-
-41-
хвалявшаяся к тому же, что "облекла в гармонию священные повествования",
она ничуть не выше: язык слаб, стихосложение посредственное.
Единственная, в сущности, интересная и характерная сторона этого
произведения - это попытка включить повесть жизни Спасителя в рамки
гомеровского размера речи и языка и таким странным образом соединить
языческое с христианским. Поэтому не много пришлось бы сказать о
литературной деятельности Афинаиды-Евдокии, не будь она автором одного
более любопытного произведения: это поэма в трех песнях о святом
Киприане Антиохийском, крайне ценимая Фотием и от которой до нас дошло
несколько значительных отрывков.
Киприан Антиохийский
был, по преданию, знаменитый маг. Однажды один молодой язычник по имени
Аглаида пришел к нему, надеясь на помощь его таинственной науки. Он
любил одну христианскую девушку, Юстину, но она отвергла его любовь;
чтоб побороть ее сопротивление, он не видел другого средства, как только
прибегнуть к помощи демона. Киприан согласился, и, чтобы
восторжествовать над девушкой, он пустил в ход всю свою власть с тем
большим рвением, что скоро сам влюбился в сияющую красоту Юстины. Все
усилия волшебника остались тщетны: вызванные им демоны бежали, чуть
только девушка сделала знамение креста. Тогда, убежденный в тщете своего
преступного знания, Киприан решается сжечь свои волшебные книги,
раздает свое имущество бедным, принимает христианскую веру. Оставшийся
ни при чем влюбленный юноша делает то же самое. И в конце концов
раскаявшийся маг становится епископом Антиохийским и вместе с Юстиной
мужественно претерпевает мученическую смерть за свою веру.
Самая интересная
часть поэмы - я только вкратце указал ее содержание - это вторая песнь,
заключающая исповедание Киприана. Готовясь отречься от своих
заблуждений, мудрый язычник хочет публично рассказать свою жизнь, перед
лицом собравшегося народа открыть все, чему он научился при помощи
волшебных языческих знаний, обо всем преступном, что он совершил при
проклятом содействии демонов, и как, наконец, когда свет истины озарил
его душу, он обратился и покаялся. В этом длинном повествовании Киприан
рассказывает, как он был посвящен во всех святых местах язычества, в
Афинах и в Элевсине, на Олимпе, где "невежественные смертные говорят,
что живут ложные боги", на Аргосе и во Фригии, где обучают искусству
авгуров, в Египте и Халдее, где обучаются тайнам астрологии; в сильных
выражениях он рассказал, как изучил "все эти преходящие формы, ложное
обличие вечной мудрости", как он питался этими древними и зло-
-42-
вредными знаниями, рассеиваемыми демонами по лицу земли на погибель
людей. Благодаря их проклятому искусству он дошел до того, что мог
вызывать самого князя лжи, и он "дал ему власть над миром и приставил в
услужение ему сонм злых духов". Но этот описываемый Киприаном сатана
совсем не тот дьявол, какого представляли себе Средние века; в своем
мрачном величии он напоминает, скорей, павшего ангела, описанного
впоследствии Мильтоном в его Потерянном рае. "Его лик,- говорится
в поэме,- горел, как цветок, чистым золотом, и отсвет этого огня сиял в
блеске его глаз. На голове его была диадема, сверкавшая драгоценными
камнями. Великолепны были его одежды. И земля содрогалась при малейшем
его движении. Теснясь вокруг его трона, стояли бесчисленные сонмы
стражи, и он считал себя богом, льстясь, что может все, как Бог, и не
боясь борьбы с вечным Владыкой". Отец лжи, этот павший бог, наваждением
мрака созидающий все, что может погубить и обмануть человека, "города и
дворцы, тенистые берега, густолиственные леса, родимый кров отчего дома,
все обманчивые образы, что видятся путнику в ночи", ложные призраки,
которыми демоны прельщают смертных, ввергая их тем в погибель.
Затем следует
повесть искушения Юстины. На нее Киприан напускает всех демонов одного
за другим, а также самого сатану- все бесполезно. Тогда, чтоб победить
ее, маг прибегает к помощи призраков-обольстителей; чтоб облегчить себе
доступ к ней, чтоб вернее искусить ее, он сам превращается то в молодую
женщину, то в прекрасную птицу со сладкозвучным голосом; самого Аглаиду
он превращает в воробья, чтобы тот мог лететь к возлюбленной. Но под
спокойным и чистым девичьим взглядом ложная птица камнем падает на
землю. Тогда Киприан прибегает к другим средствам: на семью Юстины
насылаются всевозможные бедствия; чума свирепствует в ее родном городе;
но ничто не может поколебать твердость молодой девушки. И, бессильный
перед всеми этими неудачами, маг начинает сомневаться в себе самом; он
поносит сатану, хочет уничтожить договор, которым он связан с царем тьмы
теперь, и он, как Юстина, делает знамение христианского креста, чтоб
огородиться от нападок нечистого. Но сатана, полный издевательства,
неумолимый, насмехается над своей жертвой, думающей спастись от него:
"Христос не вырвет тебя из моих рук, Христос не принимает того, кто раз
последовал за мной". И несчастный, страшась грозящего ему вечного
проклятия, заканчивает свою исповедь следующими горестными словами,
полными мольбы: "Я рассказал вам мою жизнь. Теперь ваш черед сказать
мне, смогу ли я преклонить к себе милость Христову и услышит ли Он мою
молитву?"
-43-
Во всех частях этой
поэмы встречаются действительно красивые, сильные места, и чувствуется
также, какие литературные воспоминания, какие сближения вызывает и будит
непосредственно это чтение. Киприан и сатана - разве это не Фауст и
Мефистофель; а в ослепительном и гордом демоне греческого автора, в
надменных словах, роняемых им, есть нечто общее с павшим ангелом из Потерянного
рая. В других местах вспоминается Божественная комедия, там,
где Евдокия яркими красками описывает олицетворенные пороки,
рассеиваемые злыми духами по всему миру: ложь и похоть, обман и
ненависть, лицемерие и непостоянство. И это, без сомнения, немалая
заслуга греческого произведения V века - вызывать в памяти читателя
образы Данте, Гете, Мильтона. Значит ли, что честь этого произведения
принадлежит всецело Афинаиде-Евдокии? Никоим образом. И тут доля ее
личного творчества невелика, и она ничего не создала из всех этих
чудесных, пленяющих нас выдумок. Легенда о святом Киприане появляется
еще в IV веке, вероятно в Сирии, и она настолько пользовалась успехом,
что должна была существовать ее версия прозой и на греческом языке. Эту
повесть императрица и переложила в стихи, как она перекладывала в стихи
священные книги и жизнеописание Спасителя, и красота взятого ею
содержания ничего не говорит в пользу ее таланта.
Но, во всяком
случае, ей принадлежит заслуга выбора, и вот с какой стороны
произведение ее становится чрезвычайно интересным для желающего
ознакомиться с ее душой. Легко понять, что приключение Киприана
Антиохийского должно было особенно пленить Афинаиду-Евдокию: отчасти это
ее собственная история. Как это было с магом, так и ее родители хотели,
чтобы она научилась всему, "что есть на земле, в море и воздухе". Как и
он, она была посвящена "в мнимую мудрость греков". Как и он, "она
думала, что живет, когда на самом деле была мертва". Далее, подобно ему,
она отвергла "нечестивую веру в идолов" и разбила "ложные кумиры
богов". И, наконец, подобно ему же, став сама христианкой и предавшись
благочестию, она хотела наставлять "тех, кто еще услаждался нечестивыми
кумирами". Вот почему можно с полным основанием думать, что в
поучительную историю, рассказанную ею, она вложила и кое-что свое.
Можем ли мы
признать, что эта искренность отмечена искрой гениальности? Опять нет. И
тут, как в других вещах, единственно ей принадлежащее - форма -
посредственно. И тем не менее произведение это сохраняет интерес, если
иметь в виду психологию нашей героини. С того дня, как Афинаида стала
христианкой, новая вера очень быстро выжгла в ее душе последние следы
антич-
-44-
ной языческой красоты, всю прелесть ее юношеских воспоминаний. Афины,
Элевсин, Аргос - все эти святые места, где она проводила первые годы
жизни, отныне стали для нее лишь приютами ложных богов. Наука, которой
она раньше питалась, показалась ей наваждением демонов-обманщиков;
прекрасные легенды, в детстве баюкавшие ее, стали в глазах ее лишь
"пустыми россказнями старых женщин". "О вы! прекрасные и чистые образы,
истинные боги и истинные богини, трепещите! - писал Ренан в знаменитом
месте своей книги об апостоле Павле. - Роковое слово произнесено: вы -
идолы. Заблуждение этого невзрачного иудея станет вашим смертным
приговором". Точно так же торжествующее христианство в один день
преобразило Афинаиду. Прежняя ученая молодая девушка, философ-язычница,
стала лишь благочестивейшей императрицей Евдокией; и когда пробуждались в
ее душе смутные отголоски классической культуры, когда, оставаясь
верной своему эллинскому воспитанию, она свято хранила культ гомеровской
формы и память о Гомере, быть может, испытывала она, с другой стороны,
страх вновь поддаться обманчивым иллюзиям сатаны, если только, как
доброй христианке, ей не представлялось, что, отдавая все эти языческие
чары на служение славе Божией, она тем самым освящала их.
-45-
^ ГЛАВА III. ФЕОДОРА
Приключения Феодоры,
императрицы Византийской, поднявшейся с подмостков ипподрома и затем
сразу попавшей на трон цезарей, во все времена возбуждали особенное
любопытство и заставляли разыгрываться воображение. Еще при ее жизни ее
необычайное счастье так поражало современников, что константинопольские
обыватели для объяснения его выдумывали самые невероятные истории,
множество всяких сплетен, тщательно собранных Прокопием для потомства в Тайной
истории. После смерти Феодора стала еще больше достоянием легенды:
люди Востока и Запада, сирийцы, византийцы и славяне изукрасили
всевозможными романическими подробностями ее романическую судьбу; и
благодаря этой шумной славе из множества цариц, занимавших византийский
престол, одна Феодора вплоть до наших дней продолжает пользоваться
известностью и почти популярностью 3).
Но значит ли это,
что мы знаем совершенно точно, какова была эта прославленная
императрица, в которой очень многие видят только знаменитую искательницу
приключений? Я не вполне в этом уверен. До сих пор большинство
писателей, пытавшихся дать ее характеристику, пользовались главным
образом, чтобы не сказать исключительно, анекдотами, собранными
Прокопием. Я, конечно, не отрицаю известной ценности этого документа и
даже охотно допускаю, что, изучая его внимательно, можно, лучше, чем это
было сделано до сих пор, ознакомиться с некоторыми психологическими
чертами Феодоры времен ее бурной молодости. Однако следует обратить
внимание на то, что существует не одна Тайная история. Были
найдены, в особенности в последние годы, другие, новые документы,
позволяющие нарисовать более полный портрет знаменитой царицы. Жития
восточных святых, рассказанные в середине VI века одним из
приближенных императрицы, епископом Иоанном Эфесским, неизданные отрывки
большой Церковной истории, составленной тем же автором,
анонимная хроника, выдаваемая за сочинение Захарии Митиленского, другие
произведения того же времени, как-то: жизнеописания патриарха Севера и
Якова Барадея, апостола монофизитов, были изданы или переведены по
сирийским рукописям, пребывавшим до того времени в полном забвении, и
они с достаточно интересной стороны освещают роль, какую играла Феодора в
делах религиозных и пол-
-46-
итических. Сюда можно прибавить и других писателей, ставших известными
раньше, но которыми пользуются довольно редко, как, например, Иоанн Лид
или новые отрывки Малалы, не говоря уже об императорских Новеллах,
отбивших не у одного смельчака всякую охоту читать их, несмотря на то,
что в них много материала, - до того они томительно-многословны, и о
самом Прокопии, оставившем, к счастью для нас, не одну Тайную историю,
но еще и другие произведения. И если внимательно прочесть все эти
источники, выясняются некоторые факты, представляющие исторические лица
времен Юстиниана в несколько ином свете, чем их обыкновенно изображают.
I
В первые годы VI века
Феодора, актриса и танцовщица, заставляла говорить о себе весь
Константинополь.
Откуда она была
родом, не вполне известно. Иные из позднейших летописцев считают, что
родиной ее был Кипр, знойный и страстный край Афродиты; другие, и это
представляется более вероятным, указывают, что родиной ее была Сирия.
Как бы то ни было, она маленьким ребенком была привезена родными в
Византий и выросла и воспиталась в шумной и развращенной столице
империи.
Из какой семьи она
происходила, также неизвестно. Из почтения к императорскому дому, до
которого она возвысилась, позднее сложилась легенда о ее знаменитом
происхождении или, во всяком случае, почтенном: будто отец ее был
сенатором, очень уважаемым и благомыслящим. В действительности она,
по-видимому, была более скромного происхождения. Отцом ее, если верить Тайной
истории, был бедный человек по имени Акакий, по роду занятий вожак
медведей в цирке; мать ее была женщина нестрогая, как это часто
встречается в закулисном мире театра и цирка. У этой артистической четы
было три дочери: вторая, будущая императрица, родилась, вероятно, около
500 года.
С малолетства
Феодора была в постоянных сношениях с народом, которого пленяла потом
как актриса, раньше чем стала управлять им как монархиня. Акакий умер,
оставив вдову и трех дочерей в бедственном положении. Чтоб сохранить за
собой должность покойного, единственный заработок семьи, мать не видела
иного выхода, как сойтись с другим мужчиной, который, став преемником
покойного по должности в цирке, принял бы на себя заботу и о его семье, и
о его животных. Но чтоб этот расчет удался, надо было согласие Астерия,
главы партии Зеленых, а Астерий
-47-
был подкуплен в пользу другого кандидата. Чтоб восторжествовать над
противной стороной, мать Феодоры решила склонить на свою сторону народ, и
однажды, когда толпа собралась в цирке, она появилась на арене со
своими тремя девочками, увенчанными цветами и простиравшими с мольбой
свои ручонки к народу. Зеленые только рассмеялись над этой трогательной
мольбой; к счастью, другая партия цирка, партия Голубых, всегда готовых
навредить своим противникам, поспешила исполнить просьбу, отклоненную
Зелеными, и предложить семье Акакия должность, подобную той, какую она
теряла. Никогда Феодора не могла забыть обидное равнодушие, с каким
Зеленые отнеслись к ее мольбе, - и с этой минуты в ребенке становятся
заметными черты характера, так резко выступающие в женщине:
злопамятность и неутолимая жажда мести.
Так росла Феодора
среди этих довольно двусмысленных людей, цирковых актеров, и
естественным образом подготовилась к своей будущей профессии. Старшая ее
сестра имела успех на сцене, Феодора пошла по ее следам. С малолетства
она сопровождала старшую сестру на подмостки, исполняя при ней роль
маленькой прислужницы; чаще всего Феодора ходила с ней на светские
собрания и в сутолоке передних рано познакомилась с грязными
прикосновениями и нескромными разговорами. Затем в свою очередь и она
появилась на сцене; но ей не хотелось, подобно многим другим, быть
флейтисткой, певицей или танцовщицей; она предпочитала принимать участие
в живых картинах, где она могла выставлять без всякого прикрытия свою
красоту, которой гордилась, и в пантомимах, где могли проявляться вполне
свободно ее веселость и живой комизм.
Действительно, она
была хороша собой, небольшого роста, но чрезвычайно грациозная, а ее
прелестное лицо, матовое, слегка бледное, озарялось большими, полными
выражения жизни и блеска глазами. От этого всемогущего очарования
сохранилось очень мало следов на официальном портрете в храме Святого
Виталия в Равенне. Под тяжелой императорской мантией стан кажется выше,
но менее гибким; под диадемой, скрывающей лоб, маленькое нежное лицо с
несколько как бы похудевшим овалом, большим прямым и тонким носом
выглядит торжественно, почти печально. Одно только сохранилось на этом
увядшем лице: под темной линией сросшихся бровей прекрасные черные
глаза, о которых говорит Прокопий, все еще озаряют и как будто
уничтожают лицо.
Но Феодора обладала и
другими качествами помимо красоты. Она была смышлена, умна, забавна; в
ней был природный комизм, и она упражняла свое остроумие над другими
актрисами, с кото-
-48-
рыми играла; веселый, игривый склад ума ее неодолимо привязывал к ней
самых верных ее обожателей. Она отнюдь не всегда была добра, и в своих
насмешках не скупилась на хлесткие выражения, раз они вызывали смех; но,
когда она хотела нравиться, она умела проявлять силу очарования,
совершенно неотразимую. Вместе с тем, предприимчивая, смелая, дерзкая,
она не ждала, чтоб почести сыпались на нее, она сама добивалась их
благодаря своей веселой, ликующей отваге; и так как, наконец, у нее мало
было развито нравственное чувство, - но откуда бы, впрочем, и взяться
ему у ней, - и сверх всего остального она обладала исключительно
страстным темпераментом, она быстро добилась успеха, и не только на
сцене. В профессии, не требующей добродетели, она развлекала, забавляла и
скандализировала Константинополь. На сцене она решалась на самые
нескромные выходки и показывалась самым откровенным образом. В городе
она скоро прославилась безумной роскошью своих ужинов, смелостью речей и
множеством любовников. Но тут в особенности она скоро так
скомпрометировала себя, что честные люди, встречаясь с ней на улице,
сторонились ее, боясь запачкаться, прикоснувшись к такому нечистому
существу, и один факт встречи с ней принимался уже за дурное
предзнаменование. Ей не было тогда и двадцати лет.
В это время она
вдруг исчезла. У нее тогда был любовник, сириец Экевол, который был
назначен правителем Пентаполя Африканского, и Феодора решила последовать
туда за ним. К несчастью, роман длился недолго: самым грубым образом,
неизвестно почему, Экевол прогнал Феодору, и несчастная, без денег,
нуждаясь в самом необходимом, должна была некоторое время скитаться во
всему Востоку. Довольно долго пришлось ей тогда прожить в Александрии, и
это обстоятельство сыграло значительную роль в ее жизни. Египетская
столица не была на самом деле только большим коммерческим городом,
изящным и богатым, легкомысленным и развращенным, избранным местом
знаменитых куртизанок. Начиная с IV века она была также одной из столиц
христианства. Нигде религиозная борьба не велась с таким ожесточением,
богословские споры - с таким искусством и с таким жаром, нигде фанатизм
не принимал таких размеров; но нигде также память о великих основателях
монастырской жизни не принесла такого пышного расцвета монастырей,
мистиков и аскетов. Предместья Александрии были наполнены монастырями, в
Ливийской пустыне скрывалось столько отшельников, что она заслуживала
название "пустыни святых".
В том бедственном
состоянии, в каком она тогда находилась, Феодора испытала влияние среды,
куда закинули ее обстоятельст-
-49-
ва. Она нашла доступ к некоторым святым людям, как, например, патриарх
Тимофей, Север Антиохийский, охотно обращавшимися со своей проповедью к
женщинам, и можно спросить себя не без основания, не благодаря ли им
кающаяся куртизанка возродилась, хотя бы на самое короткое время, для
иной, христианской и более чистой жизни. Когда она возвратилась в
Константинополь, это была женщина более положительная, зрелая,
чувствовавшая усталость от скитальческой жизни и безумных приключений;
она старалась, искренно ли или нет, вести самую уединенную и
целомудренную жизнь. Одно предание гласит, что она жила в маленьком
домике, скромно и честно, занималась пряжей и охраняла дом, как римские
матроны доброго старого времени. Тут она и встретилась с Юстинианом.
Каким образом
удалось ей пленить и прочно к себе привязать этого человека, уже не
молодого - ему было около сорока лет, - этого государственного деятеля,
которому опасно было скомпрометировать себя и необходимо было охранять
свое будущее? Неизвестно. Прокопий говорит о магии и любовных напитках;
это значит, по правде сказать, слишком усложнять вещи, совершенно
забывать о гибком, живом уме, о непринужденной грации, об остроумии,
которыми Феодора пленила столько любовников, и в особенности о ее ясном и
твердом уме, который должен был сильно действовать на нерешительную,
слабую душу ее любовника. Во всяком случае, несомненно, что она овладела
царем всецело. Влюбленный без памяти, он исполнял все требования своей
любовницы. Она любила деньги - он снабжал ее сокровищами. Она жаждала
почестей и уважения - он выхлопотал для нее у слабого императора, своего
дяди, высокое достоинство патрицианки. Она была тщеславна, жаждала
иметь влияние - он руководился ее советами, сделался послушным орудием
ее симпатий и ее мстительности. Скоро он дошел до того, что захотел
жениться на ней во что бы то ни стало. Добрый император Юстин, мало
заботившийся о благородстве рода, по-видимому, легко согласился на
просьбу своего любимого племянника. Но препятствие встретилось с другой и
совсем неожиданной стороны. Обладая простым здравым смыслом крестьянки,
императрица Евфимия была возмущена тем, что женщина, подобная Феодоре,
может ей наследовать; и, несмотря на свою нежность к племяннику,
несмотря на всегдашнюю готовность исполнять его желания, в данном случае
она и слышать ничего не хотела. К счастью, Евфимия умерла как раз
вовремя, в 523 году. Тогда все устроилось без труда. Закон не позволял
сенаторам и высшим сановникам жениться на женщинах рабского состояния,
служанках гостиниц, актрисах или куртизанках; чтоб сделать удо-
-50-
вольствие Юстиниану, Юстин отменил этот закон. Он пошел дальше. Когда в
апреле 527 года он официально назначил племянника своим соправителем,
Феодора разделила верховный почет и торжество своего мужа. Вместе с ним в
день Пасхи в храме Святой Софии, сверкающем бесчисленными огнями
свечей, она была торжественно коронована; затем, по обычаю цариц
византийских, она отправилась на Ипподром, чтоб выслушать приветствие
народа, на тот самый Ипподром, где состоялись ее первые дебюты. Мечты ее
осуществились.
II
Такова история
Феодоровой юности, по крайней мере так рассказал ее Прокопий; и в
течение двух с половиной веков, с того дня, как нашли рукопись Тайной
истории, к этому скандальному рассказу относились вообще с
доверием. Но следует ли из этого, что его надо принимать полностью?
Памфлет не есть еще история, и можно спросить себя с полным основанием,
сколько правды содержится в этих удивительных приключениях?
"Не выдумывают таких
невероятных вещей, - сказал некогда Гиббон, - значит, это правда". В
последние же годы, напротив, некоторые основательные историки не раз
отвергали авторитетность единственного свидетеля, каким является
Прокопий, и можно было совершенно серьезно говорить о "легенде про
Феодору". Не желая вновь вступать в эти пререкания и признавая вполне
значение некоторых из сделанных замечаний, мне тем не менее думается,
что было бы неосторожно чересчур обелять ту, которую Тайная история
так сильно очернила. Очень досадно, что Иоанн, епископ Эфесский, близко
знавший Феодору, из уважения к великим мира сего, не сообщил нам
подробно всех оскорбительных выражений, которыми, по его же словам,
поносили императрицу благочестивые монахи, люди, известные своей грубой
откровенностью. Во всяком случае, достоверно известно, что между
современниками были и другие помимо Прокопия, находившие возможным
осуждать ее, и что люди, близкие к императорскому двору, как, например,
секретарь Приск, префект Иоанн Каппадокийский, знали за ней некоторые
слабости, за которые ее можно было порицать. Не знаю, верно ли сообщение
Прокопия, что она в молодости родила сына и что это было для нее
несчастным обстоятельством; несомненно, во всяком случае, что у нее была
дочь, но никак не от Юстиниана; однако, судя по высокому положению,
какое приобрел себе при дворе сын этой дочери, его темное прошлое мало
смущало как императрицу, так и императора. Наконец, некоторые
-51-
психологические черты Феодоры, ее заботы о бедных девушках, погибавших в
столице чаще от нужды, чем от порочности, меры, предпринятые ею для их
спасения и их освобождения "от ига их постыдного рабства", по выражению
одного современника, а также несколько презрительная жестокость, какую
она всегда выказывала мужчинам, до известной степени подтверждают то,
что передают о ее молодости. И если признать все это, а отрицать этого
нельзя, невозможно отвергать целиком все, что рассказано в Тайной
истории 4).
Но можно ли поверить
вследствие этого, что приключения Феодоры производили тот страшный
скандал, какой описывает Прокопий, что она была действительно из ряда
вон выходящей куртизанкой, какой он нам ее представляет, настоящим
демоном зла, с соизволения дьявола бесстыдно выставлявшим напоказ всему
миру свое распутство? Не надо упускать из виду, что Прокопий любит
представлять развращенность выводимых им лиц в размерах почти эпических;
и хотя, конечно, довольно затруднительно определить степень падения
Феодоры, я, со своей стороны, был бы очень склонен видеть в ней - хотя
бы это ее и умаляло - героиню более банальной истории: танцовщицу,
которая вела себя так же, как во все времена ведут себя женщины ее
профессии: надоели наконец мимолетные связи, и, найдя серьезного
человека, который обеспечивал ей прочное положение, она стала вести
порядочную жизнь в браке и благочестии. Искательница приключений, если
хотите, но умная, осторожная, достаточно ловкая, чтобы уметь прятать
концы, и сумевшая без особого скандала женить на себе самого будущего
императора. Но не в этом заключается самая важная ее черта. Есть и
другая Феодора, менее известная, но гораздо более интересная: великая
императрица, занимавшая значительное место возле Юстиниана и часто
игравшая в делах правления решающую роль, женщина ума выдающегося,
редкой сообразительности, энергичная, существо деспотическое и
высокомерное, неистовое и страстное, настолько сложное, что часто могла
всякого сбить с толку, но всегда бесконечно пленительная.
III
В храме Святого Виталия в
Равенне, в уединенной апсиде, где вспыхивает огнем золотая мозаика,
Феодора предстает перед нами во всем блеске своего величия. Облекающие
ее одежды великолепия несравненного. Длинная, покрывающая ее мантия из
фиолетового пурпура внизу отливает огнями в мягких складках вышитой
золотом каймы; на голове ее, окруженной нимбом, высокая диадема из
золота и драгоценных камней, волосы переплетены
-52-
жемчужными нитями и нитями, усыпанными драгоценными камнями, и такие же
украшения сверкающими струями ниспадают ей на плечи. Такой
представляется она на этом официальном портрете взорам потомства, такой
при жизни хотела она являться своим современникам. Редко женщина,
выбившаяся из ничтожного положения, так быстро усваивала все требования
своего нового высокого положения; редко природная монархиня проявляла
больше любви и склонности ко всякого рода удовольствиям роскоши и мелким
удовлетворениям тщеславия, встречающимся при отправлении верховной
власти. Типичная женщина, всегда изящная и желающая нравиться, она
потребовала пышных покоев, великолепных одежд, чудесных драгоценностей,
стола, накрытого всегда с тонким, изысканным вкусом. О красоте своей она
постоянно заботилась с большим тщанием. Чтобы лицо ее никогда не
выглядело блеклым, усталым, она увеличивала время сна, постоянно ложась
отдыхать днем; чтоб сохранить блестящий цвет лица, она часто принимала
ванны, после которых отдыхала часами. Она отлично понимала, что ее
очаровательная внешность составляет главную силу ее влияния.
Она еще больше
дорожила наружным аппаратом власти. Ей нужен был двор, штат прислужниц,
охранная стража, свита; как настоящая выскочка, она обожала и усложняла и
без того сложный церемониал. Чтоб понравиться ей, надо было
усердствовать в оказании ей почести, падать перед ней ниц, каждый день в
часы аудиенции подолгу простаивать в ее прихожей. От своего пребывания в
театре она сохранила вкус и знание декоративной обстановки; но в
особенности, при своем тщеславии, она любила подчеркивать свой сан и
дистанцию, отделяющую от нее всякого подданного, быть может, радуясь
втайне, видя, как смиренно склоняются к ее пурпуровым туфлям
многочисленные сановники, когда-то обращавшиеся с ней гораздо
фамильярнее.
Доказывает ли это,
что пристрастие к блеску и пышности, постоянная забота об этикете и
внешнем достоинстве сана необходимо исключают похождения Феодоры,
представленные в драме Сарду? Было бы несколько наивно так думать, и, с
другой стороны, известно, что в гинекее императорского дворца
происходило много таинственных вещей, о которых Юстиниан и не
подозревал. Доказательством может служить история патриарха Анфима, уже
рассказанная мной. Поэтому я вовсе не хотел бы подвергнуться насмешкам,
защищая добродетель Феодоры после ее замужества. Помимо того, что всегда
довольно трудно быть уверенным в подобного рода вещах, я, само собой
разумеется, вовсе не настаиваю на безупречном поведении императрицы. Я
охотно верю, что в моло-
-53-
дости она совершенно свободно предавалась кутежам; если бы и позже она
продолжала такой же образ жизни, это не могло бы меня смутить, и, в
сущности, один Юстиниан имел бы некоторое право на это жаловаться. Но
факты остаются фактами, и с ними надо считаться.
А это факт, что ни
один писатель, ее современник, и ни один историк последующих веков - а
между тем среди них было немало жестоко укорявших Феодору в алчности, во
властности и необузданности характера, в чрезмерности ее влияния на
Юстиниана, в скандале, произведенном ее еретическими мнениями, - ни
один, повторяю, не сказал ничего, что позволило бы усомниться в
безусловной ее порядочности в частной жизни после ее замужества. Сам
Прокопий, столько клеветавший на нее, так расписывавший приключения ее
юности, рассказавший со всей известной нам роскошью подробностей о
коварстве, жестокости, беззаконии, которые она позволяла себе в зрелом
возрасте, не делает ни единого намека - если только мы захотим почитать
его внимательно и в подлиннике - на какое-либо любовное похождение
Феодоры после ее брака, несмотря на всю природную испорченность этой
женщины. Мне думается, легко себе представить, что, если бы императрица
дала к этому малейший повод, памфлетист не преминул бы воспользоваться
им, чтоб пространно рассказать о ее незаконных связях. Он не сказал об
этом ни слова, ибо действительно ему и нечего было сказать.
Я вовсе не хочу
извлечь из этого что-нибудь в пользу нравственных качеств Феодоры.
Помимо того, что она уже не была так молода, когда вступала на престол, -
ей было около тридцати лет, а для восточной женщины это возраст слишком
близкий к началу увядания, - она была слишком умна, слишком
честолюбива, чтобы рисковать скомпрометировать любовными интригами
положение, которое она сумела завоевать. Царская власть стоила того,
чтоб ради нее поступиться кое-чем, и добропорядочная жизнь Феодоры после
брака делает, быть может, столько же чести ее практическому уму,
сколько моральному чувству. Но в особенности эта женщина выдающегося
ума, очень честолюбивая, страстно алкавшая власти, была поглощена
заботами, имевшими мало общего с вульгарными любовными похождениями. Она
обладала некоторыми выдающимися качествами, дающими право домогаться
верховной власти: смелой энергией, мужественной твердостью воли,
спокойной храбростью, оказавшейся на высоте положения в самые трудные
минуты. Благодаря этим качествам в течение двадцати одного года, что она
царствовала вместе с Юстинианом, она имела глубокое и вполне законное
влияние на обожавшего ее мужа.
-54-
IV
Есть один факт, и его
никогда не надо забывать, когда говоришь о Феодоре: это роль, которую
она сыграла в трагический день 18 января 532 года, когда у дверей
императорского дворца раздались угрожающие крики торжествующих
мятежников, когда обезумевший Юстиниан, потеряв голову, видел одно
спасение в бегстве. Феодора присутствовала на совете сановников; все
пали духом, она одна оставалась бодрой и спокойной. Ею не было еще
произнесено ни слова; вдруг среди полной тишины она поднялась, вся в
негодовании на всеобщее малодушие, и напомнила императору, а также и
министрам об их долге: "Если бы не оставалось другого исхода, кроме
бегства, - заявила она, - я не хочу бежать. Кто носит царский венец, не
должен переживать его потерю. Я не увижу того дня, когда меня перестанут
приветствовать императрицей. Если ты хочешь бежать, царь, это твое
дело; у тебя есть деньги, суда готовы, море открыто; что касается меня, я
остаюсь. Мне нравится старинное выражение, что порфира - прекрасный
саван". В этот день, когда, по выражению современника, "империя
находилась, казалось, накануне гибели", Феодора спасла престол
Юстиниана, и в этой последней борьбе, где на карту были поставлены и
трон ее, и жизнь, воистину ее честолюбие возвысилось до героизма.
В эту решающую
минуту Феодора явила себя государственным мужем, благодаря своему
хладнокровию, благодаря своей энергии; и этим, как было остроумно
замечено, она действительно заслужила в государственном совете то место,
какое до тех пор занимала, быть может, лишь благодаря слабости
императора. Отныне она должна была сохранить его за собой, и Юстиниан
отнюдь его не оспаривал. Страстно влюбленный до самых последних дней
своих в женщину, которую в молодости обожал, всецело подчиненный обаянию
этого выдающегося ума, этой решительной, сильной воли, он ни в чем ей
не отказывал: ни во внешних почестях, ни в реальных проявлениях
верховной власти.
На церковных стенах
того времени, над крепостными воротами и сейчас можно прочесть рядом с
именем императора имя Феодоры; в Равеннском храме Святого Виталия
изображение ее помещено наряду с изображением ее царственного супруга,
равно как и в мозаиках, украшавших покои Священного дворца, по воле
Юстиниана, Феодора изображалась участницей военных торжеств и всех
наиболее славных дел его царствования. Как и Юстиниану, благодарные
народы воздвигали ей статуи, как и Юстиниану, чиновники присягали в
верности той, которая всю свою жизнь была
-55-
равной императору. В самых важных делах Юстиниан любил обращаться за
советом к "досточтимейшей супруге. Богом ему дарованной", к той, кого
любил называть "своею главною усладой", и современники согласны в том,
что она, не стесняясь, пользовалась своим безграничным влиянием на царя,
что она проявляла власть так же, как и он, а может быть, и больше.
В течение двадцати
одного года своего царствования она ко всему прикладывала свою руку: к
администрации, куда назначала своих любимцев, к дипломатии, к политике, к
церкви, все устраивая по своему усмотрению, назначая и смещая по своему
капризу пап, патриархов, министров и генералов, столь же упорно
добиваясь успеха для своих любимцев, сколь пылко домогаясь подорвать
кредит и силу своих противников, не боясь даже, когда считала это
нужным, открыто противостоять воле царя и заменять своими приказаниями
повеления Юстиниана. Во всех важных делах она была деятельной
сотрудницей своего мужа, и, если влияние ее и не всегда было
благодетельно, если ее алчность, необузданность и тщеславие, возбуждая
тщеславие и алчность императора, приводили иногда к печальным
последствиям, нужно также сознаться, что она часто правильно усматривала
интересы государства, и политика, о которой она мечтала, если бы только
у нее было время вполне закончить свое дело, усилив и упрочив
Византийскую империю, изменила бы, может быть, самый ход истории.
В то время как
Юстиниан, соблазняясь былым величием Рима, воспламенялся идеей
великолепной, но неосуществимой и мечтал восстановить империю цезарей и
при помощи союза с Римом установить в ней торжество православия,
Феодора, более тонкая и проницательная, обращала свои взоры на Восток.
Она всегда чувствовала симпатию к этим монахам Сирии и Египта, к Зооре,
Якову Барадею и многим другим, которых принимала во дворце, прося их
молиться за нее, несмотря на неприглядность их лохмотьев и грубую,
резкую откровенность. Как истая византийка, она была искренно набожна.
Но вместе с тем она была слишком тонким политиком, чтобы не понимать,
насколько важными являлись в христианском государстве вопросы веры,
насколько опасно было относиться к ним равнодушно. При этом она
понимала, что богатые и цветущие провинции Азии, Сирии и Египта
действительно представляли живую силу монархии; она чувствовала, какую
опасность создавали для империи религиозные расколы, которыми восточные
национальности этих областей проявляли уже тогда свои сепаратистские
тенденции; она чувствовала необходимость значительными уступками и
широкой терпимостью рассеять грозившее недовольство, и, когда старалась
направлять к этой цели
-56-
императорскую политику, можно без парадокса утверждать, что она судила
вернее, чем ее державный муж, и яснее провидела будущее.
В то время как
Юстиниан, богослов в душе, занимался религиозными вопросами из любви к
словопрениям, ради бесплодного удовольствия пререкаться о догмах,
Феодора принадлежала к семье тех великих византийских императоров,
которые под преходящей и изменчивой формой богословских споров умели
всегда провидеть неизменную сущность политических задач. Вот почему во
имя государственных интересов она решительно шла своим путем, открыто
защищая еретиков, смело противясь папе, увлекая за собой колеблющегося и
нерешительного Юстиниана, бросаясь очертя голову в борьбу, никогда не
признавая себя побежденной. Благодаря ее покровительству еретический
Египет долгие годы пользовался широкой терпимостью; ее покровительству
обязана еретическая Сирия в деле восстановления своей гонимой,
национальной церкви; ее покровительству обязаны еретики сначала тем, что
вошли снова в милость и могли свободно вести вновь свою пропаганду,
позднее тем, что могли не страшиться соборных отлучений и всех
строгостей светской власти; ее ободрениям, наконец, и ее поддержке
обязаны монофизитские миссии своим успехом в Аравии, Нубии, Абиссинии.
До последнего своего дня боролась она за свои верования упорно, как
государственный муж, страстно, как настоящая женщина, податливая или
грубо непреклонная, смотря по обстоятельствам, достаточно смелая, чтобы
приказать арестовать и сместить одного папу, достаточно ловкая, чтобы
льстить себя надеждой подчинить другого своей воле, достаточно отважная,
чтобы защищать своих гонимых друзей и доставить им средства
преобразовать их церковь, достаточно умелая, чтобы часто навязывать свою
политику императору.
Церковь не простила
Феодоре ни грубого низложения папы Сильверия, ни упорной верности
монофизитству, ни деспотической жестокости, с какой она мстила
враждебным ей духовным особам, из которых папа Вигилий особенно испытал
это своим тяжким опытом. Из века в век церковные историки предавали ее
имя проклятиям и поношениям. Феодора заслуживает, чтобы ее судили менее
пристрастно и более справедливо. Без сомнения, она преследовала свои
цели со слишком страстным пылом, со слишком необузданной резкостью, со
слишком упорной злобой, даже со слишком холодной жестокостью, но она
выказала при этом и высокие качества, живое чувство государственной
необходимости, ясный взгляд на реальные обстоятельства, и политика, о
которой она мечтала, делает честь верности ее суждения и является в
окончательном итоге достойной императора.
-57-
V
Но - и в этом
заключается могучая привлекательность этой личности, - обладая
качествами государственного мужа, Феодора оставалась женщиной. Она была
ею в любви к роскоши и изяществу, она была ею еще больше в
необузданности своих страстей и в пылу своей злобы. Когда были затронуты
ее интересы, она не знала ни колебаний, ни разборчивости в средствах.
Беспощадно она устраняла со своего пути всех, чье влияние могло ослабить
ее собственное; без всякой жалости уничтожила она всех, в честолюбивой
заносчивости своей мечтавших поколебать ее авторитет или подорвать ее
кредит, чтоб отомстить за оскорбление, чтоб сохранить свою власть, все
средства казались ей хороши: сила и коварство, обман и подкуп, интрига и
насилие. И если она и чувствовала порой, что ускользает из-под ее
власти нерешительная душа Юстиниана, если под давлением обстоятельств
или более сильных влияний она, казалось, и шла на временные уступки,
всегда ее смелая и изворотливая мысль умела в будущем приготовить себе
щедрое воздаяние: честолюбивая и хитрая, она всегда и во всем
рассчитывала оставить за собой последнее слово, и это ей удавалось.
Константинопольские
сплетники рассказывали на ее счет темные истории о тайных казнях, о
мрачных подземельях, о страшных и безмолвных тюрьмах, куда Феодора
заключала свои жертвы и где пытала их; не следует принимать эти анекдоты
буквально. Некоторые из самых знаменитых жертв императрицы, в общем,
чувствовали себя довольно хорошо и, несмотря на временные невзгоды,
сделали довольно блестящую карьеру; с другой стороны, самые опасные ее
противники поплатились не смертью, а простым изгнанием за то, что
осмелились пойти против нее.
Но, не увеличивая
понапрасну списки ее жестокостей, не надо, однако, и стараться
преувеличивать доброту и милосердие Феодоры. Когда она ненавидела кого,
она не останавливалась ни перед чем, ни перед скандалом несправедливой
опалы, ни, быть может, даже перед соблазном убийства. Происшествие с
Германом, племянником императора, с секретарем Приском, с Фотием, зятем
Велизария, достаточно показывает пылкость ее ненависти. Падение префекта
Иоанна Каппадокийского, опасного и смелого министра, на одну минуту
поколебавшего было ее авторитет и заставившего ее испугаться за свое
всемогущество, еще лучше свидетельствует о беззастенчивой энергии ее
честолюбивой души, о невероятной неразборчивости средств, которые
избирал ее коварный ум. Так же точно и с тою же смесью ловкости и
необузданности
-58-
она заставила такого великого полководца, каким был Велизарий,
отказаться от робких попыток отвоевать себе независимость, и благодаря
власти, какую она забрала над Антониной, женой Велизария, она сумела
сделать из него своего смиреннейшего и покорнейшего слугу. И тут также
можно подивиться как необычайному искусству затеять интригу, так и
неразборчивости императрицы в выборе средств и орудий, служивших ее
целям. После своей бурной молодости Антонина продолжала усиленно
обманывать своего мужа, обожавшего ее; но она была умная, дерзкая,
интриганка по природе, способная, как говорит хорошо знавший ее
Прокопий, добиваться невозможного. Феодора быстро сообразила, что,
покровительствуя любовным похождениям этой женщины, она получит в ее
лице преданную помощницу своей политике и лучший залог верности
Велизария. Между ними был заключен союз. Антонина приложила к делу
служения василиссе все свое умение и в низложении папы Сильверия, равно и
в опале Иоанна Каппадокийца она принимала деятельное участие и выказала
свою умелость; в обмен за это Феодора покрыла все ее неосторожные
выходки и несколько раз принудила слабого Велизария к примирению и
прощению. Получив через это крайне искусно преимущество над своей
фавориткой, императрица через нее держала в своих руках и полководца 5).
По этой милости,
оказанной Антонине, следует ли заключать, как утверждает Тайная
история, что императрица была очень терпима в отношении женских
слабостей и что она снисходительно прикрывала своей императорской
мантией многие провинности? Факты производят, скорее, обратное
впечатление. Без сомнения, возможно, что в силу своего властолюбивого
характера и привычки подчинять все целям своей политики Феодора иногда
несколько нескромно вмешивалась в семейные и домашние дела, ничуть ее не
касавшиеся, и что она устраивала браки с тем же деспотизмом, с каким
управляла государством. Но как в законах о разводе и прелюбодеянии,
внушенных ею, так и в частных делах она постоянно пеклась, заботилась об
упрочении института брака, "самого святого из всех", как говорится в
одном законе того времени, и о том, чтоб заставить всех почитать эти
узы, законные и священные. Правда и то, что она всегда была "по природе
склонна, - по словам одного историка, - помогать женщинам, впавшим в
беду", и что забота эта проявилась в мерах, какие по ее приказанию
приняты были в пользу женщин, несчастно вышедших замуж или с которыми
дурно обращались, равно и тех, какие она посоветовала относительно
актрис и падших женщин. Она была знакома, ибо сама прошла через это, с
подонками столичного общества и знала,
-59-
сколько тут нужды и унижения; с самого начала она употребила силу своего
влияния, чтобы внести сюда облегчение. Но это не мешало ей, с другой
стороны, самой быть женщиной недоступной, строгой блюстительницей
общественной морали, и она вменила себе в обязанность улучшить нравы и
очистить нравственную атмосферу своей столицы 6).
Не следует ли
думать, что к этому у Феодоры примешивались кое-какие воспоминания из
собственного опыта, сожаление о своем прошлом? Это вещь возможная, чтобы
не сказать несомненная, и это нисколько не вредит тому представлению,
какое мы можем составить себе о Феодоре. Необычайное благородство
заключается в следующих словах одного императорского приказа, без
всякого сомнения, внушенного ею: "Мы установили судей, чтобы карать
грабителей и воров, похищающих деньги, - не должны ли мы с большим
основанием преследовать грабителей чести, похитителей целомудрия?"
&
