Иловайский Дмитрий Иванович - История России. Том 2. Московско-Литовский период или собиратели Руси

и, во-вторых, набор и содержание земской рати. Так в самом Пскове городские стены (т.е. их постройка и поправка) были разделены между концами, а эти большие отделы в свою очередь подразделены между улицами. Старосты и другие выборные кончанские власти заведовали в приписанных к ним пригородах и волостях как градостроительством, так и вооружением земской рати, которая собиралась и снаряжалась по известной разверстке или "разрубу"; почему и называлась рать "рубленная". Псковская летопись иногда сообщает нам, что для какого-либо похода Псковичи "порубились с десяти сох конь, а с сорока рублев конь и человек в доспехе, а бобыли пешие люди". Если поход предпринимался на судах, то по такой же разверстке или раскладке псковские концы и волости выставляли известное число ладей или насадов. Псковские пригороды получали своих посадников от главного города, а в некоторых, кроме того, сидели княжие наместники, ведавшие судом и расправой. Но дела сколь-нибудь важные пригорожане не смели решать помимо старейшего города. Так, однажды Опочане сами, не спросясь Псковичей, казнили смертью одного коневого татя или конокрада; Псков "опалился" (разгневался) за такое самоуправство и продал Опочку (наложил пеню), взяв с нее сто рублей в пользу Псковского князя (в 1477 г.). Не все Псковские волости или окрути имели у себя город, т.е. были приписаны к какому-либо пригороду, особенно на восточной стороне Псковской земли на пограничье с Новгородской землей, где не было такой нужды в укрепленных пунктах, как на юге и западе. Такие волости, иногда носившие, как и в Новгороде, название губ, ведались своими выборными "губскими старостами", которые сносились прямо с главным городом земли.

   Что касается до общего характера Псковского народоправства сравнительно с Новгородским, то нельзя не заметить в первом более спокойного течения дели более внутреннего мира в продолжение того периода, о котором идет речь. Хотя и здесь во главе населения стояло боярское сословие, но малый объем Псковской земли не давал ему простора для образования класса крупных землевладельцев, и в Пскове мы не видим того олигархического начала, которое столь заметно в В. Новгороде. С другой стороны, не видим и той массы черни, которая то бурным способом проявляет свою нелюбовь к знати, то является послушным орудием в руках боярских партий. Это отсутствие ожесточенной вражды партий и сословий сообщало Псковскому вечу более силы и более устойчивости его решениям; ему справедливо приписывают более демократический характер, нежели Новгородскому вечу - демократический не в смысле простонародного, а скорее в смысле преобладания среднего сословия, т.е. людей небогатых и незнатных, но настолько зажиточных, чтобы самостоятельно и умеренно относиться к вопросам общественным.

   Княжеская власть во Пскове получила еще меньшее значение, чем в Новгороде. Псковский князь еще более имел характер кормленщика; он брал свои судебные пошлины и другие назначенные ему доходы, и только в военное время являлся предводителем; однако нечасто мы встречаем его во главе земского ополчения в эпоху Псковской самобытности. Затем во Пскове мы находим тех же выборных сановников, что и в Новгороде, только с одним существенным отличием. В последнем существовали две высшие исполнительные власти: посадник и тысяцкий; во Пскове же тысяцкого не встречаем; зато после приобретения самостоятельности, именно с конца XIV века и до самого падения Псковского народоправства, мы видим здесь двух степенных посадников. Как были распределены между ними права и обязанности, на это нет указаний в источниках. Только по аналогии с Новгородом можем предполагать, что один степенный посадник был старший, а другой - его товарищ, и этот другой, вероятно, соответствовал новгородскому степенному тысяцкому. В Новгороде местом посадничьего суда был владычний двор в Софийском кремле; а тысяцкому принадлежало председательство в суде торговом, который совершался при церкви св. Иоанна на Опоках; при этой церкви, как известно, с XII века учреждена была купеческая община или гильдия, заключавшая в себе самое богатое новгородское купечество. Имел ли торговый судно Пскове такое же отношение ко второму посаднику, мы не знаем. Есть некоторые указания на то, что псковское купечество имело связь с храмом св. Софии, воздвигнутым в детинце близ Довмонтовой стены. Впрочем судебная власть высших сановников во Пскове была еще более чем в Новгороде стеснена вмешательством народного веча, которое ревниво следило за всеми сторонами общественной жизни. Так в 1458 году Псковичи, недовольные объемом установленной посадником зобницы или хлебной меры, увеличили ее, и привесили палицу к ее образцу; причем прибили на вече старых посадников, виновных в ненадлежащем размере зобницы. Это один из редких примеров кулачной расправы, которую позволяло себе псковское вече и на которую слишком щедры были Новгородцы.

   Меньшее значение псковских посадников сравнительно с новгородскими выразилось и в менее продолжительных сроках их деятельности; так что срок степенного посадничества редко простирался на два года, и заметно стремление к их ежегодной смене; хотя это не мешало старому посаднику впоследствии быть вновь избранным на степень. От такой частой смены во Пскове еще скорее, чем в Новгороде, умножался класс старых посадников, которые также сохраняли некоторое влияние на текущие дела, и, кажется, подобно тому, как в Новгороде, составляли род правительственного совета или боярской думы, которая предварительно обсуждала дела, долженствовавшие поступить на решение народного веча. (Благодаря этой многочисленности старых посадников, из их сыновей в Новгороде и Пскове образовался целый класс так называемых "детей посадничьих".) При отбывании повинностей старые посадники, как и прочие бояре во Пскове, по-видимому не пользовались особыми льготами и несли общественные тяжести наравне с другими гражданами. Так в 1471 г., когда по приказу Ивана III Псковичи стали готовиться к походу на Новгород, то они, по словам летописи, "начата по всем концам рубитися некрепка; а посадников и бояр великих на вече всем Псковом начата обрубати доспехи и с коньми", т.е. посадники и все бояре должны были по разверстке выставить определенное количество конников, покрытых броней ("кованная рать"). Относительно военных расходов Псковское вече задействовало так строго, что даже вздумало принуждать к участию в них само духовенство. Именно, когда Иван велел Псковичам выступить в поход на Немцев, вече решило "срубить" или выставить конного воина с каждых десяти сох земли (новгородская соха обнимала такой участок, который могли в день запахать трое человек на трех лошадях); причем начали класть в разруб священников и дьяконов. Духовенство воспротивилось этому порубу с церковных земель, ссылаясь на правила Номоканона и свв. Отец. Вечники схватили двух старших священников и хотели их наказать кнутом. Между тем начали справляться в старых вечевых грамотах; для чего неоднократно сановники и дьяки "лазили на сени" (т.е. ходили в вечевой архив в Троицком соборе). Убедясь в незаконности своих требований, вече наконец усовестилось и отпустило помянутых священников, которые уже стояли раздетые в одних рубахах в ожидании наказания. Впрочем, такой грубый поступок веча относится к последнему времени Псковской самобытности (1495).

   Сословие купеческое во Пскове не было так могущественно своими капиталами, как в Новгороде; но по всем признакам оно было многочисленно, достаточно, и своим влиянием на общественные дела составляло противовес сословию боярскому. Далее, рядом с боярами как более или менее крупными землевладельцами, в Псковской области встречается сословие мелких помещиков или земцев. Они получали свои участки от псковского правительства в кормлю, т.е. в пользование, за что были обязаны ратной службой; следовательно, они не были полными собственниками своих участков, а только помещиками. По-видимому, это военное сословие было расселено преимущественно по западному рубежу Псковской земли, где грозила постоянная опасность от Немцев.

   Хотя в Псковской истории также встречаются военные отряды из "охочих людей", в случае нужды набиравшиеся, по-видимому, из ремесленников и вообще людей безземельных, в помощь земской "рубленой" рати; но они не вполне соответствуют дружинам новгородских невольников. Эти дружины собирались и устраивались на началах артельного товарищества: подобно артелям или ватагам рыболовов и звероловов, они отправлялись в дальние страны со своими выборными атаманами, чтобы потом разделить между собой награбленную добычу или завоеванную землю. В последнем случае они были проводниками новгородской колонизации на северо-востоке Европы. Псковские вольные дружины иногда также предпринимали походы, но не дальние, преимущественно в области соседней Ливонской Чуди, где поддерживали мелкую войну с Ливонскими Немцами; но они не имели простора ни для приобретения Пскову новых земель, ни для псковской колонизации*.

   ______________________

   * Источники: Новогородские и Псковские летописи. Пособия: "История княжества Псковского". Киев. 1831. (митроп. Евгения). Костомарова "Севернорусские народоправства", Беляева - "История города Пскова и Псковской земли", Никитского - "Очерк внутренней истории Пскова". Его же: "Военный быт В. Новгорода" (Рус. Старина. 1870). "Областной быт В. Новгорода" (1872) и "Экономич. быт В. Новгорода", (чт. О. И. Д 1893 Кн. 2-я).

   ______________________

  

   В заключение обзора Новгородско-Псковской истории в эпоху Татарского ига приведем известие помянутого выше европейского путешественника на восток, именно фламандского рыцаря Гильберта де Ланнуа. В 1413 году он приехал в Пруссию, а оттуда отправился в Ливонию с намерением принять участие в каком-либо походе Немцев на Литву или Русь. Но в Риге гермейстер Ливонский Фитингоф объявил ему, что в ту зиму никакого похода не будет; зато дал ему возможность съездить в Новгород и Псков. Через Венден, Волмар и Вейсенштейн Ланнуа в декабре прибыл в Нарву (у Русских Ругодив), Река Нарова служила границей между Ливонскими и Новгородскими владениями. Зима была очень холодная с глубокими снегами; а дорога до Новгорода представляла пустынную равнину, наполненную лесами, реками и озерами, и путешественник проехал ее, закутанный в свою шубу, не видав никакого жилья. Новгород произвел на него впечатление весьма обширного города; но укрепления его были довольно слабы, за исключением нескольких каменных башен. Ланнуа провел здесь девять дней, посетил епископа, посадника и тысяцкого. Владыка посылал ему ежедневно свежие припасы; а посадник и тысяцкий приглашали на обед; причем кушанья показались ему очень странными и нигде им дотоле невиданными. Епископ "как бы государь" живет в замке на реке, где собор св. Софии; тысяцкого и посадника Ланнуа называет герцогом и бургтрафом. Монета новгородская, по его словам, состоит в слитках серебра весом около одиннадцати унций, без штемпеля; золотой монеты не чеканят, а мелкой служат беличьи мордки. "Женщины распускают две косы на спине, а мужчины носят одну косу". Но вообще заметки рыцаря о Новгороде скудны содержанием и не отличаются наблюдательностью. Причем, он впадает в преувеличения и даже явные несообразности. Например: "есть много больших господ, которых называют боярами, есть и простые граждане, у которых земли до 200 миль в длину, дивно богатые и сильные". Бояре Великого Новгорода будто бы могут выставить до 40 000 коней, а пеших без счету. "Новгородцы по закону своему продают и покупают на рынке друг у друга жен за один или два слитка серебра, по уговору кто даст запросную цену". Последнее известие, очевидно, ложное и ни с чем несообразное. Или кто либо из Немцев, торговавших в Новгороде, подшутил над рыцарем, или он не понял то, что ему рассказывали о продаже холопов, а может быть, и о неестественных случаях, происходивших иногда во время страшного голода, когда по известию самих русских летописей мужья (конечно, черные люди) закладывали или продавали жен, отцы детей.

   Из Новгорода Ланнуа под видом купца проехал в Псков; расстояние между ними 30 миль и дорога шла большими лесами. О Пскове он сообщает еще менее, чем о Новгороде; по-видимому, он даже не был в Псковском кремле, куда, по его словам, "не пускалась никакая франко-христианская душа под опасением смертной казни". Очевидно, Псковичи, в виду постоянной опасности от Ливонских Немцев, подозрительно относились к иноземным купцам и не всегда дозволяли им посещать внутренность своего детинца. "Русские этого города носят длинные волосы, расстилающиеся по плечам, а женщины круглую диадему на задней части головы, подобно как на изображениях святых". Из Новгорода Ланнуа на санях отправился по реке Великой и озеру Пейпус обратно в Ливонию.

   Беглую заметку путешественника о том, как Новгородцы и Псковичи носили волосы, подтверждает отчасти одна икона XV века, находящаяся в Новгороде, в часовне Варлаама Хутынского. Эта, единственная в своем роде, икона разделена на две части: верхняя изображает Деисус, т.е. Спасителя на престоле, а по сторонам его Божью Матерь и Иоанна Крестителя; позади Божьей Матери изображены еще Архангел и Апостол Петр, а позади Иоанна Предтечи Архангел и Апостол Павел. Это и есть собственно икона; в нижней ее части представлено какое-то семейство, молящееся на эту икону, и тут мы видим Новгородцев в их одеждах XV века. Волосы у них не пострижены и кудрями ниспадают на шею. У стариков большие бороды, или окладистые, или клинообразные. Главную одежду их составляют узкорукавые, не доходящие до колен кафтаны, с петлицами на груди, подпоясанные или кушаками, или широкими ремнями с набором и пряжками. Кафтаны эти разных цветов: темного, коричневого и красного. Узкие порты запущены в красные, вероятно, сафьянные, сапоги с высокими голенищами. Поверх кафтанов накинуты плащи с широкими отложными воротниками, застегнутыми у горла, и узкими длинными рукавами; плащи эти тоже разного цвета с тесьмою по подолу, иногда с петлицами, а некоторые воротники украшены вышитыми разводами. Рядом с шестью фигурами мужчин стоит одна женская фигура; у нее приятный круглоликий тип; голова покрыта белым платком или убрусом; обшитые бахромою концы его свешены на плечи; на ней платье красного цвета с весьма широкими рукавами, а сверх платья надет коричневый плащ, у которого рукава до того длинны, что доходят до пола*.

   ______________________

   * Ланнуа. См. также в Географ. Извест. (Русского Географич. Общества. 1850 г. Выпуск первый) статью Савельева о путешествии Гильберта-де-Ланноа в Великий Новгород и Псков. О новгородской иконе с изображением молящегося семейства см. исследование Филимонова в Вестнике Общества Древнерусского искусства. N 6 - 10. М. 1875.

   ______________________

  

  

   Уже до татарского ига, вместе с упадком Киева, история русской политической жизни стала двоиться на северо-восток и юго-запад. В эпоху татарскую, когда Киев окончательно потерял свое значение политического средоточия всей Руси, это раздвоение резко выступило на историческую сцену, и обе половины пошли различными путями в своем дальнейшем развитии. Западная Русь гораздо ранее освободилась от варварского ига и объединилась в государственном отношении; но при этом она не возвратила своей самостоятельности; ибо ее освобождение и объединение совершились под предводительством иноплеменных князей литовских; государственным средоточием ее сделалась полурусская, полулитовская Вильна; а последовавшие затем окатоличение собственной Литвы и уния с Польшею окончательно обособили Западную Русь от Восточной. Вместе с политическим обособлением начало выступать наружу заметнее, чем прежде, и разделение этнографическое, т.е. более резкое распадение русского племени на две главные ветви или народности: Великорусскую и Малорусскую.

   Между тем, в Восточной Руси происходила долгая и трудная работа над государственным объединением внутри и восстановлением независимости извне.

   В данную эпоху Восточная или собственно Северо-Восточная Русь состояла из трех крупных земель княжеских, Московско-Суздальской, Тверской и Муромо-Рязанской, и двух земель общинно-вечевых, Новгородской и Псковской. (Смоленская область, колебавшаяся некоторое время между Восточною и Западною Русью, со времени Витовта примкнула пока к последней.) Над всеми этими землями постепенно возвысилась Москва, принявшая на себя дело государственного единства и национальной независимости. Условия и обстоятельства, благоприятствовавшие возвышению Москвы, более или менее известны. Это, во-первых, выгодное географическое положение ее области, достаточно удаленное от сильных внешних врагов и удобное в промышленно-торговом отношении; далее, ловкая политика Московских князей, сумевшая самих татар обратить в свое орудие; распадение и неурядицы Золотой Орды со второй половины XIV века; тесный союз Московских князей с духовной властию; установившееся в Москве наследование по прямой линии от отца к сыну; слабость и неустройства других княжеств, а также вечевых общин Северо-Восточной Руси и пр. Но не должно забывать при сем главного условия: умного, энергичного Великорусского племени, которое неудержимо потянуло к Москве, как скоро почувствовало в ней надежное средоточие для собрания своих сил в борьбе с варварским внешним игом и внутренними неурядицами. В эту эпоху Великоруссы ясно доказали, что из всех славян они составляют народ наиболее государственный, наиболее способный к единству и дисциплине. У всех исторических народов опасности внешние и давление со стороны иноплеменных врагов служили самым действительным побуждением к государственному объединению и т. наз. правительственной централизации. Однако этот исторический закон довольно слабо отражался на других славянах.

   Стародавняя и вполне туземная на Руси, княжеская власть хотя в общих чертах оставалась та же самая, однако она несомненно усилилась под влиянием новых обстоятельств, главным образом под влиянием того же иноплеменного давления, т.е. татарского ига. Данная эпоха представляет постепенный переход от понятий вотчинных к понятиям государственным. Такой переход относится собственно к власти великих князей, стоявших во главе каждой отдельной земли, Московской, Тверской и Рязанской, и яснее всего отразился на их отношениях к удельным князьям. В каждом из этих местных княжеских родов мы видим стремление старших князей сокращать в свою пользу самостоятельность младших или удельных, подчинять их себе, сделать из них простых своих подручников. Удельные князья еще распоряжаются в своих волостях на правах вотчинников; но они по всякому призыву должны являться со своими дружинами на помощь старшему или великому князю и помимо него не могут вступать в обязательства или союзы с иноземными государями или с великими князьями других русских земель, что считается изменою и подлежит наказанию. До нас дошел целый ряд договорных грамот, которыми князья стараются определить свои взаимные отношения. В этих грамотах повторяются прежние выражения, взятые из родового и семейного быта: договоры вменяют удельным князьям в обязанность иметь великого князя себе отцом, а его сыновей считать себе братьями, старшими или младшими, смотря по обстоятельствам. Но под такими семейными выражениями скрываются уже подручные или вассальные отношения. Значительная часть удельных князей между тем не могла сохранить и этих вассальных отношений, а прямо перешла в служебные. Многие княжеские ветви, обедневшие и измельчавшие вследствие постоянного дробления своих волостей или обременения долгами, или почему-либо лишившиеся своих отчин, поступают прямо на службу к великим князьям, получают за нее жалованье и земли, и становятся таким образом в ряды боярского сословия. Хотя названные явления происходили и в других великих княжениях, но главным образом они развились в земле Московской, где власть и значение великого князя неуклонно шло вперед по пути абсолютизма или самодержавия.

   Кроме уменья Московских князей пользоваться татарскою помощью в борьбе со своими соперниками, варварское иго способствовало их усилению и другой своей стороной, т.е. данью или ордынскими "выходами". С тех пор, как татары перестали непосредственно собирать на Руси дани посредством своих баскаков и бесерменских откупщиков и сборы эти перешли в руки великих князей, естественно, сии последние пользовались ими, чтобы увеличивать собственную казну; ибо они не все собранные деньги доставляли в казну ханскую, и постоянно стремились уменьшать количество дани, а при удобном случае, во время ордынских смут и междоусобий, совсем уклонялись от платежа даней. Между тем с удельных князей они старались взыскивать сполна части, приходившиеся на их долю по общей раскладке; причем эти князья нередко оказывались несостоятельными плательщиками, должали великому князю, закладывали или продавали ему часть своих волостей. Великие князья Рязанские и Тверские также сами вносили в Орду дани со своих княжений; не видно однако, чтобы они воспользовались сим обстоятельством ради своего усиления в той же степени, как Московские. Не одни денежные выходы разоряли удельных князей; на их владения падало и ямское бремя, т.е. обязанность давать подводы татарским чиновникам и содержание проезжавшим татарским послам с их большою хищною свитою; кроме того, дорого обходились им обычные поездки на поклон в Орду, где они должны были много тратиться на подарки не только хану, но его женам и вельможам, почему нередко принуждены были входить в долги и занимать деньги у своих русских или у ордынско-бесерменских купцов. Великие князья иногда уплачивали за них долги, разумеется, приводя их за то в большую от себя зависимость или обязывая отказать себе их волости по духовному завещанию*.

   ______________________

   * Договорные и духовные грамоты Москов. князей в Собр. Г. Гр., Дог. I. NN 21,24, 33, 34, 39, 40, 43, 45, 71, 127 - 128. Татарскую эпоху характеризовали господством вотчинного начала на Руси в особенности Соловьев (в своей "Истории России", IV), Кавелин (см. его "Сочинения") и Чичерин ("Опыты по Истории Рус. права"). Сюда же примыкает сочинение Хлебникова ("О влиянии общества на организацию государства в царский период Русской истории". Спб. 1869). То же господство вотчинного или частного права в Северо-Восточной Руси в данную эпоху развивает Ключевский ("Боярская Дума древней Руси"; (не в такой степени допускает его Бестужев-Рюмин ("Русская История". I); а Костомаров отличает эту эпоху на Руси борьбою монархизма с феодализмом ("Начало единодержавия в древней Руси". Вести. Евр. 1870. Ноябрь и декабрь). Дьяконов ("Власть Москов. государей". Спб. 1889) по отношению к XV веку касается только церковной стороны, наприм., воззрения наших книжников на в. князя Московского как на защитника православия, по поводу Флорент. унии и падения Византии.

   ______________________

  

   Вместе с развитием великокняжеской власти видоизменялось и положение ближайшего к ней боярского сословия. По мере того как некоторые ветви княжеского дома приобретали характер прочно утвердившихся местных династий, их бояре естественно все более и более становились сословием крупных землевладельцев, служебно-поземельной аристократией, земельными вотчинниками. В награду за свою службу они получают теперь почти исключительно пожалования землями и селами. В междукняжеских договорных грамотах еще по-прежнему встречается условие о вольном переходе бояр на службу к другому князю или так наз. право отъезда; но на деле это право отъезда применяется не часто. Хотя по тем же грамотам отъехавший боярин и удерживал за собою владение жалованными вотчинами или приобретенными куплею участками в земле прежнего князя (только не в Новгородской земле); но этот князь или его чиновники всегда имели возможность делать разные стеснения его владельческих прав. А села и деревни, данные в "кормление" или в поместье, т.е. пожизненное пользование, просто отнимались у отъехавшего боярина. Следовательно, прямой интерес боярина заключался в том, чтобы находиться на службе у сильнейшего" или великого князя, который мог бы не только жаловать поместьями, но и защищать его владельческие права, если у него находились отчины в удельных княжествах; а таковые случаи происходили нередко при разделе княжения между сыновьями. Естественно поэтому стремление русского боярства поступать преимущественно на службу великого князя Московского. И наоборот, редко встречаем примеры перехода Московских бояр на службу к иным князьям. С другой стороны, сами Московские государи, несмотря на выражения договорных грамот, неблагосклонно смотрят на отъезды своих бояр к собственным удельным князьям; а на отъезд к другим великим князьям (Рязанским и Тверским) уже начинают смотреть как на измену и при случае наказывать отъезчика. Понятно отсюда, какое важное место занимало вообще русское боярство в числе условий, способствовавших возвышению Москвы над другими княжениями, и как усердно служило оно этому возвышению. По мере расширения Московских пределов упрочивалось землевладение и умножались доходы Московских бояр.

   Главное значение боярского сословия на Руси оставалось все то же, как и в древнейшую эпоху; бояре по-прежнему служили князю помощниками в деле ратном и хозяйственном, в управлении землею, и были его ближайшими советниками или думцами. С раннего утра собирались они в княжеский дворец для заседания в боярской думе и для исполнения разнообразных поручений. Как в XI веке, по известию Жития Феодосия Печерского, однажды святой муж, возвращаясь в свой монастырь, на утренней заре встречал "вельмож, едущих" во дворец великого князя Киевского, так и в конце XIV века, по словам летописи, ранним утром собрались князья и бояре во дворец Тверского князя Михаила Александровича, "обычного градского ради управления" (но на сей раз тщетно ожидали больного князя, который перед смертию решил удалиться в монастырь на пострижение). В другом месте летописец устами умирающего Димитрия Ивановича Московского определяет взаимные близкие отношения князя со своими боярами. "Бояр же своих любите и честь им достойную воздавайте против делу коего-либо, без их думы ничтоже творите" - внушал он своим сыновьям. А обращаясь к боярам, между прочим говорил: "с вами я царствовал и Божиею помощью врагов своих низложил; с вами великое княжение вельми укрепил, мир и тишину княжению своему сотворил и державу отчины своей соблюл; вами города держал и великие волости, к вам имел великую любовь и всех вас чествовал, с вами радовался и скорбел" и пр. Конечно в этих словах выражаются собственно желательные или идеальные отношения между князем и его боярами; но сами эти идеалы и показывают нам, к чему стремились или, по понятиям эпохи, должны были стремиться обе стороны для того, чтобы великое княжение успевало в делах внутренних и внешних. И мы видели, как в трудные времена Московское боярство действительно служило добрую службу и своему княжескому роду, и всей земле.

   Источники не дают нам возможности определить в точности состав и занятия княжеско-боярской думы в данную эпоху. Но судя по некоторым признакам, например, по количеству боярских имен на княжеских жалованных и духовных грамотах, далеко не все члены боярского сословия участвовали в княжеской думе, а только представители знатнейших родов и бояре особенно чествуемые князем ("старейшие и нарочитые"). Занятия этой думы, по-видимому, обнимали все вопросы как чисто правительственные и хозяйственные, так и собственно политические (отношения к соседям и иным землям или политика внешняя.) К участию в Московской княжеско-боярской думе приглашались иногда митрополит и другие церковные иерархи. (Напомним для примера участие духовенства в этой думе передпоходом Куликовским.) А в случаях особенно важных призывались сюда удельные князья, епископы, наместники и воеводы из разных областей Московской земли (как это увидим, например, перед походом на Великий Новгород в 1471 г. Из такого призыва областных, духовных и гражданских сановников в княжеско-боярскую думу развились впоследствии так наз. земские соборы).

   Боярская дума не могла, конечно, в полном своем составе заниматься текущими, ежедневными делами по всем отраслям княжеского хозяйства, управления и суда. Эти отдельные отрасли великий князь обыкновенно поручал или приказывал кому-либо из бояр; откуда впоследствии развилась система Московских приказов. Но в данную эпоху они еще не сложились в эту систему и отчасти носили название путей. В ряду таких хозяйственно-правительственных сановников важное место занимал дворский или дворецкий, который ведал хозяйство княжего двора, дворцовых слуг и дворцовые села. Затем встречаем в грамотах того времени ведомства или пути: сокольничий, конюший, ловчий, а несколько позднее стольничий и чаишичий, от которых получились и титулы ведавших ими бояр. Так, конюший ведал великокняжеских конюхов, коней и луга, на которых они паслись; сокольничий путь управлял птичьею охотою великого князя, ловчий псарями и бобровниками; чашник ведал питейное хозяйство и связанных с ним дворцовых бортников или пчеловодов, а стольник - дворцовые сады, огороды, рыбные ловли и т.д. В числе придворных сановников является еще окольничий, но источники не указывают на его ведомство. От помянутых отраслей княжего хозяйства или путей управлявшие ими лица получили название бояр путных, нередко встречающееся в актах и грамотах того времени. Рядом с ним встречается еще название бояр введеных, значение сих последних не вполне ясно; по-видимому, это название присвоивалось преимущественно городовым и волостным наместникам великого князя и вообще высшему разряду бояр; но иногда бояре введеные почти не различаются от путных. Те и другие пользовались важною привилегией: по княжеским договорным грамотам всякий служилый человек обязан был в случае неприятельского нашествия с своими людьми сесть в осаду в том городе, в уезде которого находилась его вотчина, хотя бы сам он состоял в то время на службе другого князя; но от этой повинности освобождались бояре введеные и путные.

   Вместе с объединением Северо-Восточной Руси, как известно, в Москву из всех русских областей постоянно приливали бояре, переходившие на службу великого князя Московского; в среду их вступали разные знатные выходцы из других земель, особенно из Золотой Орды. Поэтому к концу данного периода объем боярского сословия в Москве весьма увеличился, причем масса пришельцев оттеснила на второе место коренных Московских бояр. По мере присоединения разных уделов, князья удельные также вступали в московскую службу, и эти служилые князья заняли верхнюю ступень Московской боярской аристократии. Но те бывшие удельные князья, которые или отцы которых прежде перехода в Москву успели побывать на службе у других великих князей (Рязанского, Тверского, Смоленского), уже теряли часть своих родовых прав и становились ниже некоторых собственно боярских родов; только переходившие непосредственно из службы великого князя Литовского, по-видимому, не теряли этих прав. Затем из удельных бояр некоторые знатные роды также успевали поместиться в Москве на верхних ступенях боярской лестницы. Отсюда происходили неизбежные столкновения между пришельцами и старыми московскими боярами, которые с неудовольствием видели себя оттесненными на второстепенные и даже третьестепенные места в военном начальствовании, в областном управлении, в придворных чинах, в боярской думе и т.п., ибо во всех таких случаях знатность рода играла большую роль. Таким образом, положено было начало тому явлению, которое в последующей истории Московского государства известно под именем "местничества". Эти споры за места или взаимное соперничество боярских фамилий, в свою очередь, немало способствовали возвышению и усилению власти и значения Московского государя; ибо знатнейшие роды вели соперничество о большей или меньшей к нему близости. В то же время такое соперничество мешало пока внутреннему сплочению самого боярского сословия, и следовательно, с его стороны не могло явиться дружного отпора развивающемуся Московскому самодержавию. По всем признакам, сословные грани на Руси уже успели установиться так прочно, что боярское достоинство вообще было званием родовым или наследственным, и хотя можно найти примеры пожалования в это достоинство со стороны княжеской власти, но такие примеры, по-видимому, были редки*.

   ______________________

   * Главными источниками для изучения боярского и вообще служилого сословия в эту эпоху, кроме летописей, служат договорные и духовные грамоты князей, жалованные и судные грамоты. См. Собр. Г. Г. и Д. Акты Истооич., Акты Юридич., Акты Археогр. Экспед. и т.п. Вместе с сочинениями проф. Загоскина "Очерки организации и происхождения служилого сословия" (Каз. 1876) и "История права Московск. Государства". II. (Дума Боярская. Каз. 1879), лучшее пособие по сему предмету это проф. Ключевского "Боярская Дума древней Руси". М. 1881. Тут же находим наиболее удовлетворительные объяснения вопросов, что такое бояре путные и введеные (см. главы V и VI), и как складывалась иерархическая боярская лестница с ее последствием или местничеством. "Первый разряд, который тонким слоем лег на поверхности московского боярства, составили высшие служилые князья, предки которых приехали в Москву из Литвы или с великокняжеских русских столов: таковы были потомки Литовского князя Юрия Патрикеевича, также князья Мстиславские, Вельские, Пенковы, Ростовские, Шуйские и др.; из простого (т.е. нетитулованного) московского боярства одни Кошкины с некоторым успехом держались среди этой высшей знати. Затем следуют князья, предки которых до подчинения Москве владели значительными уделами в бывших княжествах Тверском, Ярославском и других, князья Микулинские, Воротынские, Курбские, старшие Оболенские; к ним присоединилось и все первостепенное нетитулованное боярство Москвы, Воронцовы, Челяднины и др. В состав третьего разряда вместе со второстепенным московским боярством, с Колычевыми, Сабуровыми, Салтыковыми, вошли потомки мелких князей удельных или оставшихся без уделов еще прежде, чем их бывшие вотчины были присоединены к Москве, князья Ушатые, Палецкие, Мезецкие, Сицкие, Прозоровские и многие др. Этот иерархический распорядок был основан на происхождении, мало поддавался действию личных заслуг, как и произвола московских государей, и делал большие успехи к стремлению стать наследственным. На этом распорядке держалось и местническое боярское отечество, т.е. созданное предками и переходившее по наследству к потомкам служебное отношение лица и фамилии к другим служилым лицам и фамилиям". (Стр. 237). По поводу того, что в Москве около половины XV в. встречаются боярские фамилии, вышедшие из всех концов Руси, тот же автор приводит следующие примеры: "С Волыни шли Волынские, из Киева Квашнины, Разладины, из Чернигова Плещеевы, Фомины, Игнатьевы, из Смоленска Фоминские, Всеволожские, из Мурома Овчины, из Твери Ольферьевы, Безнины, Шетневы, из Орды Сабуровы, Годуновы, Старковы, из Крыма Ховрины-Головины, из Литвы князья Патрикеевы с позднейшими отраслями Голицыными и Куракиными, из Пруссии Кошкины с отраслями своими Захарьиными, Беззубцевыми и с родичами Колычевыми и друг. Фамилии различного происхождения, первые поколения которых некоторое время кружились по Северной Руси, пока не уселись в Москве в половине XV века: Морозовы, Скрябины, Поклевины, Бутурлины, Челяднины и многие др." (стр. 183 - 184). Критические заметки на сочинения о Боярской Думе гг. Загоскина и Ключевского, во-первых, проф. Владимирского-Буданова в Сборнике Государст. знаний. Т. VIII. Спб. 1880, а во-вторых, проф. Сергеевича в его "Рус. Юридич. древности". Т. II. Вып. 2. Спб. 1896. Последний особенно строго разбирает труд Ключевского, впрочем, не с фактической, а с теоретической стороны.

К данной эпохе относится любопытный документ, найденный проф. Соловьевым в деле об известном вельможе XVIII века А.П. Волынском (в Госуд. Архиве) а помещенный в приложениях к XX тому "Истории России" (стр. 484). Это Список с грамоты местные. Содержание его следующее: Димитрий Константинович, великий князь Нижегородский (тесть Димитрия Донского), по челобитью и печолованию своего духовного отца архимандрита Нижегородского Печерского монастыря Ионы и по благословению Серапиона, владыки Нижегородского, Городецкого, Сарского и Курмышского, пожаловал своих бояр и князей, дал им местную грамоту с указанием: "кому с кем сидеть и кому под кем сидеть". Ближайшее к великому князю место назначил он своему тысяцкому Димитрию Алибуртовичу (т.е. Любартовичу, сыну Любарта Гедиминовича) князю Волынскому: "А под Димитрием садиться князю Ивану Васильевичу Городецкому; да против его в скамье садиться Дмитрию Ивановичу Лобанову, да в лавке же под князем Иваном князю Федору Полскому Андреевичу, да садиться боярину его Василию Петровичу Новосильцеву. А пожаловал его боярством за то, что он окупил из полону государя своего дважды великаго князя Димитрия Константиновича, а втретье окупил великую княгиню Марфу. Да садитись боярину князю Петру Ивановичу Березопольскому, да садитись в лавке князю Димитрию Федоровичу Курмышскому. А к местной грамоте князь великий велел боярам своим и дьяку руку прикладывать, а местную грамоту писал великаго князя дьяк Петр Давыдов, сын Русин". Грамота эта любопытна во-первых, в том отношении, что показывает состав княжеско-боярской думы в одном из наиболее крупных уделов второй половины XIV века, и порядок думных мест. Состав не многочислен: всего восемь членов и большая часть их суть служилые потомки удельных князей; причем двоим из таких князей назначены места ниже двух простых (нетитулованных) бояр, братьев Новосильцевых. А эти два брата представляют пример богатых купцов, пожалованных в бояре за денежные услуги великому князю и великой княгине, именно за уплату их долгов (вероятно, ордынских). Замечание о той же грамоте см. еще в V приложении к названному выше сочинению Ключевского, по соображениям которого она относится к 1380 - 81 гг.

Относительно окольничего, одного из придворных сановников, вслед за Соловьевым ("История России", т. IV, глава III) и Калугиным ("Окольничий" в Архиве Истор. Юрид. Свед. Калачова, т. II, кн. 1-я) обыкновенно повторяется мнение, что этот сан мы встречаем только в XIV в., именно со времен Симеона Гордого. Но окольничий упоминается уже в XIII веке. Так мы находим его в числе бояр Смоленского князя Федора Ростиславича в одной судной грамоте 1284 года. (Русско-Ливонские акты. N XXXVII). Из позднейших источников видно, что окольничий при походах и разъездах царских посылался вперед и приготовлял станы или места царских остановок. А из Судебника видно, что ведению окольничьего подлежит "поле" или судебный поединок.

   ______________________

  

   За свою службу князю, придворную, думную и ратную, бояре в этот период стали получать вознаграждение в трех видах: кормление, вотчины и поместья. Первый вид был связан с должностями наместников и волостей. Назначая наместников в свои города, князь давал областям правителей и судей; в то же время он давал своим боярам возможность кормиться на счет жителей, т.е. воспользоваться как судебными пошлинами, так и разными поборами натурою, как то: мясом, хлебом, овсом, сеном и т.п. Так как бояр было гораздо больше, чем наместничеств, то вошло в обычай давать сии последние не на большое количество времени, например на три года, чтобы почти все бояре могли покормиться или нажить себе разное имущество. С тою же целью в значительные города иногда назначалось по два наместника. Кроме должностей наместников и волостелей к разряду кормлений принадлежали и так назыв. "пути" или помянутые выше разные отрасли княжеского хозяйства, с причисленными к ним селами и деревнями; они раздавались в заведование боярам с правом пользоваться известною частью доходов, которые собирались с этих сел и деревень в казну княжескую. Главным же образом в данный период окончательно установился землевладельческий характер боярства и вообще служилого сословия. Жалованные за службу земли оно обыкновенно получало на правах вотчины, т.е. полного и потомственного владения. Но кроме таких вотчин, князья начали раздавать боярам и поместья или земельные участки, назначавшиеся во временное пользование. Эта поместная система должна была способствовать еще большему закреплению служилого сословия за Московским княжением; ибо, если отъехавший к другому князю служилый человек по междукняжим договорам не лишался вотчины, то поместье, конечно, у него отбиралось. С постепенным расширением своих владений Московский великий князь все более получал возможность награждать служилых людей поместьями. Впрочем, поместная система развилась собственно в последующий период*.

   ______________________

   * Некоторые ученые полагают, что в древней Руси не существовало частной поземельной собственности, что поместье есть древнейшая форма землевладения и что из поместий развились вотчины (Лакьера "Поместья и Вотчины". Спб. 1848). Другие как бы смешивают поместья с кормлениями (Неволина "История Росс, гражданских законов" т. II), См. о том же предмете критику Погодина на Лакьера (Москвитянин. 1848 г. ч. 3-я) и Кавелина (Сочинения т. III). Существование частной поземельной собственности в древней России отстаивает Гладков в своей диссертации ("О влиянии общественного состояния частных лиц на право поземельной собственности по началам древн. Рос. законод." М. 1855). О том же вопросе см. в диссертации Градовского ("История Местного Управления в России". Спб. 1868 г. Глава I) и в исследовании Н. Загоскина ("Очерки организации и происхождения служилого сословия в Допетровской Руси". Казань. 1876).

   ______________________

  

   Меж тем как звание боярин осталось неизменно за высшим слоем русского военно-служилого сословия или за старшими княжескими дружинниками, размножившиеся потомки младших дружинников утратили прежние названия отроков, детских и гридей. Они называются теперь отчасти дворянами, а главным образом детьми боярскими. Первое из этих названий, как мы знаем, появилось еще в эпоху дотатарскую, а второе, как надо полагать, вначале действительно означало детей бояр. Обыкновенно сыновья знатных людей в юности начинали свою службу при особе князя в числе его придворных слуг и телохранителей. На это имеем прямое свидетельство летописи. В 1298 году, в Твери случился пожар; ночью загорелись сени во дворце великого князя Михаила Ярославича, и от них сгорел весь его двор. Князь сам почуял огонь и едва успел с княгинею выпрыгнуть в окно; а между тем в сенях спали княжата и боярчонки, кругом было много стражи, но никто не заметил пожара вовремя.

   С течением времени название "дети боярские" распространилось на все низшее служилое сословие, и тем естественнее, что в ряды его стали многие обедневшие и размножившиеся потомки боярских фамилий. Это сословие пользовалось таким же правом отъезда, как и бояре. Оно исполняло второстепенные должности при княжем дворе и в земском управлении; но главною его обязанностию была военная служба, и притом конная. За эту службу боярские дети вместо жалованья также получали кормления, вотчины и поместья; они составили класс средних и мелких землевладельцев. По всем признакам, Московские князья особое внимание обращали на размножение и обеспечение землею этого военнослужилого сословия; а оно в свою очередь явилось важнейшею опорою возраставшей Московской силы.

   К младшему служилому сословию должны быть отнесены и так наз. "вольные слуги" князя или "люди дворные", которые за свою службу также получали кормления и судебные пошлины в качестве таможенников, приставов, доводчиков, праветчиков и т.п.; по выражению того времени, они бывали "в кормлении и в доводе". По междукняжеским договорам они также пользовались правом отъезда ("боярам и детям боярским и слугам межи нас вольным воля" - обычное выражение договорных грамот). Кроме того, у князя были еще слуги полусвободные, находившиеся под ведением дворских; в грамотах они называются "слуги под дворским"; они служили в качестве княжих промышленников и ремесленников, а также в разных низших должностях. Таковы: бортники, садовники, конюхи, псари, ловчие, рыболовы, гончары, бобровники, ямщики, бараши (шатерничие) и пр. За ними следуют слуги не свободные или княжие холопы. Из среды полусвободных слуг, а равно и холопов назначались люди не только в помянутые низшие должности, но также в более важные по княжему хозяйству, домоправительству и письмоводству; таковы: тиуны, посельские, ключники, старосты, казначеи, дьяки и подьячие*.

   ______________________

   * Акты историч. I. N 13, 36, 71. Акты Археогр. Эксп. I. N 9. С. Г. Г. и Д. I. NN 1, 3, 21, 23, 25, 27, 33, 40, 61, 76, 83, 87. Мнения о происхождении сословия детей боярских довольно разнообразные. См. Соловьева (Ист. Рос. IV. Глава III), Павлова ("Об историч. значении царствования Бориса Годунова"), Беляева ("О дружине и земщине в Моск. государстве" - Временник Общ. И. и Др. 1849. N 2. "О служилых людях в Моск. госуд., собственно о боярах". - Ibid. N 3. "Служилые люди в Москов. госуд., слуги или дворяне, а впоследствии дети боярские" - Московский Сборник. Т. I. M. 1852). Свод разных мнений см. в соч. Горбунова "О льготных грамотах монастырям и церквам" (Архив Историч. и практич. сведен, изд. Калачова. Т. VI); причем значительная их часть склоняется к тому, что сословие боярских детей, главным образом, произошло из обедневших отраслей размножившихся боярских родов.

О количестве боярских детей в ту эпоху приблизительно можем судить по известию итальянца Кампензе, относящемуся к первой половине XVI века. (Переведен в "Библиот. Иностран. писателей" Семенова). По его словам, в Рязанском княжестве считалось до 15 000 конницы, в Московском 30 000, а в Тверском 40 000. Но мы полагаем, что в этом известии цифры едва ли не перепутаны; принимая в расчет все обстоятельства, вероятнее расположить их таким образом: в Московском княжестве 40 000, в Рязанском 30 000 и в Тверском 15 000.

   ______________________

  

   Остальная масса населения, т.е. не принадлежавшая к служилому сословию, может быть названа "земством" или населением "тяглым". Оно в свою очередь подразделялось на разные степени. Собственно городской класс состоял конечно из людей торговых и промышленных. Верхнюю ступень этого класса занимали наиболее крупные торговцы, известные под именем гостей, за которыми следовали собственно купцы или менее крупные торговцы. По некоторым данным купеческий класс делился на сотни, гостинные и суконные. А остальной низший слой горожан (мелкие торговцы и ремесленники) стал известен вообще под именем черных людей. (Сие последнее название заменило собою прежних "смердов".) Это городское население обложено было разными пошлинами и повинностями в пользу князя и его наместников; каждый класс тянул свое тягло. Но вообще источники недостаточно разъясняют нам характер и значение городского населения в данную эпоху.

   К черным людям относилось и все сельское население древней Руси, которому в эту эпоху усвоивается по преимуществу название "христиан" или крестьян. (В Восточной Руси к