Иловайский Дмитрий Иванович - История России. Том 2. Московско-Литовский период или собиратели Руси

роме того они называются иногда "сироты", в Псковской земле "изорники".) Земли, на которых сидели крестьянские общины, разделялись на три главные разряда: черные, владельческие и монастырские. Черные земли были собственно княжеские или волостные; сидевшие на них крестьяне подчинены были непосредственно княжим волостелям и тиунам, платили подати в княжую казну по сохам и отбывали государственные повинности по мирским разрубам и разметам"т.е. по разверсткам, постановленным на общинном или мирском сходе и приводившимся в исполнение выборными старостами. Сидевшие на землях частных владельцев, бояр, детей боярских и гостей (имевших также право приобретать села и деревни) платили им оброки и также отбывали государственные повинности. Размеры оброков зависели, конечно, от взаимного уговора; наиболее распространенным обычаем было отдавать половину жатвы за пользование землею; такие крестьяне назывались половники или исполовники (брать землю исполу); иногда платили только треть; кроме того, смотря по уговору, отправлялись и разные работы на землевладельцев. В таких же почти отношениях находились и крестьяне, жившие на землях монастырских или вообще церковных. Наглядное понятие о них дает уставная грамота митрополита Киприана, данная Константиновскому монастырю в 1391 году. Крестьяне этого монастыря били челом митрополиту Киприану на нового игумена, который стал требовать с них разные новые пошлины. Митрополит послал спросить прежнего игумена, каковы были при нем обязанности крестьян. Тот отвечал следующее: "большим людям (более зажиточным) из монастырских сел церковь наряжати, монастырь и двор тынити, хоромы ставить, игуменов жеребий весь рольи изгоном (всю игуменскую долю пашни барщиной) вспахать, посеять, сжать и свезти, сено косить десятинами и на двор привезти, лез (рыбу в заколах) бити, и вешний и зимний сады оплетать, с неводом ходить, пруды прудить, бобров осенью ловить; на Велик день (Светлое воскресенье) и на Петров приходить к игумену с подарками; к монастырскому празднику приводить яловицу; рожь молотить, хлебы печь, солод молоть, пиво варить; рожь на семена молотить, лен прясть, невода снаряжать; а если игумен приедет в село на братщину (пир по складчине в храмовой праздник), то сыпци (участники братчины) дают игуменовым коням по зобне овса". Митрополит подтвердил исполнение всех этих повинностей.

   В означенную эпоху крестьянское население, хотя и не имело, по-видимому, личной поземельной собственности, но сохраняло свою личную свободу, не было еще прикреплено к земле, на которой жило, и могло по своей воле переходить на другую землю, т.е. в иную волость или к иному владельцу. А землевладельцы сами поддерживали такие переходы, стараясь разными льготами переманивать крестьян на свои земли из других земель. Дробление Руси на удельные княжества долго способствовало этой свободе перехода, ибо каждое княжество старалось привлекать население из соседних земель и ни одно не имело достаточной силы, чтобы прикрепить крестьян к своей земле. Но к концу данной эпохи, с развитием государственного порядка и единодержавия, а также с большим развитием сословных граней, заметны явные попытки властей стеснять и ограничивать свободу крестьянских переходов; чем пролагался путь будущему прикреплению к земле. Так в некоторых жалованных грамотах на пустоши (незаселенные участки) дозволяется перезывать людей для населения, но только из иных княжений. Главное же ограничение заключалось в назначении срока для переходов. В Московской Руси таким сроком по княжеским грамотам установляется Юрьев день осенний, т.е. по окончании полевых работ, и кто переходил ранее этого дня к другому владельцу, того приказано было возвращать к прежнему, чтобы доживал у него до срока. В Псковской земле срок для переходов назначен еще более поздний, именно Филиппово заговенье. Наконец, в некоторых случаях Московское правительство уже прямо лишает крестьян их старого права перехода. Например, до нас дошли две грамоты, данные Василием Темным Троицкому Сергиеву монастырю по челобитью игумена Вассиана с братьею; пбрвою грамотою великий князь велел в Углицком уезде воротить в монастырские села крестьян, которые ушли из них в села великокняжеские и боярские; а второю он запретил выпускать на другие земли крестьян из монастырского села Присек с деревнями, в Бежецком уезде*.

   ______________________

   * Грамота митрополита Киприана 1390 г. в Актах Арх. Эксп. Т. I. N 11. Грамоты, относящиеся до крестьянских переходов и Юрьева дня, см. Акты Арх. Эксп. I. NN 17, 23, 46, 48, 73, 64, 83. Грамота Василия Темного о селе Присеках в Ак. Ист. I. N 59. Главное пособие И. Беляева - Крестьяне на Руси. М. 1860. Сочинения и статьи по вопросу о сельской общине в древней России указаны в 40 примечании ко Второй части I тома моей Истории России. Прибавим указание на монографию Градовского ("Общественные классы в России до Петра 1". Жур. "Мин. Нар. Пр." 1868), на упомянутую выше книгу Хлебникова ("О влиянии общества на организацию государства") и сочинение Тумасова "Крестьянство до конца XVI века". Киев. 1872. В вопросе о Сельской общине эти писатели примыкают к мнению Беляева, т.е. считают ее происхождение более древним и самостоятельным. Блюменфельда - "О формах землевладения в древней России". Одесса. 1884. Он в своих выводах является сторонником теории задружно-семейной общины.

Меж тем как в Московском великом княжении уже начались попытки к прикреплению крестьян, в Рязанской земле, наоборот, свободный переход крестьян подтверждается междукняжескими договорами даже в конце XV века. Именно в договоре великого князя Рязанского Ивана Васильевича с братом своим удельным князем Федором Васильевичем в 1496 г. находится такое выражение: "а боярам и детям боярским и слугам и Христианом меж нас вольным воля". (С. Г. Г. и Д. NN 127 и 128). Впрочем, это право признается тут только в пределах той же Рязанской земли.

   ______________________

  

   Рядом с свободным сельским населением по-прежнему жило население несвободное или холопы. Этот класс в эпоху татарского ига значительно увеличился переходом в него многих семей из свободного крестьянского сословия. Причиною такого перехода были, главным образом, бедность и притеснения от сильных людей. Неурожаи, падежи скота, грабительства нередко разоряли крестьянина; он входил в долги и кончал тем, что со всей семьей закладывался или записывался в холопы к богатому землевладельцу на время или навсегда; чем надеялся обеспечить себе защиту от притеснений тиунов и сборщиков податей, а также разного рода помощь от своего господина в голодную и трудную пору.

   Областное деление этого периода представляло еще старое дробление на великие и удельные княжества. В административном подразделении княжеств начинает тогда выступать уезд. Так назывался округ, приписанный к какому-либо городу, куда он тянул судом и данью. Название волость также получило более определенный смысл чем прежде: волости теперь стали обозначать части уезда. Во главе города с уездом стоял княжий наместник, а волостью заведывал волостель. Но такое деление было весьма неравномерно; некоторые уезды были незначительны и даже имели своим административным центром не город, а село; другие наоборот обнимали иногда целые земли или княжества, присоединенные к Москве. Притом волостели, по-видимому, не всегда были подчинены наместникам, и сносились прямо с князем. Рядом с делением уездов и земель на волости, встречается деление на станы. Различие между ними заключалось в том, что в центре волости постоянно пребывал волостель; а станом первоначально назывались город или селение с особым двором, где останавливались волостели, тиуны и доводчики во время своих разъездов по округу. Таково было собственно административное деление Московской земли. Новгородская и Псковская земли, как указано выше, имели еще свое особое деление на пятины, погосты и губы*.

   ______________________

   * Пособия: Сергеевича Вече и князь (Русское государственное устройство и управление во времена князей Рюриковичей). М. 1867. Градовского Уезд Московского государства (История местного управления в России. Т. I). Проф. Ключевский указывает на "связь станов со старинным городским делением на сотни". (Отчет о 15-м присуждении наград гр. Уварова, 1873 г. Разбор сочинения Горчакова "О земельных владениях всерос. митрополитов, патриархов и св. Синода". Спб. 1868). Невелика - О пятинах и погостах Новгородских (Записки Рус. Географ. Общ. VIII. 1853 г.). Забелина - библиографический отчет об этом исследовании ("Опыт изучения Рус. древностей" ч. I. M. 1872). Как известно, Невелик относит деление Новогородской земли на пятины ко времени уже Московского владычества. Его мнению следовали: Костомаров ("Северно-русск. Народоправства". II. 63), Чичерин ("Областные учреждения России в XVII в." 68 стр.). Еще прежде Неволина того же мнения держался Ходаковский (Рус. Историч. Сборник. Т. I, кн. 3, стр. 100. 1837 г.). Неволин ссылается на то, что название пятин не встречается в источниках ранее Московского завоевания. Против такого доказательства основательно возразил Соловьев в своей Истории России (Т. IV, прим. 224). Он говорит, что в летописях нет этого названия и после завоевания, и нельзя смешивать летописей по точности данных с актами и писцовыми книгами. В особенности убедительна его ссылка на следующее свидетельство Герберштейна о Новгороде: или: Civitas latissimam ditionem in guingue partes distributam gabebat; или "Город имел обширную область, разделенную на пять частей, из которых каждая часть тянула к начальству своей части" (т.е. своего конца). Впрочем, название "пятины" встречалось и в других местах, как указал тот же Ходаковский. В некоторых актах новогородские погосты называются - потуги. "А купец поедет во сто, а смерд потянет в свой потуг" - говорится в договорных грамотах Новгорода с Москвою 1456 и 1471 гг. (АктыАрх. Эксп. I. N 57 и С. Г. Г. и Д. I. В 20). "Кто купец пойдет в свое сто, а смерд пойдет в свой погост" - в договорах Новгорода с Тверью в первой половине XIV века. (С. Г. Г. и Д. I. N 9 и 15).

   ______________________

  

   Вместе с успехами объединения Восточной Руси под властию Московских князей, как мы заметили, усиливалась и самая эта власть по отношению ко всем слоям населения. Неизбежным следствием такого усиления было падение древних народно-вечевых собраний; только Новгород и Псков хранили пока свое вечевое устройство. В княжеских землях в первую половину татарского периода встречаем иногда известия о народных вечах в больших городах; а во вторую половину такие известия прекращаются. Гнет татарского ига немало способствовал упадку вечевого начала и возвышению княжеской власти, когда с одной стороны, угрожаемый частыми татарскими разорениями, народ прежде всего думал о внешней безопасности, привыкал ожидать ее только от своих князей и отвыкал от политических совещаний; с другой стороны в случаях неповиновения или мятежа князья, как данники хана, имели возможность смирять непокорных, опираясь на татарскую помощь. К концу означенного периода наместники, волостели и другие княжие забирают в свои руки почти все отрасли суда и управления. В качестве выборных чиновников в городских и сельских общинах встречаем только низшие органы власти, каковы старосты и соцкие. А прежние шумные веча о политических делах обращаются теперь в скромные мирские сходы (городские, волостные или сельские), имевшие своею задачею, главным образом, разметы и разрубы, т.е. разверстку податей и повинностей. Наиболее известные статьи этих податей и повинностей следующие. Во-первых, разного рода дань и ям в казну княжескую или сборы с дворов, с произведений земли и всяких промыслов, натурою и деньгами; далее, корм, т.е. доставка припасов княжим чиновникам или кормленщикам, их слугам и коням, доставка подвод, постоев и проводников для княжих чиновников и гонцов; "городовое дело" или обязанность строить крепости, а также дворы для князя, наместника и волостеля; "мостовщина" или постройка мостов и гатей; обязанности кормить княжих коней, косить сено на княжих лугах, устраивать езы или заколы на княжих рыболовнях, выходить на княжую охоту, на медведя, лося и других зверей, и т.д. Подати и повинности земледельческого класса обыкновенно раскладывались по количеству земельной единицы, называвшейся обжею; более крупною единицею обложения является соха, которая равнялась трем обжам. Подати с разных промыслов приравнивались к той же единице. Так, равными сохе считались кожевенный чан, торговая лавка, рыболовный невод и саловаренный прен. Натуральные повинности, смотря по обстоятельствам, иногда перекладываются на денежные. Татарская дань весьма усилила тяжесть поборов с населения русских княжеств. Но любопытно, что с ослаблением ига их тяжесть уменьшалась не в той же степени; ибо князья большею частию сохраняли взимание этих даней, которые обращали в свое собственное пользование.

   По мере развития княжеской власти, мало-помалу выходит из употребления древний обычай русских князей почти ежегодно ездить на полюдье, чтобы самим собирать дани и творить суд на месте. Хотя князья деятельные и заботливые возможно чаще старались посещать свои области, дабы лично надзирать за управлением и судом; но вообще эти дела все более и более поручаются княжим наместникам, волостелям, тиунам и пр. Судебные пошлины составляли важную статью доходов как самого князя, так и его чиновников или кормленщиков. Но отсюда еще не следует заключать (подобно некоторым исследователям-юристам), чтобы на судопроизводство русские князья смотрели только как на доходную статью и не заботились о самой сути дела, т.е. о доставлении народу правосудия; о чем свидетельствуют в значительном количестве дошедшие до нас судебные акты того времени. По всем признакам, главным руководством для судей на Руси по-прежнему служил все тот же свод древних обычаев или законов, который известен под именем Русской Правды. Этот свод, по мере надобности, постоянно пополнялся и видоизменялся новыми статьями, но имеющими большею частию местное, а не общерусское значение. Такого пересмотра, какому он был подвергаем великими князьями Киевскими, например, Владимиром Мономахом, мы уже не встречаем в эпоху окончательного раздробления Руси на отдельные княжения, а тем более в эпоху ее зависимости от татарских ханов. Из этой эпохи от Северо-Восточной Руси до нас дошел ряд местных законодательных актов, так называемых уставных и судных грамот. Наиболее известными и важными из них представляются две уставные грамоты Московских князей "Двинская" и "Белозерская", и две судные грамоты вечевых общин, Новгородская и Псковская.

   Уставная Двинская грамота была дана великим князем Василием Дмитриевичем Двинской земле в 1398 году, т.е. в то время, когда население Заволочья отложилось от Новгорода и признало над собою власть Москвы (но, как известно, на сей раз ненадолго). Эта грамота есть не что иное, как наказ великого князя своим наместникам на Двине, наказ, касающийся только некоторых сторон суда и наместничьих доходов. А именно: в случае убийства, если убийца не будет разыскан, то местная община платит наместникам виру (дикую) в десять рублей; в случае драки, за кровавую рану 30 белок, а за синяк 15; причем боярину, смотря по его отечеству (знатности рода), виновный платит бесчестье не только за побои, но и за словесную брань. Если драка случится на пиру и помирятся, не выходя с пиру, то наместникам и дворянам ничего не платят; но если помирятся после, то платят наместникам по куньему меху. Кто у соседа перепашет или перекосит в поле межу, с того взимается пени по одному барану; если межа обозначает полевую границу разных сел, то 30 белок, а за княжую межу (т.е. на княжей земле) по три сорока белок. Если кто найдет у кого свою украденную вещь, а тот укажет, где приобрел ее, и так повторится до десяти сводов (пока найдут вора), то наместники и дворяне не берут никакой пени с лица, у которого найдена украденная вещь. Татя, пойманного с поличным впервые, штрафуют, смотря по стоимости украденного; во второй раз подвергают взысканию в большей мере, а в третий раз его должно вешать. Всякого уличенного вора нужно пятнать (клеймить). За самосуд 4 рубля пени; а самосудом называется когда кто поймает татя с поличным и, взяв с него посул, отпустит его, т.е. не представит на суд. С каждого тяжбного рубля наместникам идет полтина штрафу. Затем следует определение, сколько судебных пошлин получают дворяне, исполнявшие должности подвойских и доводчиков или судебных чиновников, за езду и позыв на суд. Так, если нужно призвать кого в самом местопребывании наместников, в городе Орельце, они получали по белке хоженого (за ходьбу), за езду от Орельца до Матигор и Холмогор две белки, до Княж-острова четыре белки и т.д., смотря по расстоянию и удобству езды. Если кого нужно заковать в железо, то дворянам полагается четыре белки железного, но если его возьмет кто на поруки, то в железо не ковать. Если господин нечаянно убьет своего холопа или рабу, то наместники его не судят. Если позванный дворянами на суд не явится, то на него наместники выдают "правую бессудную грамоту" (т.е. решают дело без него). От привешения своей печати к судной грамоте наместник берет три белки, а дьяку за письмо две белки. С иногородних гостей сотский и подвойский получают на Двине по пуду ржи. Двинские же гости в Устюге платят наместникам по два пуза соли с ладьи, а с воза по две белки; почти то же платят и в Вологде; в отчинах великого князя они не платят других пошлин, каковы: тамга, мыть, костки, гостиное, явка и пр. Двинским людям еще дается та льгота, что в других областях или не судят, а в случае какого на них иска, они судятся или перед великим князем, или на Двине его наместниками. Следовательно, сия уставная грамота есть в то же время жалованная или льготная.

   Спустя 90 лет (в 1488 г.), внук Василия Дмитриевича великий князь Иван Васильевич дает подобную же уставную грамоту жителям Белозерской области, т.е. наказ своим наместникам на Белоозере.

   Эта грамота в точности повторяет некоторые статьи предыдущей, но излагает их с большими подробностями и вообще полнее определяет как самое судопроизводство, так разные поборы и пошлины с населения. А именно: упоминается о присутствии на суде нескольких выборных обывателей или так называемых "судных мужей" ("а наместникам нашим и их тиунам без соцкого и без добрых людей суд не судити"). Упоминается о лоле или судебном поединке между истцом и ответчиком; причем побежденный, кроме иска, платит пошлины наместнику или его тиуну и доводчикам. Поличным называется только украденное из клети, запертой замком ("а найдут что на дворе или в пустой хоромине, а не за замком, ино то не поличное"). Определяется число тиунов и доводчиков у белозерских наместников, первых два, вторых десять; из них в городе полагается два доводчика, а в станах или в уезде восемь. Каждый доводчик знает только свой стан или "раздел", а в чужой не ездит. "Где доводчик ночует, тут ему не обедать, а где обедает, там ему не ночевать", конечно, для того, чтобы не отягощать жителей доставкою кормов. Во избежание того же отягощения запрещается доводчику ездить с "паробком" и "простой" лошадью, т.е. иметь при себе слугу и порожнюю лошадь для вымогаемых с жителей припасов и вещей. Кормы и поборы, назначенные с жителей в пользу наместников, тиунов и доводчиков, очевидно, были определены; собирать их должны не сами эти чиновники, а земские старосты или соцкие, и доставлять в город два раза в год: о Рождестве Христове и о Петрове дне (корм "Рождественский" и "Петровский"). С сельских жителей корм собирался по сохам или по определенному количеству земли со всех крестьян, княжих, боярских, монастырских и черных. Прежние кормы натурою теперь большею частью уже переложены на деньги. А именно: наместникам с каждой сохи полагается полоть мяса или два алтына деньгами, десять хлебов или десять денег, бочка овса или также десять денег, воз сена или два алтына. Это Рождественский корм; а Петровский определен с сохи по барану или по восьми денег и по десяти хлебов или десяти денег. Тиунам полагается корму в половину наместничьего. А доводчикам еще меньше; причем, видим следующую оценку: коврига хлеба равна деньге, часть мяса и сыр также стоили по деньге, зобня овса две деньги. Кроме того, горожане и становые (сельские) люди дают кто сколько хочет взоежжего корму (вновь прибывшим) наместникам. Далее в пользу наместников назначены торговые пошлины в городе Белозерске, именно явка с гостей, приходивших водою из земли Московской, Тверской и Новгородской, по одной деньге с каждой головы, т.е. с каждого человека, сколько бы ни было людей в судне; причем в больших судах еще взимается гривна с ватамана или начальника. Белозерские наместники держат своих пошлинников и в Волочке, которые взимают в их пользу ту же самую пошлину с приезжих купцов, и гость, заплативший пошлину в Волочке, уже не платил ее в Белозерске. Иногородним купцам запрещается торговать по белозерским монастырям и волостям, т.е. в селах, а также ездить с товаром за Белое озеро: в противном случае взимается пени два рубля, из них один рубль шел наместникам и один таможенникам (великокняжим); а товар отбирался на великого князя. Ездить за озеро и там торговать составляет привилегию посадских людей из Белозерска. Другая льгота местных жителей состоит в том, что тиуны и наместничьи люди не могут незваные приходить на пиры и братчины, т.е. на те пиры и попойки, которые устраивались городскими или сельскими общинами на складчину в известные праздники; незваного гостя, хотя бы и чиновника, жители могли безпенно (безнаказанно) выпроводить вон. Великокняжеские бояре и дети боярские, проезжая по области, не могут требовать от жителей кормов, подвод, проводников и сторожей; а гонцы должны для сего предъявлять свои грамоты. Если приедет великокняжеский пристав звать на суд какого белозерца, горожанина или сельчанина, то для этого вызова в Москву назначается только один срок в году, на великое заговение. На обиды от наместников или волостелей жители могут жаловаться великому князю.

   Довольно подробно переданное нами содержание Двинской и Белозерской грамот дает наглядное понятие о формах суда и управления в древнерусских княжеских областях. По тому же образцу выдавались князьями и другие уставные грамоты. Эти обычные формы выработаны, конечно, всею предыдущею историей дружинно-княжеской Руси. При отправлении суда в областях, представителями княжеской власти являются наместники или волостели с тиунами и разными низшими чиновниками, а представителями местного земства сотские и судные мужи или выборные "добрые люди".

   Теперь посмотрим на законодательные памятники и судоустройство севернорусских вечевых общин Новгорода и Пскова.

   В этих общинах законодательная власть принадлежала народному вечу, которое в то же время было и высшею судебною инстанцией. Нередкие казни бояр в Новгороде, свержение их с Волховского моста, разграбление их дворов и сел в сущности являются актом верховного суда на основаниях Русской Правды; только место князя в этих случаях заступало народное вече. Однако, в законодательных актах, относящихся к судопроизводству, мы видим совместные постановления вечевой и великокняжеской власти. Дошедшая до нас Новгородская судная грамота 1471 года, как сказано в ее начале, поставлена всем Великим Новгородом на вече на Ярославле дворе, "доложа господы великих князей всея Руси Ивана Васильевича и сына его Ивана Ивановича, по благословлению нареченного на архиепископство священноинока Феофила". Эта грамота, следовательно, относится уже ко времени зависимости Новгорода от Москвы и является почти накануне его присоединения к Москве. Тем не менее она есть верное отражение более или менее старых судебных обычаев и порядков.

   Суд в Новгороде, как показывает и названная грамота, распадался на три отдела: святительский, посадничий и суд тысяцкого, первый, т.е. святительский, суд (по примеру остальной Руси) должен производиться на основании греческого Номоканона или Кормчей книги и должен быть для всех равен, "как для бояр, так и для житьих и младших (черных) людей". Из грамоты видно, что новгородский владыка производил суд не лично, а чрез своего наместника и ключника, в пользу которых шла часть судебных пошлин. К суду епископскому, конечно, относились все дела и лица, подчиненные церковной власти. Суду тысяцкого, по некоторым данным, подлежали преимущественно дела торговые и иски о холопстве. Суд посадничий, по-видимому, главным образом обнимал дела уголовные и поземельные иски, в особенности связанные с насилием и тому подобными преступлениями. А так как уголовные дела везде на Руси подлежали непосредственному ведению суда княжеского, и пени с этих дел шли преимущественно в казну княжескую, то, вероятно, отсюда и произошло непременное условие, что посадник новгородский не мог судить без великокняжеского наместника. Впрочем, сам наместник, кажется, редко присутствовал на этом суде, а участвовал в нем чрез своих тиунов.

   Важную принадлежность новгородского судоустройства составлял так называемый доклад или вторая ступень судебного разбирательства (после начатия дела низшею ступенью суда) г происходившая с участием сословных представителей. Этот доклад производился в одной из комнат владычних палат; для него назначались от каждого конца по боярину и по житьему, и еще два пристава, по одному для каждой тяжущейся стороны; всего докладчиков было 12 человек, которые так же, как и сами судьи, присягали на судной грамоте в том, что они будут наблюдать правду и не брать посулов. Следовательно, это род присяжных или то, что в других русских областях называлось "судные мужи". Но их обязанностью было не одно только присутствие на суде, а и близкое участие в разбирательстве дела, которое они подготовляли для судей, и последние уже на основании их доклада постановляли решение. Докладчики должны были заседать три раза в неделю, в понедельник, среду и пятницу, и кто из них не являлся в заседание, платил довольно высокую пеню, боярин по два рубля, а житий по рублю. Неизвестно, на какой срок они назначались; судная грамота требует только, чтобы при каких судьях и докладчиках дело начато, при тех же оно и кончалось, в противном случае с них взимается пеня. Вообще же судная Новгородская грамота назначает месячный срок для всякого суда, т.е. владычнего, посадничего и тысяцкого; "а дале того дела не волочить". Только тяжбы о земле позволяется вести до двух месяцев и дается еще два месяца на разборку межевых доказательств. При подобных тяжбах дело замедлялось, конечно, большими расстояниями, которые должны были проезжать низшие судебные чиновники, т.е. шестники, подвойские, биричи, изветники (и "софьяне" или владычние слуги), отправлявшиеся собирать сведения и вызывать послухов по разным искам на месте. Для поставки послуха грамота определяет срок по такому расчету, чтобы на сто верст приходилось три недели; а помянутым судебным чиновникам полагается пошлины за каждые сто верст по четыре гривны. Как истец, так и ответчик, должны поцеловать крест на этой грамоте, а кто не присягнет, тот и виноват. При сем делается следующее исключение для вдовы боярина или житьего человека: за нее на суде присягает ее сын; а если нет такого сына, то она присягает у себя на дому в присутствии пристава и другой тяжущейся стороны. В исковых делах судьям полагается пошлина на владычнем суде при выдаче судной грамоты, с каждого рубля по гривне, а при выдаче бессудной грамоты с рубля по три деньги; на суде посадника и тысяцкого в первом случае по семи денег, во втором по три. Бессудная грамота выдавалась истцу в том случае, если ответчик в установленный срок не являлся на суд. В делах же уголовных от судной грамоты судьям назначено пошлины четыре гривны, а от бессудной две. Новгородская судная грамота 1471 года имеет по преимуществу уголовный характер. Очевидно, она была вызвана тем недостатком правосудия и тем самоуправством, на которые жалуются летописцы Великого Новгорода в эпоху его упадка, когда бедные и слабые не находили управы на богатых и сильных, и потому с сочувствием обращали свои взоры на великого князя Московского. Насильственное отнятие земли у соседа или открытые наезды и грабежи, по-видимому, сделались частым явлением в Новгородских областях, а когда дело доходило до судебного разбирательства, тут нередко является так называемая наводка или насильственные поступки на самом суде. Это явление, вероятно, развилось из древнего обычая, по которому на помощь или на "пособье" тяжущимся сторонам добровольно приходили в суд их товарищи по концу, улице, сотне или ряду и свидетельствовали в их пользу. Теперь же какой-нибудь богатый, сильный ответчик набирал приятелей или просто подкупленных сорванцов, которые являлись целою толпою, шумели, кричали, мешали судебному разбирательству, а иногда заводили драку и разгоняли самый суд ("сбивали судей с суда") или силою не допускали стороны до поля, т.е. до судебного поединка. Новгородская судная грамота в особенности вооружается против таких насилий и назначает самые большие пени как за "наезд" или "грабеж" спорной земли, так и за "наводку". В обоих этих случаях установлена пеня с боярина по 50 рублей, с житьего человека по 20, а с молодшего по 10. Грамота однако не отменяет вполне помянутый древний обычай, а старается его ограничить, установляя, чтобы для каждой тяжущейся стороны "напособье" к суду и рассказу (или до кладу) могли приходить "ятцы" (пособники) не более как два человека от конца, улицы, сотни или ряду.

   Наиболее полным и развитым актом законодательства в данную эпоху является судная грамота Псковская. Она возникла около половины XIV века, когда Псков окончательно отделился от Новгорода и образовал самостоятельную общину. Первая уставная грамота для Пскова, по-видимому, была написана в то время, когда здесь княжил Александр Михайлович Тверской. Второй подобный устав дан псковичам братом Василия Дмитриевича Московского Константином, который княжил здесь в начале XV века. Эти два устава, сведенные вместе и дополненные позднейшими приписками, и составили так называемую Псковскую судную грамоту, утвержденную вечем в 1467 году, т.е. уже в эпоху Московской зависимости. Сия грамота не только определяет устройство и порядок суда, но в то же время заключает в себе довольно подробный свод гражданских законов в отношении прав семейных и имущественных, возникающих как из наследства и купли, так и из разного рода договоров и обязательств. Имея в основе своей древнюю Русскую Правду, Псковская судная грамота представляет дальнейшее ее развитие, сообразное с историческим течением народной жизни. Она дает наглядное понятие о той высшей степени гражданственности, на которой стояла псковская община сравнительно с другими современными ей русскими землями.

   Суд в Пскове, как и в Новгороде, производился совместно посадником и князем. Местом суда был княжеский двор. Но князь обыкновенно участвовал в суде чрез своих наместников и тиунов; а посадников также иногда заменяли, особенно в областях, сотские, волостели и старосты, губские и пригородские. Как в Новгороде, те же судьи, которые начали суд, должны его и кончать. Низшие судебные чиновники, разводившие призыв к суду и приводившие в исполнение приговоры, те же, что и в Новгороде, т.е. княжие дворяне, подвойские и разные приставы, как княжие, так и псковские, которые постоянно должны действовать совместно. При разъездах им полагается пошлин или прогонов по одной деньге с 10 верст. (Тут сказывается небольшой объем земли сравнительно с Новгородской, где прогоны рассчитывались по сотне верст.) Упоминается также особый суд церковный или владычнего наместника, с точным определением, что ему подлежат попы, дьяконы, монахи, монахини и просвирни. В случае тяжбы мирянина с церковным человеком, суд им должен быть общий, т.е. князь и посадник (или их заместители) судят вместе с владычним наместником. Грамота запрещает посторонним лицам приходить в судебню и помогать тяжущимся сторонам, за исключением малолетних, престарелых, глухих, монахов и женщин, которые могли иметь пособников. Если же кто силою ворвется в судебню или ударит кого из "подверников" (сторожей), того должно посадить в "дыбу" (колодку) и взять с него пени в пользу князя рубль, а в пользу подверников 10 денег. Следовательно, и во Пскове мы находим подобие новгородской "наводки", но, очевидно, не в таких ужасных размерах.

   В тяжбах, за неимением письменных доказательств, допускаются свидетели из "сторонних людей". Особенность псковского судоустройства составляет послух или очевидец, свидетельство которого требовалось в делах о грабеже и драке. Он должен был подтвердить свое показание или присягою или полем (судебным поединком). В последнем случае послуху не дозволяется выставить за себя наймита, тогда как противник его, если был поп, монах, или старик, или увечный человек, то мог на поединок выставить за себя наемного бойца. Поле допускается еще в спорах о земле, о закладе (при займах), в спорах с сябрами. (Так назывались соседи, владевшие землей сообща, или члены какой-либо артели.) Поле дозволялось даже женщине, но только против женщины. За проступки, следуя древней Русской Правде, назначаются денежные пени, даже за такие, как "разбой" и "наход" (соответствующий новгородскому "наезду"). Но были и преступления, которые наказывались смертию; таковы: татьба коневая и кромская (кража в Крому или псковском Кремле), поджог и перевет (государственная измена); кража на посаде, учиненная в третий раз, также наказывается смертию.

   Довольно подробная обработка разного рода займов по "доскам" и записям, с закладом движимого или недвижимого имущества, с поручительством и без оного, указывает на значительно развитые денежные и торговые сделки. Грамота не назначает высшего размера процентов или, как она выражается, "гостинца". Вообще в противоположность Русской Правде, которая узаконила весьма высокие проценты, Псковская грамота стесняет их разными условиями и требует, чтобы они были точно обозначены в записи. Она позволяет давать в займы без заклада и без записи не свыше рубля; а кто будет искать судом долг более рубля только по одним доскам, т.е. по отметкам, вырезанным на деревянных дощечках, тому в иске отказывается. Грамота также довольно полно определяет имущественные и денежные отношения съемщиков или арендаторов земель и угодий к своему хозяину или, как она выражается, "государю". Эти съемщики назывались: "изорник", арендатор пахотной земли, "огородник" - огородной и "кочетник", содержатель "исада", т.е. рыбной ловли. Как для отказа хозяина арендатору, так и для отказа последнего хозяину назначен один срок в году, о Филиппове заговений, следовательно, по совершенном окончании работ. Значительно развитое понятие о собственности выразилось особенно в статьях о наследстве. Собственник мог даже помимо родственников кому угодно отказать свое имущество в духовном завещании или - как оно здесь называется - "рукописании". Наиболее действительным считалось то завещание, копия с которого вносилась в "ларь" Троицкого собора. Если умерший не оставил духовного завещания, то наследство его переходило к законным наследникам или родственникам (к его "племени"), из которых первое место занимают нисходящие, а потом восходящие и даже боковые. Любопытно однако то, что сын, который выделился из семьи при жизни родителей и не кормил их до их смерти, не участвует в разделе. Дети, не отделенные прежде, по смерти отца владели имуществом вместе с матерью. Но вообще Псковская судная грамота не покровительствует совместному владению имуществом, и при всяком споре между братьями предписывает произвести раздел. Относительно имущественных прав женщины, эта грамота представляет значительный шаг вперед сравнительно с Русскою Правдою. Право дочерей наследовать родителям, если не осталось сына, это право во Пскове распространено уже на все свободные классы населения, а не составляет привилегии одного дружинного сословия. Из движимого имущества женщина, даже при мужеских наследниках, могла получать некоторую часть, например, приданое своей умершей родственницы, состоявшее из платьев и разных женских уборов. Наконец, супруги наследуют друг другу, если не вступят в новый брак.

   Как приведенные нами, так и все другие дошедшие до нас законодательные и судебные памятники Руси того времени показывают, что самое отправление суда еще мало изменилось сравнительно с эпохою Русской Правды. Судопроизводство по-прежнему остается устное и гласное. На суде присутствуют "добрые" или "лучшие" мужи, известные также под именем "судных мужей" (род присяжных заседателей). Судебные доказательства, при отсутствии письменных актов, являются те же, что и прежде, т.е. свидетели и присяга. Об испытании раскаленным железом и водою более не упоминается. Зато почти во всех краях Руси продолжали употреблять судебные поединки или поле. Законодательство старается по возможности ограничить и смягчить этот вид Божьего суда, как то заметно особенно из Псковской грамоты. Для сего точнее определяются случаи, когда дозволяется поле; допускаются наймиты или наемные бойцы для людей слабых или неспособных к бою; вообще видно старание уравновесить силы противников и притом избегать смертных случаев. Противники должны иметь на себе доспехи, т.е. железные латы и шишаки, и сражаться одинаковым оружием (большею частию ослопами или дубинами). Если кто был убит на поединке, то его противник получал только доспех убитого и лишался всякого другого удовлетворения; следовательно, в исках, т.е. в большей части случаев, было прямое побуждение щадить жизнь своего противника. Далее обычное наказание осужденного по-прежнему заключается в платеже пени и разных судебных пошлин (продажа). Только в немногих случаях допускается смертная казнь. По произнесении приговора оправданной стороне выдавалась судная или правая грамота, в которой обыкновенно излагался весь ход дела и происходившее при его разбирательстве судоговорение. В княжеских областях того времени можно различить собственно две судебные инстанции: если дело не рассматривалось прямо самим князем, то оно после наместничьего или тиунского суда могло восходить, как тогда называлось, на доклад князю, который и решал его окончательно, в качестве верховной власти. О судебных пытках и телесных наказаниях (кнутом) свободных людей на Руси законодательные памятники еще не упоминают. Однако, по некоторым данным, несомненно, что те и другие уже употреблялись, по крайней мере к концу этого периода. Вместе с установлением смертной казни и клеймения воров они свидетельствуют, с одной стороны, о продолжавшемся влиянии византийского законодательства, с другой - о начавшемся воздействии татарских нравов*.

   ______________________

   * Уставные грамоты: Двинская, Белозерская и Новогородская Судная изданы в Актах Археогр. Эксп. Т. I. NN 13, 92 и 123. А Псковская Судная грамота, известная прежде по отрывку у Карамзина (Т. V, пр. 404), издана вполне Мурзакевичем в Одессе, в 1847 г.; второе издание в 1868. Все эти грамоты вполне перепечатаны и снабжены прекрасными комментариями у Владимирского-Буданова в его "Хрестоматии по Истории Русского права". Ярославль 1871 - 1873 гг. Специальные исследования, заслуживающие внимания: Ф. Панова "Исследование о Новогородской Судной грамоте" (Сборник, изд. студентами Петерб. Университета, Вып. 1-ый. 1857 г.); Калачова "О Псковской Судной грамоте" (в Москвитянине 1848 г. кн. I); Ф.Устрялова "Исследование Псковской Судной грамоты 1467 г.". Спб. 1855, и прекрасное исследование И.Энгельмана "Гражданские законы Псковской Судной грамоты". Спб. 1855. Несколько дельных соображений о той же грамоте см. в соч.: проф. Никитского "Очерк внутренней Истории Пскова"; Спб. 1873, проф. Загоскина "Уставные грамотыXIV - XVI вв." Два выпуска. Казань. 1875 - 76. Общие пособия по судопроизводству и судоустройству данной эпохи: Тобина Die alteste Gerichts-Ordnungen Russlands. Dorp. 1846. А. Куницына "Историческое изображение древнего судопроизводства в России". Спб. 1843. Чеглоком "Об органах судебной власти в России до Алексея Михайловича". (Казань, 1855). Демченко "О показаниях свидетелей по Рус. праву до Петра Великого". Киев. 1869. Дювернуа "Источники права и суд в древней России". М. 1869, и исследование Мейчика "Грамоты XI и XV вв. Московского архива Министерства юстиции". М. 1883. В этом любопытном исследовании между прочим отрицаются крайности некоторых теорий о господстве вотчинного суда в древней Руси по частному праву и доказывается, что источником всякого суда была верховная или княжеская власть, т.е. начало государственное. (Это подтверждается и заметками Михалона "О нравах Татар, Литовцев и Москвитян". Архив Юрид. Свед. Калачова. П. Полов. 2-я. 37.) Беляева "Лекции по Истории Рус. законодательства". М. 1879. Его же "Собрание историко-юридических актов", поступившее в Румянц. музей, описано Д. Лебедевым. (М. 1881 г.). Сергеевича "Лекции и исследования по Истории Рус. права". Спб. 1883. О поле см. Каченовского "Рассуждение о судебных поединках" (Труды Общ. И. и Др.-P. I. M. 1825 г.). Калайдовича "Рассуждение о поединках в России вообще и в особенности о судебных" (Рус. Историч. Сборн. Общества И. и Д. Р. М. 1838. кн. III), также в соч. Пахмана "О судебных доказательствах по древнему Русскому праву". М. 1851. О судебных поединках в России упоминают Михалон и Герберштейн. Подобие Новогородской наводки находим в польском Вислицком статуте 1347 года, в статье 19-й. (Акты Зап. Рос. I. N 2.)

Относительно телесных наказаний имеем известие Никонов, свода под 1442 г.: "тогда же Колударова и Режского кнутом били". Это наказание происходило в Москве, и, по-видимому, за измену во время междоусобия Василия Васильевича с Димитрием Шемякою. В 1462 г. Василий Темный, как известно, велел бить кнутом, резать носы, отсекать руки, а некоторым головы, дружинникам Василия Ярославича Серпуховского, которые хотели освободить своего князя (Воскр. лет.). А в конце XV века даже в Пскове, где нравы несомненно были мягче, нежели в Московской Руси, как мы видели, вече однажды хотело публично наказать кнутом священников (см. Псков, лет. под 1495 г.). Кроме того, в латинской договорной грамоте Ганзейских городов с Новгородом в XIII веке упоминается о наказании вора розгами вместе с его клеймением в щеку. Впрочем эта грамота спорная; некоторые считают ее только проектом договора (см. прим. 59 ко 2-й части моей "Истории России").

   ______________________

  

   Сельское хозяйство, т.е. земледелие, скотоводство, рыболовство, бортничество и т.п., продолжало существовать на Руси в XIV и XV вв. почти в том же виде, как и в эпоху предыдущую. Но погромы татарские, конечно, принесли ему огромный ущерб. Многие прежде довольно цветущие южнорусские области и окраины запустели и обратились в бедные, малонаселенные пространства или в голые степи. Из мест, подверженных татарским набегам, земледельческое население отливало в более удаленные северные области, где ему приходилось в поте лица трудиться над обработкою малоплодородной почвы или снискивать себе пропитание другими промыслами. Деятельный, предприимчивый характер Северо-Восточной Руси или Великорусского племени в ту эпоху сказался именно в развитии разных промыслов, особенно торгового. Не только город, но и ни одно значительное селение было не мыслимо без торгу или торговой площади. На этой площади, кроме торговли, сосредоточивались и разные дела, требующие гласности; например, биричи и другие низшие чиновники здесь "кликали клич", когда нужно было объявить народу какое-либо распоряжение властей, известить о краже для разыскания украденной вещи и т.п. Здесь же начало совершаться наказание кнутом, которое поэтому получило название "торговой казни". Торговая площадь играла важную роль в народной жизни; вместе с обменом товаров, с куплею и продажею здесь шел и обмен сведений и мыслей; это был главный источник и распространитель всякого рода слухов, народной молвы вообще.

   Великим обременением для внутренней торговли служили взимаемые с товаров разнообразные пошлины и поборы, число которых в течение данного периода значительно возросло, вследствие постоянного стремления областных князей увеличивать свои доходы. Одно только перечисление некоторых торговых пошлин дает приблизительное понятие об этом бремени. Таковы: мыт или пошлина на заставах, перевозах, мостах, взимаемая и с воза, и с ладьи; побережное, пошлина с приставших к берегу судов; костки - с торговых людей, а не с товаров; явка - с людей и товаров, прибывших на торг; гостиное - за помещение товара в гостином дворе; тамга, введенная татарами, пошлина при продаже товара; осмничее, дополнительная к тамге плата также при сбыте товара; померное - при отмеривании товара, весчее - при взвешивании, пятно - за наложение тавра на проданную или вымененную лошадь и пр. Кто объезжал заставу, чтобы не заплатить пошлину, или уклонялся от платежа другим способом, с того взыскивалась еще пеня, называемая промыт или протаможье. Хотя отдельно взятые эти пошлины были невысоки, но обременяли торговлю своею многочисленностию, а главное, придирками и вымогательствами со стороны мытников и таможенников. Поэтому лучшие пастыри церкви восставали иногда против мытов наравне с лихоиманием или ростовщичеством, и летописцы прославляют некоторых князей, например, Михаила Александровича Тверского, за то, что при нем "истребилисьразбойники,тати, корчемники,мытарииторговые злые тамги".

   Некоторою сдержкою против умножений торговых пошлин служили и княжеские договоры; причем, князья и вечевые общины стараются своим купцам доставить везде свободный проезд и оградить их от излишних поборов в других княжениях; а потому в договорных грамотах Новгорода с Тверью, Москвой и Литвой или Москвы с Тверью и Рязанью почти постоянно встречаем условия: "а мыты нам держати старые пошлые, а новых мытов нам не замышлять, ни пошлин"; "а гостю гостити с обеих сторон, путь чист без рубежа".

   С разорением Киева и опустошением Южной Руси, торговые центры и пути Восточной Европы несколько изменились. Прекратилось движение больших русских караванов по Днепру в Черное море и Византию. Зато несколько оживился путь по Дону и нижней Волге, по которому направилось движение европейско-азиатской торговли. Приазовская Тана сделалась важным складочным местом этой торговли. Выше, в описании "хождения митрополита Пимена в Царьград", мы видели, что путешественники от Переяславля Рязанского, т.е. от средней Оки, ехали на юг сухопутьем по Рязанской земле до верхнего Дона, и здесь они снова сели в лодки (которые везли за ними на колесах). Другое несколько позднейшее известие (Герберштейна) указывает на город Данков, где купцы, отправляющиеся из Северной Руси в Азов, Кафу и Константинополь, нагружают свои суда: "что обыкновенно делают осенью в дождливое время года, потому что в другое время Танаис в этих местах по мелководию не может поднимать нагруженных судов". Для мелких судов был еще путь из Оки в Дон по системе их притоков, Прони и Воронежа, с небольшим волоком по Рясскому полю. Была также сухопутная торговая дорога от средней Оки до самого Азова или Таны; причем путники (по известию того же Герберштейна) переправлялись через Дон у старинного и разоренного города Данкова, и отсюда направлялись немного к востоку. Но прямая дорога в Азов и Кафу представляла большие опасности от степных варваров; поэтому купцы делали иногда объезд на запад по Литовским владениям. Русские купцы, которые вели эту торговлю с южными странами, назывались у нас "сурожанами", по имени моря Сурожского (Азовского); они вывозили из России дорогие меха, а привозили полковые и бумажные ткани итальянской и греческой работы.

   С упадком древних торговых городов Камской Болгарии главною посредницею между русскою и азиатскою торговлею в эту эпоху была Золотая Орда; что влекло за собою значительное оживление судового Волжского пути. Русские князья с своими боярами должны были часто ездить в Орду и подолгу там проживать; они привозили сюда свои дани, а увозили ханские ярлыки. Вслед за ними отправлялись и русские купцы с своими товарами для обмена их на произведения Средней Азии; поэтому русских торговцев всегда можно было встретить как в самом Сарае, так и в других прикаспийских городах Золотой Орды (или собственно древней Хазарии), каковы Астрахань, Маджары, Бездеж. Кроме судового пути между этим краем и средней Россией существовало также и сухопутное движение торговых караванов, которые из Персии, Бухарин и Золотой Орды направлялись в Москву. Постоянная опасность от кочевых хищников при переезде чере