Бальмонт Константин Дмитриевич - Перси Биши Шелли. Ченчи, Страница 11 - Книги

ли среди уступов. Нет сомненья,

Они и есть убийцы графа Ченчи:

У каждого нашли мы кошелек,

Наполненный монетами; а этот

Был мантией роскошною покрыт;

Сверкая золотой своей отделкой

Средь темных скал, под мутною луной,

Она его нам выдала; другой же

В отчаянной защите был убит.

Савелла

И что он говорит?

Офицер

Хранит молчанье

Упорное, но эти строки скажут:

Письмо нашли мы у него в кармане.

Савелла

По крайней мере, их язык правдив.

(Читает.)

"Донне Беатриче.

"Чтобы возмездие за то, что вообразить

"моя душа противится, могло случиться скоро, я

"посылаю к тебе, по желанию твоего брата,

"тех, которые скажут и сделают больше,

"чем я решаюсь писать.

"Твой верный слуга Орсино".

(Входят Лукреция, Беатриче и Бернарда.)

Тебе известен этот почерк?

Беатриче

Нет.

Савелла

Тебе?

Лукреция

(во все время этой сцены она исполнена крайнего возбуждения)

Что это значит? Что такое?

Мне кажется, рука Орсино это!

Откуда же достали вы письмо?

В нем говорит невыразимый ужас,

Который не нашел себе исхода,

Но между этой девушкой несчастной

И собственным ее отцом усопшим

Успел создать зияющую бездну

Глухой и темной ненависти.

Савелла

Так?

Синьора, это верно, что отец твой

Тебе нанес такие оскорбленья,

Что ненависть зажег в твоей душе?

Беатриче

Не ненависть, а нечто, что сильнее.

Но для чего об этом говорить?

Савелла

Здесь что-то есть, о чем ты знаешь больше,

Чем выразить в вопросе я могу.

В твоей душе есть тайна.

Беатриче

Монсиньор,

Вы говорите дерзко, не подумав.

Савелла

От имени Святейшества его

Присутствующих всех я арестую.

Мы едем в Рим.

Лукреция

О, нет! Мы невиновны.

Не нужно в Рим!

Беатриче

Виновны? Кто же смеет

Сказать, что мы виновны? Монсиньор,

В отцеубийстве так же я виновна,

Как без отца родившийся ребенок;

Еще, быть может, меньше. Мать моя,

Твоя святая кротость, благородство

Щитом служить не могут перед этим

Язвительным неправосудным миром,

Пред этой обоюдоострой ложью,

Что сразу выставляет два лица.

Как! Ваши беспощадные законы,

Верней, осуществляющие их,

Вы, слуги их неверные, сначала

Дорогу к правосудью заградите,

Потом, когда, во гневе, Небеса,

Суда земного видя небреженье,

Вмешаются и мстителя пошлют,

Чтоб наказать неслыханное дело,

Вы скажете, что тот, кто правды ждал,

Преступник? Вы преступники! Вот этот

Несчастный, что бледнеет и дрожит,

Коль верно то, что он убийца Ченчи,

Есть меч в деснице праведного Бога.

Зачем же я его взяла бы в руки?

Бог мстит за те деянья, о которых

Не скажешь этим смертным языком.

Савелла

Так смерть его была для вас желанной?

Беатриче

Когда бы хоть на миг в моей душе

Остыло это дикое желанье,

То было б преступленьем, - таким же,

Как черный грех, в его душе возникший.

Да, правда, я надеялась, ждала,

Молилась, даже больше - твердо знала, -

Ведь есть же правосудный, мудрый Бог, -

Я знала, что над ним нависла кара

Какой-то роковой внезапной смерти.

И вот она пришла - и это правда,

Что для меня на всей земле и в Небе

Была одна последняя надежда,

Одно успокоенье - смерть его.

И что ж теперь?

Савелла

Обычное явленье.

Из странных мыслей - странные дела.

Я не могу судить тебя.

Беатриче

Но, если

Меня вы арестуете, невольно

Вы станете судьей и палачом

Того, что я считаю жизнью жизни.

И самое дыханье обвиненья

Пятнает незапятнанное имя,

И, после оправдания косого,

Все то, что было светлым и живым,

Становится безжизненною маской.

Я снова повторяю, это ложь,

Что будто я грешна в отцеубийстве,

Хоть я по справедливости должна

Прийти в восторг, узнав об этой смерти,

Узнав, что чья-то чуждая рука

Послала дух его молить у Бога

Того, в чем отказал он мне: пощады.

Оставьте нас свободными, прошу вас;

Наш знатный дом навек не оскверняйте

Неясным подозреньем в преступленье,

Которого не мог он совершить;

К небрежности своей и к нашим мукам

Еще сильнейших мук не прибавляйте.

Их было слишком много; не лишайте

Обманутых и выброшенных бурей -

Последнего: обломков корабля.

Савелла

Синьора, я не смею. Приготовьтесь.

Прошу вас, мы поедем вместе в Рим:

Что будет дальше, скажет воля Папы.

Лукреция

О, нет, не надо в Рим! Не надо в Рим!

Беатриче

Зачем ты так тревожишься, родная?

Зачем бояться Рима? Там, как здесь,

Мы нашей невиновностию можем

Бесстрашно обвиненье растоптать.

Есть Бог и там, а Он своею тенью

Всегда прикроет слабых, беззащитных.

Обиженных, как мы. Утешься. Помни,

Что на меня ты можешь опереться:

Блуждающие мысли собери.

Как только, монсиньор, вы отдохнете

И выясните все, что только нужно

Для следствия, вы нас внизу найдете

Готовыми к отъезду. Ты поедешь,

Родная?

Лукреция

А! Они нас будут мучить.

Привяжут к колесу, начнут пытать.

И этот ужас мук невыносимых

У нас исторгнет самообвиненье.

Джакомо будет там? Орсино там?

И Марцио? И все на очной ставке?

И каждый у другого на лице

Увидит тайну собственного сердца!

О, горе мне!

(Она лишается чувств, и ее уносят.)

Савелла

Она лишилась чувств.

Недобрый знак.

Беатриче

Она людей не знает

И думает, что власть есть дикий зверь,

Который схватит острыми когтями

И больше уж, не выпустит: змея,

Которая в отраву превращает

Что только ни увидит, находя

В свирепом яде собственную пищу.

Она не может знать, как хорошо

Прислужники слепого произвола

Читать умеют истину вещей

В чертах лица безгрешно-простодушных:

Невинности не видит, в торжестве

Стоящей пред судом того, кто смертен,

Судьей и обвинителем обид,

Ее туда привлекших. Монсиньор,

Прошу вас приготовиться к отъезду;

Мы ждем вас во дворе с своею свитой.

(Уходит.)

ДЕЙСТВИЕ ПЯТОЕ

СЦЕНА ПЕРВАЯ

Комната в палаццо Орсино. Входят Орсино и Джакомо.

Джакомо

Так быстро злодеяние приходит

К ужасному концу? О, для чего же

Бесплодное раскаянье, казня

За черный грех, когда он совершится,

Не может громко нас предостеречь,

А только ранит жалом смертоносным,

Когда непоправимо преступленье!

О, если б этот прошлый час тогда

С себя совлек покров туманной тайны,

Представ с зловещим ликом привиденья,

С которым он является теперь,

Когда душа - как мрачная берлога,

Где спугнут дикий зверь, теперь гонимый

Свирепым лаем псов, чье имя совесть!

Увы! Увы! Какая злая мысль -

Убить седого дряхлого отца.

Орсино

Кто знал, что все окончится так плохо!

Джакомо

Безбожно посягнуть на святость сна!

Похитить кроткий мир спокойной смерти,

Которая преклонности усталой

Назначена природою самой!

Отнять у Неба гибнущую душу,

Не давши ей раскаяньем сердечным

И жаркими молитвами загладить

Жизнь, полную грехов!

Орсино

Но разве я

К убийству побуждал тебя?

Джакомо

О, если б

В твоем лице услужливо-любезном

Я зеркала не встретил для своих

Ужасных мыслей; если б целым рядом

Намеков и расспросов ты меня

Не вынудил чудовище увидеть

Моей души и на него глядеть,

Пока оно с желаньем не сроднилось!

Орсино

Вот так всегда, кто терпит неудачу,

Вину за все слагает на того,

Кто был его решению поддержкой,

Или винит другое что-нибудь,

Но только не себя. А в то же время

Признайся, что раскаянье твое

С его больною бледностью возникло

Всецело оттого, что ты теперь

Находишься в опасности; признайся,

Что это страх, откинувши свой стыд,

Скрывается под маской угрызений.

А если б мы могли еще спастись?

Джакомо

Но как же это можно? Беатриче,

Лукреция и Марцио в тюрьме.

И, верно, исполнители закона

Уж посланы, пока мы говорим здесь,

Схватить и нас.

Орсино

Я приготовил все

Для верного немедленного бегства.

И если ты желаешь, мы сейчас же

Воспользуемся случаем.

Джакомо

Скорей

Дыханье испущу средь пыток страшных,

Как, бегством обвинив самих себя,

Мы сложим всю вину на Беатриче?

Меж тем как в этом деле богохульном

Она одна - как светлый Ангел Бога,

Прислужников нашедший в духах тьмы

И мстящий за обиду без названья,

Пред ужасом которой черный грех

Отцеубийства стал святым деяньем;

Тогда как мы для наших низких целей...

Орсино, если я сравню твои

Слова и взгляды с этим предложеньем,

Боюсь необходимости сознаться,

Что ты - подлец. Скажи, с какою целью,

Намеками, улыбками, словами

В опасное такое преступленье

Меня ты заманил - и бросил в пропасть?

И ты не лжец? И ты не ложь сама?

Изменник и убийца! Трус и раб!

Да что тут тратить время! Защищайся!

(Обнажает шпагу.)

Пусть скажет сталь, чем заклеймить тебя

Гнушается язык мой.

Орсино

Спрячь оружье.

Джакомо, неужели до того

Твой страх тебя отчаяньем исполнил,

Что руку поднимаешь ты на друга,

Из-за тебя погибшего? Но, если

Ты к этому подвигнут честным гневом,

Узнай, что предложением своим

Хотел я испытать тебя, не больше.

Что ж до меня, своим бесплодным чувством

Я приведен к той точке, от которой

Не в силах отступить -^ хотя бы даже

Мой твердый дух раскаянье узнал.

Пока мы говорим, внизу, у входа,