ость сделаться фактически главой правительства; получив один за
другим чины магистра и доместика схол, затем куропалата, наконец, чуть
не соправителя императора с титулом кесаря, он царил полновластно от
имени Михаила III.
Несмотря на свои
пороки, Варда был человек выдающийся. Крайне честолюбивый, страстно
любящий власть, деньги и роскошь, он в то же время старался быть хорошим
администратором, строгим и праведным судьей, неподкупным министром; и
через это, несмотря на полную беззастенчивость и глубокую
безнравственность, он приобрел большую популярность. Очень умный, он
любил литературу, интересовался науками. Ему принадлежит честь основания
знаменитого Магнаврского университета, куда он призвал самых знаменитых
ученых своего времени; там преподавали грамматику, философию,
геометрию, астрономию; и, чтобы поддерживать рвение профессоров и пыл
воспитанников, Варда часто посещал школу и относился к ней с большим
вниманием. Среди его близких и друзей встречались такие имена, как Лев
Солунский, знаменитый математик, прославленный философ и врач, один из
самых больших умов IX века, имевший, подобно всем великим ученым
Средневековья, довольно плохую славу ясновидца и чародея. Но зато в
других отношениях Варда, несомненно, скандализировал и двор и весь
город; он был со своей падчерицей в крайне подозрительных отношениях,
что послужило даже главной причиной серьезного столкновения между
папским легатом и патриархом, когда последний счел своей обязанностью
запретить всесильному регенту вход в Святую Софию. Но в общем даже враги
Варды принуждены признать за ним его высокие качества. В его управление
были достигнуты значительные военные успехи в борьбе с арабами; смелое
нападение русских на Константинополь было энергично отбито; и в
особенности, при содействии патриарха Фотия, преемника Игнатия, Варда
прославился блестящим ведением дел христианских миссий, проповедовавших
Евангелие моравам и болгарам, и под его же покровительством Кирилл и
Мефодий, апостолы славян, предприняли свое великое дело, обратившее в
православие целый народ.
В то время как
кесарь правил таким образом, император продолжал свои безумства. Он
растрачивал на вздорные и бессмысленные вещи деньги, накопленные его
родителями; он поражал и
-116-
возмущал столицу своим необузданным увлечением бегами и лошадьми. Он
велел выстроить великолепную конюшню, украшенную, подобно какому-нибудь
дворцу, самыми дорогими сортами мрамора, и гордился ей больше даже, чем
Юстиниан сооружением Святой Софии. Он проводил время в обществе конюхов,
осыпая их золотом, с удовольствием крестил их детей; и сам в наряде
конюха председательствовал во время бегов на Ипподроме; а на частной
арене во Дворце Святого Мамы часто принимал в бегах участие лично,
заставляя высших сановников поступать, как он, и становиться на сторону
одной из партий цирка, чтобы оспаривать у него первенство. И в виде
издевательства довольно скандального свойства статуя Пресвятой Девы,
водруженная на императорском троне, заменяла царя и председательствовала
на празднестве.
Когда Михаил III
предавался удовольствиям, он отнюдь не допускал, чтобы его от них
отрывали под каким бы то ни было предлогом. Однажды, когда он был на
Ипподроме, ему объявили, что арабы завладели азиатскими провинциями, и в
то время, когда гонец доместика схол, стоя перед василевсом, в трепете
ожидал его решения, монарх вдруг воскликнул: "Нет, какова дерзость
являться ко мне с таким докладом, когда я весь поглощен крайне важными
бегами и решается вопрос, не будет ли правая колесница разбита при
повороте!" От границы Киликии до столицы была устроена система
сигнальных огней, нечто в роде оптического телеграфа, позволявшая быстро
давать знать о нашествиях мусульман; Михаил III велел ее уничтожить под
предлогом того, что в праздничные дни это отвлекало внимание народа и
что сообщенные таким образом дурные вести мешали зрителям, огорчая их,
вполне наслаждаться бегами. Уже было сказано о его развращенности и о
шутках, какие он устраивал с процессиями шутов и скоморохов; мы
упоминали также о том, что он любил выпить и получил за это прозвище
Михаила Пьяницы и что ему, когда он бывал пьян и не понимал сам, что
говорил, было безразлично отдавать приказания казнить или выдумывать
самые дурацкие проделки. Единственное средство понравиться ему состояло в
том, чтобы принимать участие в этих странных развлечениях, и все при
дворе усердствовали в этом. Рассказывают, что сам патриарх Фотий находил
очень смешными забавы императора и охотно поддерживал его за столом,
выпивая сам еще больше. Как бы то ни было, Василий быстро сообразил, что
представляется удобный случай устроить свою судьбу.
Очень ловко он подо
все подделывался, на все соглашался, из всего извлекал выгоду. В 856
году освободилась должность шталмейстера, так как занимавший ее раньше
был замешан в заговоре
-117-
против императора: Василий сделался шталмейстером. В 862 году камергер
Дамиан, старый друг Варды, был отставлен за то, что не оказал почтения
кесарю, с которым был в ссоре; на этот доверенный пост, приближавший к
царю того, кто его занимал, был назначен Василий. Впрочем, Михаил III
крайне благоволил к своему фавориту; всякому, кто имел охоту его
слушать, он рассказывал, что один только Македонянин был действительно
ему предан и верен. Поэтому он сделал его патрикием и в конце концов
женил его. А Василий уже был женат на такой же македонянке, как он сам,
носившей имя Мария; василевс заставил его развестись, и Марию отправили
на ее родину, дав ей немного денег. После этого царь женил своего друга
на своей любовнице Евдокии Ингерине.
Это была очень
красивая женщина, уже несколько лет состоявшая в связи с Михаилом,
который все продолжал ее любить; поэтому, устраивая ее судьбу, он
условился, что она останется его любовницей; и это условие так хорошо
соблюдалось, что беспристрастные летописцы без всяких обиняков говорят о
том, что император был отцом двух первых детей Василия. Придворные
писатели, несомненно более скрытные по части таких деликатных вопросов,
напротив, наперебой друг перед другом восхваляли не только красоту и
грацию, но и мудрость и добродетели Евдокии; сам факт, что они усиленно
настаивают на этом, указывает на больное место, бросавшее тень на
Македонский дом. Один Василий, по-видимому, легко переносил это
затруднительное положение; ему, впрочем, было чем утешиться. Он был
любовником Феклы, сестры императора, и Михаил III закрывал глаза на эту
связь, как Василий закрывал глаза на связь своей жены. И это было самое
милое сожительство вчетвером, какое только можно себе представить.
Василий, конечно,
совсем не желал делать такого рода угождения даром. В этом авантюристе
из Македонии, таком ловком и льстивом придворном, Варда чуял скрытое
честолюбие, подготовлявшее себе пути. "Я выкурил лисицу, - говорил он
своим близким после падения Дамиана, - но на ее место впустил льва,
который пожрет нас всех". И действительно, горячая борьба возгорелась
скоро между фаворитом и министром. Василий старался заверить императора,
что кесарь покушается на его жизнь, но Михаил только смеялся над этими
нелепыми обвинениями. Тогда, чтобы добиться своего, пронырливый
македонец стал искать себе сообщника; он соединился с Симватием, зятем
Варды, и, взяв с него страшную клятву молчать, открыл, что император,
чувствуя к нему большое уважение, желал ему всякого добра и только его
тесть противился его законному повышению. После этого он с теми же
наветами обратился к императору и для подкрепления своих слов
-118-
привел свидетельство Симватия; последний, увидав, как его провели,
пришел в бешенство и, не колеблясь, стал клясться вместе с Василием, что
действительно Варда заговорщик. Крайне потрясенный этими сообщениями,
Михаил III мало-помалу согласился действовать против министра. Но кесарь
был могуч; в Константинополе его почитали так же, как императора, если
не больше; через сына своего Антигона, начальника охранной стражи, он
держал в своих руках столичные отряды; пытаться нанести ему удар значило
заранее обречь себя на верную неудачу. Чтобы найти благоприятный
случай, следовало разъединить Варду с его сообщниками; поэтому убедили
императора объявить поход в Азию против арабов - вынужденный
сопровождать василевса, Варда, таким образом, попадает беззащитным в
руки своих врагов.
Кесарь был
предуведомлен обо всех этих кознях, и некоторые из его приближенных
советовали ему защищаться и смело заявить, что он не отправится вместе с
императором к войску. Естественно, что в это же время суеверные люди
стали находить всевозможные зловещие приметы, предвещавшие близкий конец
министра. Рассказывали, что в церкви, когда он был углублен в молитву,
он вдруг почувствовал, как чья-то невидимая рука сзади сорвала у него с
плеч парадную мантию. Подозрительно качали головами, толкуя о присланном
ему неожиданно сестрой его Феодорой подарке. То была одежда, на которой
вышиты были золотые куропатки, оказавшаяся недостаточно длинной; все
предсказатели были того мнения, что куропатка означает измену, а слишком
короткое платье указывает на неминуемую смерть. Самому Варде снились
тревожные сны. Он видел, будто входит с императором в Святую Софию в
торжественной процессии и вдруг в абсиде церкви замечает св. Петра,
сидящего на троне и окруженного ангелами, а у ног его патриарх Игнатий,
требующий правосудия против своих притеснителей. И апостол, подав меч
одному из служителей, одетому в золотую одежду, велит императору стать
подле себя по правую руку, кесарю по левую и отдает приказание поразить
его мечом. Но Варда был слишком умен, слишком свободен от всяких
суеверий, чтобы придавать большое значение подобным вещам. К тому же
император и его фаворит ничего не жалели, чтобы вновь возбудить в нем
доверие и лучше заманить его в западню. Перед отъездом оба отправились
вместе с кесарем в церковь Богородицы Халкопратийской и тут, в
присутствии патриарха Фотия, принявшего их клятву, торжественно
поклялись кровью Христовой, что Варде нечего их опасаться. Почти
убежденный, регент решился отправиться вместе с двором - Василий, трижды
клятвопреступник, добился своего.
-119-
nbsp; Летописцы, пристрастные к
Македонской династии, сделали все, чтобы оправдать Василия в убийстве
Варды, и приложили все старания, чтобы показать, что он не играл никакой
роли в этом важном событии. Но правда совершенно не соответствует
этому. Войско и двор переправились в Азию. Василий с некоторыми
заговорщиками - в их числе были его братья, родственники, близкие
друзья, которым он открыл свой план, - был готов действовать по первому
слову императора; и, чтобы приблизить развязку, он и его сообщники
возбуждали нерасположение Михаила к его дяде, подчеркивали дерзость
кесаря, поставившего свою палатку на холме над палаткой императора.
Варда знал все о замышлявшемся заговоре, но, охваченный благородным
презрением к опасности, он считал пустяком то, против чего предупреждали
его друзья, и, веря в свою счастливую звезду, полагал, что у врагов не
хватит смелости. Чтобы еще больше подчеркнуть это, он надел великолепную
одежду и верхом, в сопровождении многочисленной свиты, отправился по
обыкновению ранним утром к императору на аудиенцию. Василий ждал его. В
качестве главного камергера он должен был принимать кесаря и ввести его
за руку к царю. Войдя в палатку, Варда стал рядом с монархом, и беседа
началась. Тогда движением глаз Михаил дал знать своим соумышленникам,
что минута наступила. При этом знаке логофет Симватий вышел из
императорского шатра, и, сделав крестное знамение, этим заранее
условленным знаком он предуведомил убийц и ввел их вглубь палатки. Уже
Василий, стоя позади Варды и едва сдерживаясь, делал по адресу министра
угрожающие жесты, как вдруг кесарь обернулся и понял. Чувствуя, что
погиб, он бросился к ногам Михаила, моля его о спасении. Но Василий
обнажает меч; при этом знаке заговорщики бросаются и на глазах
императора, равнодушного или бессильного, рубят в куски несчастного
кесаря. До того остервенились убийцы, что не могли оторваться от трупа,
всего покрытого кровью, так что впоследствии едва могли собрать от него
несколько бесформенных кусков, которые были похоронены в том самом
Гастрийском монастыре, куда, по приказанию его, должна была некогда
удалиться сестра его Феодора.
По официальной
версии, очевидно придуманной, чтобы извинить это гнусное убийство,
выходит, будто заговорщики после долгих колебаний вынуждены были
совершить убийство, чтобы спасти императора, жизни которого грозила
опасность, и что в смятении, последовавшем за убийством, Михаил III
подвергался самым большим опасностям. Но этот рассказ не может обмануть
никого. Разумеется, патриарх Фотий, как ловкий придворный, поспешил
поздравить императора с избавлением от столь грозных
-120-
опасностей; но народ, более правдивый и любивший Варду, кричал царю по
дороге, когда тот ехал назад: "Хорошее ты совершил путешествие, царь,
ты, убивший своего родственника и проливший кровь своих близких. Горе
тебе! горе тебе!"
III
Василий одержал верх.
Через несколько недель после этого император, не имевший детей, усыновил
его и возвел в сан магистра; еще несколько позднее он сделал его
соправителем.
В Троицын день в 866
году народ с удивлением увидал, что в Святой Софии воздвигают два
трона, и любопытствующие зеваки были крайне заинтригованы, зная, что
имеется только один василевс. Скоро все объяснилось. В положенный час
императорская процессия вошла в базилику; во главе шел Михаил III в
полном парадном одеянии; Василий следовал за ним, неся инсигнии и меч
оберкамергера. Твердым шагом царь приблизился к иконостасу и поднялся на
верхние ступеньки; Василий остановился несколько ниже; еще ниже
поместились императорский секретарь, заведующий дворцом, или препозит,
вожди цирковых партий, представлявших официальный народ. И тогда, в
присутствии двора и собравшейся толпы, императорский секретарь прочел
царский указ: "Варда-кесарь, - говорилось в этом документе, - составил
заговор против меня с целью убить меня и для этого увлек меня из
столицы. И если бы не добрые советы Симватия и Василия, я теперь не
находился бы в живых. Но он пал жертвой своих прегрешений. И так я
повелеваю, чтобы Василий, паракимомен (спальник) и мой верный слуга,
охраняющий мою царственность, избавивший меня от моего врага и любящий
меня, стал отныне блюстителем и правителем моей империи и чтобы все
величали его императором". Василий, совсем потрясенный, прослезился при
этом чтении, которое, конечно, не могло его удивить. И Михаил передал
свою собственную корону патриарху, который благословил ее и возложил на
голову Василия, в то время как препозиты облачали его в дивитисий
и обували в красные башмаки. И народ воскликнул по церемониалу: "Многая
лета императорам Михаилу и Василию".
Благодарность
никогда не была в числе главных добродетелей Македонянина. Когда его
сообщники, и в особенности Симватий, стали требовать у него своей доли
власти и почестей, он прогнал их прочь без зазрения совести, так как не
нуждался в них больше; когда же они, недовольные тем, возмутились, он
жестоко наказал их за непокорность. Но при таком царе, как Михаил, самые
казав-
-121-
шиеся с виду великие милости были на самом деле всегда ненадежны, тем
более что многие из придворных, завидуя быстрому повышению фаворита,
старались навредить ему в глазах императора и уверить василевса, что
новый соправитель злоумышлял на его жизнь. Напрасно для спасения своего
кредита Василий делал все, что только мог, присутствовал на
императорских празднествах, выпивая вместе с царем, позволял ему самое
фамильярное обращение с женой своей Евдокией: с таким непостоянным и
неспокойным человеком, как Михаил, он все время должен был опасаться и
за власть свою, и за собственную жизнь.
Скоро он ясно
почувствовал грозившую ему опасность. Однажды вечером, чтобы
отпраздновать победу, одержанную царем на бегах, был устроен
торжественный обед во Дворце Святого Мамы. Во время десерта один из
присутствующих, патрикий Василискиан, пользовавшийся милостью монарха,
стал поздравлять императора, что он правил колесницей с такой ловкостью и
с такой удачей. Михаилу, находившемуся уже под влиянием винных паров,
пришла тогда в голову забавная мысль, как это с ним обыкновенно
случалось после выпивки: "Встань, - сказал он патрикию, - сними с меня
мои красные башмаки и надень их". Тот, смущенный, смотрел на Василия,
точно желая спросить у него совета; тогда василевс, рассердившись,
приказал ему повиноваться тотчас же; затем он обратился к своему
соправителю: "Право, - заметил он иронически, - я нахожу, что они идут
ему больше, чем тебе" - и стал импровизировать стихи в честь своего
нового фаворита: "Смотрите на него все, - декламировал он, - любуйтесь
на него. Разве он не достоин быть императором? Он прекрасен; венец так
идет к нему; все способствует его славе". Василий, вне себя, молча
старался подавить свое бешенство; Евдокия, вся в слезах, пыталась
образумить Михаила: "Императорский сан, это великая вещь, царь, -
говорила она ему, - не следует его бесчестить". Но Михаил, все более и
более пьянея, кричал: "Не беспокойся об этом, моя милая. Меня это
забавляет - сделать Василискиана императором".
Быть может, также и
Феодора, по-видимому, вошедшая в милость у сына, интриговала против
Василия и старалась его свергнуть. Во всяком случае, Македонянин,
чувствуя, что товарищ его выходит из-под его опеки, решил, что пришло
время с ним покончить. Чтобы оправдать этот последний акт драмы,
Константин VII, внук Василия, всячески старался представить Михаила в
самых мрачных красках, и в грозной обвинительной речи он собрал в одно
рассказы о всех его безумствах и скандалах и преступлениях; однако он не
дерзнул коснуться той доли участия, какую принял
-122-
его дед в убийстве человека, бывшего его господином и благодетелем. А
между тем и тут правда говорит сама за себя.
23 сентября 867 года
император ужинал во Дворце Святого Мамы. Несмотря на доносы, какие
делали ему на Василия, несмотря на ненависть, которую он теперь питал к
прежнему своему другу, царь пригласил к своему столу своего царственного
сотоварища вместе с женой его Евдокией. Как обыкновенно, монарх много
выпил, а все знали, что когда он пьян, то способен на все. Василий,
твердо решившийся действовать, уже несколько дней перед тем сговорился с
большинством тех самых людей, которые раньше помогали ему отделаться от
Варды. Полагая, что настала благоприятная минута, он под самым пустым
предлогом вышел из праздничного зала и, пройдя в императорскую спальню,
испортил своей богатырской рукой замки, чтобы лишить императора
возможности там запереться; после этого он возвратился на свое прежнее
место за столом; как всегда, Евдокия была крайне любезна со своим
любовником. Когда довольно поздно ночью гости поднялись, чтобы
расходиться, Василий захотел сам поддержать шатавшегося императора,
довел его до спальни и на пороге почтительно приложился к его руке. Под
охраной двух верных служителей Михаил не замедлил уснуть глубоким сном.
Тогда Василий вместе с заговорщиками проник в комнату. Их всех было
восемь человек. При их внезапном появлении спальник Игнатий в испуге
вскрикивает, пытается сопротивляться - шум борьбы пробуждает царя, и,
сразу отрезвев, он привстает и смотрит. Тогда Иоанн Халдий, один из
друзей Василия, извлекает меч и одним ударом отсекает обе руки у
императора; другой валит на землю Василискиана; в это время остальные
заговорщики стоят на страже у дверей, чтобы помешать караулу прийти на
помощь своему господину. Приведя в исполнение свой замысел, заговорщики
стали совещаться: "Мы отрезали ему руки, - сказал один, - но он все еще
жив; а раз он жив, что будет с нами?" Тогда один из убийц вошел опять в
комнату, где Михаил, приподнявшись на постели, весь покрытый кровью,
стонал и осыпал ругательствами своих убийц, особенно Василия. Одним
сильным ударом вошедший пронзил ему живот; потом, гордясь своим
подвигом, он пошел объявить Василию, что на этот раз все кончено.
Константин VII
почувствовал ужас и трагизм этого гнусного убийства. В биографии своего
деда, написанной им, он просто говорит: "Знатнейшие из сановников и
сенаторов погубили императора во Дворце Святого Мамы с помощью
нескольких солдат стражи; и, пьяный до бесчувствия, он без страдания
перешел от сна к смерти". Конец Михаила III был несравненно страшнее и
ужаснее.
-123-
Он погиб если не от руки, то, во всяком случае, по приказанию того
человека, которого сделал императором; и, внезапно отрезвившись в свой
смертный час, он мог во время мучительной агонии сознать и почувствовать
все коварство этого Василия, вдвойне убийцы: убийцы своего законного
царя и своего приемного отца.
Мрачное предсказание
Феодоры исполнилось: отстранив все препятствия, отделявшие его от
трона, Македонянин стал императором. Торопясь окончить революцию,
заговорщики, поспешно переправившись через Золотой Рог, овладели
Священным дворцом, и на следующее утро первой заботой нового владыки
было водворить с большой пышностью в комнатах законной императрицы жену
свою Евдокию Ингерину, до конца остававшуюся любовницей Михаила III.
Вместе с нею он бесстыдно появлялся во время рождественских праздников
867 года на улицах столицы на великолепной колеснице, запряженной
четверкой белых лошадей; спустя несколько лет он даже имел от нее сына,
первого своего законного ребенка, а позднее - еще четырех дочерей.
Оставшаяся грубой, душа македонского крестьянина, как видно, не знала
пустой щепетильности.
Таков он всегда был.
Василий повстречался в своей жизни с тремя женщинами. Даниелида,
матрона Патраса, была богата; она дала ему, вместе с деньгами,
возможность достичь успеха - и он за это бережно хранил память о ней и
всячески поддерживал с ней прибыльную для него дружбу. Евдокия была
раньше и оставалась любовницей Михаила - он любезно сделал ее своей
женой и так же любезно закрывал глаза на ее недостойное поведение. Она
служила его честолюбивым целям и была ему полезной сообщницей, и по этой
же причине, даже после смерти Михаила III и несмотря на свои новые
скандальные истории, он продолжал держать ее при себе, чувствуя, что
скомпрометировал бы династию, если бы не оказывал Евдокии самого полного
снисхождения и всех подобающих ей почестей. Наконец, сестра Михаила
III, Фекла, имела к красавцу Василию любовное влечение; с ней одной он
обошелся сурово. Узнав позднее, что она взяла другого любовника,
прежнего друга кесаря Варды, он велел подвергнуть и его и ее жестокому
телесному наказанию. И это не была, как может сначала показаться,
вспышка запоздалой ревности состарившегося императора: человек
практический, Василий в то же время конфисковал в свою пользу состояние
Феклы.
Таким образом, он
всю жизнь оставался человеком-животным, первобытным и малосложным, с
сильными страстями, с грубыми звериными инстинктами, каким был много лет
назад, когда начинал свою жизнь, и это проливает значительный свет на
психологию
-124-
этого основателя династии. То был честолюбец ловкий и счастливый, а
также большой политик, подготовивший своим правлением для Византийской
империи два века славы и процветания. Но при этом он оставался всегда
душой корыстной и низкой, без запросов совести и чести, не знавшей ни
благодарности, ни тонких чувств.
IV
Нам кажется, что
приключения Василия Македонянина несколько отвлекли нас от
благочестивейшей императрицы Феодоры; трагическое событие 23 сентября
867 года вновь возвращает нас к ней. Действительно, в этот скорбный день
она в последний раз появляется на исторической сцене. Когда после
водворения Василия в Священном дворце начали отдавать последний долг
убитому императору, доверенные лица царя, явившись во Дворец Святого
Мамы, были свидетелями плачевной сцены. Они нашли труп Михаила III
лежащим на полу, с вывалившимися внутренностями, кое-как завернутым в
попону одной из лошадей, которых он так любил. Подле тела несколько
женщин в трауре плакали и молились. То была императрица Феодора и ее
дочери, поспешившие в столицу при первом известии о разыгравшейся драме и
теперь благоговейно молившие Бога о милосердии к несчастному погибшему.
Обстановка, при
которой она достигла власти, великое старание, приложенное Феодорой для
восстановления правосудия, - все это заставляет вспомнить другую
византийскую императрицу, василиссу Ирину. Но она не имела ни ее
властного высокомерного характера, ни ее пламенного и преступного
честолюбия. Благочестивая и нежная, она любила иконы, своего мужа и сына
и после смерти Феофила, может быть, своего министра Феоктиста; и если и
ненавидела кого, в особенности брата своего Варду, то не за отнятую у
нее власть, но, скорее, за своего изменнически убитого фаворита. Она
покинула трон просто, без горечи; в старости она испытала горе и видела
конец своего рода и падение своей династии. Если в наши дни она
пользуется исторической известностью, то главным образом за
восстановление иконопочитания; но она еще и с другой стороны заслуживает
внимания и памяти. События, в которые она была замешана, подобно
приключениям Василия, проливают необычный свет на эту Византию IX века,
где видишь вместе "кровь, сладострастье и смерть" (таково заглавие
прекрасной книги Мориса Барреса).
-125-
^ ГЛАВА VIII. ЧЕТЫРЕ БРАКА
ИМПЕРАТОРА ЛЬВА МУДРОГО
29 августа 886 года
император Василий I умер неожиданно вследствие одного довольно странного
случая на охоте. Однажды, когда он в окрестностях столицы предавался
своему любимому развлечению, он отдалился от своих спутников, бросившись
преследовать большого оленя; загнанный зверь вдруг остановился,
повернулся, наклонив рога, к лошади василевса и, нечаянно зацепив ими за
пояс царя, поднял на кончики их несчастного монарха. Когда обезумевшая
лошадь примчалась к охотникам без всадника, среди придворных произошло
страшное замешательство; оно еще усилилось, когда издали увидали оленя,
бешено мчавшегося с императором на рогах. Напрасно старались нагнать
животное: каждый раз, когда казалось, вот-вот олень настигнут, он одним
порывистым движением был снова далеко впереди. В конце концов нескольким
солдатам стражи одним ловким обходом удалось отрезать оленю
отступление, и один из них, нагнав животное, ударом меча перерубил пояс
царя. Василий без чувств упал на землю; его принесли в Священный дворец в
довольно плачевном виде. К тому же ему было около семидесяти четырех
лет, и уже за несколько месяцев перед тем здоровье его серьезно
пошатнулось. При этих условиях случай, жертвой которого он стал, - олень
нес его шестнадцать миль,- являлся особенно серьезным. Обнаружились
внутренние повреждения, и через восемь дней после этого основатель
Македонской династии умер, оставив престол старшему сыну Льву.
I
Ни физически, ни
нравственно Лев VI не походил на своего отца; и то, что рассказывали о
его рождении - все были уверены, что он сын Михаила III, - достаточно,
впрочем, объясняет это глубокое несходство. Довольно тщедушный, новый
царь был слабого здоровья, и одна эта подробность дает возможность
предполагать, сколько в продолжение его царствования зарождалось
честолюбивых замыслов в постоянном чаянии, что вот-вот найдутся новые
пути к открывшемуся наследию. Любя сидячий образ жизни, отнюдь не
склонный к частым передвижениям и тяжелым трудам военной жизни, Лев VI
охотно замыкался в своем дворце, крайне озабоченный вопросами
церемониала, составлявшими основу офи-
-126-
циального существования императора, и этим объясняется то большое место,
какое занимали в его царствование фавориты, а также обилие придворных
интриг, какими оно было отмечено. Это был в то же время литературно
образованный царь. Ученик Фотия, он, благодаря этому знаменитому
учителю, получил вкус к классической культуре; широко образованный, он
любил писать; от него остались поэтические произведения, научные,
богословские, сочинения по тактике, сборник оракулов. Современники
называли его "очень ученым" императором (sфphфtatos), более поздние
времена украсили его образ легендарным ореолом, и вплоть до последнего
века существования Византии он оставался очень популярным в народе как
ученый основательный и всесторонний, одинаково сведущий в математике,
астрономии и музыке и других науках.
Наконец, он был
очень благочестив: от него осталось собрание проповедей, которые он
произносил с кафедры в дни больших праздников; он питал чрезвычайное
почтение к своему исповеднику, постоянно обращался к нему за советами,
хотя иногда и вступал с ним в спор, а также сильно благоволил к монахам,
охотно посещал их, часто без всякого предупреждения, и оставался
запросто и подолгу, садился с ними за трапезу, пил с ними вино и
рассуждал о его качестве. Сверх всего этого, он был, по крайней мере на
словах, человек необыкновенно строгой нравственности. Он энергично
поносил в одной из своих новелл людей, которые, "вместо того, чтобы пить
от чистых вод брака, утопают в грязи незаконных сожительств". Не менее
строго относился он к тем, кто вступал во второй и третий брак:
"Большинство животных, - пишет он в одном из своих указов,- когда
умирает их самка, обрекают себя на вечное вдовство. Человек же, напротив
того, не видя, что эта слабость постыдна, не удовлетворяется первым
браком, но бесстыдно вступает во второй и, не останавливаясь на этом, от
второго брака переходит к третьему", вопреки церковному закону и карам,
им налагаемым за это, пренебрегая законом гражданским, порицающим такие
союзы.
Тем не менее, как
было верно замечено, царствование Льва VI составляет эпоху в истории
Византийской империи. Своим законодательством, реорганизацией
провинциального управления, улучшением церковной иерархии этот царь
оставил прочный след в учреждениях Восточной империи. Ибо, в сущности,
несмотря на то, что он иногда поддавался влиянию фаворитов, он, быть
может, более чем это думают, был способен к проявлению личной воли и
энергии, и, как ни кажется нам порой слаб и непостоянен, капризен и
предан страстям, во всяком случае, был царем умным, умею-
-127-
щим упорно преследовать намеченную цель и ловко и искусно находить
средства к достижению ее. Но тем не менее и с какими бы оговорками мы ни
принимали обычное представление о Льве VI, несомненно, что этот строгий
законодатель, так уважавший общественную нравственность, так
заботившийся о законах церковных, не мог своими браками не возбудить
соблазна среди современников и глубоко не возмутить церковь того
времени. Надо, однако, принять во внимание, что Лев VI взошел на престол
двадцати лет от роду и был уже женат, но не любил своей жены.
II
Хотя Василий по причинам
династическим уже с 869 года приобщил Льва к верховной власти, хотя он с
крайней заботливостью воспитал его как предполагаемого наследника
престола, он тем не менее никогда его не любил, и подле этого
подозрительного, раздражительного и строгого отца жизнь молодого
человека, по-видимому, была печальная. Василий явно предпочитал своего
сына Константина, рожденного, вероятно, от его первого брака, которого
он без всякого колебания признавал своим законным преемником; Льву же,
наоборот, он выказывал видимое нерасположение, так что охотно слушал и
допускал невероятные обвинения, какие возводились на него.
С годами Василий
утратил отчасти тот здравый смысл, который раньше так отличал его: он
стал подпадать под влияние фаворитов, в особенности одного игумена,
Феодора Сантаварина, которому покровительствовал патриарх Фотий, а
современники сильно подозревали его в занятиях магией и колдовством.
Преждевременная смерть его любимого сына Константина окончательно
потрясла крепкий рассудок императора; под гнетом этой утраты он сделался
подозрительным и только и видел вокруг себя что козни и заговоры,
имевшие якобы целью свергнуть его с престола. Когда же Сантаварин, давно
поссорившийся с наследником престола, донес василевсу на Льва, будто бы
покушавшегося на жизнь отца, Василий легко поверил самым пустым
наветам. По его приказанию Лев был посажен под арест в одном из
помещений дворца, лишен своих красных башмаков, знака императорского
сана, и, по-видимому, император серьезно думал ослепить его. Во всяком
случае, придворные, подозревавшиеся в том, что покровительствовали
воображаемой интриге, были подвергнуты пытке или сосланы; в течение трех
долгих месяцев сам Лев просидел в заключении, и, чтобы освободить его,
потребовалось энергичное вмешательство патриарха Фотия и в особенности
одного из приближенных Васи-
-128-
лия, Стилиана Заутца, командовавшего тогда отрядом охранной стражи и
который решился заговорить об этом со своим владыкой с честной и смелой
откровенностью.
Также и все высшие
сановники и весь сенат, серьезно обеспокоенные состоянием здоровья
Василия, становившимся с каждым днем все хуже, советовали быть
снисходительнее. Некоторые летописцы рассказывают даже по этому поводу
довольно интересный анекдот. В большой столовой Священного дворца висела
клетка с попугаем, который постоянно кричал: "Увы, увы! Бедный Лев!" Во
время одного большого приема, когда попугай повторял свою обычную
фразу, многие из гостей, растроганные воспоминанием о заключенном, с
трудом могли скрыть свою печаль. Император, в конце концов, это заметил и
спросил их о причине их расстроенного вида. "Как можем мы пировать с
легким сердцем, - отвечали они, - когда птица и та словно укоряет нас за
наше поведение? Она зовет своего господина, так неужто мы, люди, можем
среди веселья забыть нашего невинного царевича? Или он виновен, и мы
тогда готовы осудить его; или он ни в чем не провинился; до каких же пор
тогда язык клеветника будет брать верх над его невинностью?" Не
известно, сколько правды в этом рассказе, но, во всяком случае, Василий
дал себя умилостивить; в день праздника пророка Илии царевич был
освобожден, восстановлен в принадлежащих ему почестях и достоинствах и
снова принимал участие в царских выходах. Но старый василевс, милуя, не
забыл своего нерасположения. Когда народ по пути шествия Льва
приветствовал его и кричал: "Слава Всевышнему!" - Василий, обратившись к
толпе, воскликнул: "Это по поводу моего сына прославляете вы Бога! Ну
так я вам скажу, что ему же вы будете обязаны долгими днями труда и
печали".
Из этих подробностей
видно, что между императором и его сыном отношения были далеко не
нежные, и легко понять, что Лев очень боялся бешеного, страшного нрава
отца, во всем беспощадно покорявшего его своей воле. Рано пришлось Льву
привыкать к покорности. Когда ему должно было исполниться шестнадцать
лет, Василий решил его женить. По обыкновению, в одной из зал
Магнаврского дворца собрали дюжину девиц из самых красивых в империи. В
ожидании прихода царя эти маленькие особы, очень возбужденные, занялись
тем, что пробовали отгадать, кто из них окажется счастливой избранницей.
Одна афинянка, по словам летописца, "умевшая, благодаря обычаям своей
страны, отгадывать будущее по приметам", предложила тогда в виде игры
следующее странное испытание: все кандидатки должны были сесть на пол и
каждая поставить перед собой свои башмаки; та из двенадцати,
-129-
которая по данному знаку скорее всех встанет, обуется и первая успеет
сделать красивый поклон, та и будет, наверно, императрицей. В то время
как они занимались этим упражнением, вдруг вошел царь. Первая
поднявшаяся была некто Феофано, происходившая из знаменитой столичной
патрицианской семьи Мартинаков; так как она была знатна, при этом очень
красива и набожна, она понравилась Василию и жене его Евдокии - так
оправдалась примета, пророчествовавшая ей трон. Самого Льва даже не
спрашивали, а между тем юный царевич имел привязанности на стороне.
Стилиан Заутц, начальник малой этерии, человек очень близкий василевсу и
его соотечественник, имел дочь по имени Зоя. Лев был сильно влюблен в
нее и хотел на ней жениться. Но Василию не было до этого никакого дела:
он приказал, и сын не осмелился ослушаться. И с большим торжеством зимой
с 881-го на 882 год была отпразднована его свадьба с Феофано.
Такой брак должен
был неизбежно плохо кончиться, тем более что Феофано, если и обладала
множеством добродетелей, имела также и недостатки: была ревнива и при
этом недогадлива и ненаходчива. Ей показалось, что она замечает, как ее
муж продолжает ухаживать за дочерью Заутца, и тотчас молодая женщина
побежала жаловаться Василию. Со своей всегдашней грубостью император
устроил сыну страшную сцену: вцепившись ему в волосы, он повалил его на
пол, бил кулаками и ногами, уча его, как быть верным жене. Затем, чтобы
покончить с этим вопросом, он насильно выдал замуж Зою за некоего
Феодора Гутцуниата, как ранее насильно женил сына, и льстил себя
надеждой, что таким образом восстановил в семье мир. Можно легко себе
представить, что первоначальная антипатия Льва к Феофано не стала меньше
после этого события; и даже впоследствии, когда царь был в немилости и
молодая женщина выказала полную преданность и любовь, выразив желание
разделить с ним его заточение, семейный лад никогда больше не был вполне
восстановлен. Лев мог, разумеется, испытывать некоторое уважение к
жене, но он и впоследствии не полюбил ее. Во всяком случае, покуда был
жив грозный Василий, внешнее согласие сохранялось между супругами. Но
когда Лев стал императором и вполне свободным, положение довольно быстро
испортилось. Феофано, кроме того, была женщина добродетельная,
преданная добрым делам и заботившаяся прежде всего о любви небесной. "С
болезненным пылом, - рассказывает ее благочестивый биограф, - августа
заботилась о спасении своей души, пренебрегая как недостойной суетностью
всеми удовольствиями мирской жизни. День и ночь возносилась она мыслью к
Богу, молясь постоянно и читая псалмы; она непрестанно стремилась
приблизиться к
-130-
Богу и через дела милосердия. Публично она облекалась в красоту и блеск,
во все великолепие порфиры; у себя тайком прикрывала тело лохмотьями.
Предпочитая всему жизнь аскетическую, она не придавала никакого значения
прелестям обильного и роскошного стола; когда перед ней ставили
изысканные блюда, она довольствовалась простой едой, состоявшей из хлеба
и овощей. Все деньги, какими она могла распоряжаться, все свое
состояние, которым так дорожат люди, живущие в миру, она раздавала
бедным; великолепные свои одеяния она отдавала нуждающимся; она пеклась о
нуждах вдов и сирот, обогащала монастыри, любя монахов, как братьев".
Ночью она покидала свое царское ложе, покрытое великолепными, золотом
шитыми одеялами, и ложилась где-нибудь в углу, на подстилке, покрытой
грубой тканью, и каждый час вставала, чтобы молиться Богу. Такая женщина
была святая, но она не годилась ни в императрицы, ни в подруги
двадцатилетнему царю.
Смерть единственного
родившегося от этого брака ребенка, маленькой Евдокии, последовавшая
зимой 892 года, еще усилила разногласие между супругами. После этого
несчастия Феофано стала печальнее, чем когда-либо, еще больше
отвратилась от мира; и ко всему этому чрезмерное воздержание серьезно
расстроило ее здоровье. "Император, - пишет биограф благочестивой
царицы, - не мог больше надеяться иметь от нее другого ребенка, ибо тело
ее, изнуренное и ослабленное духовным созерцанием, не способно было
отдаваться наслаждению плоти". Естественно, что Льву все больше и больше
надоедала жена, никогда ничего не доставлявшая ему, кроме
неприятностей. С другой стороны, он не забыл подругу своей юности, и он
решил взять Зою в любовницы.
Императрица была
скоро об этом извещена, и так как, вследствие странного противоречия,
эта святая женщина оставалась все такой же ревнивой, нелады
императорской четы чуть было не перешли в полный разрыв.
В это же время жил в
Константинополе в Псамафийском монастыре один святой человек по имени
Евфимий, биография которого, недавно найденная, представляет один из
самых поучительных документов, какие мы только имеем о царствовании Льва
VI. Будучи на очень хорошем счету у царя, которому он еще при жизни
Василия оказал важные услуги, он позволял себе говорить с ним с резкой
откровенностью и не скупился на выговоры и наставления. К нему-то и
прибегла императрица в своей беде. Она объяснила, что со смерти ее
любимой дочери ей не было больше смысла жить во дворце, что она слишком
жестоко страдала от создавшегося для нее там положения, а потому она
просит об одном - о позволении удалиться в монастырь, прилегающий к
Влахернскому храму, где
-131-
с давних пор она любила говеть, и что при этом условии она согласна на
все, даже на развод. Евфимий ее ободрил, но представил ей, какую важную
ответственность она берет на себя, покидая супруга, и без того слишком
склонного к погибели; после этого он отправился к императору. Тот пришел
в восхищение от плана жены и радовался при мысли, что сможет скоро
жениться на своей любовнице. Евфимий строжайшим образом его отчитал, и
когда василевс, упомянув о том, сколько горечи и зла накопилось у него
против Феофано за десять лет брака, кончил тем, что сказал: "В конце
концов, не я ее прогоняю, а закон, и церковные каноны оправдают меня,
если я возьму другую жену", святой отец в негодовании объявил, что он
больше не увидит его, если царь будет упорствовать в своем преступном
решении.
Несмотря на такую
угрозу, чрезвычайно важную для человека благочестивого, каким был Лев,
царь не хотел ничего слышать. Дело в том, что прежде всего он страстно
любил Зою. Но у него была еще и другая причина упорствовать: он горячо
желал сына, чтобы упрочить продолжение Македонского рода. Про себя он
знал, что здоровье его неважное; брат его Александр прожигал жизнь в
безумных оргиях; следовательно, как в интересах династии, так и в
интересах общественного спокойствия, он должен был как можно скорее
обеспечить престол законным наследником. Впрочем, это составляло уже с
давних пор его большую заботу; чтобы Бог послал ему так горячо желаемого
ребенка, он отправляется в паломничество по наиболее знаменитым святым
местам; чтобы узнать, будет ли исполнено его желание, он неустанно
допрашивал небесные светила; и так как они обещали ему сына, то,
"полагая, - говорит один летописец, - что исполняет тем волю самого Бога
и подчиняется неизбежному року", он со спокойной совестью не порывал
сношений со своей любовницей.
Тут следует,
впрочем, заметить, что в глазах современников и самих панегиристов
Феофано одной этой политической причины, по-видимому, было достаточно,
чтобы объяснить и оправдать прелюбодеяние Льва. Императрица тоже в конце
концов смирилась перед неизбежным. Выслушав строгое наставление
Евфимия, указывавшего ей, какая великая заслуга заключается в смирении,
она согласилась не требовать скандального развода и предоставила свободу
сопернице, ища сама утешения лишь в Боге. Ей, впрочем, не долго
пришлось страдать: вскоре после только что описанных событий Феофано
умерла 10 ноября 893 года; ей не было и тридцати лет. Лев, как это и
приличествовало, устроил своей жене великолепные похороны. Она была
похоронена в императорской усыпальнице Святых апостолов, где уже
покоилась ее дочь, малень-
-132-
кая Евдокия; царь решил построить в ее память церковь во имя ее святой.
Скоро всякие чудеса и необыкновенные исцеления, совершавшиеся на ее
могиле, возвестили всей Византии о добродетелях покойной царицы; церковь
причислила к лику святых тихую и печальную императрицу, и в течение
многих лет церемониал предписывал самому императору отправляться каждый
год на ее могилу возжигать в память ее фимиам и возносить молитвы.
III
Лев был свободен.
Некогда он объявил Евфимию: "Никогда не забуду я Зою, и наступит день,
когда я пожалею и ее, и себя". Этот день настал. Однако жениться на
своей любовнице ему мешало одно обстоятельство: ее муж. Но Гутцуниат
очень остроумно умер вскоре после смерти Феофано, и это вышло так
кстати, что злые языки стали поговаривать, что эти две смерти, такие
своевременные, быть может, произошли не вполне случайно. Но Лев был
императором; Зоя была дочерью первого министра; и сочли за лучшее не
раздувать подозрений.
Таким образом, все,
казалось, благоприятствовало желанному браку. Царь больше чем когда-либо
боготворил свою любовницу, которая несколько месяцев перед тем спасла
ему жизнь, раскрыв заговор, имевший целью погубить его. Отец Зои,
Стилиан Заутц, с начала царствования правивший делами и получивший
милостью царя вновь изобретенный титул, в некотором роде символический,
basileopatфr, или отца императора, изо всех сил хлопотал об этом браке,
видя в нем средство усилить свое несколько пошатнувшееся в то время
влияние; и, чтобы ускорить дело, он поселил молодую вдову в помещении,
занимаемом им самим во дворце. Один только Евфимий, никогда не бывший в
хороших отношениях с министром, все еще сопротивлялся. Он убеждал
императора, что замышляемое им дело было нечестием и беззаконием. Но Лев
отвечал смехом на все эти возражения: "Ну, святой отец, - говорил он, -
слушай меня и не говори глупостей. Я ведь, как тебе известно, потерял
жену; я должен, как все люди, подумать о новом браке. И вот Зоя как раз в
том же положении, что я: она свободна. Зачем же ты хочешь помешать
тому, чему повелевают законы и что советует Священное Писание?" Евфимий
сердился: "Никто тебе не мешает жениться на другой; но не следует
жениться на этой, которую обвиняют в том, что она виновница стольких
зол. Если этот брак состоится, все поверят недобрым слухам, что ходят на
ее счет". И он опять заявлял, что, если Зоя сделается императрицей,
никогда император его больше не увидит.
-133-
&nb
