Шекспир Вильям - Гамлет, принц датский, Страница 8 - Книги

gn="justify"> Король

Нельзя ли чем-нибудь подостоверней

Нам убедиться в этом?

Полоний

Вам известно,

Что иногда часа он по три ходит

По этой галерее?

Королева

Точно так.

Я знаю это.

Полоний

В это время дочь

К нему я выпущу. Мы за ковер

Все трое спрячемся и станем встречу

Их наблюдать: и если только он

Ее не любит и не к ней любовь

Ввела в безумье, - удалите

Меня от дел правленья и сошлите

Смотреть за фермою, за конюхами!

Король

Так что ж? Попробуем!

(Входит Гамлет.)

Королева. Взгляните: он идет сюда и читает; и какой грустный!

Полоний. Уйдите же, прошу! Уйдите оба! Я приступлю к нему, прошу - дозвольте!

(Королева, король и свита уходят.) Что, как здоровье нашего любезнейшего принца Гамлета?

Гамлет. Слава Богу, недурно.

Полоний. Узнали ли вы меня, принц?

Гамлет. Как нельзя лучше; ты рыбой торгуешь?

Полоний. О, нет же, принц!

Гамлет. Ну так желаю тебе, чтобы ты был столько же честен, как тот.

Полоний. Честен, принц?

Гамлет. Именно так: потому что быть в наше время честным - это быть только одному из десяти тысяч.

Полоний. Да, это правда, принц.

Гамлет (читает). "Если и солнце зарождает червей в дохлой собаке и, будучи божеством, с лобзанием прикасается к мертвечине..." (К Полонию.) Есть у тебя дочь?

Полоний. Есть, принц.

Гамлет. Ну так не позволяй ей ходить по солнцу: зачатие хоть и благодать, однако ж если оно коснется твоей дочки... Смотри, не прозевай, приятель!

Полоний (в сторону). Каков? А все о моей дочери! Сначала не узнал меня; говорит - ты рыбник. Спятил с ума, совсем спятил. А впрочем, от любви и я в молодости делал-таки довольно дурачеств; был близок к тому же. Заговорю с ним опять. - Что вы это читаете, принц?

Гамлет. Слова, слова, слова.

Полоний. Да о чем же, собственно, тут говорится, принц?

Гамлет. С кем это?

Полоний. Я спрашиваю, принц, о содержании того, что вы читаете.

Гамлет. Злословие, государь мой, злословие. Какой-то бессовестный насмешник толкует, что у стариков бороды седые, лица - в морщинах, что глаза у них источают подобие аравийской камеди и густой амбры и что они, при чрезвычайной слабости в поджилках, в то же время отличаются полнейшим отсутствием сообразительности. Одним словом, все такие вещи, которым я положительно должен верить, вполне верить; но о которых писать, по моему мнению, все-таки не следует: потому что и вы, государь мой, могли бы ведь сами дожить до моего возраста, если бы, по рачьему манеру, стали пятиться назад.

Полоний (в сторону). Хоть и сумасшествие, но в нем есть последовательность. (К принцу.) Вы бы сошли, принц, с открытого воздуха.

Гамлет. Куда же? В могилу?

Полоний. Ну, уж это значило бы тогда, принц, совсем лишать себя воздуха. (В сторону.) Как осмысленны иногда бывают его ответы! Право, иные сумасшедшие находчивее здоровых. Пойду, постараюсь устроить поскорей свидание между ним и моею дочерью. (Громко.) Высокоуважаемый принц! Беру смелость взять у вашего высочества позволение удалиться.

Гамлет. Изо всего, что вы можете взять у меня, ни с чем не расстался бы я так охотно, как с жизнью моею, жизнью, жизнью!

Полоний. Желаю вам доброго здоровья, принц. (Идет к дверям.)

Гамлет. Как, однако, надоедают эти старые болваны!

(Входят Розенкранц и Гильденстерн.)

Полоний. Вы, верно, отыскиваете принца Гамлета? Вот он!

Розенкранц (Полонию). Благодарим вас.

(Полоний уходит.)

Гильденстерн. Мой уважаемый принц!

Розенкранц. Наш бесценный принц!

Гамлет. О мои дорогие, добрые друзья! Как ты поживаешь, Гильденстерн? И ты с ним здесь, Розенкранц? Ну, как же вы, ребятушки, оба поживаете?

Розенкранц. Да как самые обыкновенные из детей матери-земли.

Гильденстерн. Мы счастливы уже и тем, что не через край счастливы. Коли пригля деться хорошенько к шапке Фортуны, то окажется, что оба мы не годились бы ей на кокарду.

Гамлет. Не подошвы же вы, однако, башмаков ее!

Розенкранц. Да ни то ни другое, принц.

Гамлет. Стало быть, пробавляетесь где-нибудь поближе к поясу? Или, может быть, и в самом средоточии ее благосклонностей?

Гильденстерн. Пожалуй, что так! Мы пользуемся по этой части очень сильным кредитом.

Гамлет. Это по части тайных прелестей Фортуны-то? Да уж это непременно так: ведь она - блудница! А что нового?

Розенкранц. Да ничего, принц, кроме того разве, что на свете больше стало честных людей.

Гамлет. Это значит, что день Суда близок. Только ваша новость - фальшива. Позвольте же мне теперь коснуться более частных вопросов. В чем провинились вы, добрые мои друзья, перед Фортуною, что она послала вас в тюрьму?

Гильденстерн. В тюрьму, принц?

Гамлет. Да ведь Дания - тюрьма!

Розенкранц. В таком случае, и весь свет - тюрьма.

Гамлет. Да, тюрьма, и презамечательная: с разными отделениями, перегородками и тайниками. Дания - одна из сквернейших.

Розенкранц. Ну, этого-то, принц, мы не думаем.

Гамлет. В таком случае она и не тюрьма для вас; ведь и хорошее и худое бывает таким только смотря по тому, как мы о нем думаем. Для меня, собственно, Дания - тюрьма.

Розенкранц. Так это, может быть, ваше честолюбие представляет ее вам такою: она слишком тесна для ваших желаний.

Гамлет. О Бог мой! Да если бы не мои зловещие сны, так я и в ореховой скорлупке почитал бы себя обладателем беспредельного пространства!

Гильденстерн. Так ведь и самые эти сны-то ваши - от честолюбия: тип настоящего честолюбца складывается непременно из отражения его снов.

Гамлет. Однако и сны - также отражение.

Розенкранц. Да, это так; но по мне, честолюбие-то, само по себе, до того бессодержательно и ничтожно, что его иначе и называть не стоит, как разве только "тенью отражения".

Гамлет. В таком случае нищие у нас будут действительностью, а монархи и великие люди - их тенью. Не обратиться ли нам лучше к королю? Я, право, что-то глуп сегодня.

Розенкранц и Гильденстерн. Мы к вашим услугам, принц.

Гамлет. Не в том дело. Не хочу же я, в самом деле, смешивать вас с толпою моих прислужников, которые, скажу вам как честный человек, прислуживают мне ужасно. Я только продолжаю стоять на торной тропинке связывавшей нас дружбы, а потому и спрашиваю вас: зачем вы здесь, в Эльсиноре?

Розенкранц. Мы приехали с вами повидаться, принц, больше ни за чем.

Гамлет. Такой бедняк, как я, не богат и благодарностью; а все-таки я благодарю вас, хотя моя благодарность, дорогие мои друзья, не стоит и полукопейки. Не послал ли вас кто сюда? Было ли это собственное ваше побуждение? По своей ли доброй воле вы сюда приехали? Ну-тка, ну-тка, отвечайте-ка мне по совести! Да ну же, ну, нечего тут думать: сказывайте!

Гильденстерн. Да что же мы должны сказать вам, принц?

Гамлет. О Боже мой! Что хотите, только бы шло к делу. Ведь за вами посылали. Смотрите-ка, и в глазах-то у вас играет в некотором роде признание, которого не смогла замаскировать ваша сдержанность. Я ведь знаю - добрейший король и королева посылали за вами.

Розенкранц. С какою же целью, принц?

Гамлет. Вот об этом-то я прошу вас сказать мне. Но только заклинаю вас правами нашего товарищества, созвучиями нашей молодости, обязанностями, налагаемыми на вас никогда не изменявшеюся между нас дружбою и всем дорогим, что только в состоянии придумать человек, более меня находчивый: будьте искренны и прямодушны со мною! Посылали за вами или нет?

Розенкранц (Гильденстерну). Что ты скажешь?

Гамлет (в сторону). О, да я насквозь вас вижу! (К ним.) Если только вы меня любите - не покривите передо мною!

Гильденстерн. За нами посылали, принц.

Гамлет. Теперь я и сам скажу вам, зачем; и этим я делаю ваше дальнейшее признание ненужным; стало быть, и тайна, которою в этом случае вы обязались перед королем и королевою, не выдает себя передо мной ни одним перышком. С недавнего времени (а отчего - сам не понимаю) я потерял всю свою веселость, отвык от своих обыкновенных занятий; и, в самом деле, на душе у меня до того стало скверно, что, например, земля, этот так чудно устроенный механизм, кажется моим глазам только бесплодною скалою; что этот удивительный воздушный шатер, это - вообразите же себе - так смело повешенное у нас над головами небо, чудный этот, величественный свод, насквозь горящий золотистым пламенем, представляется мне теперь не более как соединением гнилых и заразительных испарений. Какое образцовое создание - человек! Как возвышен у него ум! Как неизмеримы его способности! Как выразительны и прекрасны его формы и движения! По своим действиям - он уподобляется ангелу, по своему разуму - Богу! Он - украшение вселенной, венец надо всею одушевленною природою. И при всем этом - что мне, скажите, в этой квинтэссенции праха? Нет, не нравится мне человек, ни даже - женщина. Хотя, судя по твоей улыбке, тебе и хочется сболтнуть, что женщина мне нравится.

Розенкранц. У меня этого, принц, не было и в помышлении.

Гамлет. Так чему же ты улыбнулся, когда я сказал, что человек мне не нравится?

Розенкранц. Я подумал, принц, о тощем приеме, который может встретить от вас, при вашей нелюбви к человеку, труппа комедиантов, попавшихся нам на дороге: они шли сюда именно затем, чтобы предложить вам свои услуги.

Гамлет. Да нет же! Разыгрывающего королей - покорно просим к нам пожаловать. Его величество получит от нас подобающую ему дань; храбрый рыцарь пустит в дело свой щит и меч, любовник провздыхает недаром, забавный господин доиграет свою роль в мире, шут посмешит господ с щекотливыми легкими, а молодая красотка свободно выскажет, что у ней на сердце, хотя бы белому стиху и пришлось хромать от этого. Что это за комедианты?

Розенкранц. Те самые, которые когда-то вам нравились - городские трагики.

Гамлет. Так для чего ж они странствуют? Ради известности и заработка им было бы выгоднее оставаться на одном месте, чем быть то и дело в дороге.

Розенкранц. Я полагаю, что наши новые порядки показались для них стеснительными.

Гамлет. Пользуются ли они таким же уважением, как в то время, когда я был в городе? Так же ли они посещаются?

Розенкранц. О нет, далеко не так.

Гамлет. Отчего ж это? Заленились?

Розенкранц. Нет, они по-прежнему относятся серьезно к своему делу: но только там теперь появился выводок мальчишек, крошечных недоростков - и их непозволительной пискотне хлопают до изнеможения. Они-то теперь и в моде, и благодаря им высокопоставленные публицисты до того накричали против серьезных представлений, которые они выдумали называть "мещанскими", что даже наши мечами вооруженные марсы, испугавшись гусиных перьев, стали бояться посещать их.

Гамлет. Неужели же ты это говоришь о мальчишках королевской певческой капеллы? Кто же их содержит? Платят ли им сколько-нибудь? Не придется ли им с возмужанием голоса отказаться от теперешнего своего ремесла? И впоследствии, когда они уже придут в возраст обыкновенных актеров, какими они, по недостатку средств к жизни, вероятно, навсегда и останутся, не вправе ли они будут говорить, что теперешние их восхвалители сделали им величайшее зло, заставя их самих же швырять грязью в ремесло, к которому они рано или поздно должны будут обратиться сами?

Розенкранц. Сказать по правде, так тут у них с обеих сторон шла перепалка, и публика не почитала за грех натравливать их друг на друга. Некоторое время доходили до того, что пьеса не давала копейки сбора, если автор или актер, пользуясь положением спорящих, не доводили их до кулаков.

Гамлет. Возможно ли?

Розенкранц. О, да мало ли тут было поработано по части сокрушения местностей, ближайших к человеческому мозгу!

Гамлет. И мальчишки таки одолели?

Розенкранц. По крайней мере, они положительно одолели "Геркулеса", с придачею к нему покоившегося на его плечах земного шара, с которым он красовался на театральной вывеске у их соперников.

Гамлет. Тут нет ничего слишком необыкновенного. Вот ведь и мой дядя вдруг сделался королем Дании, и те самые, которые, бывало, при жизни отца корчат ему рожи, теперь дают двадцать, сорок, пятьдесят, сто червонцев за миниатюрный портрет его. И, клянусь Богом, есть во всем этом что-то роковое, до чего и философии не мешало бы попробовать допытаться.

(Игра на трубах за сценою.)

Гильденстерн. Ну, вот и актеры.

Гамлет. Господа! Душевно рад вас видеть в Эльсиноре. Ваши руки, - давайте же их сюда. Так как вежливость и соблюдение добрых обычаев - необходимые условные знаки хорошего приема, то позвольте и мне исполнить их в отношении к вам со всею точностью из опасения, чтобы мое обращение с комедиантами, которых, предупреждаю вас, я приму как нельзя любезнее, не показалось вам радушнее того, какое вы от меня видели. Вам рад я всею душою: а только мой дядя-отец и моя тетка-мать сильно во мне ошибаются.

Гильденстерн. В чем же, любезный принц?

Гамлет. А в том, что ведь я схожу с ума только при норд-норд-весте; но при южном ветре - я всегда сумею отличить цаплю от сокола.

(Входит Полоний.)

Полоний. Доброго вам здоровья, господа!

Гамлет (тихо). Слушай, Гильденстерн, и ты, Розенкранц! С каждой стороны - по слушателю! Вот этот младенец - полюбуйтесь-ка на него - еще до сих пор не выдрался из пеленок.

Розенкранц. Скорее по милости судьбы попал в них вторично. Ведь сказывают, что будто бы старость - второе детство.

Гамлет. Скажу тебе вперед, что он пришел толковать об актерах. Примечай же. (Громко.) Да! вы совершенно правы, почтенный господин, - в понедельник утром. Это и случилось тогда; именно тогда.

Полоний. Принц, у меня есть для вас новость!

Гамлет. "Принц, у меня есть для вас новость". Когда еще Росциус был актером в Риме...

Полоний. Вот именно, принц, актеры-то сюда и приехали.

Гамлет. Да не может же этого быть!

Полоний. Честью клянусь вам!

Гамлет. На поверку же выходит, что каждый из актеров-то, по очереди, проехался на осле.

Полоний. Да нет же! ведь это такие актеры, принц, лучше которых не сыскать во всем мире: как для трагедий, так и для комедий, драматических хроник, пасторалей, комических пасторалей, исторических пасторалей, трагико-исторических и трагико-комико-исторических пасторалей, пьес без разделения или неразграниченных. Не страшны для них - ни мрачность Сенеки, ни игривость Плавта. Как в сочинениях правильных, так и в тех, которые написаны в свободном роде, они равно неподражаемы.

Гамлет. О Иеффай, судья израильский! какое же было у тебя сокровище!

Полоний. Какое же такое, принц, было у него сокровище?

Гамлет. Сокровище-то?

"У него - красотка дочь,

Он души не чает в ней!"

Полоний (в сторону). Все о моей дочери!..

Гамлет. Что ж? Разве не прав я, дедушка Иеффай?

Полоний. Если вам, принц, собственно, меня угодно называть Иеффаем, то у меня действительно есть дочь, и я удивительно как ее люблю.

Гамлет. Ну, тут одно из другого не следует!

Полоний. А что же следует, принц?

Гамлет. Что следует-то? Да Бог же весть, как оно тут состряпалось: а тут уж, сам ты знаешь, от судьбы и на коне не уехать; остальное доскажет тебе первая строфа святочной песни, потому что - теперь сам ты видишь достаточную причину моего перерыва.

(Входят четыре или пять актеров.) Добро пожаловать, господа! Все вы - добро пожаловать! Я рад, что вижу вас здоровыми. Очень, очень рад вам, добрые друзья мои. А, старый дружище? Какая же чудесная борода-то у тебя выросла после того, как в последний раз я тебя видел! Не для того ли ты пришел сюда, чтобы даже со мною посоперничать в Дании характером мрачности, который она придает тебе? А ты, моя юнейшая девица или дама! Клянусь тебе, что твое девство на целый каблук поднялось кверху. Моли Бога, чтобы голос у тебя не дал какой-нибудь трещины, подобно затертому червонцу, надтреснувшемуся до ободочка! Всем вам, господа, я рад чрезвычайно. Следуя обычаю французских сокольников, мы набросимся с вами на первую добычу, какая попадет под руку. Скорей же какой-нибудь монолог! Покажи нам образчик твоего искусства. Да ну, пожалуйста, какой-нибудь страшный монолог!

1-й актер. Какой прикажете, принц?

Гамлет. А вот что ты мне читал как-то, который, однако ж, никогда не был игран. Если же был игран, то не больше одного раза: потому что пьеса, насколько я помню, не понравилась большинству, которое отнеслось к ней с таким же плохими толком, с каким простонародье иногда судит о достоинстве икры. Но, по мнению моему и других, более меня в этом сведущих, это была превосходная пьеса, с чрезвычайно разумным распределением сцен, - написанная и умно, и просто. Я помню, что кто-то говорил тогда, что хотя автор ее не прибегал ни к соли в стихах, чтобы показаться вкуснее, ни к кривляньям в слоге, чтобы казаться страстным, - но что эта манера писать - чрезвычайно благородная манера, - настолько же здоровая, как приятная, и в которой именно больше красоты, чем изысканности. Один монолог особенно мне понравился: это - рассказ Энея Дидоне; и больше с того места, где он говорит об убийстве Приама. Если ты не позабыл его, то начни со стиха... как бишь? Подожди, дай вспомнить...

"И грозный Пирр, как зверь лесов Гирканских"... Нет, не то; а начинается с Пирра.

"Свирепый Пирр, в доспехах вороненых,

Черневшихся, как замысел его, и ночи

Его подобивших, когда в коне зловещем

Лежал он скрытым, - цвет суровый свой

И страшный вид сменил, себя отметив

Геральдикой, в сто раз еще страшнейшей.

От головы до ног он сделался багрян -

И дело страшное! Все это кровь была

Отцов и матерей, детей, сестер и братьев -

Сгущенная, засохшая на нем

От пламени везде горевших улиц,

Что помогал своим проклятым блеском

Вершить убийство жителей. И вот,

Весь распален от бешенства и жара,

Окрашен весь густой, налипшей кровью,

Как адский дух, сверкая взглядом, Пирр

Бросается искать царя Приама,

Летами удрученного и скорбью". Теперь продолжай.

Полоний. Ей-богу, принц, это - чудо как хорошо прочитано! С прекрасным выражением и большим тактом.

1-й актер

"И видит он - стоит державный старец

Один, противу воинов Эллады;

Но меч его отцов уж непослушен

Его руке и, вопреки веленью,

Куда ни упадет, там и коснеет.

И враг с неравной силою настиг

Приама - Пирр! и бешено ударил

Мечом по воздуху. Изнеможенный старец,

Под впечатлением грозившего удара,

Упал на землю. Эту мощь удара

Наш Илион, не одаренный чувством,

Казалось, вдруг почувствовал, и рухнул

Пылающей верхушкой к основанью,

И страшным грохотом отвлек вниманье Пирра;

И тяжкий меч его, над млечно-белой

Почтенного Приама головой

Поднятый в воздухе, остался неподвижен.

И Пирр стоял недвижно, как в картине

Палач стоит над жертвой, и в раздумье

Между намереньем и делом медлил.

Бывает, что в разгаре сильной бури

Вдруг небо смолкнет, тучи - без движенья,

Уймутся вихри, и земля под ними,

Вся онемев, являет образ смерти:

И - снова грянет гром, прорезав воздух, -

Страшнее прежнего. Так и теперь:

Спокойный на мгновенье, снова Пирр,

Подвигнут местью, принялся за дело.

И никогда на Марсовы доспехи,

Что были кованы ему на вечность,

С подобным бессердечием не падал

Циклопа молот, как теперь упал

Вновь взвившийся меч Пирра беспощадный

На голову Приама.

Долой, долой, развратница Фортуна!

И вы, о боги, светлым вашим сонмом

Возьмите власть у ней! У колеса ее

Сломите обод, разбросайте спицы

И ступице коварной повелите

С крутых холмов жилищ небесных ваших

Скатиться навсегда в пещеры ада!"

Полоний. Уж это что-то очень длинно.

Гамлет. Ну, так и неси его, коли хочешь, к цирюльнику вместе с твоей бородою. (К актеру.) Продолжай, пожалуйста: ведь он ото всего, кроме клубничных песенок да шутовских рассказов, постоянно засыпает. Продолжай, продолжай! Переходи к Гекубе.

1-й актер

"Но если б кто увидел, как царица,

Едва прикрытая..."

Гамлет. Едва прикрытая царица?

Полоний. Превосходно! "Едва прикрытая" - это очень, очень хорошо.

1-й актер

"Едва прикрытая, полубосая

В отчаянье туда-сюда металась

Искать спасения, грозя пожару

Двойным потоком слез. На голове у ней -

Лохмотье вместо царских украшений,

А за одежду - лоскут покрывала,

От пламени случайно уцелевший

И стан ее, рожденьем истощенный,

Теперь обвивший. Да! когда бы кто

Взглянул на это, - языком,

Облитым ядом, он тогда проклял бы

Коварную изменницу Фортуну!

И если б даже с высоты Олимпа

Бессмертные, к земле склоняя очи,

В тот страшный миг царицу увидали,

Когда, злодейским удальством играя,

Свирепый Пирр перед ее глазами

На части рассекал ее супруга;

Когда б они услышали тот вопль

(О, для чего им скорби недоступны!),

Тот страшный вопль, что из ее груди

В то время вырвался, - они очам

Огнистым неба повелели б плакать

И сами бы уведали страданье!"

Полоний. Посмотрите-ка, как он изменился в лице и как глаза у него заслезились. О, прошу тебя - довольно, довольно!

Гамлет. Хорошо! конец ты прочитаешь мне после. (К Полонию.) Ну так вот, милорд! Нельзя ли будет вам позаботиться, чтобы поместить их как следует. Вы понимаете: я желаю, чтобы они были приняты как можно лучше. Ведь они - вернейшие отголоски, живая летопись современности, и для вас выгоднее остаться после вашей кончины со сквернейшею эпитафиею, чем заслужить от них дурной отзыв при жизни.

Полоний. Я приму их, принц, соответственно их достоинству.

Гамлет. Да оборони же вас Господи! Нет! вы, как человек, примите их гораздо лучше этого. Ведь если поступать с каждым по его достоинству, то кто же бы из нас тогда избежал доброй плети? Примите их соответственно собственному вашему положению и вашим заслугам. Чем менее они того заслуживают, тем больше чести для вашего великодушия. Пригласите же их с собою.

Полоний. Пожалуйте, господа.

Гамлет. Ступайте за ним, друзья мои; завтра вы нам сыграете. (Обращаясь вполголоса к 1-му актеру, которого он, при уходе прочих с Полонием, удерживает.) Ты меня слышишь, старый дружище? Можете ли вы сыграть "Убийство Гонзаго"?

1-й актер. Можем, принц.

Гамлет. Так и сыграем его завтра вечером. Да не можешь ли ты, если понадобится, заучить каких-нибудь двенадцать или шестнадцать строк, которые я напишу для тебя и помещу где нужно? Ты это можешь?

1-й актер. Да, принц.

Гамлет. Ну и прекрасно. Ступай же теперь за тем господином, да чур не смеяться над ним! (Актер уходит.) Теперь, мои добрейшие друзья, (обращаясь к Розенкранцу и Гильденстерну) также и с вами прощаюсь я до вечера и еще раз от души приветствую вас в Эльсиноре!

Розенкранц. Мы благодарим вас, принц.

(Розенкранц и Гильденстерн уходят.)

Гамлет

Ну да, я верю вам; Бог с вами. -

Я наконец один. Какой же я

Лукавый, низкий раб! Ну не уродство ль?

От вымысла, от грезы только страстной

Актер, сейчас здесь бывший, так всецело

Мог душу подчинить воображенью,

Что под наитьем выдуманной страсти

Лицо его бледнеет, по щекам

Струятся слезы, все черты лица