Иловайский Дмитрий Иванович - История России. Том 2. Московско-Литовский период или собиратели Руси

ниже эпохи дотатарской; следовательно, варварское иго и в этой области неизбежно наложило свою тяжелую печать и отодвинуло назад более разностороннее и более свободное развитие образованности и народного гения.

   К отделу повестей и сказаний относятся и многие областные легенды, проникнутые элементом чудесного. Эти легенды обыкновенно связаны или с основанием какого-либо храма, или с прославлением какой-либо местной святыни. Подобными сказаниями особенно богата новгородская письменность. Таковы, например, легенды: о посаднике Добрыне и построении Варяжской божницы, о путешествии архиепископа Иоанна в Иерусалим в одну ночь, о посаднике Щиле, о победе новгородцев над суздальцами или о чуде от иконы Богородицы, о чудесном принесении белого святительского клобука из Рима в Новгород, о видении пономаря Тарасия и т.д. Последняя легенда, т.е. видение Тарасия, принадлежит к циклу легенд об одном из самых уважаемых в Новгороде святых, о Варлааме Хутынском. Содержание ее следующее: однажды ночью в Спасском храме Хутынского монастыря пономарь его Тарасий увидал все свечи зажженными и преподобного Варлаама, исходящего из своей гробницы. Преподобный возвещает Тарасию близкую гибель Великого Новгорода и посылает его на церковный верх. В первый раз Тарасий увидал озеро Ильмень высоко поднявшимся над городом и готовым его поглотить. Варлаам усердно молится и посылает пономаря вторично наверх. Тот видит множество ангелов, огненными стрелами поражающих новгородских мужей и жен. Святой опять молится и посылает Тарасия в третий раз; тот видит над городом огненную тучу. Варлаам объясняет, что молитвами Пресвятой Богородицы и всех святых Господь помилует Новгород от страшного потопа, грозившего потопить весь город за его беззакония и неправды; но пошлет на него сначала трехлетнюю моровую язву, а потом сильный пожар, который истребит Торговую сторону. Что и сбылось согласно с словами Преподобного.

   К области исторических произведений в древней Руси следует отнести и некоторые записки русских людей об их путешествиях или хождениях в чужие страны. При большом количестве русских паломников, ходивших на поклонение святыням в Царьград, на Афон и в Иерусалим, естественно, некоторые из них, наиболее книжные, потом в назидание другим описывали виденное и слышанное, по примеру известного "хождения" Даниила игумена в начале XII века. В половине XIV в. описал свое путешествие в Царьград новгородский инок Стефан. Здесь с особенным удивлением он говорит о великолепии Цареградской Софии и распространяется о конной статуе Юстиниана Великого. Любопытно его известие о том, что Цареградский Студийский монастырь по-прежнему служит приютом для русских паломников и книжников. Стефан встретил там двух своих земляков новгородцев, которые занимались списыванием книг. От конца того же столетия имеем "хождение" митрополита Пимена в Царьград, написанное одним из его спутников, именно смоленским иеродиаконом Игнатием. Отрывки из этого путешествия, относящиеся к странам Рязанским и Полонским, мы привели выше. Затем он также описывает Цареградские святыни, а после того вкратце говорит о посещении Иерусалима, куда ездил уже один. В его писание вставлены два любопытные рассказа о совершившихся в то время событиях: первый о турецком султане Амурате и его смерти (на Коссовом поле), второй о венчании на царство византийского императора Мануила.

   От XV века имеем путешествие иеродиакона Троицкой Лавры Зосимы, посетившего Царьград, Афон и Иерусалим, и записи суздальского иеромонаха Симеона, одного из спутников митрополита Исидора на Флорентийский собор. Эти любопытные записки проникнуты постоянным удивлением автора к виденным им немецким и итальянским городам, к их прекрасным каменным зданиям, фонтанам, статуям, часозвонам с хитрым механизмом и другим чертам западноевропейской гражданственности, в то время уже далеко ушедшей вперед сравнительно с нашею Русью. Тому же Симеону, по-видимому, принадлежит и любопытная "повесть" об осьмом или Флорентийском соборе. А главному спутнику Исидора суздальскому епископу Авраам ию приписывают рассказ о виденном им в одном Флорентийском монастыре представлении божественной мистерии ("Благовещение Пресвятой Богородицы". Самое же дальнее и самое необычное путешествие совершено было в этом веке тверским купцом Афанасием Никитиным. Увлекаемый торговою предприимчивостью и жаждою видеть новые страны, он Волгою и Каспийским морем отправился в Персию, а оттуда морем же пробрался в Индию, где пробыл три года. После многих приключений и опасностей он вернулся на Русь в 1472 году. Свое путешествие и виденные им разные диковинки Никитин описал под именем "Хождения за три моря". В этом описании везде сказывается горячая преданность автора православию и родине. Никитин постоянно скорбит о том, что посреди басурман не мог строго соблюдать православные посты и праздники; а из всех стран мира самая прекрасная, по его мнению, это Русская земля.

   По всей вероятности, кем-либо из русских паломников, посещавших святые места на Греческом востоке и наблюдавших совершавшиеся там события, написана довольно пространная повесть "о создании Царьграда и взятии его турками", возбуждавшая, очевидно, большой интерес у наших предков. Несомненно исторические подробности здесь, по обычаю того времени, перемешаны с некоторыми легендарными чертами. Но любопытно, во-первых, то, что автор по части правосудия и крепости нравов отдает предпочтение туркам перед греками; чем и объясняет падение царства сих последних. А, во-вторых, уже в те времена, как видно из той же повести, сложилось предсказание, что русский народ некогда низвергнет Турецкую державу и водворится в Седмихолмном городе.

   Но все произведения собственно русской словесности составляли только часть того, что находилось в обращении или что списывалось и читалось нашими предками. У них была довольно обширная литература переводная или собственно Византийская, преимущественно духовного содержания, т.е. заключающая в себе книги Священного писания и толкования на них, творения Отцов церкви, книги богослужебные, жития святых, церковные поучения и пр., а также и содержания светского, с заимствованиями из литературы Персидской, Арабской и даже Индийской. Переводы этих книг отчасти переходили к нам от южных славян, но многие были исполнены прямо русскими или для России. Вся сия книжная словесность того времени дошла до нас по преимуществу в виде многочисленных рукописных сборников. Составление подобных сборников, очевидно, соответствовало вкусам и потребностям времени; ибо они представляли разнообразный материал для чтения. По господствующему содержанию некоторые сборники, как и прежде, носили особые заглавия; например: "палея", если заключали в себе преимущественно сказания ветхозаветные; "хронограф", если представляли собрание рассказов из Всеобщей истории, иногда с примесью русской; "пролог" и "патерик" - сборники житий; далее "златоструй", "измарагд", "златая цепь", а также "каноники", "трефолои" (сборники канонические и богослужебные) и пр. Но большая часть дошедших до нас рукописных сборников не имела никаких заглавий и названий и заключала в себе статьи самого разнообразного - содержания. Тут рядом с житием святого, или с нравственным поучением, или с сочинением против латин и т.п. встречаются: сказки о Соломоне, о Троянской войне, об Акире Премудром, повесть о Варлааме и Иоасафе царевиче, Александрия (сказания об Александре Македонском), фантастическое сказание об Индийском царстве, Стефанит и Ихнилат (заимствованное из Индии собрание басен из нравоучительных притчей), сказание "о Мутьянском воеводе Дракуле" (жившем в первой половине XV века и отличавшемся своею жестокостию) и пр. Посреди переводных статей здесь нередко видим и чисто русские произведения. Впрочем, произведения литературы переводной и югославянской очень часто при переписывании подвергались сокращениям или дополнениям, и вообще переделывались согласно с понятиями и вкусом русских книжников, и таким образом получали русскую редакцию.

   В составе этой переводной и югославянской литературы видное место занимали книги "отреченные" или "апокрифические", т.е. разные легенды о событиях и лицах Священной и Церковной истории, признаваемые церковью ложными. Высшая иерархия обыкновенно вооружалась против таких произведений, запрещала их чтение и составляла индексы, т.е. перечни отреченных или ложных книг. Так, митрополит Киприан в своем Молитвеннике поместил целую статью "о книгах запрещенных". В числе их упоминаются: сказания об Адаме, Энохе, патриархах, о лествице Иаковле, о Китоврасе или Асмодее (из цикла легенд о Соломоне), о крестном древе Спасителя, хождение Богородицы по мукам и пр. Содержание последней легенды заключается в том, что Богородица в сопровождении архангела Михаила входит в ад, чтобы видеть муки грешников: на одном месте томятся во тьме неверные или язычники, на другом грешники мучаются в волнах огненной реки, на третьем в огненном облаке, на четвертом в кипящей смоле (иудеи), нанятом в огненном озере. Богородица молит Бога Отца избавить грешников от мучений, но тщетно. Она созывает пророков и апостолов, наконец приглашает все силы небесные, чтобы молились с нею, павши ниц перед престолом Господа. Тогда Бог послал своего Единородного Сына, и Сын Божий дал мучающимся в аду покой от мучений с Великого четверга до святой Пятидесятницы.

   Подобные апокрифические легенды были весьма распространены в средние века во всем христианском мире. Первоначально они не возбуждали последствия, так как имели вообще благочестивый, поучительный характер. Но потом ими стали пользоваться разные еретические секты. Так, в России они распространялись преимущественно из Болгарии, где получили примесь Богумильской ереси. А у нас подвергались еще новым переделкам и примеси разных народных суеверий. Но напрасно церковная иерархия вооружалась против этих произведений. Они удовлетворяли незатейливому вкусу наших предков и потребности в чудесных и вместе благочестивых рассказах; а потому количество подобных книг постепенно умножалось, и они часто встречаются в сборниках той эпохи, особенно в так называемых палеях. Сами пастыри церкви не были иногда чужды тем верованиям, которые распространялись отреченными книгами; пример чему мы видели у архиепископа новгородского Василия в его послании о сохранившемся земном рае. Некоторые ложные сказания из палеи проникли и в наши летописи.

   К отделу той же отреченной литературы надобно отнести ложные молитвы, употреблявшиеся при заговорах против болезней и разных бедствий, и суеверные гадательные записи. Заговорные молитвы обращались обыкновенно к какому-либо святому; например: от зубной боли к священномученику Антонию, от оспы к мучен. Конону, от пожаров к св. епископу Никите, лихорадки к св. Сисинию и т.д. Подобные молитвы очевидно проникнуты языческими суевериями и обыкновенно связаны были с каким-либо апокрифическим сказанием или мифом. Так, заговоры против лихорадок или трясавиц излагаются в виде целой поэмы, где сии последние, в количестве то семи, то двенадцати, называются дочерями Ирода, но в сущности являются какими-то демоническими существами. На вопросы св. Сисиния эти трясавицы отвечают, что они назначены мучить род человеческий, и каждая имеет свое особое имя: одна называется Трясен, другая Огнея, третья Ледея, четвертая Гнетея и т.д. По молитве Сисиния Господь посылает ему на помощь святых Сихайла и Аноса и четырех Евангелистов, которые и начали жестоко бить трясавиц железными дубцами. Заговор против лихорадок поэтому и состоит в заклинании их именами Сисиния, Сихайла, Аноса и Евангелистов удалиться от раба Божия (имя рек), угрожая в противном случае призвать на окаянных трясавиц помянутых святых с их железным дубьем. Суеверные гадательные книги назывались вообще "волховники", "колядники" (от латин. calendae, откуда колендарь), "рафли" и т.п. Некоторые носили особые имена; таковы: "Громовник", в которое объясняются предзнаменования по громовым ударам; "Воронграй" заключает приметы и гадания по крику воронов; "Сонник" - по сновидениям и т.п. К этим гаданиям нередко примешиваются имена из Ветхого и Нового завета, а также имена языческих богов и разные мифические поверья*.

   ______________________

   * Послание Геннадия к митрополиту в Акт. Истор. I. N 104 и в Древ. Рос. Вивлиоф. 2-е изд. Т. XIV. На обвинение против митрополита Киприана (сделанное еще в XVI веке) в том, что он недостаточно знал Русский язык и в свои переводы вносил слишком много слов сербских и болгарских, ответил архим. Амфилохий в статье: "Что внес м. Киприан из своего родного наречия в наши Богослужебные книги". При тщательной их проверке оказывается, что он внес не так много, чтобы подвергаться каким-либо нареканиям (Труды третьего Археолог. Съезда. Киев 1878. Т. II.). Пособия для знакомства с образованностью и литературой этой эпохи: Н. Лавровского "О древне-русских училищах". Харьков. 1854. Преосвященного Филарета Харьковского "Обзор Русской духовной литературы" в Учен. Записках Акад. Н. Кн. III. Спб. 1857. Преосв. Макария "История Русской Церкви". Т. V. Спб. 1866. Шевырева "История Рус. Словесности". III и IVM. 1858 - 1860. Буслаева "Лекции из курса истории Рус. Литературы": "Смоленская легенда о Св. Меркурие"; "Местные сказания Владимирские, Московские и Новогородские" в Летописях Русской Литературы, изданных Тихонравовым. М. 1859-1863. Его же "Новгород и Москва" в Очерках Рус. Словесности и Искусства. Т. II. Его же "Историч. Хрестоматии Церковно-славян. и древне-русского языков". М. 1861. Ключевского "Древне-русские жития святых как исторический источник". М. 1871. Васильева "История канонизации рус. святых". Чт. Об. И. и Др. 1893. III. И. Некрасова "Зарождение национальной литературы в Северной Руси". Одесса. 1870. Его же "Пахомий Серб". Од. 1871. Что касается до исторических сказаний и умильных повестей, большая часть их вошла в летописные своды и литература их указана в свое время. Прибавлю: "Муромская легенда о кн. Петре и княгине Февронии" - Буслаева в журн. Атеней. 1858. N 30. О нашествии Батыя на Рязан. землю - Срезневского в "Свед. и заметк. о малоизвест. и неизвест. памятниках". XXXIX. О. Миллера - "О древнерусской литературе по отношению к Татарскому игу", в жур. Древ, и Новая Россия. 1876. N 5. Литературу Сказаний о Мамаев. Поб. см. выше в прим. 31. Новогородские легенды в Памят. Стар. Рус. литературы, изд. Кушелева-Безбородко, редакция Костомарова. Вып. I и II. Спб. 1860. Шляпкина - "Шестоднев Георгия Пизида в слав.-рус. переводе 1385 года". Спб. 1882.

Путешествия Стефана Новогородца. Пимена, Зосимы и Афанасия Никитина у Сахарова - "Сказания Русского народа". Т. II. Хождение Пимена, кроме того в Никонов, лет. под 1389 г., а Никитина в П. С. Р. Л. Т. VI. 330 - 358. О вставках в хождение митр. Пимена см. Попова "Обзор рус. хронографов". Вып. II. 50. Хождение инока Зосимы переиздано г. Лопаревым в "Палестинском Сборнике". Вып. 24. 1889 г. Особые исследования о путешествии Никитина см. Срезневского в Учен. Зап. Втор. Отд. Ак. Н. кн. II. Спб. 1856 и санскритолога Минаева в Журн. М. Н. Пр. 1881 июнь-июль. "Хождение гостя Василия". Изд. Палестин. Общества, под редакцией архим. Леонида. Спб. 1884. "Два хождения в Иерусалим иеромонаха Варсонофия", относящиеся ко второй половине XV века. О них заметка проф. Тихонравова. (Сборн. Ак. Н. LV. Спб. 1893). Записки иеромонаха Симеона о путешествии во Флоренцию и Осьмом Соборе в Древн. Рос. Вивлиофике - Новикова, втор. изд. т. VI и в П. С. Р. Лет. VI и VIII под 1437 - 8 гг. "История о Листрийском соборе". Напечатано в 1598 г. при Апокрисисе в Остроге. Делекторского - "Флорентийская уния и вопрос о соединении церквей в древ. Руси". Странник. 1893. Сентябрь-ноябрь. Его же: "Критико-библиографический обзор древнерус. сказаний о Флорентийской унии". Ж. М. Н. Пр. 1895. Июль. Он говорит, что в издании Новикова "Путевые записки неизвестного суздальца" смешаны вместе с повестью об Осьмом Соборе суздальского иеромонаха Симеона. О мистерии Благовещения у Новикова т. XVII и у А. Попова "Историко-литературный обзор древне-рус, полемич. сочинений против латин" стр. 400 - 406. В той же книге Попова и Повесть Симеона об Осьмом Соборе. 344 - 359. Сказание о создании и взятии Царьграда в Никонов. Летописи; Срезневского в Учен. Зап. 2-го Отд. Ак. Н. кн. I., у А. Попова в "Изборнике статей, внесенных в Рус. Хронографию", и др. Пыпин считал это сказание переводным с византийского подлинника (стр. 213). В Памятниках Древ, письм. оно сообщено арх. Леонидом, под заглавием: "Повесть о Царьграде Нестера-Искиндера" XV века". Спб. 1886. О ней см. Дестуниса в Ж. М. Н. Пр. 1887. Февраль, и П. Погодина ibid. 1889. Август. Автор ее оказывается Искиндер, русский пленник, служивший в турецком войске и описавший осаду Царьграда эпическим слогом с преувеличениями о подвигах императора Константина, но во многом верно воспроизводящий события. Далее, Арх. Леонида - "Обозрение цареградских памятников и святынь XIV и XV веков по русским паломникам". М. 1870. Л.Н. Майкова "Беседа в Царьграде". С текстом Беседы, сочинение которой он относит к началу XV века. (Сборн. Ак. Н. LI. Спб. 1890). Относительно предсказания о низвержении Турецкой державы Русскими, любопытны соображения, как род русых, долженствующий, по Мефодию Патарскому, победить измаильтян, обратился в народ Русский. См. проф. Веселовского "Опыт по истории христ. легенды" (Ж. М. Н. Пр. 1875) и Дьяконова "Власть Моск. Государей". 60 - 64. В. Семенова - "Древнерус. Пчела по пергаментному списку". С примечаниями и греческим текстом. (Сборн. Ак. Н. LIV. Спб. 1893). Повести "Александрия", о Мутьянском воеводе Дракуле и пр. см. у Пыпина в "Очерке старинных повестей и сказок русских". Спб. 1857. Его же исследование "Для объяснения статьи о ложных книгах" в Летописи занятий Археографич. Комиссии. Спб. 1862. А также см. Отреченные или апокрифические легенды в Памят. Стар. Рус. Литературы. Вып. III под редакцией Пыпина. "Памятники Отреченной Рус. литературы" - изд. Тихонравовым. Т. I и П. М. 1863. Веселовского - "Славянские сказания о Соломоне и Китоврасе". Спб. 1872. Басня о трясавицах в Архиве Калачова. 2-й книг, половина 2-я и в Очерках Буслаева. II. стр. 46 - 48. Перечень ложных книг издан Калайдовичем в его "Иоанн екзарх Болгарский". М. 1824, стр. 203 - 212. Порфирьева "Апокрифич. сказания о ветхозаветных лицах и событиях" (Сборн. Ак. Н. XVII). Его же "Апокрифич. сказ, о новозаветных лицах и событиях" (Ibid. LII). Е.В. Барсова "О воздействии апокрифов на обряд и иконопись" (Ж. М. Н. Пр. 1885; Декабрь).

Что касается до рукописей и особенно рукописных сборников XIV и XV вв., находящихся в наших публичных и частных книгохранилищах, то сведения о них рассеяны в многочисленных описаниях, каковы: Востокова классическое "Описание Рукописей Румянцевского музеума". Спб. 1842. Горского и Невоструева "Описание славянских рукописей Московской синодальной библиотеки". Отдел 1-й. М. 1855 и отдел 2-й. М. 1859. Архим. Саввы "Указатель для патриаршей ризницы и библиотеки". М. 1858 (изд. 3-е). Калайдовича и П.Строева "Описание рукописей графа Толстого". М. 1825. П.Строева "Рукописи Царского". Это собрание перешло к графу А.С. Уварову и значительно им умножено. Превосходное описание его сделано архим. Леонидом, в четырех томах. М. 1893 - 1894. Ф.Смирнова "Описание рукопис. сборников Новгор. Софийск. библ. (ныне в Спб. Духов. Академии). Спб. 1865. Тут в приложениях: послание Конст. патриарха к митр. Фотию о Григорие Цамвлахе, послание афонских иноков к Василию Темному и послание Василия Т. к афон. инокам о митроп. Исидоре. М. 1848. Архим. Варлаама "Обозрение рукописей препод. Кирилла Белоз." (Чт. О. И. и Д. 1860. кн. 2). Артемьева "Историч. рукописи Казан. Университета". Ж. М. Н. Пр. Ч. LXXV, LXXXIII, ХС. Его же "Описание" этих рукописей издано в Летописях занятий Археогр. ком. Вып. VII. Спб. 1884. П.Гилыпебрандта "Рукописное отделение Виленской публичной библиотеки". Вильно. 1871. "Описание славянских рукописей библиотеки Свято-Троицкой Сергиевой Лавры". Чт. Об. и Др. 1878, кн. 2 и 4; 1879, кн. 2. "Описание рукоп. Соловец. монастыря, находящихся в Казан. Духов. Академии". (Православ. Собесед. 1877 - 1878 гг.). А.Ф. Бычкова "Описание рукописных сборников Импер. Публич. Библиотеки" Ч. I. Спб. 1882. Викторова "Собрание рукописей В.М. Ундольского". М. 1870. Его же "Собрание рукописей Беляева и Севастьянова". М. 1881. Андрея Попова "Описание рукописей А.И. Хлудова". М. 1872, и к нему "Первое прибавление". М. 1875. Н. Петрова "Описание рукописей церк. археол. музея при Киевск. Духовн. Акад.". К. 1875. Д. Прозоровского "Опись рукописей Археолог. Общ." Спб. 1879. О сборнике, называемом "Толковая Палея", см. исследование В. Успенского. Казань. 1876. Шляпкина "Описание рукописей Сузд. Спасо-Ефимиева монастыря". (Памятники Древ, письменност. Спб. 1880). О. Истомина "О рукописных находках в Арханг. и Олонец. губ. летом 1886г." (Известия Географ. Об. 1886. XXII). Из частных, еще не описанных, собраний рукописей укажем на важное и любопытное собрание Е.В. Барсова в Москве.

   ______________________

  

   Весьма видное место в Русской книжной словесности данной эпохи занимает отдел летописный или собственно исторический. Иначе не могло и быть уже в силу общих причин: исторический народ всегда более или менее дорожит своим прошедшим и заботится о передаче своих деяний потомкам. Притом летописное дело, как мы видели выше, рано приобрело на Руси значение почти государственное (полуофициальное): оно развилось под покровительством княжеским, при непосредственном участии церковных властей. Так как это дело не было плодом личного творчества, а велось преемственно и, по всем признакам, поручалось людям избранным, для того подходящим, преимущественно монахам, поэтому наши летописи и отличаются таким безличным характером: они почти не сообщают нам имен своих составителей. Только изредка и случайно летописец или списатель успевал где-нибудь вставить свое имя. Составители наших летописей не пользовались разными находящимися у них под руками источниками, как-то историческими сказаниями и повестями, житиями святых, хронографами, правительственными грамотами, синодиками или церковными поминальниками, рассказами очевидцев и современников, народными преданиями и слухами, и т.п.

   Сообразно с дроблением Руси на отдельные области, летописные своды, как известно, еще в дотатарскую эпоху разделялись по нескольким средоточиям, сохраняя однако в основе своей труд начального Киевского летописца (Сильвестра Выдубецкого). Только в самом Киеве, со времени Батыева погрома, с потерею политической самобытности прекратилось, по-видимому, летописное дело. Непосредственным продолжением Киевского свода является летопись Галицко-Волынская, составленная по всем признакам в конце XIII века при дворе Мстислава Львовича. Эта летопись посвящена деяниям Даниила Романовича Галицкого и его ближайших преемников; она написана живым, образным, местами даже поэтическим языком, и обилует любопытными подробностями и описаниями. В ней сказывается еще та сравнительно высокая степень развития, которой достигла русская книжная словесность в эпоху предтатарскую. Эта Южная или Галицко-Волынская летопись, вместе с предпосланным ей Киевским сводом, сохранилась в так называемом Ипатьевском списке XV века (принадлежавшем Ипатьевскому монастырю). Весьма заметное различие с ней представляет Северный или Суздальский свод (по Лаврентьевскому списку), прекращающийся почти на том же времени, именно на начале XIV века, но составленный несколько позднее и уже на другой почве. Этот свод, как и предыдущий, заключает в себе начальную Киевскую летопись Сильвестра Выдубецкого, после которой идут известия преимущественно о суздальских князьях. Вторая или собственно Суздальская часть свода, очевидно, составлена по местным записям, Ростовским, Владимирским, Переяславским и Тверским. Рассказ ее сух, при своем многословии дает мало подробностей, и обилует благочестивыми размышлениями и сравнениями. В конце свода находится любопытная приписка, из которой мы узнаем, что книга была написана в 1377 году монахом Лаврентием по поручению великого князя Димитрия Константиновича Нижегородского (тесть Димитрия Донского) и по благословению Суздальского епископа Дионисия (известного соискателя митрополичьего престола). "Радуется купец прикуп сотворив, - говорится в той же приписке, - и кормчий в отишье пристав, и странник в отечество свое пришед; тако. же радуется и книжный списатель, дошед конца книгам, такое же и аз худый, недостойный и многогрешный раб Божий Лаврентий мних". "И ныне, господа отци и братья, оже ся где буду описал, или переписал, или недописал, чтите исправливая Бога деля, а не клените; занеже книги ветшаны, а ум молод, не дошел". Следовательно, монах Лаврентий сам называет себя только описателем, т.е. переписчиком, а не сочинителем летописи. Но его слова о том, что перед ним были книги (собственно, рукописи) уже старые, ветхие и что он мог наделать погрешностей, указывают, пожалуй, не на одну буквальную переписку, а вместе на выборку и сводку известий. Вообще большое разнообразие дошедших до нас списков, хотя бы относящихся к одному и тому же летописному своду, ясно свидетельствует, насколько списатели вносили в свое дело личного уменья или усмотренья.

   Что касается до событий Северо-Восточной Руси XIV и XV веков, они несомненно вносились в летописи Ростовские, Тверские, Московские и некоторые другие. Но эти местные летописи в своем первоначальном виде не сохранились; они дошли до нас в позднейших летописных сводах, принадлежавших уже времени Московского единодержавия и составленных под влиянием и надзором Московского правительства (Софийский, Воскресенский, Никоновский, Степенная Книга и др.). Сюда, наряду с подобными записками.о событиях, вносились многие из тех исторических сказаний и умильных повестей, о которых мы говорили выше (об Александре Невском, Михаиле Тверском, Димитрии Донском и пр.), вносились жития святых, выписки из хронографов, записки путешественников, судебные уставы, послания, завещания и т.п. Таким образом эти своды можно назвать собственно летописными сборниками. Нелегко теперь выделить из них то, что принадлежало непосредственно тем безыменным летописцам, которые вели погодные записки по поручению князей или епископов. На государственный характер этих записок указывает, например, следующая заметка одного московского летописца под 1409 годом (сохранившаяся в Никоновском своде). Описав бедственное нашествие на Москву Эдигеевой рати, он как бы в оправдание себя ссылается на образец "начального летословца Киевского", когда "первые наши властодержцы без гнева повелевающе вся добрая и недобрая прилучившаяся написовати; яко же при Володимире Мономахе онаго великого Сильвестра Выдобыжского неукрашая пишущего да аще хощеши прочти тамо прилежно". В конце XIII века, как мы видели, Мстислав Львович Волынский в наказание Берестьянам за их крамолу велел известие о ней внести в Волынскую летопись. В XV веке, во время спора Юрия Дмитриевича с племянником Василием в Орде первый старался подкрепить свои притязания ссылкою на летописи. А сын Василия Иван III, как увидим, доказывал новгородцам их неправды, также ссылаясь на летописи. Следовательно, летописи не только служили чтением для людей любознательных, но имели и прямое приложение в делах политических или правительственных. При составлении сводов нередко к событию, записанному под известным годом, прибавлялись известия или рассказы, сложившиеся об этом событии гораздо позднее, и только иногда случайная заметка дает нам понятие о такой вставке.

   Например, в позднейших, т.е. Московских, сводах под 1415 годом при известии о рождении Василию Дмитриевичу сына Василия рассказывается следующее. Роды были трудные: Софья Витовтовна долго мучилась и казалась близкою к смерти. В то время за Москвой-рекой в монастыре Иоанна Предтечи "под бором" жил некий святой старец. Великий князь посылает к нему, чтобы помолился о его княгине. Старец отвечал посланному: "поди и скажи Великому князю, чтобы помолился Господу Богу, Пречистой Его Матери и великому мученику Логину Сотнику, понеже он дан от Бога помощником всему роду вашему; а о княгине своей не скорби, здрава будет и в сей вечер родит сына, наследника тебе"; еже и бысть. В час этого рождения к духовнику Великого князя, сидевшему в своей келье в Спасском (придворном) монастыре, кто-то постучался в дверь и сказал: "иди, нареки имя великому князю Василий". Духовник вышел из келий, но у дверей никого не было; однако он пошел во дворец, и дорогою повстречал посланного, который шел звать его за тем, чтобы наречь имя новорожденному сыну великого князя. Духовник нарек его Василием, и потом тщетно разыскивал того, кто стучался к нему в дверь. Этот рассказ в летописях приводится без всяких пояснений о том, из какого источника он заимствован. Но в одном своде (Воскресенском) сохранилась в конце рассказа такая заметка: "мне же о сем Стефан дьяк сказа, а о прежнем проречении старца Дементий печатник, а сему поведа великая княгиня Мария". Эта великая княгиня, конечно, есть не кто иная, как Мария Ярославна, супруга Василия Темного, пережившая его многими годами. Отсюда мы заключаем, что легенда, связанная с рождением Василия Васильевича, вставлена в летопись не ранее последней четверти XV века, и принадлежит к тем благочестивым сказаниям, которые имели целью прославление рода великих князей Московских.

   Местный или областной характер летописей неизбежно выражался как в явном пристрастии к своим князьям или иерархам, так и в неприязненном тоне по отношению к другим областям, с которыми случались столкновения. Суздальско-Московские летописцы, например, иногда недружелюбно относятся к рязанцам и новгородцам; а новгородские к тверичам и москвичам. Такие взаимные отношения летописцев необходимо поэтому брать в расчет при оценке их известий. Новгородские летописи в эту эпоху, как и прежде, составляли особую группу; они велись, конечно, под надзором владычним, в духе новгородской самобытности и следили преимущественно за событиями своей земли. С XIV века, когда Псков приобрел политическую самостоятельность, появляются особые летописи Псковские.

   В Западной и Литовской Руси в XIV и XV веке продолжали вестись летописи на русском языке; они повествуют, собственно, о деяниях князей Литовских и преимущественно о роде Гедимина. Известия этих летописей находим в нескольких позднейших летописных сводах и у некоторых польских хронистов, например, у известного Длугоша, писавшего во второй половине XV века*.

   ______________________

   * Сведения о списках и сборниках летописных см. Н. Иванова "Краткий обзор Русских временников". Казань. 1843, и в предисловиях к Поли. Собр. Рус. Летописей, издание Археограф. Комиссии. IX томов. Спб. 1846 - 1862. Издание остановилось пока на начале Никоновского Сборника. Первые три тома изданы вновь и, кроме того, что особенно важно, "Повесть временных лет" издана фотографически по обоим спискам Лаврентьевскому и Ипатскому в 1871 - 1872 гг. А списки эти относятся именно к XIV - XV вв. Вышел еще XV том или "Летописный Сборник, именуемый Тверской Летописью". Спб. 1863. Затем начат печатанием XVI том или "Летописный Сборник, именуемый Летописью Абрамки" (западно-русской редакции). Отдельно издан кн. Оболенским "Летописец Переяславля-Суздальского". М. 1851. См. исследования И.Тихомирова "Сборник, именуемый Тверской летописью" (Ж. М. Н. Пр. 1876. Декабрь). Его же о первой Псковской летописи (Ibid. 1883. Октябрь). Относительно западно-русских летописей см. Даниловича "О Литовских Летописях" в Ж. М. Н. Пр. 1840. Ноябрь. Тот же Данилович издал "Летописец великих князей Литовских" и "Хронику Русскую" латинским шрифтом. Вильно. 1827. Тот же летописец вновь издан А.Н. Поповым в Ученых Зап. Ак. Н. кн. I. Спб. 1854 с его же предисловием. Точно так же западно-русский летописный сборник, известный под именем его владетеля Быховца, издан Нарбутом латинским шрифтом под заглавием Kronika Litewska. Вильно. 1846. Исидора Шараневича О Latopisiach i Kronikach ruskich XVI и XVII wieku, a zwiaszcza о latopisie welikogo Kniaztwa Litowskogo i Zomojtskogo (Rosprawy i sprawozdania z posiedzen Wydzialu historyczno-filosoficznego Akademii Umiejetnosci. T. XV. 351 - 413. Krakow. 1882). Станислава Смольки Naidawnejsze pomniki dziejopisarstwa ruskolilewskiego. Rozbior krytyczny. (Pamietniki Wydzialu того же. Т. VIII. Краков. 1889). Об этих трудах см. библиографии, заметки Тихомирова в Ж. М. Н. Пр. 1891. Февраль. К числу трудов в Рус. летописях, указанных в 59 примеч. к Первой части, прибавим Маркевича "О летописях". Одесса. 1883.

   ______________________

  

   Относительно самого вещества, на котором писали в древней Руси, в XIV веке происходит важная перемена: вместо прежних харатейных или пергаменных, встречаем рукописи, писанные на бумаге хлопчатой и тряпичной. А в конце этого столетия в Северо-Восточной Руси, судя по летописям, вместо марта новый год начинается с сентября; но летосчисление по-прежнему ведется от сотворения мира. Что касается до самого письма, то в рукописях XIV и XV веков преобладает так называемый полуустав.

   Многие рукописи данной эпохи, так же, как предыдущей, обильно украшены миниатюрами, т.е. рисунками заглавных букв и заставок. В обозрении предыдущего периода мы заметили, что древние русские живописцы в этой отрасли искусства (в орнаменте) проявили немало самобытного художественного творчества, на основе византийских и югославянских образцов. Любопытно, что дальнейшие успехи миниатюрной живописи продолжались у нас и в эпоху татарского ига: прихотливое сочетание человеческих фигур и разных звериных чудовищ, грифонов и драконов, переплетенных ремнями и змеиными хвостами, изображенных яркими и вместе нежными красками - это ласкающее глаз узорочье достигает замечательной степени своеобразного развития именно в рукописях XIV века. Впрочем, подобные рукописи большею частию относятся к письменности новгородской, следовательно, к тому краю, который менее других испытывал на себе непосредственный гнет от варваров. В рукописных орнаментах XV века заметен уже явный упадок этого самобытно развившегося русского стиля (так назыв. "тератологического", т.е. звериного); следовательно, общий упадок просвещения и более свободного развития и тут оказал свое действие. В этих орнаментах вновь является близкое подражание рукописям византийским и болгаро-сербским, преимущественно исполненным в Афонских монастырях; что соответствует, указанному выше, усилившемуся с конца XIV века византийско-славянскому влиянию на нашу письменность вообще. На место затейливых звериных и человеческих фигур в рукописных орнаментах теперь преобладают вплетающиеся друг в друга кружки и решетчатые сплетения из ремней.

   В отделе иконописания Русское искусство этой эпохи продолжало строго держаться византийских образцов, и учителями нашими по-прежнему являлись греки, о чем ясно свидетельствуют летописи. В наибольшей чистоте греческая или корсунская иконопись процветала в Новгороде. Так, в первой половине XIV века здесь упоминается о работах иконников под руководством Гречина Исайи, а во второй Гречина Феофана. Несколько более самостоятельности проявляет в эту эпоху Московская иконопись; она начала развиваться со времени Петра митрополита, уроженца Юго-Западной Руси, который сам владел иконописным художеством. Любопытно, что его преемник грек Феогност поручил расписывать соборный Успенский храм своим греческим мастерам; а в это же время великий князь Симеон Гордый отдал росписание Архангельского собора "дружине" русских иконников. Точно так же и росписание придворного (монастырского) храма Спасо-Преображенского великая княгиня Анастасия Гедиминовна поручила дружине русских иконников, во главе которой стояли мастера Гойтан, Иван и Семен; о них летопись прямо заметила, что они были родом русские, но учились у греков. Затем точно так же встречаем в Московско-Суздальском краю имена иконных мастеров то греков, то русских. Из среды последних особенно выдвигается Андрей Рублев, в первой половине XV века. Его имя главным образом связано с Троицко-Сергиевой Лаврою; следуя заветам своего основателя, эта Лавра наряду с литературною деятельностию заявляет себя и собственною иконописною школою. Уже племянник Сергия Феодор, впоследствии архимандрит Симонова монастыря и архиепископ Ростовский, живя в обители своего дяди, научился иконописному искусству. Из той же Троицкой школы по-видимому вышел и Андрей Рублев, хотя потом он был монахом одного из монастырей, основанных по благословению того же св. Сергия, именно подмосковного Спасо-Андроникова, где и скончался около 1427 года. Он участвовал в росписании Троицкого собора Сергиевой Лавры, и главным его памятником здесь служит местная икона Св. Троицы. Далее по летописям известно, что он в 1405 году вместе с иноком Прохором и Феофаном Гречиным росписывал в Москве придворный Благовещенский собор, построенный Василием Дмитриевичем; а спустя два или три года, по поручению того же великого князя, вместе с иконным мастером Данилом, поновлял иконное письмо в Владимирском Успенском соборе. Иконы Рублевского письма отличаются строгим рисунком и несколько дымчатою раскраскою (от преобладания вохры). С этой эпохи иконописное искусство в Москве настолько упрочилось и развилось, что после Рублева встречаем только чисто русские имена мастеров.

   Что касается до храмового зодчества, то мы не можем указать в Московской Руси ни одного действительно замечательного памятника татарской эпохи. Здесь господствовал вообще тот же Владимиро-Суздальский стиль, который развился в предыдущую эпоху, но уже без его изящества и без тех роскошных оборонных украшений, которыми мы доселе любуемся на соборах Дмитриевском во Владимире и Георгиевском в Юрьеве. Наиболее сохранившимся в первоначальном своем виде храмом данной эпохи является Успенский собор в Звенигороде. Так же, как и Суздальские церкви, он сложен из тесаного белого камня и по тому же архитектурному плану; на половине своей высоты он снаружи также украшен поясом; но этот пояс состоит только из нескольких узорчатых полосок, высеченных на камне. В том же стиле имеем: собор в Савином монастыре, расположенном в окрестностях Звенигорода, троицкий собор в Сергиевской Лавре, церковь на Старом Симонове (т.е. у Симонова монастыря под Москвою); а также церковь Риз-Положения и придворный Благовещенский собор в Московском Кремле. Эти храмы, отчасти переделанные, отчасти вновь построенные, относятся собственно к концу XV века и даже к началу XVI; но они сохранили Суздальский стиль.

   Хотя новгородский край и не подвергался такому разгрому, как Суздальский, однако и там храмовое зодчество этой эпохи не представляет ничего выдающегося по своей художественности. А внешние или оборонные украшения к нему совсем не привились. Из многих новгородских построек татарской эпохи, сохранившихся до нашего времени только с некоторыми переделками, заслуживают внимания в самом Новгороде: церковь Покровская, подле Софийского собора; колокольня этого собора с пятью пролетами, воздвигнутая владыкою Евфимием, и им же построенная часть архиерейского дома; церкви Феодора Стратилата и Иоанна Предтечи на Опоках; а в окрестностях Новгорода: Благовещенский храм на Городище, вновь построенный по поручению Симеона Гордого, церковь Николы на Липне, Успения на Болотове и пр.

   Относительно внутреннего устройства храмов на Руси, в ту же эпоху, именно с XIV века, совершается одна важная перемена: прежние низкие алтарные преграды, покрытые фресковою иконописью, стали заменяться высоким деревянным иконостасом, разделяющимся на ярусы или "тябла". Этот переход с особою наглядностию представляется при ближайшем знакомстве с древними новгородскими храмами.

   Нельзя не обратить внимания на то обстоятельство, что Великий Новгород и Псков в данную эпоху, при своем народоправлении, при своих богатствах и постоянных непосредственных сношениях с Западною Европою, не только не достигли высокой степени развития в области искусств и ремесел, но уже в XV веке еще до падения своей самобытности начали уступать Москве на этом поприще. Например, владыка Евфимий II известен любовью к постройкам и между прочим устроил в своем саду каменную башню с боевыми часами; но это было, по-видимому, только подражание Москве. Здесь ранее того, именно в 1405 году, великий князь Василий Дмитриевич, воздвигнув придворный Благовещенский собор, поставил подле него боевые часы, по словам летописи, "чуднывельмиислуною"; "устроил их мастер-монах Лазарь Сербии, и стоили они более полутораста рублев" - по тому времени цена очень значительная. Особенно в том же отношении любопытно следующее известие Псковской летописи. В 1420 году псковичи наняли какого-то Федора с его дружиною обить кровлю Троицкого собора новыми свинцовыми досками за 44 рубля; но ни во Пскове, ни в Новгороде не нашлось такого мастера, который бы умел отливать эти доски. Послали к немцам в Юрьев; те не дали мастера. Тогда из Москвы от митрополита Фотия приехал мастер; он научил Федора лить доски, и уехал назад. Очевидно Москва, рядом с политическим объединением Руси, старалась также привлекать на свою службу хороших мастеров и ремесленников, как русских, так и югославянских. Между прочим, здесь процветало искусство приготовлять украшения для икон из дорогих металлов и камней, жемчугу и финифти. Еще в XIV веке славились в Москве изделия некоего Паромши, золотых дел мастера. В духовных грамотах Московских великих князей (с Ивана II) не однажды упоминаются золотые иконные оклады и кресты работы этого мастера.

   С именем митрополита Фотия связан один любопытный памятник: его саккос, который хранится в Московской Патриаршей ризнице, посреди других древних святительских облачений*.

   ______________________

   * Пособия: Буслаева "Общие понятия о Русской иконописи" (Сборник Общества Древне-рус, искусства на 1866 г.). Его же "Русское искусство в оценке французского ученого" (Критич. Обозрение. 1879. NN 2 и 5. По поводу сочинения Вьелеледюка о Русском искусстве). Равинского "История Русских школ иконописания до конца XVII века". (Записки Археол. Общ. т. VIII). Иеромонаха Арсения " Исторические сведения об иконописи в Троицкой Сергиевой Лавре" (Сборник Общества Древне-рус, искусства на 1873 г.). Н.В. Покровского "Страшный суд в памятниках византийского и русского искусства". (Одесса. 1887. Тут преимущественно о фресках Успенского и Дмитриевского соборов во Владимире на Клязьме). Л. Даля "Звенигородский Успенский Собор" (Вестник Общ. Древне-рус, искус. N 1 - 3. 1874). А.А. Мартынова "Церковь Рождества Богородицы, что на Старом Симонове" (Рус. Стар, в памяти. Зодчества. Год второй. М. 1850). Гр. Михаила Толстого "Святыни и древности Великого Новгорода". М. 1862. Его же "Святыни и древности Пскова". М. 1861. Г.Д. Филимонова "Церковь Николая Чудотворца на Липне" и "Вопрос о первоначальной форме иконостасов в Русских церквах". М. 1859. О построении в Москве боевых часов в Воскресен. лет. П. С. О. Л. VIII. О литье свинцовых досок во Пскове в Псковской Второй. П. С. Р. Л. V. О саккосе митрополита Фотия в "Указателе для Патриаршей ризницы и библиотеки" - Архим. Саввы. Литографированные изображения Василия Дмитриевича и Софьи Витовтовны изданы И. Снегиревым в "Памятниках Московских Древностей". М. 1842 - 45. Г. Филимонова "Иконные портреты Русских государей" (Вест. Общ. Др. Рус. Искус. N 6 - 10. М. 1875). Относительно брака дочери Василия Дмитриевича с Иоанном Палеологом (Соправителем своего отца Мануила), кроме Никонов, летописи и Софийской, есть известие у византийского историка Дуки (в гл. XX): "Она переменила свое имя на Анну. Ей было только 11 лет, и через три года она умерла от моровой язвы". Краткое известие об этом браке еще у Халкокондилы и главе IV и у Франтза гл. I. Упоминает о том же браке и Ксенос или хождение инока Зосимы, который находился в числе сопровождавших юную невесту в Константинополь.

   ______________________

  

  

   Сын и преемник Василия Темного Тимофей-Иван родился в 1440 году (22 января). Позднейшее сказание украсило его рождение пророчеством известного юродивого Михаила Клопского в Новгороде: Михаил будто бы начал звонить в колокола и сошедшемуся народу, в том числе владыке Евфимию II, объявил, что у великого князя Василия родился сын, который страшен будет всем окрестным странам и разрушит вольность Новогородскую.

   Будущий великий собиратель Руси провел свое детство под тяжелыми впечатлениями московских междоусобий, воздвигнутых Димитрием Шемякой на Василия Васильевича, сопровождавшихся пленением и ослеплением сего последнего. Утвердясь окончательно на Московском престоле, Темный поспешил упрочить престолонаследие за своим старшим сыном, сделав его своим соправителем с титулом великого князя. По всем признакам, Иоанн еще в отроческих летах принимал деятельное участие в правительственных делах и был усердным помощником своему слепому отцу.

   Между прочим, он неоднократно совершал походы против татар, сначала под руководством опытных воевод; а в 1459 году, начальствуя большой ратью, он на берегах Оки отбил нашествие Сеид-Ахметовой орды. Эта победа считалась современниками настолько важной, что в память ее митрополит Иона соорудил у соборного Успенского храма на южной стороне придел во имя Похвалы Богородицы.

   Таким образом, наследуя после своего отца великое княжение, двадцатидвухлетний Иоанн обладал уже значительной гражданской и воинской опытностью. Его замечательный государственный ум и необычайная сила воли немедленно дали себя знать во всех важных делах, внешних и внутренних. Политика Ивана III строго следовала по пути, намеченному предыдущей историей; он неуклонно двигал далее или приводил к концу важнейшие начинания своих предшественников. Поэтому государственная история России в его время по-прежнему сосредоточивается на трех главных сторонах, каковы: собирание Северо-Восточной Руси под верховенством Москвы, борьба с Татарами и отношения к Литве.

   Относительно собирания Руси самым важным деянием Ивана Васильевича было присоединение Великого Новгорода со всеми его обширными владениями.

   Мы видели, что новгородское народоправление ко второй половине XV века, по всем признакам, находилось уже в периоде упадка, так что в 1456 году поход Василия Темного ясно указал на близкий конец Новогородской самобытности. Жалобы на недостаток правого суда и обиды от богатых бедным, вражда простого народа к боярству, партии, раздиравшие вече, заметная вялость правительственных лиц, явное ослабление воинского духа, вытесняемого духом торгашества, - все эти внутренние причины немало способствовали наступившему падению самобытности; не должно однако забывать, что важнейшая его причина заключалась в усилении Москвы, которое достигло той степени, когда борьба с нею одними собственными средствами сделалась невозможной для Новгорода. Поэтому, ввиду все более надвигающейся тучи, естественно здесь явилась многочисленная партия, которая вздумала искать союза и поддержки у главного соперника Москвы, т.е. у великого князя Литовско-Русского Казимира IV; а так как он в то же время был королем Польским, то новогородские его сторонники надеялись найти в нем могущественного союзника и покровителя. Но король был католик, и эт