/div>
Бьют часы.
Один удар. Другой. Ползут мгновенья.
Когда седым я буду стариком,
Мой сын, быть может, будет ждать вот так же,
Колеблясь между ненавистью правой
И суетным раскаяньем, ропща -
Как я ропщу, - что нет вестей ужасных,
Подобных тем, которых здесь я жду.
Не лучше ль было б, если б он не умер!
Хоть страшно велика моя обида,
Но все же... Тсс! Шаги Орсино.
(Входит Орсино.)
Ну?
Орсино
Пришел я сообщить, что Ченчи спасся.
Джакомо
Он спасся?
Орсино
Часом раньше он проехал
Назначенное место и теперь
Находится в Петрелле.
Джакомо
Значит, мы -
Игралище случайности, и тратим
В предчувствиях слепых часы, когда
Мы действовать должны. Так, значит, буря,
Казавшаяся звоном похоронным, Есть
только громкий смех Небес, которым
Оно над нашей слабостью хохочет!
Отныне не раскаюсь я ни в чем,
Ни в мыслях, ни в деяниях, а только
В раскаянье моем.
Орсино
Лампада гаснет.
Джакомо
Но вот, хоть свет погас, а в нашем сердце
Не может быть раскаяния в том,
Что воздух впил в себя огонь безвинный:
Что ж нам скорбеть, что жизнь Франческо Ченчи,
В мерцании которой злые духи
Яснее видят гнусные дела,
Внушаемые ими, истощится,
Погаснет навсегда. Нет, я решился!
Орсино
К чему твои слова? И кто боится
Вмешательства раскаянья, когда
Мы правое задумали? Пусть рухнул
Наш план первоначальный, - все равно,
Сомненья нет, он скоро будет мертвым.
Но что же ты лампаду не засветишь?
Не будем говорить впотьмах.
Джакомо
(зажигая огонь)
И все же.
Однажды погасивши жизнь отца,
Я не могу зажечь ее вторично.
Не думаешь ли ты, что дух его
Пред Господом представит этот довод?
Орсино
А мир твоей сестре вернуть ты можешь?
А мертвые надежды ты забыл
Твоих угасших лет? А злое слово
Твоей жены? А эти оскорбленья,
Швыряемые всем, кто наг и слаб,
Счастливыми? А жизнь и все мученья
Твоей погибшей матери?
Джакомо
Умолкни.
Не надо больше слов! Своей рукою
Я положу предел той черной жизни,
Что для моей началом послужила.
Орсино
Но в этом нет нужды. Постой.
Ты знаешь Олимпио, который был в Петрелле
Смотрителем во времена Колонны, -
Его отец твой должности лишил,
И Марцио, бесстрашного злодея,
Которого он год тому назад
Обидел - не дал платы за деянье
Кровавое, соделанное им
Для Ченчи?
Джакомо
Да, Олимпио я знаю.
Он, говорят, так Ченчи ненавидит,
Что в ярости безмолвной у него
Бледнеют губы, лишь его заметит.
О Марцио не знаю ничего.
Орсино
Чья ненависть сильней, - решить мне трудно,
Олимпио иль Марцио. Обоих.
Как будто бы по твоему желанью,
К твоей сестре и мачехе послал я
Поговорить.
Джакомо
Поговорить?
Орсино
Мгновенья,
Бегущие, чтоб к полночи привесть
Медлительное "завтра", могут бег свой
Увековечить смертью. Прежде чем
Пробьет полночный час, они успеют
Условиться и, может быть, исполнить
И, выполнив...
Джакомо
Тсс! Что это за звук?
Орсино
Ворчит собака, балка заскрипела,
И больше ничего.
Джакомо
Моя жена
Во сне на что-то жалуется, - верно,
Тоскует, негодуя на меня,
И дети спят вокруг, и в сновиденьях
Им грезится, что я грабитель их.
Орсино
А в это время он, кто горький сон их
Голодною тоскою омрачил,
Тот, кто их обокрал, спокойно дремлет,
Позорным сладострастьем убаюкан,
И с торжеством смеется над тобой
В видениях вражды своей успешной,
В тех снах, в которых слишком много правды.
Джакомо
Клянусь, что, если он опять проснется,
Не надо рук наемных больше мне.
Орсино
Так, правда, будет лучше. Доброй ночи.
Когда еще мы встретимся -
Джакомо
Да будет
Все кончено и все навек забыто.
О если б не родился я на свет!
(Уходит.)
ДЕЙСТВИЕ ЧЕТВЕРТОЕ
СЦЕНА ПЕРВАЯ
Комната в замке Петрелла. Входит Ченчи.
Ченчи
Она не идет. А я ее оставил
Изнеможенной, сдавшейся. И ей
Известно наказанье за отсрочку.
Что, если все мои угрозы тщетны?
Как, разве я не в замке у себя?
Не окружен окопами Петреллы?
Боюсь ушей и глаз докучных Рима?
Не смею притащить ее к себе,
Схватив ее за пряди золотые?
Топтать ее? Держать ее без сна,
Пока ее рассудок не померкнет?
И голодом, и жаждою смирять,
И в цепи заковать ее? Довольно
И меньшего. Но время убегает,
А я еще не выполнил того,
Чего хочу всем сердцем. А! Так я же
Сломлю упорство гордое, исторгну
Согласие у воли непреклонной,
Заставлю так же низко преклониться,
Как то, что вниз теперь ее влечет?
(Входит Лукреция.)
Проклятая, исчезни, прочь отсюда,
Беги от омерзенья моего!
Но, впрочем, стой. Скажи, чтоб Беатриче
Пришла сюда.
Лукреция
Супруг, молю тебя,
Хотя бы из любви к себе, подумай,
О том, что хочешь сделать! Человек,
Идущий по дороге преступлений,
Как ты, среди опасностей греха,
Ежеминутно может поскользнуться
Над собственной внезапною могилой.
А ты уж стар, сединами покрыт;
Спаси себя от смерти и от Ада
И пожалей твою родную дочь:
Отдай ее кому-нибудь в супруги,
Тогда она не будет искушать
Твоей души к вражде иль к худшим мыслям,
Когда возможно худшее.
Ченчи
Еще бы!
Чтоб так же, как сестра ее, она
Нашла приют, где можно насмехаться
Своим благополучием бесстыдным
Над ненавистью жгучею моей.
Ее, тебя и всех, кто остается,
Ждет страшная и бешеная гибель.
Да, смерть моя, быть может, будет быстрой, -
Ее судьба мою опередит.
Иди скажи, я жду ее, и прежде,
Чем прихоть переменится моя, -
Не то я притащу ее за пряди
Густых ее волос.
Лукреция
Она послала
Меня к тебе, супруг мой. Как ты знаешь,
Она перед тобой лишилась чувств
И голос услыхала, говоривший:
"Франческо Ченчи должен умереть!
Свои грехи он должен исповедать!
Уж Ангел-Обвинитель ждет, внимает,
Не хочет ли Всевышний покарать
Сильнейшей карой тьму грехов ужасных,
Ожесточив скудеющее сердце!"
Ченчи
Что ж, может быть. Случается. Я знаю.
Есть свыше откровения. И Небо
В особенности было благосклонно
Ко мне, когда я проклял сыновей.
Они тотчас же умерли. Да! Да!
А вот насчет того, что справедливо
И что несправедливо, - это басни.
Раскаянье! Раскаянье есть дело
Удобного мгновенья и зависит
Не столько от меня, как от Небес.
Прекрасно. Но теперь еще я должен
Главнейшего достигнуть: осквернить
И отравить в ней душу.
(Пауза. Лукреция боязливо приближается и, по
мере того как он говорит, с ужасом отступает.)
Две души
Отравлены проклятьем: Кристофано
И Рокко; для Джакомо, полагаю,
Жизнь - худший Ад, чем тот, что ждет за гробом;
А что до Беатриче, так она,
Как только есть искусство в лютой злобе,
Научится усладе богохульства,
Умрет во тьме отчаянья. Бернардо,
Как самому невинному, хочу я
Достойное наследство завещать,
Воспоминанье этих всех деяний,
И сделаю из юности его
Угрюмый гроб надежд, где злые мысли
Взрастут, как рой могильных сорных трав.
Когда ж исполню все, в полях Кампаньи
Построю столб из всех моих богатств.
Все золото, все редкие картины,
Убранства, ткани, утварь дорогую,
Одежды драгоценные мои,
Пергаменты, и росписи владений,
И все, что только я зову своим,
Нагромоздив роскошною громадой,
Я в честь свою приветственный костер
Зажгу среди равнины неоглядной;
Из всех своих владений - для потомства
Оставлю только имя - это будет
Наследство роковое: кто к нему
Притронется, тот будет, как бесславье,
Нагим и нищим. Это все свершив,
Мой бич, мою ликующую душу
Вручу тому, кто дал ее: пусть будет
Она своею карой или их,
Ее он от меня не спросит прежде,
Чем этот бич свирепый нанесет
Последнюю чудовищную рану
И сломится к кровавости глубокой.
Вся ненависть должна найти исход.
И чтобы смерть меня не обогнала,
Я буду скор и краток.
(Идет.)
Лукреция (удерживая его)
Погоди.
Я выдумала все. И Беатриче
Виденья не видала, голос Неба
Не слышала, я выдумала все,
Чтоб только устрашить тебя.
Ченчи
Прекрасно.
Ты лжешь, играя истиною Бога.
Так пусть твоя душа в своем кощунстве
Задохнется навек. Для Беатриче
Есть ужасы похуже наготове,
И я ее скручу своею волей.
Лукреция
Своею волей скрутишь? Боже мой,
Какие ты еще придумал пытки,
Неведомые ей?
Ченчи
Андреа! Тотчас
Скажи, чтоб дочь моя пришла сюда,
А если не придет она, скажи ей,
Что я приду. Неведомые пытки?
Я повлеку ее сквозь целый ряд
Неслыханных доселе осквернений,
И шаг за шагом будет путь пройден.
Она предстанет, в поддень, беззащитной.
Среди толпы, глумящейся над ней,
И будет стыд о ней греметь повсюду,
Расскажутся позорные деянья,
И будет между этих всех одно:
Чего она сильней всего боится,
Волшебною послужит западней
Ее неповинующейся воле.
Пред совестью своей она возникнет
Тем, чем она покажется другим;
Умрет без покаянья, без прощенья,
Мятежницей пред Богом и отцом;
Ее останки выбросят собакам,
И имя будет ужасом земли.