новилась легко
доступной; с ними исчезала ее застенчивость, язык развязывался; порой в
подобных случаях она даже любила иногда читать наставления и проповеди.
Любила говорить о нравственном возрождении через работу, советовала
своим слушателям ни под каким видом не предаваться лени, "не ходить от
двери к двери, прося милостыню": так, будучи очень доброй, увеличивала
она цену своих щедрот благодаря способу, каким их раздавала.
В этом, отчасти
полудобровольном, уединении, в котором она замкнулась, Ирина Дука
провела двадцать лет жизни, и можно себе представить, что она страдала
иногда от несколько бесцветного существования, устроенного ей, ибо она
любила пренебрегавшего ею мужа, а с другой стороны, чувствовала в себе
достаточно высокие качества, за которые она должна была бы пользоваться
более
-261-
высоким положением. Дочь ее сказала о ней, что она имела мужественную
душу, была смела, умна, хладнокровна, обладала деловым умом. Другой
современник восхваляет ее рассудительность, ее чувство справедливости,
добрые советы, какие она умела подавать, свойственную ей тонкую
находчивость и в особенности ее храбрость, "каковой она превосходила
всех мужчин, единственное, в чем она как бы отрекалась от своего пола и
чувствовала больше склонности к мужским добродетелям". Наконец, надо
прибавить, что она очень гордилась своим происхождением, своим
прославленным родом, принадлежавшими ей правами, - тогда станет вполне
понятным, что Ирина при первом же представившемся случае внезапно
обнаружила себя женщиной-политиком и крайне честолюбивой.
Между тем положение
при дворе молодой императрицы незаметно упрочивалось. Уже тем, что она
родила императору наследников престола, роль ее стала значительнее;
позднее замужество ее дочерей также до некоторой степени усилило ее
значение благодаря влиянию, по крайней мере, на одного из ее зятьев.
Затем удаление Анны Далассины, освободив царя от опеки, в какой так
долго держала его властная мать, открыло доступ для других внушений.
Наконец, понемногу Алексей с годами сам по себе возвращался к Ирине.
Теперь страсти его поулеглись, любовь к приключениям почти умерла. Кроме
того, он часто страдал от подагры, и во время этих жестоких припадков
одна царица умела ухаживать за ним, как следовало, и искусными
растираниями успокаивала немного его боли. Вот тут-то и пробил для Ирины
ее час, которого она так терпеливо ждала.
Скоро Алексей не мог
больше без нее обходиться. У него вошло в привычку всюду брать ее с
собой: в путешествия, даже в военные походы, и потому что он дорожил
нежными заботами, какие она ему расточала, так и ради добрых советов,
какие она умела ему давать; быть может, отчасти и потому, что он
побаивался ее склонности к интригам и считал разумным не оставлять ее,
раз он сам был далеко, под внушениями честолюбия, не скрываемого ею
больше. Действительно, любя очень искренно Алексея и сознавая свое
влияние, Ирина метила теперь выше. Она думала о том, что настало для нее
время разделить действительную власть, начать править империей
сообразно собственным взглядам; она думала в особенности о будущем,
чтобы распорядиться престолонаследием по своему усмотрению, предполагая
передать его, в ущерб своему сыну Иоанну, законному наследнику, любимой
дочери Анне Комнине и ее мужу Никифору Вриеннию, так как крайне ценила
его ум, красноречие, высокую культурность и писательское дарова-
-262-
ние. Возможно, что по этому поводу в императорской семье происходили
иногда бурные сцены, и Ирина любила жаловаться, что вынуждена теперь
слишком часто всюду сопровождать своего мужа. Но Алексей не хотел ничего
слышать, и так как, кроме того, бдительная заботливость, какой окружала
его императрица, защищала царя лучше всяких предосторожностей от
постоянно замышлявшихся против него козней, он ни за что на свете не
соглашался расставаться с "этой всегда бодрствующей хранительницей, с
этим оком, от которого не могла укрыться ни одна интрига".
Напрасно
политические враги Ирины осмеивали супружескую привязанность, питаемую
теперь императором к своей жене. У себя в палатке, даже на самом своем
столе, Алексей находил оскорбительные пасквили, где ему советовали
отправить в гинекей монархиню, присутствие которой в лагере являлось
обременительным. Ничто не помогало. День ото дня влияние Ирины на царя
становилось все сильнее. Дело в том, что "она умела, - по замечанию Анны
Комнины, - быстро разбирать, что когда нужно было при данных
обстоятельствах, и еще быстрее раскрывать интриги врагов. И таким
образом, - прибавляет царевна-писательница, - моя мать была для царя,
отца моего, незакрытое око в ночи, несравненный страж в течение дня,
лучшее спасительное лекарство от опасностей, какие порождаются яствами".
Впрочем, в этой роли Ирина сохраняла тонкую, осторожную сдержанность
своих юных лет: чувствовали ее присутствие, но никогда не видали и не
слыхали ее. Повозка, запряженная двумя мулами и с развевающимся над нею
императорским флагом, одна свидетельствовала об ее присутствии в войске;
"ее божественное тело" оставалось невидимым, и еще больше, чем в
Священном дворце, любила она действовать тайно.
Однако, когда нужно
было, она отнюдь не боялась "появляться на глаза мужчинам"; она умела,
при сложных обстоятельствах, выказать и смелость, и хладнокровие, и
решительность. Однажды, когда императорское войско стояло лагерем в
Малой Азии, ранним утром получено было известие, что турки близко.
Алексей еще спал; тогда Ирина, чтобы не смутить его сна, приказала
разведчику молчать и, встав, стала делать вид, несмотря на беспокойство,
что занимается обычными делами. Скоро новый гонец извещает, что варвары
приближаются; несмотря на охвативший ее страх, императрица берет себя в
руки и спокойно остается подле императора. Не думая об опасности,
монархи садятся за стол, как вдруг входит человек, весь покрытый кровью,
и падает к ногам Алексея, как живой свидетель неминуемой опасности и
близкого присутствия врага. Но и тут Ирина остается невозмутимой, "как
сильная жена,
-263-
о которой говорит Писание"; если она и боится, то только за императора.
Когда, наконец, с большим трудом ее удается убедить подумать о
собственной безопасности и уйти с места, где грозит произойти сражение,
она удаляется с неохотой, "все оборачивается и смотрит на мужа". Из
этого видно, что не без основания Алексей называл ее теперь "своей
душой, своей несравненной поверенной, своей утешительницей во всех
бедах". И вот таким-то образом она мало-помалу становилась всемогущей.
Выше мы видели, как
честолюбивая царица попыталась извлечь выгоду из своего влияния и какие
козни велись у постели умирающего Алексея. Известно также, с какой
заботливостью Ирина до конца ухаживала за больным, как, чтобы вымолить у
Бога его выздоровление, она умножала милостыню и молитвы, какие
выказала мужество и твердость в эти грустные дни, "борясь, как
олимпийский атлет, с удручавшим ее страданием", какое упорство она также
выказала, чтобы достигнуть цели, и каковы, наконец, были ее отчаяние и
злоба, когда она увидела, что безнадежно проиграно начатое ею дело.
Однако Ирина лучше, чем дочь ее Анна Комнина, умела смиряться перед
неизбежным. Она не приняла никакого участия в заговоре, составленном
последней против ее брата Иоанна, и говорила по этому поводу не без
некоторой иронии: "Когда трон пуст, надо стараться сделать императора.
Но раз монарх имеется, не надо его свергать". Точно так же Ирина, и в
этом более счастливая, чем ее дочь, после своего далеко не блестящего
начала пользовалась в течение полных десяти лет всеми радостями
верховной власти. И когда, по смерти Алексея, она удалилась в монастырь,
когда, по выражению одного современника, "подобно золотокрылому орлу,
улетела она в небесные сферы", она, в сущности, могла сказать себе, что
не сгубила своей жизни.
II
Когда Ирина имела на
Алексея Комнина всесильное влияние, она вступила с ним в сообщество для
одного благочестивого дела. В западной части Константинополя, в
Девтеронском квартале, недалеко от места, где теперь стоит Семибашенный
замок, супруги задумали построить два смежных монастыря: один мужской в
честь Спаса Человеколюбивого, другой женский во имя Богородицы
Благодатной. Многие причины побудили императрицу построить эту святую
обитель. Прежде всего она хотела высказать тем свою благодарность
Пречистой, всю жизнь, как говорили, осыпавшей ее своими милостями и
оказывавшей ей свое покровительство, давшей ей родиться "от
благочестивого и по природе склонного к до-
-264-
бродетелям рода", обеспечившей ей благодеяния превосходного воспитания,
возведшей ее затем на трон, на эту вершину человеческого благополучия,
простершей, наконец, свою божественную руку над всеми, кого любила
Ирина, на ее мужа, на ее детей, на ее внуков, даруя царю в его войнах с
варварами большие и блестящие победы, членам монаршей семьи чудесные
исцеления в их болезнях, империи - непрестанную свою поддержку и
небывалое благоденствие. Кроме того, Ирина, как все византийцы,
приписывала особую силу молитвам, возносившимся к Богу устами монахов,
и, следовательно, ожидала от построения монастыря всяких благ для
правления монархией, а также для умиротворения христиан.
Но к этим причинам
порядка духовного присоединялись соображения порядка более житейского.
Одна из дочерей императрицы, Евдокия, была довольно несчастна в
замужестве. Ее муж, не имея никакого уважения к происхождению молодой
женщины из императорского дома, обращался с ней крайне пренебрежительно;
не менее дерзко вел он себя и в отношении царицы, своей тещи; и вот,
когда Евдокия, в конце концов, совсем заболела, нашли нужным нарушить
этот столь плохо удавшийся брак. Мужа услали из дворца, жена приняла
пострижение. И вот новый монастырь был предназначен именно для того,
чтобы царственная отшельница нашла в нем приют, достойный ее сана.
Наконец, в Византии, с ее постоянными революциями, никто, как известно,
не мог быть никогда уверенным в завтрашнем дне. Царицы из семьи Ирины
могли в один прекрасный день оказаться вынужденными искать в монастыре
убежища от житейских бурь; сама Ирина должна была думать о том, что
станет с ней, в случае если император умрет раньше нее. Поэтому рядом с
монастырем она выстроила для женщин из императорской семьи более удобные
и роскошные постройки. Это было то, что называли "домом господ", или
"царским помещением". Воздвигнутые вне монастырской ограды и вне
зависимости от монастыря, эти строения, однако, имели с монастырем
удобное сообщение и носили тот же характер святости. Таким образом, в то
время, как Алексей в монастыре Спаса приготовлял могилу для своих
смертных останков, Ирина подле монастыря Богородицы готовила приют для
своих старых дней.
И сюда удалилась она
по смерти своего мужа. В это время помещение, приготовленное себе
императрицей, было значительно расширено. Это был настоящий дворец, с
обширными дворами. портиками, несколькими банями, даже с отдельной
церковью во имя св. Дмитрия. В сопровождении многочисленной свиты
служителей и женщин Ирина явилась, чтобы устроиться тут. Здесь же
призрела она свою любимую дочь Анну Комнину, занявшую по-
-265-
кои, выходившие окнами в сад Спасского монастыря, и дочь Анны,
овдовевшую совсем молодой и носившую одинаковое с бабушкой имя Ирины
Дуки. Тут среди своих детей и жила старая императрица вплоть до самой
смерти, последовавшей приблизительно в 1123 году, жила по соседству с
монахами, которых всегда любила, и в благочестивой атмосфере, окружавшей
ее еще в юности. Однако она не вполне умерла для мира. Она охотно
принимала посетителей, содержала при себе маленький двор, где были
писатели, воспевавшие ее славу или утешавшие ее в скорбях и напастях.
Она продолжала интересоваться духовной стороной жизни и в особенности
поощряла своего зятя Никифора Вриенния, писательский талант которого она
всегда ценила, писать историю великого Алексея Комнина, оплакиваемого
ею мужа. Это произведение, как известно, дошло до нас; в предисловии
Вриенний восхваляет "премудрый дух", возложивший на него эту трудную
задачу, "геркулесову силу", заставившую его, несмотря на его скромность,
взять ее на себя. Как кажется, Ирине очень нравилась роль
вдохновительницы, благодаря которой она удовлетворяла своему желанию
превозносить одновременно славу Дуков и Комнинов. Впрочем, современники
любили величать ее, даже в глаза, "сиреной Кесаря", и можно с
уверенностью думать, что комплимент этот не был ей неприятен.
III
В Национальной
библиотеке хранится пурпуровыми чернилами собственноручно подписанный
Ириной, "императрицей римлян, верной во Христе Боге нашем", устав
(типик), изданный царицей для ее монастыря. Она тут пространно
перечисляет здания, построенные ею, и доходы, какими она наделила
обитель. Подробно объясняет многочисленные обязанности, предписываемые
ею монахиням, правила, каким им надлежит следовать, строгую дисциплину,
какой они будут подвергнуты. Наконец, она определяет ясно и точно и в
чрезвычайно властном тоне все, что касается управления монастырскими
имениями и охраны независимости монастыря. Этот документ, составляющий
не менее шестидесяти печатных страниц, крайне любопытен, потому что
знакомит нас с психологией Ирины Дуки и дает представление о
монастырской жизни ее времени.
Что тут поражает
прежде всего - это странное смешение нравоучительной фразеологии и
практического духа, мистической экзальтации и административной точности,
властной, мелочной и сухой. Это тот же контраст, какой мы видели уже в
душе императрицы, страстно благочестивой и любившей читать мораль, обла-
-266-
давшей при этом такой ясной бодростью в устройстве своей жизни и в
преследовании своих честолюбивых целей.
Первая забота
основательницы монастыря - насадить в нем самую строгую нравственность. В
начале XII века внутренняя жизнь в византийских монастырях
действительно сильно нуждалась в преобразовании, и не без основания
опасалась Ирина, "чтобы змий, древний искуситель, не нашел в
благочестивом доме какую-нибудь новую Еву, и не стал бы нашептывать ей
свои убийственные софизмы, и не увлек бы ее в адские сети". Горячо
поэтому молит она Богородицу охранить инокинь от искушений, "даровать
этим женским душам мужскую силу добродетелей". Но при этом она
благоразумно принимает все полезные меры предосторожности для
предотвращения опасности. Монастырь будет крепко огражден от всего,
извне приходящего. Ни один мужчина не будет в него допущен, никакой
посторонний глаз не должен проникать в благочестивую таинственную жизнь
внутри монастыря. Императрица строго запрещает строить подле святой
обители террасы, откуда нескромные взоры могли бы проникать в
монастырские дворы; она запрещает, чтобы вслед за знатными дамами,
имеющими разрешение посещать монастырь, хоть один мужчина, будь то
евнух, переступал за спасительную ограду. Для большей уверенности даже
певчие изгнаны из этой образцовой обители; самое большее, и то по
необходимости, в ней будут терпеть двух священников, и то с условием,
чтобы они были евнухами; равно и исповедник, и эконом общины должны
принадлежать к этой спокойной категории людей.
Вышесказанное
относится к внутренней жизни. Не менее строго определила Ирина
отношения, какие монахини могли иметь с миром внешним. На этот счет
церковные правила были крайне суровы. "Монах, - сказано у отцов, - не
должен иметь семью на земле". Однако на практике некоторые уступки
"слабости человеческой" были необходимы. Поэтому один или два раза в год
мать, сестра и другие родственницы монахини получали разрешение
приходить в монастырь и разделять трапезу с сестрами; а если та, кого
навещали родные, была больна, посетительницам позволялось целых два дня
провести в монастыре. Что касается мужчин- отца, брата и т. д., - они
могли видеть свою родственницу только у ворот монастыря, и то лишь в
присутствии пожилой и почтенной сестры, и всегда на самое короткое
время. Если монахиня была больна, она могла, чтобы повидаться со своими
близкими, просить отнести себя на носилках к воротам; но ни под каким
предлогом не мог мужчина переступить ограду. Точно так же, если у
какой-нибудь монахини заболевал серьезно в городе близкий родной, она
-267-
могла его навестить, но в сопровождении двух почтенных и пожилых сестер,
и ни под каким видом не должна была проводить ночь вне монастыря.
Впрочем, для избежания всяких поползновений к отлучке из монастыря или
неправильному возвращению, у ворот сторожила привратница, женщина
пожилая и испытанная в добродетели; и еще для большей верности она
каждый вечер приходила к игуменье и вручала ей ключи. Впрочем, ничто в
обители не делалось без разрешения последней; но это вовсе не значит,
что она сама не была подчинена общей дисциплине. Когда ей приходилось
заниматься монастырскими делами, когда она должна была принимать
управляющих и арендаторов монастырских имений, она отправлялась к
внутренним воротам монастыря в сопровождении двух или трех пожилых
монахинь, остававшихся свидетельницами при разговоре. Вообще внутрь
монастыря старались пускать как можно меньше посторонних людей.
Разрешались, однако, посещения женщинам, потому что это могло
способствовать распространению славы и святости обители; в данном случае
основательница полагалась на мудрость игуменьи, прибавляя, однако, что
эти посетительницы должны были всегда быть образцовой нравственности и
пребывание их не должно было затягиваться более двух дней. Даже царевны
императорского дома, даже та из них, которая была покровительницей
монастыря, не могла входить туда во всякое время и обыкновенно
оставалась там только на короткий срок.
Община, учрежденная
Ириной, не должна была, по замыслу основательницы, быть многочисленной,
так как при многочисленности монахинь рисковали не иметь возможности
точно применять правила. Она насчитывала всего двадцать четыре монахини и
десять служительниц, и ни в каком случае число инокинь не должно было
превышать сорока. Во главе общины была поставлена игуменья. Способ к
какому прибегали при ее поставлении, довольно любопытен. Монахини
выбирали три имени, и окончательный выбор между ними делался следующим
образом. Три имени писались на трех одинаковых листках бумаги в такой
формуле: "Владыка, Господь наш Иисус Христос сердцеведец, молитвами
Пречистой Владычицы нашей Богородицы Благодатной, открой нам, грешницам,
почитаешь ли Ты достойной быть игуменьей нашей сестру такую-то".
Листки, тщательно запечатанные, клались на алтарь в субботу вечером:
община проводила ночь в молитве, а на следующий день после службы
священник брал с алтаря один из листков, и суд Божий указывал таким
образом ту, которой надлежало управлять монастырем. Раз поставленная,
она пользовалась безусловной властью в делах материальных, а равно и
духовных, и права ее простирались так далеко, что она могла, если
находила это
-268-
нужным, исключить монахиню из монастыря без всяких объяснений. Сама она
не обязана была давать отчет никому, и ее лишали чина, только если она
серьезно провинилась при исполнении какой-либо из своих обязанностей. В
таком случае царственная покровительница монастыря, руководившая в
качестве таковой и выборами, вмешивалась в дело и отставляла игуменью.
Но такие случаи бывали крайне редко.
Чтобы помогать
игуменье, в ее управлении имелся целый штат помощниц, назначавшихся
игуменьей по ее усмотрению. То были сосудохранительница
(sceyophylacissa), заведовавшая казной и архивами, и экклисиархисса
(ecclзsiarchissa), смотревшая за церковью, за возжиганием свечей и за
хорошим исполнением певчими священных песнопений. Одна сестра
назначалась для приема провизии, другая для хранения вина; казначея
хранила продукты из монастырских имений; трапезария (trapezaria)
смотрела за порядком в трапезной, эпистимонархисса (epistemonarchissa)
наблюдала за соблюдением дисциплины в общине, и роль ее главным образом
заключалась в том, чтобы воспрещать пустые разговоры и наказывать за
проявления лености, "каковые суть начало всякого зла". Две эргодотрии
(ergodotriai) раздавали работу; две дохиарии (docheiariai) заведовали
одеждой и наличными деньгами общины; наконец, сестра-привратница была
приставлена сторожить у дверей. У всех должностных лиц были свои
обязанности, и основательница монастыря тщательно определила каждой ее
работу. И во всем видна также большая забота о самой точной, подробной
отчетности: состояние имущества в минуту принятия на себя обязанностей,
поступления и расход - все должно было подлежать самой точной
отчетности. Наконец, Ирина советует всем самую строгую экономию, и
любопытно отметить, до какой степени она была заботливой и хорошей
хозяйкой. При покупке материй для общины она советует выбирать время,
когда их много на рынке и они не дороги. И когда в праздники вставляют в
светильники новые свечи, надо раньше горевшие тщательно спрятать, чтобы
дать им потом догореть в будние дни.
Во всех этих
административных подробностях не видно и следа какой-либо заботы об
идеале; но это отсутствие мистической экзальтации, каким отмечена всякая
строка документа, и составляет его характерную особенность. Ирина
обладала главным образом практическим умом, прежде всего заботилась о
том, чтобы создать хорошо управляемый и хорошо организованный дом -
остальное для нее было менее важно. На это указывает ее желание
успокоить сомнения монахинь, которым могли бы показаться низменными
предписываемые ею занятия и которые могли испугаться мысли,
-269-
что, предаваясь им постоянно и пренебрегая через то церковными службами,
они повредят делу своего вечного спасения. "Молитва, - говорит она им, -
хорошая вещь, прекрасная вещь, ибо она дает нам говорить с Богом и
поднимает нас от земли к Нему. Но милосердие гораздо выше и гораздо
лучше". Работать же для материального блага общины есть дело милосердия.
"Мы боимся, говорите вы, когда приходится пренебрегать церковными
службами. Не бойтесь. Искренняя исповедь даст вам всегда отпущение этого
греха, с одним условием, чтобы причиной вашего нерадения не была
леность. Вот чего надо страшиться. Если вы согрешите не от лени, будьте
счастливы посвятить себя доверенным вам обязанностям".
При таких условиях
неудивительно, что установление церковных служб занимает довольно мало
места в распоряжениях основательницы монастыря. Частности порядка
материального занимали ее гораздо больше. Чтобы поддержать строй
иноческой жизни, составляющий и долженствующий всегда составлять правило
монастыря, спальня и трапезная будут общими для всех монахинь; ручные
работы будут исполняться сообща под надзором игуменьи в то время, как
одна из сестер будет читать что-нибудь божественное, "каковое чтение
отгоняет мысли пустые, бесполезные и преступные". Для обеспечения
строгой дисциплины все принято во внимание. Ирина определяет число
поклонов, какие надо делать в церкви, порядок, в каком должны следовать
одна за другой священные песни по знаку экклисиархиссы
(ecclesiarchissa). Она приказывает, чтобы в трапезной, куда община
входит с пением псалмов, никто не открывал рта, разве только чтобы
ответить на вопрос игуменьи и чтобы у всех уши были открыты и внимали
благочестивому чтению, "радующему и питающему души". Трапезария
(trapezaria) должна наблюдать за точным исполнением этого предписания.
Если какая-нибудь монахиня неспокойна или болтает, она строго ей
выговаривает; в случае повторения виновная изгоняется из трапезной.
Запрещается что-либо просить у соседки, даже воды; запрещается
претендовать на какое бы то ни было старшинство, "в заботах пустого
тщеславия". И такая непреклонная дисциплина повсюду. Никаких частных
разговоров, никакого праздного шатанья, никакого соперничества или ссор,
также и никакой слишком тесной дружбы или тайных свиданий. Ирина все
предусмотрела, все распределила, все запретила.
Даже порядок еды был
заботливо ею определен. Впрочем, кушанья были далеко не обильны. По
вторникам, четвергам, субботам и воскресеньям монахини получали два
рыбных блюда и сыр; по понедельникам полагались сухие овощи, варенные с
маслом, и ракушки; по средам и пятницам давали сухие овощи, отваренные в
-270-
воде, и немного свежих. Мясо за монастырским столом не подавалось
никогда. Зато вино полагалось в изобилии; оно служит для поддержания сил
сестер, истощенных бдениями во время Великого поста, а в жаркую летнюю
пору освежает изнемогшее тело, и потому в монастырском погребе имеется
даже старое вино. Кроме того, допускается, чтобы благочестивые
"христолюбивые" люди присылали какие-нибудь лакомства для улучшения
обычной монастырской пищи. Правила во время трех постов, конечно, более
строги и не менее тщательно выработаны. Одно предписание особенно часто
повторяется: строго запрещается что-нибудь есть вне часов трапезы. "Это
еда запрещенная, - пишет Ирина, - некогда подвергшая нас смерти и
лишившая нас рая, и это диавол, отец зла, ввел ее в мир".
Все же тут сделаны
некоторые уступки человеческой слабости. Императрица отнюдь не хочет,
чтобы ее монахини изводили себя крайне истощающими бдениями. Она
предписывает особый режим для больных, и им полагается особая келья и
более обильный стол. Тем не менее им советуют не пользоваться состоянием
своего здоровья, чтобы выражать нескромные требования и просить
необыкновенных вещей, "кушаний, о которых они, быть может, даже никогда и
не слыхали и тем более никогда не видали и не едали".
Я не останавливаюсь
на всех подробностях, определенных при церемониале больших праздников, с
обозначением числа свечей, лампад, канделябров, долженствовавших
увеличить блеск торжества. Между этими праздниками один в особенности
справляется с исключительной пышностью - это Успение Богородицы. Я
предпочитаю отметить еще некоторые, более характерные черты, делающие
честь практическому уму основательницы монастыря. При нем полагается
быть врачу, несмотря на страх, какой внушает императрице всякое
присутствие мужчины; с другой стороны, монастырь имеет учреждение, в
изобилии снабжающее его водой, и по крайней мере раз в месяц монахини
должны мыться в бане. В этих заботах о гигиене, довольно редко
встречающихся в монастырях Средневековья, видишь опять, как и во всем
остальном, никак не мистический, а практический дух, руководивший при
основании этого монастыря.
Однако такое
количество обязанностей, такие суровые правила могли в конце концов
показаться для многих тяжелыми. Поэтому царица считала нужным увещевать
монахинь нести свое бремя не отчаиваясь и не раздражаясь, а, скорее,
радуясь при мысли, что благодаря мудрой предусмотрительности
основательницы они были совершенно освобождены от всякой материальной
заботы.
-271-
IV
В то время как
императрица упорядочивала нравственную жизнь своих монахинь, она
заботилась также и об упрочении своего дела в будущем.
Византийские
монастыри подвергались в начале XII века довольно неприятным
случайностям. Нередко бывало, что в награду за политические или военные
услуги светская власть отдавала их в пользование какому-нибудь знатному
лицу, во вред материальному благосостоянию и нравственному благополучию
этих благочестивых обителей. Действительно, владелец устраивался в
монастыре, "как у себя в доме", проживал на себя все доходы, пренебрегал
священными вещами и в короткий срок разорял монастырь и уничтожал
монастырскую дисциплину; вместе с ним проникла в эти святые обители
светская жизнь; там принимали гостей, пели светские песни, и в
особенности в женских монастырях присутствие светской владелицы,
постоянно препиравшейся с игуменьей, постоянно озабоченной также
мирскими делами, служило вечной причиной деморализации.
Ирина знала эти
опасности, так как ее муж Алексей, более чем кто-либо другой, делал
подобного рода дары, и она твердо решила оградить от этого основанный ею
монастырь. Она рассчитывала, согласно первоначальному назначению,
сохранить за монастырем его имущество, каким она его наделила, и уберечь
его независимость против всякой попытки захвата. Поэтому она наложила
безусловный запрет отдавать, менять или продавать что-либо из имущества,
принадлежавшего монастырю; самое большее, если в известных,
определенных случаях разрешалось отчуждать кое-что из движимости, чтобы
достать денег в случае надобности, но при этом предписывались тысячи
предосторожностей, чтобы избежать всякого злоупотребления или
неправильности. Точно так же предписывала императрица тщательный надзор
за всем, что касалось управления монастырскими имениями. Обязанность эта
была возложена на эконома, и роль его состояла в том, чтобы объезжать
различные поместья, просматривать счета низших агентов и арендаторов,
смотреть за правильным поступлением доходов натурой и деньгами и обо
всем делать доклад игуменье. Она управляла в последней инстанции всеми
делами, как светскими, так и духовными. Она назначала и отставляла
служащих по управлению имениями, лично принимала их для выслушивания
доклада о делах, вместе с экономом просматривала и подписывала их
отчеты. Монастырь был действительно богат, делались даже сбережения,
откладывавшиеся в резерв. Но, понятно, новые пожертвования принимались
очень милостиво и всячески поощрялись, приходили ли
-272-
они от монахинь, которые, принимая пострижение, приносили монастырю по
доброй воле известную сумму денег в виде дара, или были щедротами
благочестивых мирян. Ирина заранее предвидела эти грядущие подаяния и
указывала их употребление. Эти деньги не следовало растрачивать на
пустяки, как, например, на улучшение обычной пищи в монастыре. Они
должны были главным образом идти на увеличение количества пищи и денег,
раздаваемых ежедневно бедным у монастырских ворот. На этот счет, как и
во всем остальном, Ирина ничего не хотела оставить непредусмотренным. В
простые дни она предписывала раздавать нищим хлеб и остатки от стола; в
праздники и особенно в дни, когда праздновали память какого-нибудь
важного покровителя монастыря, подаяния были обильнее, и к хлебу
прибавляли вино и деньги.
Ирина приняла и
другие меры, чтобы обеспечить независимость своего учреждения. Самым
категорическим образом она запрещала под каким бы то ни было предлогом
отдавать ее монастырь в пользование частному лицу, присоединять к
другому монастырю или какому-нибудь благотворительному учреждению,
подчинять его какой бы то ни было власти духовной или светской; он
должен был на вечные времена оставаться независимым. "Если бы в какое бы
то ни было время, - пишет его основательница, - и каким бы то ни было
образом кто-нибудь вздумал поработить этот основываемый нами монастырь и
подчинить его чужой власти, будь то император, патриарх или сама
игуменья, да будет он проклят". Многие монастыри, как мы видели,
изменяли в то время своему первоначальному назначению. Чтобы избежать
этой опасности, императрица особо отмечает, что одна только игуменья
уполномочена иметь власть над общиной; и чтобы еще прочнее обеспечить
автономию благочестивой обители, монастырь ставится под особое
покровительство царевны из императорского дома.
Первоначально этот
протекторат был доверен царевне Евдокии, дочери Ирины, принявшей
монашество. Но она преждевременно умерла в 1120 году. Тогда Ирина взяла
на себя исполнение обязанности покровительницы, долженствовавшей после
ее смерти последовательно переходить сначала к ее любимой дочери Анне,
затем ко второй дочери, Марии, и к внучке Ирине Дуке, а впоследствии
передаваться из поколения в поколение по нисходящей женской линии от
Анны Комнины. Но, обеспечивая монастырю высшее покровительство,
императрица имела в виду также оградить его и от возможного захвата со
стороны покровительницы. Поэтому полномочия последней были тщательно
определены. Ей не позволялось ни в каком случае вмешиваться во
внутреннее правление монастыря, и в типике были тщательно
обозначены
-273-
границы ее прав. Царевна-покровительница блюдет за избранием
настоятельницы, ей предоставлено право ее сменять, на ней лежит
обязанность прекращать ссоры, могущие нарушить мир общины, но в
особенности обязана она защищать от светской власти прерогативы и
привилегии монастыря. Чтобы отнять у нее всякий соблазн присваивания
того, что ее совсем не касается, Ирина запрещает ей по собственному
желанию и во всякое время вход в монастырь. Из этого правила императрица
делает исключение лишь для "своих возлюбленных дочерей, порфирородных
Анны и Марии, и для своей возлюбленной внучки Ирины Дуки".
Вышепоименованные особы могут являться в монастырь, когда им
заблагорассудится, даже чтобы учавствовать в трапезе с монахинями;
однако их могут сопровождать только две или три дамы их свиты. Точно так
же, в виде исключения, сыновья и зятья Ирины могут в особых случаях
быть допущены в монастырь. Но тогда они будут оставаться во время службы
на паперти; когда монахини удалятся из церкви, они могут войти внутрь
ее и даже в присутствии двух или трех пожилых сестер говорить с
настоятельницей и поклониться изображению Пречистой Девы. Последний
пункт дает нам очень любопытные сведения о самой императрице и ее
чувствах к своей семье.
V
Основывая свой
монастырь, Ирина Дука, по-видимому, имела главным образом в виду
предполагаемые услуги, какие он бы мог оказать ее семье, и это последнее
придает ему несколько особый характер. Императрица предвидела тот
случай, когда вследствие призвания к монашеству или революции в
монастырь захочет укрыться какая-нибудь царевна из императорского дома,
и, предполагая это, она сделала некоторые распоряжения. Если после
"более блестящей жизни", какую она вела в мире, жизнь общая с другими
монахинями покажется ей слишком суровой и тяжелой, она изложит свой
случай исповеднику общины, и в ее жизнь будут введены смягчения
сообразно с ее положением. Вместо общей спальни членам царской семьи
будет дано отдельное помещение, более просторное и более удобное; вместо
общего стола они будут есть у себя, и стол их будет лучше; они могут
также иметь двух горничных для своих услуг. Кроме того, им разрешается,
когда они захотят, принимать у себя родных мужского пола, под одним
только условием, что эти свидания будут происходить в проходе, ведущем к
большим воротам; они могут, когда захотят, отправляться в город, с
условием, чтобы их сопровождала пожилая сестра; им даже может быть
разрешено провести два-три дня вне монастыря, и
-274-
если у них заболеет опасно родственник, ухаживать за ним до последней
его минуты. Те же смягчения допускаются и для благородных дам, которые
пожелали бы удалиться в монастырь; у них также может быть свое отдельное
помещение и горничная. Однако, если они будут злоупотреблять этими
льготами и тем вызывать какой-нибудь соблазн, если, помимо всего, они
будут принимать у себя монахинь или нарушать монастырскую тишину своей
болтовней, эти благородные жилицы будут безжалостно изгнаны.
Любопытно видеть,
как особые побуждения, желание приспособить монастырскую жизнь ко вкусам
людей, быть может, к этой жизни не склонных, заставили основательницу
монастыря смягчить суровые правила и превратили монастырь в учреждение
довольно своеобразного характера. Все та же заботливость о своей
императорской семье проглядывает на каждой странице этого документа, и
некоторые места проливают интересный свет на привязанность Ирины к своим
близким.
Прежде всего царица
думает много о себе самой: она завещает на вечные времена молиться о ней
и праздновать ежегодно годовщину того дня, когда она уйдет из этой
жизни. Не меньшую заботливость выказывает она и относительно императора
Алексея, своего мужа, бывшего ее сообщником в этом благочестивом
предприятии. Она от души желает ему жить долгие годы, одерживать над
врагами блестящие победы; она поддерживает с ним такие тесные дружеские
отношения, что хочет, чтобы он принимал участие в делах правления и
покровительства над монастырем. "Человеку необычайному, - пишет она,
разумея его, - подобает оказывать и необычайные почести". Другое место
еще любопытнее для оценки сердечных чувств Ирины и иерархии ее
привязанностей.
В греческой церкви
был обычай в дни годовщины смерти основателей монастыря служить в их
память за упокой обедню. В церкви, блестяще освещенной, шло особое
служение и читали особые молитвы об умерших, затем устраивали общине
более обильную трапезу, а у ворот монастырских раздавали бедным
милостыню. Ирина тщательно указала всех своих, по которым надлежало
справлять поминки. Она не только позаботилась о своих уже умерших
родных, об отце и матери, о тесте и свекрови, но она определила также,
что надо будет в известный день совершать в память ее самой и в память
тех ее близких, которые, как и она, были еще живы, после того, как
пробьет их последний час. На каждый случай у нее особое распоряжение,
особое распределение почестей и количество трат, смотря по чину и
положению лиц, и это различие в применении почестей и поучительно и
любопытно.
Для нее самой и
Алексея она хочет, чтобы все делалось наи-
-275-
лучшим образом. Бедным будут раздавать хлеба, спеченные из десяти модиев
пшеницы, иначе четыреста фунтов, с придачей восьми мер вина и
двенадцати номизм, или червонцев. Для своих дочерей и сыновей Ирина
уменьшает сумму расхода наполовину; для последней своей дочери, Феодоры,
- почти на три четверти. Дело в том, что Феодора довольно нелепо вышла
замуж: она вступила в брак с Константином Ангелом, красивым юношей, но
довольно низменного происхождения, лишь благодаря красоте устроившим
свою судьбу, и, конечно, императрица была недовольна дочерью за такой
неравный брак. Из зятьев Ирины Никифор Вриенний, муж Анны Комнины, и муж
Марии Комнины удостоены одинаково с ее сыновьями; но муж Феодоры, равно
и она сама, будут иметь почести только второго разряда; для него и двух
невесток, жен севастократора Андроника и кесаря Исаака, Ирина сокращает
траты на три четверти сравнительно с тем, что она назначила себе и
Алексею. Муж Евдокии, само собою разумеется, совсем не упоминается в
списке. Между внуками царицы в перечне стоит только имя Ирины Дуки,
дочери Анны Комнины, бывшей, очевидно, любимицей своей бабушки. Точно
так же и везде в других местах ясно видно предпочтение, какое царица
отдавала своей старшей дочери Анне и ее близким. Ей она завещает
построенный для себя рядом с монастырем дворец, а после смерти Анны он
переходит к ее дочери Ирине. Анна же и Ирина назначаются преемницами
императрицы в протекторате над монастырем. В то время, как умирал
Алексей, план царицы упрочить престол за своей любимой дочерью рухнул.
Она хотела, по крайней мере, утешить ее в этой немилости, показав ей в
другом свое благоволение и особое расположение.
Таким образом, даже в
этом ее уединении проявлялась своевольная душа Ирины Дуки. Еще другие
черты свидетельствуют о властности ее природы. Во всем, что касалось
основания ее монастыря, она сохранила за собой полную власть. Она сама
назначила игуменью и сестру-эконома, она оставила за собой, на все время
своей жизни, надзор за монастырем и право распоряжаться там
полновластно. В качестве основательницы и в возмещение потраченных ею
денег она рассчитывает как в настоящем, так и в будущем распоряжаться в
монастыре всем по своей воле и пользуется своей прерогативой. Она
запрещает, даже с целью улучшения, менять что-либо в сооруженных ею
постройках; она запрещает отдавать внаймы или продавать дворец, служащий
резиденцией царицам императорского дома; она запрещает что-либо менять в
установленных ею правилах; ежемесячно, чтобы довести его до всеобщего
сведения, будет читаться типик, и каждый должен соблюдать его
"наравне с законами божественными".
-276-
В конце своего
устава Ирина обращается к монахиням с длинным наставлением, убеждая их
соблюдать правила, жить в благочестии, послушании, согласии, отрекаясь
от богатств, постоянно стремясь к добру. "Не для распущенности или
роскоши, - говорит она, - оставили вы жизнь в мире, но чтобы путем
борьбы, напрягая все силы, приобрести блага, обещанные Евангелием".
После таких слов она, довольно смиренно по виду, просит сестер не
забывать ее в своих молитвах, чтобы помочь ей, в награду за богоугодное
основание ею монастыря, снискать себе милость Божию и стяжать царствие
небесное. Но даже и в этой просьбе обнаруживается своевольная душа
Ирины. "Хотя мы и не будем больше присутствовать во плоти, - пишет она, -
знайте, что мы будем тут в духе".
Итак, вплоть до
последнего своего дня, она является нам такою, какой была всю свою жизнь
как на троне, так и в своем уединении: благочестивой, щедрой,
любительницей монахов и верящей в особую силу их молитв, но царицей до
мозга костей, властной и высокомерной, требующей подчинения как в делах
светских, так и духовных. И тут начинаешь лучше понимать, каким образом
молодая женщина, с виду неприметная и робкая, на которой женился Алексей
Комнин, кончила тем, что получила, оставаясь сама собой, на жизненной
сцене то влияние, какого заслуживали ее личные качества и о котором
мечтала ее честолюбивая душа. В то же время она представляет нам
интересный тип византийской царицы XII века, женщины-политика и
женщины-писательницы в одно и то же время, немного суровой, немного
важной, но безупречной нравственной выдержки и строгой грации, не
лишенной красоты.
-277-
^ ГЛАВА IV. РОМАНИЧЕСКИЕ
ПОХОЖДЕНИЯ
АНДРОНИКА КОМНИНА
Около половины XII века
византийский двор, такой строгий и суровый во времена первых Комнинов,
принял иной вид. Император Мануил был молодой человек лет двадцати семи
или двадцати восьми, любивший роскошь, удовольствия, празднества с тем
большим пылом и страстью, что все эти развлечения выпадали на его долю
только в промежутках между военными походами и другими воинственными
предприятиями, в которых он в качестве паладина любил показать свою
удаль. Оттого в его Влахернском дворце с большими залами, сплошь
украшенными золотой мозаикой, в его виллах Пропонтиды, где он любил
проводить лето, только и делали, что устраивали роскошные пиры, концерты
инструментальной и вокальной музыки, празднества и турниры. Вокруг царя
увивалась целая плеяда молодых женщин, веселых, хорошеньких и
кокетливых, обнаруживавших в полном блеске свою грацию и придававших
двору несравненную привлекательность. Несомненно, что бабка Мануила,
старая Анна Далассина, приложившая некогда столько старания, чтобы
придать императорскому дворцу приличный вид и завести в нем строгий
монастырский дух, была бы глубоко скандализована, если бы увидела
происшедшие в нем перемены.
Как и родственница
их, Анна Комнина, Мануил и другие члены его семьи имели склонность к
литературе и покровительствовали писателям. Но они освободились от
благочестивых идей, воодушевлявших их отцов и внушавших некогда решения
какой-нибудь Ирине Дуке. Под тщательно сохраняемым уважением к внешним
формам скрывалось полное равнодушие. По традиции император выставлял
себя всегда ревностным защитником православия; в сущности, он без
малейших укоров совести поддерживал с неверными самые дружеские
отношения, и государственный интерес, более важный, чем уважение к
церкви, заставлял его относиться подозрительно к слишком богатым и
могущественным монахам, столь любимым его бабкой.
Но чем более
распространялось равнодушие или скептицизм по отношению к религии, тем
более развивалось всякое суеверие. Астрология и занятия магией
пользовались всеобщим доверием; к порче, к любовным напиткам обращалось
множество людей. Многие лица, даже из самых высших классов, были
уверены, что, воп-
-278-
рошая "книгу Соломона", они в состоянии будут по своему желанию вызывать
демонов и подчинять их своим приказаниям. И если некоторые
благомыслящие и сомневались в действительности всего этого волшебства,
толпа глубоко верила в чудесное.
В этом обществе без
нравственного руководства интриги и любовь занимали главное место.
Немногие семьи так страдали от раздоров честолюбивого соперничества, как
семья Комнинов. Мануил всю жизнь не доверял своим кузенам и
племянникам, и все его царствование полно страшных немилостей,
постигавших его близких. Время, не посвящаемое составлению заговоров,
проходило в любовных похождениях, и император первый давал тому пример. В
1146 году он женился на немке, графине Берте Зульцбахской, принявшей
при восшествии на трон восточной империи византийское имя Ирина;
несмотря на свои добродетели, несмотря на все усилия подделаться под тон
двора, при котором она жила, молодая женщина не могла долго удержать
подле себя своего ветреного супруга. Очень скоро Мануил, обладавший
крайне влюбчивым темпераментом, стал пренебрегать ею и увлекаться
другими. Сначала это были простые увлечения. Затем он более серьезно
влюбился в свою хорошенькую племянницу Феодору и скоро объявил ее
открыто своей фавориткой. Ему нравилось оказывать этой гордой и
высокомерной особе внешний почет власти: он назначил ей стражу, как
монархине; он позволил ей носить почти те же одежды, что носила
императрица; для нее и для родившегося у нее сына - что еще усилило
влияние фаворитки - щедрость его была неистощима. По-видимому, "эта г-жа
Помпадур в малом виде", как называли Феодору, пользовалась милостью
довольно долго; во всяком случае, она умела за нее постоять. Однажды из
ревности она убила одну соперницу, оспаривавшую у нее сердце Мануила, и
до нас дошло очень интересное письмо, где один из ее приближенных
старался успокоить угрызения совести, какие она испытывала много лет
спустя после этого преступления по страсти.
Эта связь, однако,
не помешала Мануилу в 1159 году, когда он потерял жену, решить
немедленно вступить во второй брак. От первого у него была только доч
