчин. Новым новгородским помещикам Иван III выдавал жалованные грамоты на поместья, предоставляя новым владельцам сбор доходов денежных и хлебных по старине, как собирали их прежние вотчинники. "А что прибавить на крестьянъ своего доходу, и онъ в томъ воленъ, только бы было не пусто, чтобы вел. князей дань и посошная служба не залегла" (Арх. мат. М., 1904. Т. I. Отд. II. С. 6 - 9). Поместное землевладение мелких слуг разрасталось в ущерб вотчинному землевладению бояр и детей боярских, а отчасти монастырей (в Новгороде). Но поместье было в такой же мере эмблемой зависимой службы, как вотчина службы вольной.

   Из официальных документов впервые Судебник 1-й упоминает "о поместникъ (помесчикъ), за которымъ земли великого князя" (ст. 63). При Иване III, как видно на примере новгородских бояр, и бояре могли быть помещиками. Но это еще не общий порядок. Бояре в смысле бытового термина обыкновенно владельцы собственных вотчин. Судебник сопоставляет боярина и помещика, ставя боярина на первом месте, но не отождествляет их. Помещики - это по преимуществу мелкие слуги, главным образом дворяне, а потом уже дети боярские. Термины вольной службы - "бояре и дети боярские" - в течение всей первой половины XVI века во всех официальных актах стоят выше термина дворовой службы - "дворян". Но во второй половине века дворяне оказались уже выше детей боярских. В подписях под соборной грамотой 1566 года дворяне названы впереди детей боярских. То же сказалось и в названии третьего думного чина: в первой половине века это были "дети боярские, которые в думе живут", а во второй половине - "дворяне в думе" или "думные дворяне". Во всех официальных актах XVII в. дворяне занимают место впереди детей боярских. "В этом торжестве термина, возникшего в придворной службе, над термином, возникшим в вольной службе, выразилась полная и неоспоримая победа новых московских порядков над отживавшей стариной" (Сергеевич В.И. Древности русского права. 3-е изд. СПб., 1909. Т. I. С. 514). Однако для завершения этой победы понадобилось не менее ста лет.

   Как сказано выше, в XVI в. уже нет отказа от службы. Признана обязанность служить до "живота". Челобитье о принятии в службу сохранило свое значение только для выезжих слуг; свои же слуги должны были служить и без челобитья, по обязанности. Но долгое время оставались невыясненными многие существенные вопросы в организации этой обязательной военной службы. На ком лежала обязанность отбывать службу и с какого возраста? Каковы размеры этой службы? Все это выяснялось мало-помалу продолжительным путем разнообразных практических опытов.

   Состав служилого населения слагался из двух различных элементов: прежних вольных слуг и дворян. При всем их различии слитие между ними происходило на почве все усиливающегося притока вольных слуг в состав дворянства, включавшего даже элементы полного холопства. Приток вольных слуг облагораживал состав дворянства, но одновременно с тем вольные слуги теряли в своем прежнем общественном значении в силу того, что раньше они служили по собственной воле и со своих вотчин, а теперь начинали служить с поместий и по обязанности. Но самые крупные из них довольно долго сохранили за собой возможность иметь собственные дворовые штаты, свой двор, своих дворян. Эти многочисленные боярские дворы под именем послужильцев уходили от непосредственной службы великому князю и служили ему лишь в той мере, в какой их государь-боярин обязан был выходить в походы со своими собственными слугами по приказу великого князя. При оппозиционном настроении боярства боярские дворы представляли бесспорную опасность, и с ними начал борьбу уже Иван III. В одной разрядной книге о нем сохранилось следующее известие: "какъ Богъ поручилъ, вел. князю Ивану Васильевичу подъ его державу B. Новгородъ, и по его государеву изволенiю распущены изъ княжескихъ дворовъ и изъ боярскихъ служилые люди, и тутъ имъ имена, кто чей бывалъ, какъ ихъ поместилъ государевъ писецъ Дмитрiй Китаевъ". Эти послужильцы из боярских дворов Тучковых, кн. Ряполовского, Шереметева, Кузмина, Есипова, Травина и др. были испомещены по государеву указу в Вотцкой пятине (Карамзин Н. М. История государства Российского. СПб., 1816. Т. VI. Прим. 201), т.е. превратились из боярских слуг в государевых помещиков. Но наряду с этим можно отметить господство старых порядков. По разряду 7001 г. князьям Воротынским, Одоевским, Белевским и Мезецкому "велел кн. великiй быти подле передовой полкъ вел. князя, на правой стороне или на левой, где похотятъ. А не похочетъ кн. Дмитрей быти вместе з братом своим со кн. Семеном, и кн. Дмитрею быти своимъ полкомъ подлъ болшой полкъ, гдъ пригоже" и пр. Из этой записи явствует, что у названных служебных князей были свои полки, которыми они командовали сами, особо от княжеских полков (Древн. разр. кн. C. 17). Значит, их дворовый штат был весьма многочисленный. Правда, указано на то, что эти князья в последние годы княжения Ивана III уже становились во главе того или другого московского полка и обособленных полков не имели (Ключевский В.О. Боярская дума... С. 208). Но это свидетельствует лишь об исчезновении некоторых признаков удельной особности, но не об уничтожении дворового штата служебных князей. Послужильцы при дворах служебных князей и бояр существовали не только при Иване III и его сыне, но даже и при Грозном, около половины XVI в. В писцовой книге тверских волостей около 1548 г. имеются любопытные указания на то, кому служат перечисленные в книге помещики и вотчинники. Помещики служили тому, от кого получили земли в поместья, большею частью царю и вел. князю, но иногда тверскому владыке. Вотчинники же хотя также служили большею частью царю, иногда владыке, но были и такие, которые служили частным лицам, с поименованием кому именно, а про иных отмечено, что они не служили никому (Писцовые книги Московского государства. СПб., 1877. Ч. 1. Отд. II. С. 141 - 290; Указатель к Писцовым книгам Московского государства. СПб., 1895. С. XVII - XIX; Лаппо И. И. Тверской уезд в XVI в. М., 1894. С. 74 и статистические таблицы - С. 130 - 203; Сергеевиче. И. Древности русского права. 3-е изд. СПб., 1911. Т. III. С. 17 - 18). Отсюда видно, что и к половине XVI в. обязательная военная служба московскому государю не успела захватить всех землевладельцев, немалая часть которых служила не государю московскому, а каким-либо князьям, боярам, окольничим и даже не чиновным частным лицам; иные же вотчинники предпочитали никому не служить.

   С другой стороны, и норма службы определилась далеко не сразу, а была сначала весьма колеблющейся. Иван III, напр., зачислял в службу и новгородских своеземцев, по преимуществу мелких вотчинников. Способность их к службе, конечно, оказалась различною. Нашлись и такие, которые оказались не в состоянии служить: за это на них положен особый оброк (НПК. СПб., 1862. Т. П. С. 143, 242). Еще в 40 - 60-х годах XVI в. многие своеземцы не были в состоянии каждый единолично отбывать службу, а потому отбывали ее группами: один служит, а другой или другие ему подмогают, или служащий "емлеть" с других подмогу, получает за подмогу лишние деревни, или двое служат со своих участков, "по годомъ переменяясь" (Там же. СПб., 1886. Т. IV. С. 539, 547 - 549, 552; Арх. мат. Т. I. Отд. II. С. 2).

   При таких условиях указ 1556 г., сохранившийся в летописном пересказе, имел весьма важное значение для организации служилых людей. Этот указ прежде всего содержит указания на ненормальное положение дел относительно условий отбывания служилой повинности. Государь обратил внимание на то, что "которые вельможы и всякiе воини многыми землями завладали, службою оскудеша, - не противъ государева жалованiя и своихъ вотчинъ служба ихъ". Поэтому он приказал произвести уравнение: "въ поместьяхъ землемерiе имъ учиниша, комуждо что достойно, такъ устроиша, преизлишки же разделиша неимущимъ". Итак, служба с поместий и вотчин отбывалась крайне неравномерно, так что понадобилась значительная перетасовка в наделении поместьями. Вместе с тем государь "съ вотчинъ и съ помъстья уложеную службу учини же: со ста четвертей добрые угожей земли человекъ на коне и въ доспесе въ полномъ, а въ далной походъ, о дву конь". Такова была норма службы в зависимости от размеров землевладения. За службу "по земли" обещано пожалование кормлениями, "и на уложеные люди денежное жаловаше". А кто "землю держитъ, а службы съ нее не платить, на техъ на самехъ имати денги за люди; а хто даеть въ службу люди лишше передъ землею, черезъ уложенные люди, и темъ отъ государя болшее жалование самимъ, а людемъ ихъ передъ уложеными въ полътретiа давати денгами". В летописи это известие заключено указанием, что "подлинные тому розряды у царьскихъ чиноначалниковъ, у приказныхъ людей" (ПСРЛ. Т. XIII. С. 268 - 269). Согласно этому указу, требовалось составить подробные списки всех служилых людей с обозначением о каждом размеров его службы. Такая мера, конечно, и не могла быть проведена сразу. Но она и не являлась совершенным новшеством. Несомненно, что правительство и раньше располагало некоторыми данными о составе и числе служилых людей. Герберштейн сообщает о вел. князе Василии Ивановиче, что он "через год или через два делает набор по областям и переписывает боярских детей, чтобы знать их число, и сколько каждый имеет лошадей и служителей. Потом каждому определяет жалованье" (Герберштейн С. Записки о Московии / Пер. И. Анонимова. СПб., 1866. С. 76). Известно, что в 30-х годах XVI в. производились "пересмотры" новгородских помещиков (НПК. Т. IV. С. 291, 311, 348, 424); упоминается и "поместное верстанiе 1539 г. в Новгороде (ДАИ. СПб., 1846. Т. I. N52, XVII). В одной грамоте в Новгород 1552 г. встречается уже и название "десятница", позднее "десятня", для обозначения списка служилых людей. Наконец, необходимо иметь в виду, что списки высших придворных чинов начали составляться гораздо раньше и в позднейших списках сохранились до нас от половины XV в. Указ, записанный под 1556 г., являлся, таким образом, обобщением и исправлением уже давно установившейся практики. В грамоте 1556 г. сохранилось указание и на то, что служилый человек должен был начинать службу с 15 лет и нести ее до смерти или до неспособности по старости и болезням (ДАЙ. Т. I. N 47).

   В силу обязательности службы в списки служилых людей должны были заноситься все служилые люди и прежде всего дворяне и дети боярские. Это правило выражено применительно к детям боярским в Судебнике Ц. в такой форме: "А детей боярскихъ служивыхъ и ихъ детей, которые не служивали, въ холопи не прiимати никому, опричь техъ, которыхъ государь отъ службы отставить" (ст. 81). Это значит, что дети боярские не могли располагать своей свободой вследствие их служебных обязанностей. За отпадением последних по причине отставки от службы, детям боярским не было преград продаться и в холопы.

   Списки дворян и детей боярских для приведения в известность военных сил страны составлялись по каждому городу с уездом. Для составления таких списков командировались из Москвы специально назначенные лица, которые при помощи окладчиков, выбранных из среды местных служилых людей, производили периодические смотры или разборы детей боярских и дворян. По указаниям окладчиков определялась имущественная состоятельность и служебная годность каждого служилого человека. В списки сначала заносились старинные служилые люди, которые служили государеву службу целый ряд лет, затем такие, которые по возрасту только что "поспъли" в службу и едва успели ее начать или должны были начать. Это были так называемые "новики" служилые или неслужилые, в отличие от "недорослей", которые в службу еще "спели", но не доросли до нее. Каждая из этих групп в свою очередь разделялась на статьи, различающиеся между собою по размерам поместных и денежных окладов. По статьям сортировали, опять расспрашивая окладчиков, "кто кому отечеством и службою и прожитками в версту", т.е. кто с кем мог быть в одной статье по равенству служебных сил. Таких статей в каждой группе могло быть в разных городах различное число. Например, новичные поместные оклады переяславцев детей боярских в 1590 г. делились на 3 статьи от 250 до 150 четей земли; новгородцев детей боярских в 1601 г. разделялись на 5 статей от 300 до 100 четей; оклады детей боярских рязанского архиепископа в 1604 г. делились на 6 статей в тех же пределах поместного оклада; дворяне же и дети боярские торопчане и холмичи в 1606 году были верстаны поместными окладами "по последнему указу" по 11 статьям от 600 до 100 четей. Размеры денежного жалованья по статьям колебались в пределах от 14 руб. до 4 руб. (АМ Г. СПб., 1890. Т. I. N 33, 40, 41, 43). В разборных списках или десятнях о каждом служилом человеке обозначалось, "каковъ онъ будеть на государевъ службi, коненъ и оруженъ и люденъ", или "что съ кемъ на государеве службе будеть людей, и коней, и доспеховъ, и всякого служебнаго наряду". По этим спискам о каждом можно было заключить, "кто каковъ отечествомъ и службою, и кому кто въ версту, и въ которую статью кто съ кемъ поместнымъ окладомъ и денежнымъ жалованьемъ пригодится, и кому мочно впередъ государева служба служити, и на государевы службы прiъзжаютъ на срокъ ли и съ государевы службы до отпуску не съезжають ли, и которые къ службамъ ленивы за бедностью и которые ленивы не за бедностью" (Там же. N 44). В частности, верстание (т.е. соответственное наделение) поместными окладами новиков происходило двояко: дети прожиточных детей боярских верстались "въ припускъ", т.е. должны были отбывать службу с отцовского поместья, а дети неимущих родителей верстались "въ отводъ", т.е. им назначался самостоятельный поместный оклад.

   В зависимости от служебной годности, родословности и имущественной состоятельности дети боярские и дворяне разделялись на выборных, дворовых и городовых. Первые назначались начальниками отдельных военных отрядов, а последние должны были нести во всяком случае службу с городом, если оказывались не всегда в состоянии отбывать полковую службу.

   Когда выяснился принцип обязательности службы для служилых людей и их детей, то в течение второй половины XVI в. все настоятельнее назревал и другой вопрос: можно ли верстать в дети боярские и дворяне разных лиц не из их среды. Неопределенный состав слуг под дворским прежнего времени, включавший разнородные элементы от детей боярских до полных холопов, не давал на этот вопрос готового ответа. А возрастающие военные потребности страны и в особенности настоятельная нужда обороны южной окраины побуждали московское правительство верстать в состав детей боярских и людей небоярского происхождения. Так, до нас сохранилась по г. Епифани десятня 1585 г. "детей боярскихъ епифанцовъ, которые верстаны исъ казаковъ" с поместными окладами по 40 и 30 четей. Известно далее, что по приказу Бориса Годунова "верстаны въ дети боярскiе изъ холопей за доводы" (Сторожев В.Н. Материалы для истории русского дворянства. Десятни и тысячная книга XVI в. М., 1891. Вып. 1. С. 89, 92). Такие случаи могли встречаться в практике и довольно часто. Но интересы служилых людей могли заставить их бороться с такою практикою уже по тому одному, что поместный фонд, состоящий в распоряжении правительства для поместного верстания, оказывался весьма недостаточным и для потребностей служилых людей. Поэтому "поместныя дачи", т.е. действительное наделение поместьями, в большинстве случаев оказывались ниже поместных окладов, назначенных новикам при их поверстании. Только постепенными прибавками к первоначальным дачам поместья достигали размеров окладных статей. При этом заботы о приискании свободных участков земли для пополнения недостающей до размеров оклада поместной дачи выпадали целиком на заинтересованных помещиков: "а где достали окладу прибереть и окладъ доделити (доняти)" (Арх. мат. СПб., 1909. Т. II. С. 181, 188, 191, 219). К этому надо присоединить еще и общий кризис, постигший землевладельцев во 2-й половине XVI в. Уже Курбский жаловался на то, что вследствие развития монастырского землевладения "земли христiанскiя и такъ уже знищали, иже воинскiй чинъ каликъ хужши учинили". Почти в тех же выражениях рисует бедственное положение служилых людей и духовный собор 1584 г. Он указал, что запрещение приобретать вотчины властям и в монастыри установлено "для воинского оскуденья, что воинство велiе прiиде во оскудеше", и уложил отменить тарханы в монастырских и властелинских вотчинах, так как "отъ того великая тощета воинскимъ людемъ прiиде" (СГГД. Ч. I. N 202). При таких условиях было совершенно естественно домогаться того, чтобы посторонних лиц в дети боярские и дворяне не верстали. В наказах о разборе служилых людей еще в XVI в. было предписание верстать "по отечеству". Только в наказах о верстаньи самого начала XVII в. встречается предписание верстать новиков детей боярских, "выпрашивая про нихъ про отечество и про службу... чтобы въ нихъ не было худыхъ, которыхъ впередъ въ службу не будеть, и поповыхъ и мужичьихъ детей, и холопей боярскихъ и слугъ монастырскихъ"; или же окладчикам в более общих чертах предписывалось "по родству и племени своему и другомъ своимъ по дружбамъ не дружити, а недругомъ по недружбамъ ни по какимъ не мстити и посуловъ и поминковъ ни у кого ничего не имати никоторыми делы, и всякихъ неслужилыхъ отцовъ детей и братью и племянниковъ и посадскихъ людей и пашенныхъ крестьянъ и холопей боярскихъ служилыхъ отцовъ детми и братьями и племянники никого не называти". Это предписание "неслуживыхъ отцовъ детей поместьем и деньгами не верстати" - в течение XVII в. многократно повторялось (АМ Г. Т. I. N 40, 44; РК. СПб., 1853. Т. I. С. 126, ср.: РИБ. СПб., 1886. Т. X. С. 240 - 241; ПСЗ. N 86, 744, и др.). Таким правилом, если оно и не выполнялось в точности, положено было начало дворянской сословности.

   Если в среде провинциальных или уездных служилых людей наблюдаются качественные различия, то еще большая разница существовала между ними и дворянами, записанными по московскому списку. Московские дворяне стояли значительно выше дворян городовых. Попасть в московский список всегда было заманчивой, но труднодостижимой целью для каждого сына боярского или уездного дворянина. Преимущества московских дворян сводились к тому, что служба их протекала на глазах государя, и из их среды комплектовались все высшие придворные должности. Служба при московском дворе издавна манила к себе влиятельных и знатных слуг. Туда же потянулись и новые титулованные слуги московских государей. Уже при Иване III пышность придворной обстановки значительно возросла. Грозный еще более усилил придворный штат. При нем, ранее принятия общих мер по организации обязательной службы, в 1550 г. состоялся приговор об испомещении в прилежащих к Москве уездах, не далее 60 - 70 верст, детей боярских, лутчих слуг, 1000 человек. Они были разделены на три статьи с окладами в 200 - 100 четей. Но поместьями наделялись лишь те, за которыми не было вотчин: "А за которыми бояры и за детми боярскими вотчины въ Московскомъ уездъ или въ иномъ городъ, которые близко Москвы и темъ поместья не дата". Отсюда видно, что поместье должно было служить лишь восполнением недостатка вотчин.

   Всего было набрано по этому приговору 1078 чел., которые и составили кадр служилых людей по московскому списку. Всякую убыль в личном составе предписано было пополнять: "а которой по грехомъ изъ тое тысячи вымреть, а сынъ его къ той службе не пригодится, ино въ того место прибрать иного" (ААЭ. СПб., 1836. Т. I. N225; см. алфавит тысячников в изд.: Сторожев В.Н. Материалы для истории русского дворянства; ср.: Тетрадь дворовая, изд. П.Н. Милюковым // Записки Русского археологического общества. Т. XII. Вып. 1 - 2). Эти отборные лучшие слуги московского списка и составили главный контингент, из которого вербовались все важнейшие чиновные люди придворного штата.

   Чиновных людей при дворе московских государей оказалось великое множество. Они не впервые появляются в Москве; и при княжеских дворах древнего периода уже существовали придворные должностные лица; но число их в Москве умножилось, и появился новый термин - "чин", "чиновный". Собственно слово "чин" (от "чинить" - делать; "учинить" - сделать) обозначал какую-либо деятельность, профессию. В этом смысле "чином" называлась группа лиц определенной профессии. Служилые люди, например, составляли особый чин в отличие от крестьян или от посадских людей, которые в свою очередь являлись особыми чинами. Вся совокупность населения или представители всех или многих его групп назывались людьми "всяких чинов Московского государства". Но в более узком или техническом смысле "чином" назывались те или иные разряды или должности военно-придворной службы. Вел. князья и государи своим слугам "чины жалуют"; по их приказу "чины сказывают" таким-то лицам, т.е. возводят их в то или иное звание или поручают им какие-либо должностные функции. Московские придворные чины тем существенно отличаются от чинов по табели о рангах, что не представл