Главная » Книги

Брандес Георг - Шекспир. Жизнь и произведения, Страница 22

Брандес Георг - Шекспир. Жизнь и произведения



больше значения и силы; это - такая физиономия, которая нам прекрасно известна, и которую мы тотчас узнаем, физиономия великого гения с глубоким взором и высоким обнаженным лбом. Пьеса "Сеян" (1603), появившаяся через два года после "Рифмоплета", представляет историческую трагедию из эпохи Тиберия, где поэт задумал охарактеризовать нравы римского двора, воздерживаясь при этом от всяких намеков на современные личности. Но он рисует эту картину, как археолог и моралист, совсем в другом духе, нежели Шекспир. Бен Джонсон обнаруживает не только солидное знакомство с тогдашними бытовыми условиями и формами, но и проникает сквозь них в самый дух столетия. Пером его водит высокоморальное негодование на порочную и предприимчивую личность главного героя трагедии, однако оно мешает ему нарисовать рядом с остроумными, подчас гениальными эпизодами твердый образ этого человека в его отношениях к окружающей среде. Правда, Бен Джонсон не дает нам, подобно Шекспиру, психологию этого смелого и бессовестного авантюриста, но он показывает, как и какие обстоятельства его создали, и как он действует.
  Различие между приемами Бена Джонсона и Шекспира не заключается в том, что первый старается с педантической точностью избежать тех анахронизмов, которыми кишат драмы последнего. В трагедии "Сеян" упоминаются так же, как в "Цезаре" - часы. Но иногда Бен рисует такую точную картину древнеримской жизни, которую можно встретить только у живописца Альмы Тадемы или в романе Гюстава Флобера. Если он, например, описывает жертвоприношение в доме Сеяна (V, 4), то мельчайшая подробность исторически достоверна: после того, как жрец (flamen) попросил через герольда всех нечистых (profani) удалиться и раздались последние звуки рожков и флейт, он произносит известную формулу, что все пришли с чистыми руками, в чистых одеждах и с чистой душой; прислуживающие жрецы дополняют эту формулу разными изречениями; затем под звуки инструментов главный жрец берет с алтаря мед, пробует его и раздает между присутствующими; так точно поступает он с молоком в глиняных сосудах, которым он окропляет затем алтарь; он сжигает благовония, обходит вокруг алтаря с курильницей в руках, и когда в нее кладут цветы мака, он ставит ее на алтарь.
  В подтверждение этих немногих данных Бен Джонсон приводит не менее тринадцати примечаний со ссылками на римских писателей. Вся пьеса снабжена 291 таким примечанием. Упомянутая сцена служит как бы вступлением к другой, где приносят жертву Матери-Фортуне: она отворачивает свою главу от Сеяна, предвещая его падение, а он в ярости опрокидывает статую и алтарь.
  Другая не менее прекрасная и более значительная сцена обнаруживает такую же ученость. Она открывает второе действие. Врач Ливии, Эвдем, которого Сеян упросил устроить ему свидание с принцессой и приготовить яд для ее мужа, отвечает на ее беглые вопросы относительно того, кто поднесет Друзу яд, и кто побудит его выпить напиток, в то самое время, когда он ей помогает нарумянить лицо и рекомендует ей разные зубные порошки и помады, придающие коже мягкость и нежность. Если Эвдем замечает, что свинцовая краска на щеках Ливии потускнела от солнца, то Бен приводит в примечании цитату из Марпиала, доказывающую, что эти румяна в самом деле портились от жары. Но в данном случае все эти мелочи исчезают в гнетущем впечатлении, производимым тем бесстрастным и деловым тоном, с которым обсуждается среди туалетных тайн убийство.
  Бен Джонсон обладает достаточно бесстрашным взглядом и достаточно здоровым пессимизмом, чтобы нарисовать без прикрас и без декламации картину римского нахальства и зверства. Положим, он не может обойтись без хора честных римлян, но последние выражаются обыкновенно сжато и сильно. У него достаточно здравого смысла и исторического чутья, чтобы не заставлять каяться своих негодяев и куртизанок.
  Здесь он порою достигает такой же высоты, как и Шекспир. Та сцена, где Сеян подходит к Эвдему с шутливой болтовней и полунамеками, знакомится с ним и подкупает его; где этот последний показывает с рабской услужливостью, что понимает его туманные выражения и готов разыграть свободно и убийцу, эта сцена ничем не уступает известной сцене в шекспировском "Короле Джоне", где король упрашивает Губерта убить Артура и получает его согласие.
  Но лучше всех остальных десятая сцена пятого действия. Сенат собрался в храме Аполлона, чтобы выслушать волю Тиберия, обитающего на острове Капри. В первом письме, которое читается, император передает Сеяну, не без комплиментов, власть и чин трибуна, и сенат приветствует счастливца ликованием. Затем читают второе письмо. В нем слышится какая-то неестественная нотка. Сначала идут общие политические размышления, отзывающиеся лицемерным характером. Затем подчеркиваются очень настойчиво, к удивлению присутствующих сенаторов, низкое происхождение Сеяна и его блестящая карьера. Все приходят в недоумение. Однако новые лестные фразы ослабляют это впечатление. Далее приводятся неблагоприятные суждения и отзывы о фаворите, которые тут же опровергаются, потом снова упоминаются и на этот раз в самом враждебном тоне.
  В эту минуту сенаторы, сгруппировавшиеся было вокруг Сеяна, отступают; около него образуется во время чтения пустое пространство; входит Лако со стражей, чтобы схватить и увести доселе всемогущего фаворита.
  Единственной аналогией к сцене чтения письма, производящего коренной переворот в поведении рабских сенаторов, является речь Антония над трупом Цезаря, вызывающая такой же перелом в настроении и взглядах римского плебса. Шекспировская сцена написана более свежими красками и блещет юмором. Сцена у Джонсона отделана с мрачной энергией и негодованием моралиста. Но как под пером моралиста, так и под пером поэта в драматической картинности этих сцен оживает древний Рим.
  Пьеса "Каталина" появилась в 1611 г. с посвящением Пемброку. Она написана по тем же эстетическим принципам, но уступает в целом трагедии "Сеян". С другой стороны, она напрашивается на сравнение с шекспировским "Юлием Цезарем", так как действие происходит в ту же эпоху и в ней также выступает Цезарь. Второе действие этой трагедии в своем роде совершенство. Но как только Бен Джонсон доходит до изображения политической картины заговора, он списывает у Цицерона бесконечные речи и становится нестерпимо скучным. Зато когда он описывает нравы и рисует бытовые картины, чуждые всякого пафоса (как в своих комедиях), он обнаруживает всю свою силу.
  Второе действие происходит в доме Фульвии, той куртизанки, которая, по свидетельству Саллюстия, выдала тайну заговора Цицерону. Вся обстановка описана с безусловной точностью. Она прогоняет сначала назойливого друга и покровителя, союзника Каталины, Курия, но когда он приходит в гнев и грозит ей, что она раскается в своем поступке, так как лишится своей доли в громадной добыче, в ней просыпается любопытство, она зовет его назад, становится вдруг любезной и кокетливой, выманивает у него тайну и решается продать ее Цицерону: эти деньги надежнее тех, которые она получит при всеобщем государственном перевороте. Сцены, когда она приходит к Цицерону, и он допрашивает сначала ее, а затем ее возлюбленного, которого он превращает в шпиона, заслуживают особенной похвалы. Эти сцены содержат как бы экстракт того духа, которым проникнуты книга Саллюстия о Каталине и речи и письма Цицерона.
  Цицерон стоит здесь гораздо выше шекспировского, который произносит лишь несколько реплик. Но личность Цезаря не понята и Беном Джонсоном. Поэт хотел, по-видимому, обнаружить свою самостоятельность, отступив от оценки Цезаря и Цицерона, сделанной Саллюстием, которому он следовал в основных чертах, а Саллюстий - враг Цицерона и защитник Цезаря.
  Добрый Бен увлекался Цицероном уже просто как представителем литературы. Он считал, напротив, Цезаря холодным и хитрым политиком, пользовавшимся Каталиной для достижения собственных целей и отрекшимся от него, как только его дело пошло плохо, и слишком могущественным человеком, чтобы Цицерон мог его уничтожить после открытия заговора.
  Великий Гай Юлий не мог воспламенить и мужественное сердце Джонсона. Он крайне несимпатичен. Ни одна реплика, ни одно слово не позволяют угадать его будущего величия.
  По-видимому, и Джонсон не оценил этого величия. Как это ни странно, но все поэты и ученые эпохи Возрождения, раз они интересуются старой распрей между Цезарем и Помнеем, стоят без исключения на стороне последнего. Даже еще в XVII в. ученые французы, жившие в эпоху более безусловного абсолютизма, чем цезарский, и занимавшиеся древней историей, были все противниками Цезаря. Только в наш век, столь враждебный принципу неограниченного самодержавия и видевший столь блестящие успехи демократии, гений Цезаря был, наконец, оценен в его полном объеме, и была выяснена та польза, которую человечество извлекло из его жизни.
  Личные отношения между Беном Джонсоном и Шекспиром до сих пор еще не выяснены. Долгое время они считались безусловно плохими. Ввиду известных обстоятельств не сомневались в том, что Бен Джонсон преследовал великого соперника своей завистью в продолжение всей его жизни. Впоследствии, однако, поклонники Бена Джонсона отстаивали настойчиво и страстно ту мысль, что его в этом отношении кровно оскорбили. Насколько мы можем судить, Бен Джонсон признал и оценил великие достоинства Шекспира, хотя никогда не мог побороть некоторого злобного чувства при мысли, что Шекспир как драматург популярнее его, а он считал - совершенно естественно и простительно - свое собственное литературное направление гораздо более истинным и ценным.
  В предисловии к трагедии "Сеян" (издание 1605 г.) Бен Джонсон употребляет одно выражение, которое долгое время считали намеком на Шекспира, так как пьеса была разыграна труппой, к которой он принадлежал, и так как великий человек сам исполнял в ней роль. Бен Джонсон пишет: "Я должен в заключение заметить, что пьеса не является в том виде, в котором была поставлена. В первой редакции принимало участие другое перо. Я предпочел заменить написанные им части собственными, более слабыми и менее удачными, чтобы не лишить такого гения его прав столь дерзким похищением". Особенно выражение "a happy genius" (счастливый гений) в связи с другими обстоятельствами наводило на мысль о Шекспире. Однако Бринсли Николсон доказал в критической статье, что здесь говорится не о Шекспире, а об одном очень второстепенном поэте Самуэле Шеппарде. Изысканные вежливости, встречающиеся в этом отрывке, объясняются тем, что Джонсон обижал, даже оскорблял своего прежнего сотрудника, уничтожая часть его работы и не упоминая его имени на заглавном листе. Что Шеппард в самом деле обиделся, видно из того обстоятельства, что он 40 лет спустя подчеркнул свое сотрудничество над пьесой "Сеян" в строфе, являвшейся похвальным словом Джонсону. Если же Сеймондс утверждает в своей книге о Бене Джонсоне, что предисловие к "Сеяну" имеет в виду Шекспира, то ему следовало бы предварительно опровергнуть тщательно обоснованный взгляд Николсона. Однако он не упоминает о нем ни одним словом.
  Впрочем, для нас неважно, что в том или другом предисловии Бена Джонсона встречаются вежливости по адресу Шекспира, так как теплые слова и умеренная критика в его "Discoveries" и восторженное стихотворение, являющееся вступлением к первому изданию in-folio, доказывают наглядно, что Бен, проведший, как известно, с Шекспиром последний веселый вечер, питал в последние годы поэта и после его смерти самые хорошие чувства к нему. Разумеется, это не мешало ему нападать иногда шутливо, иногда ядовито на те стороны в творчестве Шекспира, которые ему казались слабыми.
  Конечно, мнение Фейса, будто в том месте пьесы "Рифмоплет", где осмеивается герб Криспина, содержится намек на Шекспира - нелепо. Нет никакого сомнения, что эта фигура является карикатурой на Марстона. Этот последний ведь никогда в этом не сомневался. Вот достоверные и предполагаемые намеки на Шекспира, встречающиеся у Бена Джонсона.
  В прологе к комедии "У каждого человека - свои причуды", которого мы не коснулись, говоря о постановке пьесы труппой лорда-камергера, реалистическое искусство прославляется не только как истинное в противоположность романтической поэзии Шекспира. Здесь встречаются также очень определенные по своему смыслу выходки против тек поэтов, которые "думают воспроизвести продолжительную ссору между Йоркским и Ланкастерским домами при помощи трех ржавых мечей и нескольких аршинных слов" и довольно оскорбительная критика произведений, принадлежащих другим драматургам. Они рисуют чудовища, Бен - людей.
  Мы уже упомянули о выходке Джонсона против шекспировской пьесы "Как вам угодно" в комедии "У каждого человека - свои причуды". Эта выходка очень невинного характера. Много говорили о том известном месте в пьесе "Volpone" (III, 2), где леди Politick Would-Be восклицает: "Наши английские писатели будут вскоре так же обкрадывать "Pastor Fido", как раньше обкрадывали Монтеня!" Это обвинение в литературной краже относили то к "Буре" Шекспира, где он заимствует несколько строчек из "Опытов" Монтеня, то к Гамлету, который имеет в самом деле некоторые точки соприкосновения с французским философом. Но "Буря" написана, без всякого сомнения, гораздо позже "Volpone", а соотношение между Гамлетом и Монтенем не позволяет говорить о краже. Здесь, по-видимому, обвинили Бена Джонсона опять без всякого основания в зависти.
  Если Фейс усмотрел в песне Нано о гермафродите Андрочини бесстыдный намек на Шекспира только потому, что имена Пифагора и Эвфорба встречаются как здесь (Volpone I, 1), так и в известном отрывке Миреса о Шекспире, то это обвинение висит в воздухе. Так же нелепо мнение Фейса, будто то место в пьесе Джонсона, Марстона и Чапмана "Eastward Hoe!" (III, 2), где встречаются невинные намеки на Гамлета, содержит циническое оскорбление по адресу Офелии. Фейс вообще любит неосновательные гипотезы.
  Таким образом, остаются в действительности только некоторые места в "Варфоломеевской ярмарке" (1614). Мы видели, что кукольная пьеса "Пробный камень дружбы" осмеивает сонеты Шекспира. Во вступлении встречается, без сомнения, выходка против "Бури" и "Зимней сказки", фантастическую поэзию которых грубоватый Джонсон никак не мог оценить. Ему не нравился ни Калибан, ни чародейство в "Буре", а "Зимняя сказка" так же, как "Перикл", оскорбляла его классическое чутье и аристотелевские принципы: эти пьесы охватывают промежуток времени в 20 лет, и действующие лица, которые находились в одном акте в самом нежном, детском возрасте, появляются потом взрослыми девушками.
  Но за этими слегка ограниченными взглядами и мелкими недоразумениями не следует забывать, что никто иной как Бен Джонсон написал следующие сильные и страстные выражения:
  "Сладкий лебедь Эвона! Душа века! Ты звезда среди поэтов!"
  
  
  
  
  ГЛАВА XLI "Гамлет". - Новеллистические, исторические и драматургические предпосылки.
  В 1601 г. поток мучительных впечатлений нахлынул на душу Шекспира. К первым месяцам этого года относится судебный приговор над Эссексом и Саутгемптоном. Как раз в то же время наступает кризис в отношениях Пемброка и Шекспира к смуглой леди. Наконец, в начале осени 1601 года Шекспир несет тяжкую утрату: стрэтфордские похоронные списки за 1601 т. заключают в себе следующую строку:
  
  
  Septemb. 8. M-r Johannes Shakespeare.
  Он лишился своего отца, своего первого друга и покровителя, честь и репутация которого были ему так дороги. Отец, наверное, жил вместе с оставленною на родине семьею сына в красивом "New Place", купленном Шекспиром за четыре года перед тем; он воспитывал его маленьких дочерей, Сусанну и Юдифь, он принимал участие в уходе за маленьким Гамлетом во время его болезни. И вот теперь его не стало. Вся юность, проведенная возле отца, воскресла перед Шекспиром; вместе с воспоминаниями возник целый рой мыслей, и основные отношения между отцом и сыном выступили на передний план в его душевной жизни; он погрузился в думы о сыновней любви и сыновнем почтении.
  В том же году в фантазии Шекспира начинает создаваться "Гамлет". {Все отрывки из "Гамлета" будут приводиться по переводу Кронеберга.} "Гамлет" - произведение человеческого гения, сделавшее имя Дании известным на всем пространстве земли. Из всех датчан только один может быть назван знаменитым в самом широком смысле слова, только один занимает собой и поныне умы в Европе, Америке и Австралии, даже в Азии и Африке, поскольку европейская культура проникла в эти части света, и этот один никогда не существовал или, по крайней мере, никогда не существовал в том виде, в каком он был прославлен Шекспиром. Дания произвела нескольких людей, стяжавших себе громкую славу: Тихо Браге, Торвальдсена, Андерсена, но ни один из них не достиг и сотой части славы Гамлета. Гамлетовская литература может но своему объему сравняться с менее крупными европейскими, например, со словацкой.
  Насколько занимательно следить взором за тем, как глыба мрамора мало-помалу принимает человеческий образ, настолько же интересно наблюдать, как гамлетовский сюжет постепенно получает свой шекспировский характер.
  Сказание о Гамлете впервые встречается у Саксона Грамматика. Фенго убивает своего храброго брата Горвендиля и женится на его вдове Геруте (Гертруде). Сын Геруты Амлет принимает решение притвориться поврежденным в рассудке, чтобы в качестве существа безобидного спастись от преследований Фенго. С целью узнать, действительно ли он помешан, к нему подсылают красивую молодую девушку, которая должна проверить, сохранит ли он свой характер безумия, когда она отдастся ему. Но молочный брат Амлета, сопровождающий его, выдает ему этот замысел, притом же девушка с давних пор его любит, и в силу этого тайна его не разоблачается. Здесь уже кроются зачатки Офелии и Горацио.
  О безумных речах Амлета говорится, что лгать он не хотел; поэтому он придавал двойственный смысл своим словам, так что хотя и говорил постоянно то, что думал, но все же выражал это так, что нельзя было понять, думает ли или знает ли он, что говорит, - формула, столь же хорошо подходящая к глубокомыслию шекспировского Гамлета, как к наивным, загадочным речам ютландского Амлета.
  Точно так же и Полоний намечен здесь, особенно в той сцене, где он подслушивает разговор Гамлета с матерью. Один из друзей короля, более исполненный самомнения, нежели умный, предлагает, чтобы кто-нибудь спрятался в спальне королевы. Амлет прокалывает подслушивающего мечом и бросает изрубленный труп его свиньям, подобно тому как Гамлет в драме вытаскивает труп Полония из комнаты. Затем следует обвинительная речь Амлета к матери, построенная таким образом, что многие места ее сохранились еще у Шекспира:
  Неужели ты думаешь, женщина, что эти лицемерные слезы могут смыть твой позор, - ты, бросившаяся, как развратница, в объятия самого гнусного злодея, кровосмесительно сочетавшаяся с убийцей своего супруга и самым низким образом осыпающая ласками и лестью того, кто отнял отца у твоего сына? На кого походишь ты? Не на женщину, а разве на бессловесное животное.
  Фенго замышляет погубить Амлета в Англии и посылает его туда с двумя спутниками, которым Шекспир, как известно, дал имена Розенкранца и Гильденстерна, имена двух датских вельмож, вместе объехавших в эти годы Европу; имена эти были найдены в старинной генеалогической таблице и скопированы в facsimile. Эти спутники везут с собой рунические дощечки, на которых Амлет изменяет руны, подобно тому, как в драме он в письме короля заменяет свое имя именами Розенкранца и Гильденстерна.
  Еще одна мелкая черта как бы подготовлена у Саксона: нечаянный обмен рапирами. В сцене мести возвратившийся в Данию Амлет застает приближенных короля за своей тризной. Он начинает расхаживать среди них с обнаженным мечом и, пробуя лезвие на ногте, обрезывает себе палец. Вследствие этого его меч приколачивают гвоздями к ножнам. Когда же Амлет поджигает зал и, подходя к королю, чтобы его убить, снимает его меч со стены, то на его место вешает свой, который король перед смертью тщетно пытается вынуть.
  Теперь, после того, как ни одному датчанину не довелось распространить так далеко по земле имя своей отчизны, особенно знаменательно звучат эти слова Саксона:
  Неувядаемой останется память об этом стойком юноше, вооружившимся против вероломства безумием и чудесно скрывшим за ним блеск сияющей небесными лучами мудрости... Он принудил историю оставить неразрешенным вопрос, что более заслуживает удивления, его геройство или его ум?
  Если Гамлет трагедии говорит по поводу поспешного брака матери: "Непрочность - женщина твое названье!", то уже у Саксона Грамматика мы находим следующие слова по поводу вдовы Горвендиля, поспешившей вступить вторично в брак: "Так бывает со всеми женскими обетами; они разлетаются, как мякина по ветру, и опускаются, как волны в море. Да кто же и захочет положиться на женское сердце, в котором чувства так же быстро меняются, как цветы теряют лепестки, как чередуются времена года, как события сглаживают следы друг друга?"
  В глазах Саксона Амлет представляется воплощением не только ума, но и физической силы. Тогда как Гамлет у Шекспира категорически подчеркивает, что он далеко не Геркулес:
  
  
   Но он похож на Гамлета царя,
  
  
   Как я на Геркулеса!
  Саксон буквально сравнивает его с полубогом, символизирующим телесную мощь: "И о нем будут говорить, что если бы ему было дано благополучно прожить свою жизнь до конца, его превосходные дарования проявились бы в подвигах, которыми он затмил бы Геркулеса, и украсили бы чело его венцом полубога". Слова эти, сопоставленные с заявлением Гамлета, производят такое впечатление, будто Гамлет у Шекспира заявляет протест против слов Саксона.
  Около 1559 г. сага об Амлете была изложена по-французски в "Histories tragiques" Бельфоре и, по-видимому, этим путем проникла в Англию, где дала материал для первоначальной драмы о Гамлете, которая теперь утрачена, но указания на которую мы часто встречаем. Была ли она написана по канве английского перевода новеллы Бельфоре, сделанного Певьером, и имел ли Шекспир в руках этот перевод, относительно этого не существует доказательств, так как старейшее из дошедших до нас изданий перевода вышло в 1608 году и, притом, заключает в себе некоторые частности (например, подслушивание Полония за ковром и восклицание Гамлета: "Мышь! Мышь!" - перед тем, как он его убивает), о которых нет и помина у Бельфоре, и которые с такой же вероятностью могли быть взяты из трагедии Шекспира, как и заимствованы последним из какого-нибудь неизвестного, старейшего издания новеллы.
  Самое раннее указание на старую драму о Гамлете, какое мы знаем, это приведенные выше слова Томаса Наша от 1589 г. В 1594 г. слуги лорда-камергера (труппа Шекспира) играли вместе со слугами лорда-адмирала на сцене театра Newington Butts, отчасти под режиссерством Генсло, пьесу "Гамлет", по поводу чего Генсло внес в свой дневник за 9 июня заметку: "Получено за "Гамлета"... восемь шиллингов". Это была, вероятно, старая пьеса, так как в противном случае Генсло прибавил бы буквы ne (new - новая), и выручка с нее должна была быть весьма незначительна, если его доля в ней равнялась лишь 8 шиллингам (иногда она достигала 9 фунтов).
  Главный интерес в этой старой пьесе был, по-видимому, сосредоточен на прибавленном от автора появлении тени убитого и на ее восклицании: "Гамлет, мщение!" Дело в том, что это восклицание довольно часто цитируется. В первый раз в 1596 г. в "Бедствиях остроумия" Томаса Лод-жа, где об авторе говорится, что он бледен, как привидение, кричавшее в театре таким жалобным голосом, как кричат торговки устрицами: "Гамлет, мщение!", затем в "Sauromastix" Деккера от 1602 г., где Тукка говорит: "Мое имя - Hamlet, Revenge", в 1605 г. в "Путешествии в Россию" Томаса Смита, наконец, в "Ночном вороне" Самюэля Роулендса, где, впрочем, эти слова, очевидно, вставлены, как неверно воспроизведенная цитата из шекспировской драмы.
  Последняя внесена в книгопродавческий каталог 26 июля 1602 года под следующим заглавием: "Книга, озаглавленная Мщение Гамлета, принца Датского, как она была недавно играна труппою лорда-камергера".
  Что она с первого же раза имела успех, это почти доказано тем, что конкурент труппы, Генсло, выплатил уже 7 июля 20 шиллингов Четтлю за "датскую трагедию", - очевидно, за ретушевку старой драмы.
  Выпуск в свет шекспировского "Гамлета" замедлился, однако, до 1603 г. Тогда появилось первое издание in-quarto, несомненно, пиратское издание, сделанное или стенографическим путем, или частью по спискам ролей, частью же по записям, сделанным на память. Хотя это издание, наверное, заключает в себе лишь скомканный и искаженный текст, тем не менее его отступления от вышедшего в следующем году тщательно выполненного издания in-quarto, во всем существенном вполне согласующегося с трагедией в том ее виде, как она напечатана в первом in-folio, не могут быть объяснены простыми ошибками и недосмотрами переписчика или стенографа. Разница слишком велика для этого. Здесь мы, очевидно, имеем, хотя в крайне несовершенной форме, первый набросок шекспировской драмы, и, насколько можно судить, этот первый набросок значительно ближе к старинной драме о Гамлете, послужившей источником для Шекспира, нежели текст в его окончательном виде. Местами мы можем даже угадать среди шекспировских сцен сцены старинной пьесы и образчики стиля этой последней среди шекспировского стиля. Весьма характерен и тот факт, что в нервом издании in-quarto больше рифмованных мест, чем во втором.
  В издании 1603 г. особенно бросается в глаза сцена между Горацио и королевой, где друг принца рассказывает его матери о том, как разрушились планы короля умертвить Гамлета во время его путешествия в Англию, - сцена, имеющая целью очистить королеву от подозрения в сообщничестве с королем; это стремление сквозит и в другом месте первого издания и является, по-видимому, наследием старинной драмы. Насколько можно усмотреть, Горацио имел в ней вообще более выдающуюся роль, безумие Гамлета было более бурно; Полоний носил, вероятно, имя Корамбио, оставленное перед его репликами и в издании 1603 г. Как мы видели, Шекспир заимствовал отсюда важную роль тени отца Гамлета, на которую не было ни малейшего намека ни в сказании, ни в новелле.
  Если мы возвратимся к драматической литературе Англии, то увидим, что, в свою очередь, старинная драма о Гамлете была, по всей вероятности, внушена ее автору "Испанской трагедией" Кида, которая, судя по намекам в "Забавах Цинтии" и "Варфоломеевской ярмарке" Бена Джонсона, должна была быть написана около 1584 г. и принадлежала к пьесам, имевшим сильнейшую притягательную силу для театральной публики того времени. Прайн еще в 1632 г. утверждает в своей "Histriomastix", что одна женщина на смертном одре вместо того, чтобы искать утешений религии, восклицала: "Иеронимо! Иеронимо! Ах, если бы мне только еще раз увидать на сцене Иеронимо!"
  Трагедия открывается, по образцу Сенеки, появлением тени убитого, требующей отмщения. Таким образом, тень в трагедии Шекспира происходит по прямой линии от тени Тантала в "Тиэсте" Сенеки и от тени Тиэста в "Агамемноне" Сенеки. Иеронимо, помешавшийся от горя после утраты своего сына, в полуиронической, полубезумной форме повествует злодею пьесы о гложущей его тоске:
  Лоренцо.Я хочу выслушать вас, Иеронимо.
  Иеронимо. Как, вы, государь, вы? Поберегите вашу милость ко мне для более крупных вещей. Это лишь пустяк, безделица.
  Лоренцо. Все равно! Скажите мне, в чем дело?
  Иеронимо. Поистине, государь, это безделица... Жалкий пустяк, да и того Меньше: чистое ничто. Безделица, вроде убийства сына, чистое ничто, государь!
  Эти выражения как будто подготовляют речи Гамлета к королю. Но только Иеронимо действительно помешан, хотя говорит о своем безумии подобным же образом, как Гамлет о своем, или, точнее, отрицает свое безумие.
  По временам, особенно в прибавлениях, сделанных Беном Джонсоном, попадаются реплики, близко подходящие к некоторым местам в "Гамлете". Один живописец, точно так же потерявший сына, говорит Иеронимо: "Никто так не любил своего сына, как я". - "Никто, как ты? - восклицает последний. - Это ложь, столь же великая, как вселенная. У меня был сын, один волосок которого стоил тысячи твоих сыновей, и его умертвили". Подобным образом Гамлет говорит Лаэрту:
  
  
   ...Я любил
  
  
   Офелию, и сорок тысяч братьев
  
  
   Со всею полнотой любви не смогут
  
  
   Ее любить так горячо.
  Снова и снова Иеронимо, как и Гамлет, откладывает мщение. "Так как не всякое время приличествует мести, - говорит он, - то, несмотря на лихорадочность своего стремления, я буду бездействовать и, несмотря на свое беспокойство, притворюсь спокойным. Я не подам вида, что знаю об их злодеянии, и, таким образом, мое простодушие заставит их подумать, что в своем неведении я оставлю все безнаказанным". Под конец, как средство для мести, он составляет план поставить на сцену пьесу, собственную же пьесу Кида "Солиман и Персида", и во время представления виновных, играющих главные роли, убивают не фиктивным только образом, а на самом деле.
  Как ни грубо еще все это, как ни наивно и более сходно по стилю с "Титом Андроником", нежели с каким-либо другим из произведений Шекспира, но все же ясно, что "Испанская трагедия" со старинной драмой о Гамлете в виде посредствующего звена, имела значение для него как фундамент для "Гамлета".
  Прежде чем приступать к анализу более глубокого содержания этого капитального произведения, и прежде чем приводить в связь его сюжет с личностью Шекспира, мы должны еще посмотреть, какие точки соприкосновения нашел для этого поэт в современной ему эпохе.
  Мы уже ранее упоминали о том впечатлении, какое должна была произвести на Шекспира в ранней его молодости, пока он жил еще в Стрэтфорде, семейная трагедия Эссексов. Вся Англия говорила о скандале, возбужденном графом Лейстером, подозревавшимся всеми в отравлении лорда Эссекса и тотчас после его смерти женившимся на его вдове, леди Летиции, с которой, в чем никто не сомневался, он находился в интимных отношениях еще при жизни ее мужа. В характере короля Клавдия есть немало черт, указывающих на то, что Шекспир воспользовался здесь Лейстером как моделью; и ему, и Лейстеру одинаково свойственны честолюбие, чувственность, обходительная, приветливая манера, осторожное коварство, полная беззастенчивость. С другой стороны, совершенно лишено основания мнение, будто Шекспир (как предполагает Герман Конрад) взял Эссекса за модель самого Гамлета.
  Шекспир был почти столь же близким современником события в шотландском королевском доме, соответствовавшего катастрофе в семье Эссекса и Лейстера. Второй муж Марии Стюарт, лорд Дарнлей, носивший титул короля Шотландии, был убит в 1567 г. любовником Марии, смелым и беззастенчивым Босуэлом, с которым королева тотчас же после того сочеталась браком. Современники не сомневались в том, что Мария была соучастницей в убийстве, и сын ее, Иаков, видел в отчиме и матери убийц своего отца. Во время шотландского мятежа предводители показали взятой в плен королеве знамя, на котором был изображен труп Дарнлея, а возле него ее сын, на коленях взывавший к небу о мщении. Дарнлей, как и король в "Гамлете", был замечательно красив, Босуэл же необыкновенно безобразен.
  Иаков был воспитан врагами своей матери и как при жизни ее, так и после ее смерти постоянно колебался в выборе между приверженцами матери, защищавшими ее законные права, и ее противниками, изгнавшими ее из Шотландии и возведшими его на престол. Правда, было время, когда он старался смягчить сердце Елизаветы по отношению к матери, но он не сделал ни малейшей попытки отомстить за ее смерть. Характер у него был нерешительный. Он обладал большим запасом знаний и - чего далеко нельзя сказать о Гамлете - был суеверный педант, но, как и Гамлет, любил искусства и науки и оказывал особое покровительство сценическому искусству. В 1599 - 1601 гг. часть труппы, к которой принадлежал Шекспир, играла в Шотландии при его дворе; посетил ли в то время и Шекспир Шотландию, - это не доказано. Верно лишь то, что когда Иаков в 1603 г., по смерти Елизаветы, совершал свой торжественный въезд в Лондон, Шекспир, в великолепном костюме из красного сукна, находился в его свите вместе с Бербеджем и некоторыми другими из самых талантливых актеров, и с этих пор труппа стала называться "слугами его величества короля".
  Хотя во всем этом нет недостатка в параллелях к истории Гамлета, но само собой разумеется, что было бы так же странно считать Иакова, как и Эссекса, моделью датского принца. Нельзя было сделать в то время более глупой или более бестактной вещи, как напомнить предполагаемому наследнику престола или новому королю о печальных обстоятельствах, среди которых он вырос. Это не исключает, конечно, возможности того, что современная история снабдила Шекспира известными внешними чертами, которые в моменты зарождения драмы присоединились к образу, создавшемуся в его душе силой творческой фантазии. С той же точки зрения следует рассматривать и большую часть материала, собираемого добросовестными исследователями в слишком наивном убеждении, что они имеют в нем камни, из которых Шекспир складывал свое драматическое здание. Возможность того, что поэт, безотчетно для самого себя, получил тот или другой импульс к частностям в своем произведении, они принимают за намерение его передать в поэтической переработке определенные исторические события. Тем способом, который предполагают эти исследователи, конечно, не создается ни одно поэтическое произведение, всего же менее такое произведение, как "Гамлет"; оно растет изнутри, проистекает из присущего душе автора могущественного творческого импульса и по мере своего роста ассимилирует впечатления, приходящие к нему извне.
  Вот два события, быть может, занимавшие Шекспира, пока он разрабатывал свою драму, и указанные в свое время Карлом Зильбершлагом.
  В 1600 г. Александр Рутвен, лэрд Гоури, составил заговор против Иакова. Король казнил в 1582 г. отца Рутвена, как бунтовщика, и конфисковал поместья сына, который жил во Франции и Италии, где приобрел себе известность ловкостью в фехтовании и других рыцарских упражнениях. Один верный служитель, Ринд, доставлял ему в то время поддержку от вассалов его отца. В августе 1600 г., когда братьям Рутвен удалось своими просьбами склонить Иакова к посещению их замка, Александр Рутвен завел короля в уединенную комнату в башне замка, объявил ему там, что намерен отомстить за смерть отца, и схватил Иакова за горло. Король успел позвать на помощь и приказал заколоть своего врага.
  Зильбершлаг придает значение тому, что Дарнлей был убит совершенно так же, как отец Гамлета, в безмятежном сне, в разгаре грехов, без исповеди и причастия; далее тому, что лэрд (Laird) похоже на английское произношение имени Laertes, что Ринд (Rhynd) похоже на Рейнальдо, который в первом издании "Гамлета" назван Монтано, и что, подобно тому, как Рутвен схватил короля, так и Гамлет схватывает за горло Лаэрта на могиле Офелии. Дело в том, что и к судьбе Офелии это событие представляет аналогию. Невеста лэрда Гоури, Анна Мэри Дуглас, во время своего пребывания при шотландском дворе пользовалась чрезвычайным благоволением короля, так что его считали даже влюбленным в нее. Смерть лэрда до такой степени потрясла ее, что тотчас по получении этого известия она помешалась и в этом состоянии умерла спустя несколько недель.
  Как видят читатели, есть возможность предполагать, что это недавнее событие носилось перед глазами Шекспира в то время, как его фантазия создавала прелестный образ Офелии, но это, конечно, еще не значит, что ее образ обязан упомянутому событию хотя бы малейшей долей своей красоты.
  
  
  
  
  ГЛАВА XLII
  "Гамлет", Джордано Бруно и Монтень. - Этнографические предпосылки.
  Вместе с новеллистическими, драматургическими и историческими впечатлениями созданию драмы о Гамлете способствовали впечатления философского, полунаучного характера. Гамлет - самая глубокомысленная, самая богатая рефлексией из шекспировских пьес; от нее веет философским духом, а потому естественно было заняться рассмотрением вопроса, под чьим воздействием могли возникнуть здесь размышления о жизни и смерти, о тайнах бытия.
  Некоторые исследователи, как, например, Чишвиц и Кениг, пытались установить преобладающее влияние Джордано Бруно на Шекспира. Подробности вроде сатирических выходок Гамлета перед королем по поводу мертвого Полония (IV, 3), указывающие на круговорот в природе, навели их на мысль об итальянском ученом. Порою они даже считали возможным усмотреть прямое соответствие между оборотами речи у Гамлета и у Бруно, так, например, в том, как оба они выражаются о детерминизме. В одном месте, подчеркивая необходимость, с которой все совершается в мире, итальянский мыслитель говорит: "Какова бы ни была предназначенная для меня вечерняя пора, когда наступит изменение, я, пребывающий во мраке ночи, ожидаю дня; те же, которым светит день, ожидают ночи. Все то, что существует, находится или здесь, или там, близко или далеко, теперь или после, одновременно или чередуясь одно с другим". Подобным же образом выражается и Гамлет (V, 2): "И воробей не гибнет без воли Провидения. Не после, так теперь; теперь, так не после; и если не теперь, так когда-нибудь придется же. Быть готовым - вот все".
  Бруно говорит: "С абсолютной точки зрения нет ничего несовершенного или злого; оно кажется таковым лишь по отношению к чему-либо другому, и то, что есть зло для одного, может быть благом для другого". Гамлет говорит (II, 2): "Само по себе ничто ни дурно, ни хорошо; мысль делает его тем или другим".
  Как только внимание критиков обратилось на Джордано Бруно, они не замедлили изучить не только его философские и популярные сочинения, но даже его драматические пьесы в поисках образцов для Шекспира, и им посчастливилось найти параллели и аналогии, которые хотя и были сами по себе слабы и незначительны, но которых не хотели считать случайными, так как было известно, что во времена Шекспира Джордано Бруно жил в Англии и вращался в обществе самых выдающихся людей. Однако, как скоро было предпринято более точное и многостороннее исследование этих обстоятельств, то вероятность какою-нибудь воздействия свелась почти к нулю.
  Джордано Бруно находился в Англии с 1583 до 1585 г. Он прибыл туда из Франции, где обучал Генриха III искусству Луллия, {Раймонд Луллий - философ XIII века.} - механическому, мнемотехническому методу разрешения всевозможных научных проблем, и имел от него рекомендательное письмо к французскому посланнику в Лондоне, Мовисьеру, в доме которого был принят как друг семьи в течение всего своего пребывания в Лондоне. Он познакомился со многими из самых знаменитых англичан, с Уэлсингемом, Лейстером и Борлеем, с Филиппом Сиднеем и его литературным кружком, но вскоре переехал в Оксфорд с тем, чтобы преподавать там и распространять дорогие его сердцу доктрины: мировую систему Коперника, в противоположность господствовавшей в Оксфорде птолемеевской, и учение о том, что одна и та же жизнь животворно проникает все на земле, атомы и организмы, растения, животных и людей, и, наконец, вселенную. Он рассорился с оксфордскими учеными и едко осмеял их в вышедшем вскоре после того диалоге "Пир в среду на первой неделе поста", где вообще отзывается крайне неодобрительно об английской непросвещенности и английских нравах. Грязь на лондонских улицах и обычай передавать за столом стакан из рук в руки, так что все пьют из одного стакана, вызывали у него почти столь же сильное негодование и презрение, как упорство, с каким университетские педанты отвергали учение Коперника.
  Шекспир мог прибыть в Лондон никак не ранее того года, когда Бруно покинул Англию, и поэтому не мог с ним встретиться. Итальянский мыслитель не оказал никакого влияния на умственную жизнь своих английских современников. Даже Филипп Сидней не признавал его учения, и имя его вовсе не упоминается в составленной Гревиллом биографии Сиднея, хотя Гревилл часто видался с Бруно. В доказательство того, как бесследно прошло в Англии посещение Бруно, Брунгофер, изучивший этот вопрос, приводит тот факт, что в бодлеевской библиотеке нет ни одного документа и ни одного сочинения того времени, где встречались бы какие-нибудь сведения о пребывании Бруно в Лондоне или Оксфорде. Полагали, что Шекспир, тем не менее, прочел его философские трактаты по-итальянски. Это, конечно, возможно; но в его "Гамлете" нет ничего, что указывало бы на это и что не могло бы быть вполне объяснено и в том случае, если бы он не имел о них ни малейшего понятия.
  Единственное выражение у Шекспира, звучащее совершенно пантеистически, - впрочем, вероятно, благодаря простой случайности, - это me prophetic soul of the wide world (пророческая душа бесконечного мира) в 107-м сонете; единственные места, заключающие в себе нечто, хотя нисколько не совпадающее, но все же аналогичное с учением Бруно о превращении существующих в природе форм, это - циклические сонеты 56, 106, 223. Если в этих местах есть вообще какое-либо отношение к Джордано Бруно, то оно должно находиться в связи с тем, что Шекспир услыхал в это время об учении великого итальянца, воскресшего как раз в этот момент в памяти англичан вследствие мученической смерти мыслителя на костре в Риме (17 февраля 1600 г.). Если бы Шекспир изучал его сочинения, то, между прочим, он получил бы какое-нибудь понятие о системе Коперника, оставшейся ему неизвестной; зато нетрудно предположить, что из разговоров он получил приблизительное и неполное представление о философии Бруно, и что это представление породило вышеупомянутые философские мечтания. Между тем все то, что в "Гамлете" хотели возвести к влиянию Бруно, имеет гораздо более близкое отношение к писателям, литературное и философское воздействие которых на Шекспира не подлежит ни малейшему сомнению.
  Как известно, единственная книга, о которой мы знаем с достоверностью, что она была личной собственностью Шекспира, это - "Опыты" Монтеня в переводе Флорио, издание in-folio, Лондон, 1603 г.
  Какую роль сочинение Монтеня играло в английском обществе того времени, явствует из многочисленных свидетельств. Что эта книга произвела весьма сильное впечатление и на самого великого человека в этом обществе, это легко предположить, ибо в то время немного было таких книг, как книга Монтеня, и, пожалуй, не было ни одной, где так ярко сказывался бы не автор, а человек, человек непосредственный, многосторонний и столько же богатый дарованиями, как и противоречиями.
  Помимо "Гамлета" влияние Монтеня несомненно сквозит еще в одном месте у Шекспира; в то время, как поэт создавал "Бурю", он должен был лежать у него на столе. Сравните "Бурю" (II, 1):
  Гонзало. В противность всем известным учрежденьям
  
   Развил бы я республику мою.
  
   Промышленность. Чины б я уничтожил,
  
   И грамоте никто бы здесь не знал;
  
   Здесь не было б ни рабства, ни богатства,
  
   Ни бедности: я строго б запретил
  
   Условия наследства и границы;
  

Другие авторы
  • Дроздов Николай Георгиевич
  • Модзалевский Лев Николаевич
  • Сушков Михаил Васильевич
  • Курицын Валентин Владимирович
  • Мурахина-Аксенова Любовь Алексеевна
  • Боткин Василий Петрович
  • Леонтьев-Щеглов Иван Леонтьевич
  • Желиховская Вера Петровна
  • Хавкина Любовь Борисовна
  • Жулев Гавриил Николаевич
  • Другие произведения
  • Меньшиков Михаил Осипович - Вечное Воскресение
  • Прокопович Феофан - Стихотворения
  • Розанов Василий Васильевич - Расслоения в партиях
  • Ауслендер Сергей Абрамович - Голубой цветок
  • Тургенев Иван Сергеевич - Стук... Стук... Стук!..
  • Короленко Владимир Галактионович - Д. П. Святополк-Мирский. Короленко
  • Миклухо-Маклай Николай Николаевич - Краткое résumé результатов антропологических и анатомических исследований в Меланезии и Австралии
  • Белинский Виссарион Григорьевич - Пантеон русского и всех европейских театров. Март. No 3
  • Достоевский Федор Михайлович - Бобок
  • Петрашевский Михаил Васильевич - Петрашевский М. В.: Биографическая справка
  • Категория: Книги | Добавил: Armush (25.11.2012)
    Просмотров: 449 | Рейтинг: 0.0/0
    Всего комментариев: 0
    Имя *:
    Email *:
    Код *:
    Форма входа