рой же, родившийся после падения отца, считался как бы
незаконным, рожденным как бы вне брака и лишенным всяких прав на
императорский престол. Поэтому оба евнуха, правившие монархией,
Ставракий и Аэций, мечтали захватить власть в свои руки, чтобы помогать
своим близким и всячески выдвигать свою родню на пути почестей.
Расстроенное здоровье Ирины давало повод питать надежды на ближайшее
будущее. Тем не менее, заботясь до самых последних своих дней о
сохранении верховной власти, до крайности подозрительная относительно
всякого, кто, казалось, грозил похитить у нее венец, старая царица
упорно защищала престол, доставшийся ей путем преступления.
И в продолжение
более чем целого года в Священном дворце происходили непрестанные
доносы, разыгрывались страшные сцены, производились внезапные опалы,
неожиданные возвращения к милости; и Аэций доносил о заговорах
честолюбивого Ставракия. Ставракий затевал возмущения, чтобы погубить
Аэция, а между ними двумя Ирина, сомневающаяся, колеблясь и раздражаясь,
являлась то карающей, то милующей. И есть что-то действительно
трагическое в этой борьбе старой, обессиленной, но все еще отчаянно
цепляющейся за власть императрицы и всемогущим министром, тоже больным,
харкающим кровью, на руках врачей и накануне смерти все продолжающим
упорствовать в заговорах и против всякой очевидности все еще мечтающим о
троне. Он пал первым, около половины 800 года. В то время как
византийский двор пожирали бесплодные раздоры, в храме Святого Петра в
Риме Карл Великий восстановил Западноримскую империю.
Говорят, будто
германский император и старая византийская императрица замыслили великое
дело: соединить при помощи брака обе монархии под одним общим скипетром
и восстановить более славным и могучим, чем оно было даже во времена
Августа, Константина или Юстиниана, древнее единство римского
государства -
orbis romanus. Это представляется совершенно
неправдоподобным; но тем не менее завязались сношения, чтоб установить
между обоими государствами
modus vivendi. Франкские послы были в
Константинополе, когда разразилась последняя катастрофа, сломившая
Ирину.
По мере того как
старая императрица слабела, происки вокруг нее становились все более
пылкими и смелыми. Аэций, ставший теперь, после смерти своего соперника,
всесильным, открыто выдвигал своего брата и старался заручиться для
него поддержкой войска. Против дерзкого и высокомерного честолюбца
восставали другие важные сановники; и один из министров, логофет
Никифор, пользовался всеобщим недовольством, чтобы, в свою очередь,
-79-
составить заговор против царицы. Наконец, партия иконоборцев тайно
подготовляла себе пути к отмщению. 31 октября 802 года разразилась
революция. "Бог в неисповедимой мудрости Своей, - говорит благочестивый
летописец Феофан, - допустил ее, чтобы покарать человечество за его
грехи".
Ирина жила тогда за
городом в Элевферийском дворце, своей любимой резиденции. Заговорщики,
среди которых были старые друзья Аэция, недовольные теперь временщиком,
старые приближенные Константина VI, несколько офицеров-иконоборцев,
жаждавших мести, высшие гражданские чины, наконец, придворные и даже
родственники императрицы, все осыпанные ее милостями, воспользовались ее
отсутствием. В десять часов вечера они явились у ворот Священного
дворца, предъявляя страже Халки свои полномочия, будто бы полученные от
царицы, якобы приказавшей им немедленно провозгласить императором
Никифора, чтоб он помог противостоять козням Аэция. Стража поверила и
открыла вход во дворец.
При всякой
византийской революции этим прежде всего надо было заручиться, и это
являлось как бы залогом и символом успеха. И действительно, еще ночь не
прошла, а уж глашатаи возвестили по всему городу о восшествии на престол
Никифора и успехе государственного переворота, который не встретил ни
малейшей попытки сопротивления. В то же самое время Ирина, внезапно
схваченная в Элевферии, была под надежной охраной привезена в
Константинополь и заперта в Священном дворце; и на следующее же утро в
храме Святой Софии патриарх Тарасий, как видно, довольно скоро забывший
благодеяния императрицы, сам венчал на царство с наивозможной
поспешностью нового василевса. Между тем это еще был далеко не конец.
Ирина пользовалась популярностью; опомнившись от первого поражения,
народ явно выказывал свою враждебность заговорщикам. Сыпались
оскорбления по адресу нового владыки, поносили патриарха; и многие,
вспоминая заверения в преданности, какими заговорщики злоупотребили в
отношении своей монархини, с негодованием укоряли их в неблагодарности.
Сожалели о низвергнутом правлении, о благоденствии, какое оно принесло с
собой, страшились грядущего будущего; и большинство, еще как бы не веря
только что совершившемуся событию, спрашивали себя, не было ли это все
тяжелым бредом. Всех охватил ужас и отчаяние; а хмурое небо туманного
холодного утра делало еще более зловещей и трагической зарю нового
царствования.
Женщина
действительно энергичная, быть может, сумела бы воспользоваться
подобными обстоятельствами; Ирина этого не
-80-
сделала. Между двумя чувствами, честолюбием и благочестием, владевшими
безраздельно ее душой и руководившими ею в жизни, благочестие на этот
раз взяло верх. Не потому, что падение ее сколько-нибудь ослабило ее
смелость: она не выказала ни малейшей слабости; но перед совершившимся
фактом, "как женщина мудрая и любящая Бога", по словам одного
современника, она склонилась без всякого ропота. Когда на другой день
после коронования Никифор пришел навестить ее с глазами полными
притворных слез и с обычным ему напускным добродушием, указывая на
оставленные им на себе черные башмаки, вместо пурпуровых туфель, он стал
уверять, что над ним совершили насилие, чуть ли не извиняясь за то, что
он император. Ирина с истинно христианским смирением преклонилась перед
новым василевсом как перед избранником Божиим, благословляя
неисповедимый промысел Господень и признавая свое падение наказанием за
свои грехи. У нее не сорвалось ни единого упрека, ни единой жалобы; по
требованию Никифора она даже отдала свою казну, выразив только желание,
чтобы ей предоставили свободное пользование ее Элевферийским дворцом.
Узурпатор обещал
все, что она хотела: он заверил ее, что, покуда она жива, с ней будут
обращаться, "как это подобает царице". Но он тотчас же забыл свои
обещания. Старая монархиня была удалена из Константинополя и сослана на
первых порах в монастырь, основанный ею на острове Принкипо. Но затем и
это ее местопребывание показалось слишком близким. В ноябре 802 года,
несмотря на наступившие преждевременно сильные холода, ее отправили на
Лесбос; там ее держали под строгим надзором и запретили кому бы то ни
было иметь доступ к ней: так сильно боялись еще ее происков и ее
несокрушимого честолюбия. И в этом тоскливом уединении провела она
последние месяцы своей жизни и умерла в августе 803 года, одинокая,
всеми покинутая. Тело ее было привезено в монастырь на Принкипо, а
позднее в Константинополь, где оно было предано погребению в церкви
Святых апостолов, в приделе, где находилась усыпальница стольких
императоров.
Такой благочестивой и
православной императрице, какой была Ирина, церковь простила все, даже
ее преступления 14). Византийские летописцы, ее современники,
называют ее блаженнейшей Ириной, новой Еленой, "мученически боровшейся
за истинную веру". Феофан оплакивает ее падение как бедствие и сожалеет,
что минули годы ее царствования, так как это было время редкого
благоденствия, Феодор Студит, святой, льстил ей самым низким образом и
не находил достаточно восторженных слов, чтоб вос-
-81-
хвалять "преблагую монархиню", "обладающую разумом столь чистым, душою
поистине святой", благодаря своему благочестию и желанию угодить Богу
избавившую народ свой от рабства, и чьи дела "блистают подобно светилам
небесным". Но история по отношению к Ирине должна быть менее
снисходительна и более справедлива. Можно понять и даже, если угодно,
извинить ошибку честного человека, ослепленного духом партийности, но не
имеешь права участвовать в ней. В действительности эта прославленная
монархиня была главным образом политиком, женщиной тщеславной и
набожной, которую жажда престола довела до преступления, и как бы ни
были велики достигнутые ею результаты, они не могут оправдать
совершенного ею злодеяния. Действительно, своими интригами она на целых
восемьдесят лет возобновила в Византии, к большому вреду для империи,
эру дворцовых революций, которую приблизительно веком раньше прекратили
ее славные предшественники, императоры-иконоборцы.
-82-
^ ГЛАВА V. ВИЗАНТИЙСКАЯ ЖЕНЩИНА
СРЕДНЕГО КРУГА В VIII ВЕКЕ
Что мы меньше всего
знаем об исчезнувших обществах, с чем менее знакомят нас документы, но
что, быть может, сильнее всего заинтересовало бы нас - это чувства,
обычаи и мысли, положение и домашняя жизнь средних классов. Насчет
великих особ, императоров и императриц, пап и патриархов, министров и
полководцев, насчет всех, занимавших первые места и игравших главные
роли на исторической сцене, мы осведомлены достаточно полно и достаточно
точно; мы знаем их действия, можем разобраться в их мотивах и льстим
себя уверенностью, что способны проникнуть вглубь их души. Дело обстоит
иначе, как только спустишься на несколько ступеней ниже по общественной
лестнице: тут, за редким исключением, полная неизвестность. А между тем
образы этих людей, не поднявшихся до главной роли на исторической сцене,
быть может, более, чем иных знаменитостей, поучительны для историка.
Великий человек тем самым, что он великий человек, отличается всегда
резкой индивидуальностью и ненормальностью; средний человек вообще
только экземпляр постоянно повторяющегося типа и имеет в некотором роде
представительную ценность. По одному такому человеку можно судить о
тысячах; а так как эти тысячи составляют скрытый материал, из которого
слагается история, становится совершенно ясным, как много знакомство с
подобными личностями, если оно только возможно, проливает света на
умственное и нравственное состояние данной эпохи.
Поэтому, может быть,
представляет некоторый интерес наряду с благочестивейшей императрицей
Ириной попытаться нарисовать портрет женщины среднего сословия, ее
современницы. Ее звали Феоктистой, и она была матерью запальчивого
ревностного монаха, пылкого полемиста, смелого и страстного борца Федора
Студита. Благодаря любопытному надгробному слову, произнесенному сыном в
ее память, благодаря еще некоторым другим документам мы достаточно
хорошо ее знаем. А вместе с ней мы можем проникнуть немного и в домашнюю
жизнь среднего сословия Византии, так мало нам известного, но столько
сделавшего благодаря своим большим положительным качествам для блага и
процветания империи; и это будет первая оказанная ею нам услуга в деле
нашего ознакомления с этим обществом. Ей будем мы обязаны еще и другим.
Являя собой средний, несомненно, довольно обыкновенный
-83-
тип женщины своего времени, она поможет нам, благодаря складу ума и
характеру страстей, которыми сама отмечена, понять склад ума и страсти
века, полного волнений и тревог, в который она жила; она поможет нам, в
частности, правильнее судить об этой императрице Ирине, которая при
первом взгляде так сильно возмущает и разочаровывает нас; она поможет
нам, наконец, дать себе более ясный отчет о событиях этой живописной и
мутной эпохи, в которые она не раз была замешана или прямо, или при
посредстве своего сына.
I
Феоктиста родилась в
первой половине VIII века, по всей вероятности, около 740 года в
Константинополе от состоятельных, чтобы не сказать богатых, родителей,
людей среднего сословия. По счету она была третьим ребенком в семье. О
сестре ее мы знаем мало, разве только то, что она вела светский образ
жизни, а брату, носившему чисто античное имя Платон, суждено было
впоследствии стать знаменитым и иметь на свою сестру глубокое влияние.
Совсем юной, Феоктиста осталась сиротой. Жестокая чума 747 года, страшно
опустошившая столицу, унесла ее родителей и большую часть ее близких.
Один ее дядя, служивший в управлении императорскими финансами, приютил
сирот. Он дал мальчику самое тщательное воспитание, чтобы открыть ему
дорогу к государственной деятельности. Воспитание это удалось как нельзя
лучше. Платон был благонравный юноша, исполнительный, избегавший
дурного общества, не тративший времени на развлечения, а денег на игру,
юноша осторожный, смолоду умевший распоряжаться своими средствами и
приумножать свое состояние, так что византийские матери обращали на него
внимание, видя в нем превосходную партию для своих дочерей. Но тот, о
ком мечтали матери, ненавидел свет; очень набожный, он чаще ходил в
церковь, чем на какое-либо зрелище, любил чтение больше, чем увеселения,
и приводил в восхищение своего исповедника, сумев так рано достичь
совершенства. По брату можно иногда предугадать, какова будет и сестра.
Само собой
разумеется, согласно византийскому обычаю, дядя меньше заботился о
воспитании девочек, чем о воспитании мальчика. В этом обществе,
отмеченном столькими чертами чисто восточного характера, женщина
получала, как правило, домашнее воспитание; можно себе поэтому
представить, что, когда родителей не было, воспитание порой оказывалось
довольно небрежным. Это и случилось с Феоктистой. Она оставалась крайне
невежест-
-84-
венной, и впоследствии ей пришлось много потрудиться, чтобы возместить
недостатки своего первоначального образования. Опекун заботился об
одном: хорошо выдать ее замуж. В те времена в Византии идеальный тип
хорошего мужа, с родительской точки зрения, был человек здравомыслящий,
способный пробиться в жизни; дядя Феоктисты нашел такого феникса на
правительственной службе, где сам служил чиновником. Это был высокий
чиновник в финансовом управлении, хорошо принятый при дворе и делавший
карьеру. Его звали Фотеином. Так как молодая девушка была богата, - она
как раз в это время к личным своим средствам могла присоединить часть
состояния брата своего Платона, постригшегося в монахи,- дело легко
уладилось и предполагавшийся брак был заключен.
Феоктиста была
женщина во вкусе многих мужей. Она не любила туалетов, не любила
светской жизни. Отвергая пустые украшения, она всегда была одета во все
темное. Когда ей приходилось выезжать, когда она должна была
присутствовать, например, на каком-нибудь свадебном пиршестве, она
держала себя в обществе очень сдержанно, скромно и целомудренно опуская
глаза, когда за десертом начинались комические интермедии, и едва
осмеливалась касаться до подаваемых ей блюд. Не потому, что она была
застенчива или неловка - прежде всего это была женщина добродетельная,
больше всего думавшая об исполнении своего долга, ограничивавшая свои
желания старанием нравиться своему мужу, хорошо вести свой дом и хорошо
воспитывать своих детей.
Надо ли прибавлять,
что она была благочестива? "Поклоняться Богу, любить исключительно Его"
было для нее главной добродетелью. Однако ее благочестие было свободно
от всякого суеверия, и эта черта делает честь ее могучему здравому
смыслу, силе ее рассудка. Действительно, в VIII веке христианство было
еще очень перемешано с язычеством; вера в колдовство, всякие чары и
волшебства была чрезвычайно распространена. Существовал, например,
общераспространенный обычай, чтобы уберечь от зла новорожденных: вешать в
их спальне амулеты, а также и под колыбелью, произносить над ними
магические заклинания, надевать им на шею ожерелья и талисманы, ибо
всякому было известно, что их хрупкому существованию грозили
бесчисленные опасности, что их подкарауливали всюду невидимые колдуньи,
способные пройти сквозь наилучшим образом запертую дверь и старавшиеся
всячески их погубить. И чтобы оградить от этих козней, заботливые матери
призывали ведуний, отстранявших опасность. Феоктиста, хотя ее за это
очень порицали в ее кругу, не придавала никакого значения всем этим
обычаям; она полагала, что сделанное над ребен-
-85-
ком знамение креста служит ему достаточной и более верной охраной. Но
при этом она любила молиться, до поздней ночи читала священные книги,
произносила псалмы; она часто постилась, никогда не клялась и не лгала.
Также и добрыми делами старалась она заслужить вечное спасение. Не
будучи особенно богатой, она была бесконечно милосердна. Вдовы, сироты,
старики, больные и даже страдавшие самыми отвратительными болезнями,
эпилептики и прокаженные - все находили у нее помощь и поддержку; и она
не пропускала ни одного праздника, чтобы не накормить и не угостить хоть
одного, как она выражалась, "бедного брата во Христе". При таких
склонностях она, понятно, была совершенно равнодушна к земным вещам, и
понятно также, что при своей набожности она была крайне преданна иконам и
относилась с большим уважением к защищавшим их монахам.
При всем том это
была натура энергичная, "женщина сильная", из тех, что любят управлять и
подчинять себе все и всех. Подобно многим византийским семьям, она,
по-видимому, играла у себя в доме гораздо большую роль, чем ее муж.
Будучи прекрасной хозяйкой, она при всей своей набожности находила время
заниматься всеми хозяйственными делами; она обо всем заботилась, за
всем наблюдала, ко всему прикладывала свою руку, ничего не жалея, чтобы
только все шло хорошо в доме и хозяйство процветало. Наблюдая за всем
бдительным оком, она не давала никогда спуску прислуге. Но вместе с тем
она была добра к ней и обращалась с ней хорошо. К полагавшемуся ей по
обыкновению хлебу, вину и салу она охотно прибавляла в праздничные дни
какое-нибудь лакомство: свежее мясо, рыбу, птицу, лучшего качества
напитки, - говоря, что вполне несправедливо было бы ей одной
пользоваться всеми этими лакомыми блюдами. Но она была неумолима, раз
дело касалось нравственности, уклонений от благопристойности и когда
замечала, что "нечисты на руку". И так как эта женщина с властным
темпераментом была к тому же и очень раздражительна, то нередко
случалось, что за выговором следовал жест. Руки у нее были проворные, и
когда ей случалось вспылить, пощечины так и сыпались. Тем не менее слуги
очень ее любили: все знали, что намерения у нее были хорошие, и, кроме
того, когда гнев ее проходил, она ласково извинялась. Когда ей случалось
побить свою горничную, она испытывала бесконечные угрызения совести;
она уходила тогда к себе в спальню, ударяла себя по лицу, приносила
покаяние и в конце концов, призвав побитую служанку и став перед ней на
колени, она смиренно просила у нее прощения.
Такой же твердой,
тяжеловатой рукой управляла она и семьей. Она любила своего мужа и
всячески старалась избавить его от
-86-
огорчений; однако она уговорила его жить с ней, как брат с сестрой,
внушая ему, что жизнь, в сущности, только приготовление к смерти и что
лучше всего, чтобы приготовиться к вечной разлуке, упразднить и в этом
мире слишком близкие отношения. Не менее внимательно заботилась она и об
обучении и нравственном образовании своих детей. У нее было три сына и
одна дочь. Чтобы дать им хорошее воспитание, будучи сама, как известно,
довольно невежественной, она решила сделаться образованной; но так как
она была добросовестной, ей пришлось посвящать ночи чтению, предаваясь
долгим бдениям при свете свечи, для того чтобы не отнимать ни минуты
времени у дня, посвященного заботам о муже и о хозяйстве. В особенности
для образования молодых душ придавала она значение примеру; поэтому с
самого детства она сделала свою дочь участницей в своих
благотворительных делах, уча ее помогать бедным, заставляя ее ухаживать
за прокаженными. В то же время она побуждала ее читать священные книги,
воспламеняя ее благочестие, отвращая ее от мира, не показывая ей ни
драгоценностей, ни пурпуровых одежд и уже заранее посвящая ее Богу.
Но главным ее
любимцем был ее сын Федор. Это был тихий ребенок, созревший прежде
времени; он не слишком любил игры и общество товарищей; ему больше
нравилось чтение, особенно чтение священных книг, и мать, понятно,
одобряла и поддерживала его вкусы. До семи лет она не отпускала его от
себя, выхаживая его с особой заботливостью; позднее, когда он стал
заниматься у учителей, когда после первоначального обучения он изучал
последовательно грамматику, диалектику, риторику, философию, богословие,
она продолжала заботливо за ним наблюдать. Впрочем, и тут, как во всем
остальном, она проявляла то же смешение нежности и суровости, что
составляло основу ее системы воспитания и управления: добрые советы и
уговоры матери часто подкреплялись авторитетом розги. Несмотря на это,
отношения между матерью и детьми носили прелестный характер простоты,
почтения, сильной и глубокой привязанности. Каждый вечер, после того как
дети ложились спать, Феоктиста приходила перекрестить их сонных; утром
первой ее заботой было заставить их прочесть молитвы; и много лет спустя
в письме своем к умирающей матери Федор Студит с благодарностью
вспоминал об этом деятельном и нежном попечении, вызывал в памяти образ
матери, день и ночь молившей Бога о счастии и спасении своей семьи.
-87-
II
Такова была Феоктиста.
Однако в столь тяжелые времена, какие переживала тогда церковь в
правление Константина V и его сына, было несколько неосторожно слишком
открыто выражать свои чувства, особенно для жены чиновника. Поэтому есть
основание думать, что, подобно императрице Ирине, она отчасти скрывала
свои убеждения. Но когда после смерти Льва IV, с наступлением регентства
Ирины, возвратились лучшие дни для иконопочитателей и гонимых монахов,
ее благочестие, долго сдерживаемое, вспыхнуло с тем большей
страстностью.
Терпимость нового
правительства позволила возвратиться в Константинополь брату Феоктисты
Платону, и первым делом сурового монаха было начать в столице проповедь
нравственности. В особенности призывал он в своих речах к презрению
здешнего мира, к любви к бедным, к заботе о чистоте нравов; и так как он
имел вид истинного аскета и был красноречив, то быстро завоевал и
большой успех. Совершенно понятно, что он скоро возымел глубокое влияние
на свою благочестивую сестру и на окружавших ее, в особенности на
племянника своего Федора. В доме Феоктисты монахи стали постоянными и
почетными гостями, и скоро от общения с ними набожная византийка уверила
себя, что не может сделать лучше, как посвятить себя, а также и всех
своих Богу. Старший ее сын с самого начала вполне сочувствовал таким
намерениям. Вдвоем они убедили отца, затем увлекли и других детей; в
конце концов Феоктиста уговорила даже троих братьев своего мужа
последовать за ними в монастырь, и все вместе решили отказаться от мира,
его соблазнов и великолепия.
Когда об этом
намерении стало известно, оно сильно поразило жителей столицы, и все
бывшие в сношениях с семьей Феоктисты были глубоко взволнованы решением
этих богатых, всеми уважаемых и счастливых людей отречься таким образом
от всех радостей, от всех упований общественной и светской жизни,
порвать со всеми дорогими человеческими привязанностями, добровольно
отказаться от возможности продолжать столь славный род. Говорят, что
даже сама императрица Ирина была этим очень взволнована. Но никакое
соображение не могло поколебать Феоктисту. "В день, назначенный ей для
оставления своего дома, - пишет ее сын, - она созвала, как на праздник,
всех своих семейных. Мужчины были опечалены, женщины плакали,
присутствуя при таком странном добровольном отъезде; тем не менее все,
чувствуя величие совершающейся тайны, в благоговении прославляли
происходившее событие". И тут, как всегда, всем распоряжалась Феоктиста,
со
-88-
своим обычным чувством порядка, со своей тщательной заботливостью обо
всех подробностях. Прежде всего она отправила своего мужа, более
взволнованного, чем, может быть, следовало бы, от этой разлуки с тем,
что было его жизнью; потом благодаря ее стараниям был продан дом и все
свободные деньги розданы бедным; слуг отпустили на волю, и каждый
получил маленькое имущество на память о своих старых хозяевах. После
этого, свободная от всех своих мирских обязанностей, Феоктиста всецело
предалась Богу. Ее пострижение было торжественной и трогательной
церемонией.
Всеобщее
любопытство, возбужденное всеми этими происшествиями, собрало в церкви
огромную толпу. "Мы также были там с нашим отцом, - рассказывает Федор
Студит, - не зная, должно ли нам радоваться или плакать. Мы теряли нашу
мать; уж мы не могли, как прежде, свободно подойти к ней, свободно
заговорить с ней; и при мысли, что вот-вот будем разлучены с ней, сердце
у нас сжималось. Мы сами с отцом, чуть церемония окончится, должны были
идти и постричься; и я, тогда уже большой, несмотря на мое огорчение и
слезы, чувствовал вместе с тоской и некоторую радость; но мой младший
брат, тогда еще совсем ребенок, когда настало время расставанья и
наступила минута последнего прощания, последнего лобзания, бросился к
матери, прижался к ее груди, отчаянно стал за нее цепляться, умоляя,
чтобы она еще хоть немного позволила ему остаться с ней, и обещая, что
потом он покорно исполнит все, что она захочет. И вы думаете, что это
твердое, как алмаз, сердце смягчилось, что оно тронулось этой детской
мольбой? Ничуть не бывало. Что же отвечала святая женщина? Торжествуя
победу над своими материнскими чувствами, она обратила к сыну строгое
лицо: "Если ты сейчас же не уйдешь добровольно, мое дитя, сказала она
ему, я собственноручно отведу тебя на судно и отправлю, куда должно".
Федор крайне восхищается этой стоической твердостью души, всем
жертвующей ради религии, вплоть до самых естественных и законных
человеческих чувств. По правде сказать, нам несколько трудно понять это
восхищение, и сами благочестивые толкователи Федора не могут не признать
его до некоторой степени чрезмерным. Но тем не менее интересно
отметить, равно у матери, как и у сына, подобную манеру чувствовать и
думать, которая нас удивляет. Наблюдая подобное состояние души, лучше
понимаешь преступление Ирины, равно и то, что у Федора Студита не
нашлось ни единого слова порицания по поводу преступления, совершенного
этой матерью над своим сыном.
После пострижения
Феоктисты вся семья удалилась в одно имение, принадлежавшее ей в Вифинии
и называвшееся Саккудием. Это был холм, поросший деревьями, а наверху
его расстила-
-89-
лась небольшая равнина, орошаемая ручьем; отсюда открывался широкий вид,
необъятные горизонты, окаймленные серебристой полосой далекого моря.
Нельзя было найти более мирный приют, более приспособленный к устройству
монастыря. Но Саккудийский монастырь не стал одной из тех модных
обителей, какие основывали в те времена скорее из тщеславия, чем из
благочестия, многие богатые люди, сохранявшие, несмотря на свое удаление
в монастырь, состояние, рабов, весь признанный образ жизни и без
серьезного призвания, без предварительного опыта вмешивавшиеся в
управление монашеской общиной, "вчера новопостриженный, сегодня игумен".
По просьбе Феоктисты суровый Платон принял на себя устройство монастыря
и управление им, где собирались жить его близкие; он добросовестно
исполнил свою задачу. Прежде всего удалил из монастыря рабов и женщин;
более того, уступая обычной и крайней строгости византийских монахов,
запретил в него доступ всякому существу женского пола. Сама Феоктиста
должна была подчиниться общему правилу и примириться с тем, чтобы жить
отдельно; и так как не успели еще выстроить дом для женщин, она жила
сначала затворницей в уединенной келье с дочерью и одной из родственниц.
Позднее она вступила в один монастырь; но, по-видимому, несмотря на
свое смирение и желание быть покорной, эта властная женщина и как
монахиня не отличалась покладистым нравом. Сын ее Федор говорит с
несколько смущенной сдержанностью о затруднениях, какие у нее выходили с
другими сестрами, и о неприятностях, какие она испытывала; в конце
концов ей пришлось оставить этот монастырь и искать другого приюта. К
счастью для нее, обстоятельства должны были скоро дать ей возможность
проявить свою набожность более высоким и более достойным ее образом.
III
Известна история первого
брака императора Константина VI и страстное желание, какое он испытывал
около 795 года, расторгнуть его; чтобы развестись с Марией Амнийской и
жениться на Феодоте, он прибег к следующей хитрости. Он объявил, что
жена покушалась его отравить, уверенный, как сам это говорил с довольно
характерной наивностью, что ему все поверят, "раз он царь, а те, кому он
это рассказывал, только подданные". А потому он послал одного их своих
камергеров донести об этом происшествии патриарху, прося, чтобы церковь
немедленно расторгла его брак с виновной. Но Тарасий, сомневаясь в том,
что сообщенный ему преступный факт действительно имел место, ответил,
что за-
-90-
кон знает только один повод к разводу - должным образом доказанное
прелюбодеяние, и отказывался служить видам императора. Напрасно
Константин VI вызывал патриарха во дворец, доказывая ему, что
преступление было очевидным, неопровержимым и одна смерть или, по
меньшей мере, заточение в монастырь могли быть достойным наказанием за
такое покушение на особу императора. Напрасно, чтобы подтвердить свои
обвинения, он велел принести чаши с какой-то довольно мутной жидкостью,
утверждая, что это яд, который ему хотела подмешать императрица. Тарасий
упорствовал в своем отказе, грозя царю отлучением, если он будет
продолжать настаивать, а вместе с тем синкел Иоанн поддерживал его в его
сопротивлении. Тогда на глазах императора все придворные, патрикии и
стратиги стали поносить обоих духовных владык и с обнаженными мечами в
руках грозить им смертью, если они не уступят. Ничто не помогло. В конце
концов, как известно, Константин обошелся без их согласия: он насильно
заточил жену в монастырь и женился на Феодоте, причем пышные празднества
продолжались не менее сорока дней. Возмущенный Тарасий отказался
благословить этот прелюбодейный союз; но патриарх был при этом человек с
политическим чутьем: он отнюдь не хотел доводить до крайности. Ни слова
не говоря, он предоставил другому священнику совершить бракосочетание
императора, сам же, опасаясь, что василевс окажется способным на все и
лишит церковь своего благоволения, воздержался от отлучений, какими
грозил раньше, и даже не наказал игумена, совершившего бракосочетание
монарха.
Известен всеобщий
скандал, какой произвело в партии набожных людей поведение императора. В
особенности он был велик в Саккудийском монастыре, где событие это не
только принципиально возмущало монахов, но и особенно близко касалось
их, так как героиня этого романа, Феодота, приходилась близкой
родственницей игумена Платона, Феоктисты и Федора. Вот почему, в то
время как придворные и оппортунисты преклонялись перед поступком
монарха, благочестивые люди, возбуждаемые и поддерживаемые саккудийскими
монахами, принялись громить "нового Ирода", непокорного сына,
непочтительно отвергшего - упрек довольно пикантный, если вспомнить о
поведении в этом деле Ирины, - добрые советы матери; затем, совершенно
определенно, Платон и его монахи отказались быть в каком-либо общении с
царем-прелюбодеем и даже с духовными особами, поддерживавшими его или
только терпевшими его распутство.
Константин VI,
крайне расстроенный всем этим шумом, постарался сломить сопротивление
этих непримиримых и неудобных монахов. Он попробовал смягчить их
подарками, добрыми речами:
-91-
он не добился ничего. Феодота, со своей стороны, пыталась обезоружить
своих родных следующим образом; она отправилась в монастырь; но ее
оттолкнули с негодованием. Тогда Константин VI отправился в Прусу: он
самолично явился в монастырь в надежде смягчить Платона и Федора. Все
эти шаги, свидетельствуя о силе партии набожных, только увеличивали их
упорство. Наконец, император рассердился. Доместик схол и комит
Опсикийский были отправлены с войском в Саккудийский монастырь. Игумен
Платон был арестован и под усиленной стражей отправлен в
Константинополь; Федор с тремя другими монахами жестоко наказан розгами.
Затем главные десять зачинщиков - между ними был и Федор со своим отцом
и братом Иосифом - были отправлены в ссылку в Солунь; остальные монахи
были изгнаны, и запрещено было давать приют изгнанникам. "Христос
безмолвствовал",- замечает не без горечи Федор Студит в своем интересном
рассказе об этом гонении.
Все это трудное для
ее близких время Феоктиста выказывала чрезвычайную силу души. Несмотря
на переживаемые ею горе и печаль, она утешала, ободряла, поддерживала
жертвы гонения: "Ступайте, дети мои, - говорила она изгнанникам-монахам,
- и Бог да будет вашим защитником повсюду, куда вы ни пойдете, так как
это из послушания Его воле вы предпочли действовать так, а не иначе". И,
всегда радостная и твердая, она ходила по тюрьмам, где заключены были
узники, перевязывала раны, поднимала дух устрашившихся и смущенных.
Когда монахи должны были покинуть монастырь, и она последовала за ними,
не обращая внимания на ненависть и поношения, какими преследовала их
толпа. Когда воины грубо разлучили ее со своими, она нашла возможность
нагнать их по дороге в ссылку и тут в течение целой ночи в бедной лачуге
вела с ними возвышенные беседы. Утром она простилась с ними. "Сдается
мне, дети мои, - говорила она, - будто я разлучаюсь с людьми, идущими на
смерть"; и с движениями, полными пафоса, вздыхая и плача, она осыпала
поцелуями всех этих дорогих ей людей, не думая вновь увидать их.
Затем она
возвратилась в Константинополь, все такая же энергичная и смелая.
Платон, не побоявшийся прямо выразить императору свое порицание, только
что был посажен в тюрьму; юный Евфимий, младший сын Феоктисты, жестоко
наказан плетьми. И тут благочестивая женщина не пожалела ни трудов
своих, ни сил. Несмотря на императорское запрещение, она собирала
рассеянных и изгнанных монахов; в темнице, где он томился, она
поддерживала бодрость духа своего брата. Она действовала так смело, что в
конце концов ее схватили, и в течение целого месяца она была в
заточении, причем тюремщики ее обращались с ней крайне дурно,
-92-
плохо кормили и осыпали бранью. Среди людей благочестивых она за такие
претерпеваемые ею за правое дело гонения стяжала себе ореол мученичества
и наименование матери церкви; и прославилась она тем, что, как говорит
один писатель VIII века, - выражение это с тех пор стало известным - она
"пострадала за правду и истину" (henecen dicaiosynes cai aletheias).
IV
Когда в 797 году
государственный переворот, произведенный Ириной, положил конец этому
трудному времени и гонения прекратились, Феоктиста, отныне спокойная за
участь своих, возвратилась в свой монастырь в Вифинию. И тут она до
последних своих дней оставалась такой, какой была всю жизнь.
Благочестие ее,
возбужденное до крайности сначала страданиями, потом радостью победы,
стало более пылким, чем когда-либо. Размышлять непрестанно о
божественном слове, день и ночь молиться за церковь, за своих близких,
за собственное спасение, присутствовать с благоговением на бесконечных
службах - такова была первая забота благочестивой женщины и ее истинная
радость. Более чем когда-либо она предавалась аскетизму. Для умерщвления
плоти она спала на короткой и узкой постели, одевалась в жалкое рубище,
очень мало ела. Ей казалось постыдным есть досыта, и все, что она
позволяла себе по слабости природы человеческой, - это принимать пищу
раз в день, съедая немного овощей, отваренных в воде, без всякой
приправы из масла; при этом никогда не полагалось вина за ее скудной
трапезой. Точно так же обрекла она себя на безусловную нищету: у нее не
было ни служанки, ни собственных денег, ни лишнего платья. Когда она
умерла, весь ее гардероб или, вернее, все ее состояние заключалось во
власянице и в двух жалких одеялах.
Но Феоктиста отнюдь
не вдавалась в мистицизм. "Пребывая в уединении с Богом", по прекрасному
выражению ее сына, она все время, как и тогда, когда жила в миру,
чувствовала потребность действовать. Она не тратила времени на
бесполезные мечтания; она придавала большое значение работе и вменяла
себе в обязанность ткать одежды, в которые одевался весь монастырь. Она
усиленно предавалась делам благотворительности, собирая в монастыре
бедных женщин, ухаживая за ними и всячески изощряясь в добывании денег,
чтобы помогать им в их нуждах. В особенности, как и раньше у себя в
доме, она с любовью пеклась о своих близких, об их нравственном
совершенствовании, об их вечном спасении. Она заботилась о своем муже,
не выказывавшем порой ни ма-
-93-
лейшего рвения, о своем сыне Евфимии, так как ей казалось, что его
призвание к монастырской жизни недостаточно сильно; и заботясь о них на
расстоянии, она внимательно следила за ними и руководила их душами.
Более чем когда-либо
она усердствовала в христианском смирении. Так как брат ее Платон все
еще был в тюрьме, она пожелала, чтобы и исповедником и духовником стал
сын ее Федор, и она смиренно склоняла пред ним колени, объявляя себя его
служанкой, готовая во всем ему повиноваться, ибо видела в нем лишь
чтимого главу монастырской общины; и хотя Федор выше всего ставил
религию, его иногда стесняло такое чрезмерное почитание. Однако в этой
кающейся смиреннице просыпался порой прежний строптивый и властный дух,
некогда владевший ею. В монастыре, как и в миру, Феоктиста оставалась
высокомерной и вспыльчивой. Когда другие сестры не очень усердствовали в
церковной службе, не выказывали особого рвения к работе или песнопению,
она резко их за это попрекала, делала строгие выговоры; как и прежде,
она не останавливалась перед тем, чтобы пускать в ход руки, и охотно
подкрепляла пощечинами свои благочестивые наставления. Но ей прощали ее
резкость, так как знали, что намерения ее были добрые, и, как раньше в
собственном доме, так и тут, в монастыре, все ее любили.
Так жила она, "все
покинув, чтобы все отдать Богу; она шла узким и трудным путем
Господним". Ее все почитали, и в общине смотрели на нее как на истинную
духовную мать, а в партии набожных людей - как на истинную мать церкви. И
чтобы еще усилить ее ореол святости, ей приписывали дар ясновидения, ей
будто бы снились пророческие сны, предвещавшие ее собственную судьбу,
судьбу ее семейных и судьбу церкви.
Между тем она
медленно сгорала. Ей было за шестьдесят лет, а жизнь досталась ей
нелегкая, и в последние годы она была еще опечалена целым рядом горестей
и напастей. Она потеряла одного за другим мужа, дочь, сына Евфимия;
двое оставшихся у нее детей как будто и не существовали для нее. Любимый
ее сын Федор жил в Константинополе, где управлял Студийским монастырем,
и она видела его только в самых редких случаях; со своим вторым сыном,
Иосифом, она тоже была разлучена; все ее прежние друзья или умерли, или
рассеялись кто куда. А потому она чувствовала порой в своем одиночестве
смертельную тоску; но она не поддавалась подолгу этой слишком
человеческой слабости и, вспоминая о Боге, снова ободрялась. Так дожила
она до последнего своего часа, вдали от своих, и даже сын ее Федор,
задержанный монастырскими делами, не мог присутствовать при ее последних
минутах и закрыть ей глаза. Тем не менее она ушла "радостная, как будто
воз-
-94-
вращалась на родину", молясь за сына, благословляя всех
присутствовавших. Это было около 802 года.
Известие о смерти
этой благочестивой женщины произвело сильное впечатление во всей церкви,
в особенности в Студийском монастыре, где ее сын был игуменом и где с
горячим вниманием следили за всеми переменами в ходе ее последней
болезни, вознося за нее Богу торжественные моления; в память о ней была
отслужена заупокойная обедня с особой торжественностью. Сам Федор сказал
в память матери надгробное слово, и благодаря этой речи, по счастию
сохранившейся, мы знаем такую интересную женщину, как Феоктиста.
Без сомнения, в этой
женщине, во многих отношениях обыкновенной и посредственной, были и
некоторые черты, как нам кажется, странные и удивительные. Есть как у
матери, так и у сына черствость души, поражающая нас и отталкивающая.
Феоктиста любила своих детей; не колеблясь, она жертвует ими для
утоления своей религиозной жажды. Федор любил свою мать; в любопытном
письме, написанном им во время ее последней болезни, оплакивая ее
близкую кончину, он в то же время решительно желает ей смерти как
славной награды за ее жизнь. Нам несколько трудно понять такую
исступленность религиозного чувства, вызывающую подобное извращение, и
надо прибавить, что даже благочестивые люди находили в этом некоторое
преувеличение. Но каково бы ни было наше суждение об этих людях VIII
века, надо сознаться, что они в сильнейшей мере способствуют пониманию
истории той эпохи, в которой они жили. Когда изучаешь этих благочестивых
людей, жертвующих всем ради религии, лучше понимаешь такой характер,
какой представляет из себя императрица Ирина, меньше удивляешься, что
дело ее могло иметь успех, а поступки возбуждать почти всеобщее
одобрение. Ибо необходимо в конце концов сознаться, что Феоктиста не
представляет исключительного явления среди психологических типов ее
времени. Многие другие женщины той же эпохи, как, например, мать Тарасия
и мать Никифора, мать Феофана и благочестивые женщины из семьи святого
Филарета, являются нам совсем такими же в описании агиографов.
Несомненно, все только что названные лица, равно и наша Феоктиста,
женщины святые, и я никак не предполагаю, что все их современницы были
подобны им. Наряду с ними встречались женщины светские, преданные
светскому образу жизни, как, например, сестра Феоктисты, и женщины
легкого поведения, как ее родственница Феодота. Однако - и это главным
образом придает им значение в глазах историка - именно эти святые в
течение нескольких лет руководили миром.
-95-
^ ГЛАВА VI. ФЕОДОРА,
ВОССТАНОВИТЕЛЬНИЦА ИКОНОПОЧИТАНИЯ
I
В 829 году умер
император Византийский Михаил II Аморийский, оставив престол сыну своему
Феофилу. Новый монарх не был женат; поэтому вдовствующая императрица
Евфросиния во время придворных церемоний исполняла роль, принадлежавшую
по этикету августе. Но Евфросиния ненавидела свет. Дочь несчастного
Константина VI, ослепленного по приказанию матери его Ирины, и первой
жены его Марии, она после катастрофы, разразившейся над ее родными,
удалилась в монастырь и жила спокойно и уединенно в одной из тихих
обителей на Принкипо, как вдруг, довольно скандальным образом, царь
Михаил, воспылав к ней страстью, извлек из монастыря прекрасную
отшельницу, чтобы возвести ее на трон кесарей. Но когда ее муж умер, у
Евфросинии не оставалось другого желания, как поскорее вступить опять в
какую-нибудь святую обитель, и она прилагала все старания, чтобы женить
как можно скорее юного императора, своего пасынка.
Чтобы найти жену
василевсу, были, по старинному обычаю, соблюдавшемуся при византийском
дворе, разосланы гонцы по всем провинциям с целью отыскать и привести в
Константинополь самых красивых девушек империи, и в обширной Жемчужной
палате собрали всех избранниц, чтобы Феофил назначил, кому из них быть
монархиней. Сначала царь отобрал шесть самых привлекательных девушек и,
не будучи в состоянии остановиться на одной из этих соперничавших
красавиц, отложил до следующего дня окончательный выбор. В этот день он
появился, как Парис перед тремя богинями, с золотым яблоком в руках,
залогом любви, который он должен был преподнести той, кто завладеет его
сердцем, и в таком виде он начал свой осмотр. Сначала он остановился
перед одной, очень хорошенькой женщиной знатного происхождения, по имени
Касия, и, вероятно, несколько смущенный и не зная хорошенько, с чего
начать разговор, он наставительным тоном произнес следующее, не особенно
любезное приветствие: "Через женщину пришло к нам все зло". Касия была
умна и не смущаясь отвечала: "Правда, но через женщину же приходит к нам
и все добро". Такой ответ погубил ее. Крайне испугавшись этой
красавицы, столь быстрой на возражение и столь ярой феминистки, Феофил
повернулся к Касии спиной и оказал честь и предложил свое
-96-
яблоко другой кандидатке, также замечательно хорошенькой, носившей имя
Феодоры.
Упустив царский
венец, Касия утешилась тем, что основала, согласно очень
распространенному в Византии обычаю, монастырь, куда и удалилась; и так
как она была женщина умная, то и занялась на досуге сочинением духовных
поэм и светских эпиграмм, дошедших до нас и не лишенных интереса. Тем
временем ее счастливая соперница была коронована с торжественным
великолепием в церкви Святого Стефана в Дафнийском дворце, и, по
обыкновению, вся ее семья разделила ее высокую судьбу. Мать ее,
Феоктиста, получила очень завидный чин "опоясанной патрикии", три ее
сестры, приглашенные ко двору, вышли замуж за важных сановников; братья
ее, Петрона и Варда, быстро сделали карьеру. Впрочем, они выказали мало
благодарности той, чье неожиданное возвышение и родственное расположение
приблизило их таким образом к самым ступеням трона.
Новая императрица
была родом из Азии, она родилась в Пафлагонии в семье чиновника.
Родители ее были люди благочестивые, очень преданные почитанию икон,
против которых при преемниках благочестивейшей императрицы Ирины
императорское правительство вновь подняло гонение, и, по-видимому, они
даже на деле доказали довольно горячую преданность своим верованиям.
Воспитанная в такой среде, Феодора, естественно, была набожна и очень
почитала святые иконы; поэтому она сначала чувствовала себя несколько
неловко в придворном мире, куда замужество внезапно перенесло ее.
&n
