Иловайский Дмитрий Иванович - История России. Том 2. Московско-Литовский период или собиратели Руси

Но пиры не отвлекли великого князя от главной цели его поездки. Он продолжал принимать новгородских жалобников, которые приходили к нему на Городище искать управы на разные неправды. По наиболее важным делам, именно упомянутым выше нападениям на две улицы и на бояр Аполинарьиных, Иоанн велел взять за приставы, т.е. под стражу, главных насильников: посадника Василия Ананьина, бояр Богдана Осипова, Федора Борецкого, прозванного "Дурнем", и Ивана Лошинского, Согласно с Новгородской судной грамотой, он потребовал, чтобы, кроме великокняжих приставов, вече назначило и своих новогородских приставов к ответчикам. А товарищей этих насильников, бояр Селезневых, Афанасьевых, Никифорова, Тучина, Квашнина, Тютрюма, Бабкина и других, великий князь отдал на поруки архиепископу, который поручился за них в 1500 рублях. Рассмотрев дело, он истцов отправил, а насильников осудил. Затем по челобитью владыки, бояр, отданных на поруки, освободил от княжей казни, а велел взыскать с них полторы тысячи рублей в пользу истцов и еще княжую пеню. Но главных четырех насильников, несмотря ни на какие челобитья, отправил скованными под стражей в Москву, куда и сам воротился 8 февраля, после девятинедельного пребывания в Новгороде. Кроме этих четырех бояр, он велел схватить еще Ивана Афонасова с сыном Олферием за то, что они "мыслили отдать Великий Новгород за короля (Казимира IV)", как сказано в летописи; из Москвы осужденных новгородских бояр разослали по тюрьмам в Коломну и в Муром. Таким образом, Иоанн ловко воспользовался случаем, чтобы захватить в свои руки главных вожаков Литовской партии и в то же время явить новгородцам пример своего великокняжеского суда, который, не взирая на знатность и богатство обидчиков, строго их наказал и дал на них управу обиженным. Следствия такой политики не замедлили обнаружиться. Новогородцы, не надеясь на собственных судей, стали ездить в Москву со своими исками на богатых и сильных обидчиков; а великий князь начал давать им приставов и требовать ответчиков для суда уже в свою столицу, чего никогда прежде не бывало. В числе истцов и ответчиков встречаем в Москве знатных новгородцев, например, старого посадника Захария Овина и боярина Василия Никифорова. Последний даже принес какую-то присягу великому князю, хотя выше мы видели его в числе вожаков Литовской партии. Очевидно, многие члены этой партии считали ее дело уже навсегда проигранным и стали переходить на противную сторону.

   Московская партия, имея в своей главе владыку Феофила, настолько усилилась в Новгороде, что решилась на следующий смелый шаг. Зимой 1477 года к Ивану Васильевичу прибыли с челобитьем по какому-то делу от архиепископа и всего Новгорода Подвойский Назар и вечевой дьяк Захария. Отправляя свое челобитье, они называли великого князя "государем", а не "господином", как было прежде. Тогда Иван со своей стороны отправил послами в Новгород двух бояр, Федора Давидовича и Ивана Борисовича, с дьяком Василием Далматовым и велел спросить: "какого государства хотят новгородцы?"

   Московские послы, окруженные большой свитой, остановились по обычаю на Городище. Прибыв на вече, они объявили народу причину своего посольства, и спрашивали, согласны ли новгородцы, назвав великого князя своим государем, отдать ему Ярославле дворище, посадить его тиунов по всем улицам и не вступаться в его суды?

   Народ был ошеломлен такими вопросами. Множество голосов закричало, что все это ложь, что вече не называло Иоанна государем и с таким словом к нему грамоту не посылало. Литовская партия поспешила воспользоваться удобным моментом и возможно более разжечь народное негодование против вероломства Москвы и ее сторонников. Поднялся мятеж. Вспомнили о тех боярах, которые ездили судиться к великому князю; схватили Захария Овина и Василия Никифорова, привели на вече и начали допрашивать. Первый, чтобы выгородить себя, оговорил второго.

   "Переветник! - закричали Никифорову, - ты был у великого князя и целовал ему на нас крест".

   "Я целовал крест служить ему правдою и добра хотеть, но не на государя своего Великий Новгород, ни на вас свою братию и господу".

   Его без пощады изрубили топорами. Не спасся и Захарий Овин. Его также убили потом вместе с братом Кузьмой на владычнем дворе. Некоторые другие бояре, страшась той же участи, бежали к великому князю; их имущество и дворы подверглись разграблению. Разнузданная чернь предавалась разным неистовствам; снова послышались клики: "за короля хотим"! Однако, никто не осмелился тронуть московских послов, и когда волнение поуспокоилось, их отправили обратно к великим князьям (Иоанну и его сыну) с таким ответом: "Вам своим господинам челом бьем, а государями вас не зовем, суд вашим наместникам на Городище по старине, а тиунам вашим у нас не быть, и дворища Ярославля вам не даем; на чем мы целовали крест в Коростыне, на том докончаньи хотим с вами жить. А кто без нашего ведома чинили (называя государем), тех казни как знаешь; мы тоже будем казнить кого поймаем".

   Таким образом, дело о названии великого князя "государем" осталось не разъясненным. Летописцы говорят о нем глухо, и не отвечают на вопрос: была ли действительно составлена вечевая грамота в таком смысле или это выражение было употреблено помимо веча архиепископом и некоторыми боярами. Последнее вероятнее. Но Иван Васильевич не счел нужным доискиваться истины: ему важен был удобный предлог. Он начал слезно жаловаться митрополиту Геронтию, матери своей, братьям и боярам на то, что новгородцы отпираются от своих слов, выставляют его лжецом, убивают и грабят верных людей. Обсудив дело с помощью думы, созванной из высшего духовенства и бояр, великий князь решил новый поход на Новгород; после чего разослал гонцов собирать земские дружины; послал также за помощью в Тверь и Псков. Начались молебны во всех главных храмах столицы, особенно у гробов святителей и в Троице-Сергиевой лавре; щедрые милостыни разосланы по церквам и монастырям. В конце сентября 1478 года Иван Васильевич послал в Новгород одного подьячего со складной грамотой, т.е. с объявлением войны; а 9 декабря выступил в поход, направясь на Волок Ламский, удел брата своего Бориса; потом, пройдя Тверскими владениями, через десять дней он прибыл в Торжок, где уже сидел московский наместник Василий Китай, и где уже дожидались два новгородских опасчика, староста Калитин и житий Марков, приехавшие за опасом или пропускной грамотой для великого посольства, посредством которого Новгород желал вступить в переговоры с Иваном Васильевичем. Здесь же под Торжком собрались некоторые вспомогательные отряды, в том числе и тверская дружина. Тут великий князь распределил дальнейший поход своим войскам. Сам он пошел на Вышний Волочек и вдоль реки Меты; по правой и по левой стороне от себя велел идти другим полкам, которые разделялись на многие отряды и двигались разными дорогами. Как только вступили московские полки в Новгородскую землю, так начали жестоко разорять ее, т.е. жечь, пленить, грабить. По мере движения вперед к великому князю приезжали из Новгорода разные бояре, купцы и житьи люди, которые били челом о принятии их в его службу. Они сознавали безнадежность дальнейшей борьбы с Москвой, и заранее переходили на сторону победителя.

   Приблизясь к Ильменю, великий князь распределил отряды на четыре обычные в то время полка: в передовом полку велел быть брату своему Андрею Меньшому, воеводе Федору Давидовичу, князьям Данилу Холмскому и Ивану Стриге-Оболенскому; в правой руке брату своему Андрею Большому и тверскому воеводе князю Михаилу Микулинскому; в левой руке брату своему Борису и удельному князю Верейскому; а у себя в большом полку оставил воевод Ивана Юрьевича Патрикеева, Василия Образца, князя Семена Ряполовского, царевича Даньяра с Касимовскими татарами и других. Затем часть войск он немедленно отправил под самый Новгород, чтобы захватить Городище и окрестные монастыри прежде, нежели новогородцы успеют их сжечь; как это обыкновенно делалось в случае большой осады, чтобы монастыри не служили пристанищем неприятелю. Передовые полки удачно исполнили эту задачу. Затем стали подходить другие войска, которые постепенно обложили Новгород со всех сторон. В первый поход Ивану Васильевичу помогло необыкновенно сухое лето; а теперь поход был зимний, и войска свободно проходили, благодаря замерзшим рекам и болотам. Так сам великий князь со своим полком прошел через Ильмень озеро по льду, и 27 ноября остановился у Волховского истока на Паозерье против Юрьева монастыря, в трех верстах от города, в селе боярина Лошинского. Воеводы его расположились по окрестным селам и монастырям, каковы: Юрьевский, Аркажий, Благовещенский, Пантелеймонов, Никола на Мостищах, Деревяницкий, Кириллов, Спас на Болотове и пр. 30 ноября великий князь приказал воеводам отпустить половину людей для собрания всяких съестных запасов в соседних волостях; а через десять дней все они должны были воротиться и быть на своих местах. Неоднократно великий князь посылал торопить псковичей, чтоб они спешили к Новгороду с пушками, пищалями и самострелами. Псковичи сначала отговаривались большим пожаром, который в то время опустошил их город; однако, понуждаемые московскими гонцами, 5 декабря они наконец прибыли и получили приказ расположиться в монастырях Троицком, Клопском, на Веряжи и в селе боярыни Авдотьи Аполинарьиной. Не полагаясь на морозы, Иван велел сопровождавшему его итальянскому мастеру Аристотелю Фиоравенти построить мост через Волхов, чтобы обеспечить сообщение между своими войсками.

   Что мог сделать Великий Новгород против этой грозной, со всех сторон облегавшей его силы? В первую войну с Иваном он еще успел собрать значительное войско и вывести его в поле; а теперь мы не видим даже никакой попытки сразиться с неприятелем в открытом бою. Вся энергия граждан сосредоточилась на обороне своих валов и стен. Вначале они ревностно принялись усиливать свои укрепления и даже выстроили новую деревянную стену через Волхов против Аристотелева моста. Если бы великий князь немедленно начал делать приступы, то, вероятно, встретил бы жаркое сопротивление и потерял бы много людей. Но, согласно со своим характером, он, наоборот, не спешил нападением и рассчитывал, сколько времени город может выдерживать свое тяжелое осадное положение. Недаром он постарался во время первой войны и после нее захватить самых деятельных и наиболее способных вожаков противной ему партии. Теперь в Великом Новгороде окончательно не выдвинулась ни одна сколько-нибудь крупная личность между военными начальниками. Да и трудно было кому-нибудь выдвинуться посреди той анархии, которая господствовала тогда в осажденном городе. А такое учреждение, как временная диктатура, могущая спасать республики в минуты опасности, было неизвестно в севернорусских народоправлениях и совсем не было в их нравах. Внешняя помощь ниоткуда не приходила, и надежда на польско-литовского короля Казимира IV вновь оказалась напрасной. Для растерявшихся новогородских властей и купечества оставался один путь непосредственных переговоров с победителем; была только возможность сначала торговаться об условиях сдачи, а потом уж просто молить о пощаде.

   И действительно, повествование летописцев о втором походе великого князя на Новгород главным образом сосредоточивается на этой стороне события.

   При первых известиях о военных сборах Ивана Васильевича, новгородцы послали просить у него опаса или разрешения приехать своему владыке с боярами для переговоров. Но Иван уже решил покончить с Новгородом. Он велел задержать опасчика в Торжке; после того послали из Новгорода другого опасчика, наконец третьего, который встретил великого князя уже в Новгородской земле. Только 8 ноября он отпустил первых опасчиков с дозволением прибыть торжественному новгородскому посольству. 23 ноября, когда Московский князь стоял в селе Сытине, в 30 верстах от Новгорода, явилось к нему это посольство с архиепископом Феофилом во главе. Оно состояло из десяти членов: пять старых посадников (Яков Короб, Феофилакт Захарьин, Лука и Яков Федоровы, Лука Исаков Аполинарьин) и пять человек от житьих людей, вероятно, по одному от каждого конца (Клементьев, Медведников, Арбузьев, Кильской и купец Царевищев). Владыка бил челом Ивану Васильевичу, называя его государем и великим князем всея Руси, от игумнов и священников всех семи соборов Великого Новгорода; он молил смиловаться над своей отчиной, унять свой меч и огонь, ходившие по земле новгородской, и, кроме того, отпустить в Новгород тех бояр, которые были сведены в Москву в прежний приезд великого князя. За владыкой били челом о том же самом остальные послы, от имени степенного посадника Фомы Андреевича и степенного тысяцкого Василия Максимова, а также от всех старых посадников и тысяцких, бояр и купцов, житьих и черных людей. Просьба о возвращении нескольких отосланных в Москву бояр мало соответствовала обстоятельствам, когда дело шло уже о существовании самой Новгородской общины. Лука Федоров прибавил просьбу, чтобы государь велел поговорить с ними своим боярам. Великий князь ничего не ответил и позвал послов к себе на обед. А на следующий день назначил на говорку с ними князя Ивана Юрьевича Патрикеева и двух братьев-бояр Василия и Ивана Борисовичей.

   Согласно с дипломатическими обычаями того времени, новгородские послы разделили между собой статьи переговоров: Яков Короб просил вообще, чтобы великий князь "пожаловал свою отчину Великий Новгород вольных мужей, нелюбье отдал, а меч унял". Феофилакт Захарьин ходатайствовал об освобождении задержанных бояр. Лука Федоров предложил, чтобы государь ездил в Новгород не более одного раза в четыре года, брал в каждый приезд по 1000 рублей, и чего его наместник с посадником не могут управить, он бы сам решал в этот свой приезд, а к себе в Москву новгородцев к суду бы не вызывал. (Очевидно, новгородцы желали устроить великокняжеский суд наподобие митрополичьих подъездов в Новгороде или владычних во Пскове.) Брат Луки Яков Федоров говорил, чтобы великокняжеские наместники не вмешивались в суды владыки и посадника. А послы от житьих людей просили, чтобы "мукобряне" великого князя (Городищенские его служилые люди) судились не на Городище, а в городе. В заключение Яков Короб просил, чтобы государь указал своей отчине Великому Новгороду, как и в чем ему челом бить.

   Бояре все сказанное доложили великому князю; а на следующий день по его указу держали ответ послам, точно так же разделивши его между собой. Князь Иван Юрьевич сделал общее вступление. Затем продолжал Василий Борисович, который распространился об известной посылке в Москву Подвойского Назара и дьяка вечного Захара, или о том, как новгородцы заперлись в названии великого князя государем, чем положили на него ложь и нанесли ему оскорбление. Иван Борисович высказал удивление великого князя тому, что владыка и послы ходатайствуют о задержанных боярах, на грабежи и насилия которых сами прежде жаловались. В заключение Иван Юрьевич прибавил: "захочет своим государям великим князьям отчина их Великий Новгород бити челом, и он знает как им бить челом". С таким ответом посольство было отпущено. 4 и 5 декабря владыка с тем же самым посольством снова являлся к великому князю уже в его стоянку на Паозерье. Для ответов великий князь к трем помянутым боярам присоединил еще двух: Федора Давидовича и князя Ивана Стригу-Оболенского. Послы принесли повинную от новгородцев в том, что они отпирались от слов Назара подвойского и Захара дьяка. На это последовал ответ.

   "Если винитесь и спрашиваете, какому нашему государству быть в нашей отчине Великом Новгороде, то мы хотим в нем такого же государства, какое у нас на Москве".

   В следующий раз, 7 декабря, владыка приехал с тем же посольством, увеличенным еще пятью представителями от черных людей по одному от каждого конца (от Неревского - Аврам Ладожанин, Гончарского - Кривой, Славенского - Захар Брех, Загородского - Харитон, Плотничья - Федор Лытка). Говорили опять посадники, разделив между собою статьи. Просили, чтобы великокняжий наместник судил вместе с посадником; предлагали ежегодной дани с сохи по полугривны новгородской и чтобы великий князь держал новгородские пригороды своими наместниками; но били челом, чтобы он не выводил людей из Новгородской земли, не вступался бы в боярские вотчины, не звал бы новгородцев на суд в Москву и не требовал бы их на службу в Низовскую землю.

   Великий князь через бояр грозно ответил: "Я сказал, что хочу такого же государства в Новгороде Великом, как на Москве в Низовской земле; а вы теперь указываете, как мне поступать, то какое же это государство?"

   Послы смиренно просили яснее "явить" им государеву волю, ибо они не знают, как великие князья держат Низовскую землю. Нет никакого вероятия, чтобы новгородские бояре действительно не знали московского самодержавия; они, конечно, понимали, к чему идет дело; но страшились последнего слова и прикидывались непонимающими. Наконец это слово было произнесено.

   Через бояр великий князь отвечал: "Наше государство таково: вечу и посадникам в Новгороде не быть; все государство нам держать, а волостям и селам быть как у нас в Низовской земле".

   Этот громовый ответ несколько смягчен был обещанием не делать вывода из новгородской земли, не вступаться в боярские отчины и суду оставаться по старине.

   Целую неделю новгородцы думали над словами великого князя и спорили на шумных вечах. Наконец партия людей умеренных и сторонников Москвы взяла верх; отправили то же посольство сказать, что вече и посадника отлагают; только повторяли свое челобитье о вотчинах, выводе, судебных позвах в Москву и низовской службе. Ясно, что новгородское боярство, жертвуя народоправлением, хлопотало теперь единственно о своих сословных интересах. Великий князь дал согласие на эти условия. Но когда посольство попросило его присягнуть на них, он резко отказал. Послы били челом, чтобы присягнули его бояре; но также получили отказ. Они просили, чтобы присягнул будущий его наместник. И в этом отказано. Мало того, Иван Васильевич при сем задержал послов в стане на целые две недели. Очевидно, он хотел еще потомить новгородцев и довести их до совершенной покорности и полного смирения; ибо он знал, что между ними еще велика была партия ему противная, которая продолжала кричать на вечах, что надобно биться против Москвы до последнего человека.

   Между тем в осажденном городе уже истощались запасы; наступал голод, а так как в нем искали убежища многие жители окрестных волостей, то от великой тесноты уже началась моровая язва. Тогда как в московском стане было довольство; не ограничиваясь сбором всевозможных запасов из ближайших областей, великий князь велел псковским купцам пригнать в свой стан большие обозы с пшеничной мукой, калачами, рыбой и с другими товарами и открыть здесь вольную торговлю.

   Смятения и споры отчаянных противников Москвы с ее сторонниками не утихали; однако последние уже решительно преобладали и находили дальнейшее сопротивление невозможным. При таких обстоятельствах главный воевода новгородский кормленый князь Василий Васильевич Шуйский торжественно на вече, 28 декабря, сложил с себя присягу Новгороду; а спустя два дня, беспрепятственно выехал в Московский стан и вступил в службу великого князя. 29-го Иван позвал новгородских послов к себе, лично подтвердил помянутые условия и отпустил их в город. Но едва владыка и послы вышли от него, как их нагнали бояре и объявили, что государь требует еще волостей и сел, "понеже великим князьям нельзя без того держать свое государство на отчине своей Великом Новгороде". По поводу этого требования послы еще несколько раз ездили в Новгород и возвращались в Московский стан. Новгородцы предлагали то пограничные с Литвой Великие Луки и Ржеву Пустую с волостями, то десять волостей владычних и монастырских; но великий князь не принимал их предложения. Когда же его попросили самому назначить, то он потребовал половину всех волостей владычних и монастырских и все волости Торжковские, кому бы они ни принадлежали, т.е. владыке, монастырям, боярам или другим новгородцам. Вече согласилось и на это; только просило отобрать половину земель у шести главных монастырей (Юрьевского, Благовещенского, Аркажа, Антоньева, Никольского в Неревском конце, Михайловского на Сковородке), а иные монастыри не трогать, ибо они бедны и мало имеют земель. Великий князь соизволил на эту просьбу, а когда по его приказу составили подробный список требуемых волостей, то он оказал милость владыке и не взял у него половины земель, а отобрал из них десять лучших волостей. Когда решен был вопрос о волостях, владыка с послами бил челом Ивану Васильевичу смиловаться над городом и облегчить осаду, в которой гибло много людей. Но великий князь не спешил исполнением этого челобитья и велел еще своим боярам говорить с посольством о ежегодной дани, которую оно предложило со всех волостей новгородских по полугривне или по семи денег с сохи. Московские бояре спросили, как велика новгородская соха и получили в ответ: "три обжи составляют соху; а обжа, когда один человек орет на одной лошади, кто орет на трех лошадях и сам третей, то выходит соха". Великий князь потребовал было по полугривне с обжи; однако потом смиловался и положил по полугривне с сохи "со всех волостей новгородских, также на Двине и в Заволочье, со всех, кто пашет землю, равно с ключников, старост и одерноватых". При сем по челобитью владыки он согласился не посылать собственных писцов и даныциков, от которых была бы тягота крестьянам, а положиться на веру и совесть новгородцев, которые сами соберут дань и отдадут, кому будет приказано.

   По окончании всех этих переговоров Иван Васильевич велел очистить для себя Ярославов двор и составить целовальную или присяжную запись для новгородцев. На ней подписался владыка и приложил свою печать, вместе с печатями от всех пяти концов. По этой записи приносили присягу великому князю те новгородские бояре, житьи и купцы, которые приезжали с челобитьем в стан на Паозерье. А 15 января пятеро московских бояр, ведших переговоры, отправлены в город, чтобы по той же целовальной грамоте привести к присяге весь Новгород. С сего дня вече уже перестало существовать; поэтому высшие классы, т.е. бояре, житьи и купцы, присягали на владычнем дворе; а по концам были посланы от великого князя его дети боярские, которые приводили к присяге черных людей. Потребовали также присяги от людей боярских и от вдовых боярынь, так как в Новгороде они пользовались значительными правами и распоряжались имуществом своих детей. Затем новгородские бояре, дети боярские и житьи били еще челом великому князю о принятии их в свою службу; на что, конечно, получили его соизволение, с обязательством доносить о всяком добре и лихе, замышляемом кем-либо из новгородцев на великого князя. Только 18 января Иван Васильевич разрешил скопившимся в городе крестьянам разойтись по своим волостям и селам, и только 29-го в четверг на масляной неделе он с братьями и боярами приехал в Новгород, чтобы отслушать обедню у св. Софьи; но опять воротился к себе на Паозерье; так как город заражен был моровою язвой. Еще около трех недель он оставался здесь, занимаясь устройством новгородских дел.

   На Ярославовом дворе вместо веча теперь помещены были два великокняжеских наместника, князь Иван Стрига-Оболенский с братом Ярославом; на Софийскую сторону великий князь также назначил двух бояр (Василия Китая и Ивана Зиновьева). Эти четыре наместника должны были теперь ведать управление и суд вместо прежних посадников и тысяцких. Затем, не стесняясь только что данным помилованьем покорившимся новгородцам, великий князь велел схватить еще несколько вожаков противной ему партии из числа бояр и житьих людей и отправить их в московское заточенье, а именья их отписать на себя. В числе схваченных находилась и знаменитая Марфа Борецкая с ее внуком Василием, сыном Федора Дурня, который умер в заключении в городе Муроме, приняв монашеское пострижение. Владыка Феофил богатыми "поминками" старался задобрить самодержавного теперь государя новгородской земли и несколько раз подносил ему золотые цепи, чары, ковши, серебряные кружки, кубки, миски, целые сотни кораблеников и прочие дорогие вещи. Наконец, 17 февраля Иван Васильевич выехал в обратный путь и 5 марта в четверг на пятой неделе великого поста прибыл в Москву. Еще прежде прислал он боярина Слыха к матери, сыну и митрополиту с известием, "что отчину свою Великий Новгород привел в свою волю и учинился на нем государем как и на Москве". Вслед за великим князем привезли из Новгорода и вечевой колокол, повесили его на Кремлевской площади на колокольню, и стал он звонить "на равне" с прочими колоколами.

   Печальную картину представлял Великий Новгород и вся его область после этого похода. Повсюду остались глубокие следы разорения и опустошения. Народу погибло гораздо более чем в первый поход; ибо тогда было теплое время и сельские жители укрывались в лесах; а теперь при зимних снегах и морозах укрыться было некуда, и множество людей погибло от меча, болезней, голода и холода.

   Несмотря на такое истощение сил, вольнолюбивые новгородцы не могли скоро помириться с потерей самобытности и с тяжким для них московским владычеством. Уже в следующем 1479 году доброхоты донесли великому князю, что Новгород тайно сносится с Казимиром Литовским, который готовится к войне с Москвой и поднимает на него хана Золотой Орды; около того же времени возникло неудовольствие между Иоанном и его братьями, так что время показалось очень удобное для новгородского восстания. Иоанн оценил важность минуты, и на этот раз, вопреки своей обычной медлительности и осторожности, 26 октября поспешил в Новгород только с одной тысячью военных людей, поручив сыну собирать большую рать и идти за собой. Несмотря на поставленные по пути заставы, долженствовавшие не пропускать в Новгород известий о походе великого князя, граждане узнали о нем; они немедленно подняли знамя восстания и принялись укреплять город; причем вновь избрали степенных посадника и тысяцкого, и возобновили свое вечевое устройство. Услыхав о том, великий князь остановился в Бронницах, и две недели ждал, пока подошла московская рать. Тогда он вновь осадил Новгород. На этот раз осада продолжалась недолго: внутри города пошли опять раздоры партий и постоянные измены; многие граждане уходили в стан к великому князю. Меж тем московские пушки, направляемые Аристотелем, громили стены; а внешняя помощь ниоткуда не являлась. Новгородцы опять попытались было вступить в переговоры через своего архиепископа и послали просить опасной грамоты. Но Иоанн отвечал: "я сам спас для невинных и государь вам; отворите ворота; когда войду в город, то невинных ничем не оскорблю". Отворили ворота. Архиепископ с духовенством и с крестами, выборные власти, бояре и весь народ вышли навстречу великому князю, пали ниц и просили прощения. Он взял благословение у владыки; сказал, что невинным приносит мир, и отправился помолиться у св. Софии. Затем остановился в доме нового посадника Ефима Медведева, и началась суровая расправа.

   Легкомысленно начав восстание, новгородцы не сообразили того, что в случае неудачи они лишаются и тех немногих льготных условий, на которых сдались Иоанну несколько месяцев тому назад. И действительно, великий князь после усмиренного восстания обошелся с ними уже как самодержавный государь со своими мятежными подданными. Во-первых, он велел схватить главных крамольников и подвергнуть их пытке. На этой пытке они оговорили архиепископа как участника мятежа. Тогда Феофил был взят под стражу и отослан в Москву, где заключен в Чудов монастырь; а великие владычные сокровища, состоявшие в золоте, серебре и драгоценных камнях, отобраны в казну государеву. На место Феофила был прислан потом из Москвы Сергий, посвященный в новгородского архиепископа из монахов Троицкой Лавры. Во-вторых, более сотни важнейших мятежников казнены; их имения также отобраны на государя.

   В-третьих, он теперь уже не считал обязательным для себя обещание не выводить новгородцев в Низовскую землю и широко воспользовался этим выводом, чтобы предупредить возможность будущих восстаний и окончательно сломить старую новгородскую гордыню. Так в том же году до тысячи семейств купеческих и детей боярских он разослал из Новгорода по Низовым городам, где раздал им поместья; до 7000 семейств черных людей также разместил по московским городам и посадам. На место же выселенных людей прислал из своих городов детей боярских и купцов. Затем в последующие годы подобные выводы и переселения возобновлялись несколько раз. Повод к ним подавали некоторые волнения, происходившие от притеснений московских наместников, причем сами новгородцы доносили на своих сограждан. В 1484 году по такому поводу были схвачены многие бояре, боярыни и житьи люди, и частью разосланы по городам, частью заключены в московские тюрьмы; а их села и имущества отобраны на государя. В это время была взята и та богатая боярыня-вдова Настасья, у которой когда-то Иоанн пировал на Городище. Еще прежде того были схвачены известные из предыдущих событий бояре и старые посадники Василий Казимир с братом своих Яковом Коробом и Лука Федоров. В 1488 году опять множество житьих людей переселено в Московскую землю по жалобе наместника (Якова Захаровича), будто новгородцы хотели его убить, и многие по этому обвинению были казнены. Дома и земли выселенцев раздавались переведенным на их место московским служилым и торговым людям. От таких перемещений изменился самый состав новгородского землевладельческого и торгового классов. Попав в среду низовского населения, выселенные новгородские семьи не долго сохраняли там свои привычки и свой дух и скоро слились с коренными жителями; а многочисленные московские колонисты в Новгороде и его областях принесли сюда свои понятия и обычаи: они способствовали здесь забвению старых новгородских порядков, служили важной опорой властям для водворения московского самодержавия и помогли постепенному внутреннему объединению Новгородской земли с Московской. Все эти обоюдные переселения жителей, конечно, сопровождались разорением их хозяйств и вообще огромными экономическими потерями. Дорого обошлось древней Руси это объединение Новгорода с Москвой*.

   ______________________

   * Летописи Псковская, Софийская, Воскресенская, Никоновская, Татищев. О Новогородском мятеже 1480 года и последующих затем переселениях подробнее других сообщает Татищев (Чтен.Об. И. и Др. 1847 г. N 4). О сокровищах архиепископа Феофила, увезенных в Москву будто бы на трех стаасъозах, говорит Длугош. Historiae Polonicae. II. 588. За ним повторяет то же Герберштейн. Rer. Moscov. Commentarii. О судьбе Марфы Посадницы архим. Досифей, не указывая источника, замечает следующее: она "отвезена с семейством в Нижний Новгород, с пострижением в монахини наименована Марфиею и заключена в тамошний девичий монастырь". (Опис. Соловец. мои. 60). По книге Поместного Приказа Илья Квашнин был первым владельцем бывших Марфеиных деревень, отписанных на государя в 1478 году". (Карамз. к т. VI прим. 600).

   ______________________

  

   Так прекратились самобытность и народоправление Великого Новгорода, продолжавшееся на глазах истории более четырех веков с половиной (считая со времени Ярослава I). Подобно республикам древнего мира и средневековым западноевропейским, сие народоправление прошло все ступени развития, и, пережив эпоху своего процветания, достигло периода упадка и разложения. В этом периоде особенно выступило наружу несоответствие его вечевого устройства с огромной территорией и с ее внешней обороной. Неизмеримые пространства его земли, удаленные на север и восток, представлялись почти недоступными великим князьям Южной Руси; отношения изменились с развитием соседней Новгороду Суздальско-Московской государственности. Теперь, когда древняя Русь почти собралась около двух средоточий, Москвы и Литвы, Новгороду пришлось выбирать между ними; ибо он был слишком слаб для того, чтобы сохранить свое отдельное существование между такими сильными соседями. Он попытался было противопоставить Москве государя Литовского, наследника южнорусских князей, но безуспешно. При разнородности и малой сплоченности своих земель, только такие личности, как Ольгерд и Витовт, могли вести удачную борьбу с возникавшей Московской государственностью, опиравшейся на большую часть могучего Великорусского племени. Казимиру IVтакая борьба была не под силу, несмотря на то. что он стоял во главе не только Литвы и Западной Руси, но и Польши. Предоставленные собственным средствам, новгородцы могли только дорого продать свою политическую самобытность; но тут, как мы видели, обнаружился у них полный упадок военных доблестей и гражданского чувства вместе с отсутствием единодушия и правительственной безурядицей. Его вечевое устройство так и не выработало строго определенных, устойчивых форм. Притом же, как бы ни был различен политический строй Новгорода и Москвы, все же эти две части Великорусского племени имели так много общего, что неудержимо тянули друг к другу.

   Объясняя причины сравнительно легкой победы, которая в сем случае досталась Москве, и становясь на сторону ее великой объединительной задачи, история однако не может отказать в своем сочувствии многим сторонам новгородской самобытной старины, а также тем страданиям и великим жертвам, с которыми сопряжено было выполнение этой задачи.

   Не решаясь выступить открытой войной против Москвы на помощь Новгороду, Казимир IV старался возбудить против нее хана Золотой Орды Ахмата, который был сыном известного Кучук Магомета. Старания польско-литовского короля не остались бесплодными в обоих случаях новгородско-московского столкновения; но оба раза хан приходил слишком поздно, т.е. когда Иоанн успевал покончить с новгородцами, и эти нашествия повели только к уничтожению остававшейся дотоле тени татарского ига. Уже при Василии Темном прекратились поездки великого князя Московского в Золотую Орду, служившие главным выражением его зависимости. Иван III, заняв престол, ни разу не посетил Орды. Однако даннические отношения, по-видимому, продолжались, хотя и в незначительной степени. Великий князь все еще собирал установленные взносы на ордынские выходы; но посылал в Орду, очевидно, небольшую часть прежних выходов, в виде скорее подарков, чем дани, и делал это не постоянно, а тогда, когда по обстоятельствам нужно было отклонить татар от больших вторжений. Так во время первого новгородского похода, несмотря на посольство от Казимира IV, Ахмат медлил и собрался на Московскую Русь только летом 1472 года. Иоанн двинул к берегам Оки многочисленные войска, и хан ушел назад; татары однако имели время разорить и сжечь Алексин, причем погибла большая часть его жителей. После того видим взаимный обмен посольствами между ханом и великим князем; вероятно, последний успел на время помириться с Ахматом и задобрить его поминками.

   Если верить некоторым известиям, то на решимость Ивана III уничтожить самую тень татарской зависимости, т.е. платеж дани, более всего повлияла его супруга Софья. Гордую византийскую царевну оскорбляли эти даннические отношения к варварам - магометанам, и она постоянно внушала мужу намерение с ними покончить. Особенно оскорбляли ее унизительные обряды, с которыми старые великие князья встречали ханского посла. Иностранные писатели говорят, будто бы великий князь должен был при этом стоя приветствовать татарина, сидевшего на лошади, подавать ему кубок с кумысом, кланяться басме или ханскому изображению и на коленях слушать чтение его грамоты. Если и существовали когда такие обряды, то, конечно, во времена самого жестокого татарского гнета, а не во второй половине XV века. В Московском кремле было татарское подворье, где останавливались послы и постоянно жили татары, надзиравшие за всем происходившим в Москве. Софья, с помощью богатых подарков, упросила ханшу отдать ей этот дом, под предлогом, что она имела какое-то видение и дала обет построить на том месте храм; а татарам обещала отвести другой дом. Таким образом, татарское подворье было сломано, на его месте выстроен потом храм Николы Гостунского; но другого дома татары не получили. По ее же внушению Иоанн, чтобы избежать помянутых унизительных обрядов, обыкновенно сказывался больным, когда приходили ханские послы. А, наконец, когда прибыло посольство с угрозами за то, что Иоанн сам не едет в Орду и дани не присылает, то он будто бы взял из рук посла басму и бросил ее на землю, грамоту ханскую разорвал и плюнул на нее; все посольство велел избить, а оставил только одного, которого отправил назад с подобающим ответом. Но характер и вообще образ действий великого князя, насколько они известны, мало соответствуют подобным рассказам. Кроме внушений Софьи, на решимость Иоанна прекратить даннические отношения к Золотой Орде, по всем признакам, повлияло и общественное мнение московского населения: ненависть к татарскому ярму, сознание его унизительности и презрение к варварам-мусульманам, которых православные люди называли "поганью", все более и более выступали наружу по мере внешних успехов и политического усиления Московского государства. Иван Васильевич не только не опережал в этом случае общественные стремления, а напротив должен был почти бороться с нетерпением значительной части своего народа.

   Когда совершалось покорение Новгорода, Казимир IV, опять не оказавший ему прямой помощи, снова принялся подстрекать Ахмата, обещая соединиться с ним и идти вместе на Москву. Но союзники вновь пропустили удобное время. Новгородское восстание и ссора Иоанна с братьями еще раз представили благоприятный момент для нападения на Москву. Но, по-видимому, Московская политика и богатые подарки, раздаваемые в Орде нашими посланцами, настолько замедлили сборы хана в поход, что Иоанн успел уладить внутренние затруднения и двинуть многочисленные рати навстречу Татарам. Мало того, он воспользовался родовой враждой крымского Менгли Гирея к Золотоордынским ханам и заключил с ним тесный союз против Ахмата и Казимира.

   В июле 1480 года Иван Васильевич лично отправился в Коломну к войску, между тем как сын его Иван Молодой с другим войском стоял под Серпуховым, а брат Андрей Меньшой в Тарусе. Видя, что главные переправы на Оке защищены Московскими полками, хан направился к западу, и через литовские владения приблизился к реке Угре, составлявшей границу Московской земли. Великий князь вовремя узнал об этом движении; по его приказу сын и брат успели придти к Угре прежде татар и также занять здесь главные броды и переправы. Татары в течение нескольких дней возобновляли попытки перейти реку; Москвитяне стрелами и пищалями отбивали их от берега.

   Меж тем великий князь из Коломны поехал в Москву, которая готовилась к осаде на случай вторжения татар. Во главе населения оставались здесь мать великого князя, не задолго перед тем постригшаяся в инокини под именем Марфы, двоюродный дядя Михаил Андреевич Верейский, митрополит Геронтий, духовный отец Иоанна Вассиан, архиепископ Ростовский и наместник великокняжий Иван Юрьевич Патрикеев; а супругу Софью он заранее отправил со своей казной и многочисленной свитой на Белоозеро, давши приказ везти ее далее к морю-океану, если Москва будет взята Татарами. Народ был недоволен этим бегством Софьи и тем более, что ее вооруженная свита, где проходила, там разоряла жителей пуще татар, если верить летописцу. Когда Иван подъехал к столице, жители посадов перебирались в город, обрекая их на сожжение, как это обыкновенно делалось в случае осады. Увидав великого князя, покинувшего войско, народ начал громко роптать; а некоторые кричали ему в глаза: "когда, государь, ты княжишь над нами в мирное, тихое время, тогда много нас в безлепице продаешь (т.е. за малые проступки взыскиваешь тяжкие пени); а ныне, разгневив царя отказом в дани, выдаешь нас ему и Татарам". В городе встретили его митрополит и архиепископ Вассиан. Последний сурово обошелся со своим государем и духовным сыном, и смело обличал его в робости и боязни смерти, называя "бегуном". Вообще в эту критическую пору народное негодование против великого князя за недостаток воинского мужества выразилось с такой силой, что он не отважился остаться в своих Кремлевских палатах, а поселился в подгородном Красном сельце. Летопись главную вину его робости относит внушениям двух советников, бояр Ощеры и Мамона, которые более помышляли о спасении своих великих богатств, своих жен и детей, нежели об отечестве. Они приводили ему примеры прадеда его Димитрия Донского, который бежал перед Тохтамышем в Кострому, и отца Василия Темного, отважившегося на битву с Татарами под Суздалем и попавшего в плен. Опасаясь за сына, великий князь посылал ему грамоты с приказом приехать в Москву; но Иван Молодой напротив горел желанием сразиться с врагами, и предпочел лучше подвергнуться отцовской опале, чем бросить войско. Руководителем молодого князя был тогда опытный воевода Даниил Холмский; Иван Васильевич велел ему силой схватить сына и привезти в Москву; Даниил не решился буквально исполнить такой приказ, а только посоветовал Ивану Молодому уехать; но получил в ответ: "лучше мне здесь умереть, нежели уехать к отцу".

   Великий князь уступил напору общественного мнения и увещаниям высшего духовенства; после двухнедельного пребывания в Красном сельце, он уехал к войску; но вместо берегов Угры остановился в некотором отдалении от нее, в селе Кременце. Отсюда он послал к Ахмату некоего Товаркова с челобитьем и с дарами, смиренно прося: "отступить прочь и улусу своего не воевать". Хан сначала потребовал, чтобы великий князь по обычаю отцов сам приехал к нему; потом приказывал ему прислать сына или брата; наконец соглашался на присылку только боярина Никифора Басенкова, который бывал прежде в Орде, возил туда подарки и пользовался там приязнью. Однако великий князь не послал и Басенкова. Узнав о его переговорах с ханом, пылкий Вассиан Ростовский прислал Ивану обширное увещательное послание. Архиепископ красноречиво убеждал его крепко стать на брань противу "окаянному оному, мысленному волку поганому и бесерменину Ахмату"; напоминал ему примеры мужества древних русских князей и главным образом его прародителя Димитрия, бившегося на Дону впереди, не щадя своего живота "ради избавления христианского"; приводил примеры библейские. Но великий князь оставался глух к этим увещаниям; по-прежнему более слушал советы богатых и тучных сребролюбцев (Ощеры и Мамона), нежели храбрых воевод, и уклонялся от решительной битвы, не выказывая никакой охоты на сей раз подражать Димитрию Донскому. Вероятно, он рассчитывал, что выжидательное положение в конце концов расстроит неприятеля; а может быть, ждал вестей о том, что сделает его союзник Менгли-Гирей.

   Ахмат со своей стороны также не обнаруживал большой отваги в виду многочисленных и хорошо вооруженных Московских полков и не спешил решительным нападением. Он похвалялся, что ждет, когда замерзнут реки; тогда ему открыты будут все пути на Москву. Но в действительности он поджидал на соединение к себе Казимира Литовского, как некогда Мамай ждал на Дону Казимирова отца Ягайла. Однако и на сей раз тщетно было ожидание, хотя и по другой причине. Менгли-Гирей в это самое время напал на Киево-Волынскую Русь, и тем отвлек силы Казимира на юг. Была уже глубокая осень, наступили морозы. 29 октября река Угра стала; пути через нее были открыты. Рать Иоанна в это время усилилась еще прибытием его братьев Андрея Большого и Бориса с их полками; братья, бывшие дотоле с ним в ссоре, помирились стараниями их матери, старицы Марфы. Однако великий князь дал приказ войску от берегов Угры идти к нему в Кременец; не довольствуясь этим отступлением, он двинул рать еще далее к Боровску, обещая сразиться с Татарами на полях Боровских. Но и хан Ахмат со своей стороны не думал воспользоваться ни свободными путями, ни отступлением. Может быть, его смущали с одной стороны примирение Ивана с братьями, а с другой - обманутая надежда на Казимира и вести о предприятиях его врага Менгли-Гирея. Между тем, плохо одетые Татары стали сильно терпеть от лютых морозов и метелей. Постояв до 11 ноября, хан, наконец, покинул берега Угры и ушел назад. Таким образом, обе неприятельские рати, после долгого стояния друг против друга, разошлись без битвы. Хотя и недовольное поведением великого князя, Московское население однако торжественно приветствовало его возвращение, понимая, что вопрос о Татарском иге теперь решен навсегда. Последующие затем события как бы оправдали излишнюю осторожность Иоанна, обратив ее в предусмотрительность. Ибо Золотая Орда, успевшая еще раз выставить большие силы, сама победа над которыми на берегах Угры стоила бы нам очень дорого, эта Орда вскоре была уничтожена самими Татарами, без всяких жертв с русской стороны.

   Возвращаясь в степи, Ахмат, в отместку Казимиру за его бездеятельность, пограбил Литовские владения, и, обремененный большой добычей, остановился для зимовки на устьях Донца. Но литовская добыча возбудила жадность в хане Шибанской орды Иваке; последний соединился с несколькими Ногайскими мурзами, внезапно напал на Ахмата и убил его. Сам же Иваке прислал к Ивану посла с этим известием; за что получил от него дары. Последний удар Золотой Орде нанес союзник Иоанна Менгли-Гирей, смертельную вражду с которым продолжали сыновья Ахмата. Крымский хан однажды напал на Саранскую Орду и окончательно ее разорил. Золотоордынский хан Шиг-Ахмет, один из Ахматовых сыновей, искал убежища у Ногаев, потом у Турецкого султана, наконец, отправился к прежнему своему союзнику польскому королю; но последний заключил его под стражу, чтобы пугать им своего беспокойного соседа Менгли-Гирея. Ближайшим наследником Золотой Орды или Сарайской Орды сделалось царство Астраханское, дотоле одно из мелких вассальных ханств Батыева юрта*.

   ______________________

   * Летописи Софийская, Воскресен. Никонов. Степенная. Татищев (в Чтен. Об. И. и Др 1847. N 4). Архангельский летописец. Из иноземных писателей Герберштейн, Длутош и Кромер. Кроме того, дела Крымские и Ногайские в Москов. Архиве Мин. Иностр. Дел. Есть еще известие, будто главной причиной, заставившей хана Ахмата поспешно уйти назад от берегов Угры, было следующее обстоятельство: Иван Васильевич заблаговременно отправил на Золотую Орду отряд воинов под начальством московского воеводы князя Ноздреватого и служилого татарского царевича Нордоулата (брат Менгли-Гирея); они напали на беззащитный Сарай, где оставались только старики, женщины и дети, и совершенно его разгромили; весть о том и смутила хана Ахмата. Карамзин принял это известие за правду. Но Соловьев справедливо отверг его как недостоверное (Т. V. Прим. 123), указав на его мутный источник: оно приводится в Скифской истории - Лызлова (М. 1787. Стр. 71) и в Истории оКазанском царстве - неизвестного сочинителя (Спб. 1791. Стр. 38), Ахмат не думал бежать с Угры; а напротив, пошел оттуда после Ивана Васильевича и занялся грабежом Литовской украйны; после чего направился на Дон, а не на Волгу. О хане Ивакеили Бреиме (Ибрагиме) см. Сборн. Рус. Ист. Общ. XLI. 80 - 87 и 198 - 199. Он кочевал на Тюмени в Шибанских улусах.

Нарбут сообщает, что басмою назывался оттиск ханской ступни на воске, который возился в богато украшенном ящике на особом роскошно убранном верблюде, окруженном ханскими уланами. (Dz. nar. Lit. VIII. Dodatek XI). Если от того же слова происходит "башмак", то это сообщение вероятно. Унизительные обряды приема ханских послов в Москве современник Ивана III Длугош описывает таким образом (Lib. XIII): "Князь пеший встречает приезжающих в его резиденцию послов татарскаго хана, даже незнатных, приходящих за данью или по другой надобности; подает им сосуд с кобыльим молоком и капли его, падающие на гриву коня, слизывает губами. Татарину, читающему ханское письмо в русском переводе, он подстилает под ноги наилучшую шубу, подбитую соболями, и сам со всеми младшими князьями, боярами и ближними своими должен на коленах слушать чтение". Описание едва ли не преувеличенное и относящееся к прежним временам ига. Несколько позднейший, сравнительно с Длугошем, источник, Литвин Михал