о и затем тихо умерла, верная до
конца двум чувствам, наполнявшим всю ее жизнь и правившим ею: любви
материнской и любви к Богу.
Какова была скорбь
Пселла, явившегося слишком поздно, чтобы принять последний поцелуй
матери, об этом легко можно догадаться, и он нам сам говорит о том: "Я
упал на землю, как мертвый, - пишет он, - ничего не понимая, что
творилось вокруг меня, покуда присутствующие, окропив мне лицо холодной
водой и дав понюхать ароматов, не привели меня в чувство". Я пропускаю
надгробный плач, который он со всегдашним своим искусством
импровизировал перед гробом умершей. Лучше остановимся на похоронах,
устроенных Константином Феодоте. Весь город принял в них участие, каждый
желал в последний раз прикоснуться к те-
-205-
лу, к рукам, к лицу этой благочестивой женщины. Присутствующие изорвали
последнее платье, какое она носила, чтобы сохранить от него кусочки как
реликвии, и старый отец Феодоты, стоя у постели, где покоилось ее тело,
мог по праву сказать рыдавшей жене своей: "Верь мне, жена, ты дала жизнь
святой и мученице".
V
Однако главный интерес,
представляемый Феодотой, заключался не в этой святой кончине и не в
благочестивой жизни ее последних лет. Она главным образом интересна
своей огромной любовью к сыну. Всю свою жизнь Пселл был убежден, что
руководительница его юности и с высоты небес продолжала нежно хранить
его, и не один раз философ укорял себя, что до известной степени обманул
надежды святой женщины, следуя другому направлению, чем она желала бы.
Есть, несомненно, нечто парадоксальное в том, что этот человек, чья
жизнь протекала "как елей, что течет неслышно", что добрый семьянин, "не
скорый на ответы", имел сына, самого подвижного, самого деятельного,
самого большого интригана среди всех придворных и самого словоохотливого
из ораторов и что эта благочестивая мать, умершая в святости, дала
жизнь человеку с умом самым свободомыслящим, самым открытым, самым
научным среди всех его современников. Пселл хорошо чувствовал этот
контраст и то, до какой степени была велика разница между ним и его
родителями. Но любовь к науке у него была сильнее всего. "Я должен был
бы, - говорит он, - думать только об одном Боге. Но мой характер,
непреоборимая жажда всякого знания влекли меня к науке". Какого рода
было это знание, как обширно и глубоко, он это нам сам любезно объяснил:
он рассказал нам, как в двадцать пять лет он знал все, что можно знать:
риторику и философию, геометрию и музыку, право и астрономию, медицину,
физику, даже оккультные знания, и как от неоплатоников и от
"удивительного Прокла" он мало-помалу возвысился до "чистого света
Платона". В сущности, несмотря на некоторые сомнения, которые порой у
него являлись, этот свободный и великий ум отнюдь не жалел о своих
знаниях, равно и его мать в конечном итоге должна была, взирая на него с
высоты небес, быть им довольной. Благодаря тому, что он был выдающимся
ученым, Пселл попал ко двору и дошел до поста первого министра, и таким
образом, хоть несколько иначе, он осуществил великие честолюбивые
замыслы своей матери и те прекрасные мечты, каким предавалась она в
былые времена, склоняясь с любовью над его колыбелью.
-206-
^ ГЛАВА XII. АННА ДАЛАССИНА
(АРИСТОКРАТИЧЕСКАЯ ВИЗАНТИЙСКАЯ СЕМЬЯ В XI ВЕКЕ)
Среди феодальной и
военной знати Византии одним из самых знаменитых родов середины XI века
был род Комнинов. Помимо обширных владений в Азии и других несметных
богатств род этот прославился еще благодаря своим заслугам перед
государством: глава его, Исаак, был тогда одним из самых знаменитых
полководцев империи. Поэтому, когда в 1057 году старшие военные чины в
негодовании против неумелого правления гражданской власти решились
поднять мятеж, они с общего согласия провозгласили Комнина царем
Византийским. Так Исаак положил начало будущему величию своего рода.
Однако едва прошло
два года с его восшествия на престол, как новый царь, разочарованный,
сознавая свое бессилие творить добро, о котором мечтал, к тому же еще
больной, решился отречься от престола. Одно время он думал передать
власть брату своему Иоанну, уже возведенному им на высокую должность
куропалата и доместика; но последний, страшась тяжелой ответственности,
отказался наотрез. Напрасно жена его Анна Далассина пыталась внушить ему
бодрость; напрасно представляла ему, каким опасностям в будущем
подвергает своих, которые неизбежно будут казаться подозрительными
всякому правительству как возможные претенденты на престол; напрасно,
мешая укоры со слезами, она в горьких выражениях осмеивала такое
философское бескорыстие и такую опасную умеренность. Она не могла
добиться ничего. Вследствие отказа Иоанна престол достался председателю
сената Константину Дуке. Но Анна Далассина всю жизнь не могла забыть
этих трагических переговоров, происходивших в ноябре 1059 года. Никогда
она не могла утешиться, что миновала ее императорская корона, которую ее
муж, произнеси он только одно слово, мог бы возложить ей на голову;
никогда не простила она Дуке, что он вместо нее взошел на престол.
Отныне она поставила себе единую цель жизни: вновь найти утраченную
возможность, отплатить судьбе, вновь завоевать для своих верховную
власть, которой она думала завладеть; и так как Анна Далассина была
столько же ловка и настойчива, сколь честолюбива, она достигла своего.
Государственный переворот 1081 года, более чем на сто лет упрочивший
престол за династией Комнинов, был следствием, хотя и не
-207-
прямым, но верным и логическим, ее упорной энергии, ее страстной заботы о
славе своего дома, ее материнской преданности, глубокой и неиссякаемой,
какую она выказывала своим детям при всевозможных обстоятельствах.
I
Если оставить в стороне
разницу общественного положения, аристократка Анна Далассина очень
напоминает женщину среднего класса, какой была мать Пселла. Так же, как
последняя, она была набожна, милосердна, добродетельна; подобно ей, она
любила общество монахов и священников и мечтала окончить свои дни
где-нибудь в монастыре; подобно ей, проводила часть ночи за чтением
благочестивых книг, то произнося молитвы, то читая псалмы, а в обществе
видели ее всегда со строгим и важным лицом, внушавшим легкомысленным
людям почтение, смешанное со страхом. Подобно ей, она соединяла с
горячей любовью к Богу страстную любовь к своим детям. Позднее, в одном
официальном акте сын ее, император Алексей, отдает ей должное, и это
свидетельство стоит привести. "Ничто не сравнится, - пишет царь, - с
нежной матерью, любящей своих детей. Нет в мире более твердой опоры,
появляется ли на горизонте опасность, грозит ли какая-нибудь беда. Если
она дает совет, совет ее всегда добрый; когда она молится за
кого-нибудь, ее всемогущая молитва доставляет неодолимую защиту. Таковой
мне являлась всегда, с самого раннего детства, моя мать и высокочтимая
госпожа, бывшая во всех обстоятельствах моей руководительницей и
наставницей. Мы были одной душой в двух телах, и милостью Божией этот
прекрасный и тесный союз длится и по сей день".
Несомненно, что Анна
Далассина имела на своих сыновей глубокое и решительное влияние. Как и
Феодота в семействе Пселла, так и во дворце Комнинов она была мужчиной в
доме; и когда в 1067 году, по смерти мужа, она осталась вдовой с
восемью детьми, пятью сыновьями и тремя дочерьми, роль ее, и без того
значительная, еще увеличилась. Это она воспитала главным образом всех
своих, сделала из них замечательных людей, способных исполнять высокое
назначение, о каком она для них мечтала и к которому она их вела.
Впрочем, она охотно слушала тех, кто обещал ей власть для ее детей, и в
особенности не жалела ничего, чтобы пророчества эти осуществились. "Это
ее молитвами, - пишет сын ее Алексей, - непрестанно возносимыми к
престолу Божьему, достигли мы вершины верховной власти". И справедливо
поэтому история наименовала ее "матерью Комнинов".
-208-
Единственная разница
между этими двумя одинаково страстными матерьми, матерью Пселла и
матерью Комнинов, состоит в том, что Анна Далассина, благодаря своему
рождению, богатству и обаянию своего имени, могла воспользоваться для
своих честолюбивых целей такими средствами, каких не имела скромная по
рождению своему Феодота. Происходя из знатной семьи, дочь отца,
занимавшего высшие должности в феме Италии, принадлежа по матери к
знаменитому дому Далассинов, слава которого не давала покоя многим
императорам, выйдя замуж за одного из Комнинов, имея связи с самым
цветом византийской аристократии, она всегда жила в высшем свете и при
дворе, где научилась искусству интриги, практиковавшемуся ею с
необычайным уменьем; с удивительной ловкостью обходя все трудности, она с
несравненным мастерством выпутывалась из самых опасных положений.
К этому драгоценному
искусству, хотя несколько низменному, Анна присоединяла, кроме того,
очень выдающиеся качества ума. Сын ее Алексей, ее внучка Анна Комнина
никогда не говорят о ней иначе как с безусловным восхищением. Она
обладала перворазрядным умом, "умом могучим, поистине царственным и
достойным престола". С раннего детства выказывала она деятельную и
сильную волю, большой здравый смысл; в ее ясном и уравновешенном мозгу
постоянно бродила какая-нибудь деятельная мысль. "Это было удивительно, -
пишет Анна Комнина, - видеть в этом теле молодой женщины разум старца, а
стоило только посмотреть на нее, чтобы увидать все ее серьезные
качества и достоинства". В ней была душа государственного мужа. Она
обладала удивительной деловой опытностью, глубоким знанием политики; она
была бы способна править целым миром. Наконец, она обладала
замечательными природными способностями: ее речь была свободна, сжата,
она всегда находила верное слово и легко доходила до красноречия. "Без
ее ума и без ее рассудительности, - сказал о ней ее сын, - империя
погибла бы". И Анна Комнина превозносит ее выше всех современных ей
государственных людей. "Она была, - пишет ее внучка, - украшением и
честью своего пола, славой человечества". Обладая при этом мужеством и
гордой смелостью, безусловно преданная своим сыновьям, необыкновенно
ловкая, она была, одним словом, женщина выдающаяся своими высокими
качествами, оправдывавшая непомерность своего честолюбия. Высокомерная и
интриганка в одно и то же время, осторожная и податливая, когда это
было нужно, предприимчивая и смелая, когда это требовалось, и всегда
бесконечно умная, она несомненно была основательницей величия своей
семьи, и, видя ее такой, легко понять необычайное влияние, какое она
сохраняла до самой смерти на своих благодарных сыновей.
-205-
II
В 1067 году, когда после
смерти мужа Анна Далассина стала главой семьи, трое из ее сыновей были
уже взрослыми. Старший, Мануил, служил в императорском войске; Исаак и
Алексей были молодыми людьми, от девятнадцати до двадцати лет; только
Адриан и Никифор были еще детьми. Из трех дочерей две были пристроены,
замужем за знатными людьми: одна вышла за Михаила Таронита, другая - за
Никифора Мелиссина. Закончить образование младших, поднять на должную
высоту остальных и упрочить их судьбу - такова была двойная цель, отныне
поставленная себе матерью.
Обстоятельства очень
благоприятствовали ей. В это время византийский престол опять был в
руках женщины, Евдокии, вдовы Константина Дуки, регентши, правившей от
имени своего малолетнего сына Михаила VII. Это была царица умная,
образованная, даже причастная литературе; хотя ей неправильно
приписывали сочинение поэмы Виоларий, или Поле фиалок,
несомненно, что она любила писать и была автором нескольких
стихотворений - о волосах Арионы, о занятиях, приличествующих царице, - и
трактата о монастырской жизни, достаточно свидетельствующих об ее
литературных вкусах и стремлениях. Но еще, более того, это была женщина
энергичная, честолюбивая, жадная до власти: "Я намерена, - говорила она,
- умереть на престоле". Поэтому муж ее, ценивший ее качества, умирая,
упрочил за ней особым актом верховную власть, обязав ее при этом, из
странной предосторожности влюбленного и ревнивого мужа, письменным
условием никогда не выходить вновь замуж. Евдокия согласилась, и
подписанное ею условие было торжественно отдано на хранение патриарху
Иоанну Ксифилину.
К сожалению, тяжелое
положение, какое переживала тогда империя, крайне затрудняло для
женщины исполнение последней воли, завещанной василевсом Константином X;
потребность в мужской руке заставляла себя сильно чувствовать; и, кроме
того, хотя Евдокии было под сорок лет, она обладала темпераментом,
плохо мирившимся со вдовством. Как раз в это время она страстно
влюбилась в красивого Романа Диогена, полководца, пытавшегося после
смерти императора поднять военный бунт; побежденный и привезенный
пленным в Константинополь, он ожидал над собой суда, как вдруг, к
великому удивлению придворных, императрица помиловала его; и скоро у нее
не стало другой мысли, как только выйти за него замуж. Одна вещь,
впрочем, смущала ее: злополучный документ, врученный патриарху. Крайне
ловко регентша
-210-
провела святого отца; она сделала вид, что воспылала горячей любовью к
брату Ксифилина; и последний, в качестве доброго родственника, чтобы не
стать помехой счастью, готовому улыбнуться его семье, согласился
возвратить Евдокии бумагу, содержавшую ее обещание. Овладев своим
обязательством, царица сняла маску и вышла замуж за Романа Диогена.
"Человек, - замечает
Пселл, рассказывая об этом событии,- животное изменчивое, особенно
когда находит для своих измен благовидные предлоги". Но остальные далеко
не так спокойно отнеслись к этому. Кесарь Иоанн Дука, брат покойного
императора, увидавший, что его отстранили от дел, патриарх Ксифилин,
взбешенный, что его провели, не скрывали своего недовольства; и сам
Пселл, бывший любимым министром Константина Х и наставником юного
Михаила VII, в конце концов, почувствовал некоторую неприязнь к
начинавшейся таким образом новой политике. В самом деле, восшествие на
престол Романа означало торжество военного сословия, и гражданские чины,
взволнованные, возмущенные, становились в открытую оппозицию к царю,
грозившему лишить их влияния.
Последнее
обстоятельство и приблизило Комнинов ко двору. Помимо того, что Евдокия
состояла с ними в некотором родстве, они по своему имени, по
воспоминаниям об императоре Исааке, их дяде, считались самыми
знаменитыми представителями и самыми твердыми приверженцами идеи военной
реорганизации и энергичных мер, какие олицетворяло возвышение Романа;
кроме того, Анна Комнина была слишком довольна падением своих врагов
Дуков, чтобы не поддержать новое правительство или отказывать ему в
сочувствии. Поэтому вся семья нашла во дворце милость и почет. Анна
Далассина выдала свою младшую дочь за Константина Диогена, близкого
родственника царя, для сына своего Мануила она добилась высшего
назначения. Он был сделан главнокомандующим восточной армией,
протопроедром, затем куропалатом и во главе войска прославился
блестящими подвигами. Благодаря ему имя Комнинов вновь становилось
популярным в войске, и надежда улыбнулась Анне Далассине, как вдруг юный
полководец серьезно заболел в Вифинии.
Получив это
известие, испуганная мать тотчас отправилась к сыну; последним усилием
воли Мануил, почти умирающий, встал, чтобы встретить ее; он бросился к
ней в объятия, с трудом произнес несколько слов; затем вновь упал на
постель и, высказав желание, чтобы его похоронили в той самой могиле,
где впоследствии упокоится его возлюбленная мать, он лишился сил и умер.
Ничто лучше этого рассказа не показывает всей глубины почтения и
-211-
нежной привязанности, какие сумела эта женщина внушить своим детям;
ничто также не показывает лучше редкой энергии ее души, чем то, что
затем последовало. Смерть Мануила была не только жестоким испытанием,
она являлась гибелью всех надежд, возложенных ею на эту юную, так славно
начавшуюся жизнь. Несмотря на значительность своей утраты и своего
отчаяния, Анна Далассина, однако, вновь овладела собой, хотя поразил ее
тяжкий удар. Один Комнин погиб; другой должен был продолжать традиции и
упрочить судьбы рода. Она решила немедленно отправить в армию своего
третьего сына, юного Алексея. Но император выказал себя более
жалостливым, чем мать. Когда Комнин явился к нему просить разрешения
уехать, он отвечал: "Ни под каким видом не следует, чтобы в такой скорби
мать твоя оставалась одна, и я не хочу, чтобы к горю потери одного сына
присоединялась печаль разлуки с другим". И он отправил молодого
человека обратно к Анне Далассине.
Революция 1071 года
одним ударом уничтожила дело, с таким терпением подготовлявшееся Анной.
Известно, как после поражения Романа IV, разбитого турками при
Манцикерте и взятого в плен султаном, разразилась при дворе ненависть, с
давних пор накопившаяся против злополучного монарха, и как партия
Дуков, объявив его низложенным, не усомнилась, по освобождении царя из
плена, начать с ним войну, как с чужеземным врагом. С обычной смелостью
Анна Далассина осталась верна этому низложенному императору; ее не
замедлили обвинить в тайной переписке с ним, ее потребовали в суд;
осуждение ее казалось решенным заранее. И вот на суде эта женщина,
всегда высокомерная и твердая, вдруг выхватила из-под одежды распятие и,
потрясая им перед лицом растерявшихся судей, воскликнула: "Вот мой
судья, а также и ваш, думайте о Нем, когда будете произносить ваш
приговор, и смотрите, чтобы он был достоин Верховного судии, который
видит скрытое в глубине души человеческой". При этой неожиданной выходке
судьи совершенно растерялись. Некоторые стали уже склоняться к
оправданию; однако большинство устрашилось гнева нового владыки.
Выпутались из этого положения, прибегнув к подлости, очень удачно
сопоставленной друзьями Комнинов с "судом Каиафы". Анна Далассина была
присуждена к изгнанию и отправлена с сыновьями на один из Принцевых
островов.
III
Немилость, постигшая
Комнинов, была, однако, непродолжительна. Их главный противник, кесарь
Иоанн Дука, ставший регентом вместо Романа и Евдокии, не замедлил
поссориться со сво-
-212-
им племянником Михаилом VII и должен был оставить двор и удалиться в
свои азиатские владения. Комнины, несмотря на их падение, были слишком
сильны и слишком знатны, чтобы новые министры не чувствовали, насколько
было важно при подобных обстоятельствах заручиться их поддержкой. Их
вернули из ссылки. Вскоре, чтобы еще больше быть уверенными в их
содействии, женили Исаака, главу семьи, на родственнице императрицы
Марии Аланской и вскоре затем сделали его главнокомандующим восточной
армией, должность, порученная некогда брату его Мануилу. Уезжая, Исаак
взял с собой в лагерь младшего своего брата Алексея. С этих пор счастье
стало все больше и больше улыбаться этой семье.
Алексею Комнину,
будущему императору, было тогда двадцать три или двадцать четыре года;
Исаак был немногим старше. Оба были удивительные воины, страстно
любившие военное дело и до того бесстрашные, что храбрость старшего
доходила иногда до безумной смелости. Он кидался тогда на врага, поражая
его, "как удар молнии", и не раз, из-за неосторожности, попадал в руки
неверных. Алексей, хотя и не менее смелый, был более спокойного,
уравновешенного характера. В физическом отношении он был среднего роста,
но крепкого сложения и очень силен; со своим загорелым лицом, черными
волосами, темными блестящими глазами он имел красивую, вполне
привлекательную внешность. Обученный всем телесным упражнениям, он был
страстный охотник, изящный, неутомимый наездник, страстно любивший
военные приключения. Но с этой физической деятельностью он соединял, в
нравственном отношении, редкое самообладание и удивительную ловкость
вести интригу. Умный, образованный, умеющий говорить, он таил в душе
своей твердую, упорную волю; однако, так как он от природы был нрава
кроткого, он предпочитал достигать цели скорей ловкостью, чем насилием.
Подобно своим братьям, нежно привязанный к матери, он был втайне
предметом особой любви Анны Далассины; она считала, что он более других
способен осуществить ее честолюбивые замыслы; вот почему с ранних лет
она готовила его к военной карьере и затем приставила, в качестве
адъютанта, к старшему его брату Исааку. Во всем этом Анна Далассина
судила верно. В самый короткий срок братья Комнины блестящею храбростью и
другими военными подвигами покрыли свое имя необыкновенной славой.
Около 1072 и 1073
годов положение империи было чрезвычайно затруднительно. Со стороны
азиатской границы угрожали турки; эта опасность осложнялась еще мятежом,
поднятым одним начальником наемных войск, норманном Русселем из Байеля.
Вы-
-213-
нужденные выдерживать борьбу против неверных с силами, очень
уменьшенными этим мятежом, оба брата, однако, творили чудеса. Если
верить семейной хронике, прославляющей, конечно, несколько пристрастно
их храбрость и тесную дружбу, - они были дружны, говорит Анна Комнина,
как Орест и Пилад, - подвиги их были достойны подвигов паладинов.
Однажды в одной битве под Исааком убили лошадь и он попал в руки турок.
Алексей с большим трудом старался спасти войско и прикрыть отступление,
как вдруг воины, охваченные паникой, обратились в бегство, оставив юного
полководца почти совсем одного. Окруженный со всех сторон мусульманами,
Алексей вынужден был бежать и только чудом спасся от преследования;
наконец, после кратковременного пребывания в какой-то глухой деревушке
ему удалось с несколькими из своих людей добраться до Анкиры. Думая об
одном только, как бы освободить поскорее любимого брата, он поспешил в
Константинополь, чтобы собрать там необходимый выкуп; по своем
возвращении он имел неожиданную радость найти Исаака уже свободным;
каппадокийская знать решилась в благородном порыве сложиться и выкупить
наследника такого славного рода. Тогда братья уже вместе поехали обратно
в столицу; но опять в окрестностях Никомидии на них напали турки и
окружили их. Они мечом пробили себе дорогу, выказав в этом сражении
чудеса храбрости, в конце концов выпутались из беды и, несмотря на
бешеную погоню, не потеряв ни одного человека, достигли безопасного
места. Когда после этой необыкновенной скачки они возвратились в
Константинополь, народ в восторге устроил им торжественную встречу, и
толпа, растроганная и очарованная, взирала, любуясь, на того, кого с
любовью называла "прекрасным золотым юношей" (ho chrysoys neanias
Alexios).
Такая блестящая
слава должна была неминуемо возбудить тревогу в высших сферах; решили
употребить все меры, чтобы избавиться от этих слишком популярных молодых
людей. Исаак, в качестве правителя Антиохии, был отправлен на окраины
далекой Сирии; Алексей, возведенный в чин стратопедарха, получил
поручение сразиться с Русселем из Байеля и покорить его Византии. Но на
это трудное дело ему отпустили мало воинов и не дали никаких денег.
Несмотря на нежелание матери, боявшейся, что заранее обреченное на
неудачу предприятие скомпрометирует его славу, Алексей все же принял
предложенное ему начальствование. И так искусна была его тактика, так
тонка его дипломатия, что дело, долженствовавшее, по-видимому, его
погубить, послужило только к еще большему его возвеличению. Он начал с
того, что преградил доступ провианта мятежнику, затем сумел возбудить в
-214-
его лагере измену, так что изменник выдал ему Русселя и торжественно
привез в Константинополь этого столь опасного противника. Император
Михаил VII принял юного героя чрезвычайно милостиво: "Приветствую того, -
сказал он ему, - кто, после Бога, наша правая рука". В это время, в
1074 году, Алексей был одним из самых видных людей Византии.
Между тем против
царя поднималось всеобщее недовольство. Бесстыдная алчность первого
министра истощала казну и являлась причиной голода в стране; войско, не
получавшее жалованья, возмущалось. Честолюбцы пользовались неурядицей,
царившей благодаря слабому правительству Михаила; в Европе Никифор
Вриенний провозгласил себя императором; в Азии Никифор Вотаниат облекся в
порфиру, поддержанный феодальной знатью и даже частью сената. Между
правительством и претендентами Алексей Комнин лавировал крайне искусно
и, не становясь ни на чью сторону, тем вернее упрочивал собственное
положение; и скоро он стал казаться таким необходимым человеком, что все
партии добивались союза с ним и старались им завладеть. Он
воспользовался очень искусно обстоятельствами, чтобы обеспечить себе
успех.
Незадолго перед тем
Алексей потерял жену. Взамен ее ему предлагали две одинаково блестящие и
полезные партии. Император предлагал ему руку своей сестры Зои, кесарь
Иоанн желал выдать за него свою внучку Ирину. Имея выбор между этими
двумя браками, Комнин легко сообразил все выгоды второго, который,
соединяя интересы двух самых знаменитых в Византии аристократических
родов, обеспечивал в будущем неоценимую поддержку его честолюбивым
планам. Он решился выбрать Дуков. Но это решение натолкнулось со всех
сторон на крайние препятствия. Император, оскорбленный тем, что отвергли
союз с ним, выказывал к нему явную враждебность; но что было еще
удивительнее, сама Анна Далассина противилась теперь желанию сына:
давнишняя и упорная ненависть к Дукам затемняла на этот раз всегдашнюю
ясность ее суждения и заставляла ее пренебречь явной выгодой ее дома.
Вот тут-то и проявились политическое чутье и дальновидная стойкость
Алексея. Все время заверяя, что он никогда не пойдет против воли матери,
он тем не менее ни в чем не поддался ее увещаниям; действуя необычайно
терпеливо и тонко, он задумал заставить ее отказаться от своих
предубеждений и с помощью ловкой дипломатии своей будущей свекрови он в
конце концов одолел все затруднения. Анна Далассина скрепя сердце дала
согласие; добились также и соизволения царя, и в конце 1077 года свадьба
была отпразднована. Анна Далассина, как это видно будет дальше, затаила
против своей невестки упорную злобу, тем более силь-
-215-
ную, что ей пришлось в этих обстоятельствах в первый раз в жизни
подчинить свою волю воле сына.
Надо, однако,
заметить, что в этой распре правда была на стороне Алексея, а не его
матери: дальнейшие события подтвердили это. Союз с Дуками представлял в
его игре большой козырь; он позволил ему между всеми имеющимися налицо
партиями оказать свою поддержку там, где это было ему выгодно, и стать
действительным хозяином положения. Сначала он оставался верен
существовавшему правительству: в начале 1078 года он разбил в Македонии
Никифора Вриенния. Но когда, несколько позднее, Вотаниат свергнул с
престола Михаила VII, Комнин счел более выгодным примкнуть к новому
правительству. Такое драгоценное сообщничество получило свою заслуженную
награду: Алексей был возведен в должность великого доместика схол,
получил титул новилиссима и стал действительно главным защитником и
лучшей опорой царя. Он вторично разбил Никифора Вриенния, затем
уничтожил другого мятежника, Василака, и обоих их доставил пленными к
стопам императора. Эти успехи были увенчаны новым почетом: его сделали
проедром. Но в особенности способствовали они увеличению его
популярности. Благодаря своим блестящим победам он сделался кумиром
войска, приветствовавшего его при всяком случае и не желавшего иного
начальника, кроме него. Своей женитьбой он привлек на свою сторону
большую часть феодальной аристократии, так как олицетворял собою их
требования, и, сверх всего, он приобрел поддержку патриарха, слепо
преданного Дукам. Наконец, своей привлекательной внешностью, окружавшим
его ореолом славы он нравился толпе. Алексей Комнин был вправе питать
всякие надежды.
IV
В это самое время
император Никифор Вотаниат становился все более непопулярным. Его
министры, как некогда министры Михаила VII, расхищали с большим трудом
собранные деньги, и так как казна находилась в крайне бедственном
положении, лихоимство императорской бюрократии еще увеличивало
недовольство. Войско, все более и более недовольное слабостью
правительства, управлявшего государством, раздражалось, что его держат в
пренебрежении, мало ему платят, постоянно приносят в жертву интересам
гражданской администрации. Азиатские полки роптали; в столицах варяги,
самая, по-видимому, верная и надежная часть стражи, возмущались, и эти
бунты с трудом подавлялись. Вотаниат вдобавок был стар, лишен энергии,
немножко смешон. Со всех сторон требовали новую династию, и возмущение
Ники-
-216-
фора Мелиссина, провозгласившего себя царем в Азии, было явным знаком
грозного и близкого кризиса.
Понятно, что
гражданская партия была крайне встревожена таким положением дел и
стоявшие во главе ее министры сильно озабочены популярностью Комнинов,
явно готовых стать во главе военной и феодальной партии. Они уже успели
выказать Алексею свое недоверие, запретив ему после его победы над
Вриеннием триумфатором вступить в столицу. Теперь они старались
подорвать к нему доверие императора, выставляя на вид, что азиатский
мятежник был зятем Комнинов; напоминали, что Алексей - это было крайне
благоразумно со стороны последнего - только что отказался от
командования войском, посланным против его родственника, старались
представить его единомышленником узурпатора и тем окончательно погубить
его. Но Алексей, как известно, мог всякого заткнуть за пояс в тонкой
игре интриг; на козни своих врагов от отвечал другими кознями и одним
верным ходом нашел средство обеспечить себе всемогущую поддержку в том
самом дворце, где замышляли его гибель.
Когда Михаил VII был
еще императором, он женился на царевне Марии Аланской. Это была очень
красивая женщина, высокая, изящная, с белоснежным цветом лица, с
прелестными светлыми глазами, несравненной грации и очарования. "Ни
Апеллес, ни Фидий, - говорила Анна Комнина, - не создали ничего, что
могло бы сравниться с ней по красоте". "Это была, - читаем в другом
месте, - живая статуя, и нельзя было достаточно налюбоваться на нее
тому, кто любил красоту, или, вернее, это был Амур, воплотившийся и
сошедший на землю". Эта красавица, как легко можно догадаться, возбудила
кругом себя сильные страсти. Сам Никифор Вотаниат, когда вступил на
престол, не был равнодушен к ее чарам; и уже не очень молодой и два раза
вдовый, он задумал на ней жениться. Было тут одно немалое затруднение:
муж молодой женщины, лишенный престола Михаил VII, еще был жив; но его
заставили уйти в монастырь - для мира он мог считаться умершим, а брак
его расторгнутым. Но одно время Никифор все же колебался, и так как
прежде всего он заботился о том, чтобы узаконить свое узурпаторство
через союз с императорским домом, то решил взять себе в жены вдову
Константина Х и Романа Диогена, Евдокию, которая охотно согласилась бы
разделить с ним власть. Это был бы брак разумный, вполне подходящий и по
возрасту жениха и невесты, но Мария была более хороша и обольстительна -
Вотаниат не устоял против соблазна. Несмотря на то, что церковь не
желала благословить такой вдвойне незаконный брак, царь решился на
третий брак и женился на жене своего предшественника.
-217-
Мария Аланская без
всякого увлечения согласилась исполнить желание Никифора, единственно
только чтобы спасти интересы своего малолетнего сына Константина,
имевшего тогда четыре года от роду; но она не могла любить старого мужа,
навязанного ей. Алексей Комнин, как известно, был, наоборот, крайне
привлекателен; по-видимому, императрица очень скоро возымела к нему
самое нежное чувство, и по столице не замедлил пройти слух, что она с
ним в самых лучших отношениях. Факт представляется довольно
правдоподобным; во всяком случае, несомненно, что царица взяла
решительно сторону Комнинов и выказала им полное благоволение. А через
замужество своей кузины с главой семьи, Исааком, она приходилась им
также несколько сродни; благодаря этому браку Исаак, бывший тогда в
Константинополе, имел свободный доступ к царице. Он этим пользовался,
чтобы выдвигать своего брата, чтобы снискивать ему милости гинекея, где
все действовали за него; и сама Анна Далассина, из ненависти к своей
невестке Ирине Дуке, смотрела сквозь пальцы на связь Алексея и
употребляла всю свою власть, чтобы помогать сыновьям в их происках. Все
эти интриги привели к довольно непредвиденному результату: Мария
Аланская усыновила Алексея Комнина. Через это он вступал в императорскую
семью, и, официально признанный своим человеком во дворце, он очутился
еще в более удобном положении, чтобы следить за всем, что замышлялось
там против него.
Обманутый
министрами, император принял очень важное решение: он назначил своим
преемником племянника своего Синадина. Когда Мария Аланская узнала о
таком выборе, таком грубом пренебрежении правами ее сына на престол,
злоба ее не знала пределов; тотчас извещенные ею Комнины, хорошо
подученные своей матерью, еще больше разжигали ее негодование. Советники
императора пошли тогда на решительный поступок: чтобы покончить со всем
этим, они решили ослепить обоих братьев. Но Алексей и Исаак уже давно
кое-что подозревали, так что в видах предосторожности, говорят, никогда
не появлялись вместе во дворце. Предуведомленные императрицей, они пошли
напролом и поставили все на карту.
В ночь на 14 февраля
1081 года Исаак и Алексей в сопровождении главных своих приверженцев
бежали из столицы и, захватив заблаговременно лошадей из императорской
конюшни, достигли без погони лагеря фракийских войск. Их отъезд был так
поспешен и бегство произошло с такой быстротой, что им пришлось оставить
всех женщин, своих родственниц. Вот тут-то и проявила Анна Далассина
всю свою обычную энергию. Со свойственной ей решимостью она на рассвете
поспешила укрыться в неприкосновенном
-218-
убежище Святой Софии, взяв с собой своих дочерей, невесток, внуков; и
когда Никифор Вотаниат стал требовать, чтобы она возвратилась в
Священный дворец, она наотрез отказалась и, уцепившись за иконостас,
объявила, что, только отрубив ей руки, можно оторвать ее от него. При
виде такого упорства император не осмелился прибегнуть к силе; он
вступил в переговоры и в конце концов обещал, что бы ни случилось,
пощадить жизнь родственниц бунтовщиков. Удовольствовались тем, что из
предосторожности заперли их в Петрийский монастырь, куда не замедлила
явиться и невестка кесаря Иоанна Дуки, свекровь Алексея Комнина. И в
страхе все эти женщины ожидали окончания событий.
Им не пришлось долго
ждать. Заговорщики, которым кесарь Иоанн Дука оказал поддержку своим
именем и своим богатством, готовились явиться им на выручку. В лагере
под Схизой они немедленно провозгласили императором Алексея Комнина, в
пользу которого старший брат его Исаак великодушно отказался от своих
прав; затем с оружием в руках они двинулись к столице. В это время
слабый Вотаниат решился положиться на волю судьбы; он колебался, не
принимал никаких мер; он заранее примирился со своей долей. Один из
начальников наемного войска изменил и открыл бунтовщикам городские
ворота. Однако ничто еще не было решено. Пришлось сражаться на улицах, и
Константинополь испытал все ужасы взятия приступом. Возможно даже, что
при такой беспорядочной борьбе, если бы только Вотаниат сделал попытку к
настоящему сопротивлению, он мог бы еще победить; он этого не захотел
или не осмелился. Измена флота, перешедшего на сторону Комнинов,
окончательно сразила его. Чтобы прекратить бесполезное кровопролитие,
царь, по настоянию патриарха, решился отречься от престола. Он ушел в
монастырь и при этом ничего другого не нашел сказать, как только
следующие слова: "Одно мне обидно, не буду есть мяса. Все остальное для
меня безразлично".
V
Анна Далассина могла
считать себя счастливой: ее сын стал императором. И так как она
подготовила ему путь к трону, то влияние ее перевешивало все остальные
при водворении новой династии.
У Алексея Комнина
был в высшей степени развит семейный дух. Первой его заботой, как только
он достиг власти, было осыпать почестями всех своих близких: для своих
братьев, для зятьев он создал новые почетные титулы, очень громкие, и
роздал им высшие должности в государстве. Для матери своей он сделал еще
-219-
больше. С самых ранних лет он питал к ней глубокое уважение, и у него
вошло в привычку во всех случаях руководствоваться ее мнениями; став
царем, он захотел также, чтобы она принимала участие во всех его
совещаниях. Он дал ей титул императрицы, посвятил ее во все дела, обо
всем с ней совещался. Чтобы удовлетворить эту благочестивую женщину, он
наложил на себя как искупление за разграбление столицы сорокадневную
епитимью, которую понесли вместе с ним и все его приближенные. Чтобы
сделать ей удовольствие, он чуть было не принял гораздо более важного
решения: ему пришла мысль развестись с женой.
Несмотря на
низвержение Никифора Вотаниата, императрица Мария оставалась в Священном
дворце вместе со своим сыном Константином; и такое милостивое отношение
возбуждало в Константинополе большие толки. Оно, по-видимому,
подтверждало уже давно ходившие слухи о близких отношениях Алексея и
прекрасной царевны; но в особенности странно противоречило его манере
обращаться с собственной законной женой. В то время как новый монарх
вместе с матерью и всей ее родней поселился в верхнем Вуколеонском
дворце, Ирине с ее матерью, сестрами и дедом было отведено помещение в
нижнем дворце, как будто между Комнинами и Дуками хотели провести
различие и подготовить будущий разрыв. При дворе и в столице на все лады
толковали об этом разделении, и многих это тревожило. Всем было
известно, что Анна Далассина ненавидела Дуков и что в глубине души она
никогда не мирилась с женитьбой своего сына на Ирине. И так как видели
ее всемогущее влияние на Алексея, так как император отнюдь не скрывал
своего охлаждения к жене, то скоро распространился слух, что в ближайшем
будущем император думает развестись и что Анна Далассина этому всячески
содействует. Не подлежит сомнению, что императрица-мать интриговала у
патриарха Козьмы, стараясь восстановить его против своей невестки, и
несомненно также, что, видя его непоколебимую верность партии Дуков, она
подумывала о том, чтобы свергнуть его, а на его место поставить более
любезного и более уступчивого патриарха. Следующее обстоятельство
окончательно смутило всех: Алексей короновался один, не присоединив к
этой церемонии Ирину. Все это казалось знаменательным, и Дуки были очень
озабочены.
В действительности
Алексей Комнин был в крайне затруднительном положении между тремя
окружавшими его женщинами. Мария Аланская бесконечно ему нравилась; он
никогда очень не любил Ирину, на которой женился главным образом из-за
политических целей; и его личные чувства вполне согласовались с советами
властной матери, которую он с давних пор привык слушаться.
-220-
Но, с другой стороны, была серьезная опасность возбудить к себе вражду
Дуков: у них были многочисленные приверженцы, и последние открыто
заявляли, что в происшедшем государственном перевороте они работали
гораздо больше для Ирины, чем для Алексея. Патриарх Козьма выражался не
менее сильно: "Не сойду с патриаршего престола, - говорил он, - раньше
чем собственноручно не короную Ирину". И в этот раз Алексей показал
превосходство своего политического гения: он подавил свои тайные
симпатии, заставил увлекшуюся своими страстями мать внять голосу
рассудка; и перед лицом этой твердой воли, этого здравого практического
ума склонились в конце концов все и уступили. Дукам дали удовлетворение,
обеспечивавшее с ними союз; и через семь дней после мужа Ирина была
венчана на царство.
Для Марии Аланской
это был конец всем ее надеждам; она удалилась в Манганский дворец, после
того как формальным актом заставила признать права на престол за сыном
своим Константином. Для Анны Далассины это также было разочарованием и
неудачей. Сын утешил ее тем, что вместо мести даровал ей полную власть.
Для нее же он подверг немилости осмелившегося противиться ей патриарха;
он с каждым днем увеличивал ее долю участия в правительственных делах.
Когда в августе месяце 1081 года ему пришлось покинуть Константинополь,
чтобы отправиться сражаться в Иплирии с норманнами Роберта Гвискара, он
торжественным хрисовулом (документ, скрепленный золотой печатью)
доставил матери абсолютную власть на время своего отсутствия.
Анна Комнина
сохранила нам текст этого драгоценного документа; не может быть более
блестящего доказательства той благодарности, какую Алексей питал к своей
матери, и глубокого влияния, какое она имела на него. Упомянув в
выражениях, выше приведенных мной, о всем, чем он был обязан ей, царь
поручает заботам "своей святой, глубоко почитаемой матери" все
управление империей: суд, финансы, управление провинциями, назначение на
всякие должности, на всякие посты - все подчинено ее контролю и
подлежит ее решению. "Все, что ни прикажет она, - говорит император, -
письменно или на словах, должно быть приведено в исполнение". Она
получила также свою печать, дошедшую до нас, с такой надписью: "Боже,
защити Анну Далассину, мать императора". И таково было ее могущество,
что, по словам Анны Комнины, "император, казалось, передал ей бразды
правления и в некотором роде следовал за императорской колесницей,
везшей ее, довольствуясь одним титулом царя". И царевна почтительно
удивляется, что можно было предоставить столько места в государстве и
столько влияния гинекею: "Она приказывала, - пишет Анна, - и
-221-
сын ее повиновался, как раб. У него была видимость могущества, но
обладала властью она".
Это была для Анны
Далассины прекрасная плата за перенесенное в 1059 году жестокое
испытание. Тогда она льстила себя надеждой стать императрицей: мечта ее
осуществилась. Около двадцати лет по воле своего сына она оставалась его
соправительницей, и надо отдать ей справедливость, что правила она
империей хорошо. Она вновь завела в правительстве порядок, распоряжаясь и
со вниманием следя за подробностями мельчайших дел. Она подняла
нравственность в Священном дворце, где раньше царила полная
распущенность, и завела в нем приличный и суровый тон монастыря. Отныне в
помещении императора были распределены по строгой программе часы для
еды, богослужения, и все должны были подчиняться предписанным ею
правилам. Она сама показывала пример. Анна Комнина рассказала нам, как
были распределены все часы дня у ее бабушки. Часть ночи проходила в
чтении молитв; затем утро было посвящено аудиенциям и подписыванию
бумаг; после полудня она шла в часовню Святой Феклы, присутствовала при
богослужении, а затем до вечера опять занималась общественными делами.
Во всем этом ею
руководила одна забота. Безусловно преданная сыну, она думала только как
бы упрочить благоденствие и славу его царствования; но так как с годами
она становилась все более высокомерной и упрямой, то в конце концов ее
опека давала себя чувствовать довольно тяжело, и это, по-видимому, не
раз раздражало Алексея. Кроме того, у нее была слишком тяжелая рука, и
поэтому она довольно скоро должна была сделаться очень непопулярной. Но
старая царица была достаточно умна и поняла по этим признакам, что
влиянию ее скоро наступит конец. Она не стала ждать, чтобы ее грубо
лишили власти: приблизительно в 1100 году она добровольно удалилась в
Пантеноптский монастырь. И тут она тихо умерла в 1105 году, оставшись в
памяти знавших ее людей женщиной выдающейся, а в памяти своих сыновей
прекрасной матерью.
-222-
^ ЧАСТЬ ВТОРАЯ
^ ПРЕДИСЛОВИЕ
В первой части я
старался представить в целом ряде портретов византийское общество до
крестовых походов. В этой части я хотел бы тем же способом изобразить то
же общество времени крестовых походов и последующего периода. В этот
период, длившийся с конца XI века до половины XV, возникает, как увидим,
историческая и психологическая задача большой важности, а именно:
узнать, в какой мере при часто возобновлявшихся тогда сношениях между
греками и латинянами влияние Запада проникло в души византийцев и
преобразовало их, какой обмен мыслей и нравов произошел между двумя
цивилизациями, бывшими так долго чуждыми и
-223-
в основе своей враждебными одна другой. Для выяснения этой задачи, мне
кажется, невозможно нигде найти лучшей почвы для изучения и
исследования, чем тонкая и податливая женская душа, при всей своей
сложности так быстро запечатлевающая и отражающая в себе все стремления
среды, где проходит ее жизнь. Вот почему "византийские портреты",
которые я пытаюсь дать в этой части, будут опять главным образом
портретами женскими.
И снова в этой
портретной галерее будут попадаться самые разнообразные типы: честные
женщины и другие, менее честные, умы замечательные и души
посредственные, женщины, снедаемые честолюбием и горящие благочестием и
святостью. Анна Комнина, Ирина Дука - и наряду с ними хорошенькие
женщины, попавшие в сети византийского Дон Жуана, каким был Андроник
Комнин, и еще многие другие, царицы и простые смертные, покажут нам с
различных сторон, что представляло из себя в XII веке при дворе и в
городе, во дворце и в монастыре, в мире литераторов и государственных
мужей это общество, где процветали интриги, козни, мятежи и всякие
любовные похождения, - византийское общество, современное крестовым
походам. Но в особенности будет обращено внимание на изучение лиц,
позволяющих нам провидеть, какое действие производили сношения греков с
латинянами на византийских царевен, покидавших порой - пр
