Стороженко Николай Ильич - Предшественники Шекспира

своихъ пасторалей, гдѣ дѣйствуютъ злыя волшебницы и благодѣтельныя богини, гдѣ феи пляшутъ на зеленыхъ лугахъ при серебристомъ свѣтѣ луни, а хоры рѣзвыхъ эльфовъ поютъ свои пѣсни въ розовомъ сумракѣ утренней зари, Лилли спускается въ сферу исторической дѣйствительности, заимствуя существеннѣйш³й мотивъ своей пьесы изъ разсказа о великодуш³и Александра Македонскаго, сообщаемаго Плин³емъ (Natur. Hist. Liber XXXV, cap, 12). Сцена дѣйств³я находится въ Аѳинахъ, куда только что возвратился послѣ взят³я Ѳивъ побѣдоносный Александръ съ богатой добычей и плѣнными. При раздѣлѣ плѣнныхъ, на долю Александра выпали двѣ дѣвушки - Тимоклея и Кампаспа. Красота послѣдней, соединенная съ чувствомъ собственнаго достоинства и скромностью, производитъ глубокое впечатлѣн³е на юнаго героя. Онъ сознается въ своей любви Гефест³ону, который въ длинной рѣчи, составленной изъ самихъ чистыхъ эвфуизмовъ, тщетно, силится доказать несоотвѣтственность любви къ простой дѣвушкѣ и при томъ плѣнницѣ съ царственнымъ происхожден³емъ Александра. "Положимъ, говоритъ онъ, что Кампаспа обладаетъ всѣми небесными дарами, но развѣ она не изъ тѣла и крови? Ты, Александръ, который хочешь быть земнымъ богомъ, показалъ себя хуже простаго смертнаго, потому что позволилъ обвести себя женщинѣ, существу, которое умѣетъ заплакать во время, которой мягк³я слова (words) ранятъ сильнѣе, чѣмъ острые мечи (swords)". Но эти доводы мало дѣйствуютъ на влюбленнаго юношу. Онъ прекрасно возражаетъ Гефест³ону, что любовь не была бы любовью, если бы ее можно было излечить разсужден³ями и сентенц³ями. Разговоръ ихъ оканчивается со стороны Александра рѣшительнымъ заявлен³емъ, что во всѣхъ другихъ дѣлахъ онъ будетъ сообразоваться съ совѣтами Гефест³она, въ этомъ же одномъ онъ будетъ слѣдовать внушен³ямъ собственнаго чувства. - Желая постоянно видѣть предъ собою прекрасную плѣнницу, Александръ заказываетъ своему придворному живописцу Апеллесу портретъ Кампаспы во весь ростъ. Во время сеансовъ, которые художникъ нарочно дѣлаетъ какъ можно болѣе продолжительными, Апеллесъ и Кампаспа имѣютъ случай близко узнать и полюбить другъ друга. Между тѣмъ Гефест³онъ придумываетъ новое средство, чтобъ отвлечь мысли Александра отъ страсти, которую онъ считаетъ недостойной его великаго призван³я. Онъ развертываетъ предъ своимъ царственнымъ другомъ упоительную картину новыхъ завоеван³й, способную воспламенить честолюбивую душу Александра. Перс³я, Скиѳ³я, Египетъ, говоритъ онъ, были бы у твоихъ ногъ, если бы ты не изгналъ изъ своего сердца благородной страсти къ подвигамъ и славѣ.

   Александръ. Я сознаю, что всѣ эти подвиги по плечу Александру, но послѣ перенесенныхъ мною трудовъ и опасностей, нужно же хоть маленькое развлечен³е. Позволь мнѣ, если не отдохнуть, то по-крайней-мѣрѣ перевести духъ и не сомнѣвайся въ томъ, что Александръ, когда захочетъ, также легко можетъ сбросить съ себя оковы чувства, какъ и оковы страха.

   Вслѣдъ за этимъ разговоромъ, Александръ съ Гефест³ономъ заходятъ въ мастерскую Апеллеса, чтобы взглянуть на портретъ Кампаспы. Блѣдность Апеллеса, его растерянный видъ и смущен³е Кампаспы сразу открываютъ Александру драму, происшедшую между ними. Онъ велитъ призвать къ себѣ Апеллеса и Кампаспу и прямо спрашиваетъ ихъ, любятъ-ли они другъ друга? Тѣ сначала отнѣкиваются, но, ободряемые его кроткимъ взглядомъ, съ энтуз³азмомъ говорятъ о своихъ чувствахъ.

   Александръ. Повѣрь мнѣ, Гефест³онъ, что эта парочка захочетъ имѣть меня своимъ священникомъ и свидѣтелемъ. Апеллесъ, возьми себѣ Кампаспу. Что же ты стоишь? Кампаспа, возьми себѣ Апеллеса. Развѣ онъ тебѣ не любъ? Если вы такъ стыдитесь другъ друга, то я постараюсь, чтобъ вы больше никогда не встрѣчались. Брось притворство, Кампаспа, скажи мнѣ прямо - ты любишь Апеллеса?

   Кампаспа. Простите меня, государь, я его люблю.

   Александръ. А тебѣ, Апеллесъ, будетъ стыдно, если ты, будучи любимъ такой прекрасной дѣвушкой, скажешь нѣтъ. Ну скажи, любишь-ли ты Кампаспу?

   Апеллесъ. Люблю ее и только ее.

   Александрь. И такъ, наслаждайтесь другъ другомъ. Я тебѣ ее даю отъ чистаго сердца, Апеллесъ и т. д.

   Хотя Лилли, по своему обыкновен³ю, не останавливается на характеристикѣ драматическихъ коллиз³й и только намекаетъ о нихъ, однако изъ немногихъ словъ, произнесенныхъ Александромъ, мы имѣемъ полное право заключить, что великодушное рѣшен³е, принятое относительно Кампаспы, стоило ему не малой внутренней борьбы. Услышавъ изъ устъ самой Кампаспы, что она любитъ другаго, онъ съ грустью сказалъ Гефест³ону: "Теперь я вижу, что Александръ можетъ покорять народы, но не сердца, что любовь, подобно росѣ, одинаково покрываетъ собой какъ низкую траву, такъ и высок³й кедръ". Потерявъ Кампаспу, онъ не желаетъ болѣе оставаться въ Аѳинахъ, даетъ приказан³е готовиться къ персидскому походу и звуками трубъ и барабановъ хочетъ заглушить голосъ неудовлетвореннаго чувства. Онъ уходитъ съ разбитымъ сердцемъ, но гордый сознан³емъ побѣди надъ собою, сознан³емъ, доставляющимъ ему высокое нравственное удовлетворен³е.

   Александръ. Пажъ, скажи Клиту, Пармен³ону и прочимъ полководцамъ, чтобы они были готовы. Пусть звучатъ трубы и гремятъ барабаны. Я сейчасъ иду на Перс³ю. Ну, что скажешь теперь, Гефест³онъ, способенъ-ли Александръ устоять противъ любви, если онъ этого захочетъ?

   Гефест³онъ. По моему покорен³е Ѳивъ не приноситъ тебѣ столько чести, сколько подавлен³е этой страсти ¹⁷⁵).

   Александръ. Стыдно было бы Александру желать покорить весь м³ръ, еслибъ онъ не умѣлъ прежде покорить самого себя. Да, мой добрый Гефест³онъ, когда мы завоюемъ весь м³ръ и раздѣлимъ между собою покоренныя страны, тогда ты мнѣ долженъ отыскать другой такой же м³ръ, или клянусь честью - я принужденъ буду снова влюбиться.

   Подобно всѣмъ современнымъ драматургамъ, не особенно заботившимся о строгомъ единствѣ дѣйств³я и внутренней связи между его частями, Лилли приплелъ къ основному мотиву своей пьесы нѣсколько комическихъ интермед³й, связанныхъ чисто внѣшнимъ образомъ съ главнымъ дѣйств³емъ. Дѣйствующ³я лица этихъ интермед³й могутъ быть раздѣлены на двѣ группы. Къ первой относятся философы самыхъ разнообразныхъ философскихъ оттѣнковъ, приглашенные Александромъ ко двору; тутъ есть и эмпирикъ Аристотель, и идеалистъ Платонъ и циникъ Д³огенъ. Ко второй группѣ - слуги и ученики, люди веселаго нрава, природные шути и остряки, которые хлопочутъ только о томъ, чтобъ хорошенько поѣсть, попить, повеселиться и своимъ утилитарнымъ направлен³емъ составляютъ рѣзкую противоположность съ людьми мысли и созерцан³я, тупо и равнодушно относящимися къ дѣйствительной жизни и ея удобствамъ. Въ изображен³и этихъ разнообразныхъ и по большей части оригинальныхъ личностей, Лилли обнаружилъ присущую ему силу характеристики и умѣнья вести комическ³е д³алоги. Вотъ напр. разсказъ Мелиппа о Хризиппѣ и Д³огенѣ.

   Мелиппъ. "Я никогда не находился въ такомъ затруднен³и, какъ сегодня, когда, по приказан³ю Александра, мнѣ пришлось приглашать философовъ во дворецъ. Прежде всего я пришелъ къ Хризиппу, высокому, сухому старику и передалъ ему приглашен³е Александра. Онъ неподвижно установилъ на меня свои глаза, пристально и долго смотрѣлъ мнѣ въ лицо, потомъ взялъ книгу и, не удостоивъ меня отвѣтомъ, принялся прилежно ее читать. Мелисса, его служанка, сказала мнѣ, что онъ постоянно такой, что ей зачастую приходится насильно пихать ему въ ротъ кусокъ мяса, потому что онъ скорѣе умретъ съ голоду, чѣмъ оторвется отъ книги. Отъ него я зашелъ къ Платону, Аристотелю и нѣкоторымъ другимъ и всѣ обѣщали пр³йти, исключая одного угрюмаго старика, который сидѣлъ въ бочкѣ, обращенной къ солнцу и читалъ что-то по гречески стоявшему возлѣ него мальчику. - Когда я ему передалъ, что Александръ желаетъ его видѣть, онъ отвѣчалъ рѣзко: если Александръ желаетъ меня видѣть, то самъ можетъ пр³йти ко мнѣ, если онъ хочетъ учиться у меня, то опять таки пусть самъ придетъ ко мнѣ. Какъ, сказалъ я, да, вѣдь, онъ царь. А я философъ.- Да, вѣдь, онъ - Александръ.- А я Д³огенъ.- Впрочемъ на прощанье я таки не вытерпѣлъ, и сказалъ, что онъ раскается, что не пошелъ къ Александру.- Нѣтъ, отвѣчалъ онъ, улыбаясь, скорѣе Александръ раскается, что не пришелъ къ Д³огену. Добродѣтель не дается сама въ руки; за ней нужно походить, и повернувшись ко мнѣ спиной, онъ хрюкнулъ, какъ свинья, и скрылся въ своей бочкѣ".

   Проч³е философы были недовольны поведен³емъ Д³огена и рѣшились усовѣстить его.- Д³огенъ, сказалъ ему Платонъ, не явившись вмѣстѣ съ нами къ Александру, ты забылъ свой долгъ.

   Д³огенъ. А я думаю, что ты забылъ свое призван³е, согласившись идти къ царю.

   Платонъ. Ты также гордишься своей невѣжливостью, какъ друг³е своей добродѣтелью.

   Д³огенъ. А ты, будучи философомъ, столько же тщеславишься тѣмъ, что походишь на придворнаго, сколько настоящ³й придворный стыдится походить на философа.

   Аристотель. Отложи въ сторону свой ригоризмъ, Д³огенъ; вѣдь всѣмъ извѣстно, что ты прежде занимался поддѣлкой фальшивой монеты.

   Д³огенъ. А ты хотя и не дѣлалъ фальшивыхъ денегъ, за то поддѣлывалъ свой собственный характеръ.

   Аристотель. Ты потому такъ презираешь дворъ, что, будучи искривленъ нравственно и физически, совершенно не годишься для роли придворнаго.

   Д³огенъ. Лучше быть кривымъ и держать себя прямо, чѣмъ быть прямымъ и гнуть спину при дворѣ.

   Аристотель. Платонъ, что ты думаешь о Д³огенѣ?

   Платонъ. Что онъ сумасшедш³й Сократъ. Впрочемъ пойдемъ отсюда.

   Слухи объ оригинальномъ складѣ ума и ѣдкихъ выходкахъ Д³огена дошли до Александра и ему самому захотѣлось взглянуть на ген³альнаго чудака. Лилли воспользовался извѣстнымъ предан³емъ о посѣщен³и Д³огена Александромъ и развилъ его въ прекрасную сцену. Въ сопровожден³и своего неразлучнаго друга Гефест³она, Александръ подходитъ къ знаменитой бочкѣ и издали зоветъ Д³огена. Тотъ ворчитъ и откликается.

   Александръ. Чему приписать, Д³огенъ, что ты не хочешь оставить своей бочки и пр³йти ко мнѣ во дворецъ?

   Д³огенъ. Тому, что отъ моей бочки до твоего дворца ровно такое же разстоян³е какъ отъ твоего дворца до моей бочки.

   Александръ. Какъ? значитъ ты не питаешь къ царямъ никакого уважен³я.

   Д³огенъ. Никакого.

   Александръ. Почему?

   Д³огенъ. Потому что они не боги.

   Александръ. Они - земные боги.

   Д³огенъ. Да, боги изъ земли.

   Александръ. Платонъ думаетъ иначе.

   Д³огенъ. Я очень радъ этому.

   Александръ. Почему?

   Д³огенъ. Потому что я не желалъ бы, чтобъ кто нибудь думалъ такъ, какъ думаетъ Д³огенъ, исключая самого Д³огена.

   Александръ. Если во власти Александра сдѣлать что нибудь пр³ятное тебѣ, скажи - и получишь желаемое.

   Д³огенъ. Въ такомъ случаѣ я просилъ бы тебя постороннться и не отнимать у меня того, чего ты мнѣ не можешь дать - солнечнаго луча.

   Александръ. Чего же ты еще желаешь?

   Д³огенъ. Ничего изъ того, что ты мнѣ можешь дать.

   Александръ. Но вѣдь я повелѣваю цѣлымъ м³ромъ.

   Д³огенъ. А я его презираю.

   Александръ. Знаешь-ли ты, что стоитъ мнѣ захотѣть - и черезъ минуту ты не будешь существовать.

   Д³огень. Да это такъ, но съ другой стороны, я все таки когда нибудь умру, не спрашиваясь, хочешь-ли ты того или нѣтъ.

   Александръ. Скажи, Д³огенъ, какъ можно научиться быть довольнымъ своимъ жреб³емъ?

   Д³огенъ. Разучившись желать.

   Александръ. Гефест³онъ, еслибъ я не былъ Александромъ, я хотѣлъ бы быть Д³огеномъ.

   Изъ приведенныхъ выше отрывковъ видно, что пьеса Лилли далеко превосходитъ современныя ей драматическ³я попытки не только своимъ внутреннимъ содержан³емъ и мастерской обрисовкой характеровъ, но также и внѣшней формой, въ особенности своимъ разговорнымъ языкомъ, который ни у кого изъ предшественниковъ Шекспира не достигаетъ такой легкости и остроум³я, какъ у Лилли. Впрочемъ, при разсмотрѣн³и Александра и Кампаспы съ эстетической точки зрѣн³я, не слѣдуетъ упускать изъ виду, что художественная техника драмы находилась тогда въ младенчествѣ, и что вслѣдств³е этого ни отъ Лилли, ни отъ другихъ современныхъ ему драматурговъ, мы не имѣемъ права требовать органическаго развит³я дѣйств³я изъ характеровъ и художественной стройности, плана, выражающейся правильнымъ отношен³емъ частей къ цѣлому и между собою. Въ большей части случаевъ въ комед³яхъ Лилли мы не встрѣтимъ правильной мотивировки дѣйств³я. Дѣйствующ³я лица его произведен³й какъ-бы силятся открывать свою душу передъ зрителемъ, и только по ихъ дѣйств³ямъ можно иногда догадаться как³я побужден³я ими руководили. Вслѣдств³е этого мног³я, весьма благодарныя въ драматическомъ отношен³и, положен³я остаются едва затронутыми. Напр., что можетъ быть благодарнѣе для драматурга изображен³я борьбы, происходившей въ душѣ Александра между великодушными побужден³ями и его собственной любовью къ Кампаспѣ? А между тѣмъ эта богатая драматическая коллиз³я оставлена авторомъ почти безъ вниман³я. Гораздо счастливѣе былъ Лилли по отношен³ю къ обрисовкѣ характеровъ. Къ числу лицъ, которыя очерчены у него наиболѣе рельефно, принадлежитъ типическая фигура Д³огена. Видно, что авторъ работалъ надъ этимъ характеромъ съ особенной любовью. На первый взглядъ можетъ показаться, что все значен³е Д³огена исчерпывается, добровольно имъ на себя принятой ролью шута, потому что въ продолжен³е всей пьесы онъ не перестаетъ забавлять публику своими замысловатыми отвѣтами, но если всмотрѣться глубже, окажется, что шутовство и цинизмъ Д³огена составляютъ одну изъ внѣшнихъ, и притомъ далеко не существенныхъ, сторонъ его нравственнаго характера. Подъ непривлекательной оболочкой цинизма Лилли съумѣлъ открыть горяч³й протестъ противъ современной безнравственности и противъ лживости всего общественнаго строя ¹⁷⁶) и рѣдкую силу характера, непреклонную энерг³ю воли, сближающую этого страннаго обитателя бочки съ повелителемъ м³ра - Александромъ. Недаромъ самъ Александръ, поговоривши нѣсколько минутъ съ Д³огеномъ, сказалъ Гефест³ону, что, не будь онъ Александромъ, то хотѣлъ бы быть Д³огеномъ. Разсматриваемая съ этой точки зрѣн³я, встрѣча Александра съ Д³огеномъ перестанетъ казаться случайной сценой, вставленной авторомъ единственно для потѣхи зрителей, но получитъ глубок³й смыслъ. И искушенный жизнью старикъ и полный надеждъ юноша, философъ и завоеватель, пришли различными путями къ разрѣшен³ю задачи жизни, къ необходимости полной власти надъ собой и подчинен³я своихъ аффектовъ суровымъ требован³ямъ нравственнаго долга. Передъ этимъ подвигомъ, который, по мысли автора, представляется вѣнцомъ нравственнаго развит³я человѣка, кажутся ничтожными всѣ внѣшн³я преимущества, всѣ блестящ³е подвиги, совершенные изъ любви къ славѣ и завоеван³ямъ - и Александръ, повелитель м³ра, ставится на одну доску съ нищимъ Д³огеномъ.

   Постоянно стремясь къ сближен³ю съ жизнью, англ³йская комед³я встрѣчала сильное противодѣйств³е къ достижен³ю своей цѣли въ стихотворной формѣ рѣчи, которую обычай сдѣлалъ обязательной не только для трагед³и, но и для комед³и. Трагед³я первая сдѣлала попытку замѣнять риѳмованный стихъ пятистопнымъ нерифмованнымъ ямбомъ (blank verse), ближе подходившимъ къ прозаической дикц³и. Что же касается до комед³и, то хотя еще въ 1556 г. Гасконь перевелъ прозой комед³ю Ар³оста Suppositi, но примѣръ его остался безъ послѣдств³й. Въ этомъ отношен³и Лилли оказалъ англ³йской комед³и большую услугу введен³емъ въ свои произведен³я прозаической дикц³и, а литературный авторитетъ автора Эвфуэса много способствовалъ тому, что реформа, имъ предпринятая, удалась и въ скоромъ времени принесла добрые плоды. Комическ³е д³алоги въ пьесахъ Лилли своимъ остроум³емъ и постоянной игрой словъ, сильно напоминаютъ тотъ модный и утонченный складъ рѣчи, который онъ обезсмертилъ въ своемъ Эвфуэсѣ. Дамы и кавалеры, пастухи и пастушки, слуги и служанки, встрѣтясь между собой, не могутъ разойтись безъ того, чтобы не устроить словеснаго турнира, въ которомъ эпиграмма, игра словъ, антитеза замѣняютъ мечи, копья и шлемы. "Нашъ вѣкъ, говоритъ Гамлетъ, такъ утонченъ, что крестьянинъ ни въ чемъ не уступитъ придворному" (Act. V, Sc. I). Чтобы дать читателямъ понят³е объ этихъ состязан³яхъ, наполняющихъ собой пьесы Лилли, приведемъ для образчика одну сцену изъ разбираемой нами комед³и, въ которой слуги Апеллеса и Платона, пародируя салонные разговоры, изощряютъ свое остроум³е надъ голодающимъ слугой Д³огена, Манесомъ.

   Манесъ. Я служу не господину, а мыши, которая живетъ въ бочкѣ, обѣдаетъ коркой хлѣба и спитъ на голой доскѣ.

   Псиллъ. Ты ведешь образъ жизни близк³й къ природѣ и особенно рекомендуемый философами.- Вмѣсто ужина у тебя кусокъ хлѣба, вмѣсто стакана - пригоршня, вмѣсто простыни - твоя собственная одежда, потому что natura paucis contenta.

   Манесъ. Вы всѣ что-то веселы сегодня; значитъ, вамъ уже удалось исполнить то, что мнѣ не удается цѣлыхъ три дня

   Псиллъ. Что такое?

   Манесъ. Пообѣдать.

   Граникъ. Что-жъ, развѣ Д³огенъ держитъ только холодный столъ?

   Манесъ. Я былъ бы очень радъ, если бы такъ было, но дѣло въ томъ, что онъ не держитъ ни горячаго, ни холоднаго.

   Граникъ. Такъ, значитъ, тепленьк³й. Не потому ли Манесъ снова убѣжалъ отъ своего господина?

   Псиллъ. Манесъ былъ въ совершенномъ правѣ поступить такимъ образомъ; въ самомъ его имени есть уже намекъ на бѣгство.

   Манесъ. Какъ такъ? въ моемъ имени?

   Псиллъ. Развѣ ты не знаешь, что Mons происходитъ отъ movendo, потому что она не двигается.

   Манесъ. Такъ.

   Псилль. А ты называешься Manes отъ manendo, потому что ты бѣжишь.

   Манесъ. Дѣльно замѣчено. Впрочемъ, я не убѣгаю, а только удаляюсь...

   Псиллъ. Въ тюрьму, гдѣ ты можешь на досугѣ предаваться философскимъ размышлен³ямъ.

   Манесъ, А. знаешь что: если я попаду въ тюрьму, то тѣло мое будетъ также безсмертно, какъ и душа.

   Граникь. Какимъ образомъ?

   Манесъ. Развѣ ваши учители никогда не говорили вамъ о томъ, что душа безсмертна?

   Граникъ. Говорили.

   Манесъ. И что тѣло есть темница души.

   Граникъ. Вѣрно.

   Манесъ. Значитъ, чтобъ сдѣлать тѣло безсмертнымъ, нужно посадить его въ темницу.

   Граникъ. Вотъ вздоръ.

   Псиллъ. Ужь это слишкомъ глупо.

   Манесъ. Изъ этого обращика вы можете видѣть, какъ тяжело голодающее остроум³е. Вслѣдств³е этого я предлагаю идти ужинать къ Гранику. Платонъ безспорно лучш³й изъ философовъ; утромъ онъ въ школѣ, за то въ обѣденное время всегда въ кухнѣ.

   Остроумные д³алоги Лилли имѣли большое вл³ян³е на всю послѣдующую англ³йскую комед³ю. Стоитъ сравнить приведенную нами сцену со множествомъ подобныхъ сценъ въ раннихъ произведен³яхъ Шекспира или хоть съ разговоромъ могильщиковъ въ Гамлетѣ, чтобы убѣдиться въ томъ, сколько ген³альный драматургъ былъ обязанъ своему забытому предшественнику.

   Мы позволимъ себѣ заключить наши, и безъ того слишкомъ многочисленныя, выписки изъ произведен³й Лилли еще одной прекрасно веденной сценой, въ которой авторъ ловко воспользовался разговоромъ шутовъ, чтобы посмѣяться надъ остатками средневѣковыхъ воззрѣн³й въ современной жизни и наукѣ. Мимоходомъ замѣтимъ, что эти комическ³е эпизоды въ пастораляхъ Лилли имѣютъ большое значен³е для исторической критики, ибо только въ нихъ можно подсмотрѣть отношен³е автора къ движен³ю современной общественной мысли. Прилагаемую сцену мы заимствуемъ изъ комед³и Лилли Сафо и Фаонъ. Разговоръ происходитъ между слугой Панд³она, Молюсомъ и пажемъ придворнаго кавалера, Критикусомъ.

   Молюсъ. Ты приходишь во время, Критикусъ; по-крайней-мѣрѣ я не буду одинъ. Ну скажи, что новаго?

   Критикусъ. Да новаго то, что завтра у насъ будетъ отчаянный бой между двумя людьми, на всѣхъ родахъ оруж³я, отъ алебарды до шпильки - включительно.

   Молюсъ. А ты все говоришь объ этихъ турнирахъ. Скажи мнѣ на милость, отчего это при дворѣ постоянно говорятъ о ранахъ, копьяхъ, храбрости и т. д. Развѣ человѣка слѣдуетъ уважать за то, что онъ ищетъ опасностей?

   Критикусъ. О не говори такъ, Молюсъ, и берегись храбрецовъ! Человѣкъ, который смотритъ надменно и носитъ рукоять кинжала ниже своего пояса, всегда увѣренъ въ себѣ и всегда можетъ встрѣтиться въ чистомъ полѣ одинъ на одинъ съ кѣмъ угодно.

   Молюсъ. Что же можетъ выйти изъ этой встрѣчи.

   Критикусъ. Опасность и смерть.

   Молюсъ. Если смерть такъ похвальна, то по моему, тотъ кто умираетъ отъ обжорства столько же заслуживаетъ назван³я храбреца, какъ и тотъ, кто умираетъ отъ меча.

   Критикусъ. Какъ такъ?

   Молюсъ. Если я на полный желудокъ съѣмъ изрядный кусокъ сала, да закушу жареной говядиной, да запью все это соотвѣтственной пропорц³ей пива, ну словомъ, съѣмъ все, отъ чего только можно умереть, то развѣ я не также храбръ, рискуя умереть дома, какъ другой, рискуя умереть на полѣ битвы?

   Критикусь. Нечего сказать - храбрый рыцарь!

   Молюсъ. Какъ хочешь, а я буду стоять на своемъ; если храбростью называется искан³е смерти, то гдѣ бы ни умеръ человѣкъ, онъ во всякомъ случаѣ храбръ.

   Къ разговаривающимъ подходитъ циклопъ Калифо, прислужникъ Вулкана, весь выпачканный сажей. Одинъ видъ его неуклюжей и глупой фигуры возбуждаетъ смѣхъ въ собесѣдникахъ и одному изъ нихъ, именно Молюсу, приходитъ на мысль посмѣяться надъ простакомъ и съ помощью силлогизма доказать ему, что онъ чертъ.

   Молюсъ. Калифо, хочешь я докажу тебѣ что ты чертъ.

   Калифо. Если докажешь, я поклянусь, что ты богъ.

   Молюсъ. Чертъ, вѣдь, черенъ.

   Калифо. Да. Ну что мнѣ до этого за дѣло?

   Молюсъ. Ты тоже черенъ.

   Калифо. Положимъ, такъ. Да тебѣ то что изъ этого за польза?

   Молюсъ. Слѣдовательно, ты чертъ.

   Калифо. Я отвергаю это.

   Молюсъ. Не имѣешь права, потому что это заключен³е, вытекающее изъ двухъ предыдущихъ посылокъ.

   Калифо. На зло всѣмъ заключен³ямъ, я это отвергаю. Я отвергаю все то, въ силу чего ты меня сдѣлалъ чертомъ. Но слушай: ты ученый, а я простой человѣкъ и умѣю дѣйствовать только молотомъ. Что ты скажешь, если я докажу тебѣ, что ты кузнецъ.

   Моаюсъ. Скажу, что ты также ученъ какъ я.

   Калифо. Я докажу это, непремѣнно докажу, или....

   Критикусъ. Или что?

   Калифо. Или совершенно не докажу. Ну слушай же! Ты кузнецъ, ты кузнецъ, повторяю, слѣдовательно ты кузнецъ. Заключен³е, ты говоришь, нельзя отвергать, стало быть справедливо, что ты кузнецъ.

   Молюсъ. Но я отрицаю твою первую посылку.

   Калифо. Не имѣешь права. Ну что, Критикусъ, каково я его отдѣлалъ?

   Критикусъ. Вы оба дѣйствовали какъ подобаетъ истиннымъ ученымъ, и оба одинаково правы, ибо также справедливо, что онъ кузнецъ, какъ и ты - дьяволъ ¹⁷⁷).

   Въ приведенныхъ нами отрывкахъ, Лилли является сатирикомъ, направляющимъ стрѣлы своей насмѣшки на больныя мѣста современной ему дѣйствительности. Продолжая въ этомъ направлен³и нашъ анализъ, попробуемъ теперь, на основан³и скудныхъ данныхъ, представляемыхъ какъ драматическими произведен³ями Лилли, такъ и его романомъ, возсоздать авторскую личность Лилли, опредѣлить основныя черты его м³росозерцан³я и показать связь, соединяющую его произведен³я съ движен³емъ общественной мысли.

   Въ эпохи самыхъ рѣшительныхъ общественныхъ переломовъ всегда бываютъ минуты остановки и раздумья, когда общественная мысль, уставъ отъ постоянной погони за новизной, чувствуетъ потребность отдохнуть и, такъ сказать, подвести итогъ своимъ пр³обрѣтен³ямъ. Такое состоян³е общественнаго сознан³я порождаетъ особый типъ людей, которые, повидимому соглашаясь съ основными посылками прогрессивной мысли, съ какимъ то суевѣрнымъ страхомъ отступаютъ назадъ, когда имъ приходится встрѣчаться съ явлен³ями, не представляющими собою ничего больше, какъ только неизбѣжные результаты этихъ посылокъ. Въ характерѣ и дѣятельности такого рода людей, встрѣчается столько непримиримыхъ противорѣч³й, что всѣ усил³я стянуть эти противорѣч³я къ одному центру, къ одному высшему обобщающему началу, остаются безплодными. Къ числу такихъ личностей, отражающихъ въ своей дѣятельности неустойчивость общественной мысли, мы должны отнести и Джона Лилли. Безспорно, что во многихъ отношен³яхъ Лилли можетъ быть названъ передовымъ человѣкомъ своего времени, а между тѣмъ онъ иногда высказывалъ так³я вещи, которыя были едва-едва въ пору самымъ фанатическимъ приверженцамъ старины. Какъ драматургъ, онъ является послушнымъ ученикомъ итальянскихъ мастеровъ, у которыхъ онъ заимствуетъ не только внѣшнюю форму своихъ комед³й, но даже цѣлыя фразы и картины ¹⁷⁸); какъ гражданинъ, онъ въ своемъ романѣ гремитъ противъ итальянской культуры и ея пагубнаго вл³ян³я на англ³йскую жизнь ¹⁷⁹). Въ одной главѣ своего Эвфуэса онъ терпѣливо и гуманно споритъ съ атеистомъ о быт³и бож³емъ (Euphues and Atheos) и рядомъ разумныхъ доказательствъ заставляетъ послѣдняго сознаться въ своемъ заблужден³и, а нѣсколько лѣтъ спустя тотъ же Лилли съ ярост³ю инквизитора набрасывается на пуританскаго памфлетиста, осмѣлившагося непочтительно отозваться объ англиканской церкви и ея епископахъ ¹⁸⁰). Теор³я воспитан³я юношества, изложенная Лилли въ видѣ письма Эвфуэса къ Эфебу (Euphues and his Ephoebus) полна справедливыхъ и гуманныхъ идей и во многихъ отношен³яхъ напоминаетъ поучительный разсказъ Рабле о воспитан³и Гаргантюа. Здѣсь Лилли горячо возстаетъ противъ системы застращиванья, господствовавшей въ тогдашнихъ школахъ и требуетъ мягкаго и гуманнаго обращен³я съ дѣтьми. "Я желалъ бы, говоритъ онъ, чтобъ школьниковъ не сѣкли розгами, но чтобъ ихъ корили словами, чтобъ ихъ не оглушали ударами, но направляли на путь истинный рѣзкимъ порицан³емъ ихъ поведен³я". Подобно, Рабле, Лилли думалъ, что лучшее средство заставить мальчика исправиться - это представить ему живой примѣръ нравственнаго благородства въ лицѣ наставника. Равнымъ образомъ нашъ авторъ сходится съ великимъ французскимъ сатирикомъ въ требован³и гармоническаго воспитан³я, состоящаго въ равномѣрномъ развит³и физическихъ и духовныхъ способностей человѣка. Выше мы видѣли, съ какимъ презрѣн³емъ относился Лилли въ формальной схоластической логикѣ. Соотвѣтственно этому, онъ даетъ ей самое скромное мѣсто среди другихъ предметовъ обучен³я. За то онъ совѣтуетъ учителю раскрыть своимъ ученикамъ весь м³ръ современнаго знан³я, поставивъ во главѣ всего преподаван³е философ³и, какъ науки, наиболѣе способной образовать нравственный характеръ человѣка. Онъ совѣтуетъ изучать не только древнихъ поэтовъ и философовъ, но также музыку, математику и даже медицину. Но потомъ, какъ-бы испугавшись своей собственной смѣлости, онъ съ ужасомъ восклицаетъ: "Ахъ, Эвфуэсъ, неужели ты до того предался изучен³ю языческой мудрости, что забылъ Бога на небесахъ? Неужели ты обречешь свой умъ на пр³обрѣтен³е человѣческихъ знан³й и оставишь въ сторонѣ знан³я божественныя? Неужели книги Аристотеля тебѣ дороже, чѣмъ кровь I. Христа?" и т. д. Подъ вл³ян³емъ такихъ благочестивыхъ размышлен³й, Лилли кончаетъ тѣмъ, что подчиняетъ всѣ науки теолог³и и заставляетъ своего героя, отложивъ въ сторону дальнѣйш³я старан³я объ усовершенствован³и себя въ философ³и, предаться изучен³ю богослов³я "считая всѣ друг³я вещи ничтожными и презрѣнными".

   Впрочемъ, несмотря на всѣ эти колебан³я и сдѣлки съ прошедшимъ, весьма естественныя и даже неизбѣжныя въ человѣкѣ, жившемъ въ эпоху переходную, когда рац³ональныя воззрѣн³я только что еще начинали прорѣзывать своими лучами туманъ средневѣковаго мистицизма, Лилли все таки честно послужилъ дѣлу освобожден³я человѣческой мысли, осмѣивая въ своихъ комед³яхъ общественные предразсудки и суевѣр³я, имѣвш³е въ то время ревностныхъ защитниковъ во всѣхъ классахъ общества. Въ XVI в., такъ-называемыя, тайныя науки, т. е. астролог³я, маг³я и алхим³я, считали въ числѣ своихъ адептовъ многихъ передовыхъ людей не только въ Англ³и, но и въ остальной Европѣ. Кампанелла думалъ, что астролог³я имѣетъ нѣкоторыя научныя основан³я, которыя нужно сохранить, отбросивъ всѣ позднѣйш³я мистическ³я толкован³я и съ этой цѣлью самъ написалъ "Астролог³ю, очищенную отъ арабскихъ и еврейскихъ суевѣр³й и изложенную физ³ологически" ¹⁸¹). Жанъ Боденъ, величайш³й политическ³й философъ XVI в.. серьезно утверждалъ, что законы, управляющ³е развит³емъ обществъ, могутъ быть открыты только астролог³ей; онъ же приписывалъ атмосферическ³я перемѣны вл³ян³ю духовъ ¹⁸²). Такихъ примѣровъ мы могли бы привести множество, но и приведенныхъ, думаемъ, достаточно для доказательства того, что значительная доза мистицизма и суевѣр³я примѣшивалась тогда въ самымъ, повидимому, трезыимъ научнымъ построен³ямъ. Что до Англ³и, то въ ней суевѣр³е было распространено можетъ быть больше, нежели въ другихъ странахъ Европы. Большая часть современниковъ Лилли - и между ними много людей образованныхъ - были глубоко убѣждены въ томъ, что судьбу человѣка можно опредѣлить по звѣздамъ, что алхимикъ можетъ превратить менѣе благородный металлъ въ болѣе благородный и т. д., и вслѣдств³е этого люди, посвятивш³е себя изучен³ю тайныхъ наукъ, пользовались всеобщимъ уважен³емъ. Одинъ алхимикъ, по имени Медлей, составилъ компан³ю для превращен³я желѣза въ мѣдь; предпр³ят³е это казалось настолько солиднымъ, что въ немъ приняли участ³е своими капиталами министры Елисаветы - Лейстеръ и Борлей ¹⁸³). Елисавета была суевѣрна не менѣе своихъ подданныхъ. Извѣстно, что она часто прибѣгала въ совѣтамъ знаменитаго астролога, алхимика и виз³онера, доктора Ди (Dee), осмѣяннаго Бенъ-Джонсономъ въ его комед³и The Alchemist. Онъ между прочимъ предсказалъ Елисаветѣ, что она умретъ въ Уатголлѣ; вслѣдств³е чего она, почувствовавъ первые припадки болѣзни, поспѣшила оставить Уатголлъ и переѣхала въ Ричмондъ, гдѣ и умерла въ 1603 ¹⁸⁴). Лилли относился крайне скептически къ тайнымъ наукамъ и считалъ астрологовъ, алхимиковъ и т. п. людей самыми наглыми шарлатанами. Изъ одного мѣста Эвфуэса можно заключить, что этотъ скептицизмъ имѣлъ свой источникъ въ глубокомъ религ³озномъ чувствѣ Лилли. Во второй части Эвфуэса разсказывается, какъ, влюбленный въ Камиллу, Филавтъ, отчаявшись когда нибудь добиться съ ея стороны взаимности, рѣшился обратиться къ знаменитому въ то время въ Лондонѣ алхимику и магику, по имени Псиллу, съ цѣлью испросить у него волшебный напитокъ, могущ³й склонить къ нему сердце любимой женщины. Выслушавъ просьбу Филавта, честный алхимикъ въ отвѣтѣ своемъ разоблачаетъ шарлатанство своихъ собрат³й и даетъ понять, что вся сила алхим³и основывается на суевѣр³и и глупости людей. "Неужели, сказалъ онъ Филавту, ты думаешь, что душа, созданная Богомъ, можетъ быть управляема человѣкомъ и что кто нибудь можетъ подвинуть сердце на любовь кромѣ того, кто его создалъ. Но видно таково ужь суевѣр³е старыхъ бабъ и легкомысл³е молодыхъ людей, что какую бы нелѣпость ни придумали первыя - ей тотчасъ повѣрятъ послѣдн³е. Я самъ знаю силу любви и ея послѣдств³я, но никогда еще не слыхалъ, чтобъ это чувство могло быть на самомъ дѣлѣ возбуждено свойствами какой нибудь травы, камня или силой чарующаго слова". Въ заключен³е Псиллъ сказалъ смущенному Филавту, что и у него есть средства, которыя обыкновенно употребляются въ этомъ случаѣ алхимиками и притомъ средства не очень дорог³я, какъ-то: легк³я коршуна, кошач³й мозгъ, послѣдн³й волосокъ изъ волчьяго хвоста и т. п., но что онъ считаетъ подобныя вещи обманомъ, недостойнымъ истиннаго ученаго ¹⁸⁵).

   Другой типъ алхимика выведенъ въ Галатеѣ. (Act. II. sc. III). Это жалк³й полупомѣшанный энтуз³астъ, искренно вѣрующ³й въ свою науку; ему кажется, что не сегодня-завтра онъ достигнетъ своей завѣтной цѣли - дѣлать золото изъ другихъ металловъ. Ученикъ его Петръ, живо смекнувш³й, что изъ всего этого толчен³я, кипячен³я и плавлен³я, ровно ничего не выйдетъ, оставляетъ своего учителя. Едва Петръ вышелъ изъ дому, какъ ему повстрѣчался на дорогѣ его землякъ, деревенск³й парень веселаго нрава, который весьма не прочь обогатиться безъ труда. Петру приходитъ въ голову убѣдить его поступить къ алхимику въ ученики. "Увѣряю тебя, что мой хозяинъ изъ твоей шапки можетъ выплавить кусокъ золота, а посредствомъ мултипликац³и изъ одного мѣднаго гроша можетъ добыть три золотыхъ монеты; если же ты ему дашь кусокъ настоящаго золота, то изъ одного фунта онъ сдѣлаетъ столько золота, что имъ можно будетъ вымостить десять акровъ земли". Раффъ охотно соглашается идти въ ученики къ такому необыкновенному человѣку, и Петръ заблаговременно начинаетъ его знакомить съ мудреной терминолог³ей алхим³и. Но въ это время къ разговаривающимъ подходитъ самъ алхимикъ и, не замѣчая ихъ, продолжаетъ разсуждать самъ съ собой.

   Алхимикъ. Унц³я окиси серебра, столько же простаго меркур³я... если смѣшать все это съ семью тѣлами посредствомъ десятикратной мултипликац³и, то эта смѣсь дастъ на одинъ фунтъ - восемь тысячъ фунтовъ. Для того чтобъ все это получить, мнѣ недостаетъ только немного буковыхъ угольевъ.

   Раффъ. Возможно-ли это?

   Петръ. Болѣе чѣмъ вѣрно.

   Раффъ. Я тебѣ скажу по секрету: я недавно укралъ серебряный наперстокъ. Какъ тебѣ кажется, можетъ-ли онъ сдѣлать изъ него серебряный кувшинъ?

   Петръ. Какое кувшинъ! Я думаю, цѣлый шкапъ серебряной посуды. Еще не такъ давно изъ квинтесенц³и свинцоваго ватерпаса онъ сдѣлалъ двадцать дюжинъ серебряныхъ ложекъ. Ты взгляни только на него. Я готовъ прозакладывать мою голову, что онъ теперь думаетъ о томъ, чтобъ превратить свое дыхан³е въ золото подобно тому, какъ онъ часто превращалъ дымъ въ капли серебрянаго дождя.

   Раффъ. Что я слышу?

   Алхимикъ. Петръ, что ты болтаешься, зная какъ дорога для насъ теперь каждая минута.

   Петръ. Я вышелъ на воздухъ, чтобъ немного освѣжиться; металлъ такъ быстро превращался въ серебро, что я боялся, чтобъ, чего добраго, мое лицо не сдѣлалось серебрянымъ.

   Алхимикъ. А это что за юноша?

   Петръ. Это одинъ изъ тѣхъ, которые желаютъ учиться нашему искусству.

   Алхимикъ. Петръ, не говори искусству; скорѣе можешь сказать - тайнѣ. (Обращаясь къ Раффу). Ты можешь переносить лишен³я?

   Раффъ. Безъ конца.

   Алхимикъ. Прежде всего ты долженъ поклясться въ томъ, что будешь все держать въ глубочайшей тайнѣ, ибо только въ такомъ случаѣ я могу принять тебя къ себѣ.

   Раффъ. Я готовъ дать клятву; только одна вещь наводитъ на меня сомнѣн³е - это то, что вы, господинъ алхимикъ, будучи столь искусны, ходите такимъ оборванцемъ.

   Алхимикъ. Знай, мое дитя, что грифъ вьетъ свое гнѣздо изъ чистаго золота, хотя его бока покрыты простыми перьями. Когда ты узнаешь тайны нашей науки, то это знан³е придастъ тебѣ столько внутренней гордости, что ты будешь презирать всякую внѣшнюю пышность.

   Раффъ. Я благословляю свою судьбу и удивляюсь вамъ.

   Алхимикъ. Пойдемъ же со мной и ты увидишь все своими глазами. (Уходятъ).

   Петръ. Я очень радъ такому обороту дѣла. Теперь я могу съ спокойной совѣстью уйти отсюда. По истинѣ - это худшая изъ всѣхъ наукъ. Отъ души желаю, чтобъ новый ученикъ, ужился у него, такъ какъ стараго ему не видать, какъ собственныхъ ушей.

   Слѣдующая сцена переноситъ насъ въ лаборатор³ю алхимика. Раффъ работаетъ, какъ волъ - толчетъ, просѣваетъ, расплавляетъ, но кромѣ утомлен³я не видитъ никакихъ другихъ результатовъ своихъ трудовъ. Имъ овладѣваетъ даже отчаян³е, особенно съ той минуты, какъ алхимикъ выманилъ у него серебряный наперстокъ и бросилъ его въ тигель. Замѣтивъ, что ученикъ начинаетъ сомнѣваться и роптать, алхимикъ спѣшитъ ободрить его, посвятивъ его въ тайны своей науки. "Вотъ видишь-ли, Раффъ, говоритъ онъ, весь секретъ нашей науки состоитъ въ должной пропорц³и жару; однимъ уголькомъ больше, одной искрой меньше - и все пропало. Кромѣ того необходимо, чтобъ люди, раздувающ³е мѣхи, дули въ тактъ, какъ музыканты; словомъ, металлъ, огонь и работникъ должны составлять одно гармоническое цѣлое". Но на этотъ разъ никак³я убѣжден³я не дѣйствуютъ на Раффа, и онъ съ бранью покидаетъ своего учителя.

   Отъ алхимика Раффъ попадаетъ въ астрологу. Передъ нимъ стоитъ человѣкъ съ растеряннымъ взглядомъ, весь погруженный въ как³я-то вычислен³я. "Сэръ, говоритъ ему Раффъ, возлѣ васъ лежитъ кошелекъ, и если бъ я не былъ увѣренъ, что онъ вашъ, я давно стянулъ бы его.

   Астрологъ. Не мѣшай мнѣ. Я вычисляю годъ рожден³я лошади Александра Македонскаго.

   Раффъ. Въ такомъ случаѣ, что же вы за человѣкъ?

   Астрологъ. Я астрологъ.

   Раффъ. Значитъ вы одинъ изъ тѣхъ, которые составляютъ альманахи?

   Астрологъ. Ipsissimus. Я могу тебѣ сказать минуту твоего рожден³я, минуту твоей смерти и т. д. Я могу тебѣ сказать прошедшее и будущее; ничего не можетъ случиться безъ того, чтобъ я не зналъ этого прежде.

   Раффъ. Я надѣюсь, сэръ, что въ такомъ случаѣ вы ни больше, ни меньше, какъ богъ.

   Не трудно догадаться, что, поживши нѣсколько времени у астролога и увидѣвши всю безплодность его науки, Раффъ также точно бѣжитъ отъ него, какъ прежде бѣжалъ отъ алхимика. Но его мнѣн³ю, астролог³я еще хуже алхим³и. "Тамъ - говоритъ онъ - по крайней мѣрѣ можно погрѣться, стоя у горна, а здѣсь стой всю ночь на холодѣ и наблюдай за звѣздами. Однажды мой астрологъ до того затолковался о благопр³ятномъ расположен³и свѣтилъ для 1588 г., что, идя задомъ и тараща глаза на небо, самъ упалъ въ прудъ. Я спросилъ его, какъ же онъ не предусмотрѣлъ этого случая по звѣздамъ. Онъ отвѣчалъ, что это обстоятельство было ему извѣстно, но что онъ не хотѣлъ обратить на него никакого вниман³я." Въ этомъ протестѣ здраваго смысла, олицетвореннаго въ образѣ шута, противъ застарѣлыхъ язвъ народнаго суевѣр³я и состоитъ культурное значен³е произведен³й Лилли. Подъ покровомъ драматической формы онъ проводилъ тѣ же рац³оналистическ³я воззрѣн³я на колдовство и алхим³ю, которыя его современникъ Реджинальдъ Скоттъ изложилъ ученымъ образомъ въ своемъ знаменитомъ Разоблачен³и Колдовства. (Discovery of Witchcraft, L. 1584). Мы впрочемъ стоимъ за то, что выставлен³е астрологовъ и алхимиковъ на всеобщ³й позоръ, нанесло болѣе сильный ударъ суевѣр³ю, было болѣе дѣйствительнымъ средствомъ противъ этого зла, чѣмъ всевозможные ученые трактаты противъ алхим³и и астролог³и.

   Лилли открываетъ собой рядъ непосредственныхъ предшественниковъ Шекспира. Цвѣтущая пора его дѣятельности при дворѣ совпадаетъ съ появлен³емъ на народной сценѣ произведен³й Марло и Грина. Но прежде чѣмъ перейти къ обозрѣн³ю этого заключительнаго и наиболѣе интереснаго пер³ода дошекспировской драмы, мы должны бросить взглядъ на значен³е театра въ ряду другихъ явлен³й общественной жизни и на отношен³е къ нему современнаго общества.

  

  

   Въ концѣ ноября 1558 г., когда извѣст³е о смерти королевы Мар³и успѣло облетѣть вс