Иловайский Дмитрий Иванович - История России. Том 2. Московско-Литовский период или собиратели Руси

з степи заставляла русских и татарских купцов не иначе отваживаться на это долгое путешествие, как присоединяясь к свите какого-нибудь знатного посольства. Некоторые сведения об этом пути сообщает нам венецианец Амвросий Контарини, который в семидесятых годах XV века ездил послом от Венецианской республики к персидскому шаху Узун-Гассану для заключения союза против Оттоманских турок, в видах спасения от них Кафы и вообще итальянских колоний в Крыму. Но на обратном пути из Персии Контарини узнал, что Кафа уже взята турками. Тогда он не поехал Черным морем на Крым; а из Грузии направился в Шемаху и Дербент, откуда Каспийским морем прибыл в Астрахань, намереваясь воротиться в отечество через Россию и Польшу. В то время из Персии возвращался посол великого князя Ивана III в сопровождении персидского посла. Контарини присоединился к свите московского посла, которого он называет Марко Росси. В Астрахани все они дождались случая, когда могли отправиться в Москву вместе с татарским посольством и купеческим караваном. "Ежегодно государь Цитраканский, именуемый Касимом, - пишет Контарини, - отправляет посла своего к Великому князю не столько для дел, сколько для получения подарков. Этому послу обыкновенно сопутствует целый караван татарских купцов с Джедскими тканями, шелком и другими товарами, которые они променивают на меха, седла, мечи и иные необходимые для них вещи". Караван, с которым путешествовал венецианец, состоял из 300 человек русских и татар; последние имели при себе более 200 заводных лошадей для прокормления своего на пути и для продажи в России. На сей раз путешествие вдоль берегов нижней Волги было особенно опасно по той причине, что Касим-хан находился в войне с своим дядею, ханом Золотой Орды. Переправясь на правый берег Волги, пройдя узкое место между этой рекой и Доном и вступив в широкое степное пространство, караван уже менее опасался татарских хищников.

   С большими лишениями и трудностями путники достигли Рязанской земли, где могли вздохнуть свободнее. Они миновали Переяславль Рязанский, Коломну и наконец прибыли в Москву.

   Кроме восточных купцов, в этот город, по замечанию Контарини, зимою съезжается много купцов из Германии и Польши для покупки мехов. Он говорил о чрезвычайной дешевизне в Москве хлеба, мяса, кур, гусей, зайцев, рыбы и других съестных припасов. Особенно любопытным показался ему зимний рынок, который устраивался на льду Москвы-реки, где между разными сельскими произведениями, привозимыми из окрестной области, бросалось в глаза огромное количество битых, замороженных свиней и рогатого скота. На том же льду происходили конские беги и другие увеселения; но в этих игрищах участники нередко ломают себе шеи (конечно, речь идет о кулачных боях). Москвитяне, мужчины и женщины, по замечанию того же путешественника, вообще красивы, но грубы и невежественны. Ему понравился также местный напиток, приготовляемый из хмеля и меду; жители к нему очень пристрастны. Об их нравах он говорил: "Утро до полудня проводят они на рынке; а потом отправляются в харчевню есть и пить, так что вечером никакой уже услуги ожидать от них нельзя". Конечно, подобные фразы отзываются слишком поверхностным наблюдением и относятся к его случайной прислуге. Вообще же из записок венецианского путешественника можно заключить, что коренной русский народ представляется ему даровитым, крепким племенем и что Москва уже тогда отличалась своим торговым, промышленным характером. По его же словам, она сбывала татарским народам седла и оружие собственного изделия. А известия иных источников о так наз. "суконниках" или Московской суконной сотне указывают на издавна существовавшую здесь выделку шерстяных тканей.

   Другим торговым средоточием Северной Руси оставался в те времена Великий Новгород.

   Важное значение сего последнего в русской внешней торговле основывалось на его посредничестве между Восточной Европой и Западной, преимущественно на его торговых связях с знаменитым Ганзейским Союзом. С XIII века, т.е. с самого своего возникновения, немецкая Ганза имела здесь одну из главных своих контор. Это было время деятельного распространения немецкой колонизации на Славяно-Балтийском поморье и замечательного развития немецкой торговли во всех Прибалтийских странах. В самом городе Визби на острове Готланде немецкие колонисты и торговцы приобрели положение, преобладающее над туземным или скандинавским элементом. А потом и в Новгороде Великом немцы не только распространили и упрочили свой торговый двор, но и захватили в свои руки соседний двор Готский или Варяжский: около половины XIV века этот двор ратманы Визби отдали внаймы Ганзе, и с того времени он постоянно оставался во владении немцев. Оба двора они соединили общею оградою; кроме того, купили у новгородцев еще несколько кусков соседней земли и также застроили ее своими зданиями, где останавливалась часть немецких гостей, не помещавшихся внутри двора. Высшее управление новгородско-немецким двором сосредоточивалось в Любеке, который был главою Ганзейского союза; кроме того, сей двор получил свой особый устав или так наз. скру. По этой скре, немецкие гости не имели права постоянного пребывания в Новгороде, а разделялись на зимних и летних, кроме того, на сухопутных и морских (смотря по тому, каким путем прибыли в Новгород). Скра определяет взаимные отношения хозяев товара, их приказчиков и прислуги, определяет количество товара, которое мог привести один купец (не более как на 1000 марок). Для заведования двором (и храмом св. Петра) назначался особый старшина или ольдерман. Торговля двора с русскими обставлена разными ограничениями, основанными на началах недоверия; например, запрещалось немцу торговать с русским в кредит, вступать с ним в компанию, брать его товар на комиссию или для доставки в какой-нибудь немецкий город. Внутри двора гости обязаны были соблюдать тишину и порядок, и держать по очереди стражу. Ольдерман двора был облечен такою властию, что мог его обитателя, совершившего важное преступление, даже наказывать смертию. Против местного населения принимались все меры предосторожности; так что, окруженный высоким забором, охраняемый постоянно стражею, а ночью, кроме того, спущенными с цепи собаками, немецкий двор в Новгороде походил на укрепленный лагерь или маленькую крепостцу посреди неприятелей.

   В этой торговле новгородцев с ганзейцами немало было жалоб с той и другой стороны на недобросовестность, порчу и подделку товаров. Например, главный предмет привоза составляли сукна, фландрские, английские, немецкие и польские; особенно в моде были цветные сукна ипские (собственно ипрские) разных сортов; ганзейцы иногда привозили не настоящие сорта, а поддельные под них, или в кусок закладывали сукно другого, худшего, качества и даже другого цвета, или кусок оказывался слишком короток. Вина, преимущественно красные, составляли другую важную статью немецкого привоза; новгородцы жаловались также на случавшиеся подделки вина и разбавку его водою; жаловались еще, что мешки с привозною солью не имели иногда узаконенного веса, серебряные слитки внутри заключали фальшивое серебро и пр. С своей стороны ганзейцы поднимали жалобы на покупаемый ими в Новгороде воск, к которому иногда подмешивались сало, смола, мука, песок и тому подобные вещества, а также на подделку мехов и кож под высшие сорта и пр. Иногда с той или с другой стороны происходили разные обиды, драки, грабежи и даже убийства, доводившие до открытого разрыва Новгород (и Псков) с Ганзейскими городами, т.е. до ареста гостей и временного прекращения торговых сношений. Такой перерыв обыкновенно кончался составлением новых договорных грамот и новою обоюдною присягою на их сохранении. В подобных случаях роль миротворца нередко принимал на себя новгородский владыка; оба архиепископа Евфимия, I-й и II-й, более других стяжали себе между немцами известность их покровителей и защитников. Нужно заметить, что владыки новгородские, надзирая за торговыми весами и мерами и сбывая немцам сырые произведения своих волостей, получали значительную выгоду от этой торговли, и казна их была богата немецкими сукнами и золотыми монетами.

   Кроме Новгорода, в торговле с Ганзою, и преимущественно с ближайшими ее членами, с Ливонскими городами Ригой, Дерптом, Ревелем и пр., деятельное участие принимали Псков, Смоленск, Витебск и Полоцк. Вообще торговля Северо-Западной России с немцами имела значительные размеры и велась в течение нескольких столетий. Казалось бы, эта торговля могла служить широким проводником европейской образованности в древнюю Русь и отразиться на многих сторонах ее жизни. В действительности ее влияние на наше развитие было довольно слабое. Немецкие купцы хлопотали только о наживе и старались захватить в свои руки всю внешнюю торговлю Северо-Западной России с Европою. Действуя сильным организованным союзом против разъединенных русских городов, они легко достигали своих целей. Они недружелюбно относились к поездкам самих русских купцов за море и старались им препятствовать. Это обстоятельство было одною из причин, почему Новгород не развил своего собственного торгового флота.

   С своей стороны и новгородцы, чувствуя эгоистичные стремления немцев, относились к ним недоверчиво; позволяя им вести только оптовую торговлю и устраняя от розничной, они поддерживали то отчуждение, в котором находились немецкие гости посреди туземного населения. Наконец, старание немцев при всяком удобном случае действовать подкупом на местные власти и боярство Великого Новгорода имело свою долю неблагоприятного влияния на политические нравы этой общипы. Культурное же влияние немецкое в Новгороде, конечно, отразилось на домашней утвари, каменных постройках, на торговых приемах, на орудиях веса и меры, т.е. на монетной системе, и т.п.*

   ______________________

   * Источники: летописи, акты и грамоты, преимущественно договорные. "Русско-Ливонские акты". Спб. 1868. Пособия: Аристова "Промышленность древней Руси". Спб. 1866. Бережкова "О торговле Руси с Ганзою до конца XV века". Спб. 1978. См. также на это сочинение рецензию проф. Никитского. Спб. 1880 г. Важнейшие сочинения и издания материалов для истории этой торговли см. в 59 примеч. ко второй части моей Истории России. Для знакомства с Ганзейским двором в Новгороде и его отношениями к туземцам любопытные подробности представляет дело об убийстве Немцами новгородского человека в ночной драке, которая случилась в ноябре 1331 года. Немцы уладили дело помощью подкупов. Отчет об этом случае на старом нижненемецком наречии сохранился в Римском архиве. Он издан у Бунге Liv.-Esth.-Kurland. Urkundenbuch VI. N 3077 и Русско-Ливонских актах. N LXXV. Русский перевод этого отчета Чумиковым в Чт. О. И. и Д. 1893.1. смесь. (В этом отчете или донесении упоминается о 300 золотых поясах). Далее любопытна для отношений немецких гостей в Северо-Западной Руси грамота Рижан к Витебскому князю Михаилу Константиновичу, написанная около 1300 года. В ней рижские ратманы перечисляют разные обиды гостям и лишние поборы с них, понесенные от князя Михаила. (Известия Акад. Н. X. 633 - 636). Никитского "Отношения Новгородского владыки к немецкому купечеству по новым данным". (Ж. М. Н. Пр. 1883. Июль). Его же "Очерки экономической жизни Вел. Новгорода" в Чт. О. И. и Д. 1893.1 и II. (Тут особенно о Немецком дворе и Ганзейской торговле. Заметки его о влиянии немецкой культуры на Новгород на стр. 298). Записки Контарини с переводом Семенова на русский язык изданы в "Библиотеке иностранных писателей о России". Т. I. Спб. 1836.

   ______________________

  

   Относительно веса и меры, употребляемых в русской торговле, укажем на следующие единицы. Самою употребительною единицею веса на Руси издревле был пуд, который заключал в себе приблизительно сорок гривен, (Гривна впоследствии стала называться немецким словом фунт.) Впрочем, в торговле по разным областям различались "большой пуд" и просто пуд, гривна и "гривенка". Высшею единицею веса был берковец, заключавший в себе десять пудов. Упоминаются еще контаръ, приблизительно два с половиною пуда, безмен, в Западной России составлявший около 10 фунтов, и капь - приблизительно четыре пуда, например, "капь воску".

   Наиболее употребительною единицею меры в данную эпоху была зобня или зобница; она составляла "осьмину" или осьмую часть "бочки" (иначе "кади" или "окова"). Атак наз. четверть составляла четвертую часть бочки, следовательно, равнялась двум зобницам; другим названием четверти по-видимому была коровья. Ползобницы называлась "кадка", а полкадки "четвертка" (т.е. четвертая часть зобницы). Для сыпучих тел упоминается еще в Северной России пузо, например пузо ржи, соли и т.п.

   Хотя меха по-прежнему продолжали служить средством для купли и заработной платы, однако развитие русской торговли вело за собою и развитие монетной системы. В этот период крупною единицею звонкой монеты выступает серебряный рубль. Как и самое название его показывает, он произошел из серебряного слитка или из прежней гривны, разрубленной пополам; следовательно, первоначально он составлял полгривны и представлял кусок серебра весом приблизительно в 24 золотника. Впрочем, вес его разнообразился по времени и различным областям. В свою очередь, рубль, рассеченный вдоль, давал две полтины. Мелкая или разменная серебряная монета получила татарское название деньга; а потом слово "деньги" сделалось общим названием для всех монет. Другое, заимствованное у татар название, было алтын, которое означало впрочем не столько монету, сколько известный денежный счет; он собственно равнялся трем деньгам. Обыкновенно сто серебряных денег должно было по ценности составлять один рубль. Но по недобросовестности серебреников (приготовлявших монету) или по другим обстоятельствам, она делалась иногда очень легковесною; так что в Москве в XV веке на рубль приходилось 200 и более денежек. Вот почему "новогородки" (т.е. новгородские серебряные деньги) в конце этого периода стоили вдвое более "московок". Медная разменная монета называлась вообще пуло.

   Каждое самостоятельное княжение било свою разменную монету, серебряную и медную. В значительном количестве дошедшие до нас деньги этого времени обыкновенно представляют маленькие, тонкие, неправильные кружки и овалы с грубо оттиснутыми надписями и весьма различными изображениями. Деньги московские, наиболее распространенные, имеем начиная с великого князя Ивана II Ивановича. На них оттиснуты изображения вооруженных людей пеших и конных, драконов, грифонов, животных, птиц и пр. На этих московских монетах находим надписи с обозначением имени великого князя, иногда с прибавлением "всея Руси", иногда еще слова "деньга московская" (или "пуло московское"). Кроме того, на многих серебряных деньгах встречаются еще изображение татарской тамги и арабская надпись с именем золотоордынского хана; такие надписи делались, вероятно, по требованию ханов в знак даннических отношений. Они попадаются особенно часто во время Тохтамыша на монетах Димитрия Ивановича и Василия Дмитриевича, но потом эти арабско-татарские надписи постепенно исчезают. Деньги и пулы князей Рязанских и Тверских, подобно Московским, также имеют различные изображения и надписи с именами князей.

   Что касается до Новгорода Великого и Пскова, то от них за время самобытности дошло до нас немало серебряных слитков или рублей, но довольно незначительное количество денег и пул. Дело в том, что в эти города, благодаря постоянной внешней торговле, в большом количестве приливала монета иностранная, как серебряная, так и золотая, каковы шведские артиги, любские шилинги, немецкие серебряные марки, золотые корабленики (английские, с изображением корабля) и золотые угорские. При посещении Новгорода Иваном III в 1475 году владыка и бояре подносили ему в подарок по сотне и по нескольку сот золотых кораблеников; из чего видно, в каком количестве накоплялись они в сундуках новгородских богачей.

   Различные изображения на русских деньгах и пулах, надобно полагать, суть не что иное как печати; в древней Руси не только князья имели каждый особое изображение на своей печати, но также бояре, лица духовные и лица незнатные. Эти печати в большом количестве дошли до нас, привешенные к грамотам и актам того времени, иногда металлические (серебряные и особенно свинцовые), но большею частию восковые. Князья, подобно епископам, иногда для печати употребляли изображение святого их имени, а иногда помянутые выше различные фигуры людей и животных. Между прочим, во время Василия Темного на московских монетах и печатях чаще стало появляться изображение всадника, поражающего копьем змия. Этот всадник с копьем почитается за Георгия Победоносца и вместе с тем за герб великого княжения Московского. Тогда как всадник с поднятым мечом по преимуществу усвоивается гербу великого княжения Литовского. Гербом Новгорода и Пскова, судя по монетам и печатям при грамотах, служило изображение бегущего в поле барса*.

   ______________________

   * Шодуара Apercu sur ler monnaies et sur les moggaies etrangeres, gui ont eu cours en Russie. 1836. Черткова "Описание древних Русских монет". М. 1834, и три "Прибавления". Сахарова "Летопись русской нумизматики". Спб. 1842. Кн. Гагарина "О подделке русских монет" в Записк. Археолого-Нумизм. Общества. Т. I. 1849. Кн. Долгорукова "Описание неизданных русских монет". Зап. Археолого-Нумизм. Общ. Т. III. Заблоцкого "О ценностях в древней Руси". Спб. 1854. Его же "Что такое выражение: рубль, рубль Московский, рубль Новогородский?" Ж. М. Н. Пр. 1857. N 7. П.С. Савельева "Монеты Джучидские, Джагатайские и пр.". Записки Археолог. Общ. Т. XII. 1865. (Здесь о "русско-татарских монетах" на стр. 139 - 150). Д.Н. Прозоровского "Монета и вес в России до конца XVIII столетия". Зап. Археол. Общ. Т. XII. Разбор этого сочинения А.Ф. Бычковым в отчете о 9-м присуждении наград гр. Уварова. Спб. 1867. Солнцева "Деньга и пулы древней Руси". М. 1860. Его же "Нумизматические исследования Славянских монет". М. 1865 - 66. Проф. Мрочек-Дроздовского "Опыт исследования по вопросу о деньгах Русской правды". М. 1881.

Изображения на печатях XIV и XV вв. см. в особенности в Собр. Гос. Гр. и Дог. Как и пособия: Иванова "Сборник снимков с древних печатей в Моск. Архиве Минист. Юстиции". М. 1858. "Снимки древних русских печатей государственных, царских, областных, городских и пр.". Издание Комиссии при Моск. Архиве Мин. Иностр. Дел. Вып. 1-й М. 1882. Вместе с историей титула Московск. государей проф. Загоскин рассматривает историю Герба Московск. Государей ("История права Москов. государства". Т. I. Казань. 1877. Внутрен. история права. Гл. 2-я. Там и указание на литературу предмета).

   ______________________

  

  

   Из всех сторон древней русской гражданственности в тяжкую эпоху татарского ига наибольшую твердость и устойчивость оказала Православная церковь, верно хранившая главные уставы и предания прежних времен. Число русских епархий умножилось (до восемнадцати) как вследствие некоторых разделений, так и вследствие распространения самого христианства; являются новые епархии: Холмская, Луцкая, Тверская, Коломенская, Саранская, Пермская и некоторые другие. Постепенное политическое распадение Руси на Северо-Восточную или Московскую и Юго-Западную или Литовскую, как известно, сопровождалось со стороны последней рядом попыток к разделению русской митрополии также на две отдельные кафедры, и эти попытки наконец увенчались успехом. Относительно самих митрополитов совершается важная перемена: с переселением их из Киева во Владимир и Москву, вместо греков или южных славян, чаще и чаще восходят на митрополичью кафедру иерархи из природных русских. На епархиальных или епископских кафедрах греки встречаются уже довольно редко. Такая перемена немало способствовала тому, что православие все более и более входило в плоть и кровь русского народа и получало характер церкви вполне национальной. А в конце этого периода, с падением Византии и водворением на ее месте Турецкой державы, устраняются прежние подчиненные отношения Русской иерархии к Цареградскому патриархату; прекратились поездки туда митрополитов для своего поставления; наша иерархия приобретает почти полную внешнюю независимость, сохраняя однако неразрывные канонические связи с церквами Греческого Востока. Вообще эта внешняя независимость пришла в то время, когда Русская церковь уже настолько прониклась уставами и преданиями Греческого православия, что никакие политические перевороты и бури не могли поколебать ее основ.

   Вместе с внешнею независимостию нашей иерархии однако усиливаются в эту эпоху ее подчиненные отношения к власти государственной или великокняжеской, и только архиереи, отличавшиеся особыми дарованиями и твердым характером, умели отстаивать достоинство своего сана от излишних притязаний со стороны князей или говорить резкую правду прямо им в лицо.

   По сему поводу приведем рассказ о некоем епископе Симеоне, относящийся впрочем к первому периоду татарского ига.

   Однажды полоцкий князь Константин, прозванием Безрукий, у себя на пиру, желая укорить своего тиуна, при всех спросил епископа: "владыко, где быть тиуну на том свете? " "Там же, где и князю", - отвечал епископ Симеон. Князь с неудовольствием возразил: "тиун судит неправо, берет мзду, продает и мучит людей, делает всякое лихо, а я что делаю? " "Если князь добр и богобоязнен, жалеет людей и любит правду, - сказал епископ, - то он избирает тиуном или волостелем так же мужа доброго и богобоязненного, исполненного страха Божия, разумного, правдивого, творящего суд и все по закону Божию; тогда и князь будет в раю, и тиун в раю. Если же князь не имеет страха Божия, христиан не жалеет, сирот не милует, о вдовицах не заботится, то он поставляет тиуном или волостелем человека злого, Бога небоящегося, закона Божия неведующего и суда неразумеющего: только бы князю доходы промышлял, а людей бы не щадил; точно бешеному человеку дать меч и пустить на людей, так и волость давать такому человеку на людскую пагубу; тогда и князь будет в аду, и тиун с ним там же".

   Во внутренних своих делах Русская церковь пользовалась установленным издревле самоуправлением и имела свой особый суд на основании греческого Номоканона или Кормчей книги. Конечно, не все относящиеся к церковному суду уставы византийских императоров могли быть применяемы на русской почве. Поэтому, преимущественно с XIV века, появляются у нас, под именем "Мерила праведного", церковно-юридические сборники, имевшие практическое значение; в них вместе с русскими уставами помещались некоторые извлечения из правил Отцов церкви и Византийских законов. В русских списках Кормчей книги обыкновенно встречается статья из греческого гражданского законодательства, известная под именем "Закона судного людям" или "Судебника царя Константина". Но статья эта несправедливо приписывалась Константину Великому; она есть извлечение ("эклога" или "прохирон") из постановлений более поздних императоров, преимущественно Василия Македонянина и его сына Льва Философа. Такие извлечения из гражданских законов Византийской империи представляют несомненную важность: они ясно указывают, что византийское право не только руководило русским церковным судом, но посредством церкви влияло также на наше гражданское судопроизводство и юридические понятия вообще.

   Привилегированное положение русского духовенства постоянно подтверждалось не только русскими князьями, но и самими поработителями Руси, золотоордынскими ханами. Так, до нас дошло семь ханских ярлыков или льготных грамот, данных русским митрополитам от Кирилла II до св. Алексея включительно. В сущности эти ярлыки подтверждают все те права и льготы, которыми духовенство издавна пользовалось, т.е. право самоуправления, своего собственного суда и свободы от разных податей, повинностей и пошлин. Хотя наши иерархи выхлопатывали в Орде эти ярлыки с помощию денежных подарков и хотя, в смутные времена или при татарских нашествиях, духовенство и его имущество подвергались насилию и разорению от варваров наравне с прочими жителями; но важно было то, что татарские ханы, не утратившие своей веротерпимости даже после принятия мусульманства, признавали за русским духовенством его высшее назначение и требовали его молитв за себя и за свое "племя".

   Как древнерусские области делились на уезды и волости, так и епархии в свою очередь делились на десятины, и начальник их или "десятильники" помогали епископам в делах церковного управления и суда. В каждой десятине находился особый десятильный двор для их жительства, для производства судных дел и для приезда епископов. Вообще внешняя обстановка церковной иерархии на Руси во многом устроилась по образцу светской. У епископов есть свои бояре и дети боярские, свои дворецкие, стольники и чашники, свои волостели, посольские и тиуны; со своих судов они взимают такие же пошлины, со своих населенных земель такие же оброки и повинности. Эта светская обстановка главным образом обусловилась тем, что духовенство древней Руси в имущественном отношении сделалось сословием вполне землевладельческим, благодаря постоянным и щедрым пожертвованиям земель и всяких угодий на помин души как от богатых людей вообще, так в особенности от князей и княгинь. Те особые льготы, которые при пожаловании земель боярам и вообще частным лицам давались в виде исключений, для духовенства мало-помалу сделались почти общим правилом. Так, крестьяне, которых перезовет на свои земли духовенство от других владельцев, освобождались от всяких податей на несколько лет; гражданские волостели, даныцики и другие княжие люди не имели права въезжать со своими требованиями в околицу владычних или монастырских сел; эти села обыкновенно избавлялись от всех княжих поборов и повинностей, за исключением ордынского выхода, подводной повинности и "городского дела", т.е. постройки и поддержки городских укреплений. Наконец, духовенство получало право суда в своих населенных землях, только за исключением самых важных преступлений, каковы душегубство, разбой и татьба с поличным; но в некоторых случаях давалось право судить и эти преступления. Вообще от древней Руси до нас дошло огромное количество относящихся к духовенству всякого рода грамот, жалованных, несудимых, вкладных, тарханных и т.п.

   Что наиболее характеризует эпоху татарского ига, особенно вторую ее половину, по отношению к Русской церкви - это замечательное распространение монастырской жизни в Северо-Восточной России. Татарские погромы нанесли сокрушительные удары развитию материального благосостояния в народе, а вместе с тем и развитию мирской или светской образованности. Усилились стремления к аскетизму и к подвигам благочестия. С одной стороны, энергичные характеры и пытливые умы, ища уединения и полной свободы своим религиозным наклонностям, уходили в глухие, лесные места (пустыни), и там полагали начало новым обителям; с другой, люди, испытавшие какие-либо несчастия, гонимые судьбою, искали тихого приюта за монастырскими стенами. Почитание и прославление некоторых монахов-подвижников, в свою очередь, возбуждали соревнование, и многих направляли на тот же путь. Князья, княгини, вообще знатные и богатые люди нередко соревновали друг другу в основании новых обителей или награждении их селами и разными угодьями; что в особенности способствовало распространению и обеспечению монастырского быта в древней России.

   В Московских областях развитию пустынножительства более всех содействовал преподобный Сергий Радонежский как личною своею деятельностью, так и посредством своих учеников и последователей. Выше мы указали несколько монастырей, устроенных или им самим, или его учениками. Укажем и еще некоторые. В конце XIV века близ Звенигорода на горе Стороже учеником Сергия Саввою основан монастырь Сторожевский, по желанию и при помощи удельного князя Звенигородского Юрия Дмитриевича (одного из сыновей Донского), который наделил обитель селами и угодьями. Современник и последователь Сергия, Димитрий Прилуцкий основал близ города Вологды при луке или колене реки Вологды монастырь, названный Спасо-Прилуцким. Ученик Сергия Авраамий Галицкий или Чухломский основал несколько монастырей в области северного Галича; из них Успенский на берегу Галицкого озера и Покровский на берегу озера Чухломского в одном чудском городке, языческих жителей которого он при сем обратил в христианство. Другой ученик Сергия Иаков в той же Галицкой области близ селения Железный Борок учредил монастырь Предтеченский Железноборский, наделенный землями и угодьями от великого князя Василия Дмитриевича. В Белозерском краю возникли монастыри Ферапонтов и Кириллов, основанные постриженниками московской Симоновой обители, Ферапонтом и Кириллом.

   Кирилл Белозерский, после Сергия Радонежского, занимает самое видное место в ряду подвижников того времени.

   Он назывался в миру Козьма, был родственник известной боярской семьи Вельяминовых и в юности жил некоторое время у окольничего, Тимофея Васильевича Вельяминова. Он ушел в Симоновскую обитель, здесь постригся и стал отличаться своим смирением и послушничеством; сначала трудился в монастырской хлебопекарне, потом в поварне. Преподобный Сергий, посещавший своего племянника, Симоновского архимандрита Феодора, любил беседовать с Кириллом, в котором провидел будущего славного подвижника. Когда Феодор был поставлен епископом в Ростов, на его место братия выбрала Кирилла архимандритом (1390). Но близость столицы, посещения князей и вельмож были не по душе Кириллу, искавшему уединения и безмолвия. Он покинул Симонове, и вместе с своим другом Ферапонтом удалился в Белозерскую область. Они отыскали одно пустынное место на берегу Сиверского озера, и выкопали себе землянку. Вскоре Ферапонт ушел на другое место, лежавшее верст за 15, между озерами, где основал свой монастырь.

   Меж тем, некоторые иноки Симонова монастыря, узнав, куда удалился Кирилл, пришли к нему; стали приходить и многие из окрестной страны с просьбою о пострижении. Тогда Кирилл построил храм в честь Успения Богоматери и положил начало новой обители. Он дал своим инокам весьма строгий общежительный устав, и сам служил постоянным примером его точного исполнения. Житие его говорит, что во время продолжительных богослужений, он никогда не только не садился, но и к стене церковной не прислонялся, и ноги его были "подобно столпам". За общею монастырскою трапезою наблюдалось совершенное молчание, и слышался голос только одного чтеца. После умеренной трапезы братия также молча расходилась по келиям, избегая всяких бесед; посещать друг друга дозволялось только в крайней нужде. В келье у себя никто не мог держать ни особых вещей, ни припасов; даже пить воду ходили в трапезу. Кирилл к тому времени был человек образованный; он много занимался чтением книг и списыванием их, сочинял монастырские правила, писал наставительные послания.

   Слава о подвигах Кирилла была так велика, что князья и бояре обращались к нему за советами и просили его молитв, наделяя его обитель дарами и вкладами. Преподобный благодарил за приношения; но при этом твердым и даже строгим тоном самих князей наставлял в правилах добродетели. Так в одном своем послании к великому князю Василию Дмитриевичу он поучает его смирению и справедливости. "Как на кораблях, - пишет Кирилл; - если ошибется наемный гребец, от того небольшой вред плавателям; если сам кормчий ошибется, то целому кораблю грозит гибелью. Так и с князьями: когда кто из бояр согрешает, то не всем людям творит напасть, а только себе; если же сам князь грешит, то причиняет вред всем ему подвластным". При сем преподобный увещевает Великого князя помириться с князьями Суздальскими и оказать им справедливость, чтобы прекратить кровопролитие. В другом послании, обращенном к брату великого князя Андрею Дмитриевичу Можайскому, в уделе которого находился и самый Кириллов Белозерский монастырь, преподобный распространяется особенно о праведном суде. "Ты властелин в своей отчине и поставлен от Богаунимать людей от лихого обычая. Суд бы, господине, творили праведно как пред Богом; поклепов и подметов бы не было; судьи бы посулов неимали, и были бы довольны своими уроками". "Чтобы корчмы в твоей отчине не было: от нее великая пагуба душам; христиане пропиваются, а души их гибнут. Также, господине, и мытов бы у тебя не было; понеже то куны неправедные; а где перевоз, там пусть взимают за труд. Также разбоя и татьбы в твоей бы отчине не было; а не уймутся от своего злого дела, и ты вели их наказывать". В третьем послании, к другому брату великого князя, Юрию Дмитриевичу Звенигородскому, Кирилл утешает князя по случаю болезни его супруги и обещает молиться за нее. "А что господине, князь Юрий, писал мне грешному, что издавна жаждешь видеться со мною, то ради Бога не делай сего и не приезжай к нам". Преподобный боится в таком случае искушения и лишней молвы в людях; он грозит уйти из монастыря, если князь вздумает приехать. Кирилл управлял своим монастырем в течением тридцати лет, и скончался, достигнув девяностолетнего возраста (в 1427 г.).

   Из других замечательных монастырей Северной Руси, возникших в ту же эпоху, упомянем следующие:

   Около Костромы в первой половине XIV века основалась обитель Ипатьевская, строителем которой был ордынский выходец мурза Четь, принявший крещение. В то же время в окрестностях Нижнего Новгорода явился монастырь Печерский, основанный Дионисием, впоследствии архиепископом Суздальским. Из этого монастыря в XIV веке вышли иноки: Евфимий, устроитель Cnac-Евфимиевского монастыря в Суздале, и преподобный Макарий Унженский. Макарий сначала устроил монастырь на правом берегу Волги в Юрьевском уезде. Но, тяготясь почетом и похвалами себе от окрестных жителей, он ушел далее на восток, и поселился на левом берегу Волги, на так называемых Желтых водах, в стране Черемисов, и здесь основал монастырь Желтоводский. Сей последний и возникшие около него селения сделались рассадниками христианства и русской гражданственности посреди языческих инородцев. Но Желтоводская обитель разорена была вконец татарами Улу-Махмета во время их набега (в 1439г.), и долгое время потом находилась в запустении. А преподобный Макарий, отпущенный из татарского плена, ушел на Унжу, и здесь в глухом лесном краю основал другой монастырь, Ушкенский. В Твери знаменит Отроч монастырь, возникший в XIII веке. С его основанием связалась следующая романтическая легенда. Один из отроков или дружинников Тверского князя Ярослава Ярославича, по имени Григорий, помолвил за себя Ксению, дочь сельского церковнослужителя. Жених и невеста в брачных одеждах готовились уже идти в храм для венчания, когда в село приехал князь Ярослав. Увидя Ксению, князь так пленился ею, что вместо отрока сам повел ее к венцу. Опечаленный Григорий удалился от мира, сделался иноком, и в окрестностях Твери построил монастырь Успенский, который будто бы по его прежнему званию и получил свое наименование "Отроча". (Известно однако, что вторая супруга Ярослава, Ксения, была дочерью новгородского боярина.)

   Особенно распространением монастырского строительства в эту эпоху, как и в предыдущую, отличалась земля Новгородская, где архиепископы, бояре и вообще богатые люди соревновали друг другу в основании новых обителей. Из появившихся в окрестностях самого Новгорода назовем: Деревяницкий - Воскресенский, Болотов - Успенский и Сковородский - Михайловский, основанные архиепископом Моисеем в XIV веке. В числе окрестных монастырей был и Покровский Щилов, лежавший на правом берегу Волхова, против знаменитой Юрьевой обители, основанный в начале XIV века монахом Олонием (Леонтием), по прозванию Щилом. Этот монастырь, сам по себе ничем не замечательный, известен, собственно, по следующей легенде, связанной с его основанием. Был в Великом Новгороде посадник Щил, который сильно разбогател тем, что отдавал свои деньги в рост. В старости он задумал построить церковь и при ней монастырь; для чего взял благословение у новгородского владыки. Когда храм был уже готов и Щил просил архиепископа совершить освящение, владыка, в виду недоброй молвы о нем, спросил, на какие деньги он построил церковь. Щил сознался, что на собранные лихвою или ростовщичеством. Такое занятие считалось в древней Руси великим грехом и преследовалось духовными пастырями. Хотя Щил брал очень умеренные проценты, владыка тем не менее отказался освятить церковь. Так как в стене ее, по обычаю того времени, была заранее приготовлена ниша с каменным гробом для основателя, то архиепископ посоветовал Щилу исповедаться, одеться в саван и лечь в этот гроб, а затем велел соборне отпеть над ним погребальные молитвы. Едва это было исполнено, как Щил умер, гроб его закрылся и провалился в землю; а на месте его явилась пропасть. Тогда по приказу владыки, на стене над этой пропастью красками изображен был Щил в аду; после чего неосвященная церковь заперта и запечатана. Но у Щила остался сын, наследник его богатств; он обратился к святителю за советом, как избавить отца из адских мук. Владыка приказал ему нанять священников сорока церквей, чтобы в течение сорока дней они совершали панихиду, в то же время поститься, молиться и раздавать щедрую милостыню. По истечении этих сорока дней он послал своего архидиакона распечатать церковь и посмотреть. Оказалось, что в настенном писании голова Щила была уже вне ада, а в пропасти показался край его гроба. Архиепископ велел сыну повторить такие же сорокоусты во второй и потом в третий раз, и только тогда все настенное изображение Щила очутилось вне ада, а гроб его явился на своем месте. После того владыка освятил церковь.

   В 20 верстах от Новгорода на берегу реки Веряжи возник монастырь Троицкий, известный более под именем Клопского, потому что здесь в первой половине XV века подвизался преподобный и вместе юродивый Михаил Клопский, которого житие называет родственником Московского княжего дома. На Ладожском озере, на острове Валааме, в XIV веке стала процветать обитель Валаамская. Самым же знаменитым монастырем из основанных в эту эпоху в Новгородской земле является потом Соловецкий. В 1429 году инок Герман и постриженник Кирилло-Белозерской обители Савватий поселились на одном из пустынных Соловецких островов, посреди угрюмой бесприютной природы Белого моря. Главным же устроителем Соловецкого монастыря был инок Зосима, уроженец Прионежского селения Толвуя. Он собрал братию, построил деревянный храм во имя Спаса Преображения с приделом св. Николая и обнес его оградою; после чего устроил монастырь, по благословению архиепископа Ионы. Потом, вместе с Германом (Савватий меж тем скончался), он выхлопотал монастырю у новгородских властей грамоту на владение всею группою Соловецких островов. Преподобный Зосима долгое время был игумном этой обители и много потрудился для ее процветания.

   Всех монастырей, основанных в эпоху татарского ига, насчитывается до 180. Разумеется объем и значение их были весьма неодинаковы. Между тем как знаменитые и богатые монастыри имели иногда по нескольку сот иноков, были и такие обители, в которых жило только по три, по пяти монахов. Отношения их к церковным властям были также довольно разнообразны. Некоторые большие монастыри были почти изъяты из ведения епархиальных архиереев; князья в основанных ими монастырях распоряжались сами, и назначали игумнов; были монастыри, принадлежавшие митрополитам и непосредственно от них зависевшие. Многие малые обители были приписаны к большим и находились у них в подчинении. Наконец встречались монастыри общие, т.е. мужские и женские вместе, подобно тому, как это было в Греции; но против таких монастырей восставали архипастыри. Так митрополит Фотий в послании к новгородцам (1410 г.) говорит: "а в котором монастыре чернецы, тут бы черницы не были, а жили бы они в опришном монастыре". По внутреннему своему быту монастыри делились на общежительные и необщежительные. К первым принадлежали почти все большие обители, а ко вторым преимущественно мелкие и особенно в Новгородской области. В последних каждый заботился о себе, своей келье, пище и одежде, и каждый в своей келье жил более или менее самостоятельно.

   Рядом со светлыми сторонами в монашеской жизни того времени были и некоторые темные. Многие русские подвижники, в особенности основатели новых обителей, прославились своею строгою аскетическою жизнию; своим чрезвычайным постничеством и умерщвлением плоти; одним из главных орудий этого умерщвления считались железные вериги, носимые под одеждою прямо на теле, и доселе в некоторых монастырях сохраняются вериги таких подвижников. Но потом, когда монастырь расширялся и богател от щедрых вкладов, преемники святых основателей нередко отступали от их строгих примеров и правил, и тогда в обители водворялись разные беспорядки, недостаток благочиния, пьянство и другие нарушения монашеских обетов. Многие иноки притом имели обычай самовольно, без благословения игумена переходить из обители в обитель; отчего развивалось между ними бродяжничество. Митрополит Киприан в своем послании (к игумну Афанасию) восстает против этого обычая, запрещает принимать таковых монахов и даже считает их недостойными св. причастия. В том же послании Киприан неодобрительно относится к обычаю князей дарить монастырям села и притом с правом суда над ними. "Держать инокам села и людей, - писал он, - не предано св. Отцами: как можно отрекшемуся однажды от мира вновь связывать себя мирскими делами? " "Когда чернецы начнут властвовать над селами, творить суд над мужчинами и женщинами, часто к ним ходить и о них хлопотать, тогда чем же они будут различаться от мирян? Чернецам входить в общение с женщинами и вести с ними беседы - опасно". Тем не менее обычай, вместо денежного содержания, наделять монастыри населенными землями продолжался и распространялся; тут конечно влияли более всего недостаток денежных доходов у самих князей и обилие земель, которые поэтому и стали служить главным обеспечением для существования и процветания монастырей.

   Кроме множества жалованных грамот монастырям на земли и села, до нас дошло значительное количество судных грамот, в которых излагаются тяжбы монахов и вообще духовенства с соседними землевладельцами или с крестьянскими общинами, по поводу поземельных участков и разных угодий. Любопытно, что исход таких тяжб почти всегда является в пользу монастырей и церквей. Отсюда понятна черта, которую иногда встречаем в житии наших подвижников, - это недружелюбное отношение местного населения ко вновь возникающему монастырю. Так, когда Димитрий Прилуцкий поселился в Вологодском крае близ селения Авнежского и построил там церковь, то соседние крестьяне принудили его удалиться: они боялись, что их с землею припишут к будущему монастырю. Отсюда Димитрий ушел ближе к городу Вологде. Макарий Унженский в начале своего подвижничества поселился было на реке Лухе (приток Клязьмы) вместе с преподобным Тихоном Луховским; но окрестные поселяне прогнали их отсюда вследствие той же самой боязни.

   Происхождение некоторых монастырей связано еще с легендами о явленных и чудотворных иконах. В этом отношении имеем любопытный по своим подробностям летописный рассказ о начале Колоцкого монастыря (в 1413 г.).

   В уделе помянутого выше Можайского князя Андрея Дмитриевича, в селении Колоче жил простой крестьянин Лука. Однажды он в глухом месте нашел стоящую на дереве складную икону; в средине ее был образ Богородицы с Предвечным Младенцем на руках, а по бокам Николай чудотворец и Илья пророк. Он взял икону и принес в свой дом. Вслед затем началась молва об исцелениях; со всех сторон стали приносить к иконе болящих и недужных. Лука вошел в великую честь и славу. Он отправился с иконою в город Можайск. Князь Андрей Дмитриевич с боярами и все граждане вышли к ней навстречу. Отсюда Лука направился в самую Москву. Там икону встретили митрополит со крестами и всем освященным собором, а также князья, княгини, бояре и множество народа. Потом Лука с иконою ходил из города в город; все его честили как некоего апостола или пророка и щедро оделяли всякими дарами; так что он собрал многое богатство. Воротясь на родину, Лука построил особую церковь для иконы, а для себя воздвиг светлые и большие хоромы, наполненные разною дорогою утварью. Он стал жить наподобие князя, окружил себя многочисленными слугами и отроками; трапеза его обиловала тучными брашнами и благовонными питиями; плясуны и песельники стали увеселять его; он начал забавляться также охотою, выезжая с ястребами, соколами и кречетами, держал большую псарню и ручных медведей. Его гордость и наглость возросли до того, что он запрещал в окрестностях охотиться кому-либо другому; даже княжих сокольников и ловчих приказывал бить и отнимать у них соколов и медведей. Князь Андрей Дмитриевич терпеливо переносил такие оскорбления. Но один из его ловчих придумал следующее. Он взял наиболее лютого медведя и повел мимо Лукина двора. Увидав его, Лука сам вышел из хором и велел вести медведя к себе на двор. Ловчий повиновался, но выпустил на свободу зверя, прежде нежели хозяин успел отойти. Зверь тотчас бросился на Луку, и последнего вырвали из его лап едва дышащего. Тут приехал сам князь Андрей и стал укорять Луку за его поведение, которым он оскорбил прославившую его чудотворную икону, за что и получил достойное наказание. Лука раскаялся и просил обратить его имение на что-либо доброе. Тогда князь употребил его на построение обители в честь той же Колоцкой Богородичной иконы. Лука окончил жизнь иноком в этой обители.

   Немалое количество православных монастырей, возникших в глубине севера и востока России, имело важное колонизационное значение, т.е. послужило делу обрусения этих окраин и водворению семян христианской гражданственности на дикой языческой почве. Иноки вносили жизнь в глухие пустыни, расчищали лесные дебри и заводили в них сельское хозяйство. Многие льготы, в особенности освобождение на несколько лет от всяких повинностей и податей привлекали на монастырские земли русских крестьян из других областей; около монастыря возникали промышленные слободы, земледельческие села и деревни. Инородческое население неизбежно подвергалось влиянию этих колоний, освоивалось с русскою религией и перенимало русские обычаи. Из монастырской среды выходили проповедники христианства, распространявшие его посреди языческих народцев, преимущественно Финского племени.

   Из таких русских миссионеров наибольшее значение получил св. Стефан Пермский.

   Он был сын соборного причетника в Великом Устюге; а этот город считался пригородом Великого Ростова. Мальчик рано научился грамоте, любил читать книги Ветхого и Нового завета, и был уже канонархом в соборной церкви. Стремясь к иночеству и книжному просвещению, Стефан, прозванием Храп, ушел в Ростов, который издавна служил средоточием духовного просвещения в Северо-Восточной Руси. Здесь близ княжеского терема и епископского двора помещался монастырь Григория Богослова, называемый "Затвор", имевший "книги многи", т.е. большую по тому времени духовную библиотеку. В этом-то монастыре Стефан Храп постри