Ушинский Константин Дмитриевич - Человек как предмет воспитания. Том 2

действует закон органической наследственности как в отношении органов, так и в отношении привычек и наклонностей; но только думаем, что эта органическая наследственность, имеющая все еще большое значение в индивидуальных характерах, не имеет уже почти никакого в том общем для человечества приспособлении к условиям жизни, которое передается уже не органическою наследственностью, а историческою преемственностью. Вот почему, приписывая немаловажное значение влиянию произвольных усилий, оказываемых человеком на изменения в своем собственном организме, мы никак не ожидаем, подобно некоторым мечтателям, чтобы эти усилия могли со временем ускорить до чрезвычайной степени движения человека, дать ему громадную физическую силу или вырастить ему крылья. Сила человека - его паровые машины; быстрота его - его паровозы и пароходы; а крылья уже растут у человека и развернутся тогда, когда он выучится управлять произвольно движением аэростатов. Он и теперь уже бегает быстрее оленя, плавает лучше рыбы и скоро, вероятно, будет летать неутомимее птицы. Ход приспособлений к условиям жизни принял у человека, следовательно, совершенно новое направление, чуждое другим организмам земного шара.

   ______________________

   * Педагогическая антропология. Ч. I. Гл. XIV.

   ______________________

   6. Другое резкое различие человеческого приспособления к условиям жизни заключается в том, что, тогда как животное неудержимо повинуется стремлению организма к жизни и все его действия объясняются только этим стремлением, человек, как мы видим, может вооружиться против самого этого стремления, подавить и отвергнуть его. "Кто может умереть, того нельзя ни к чему принудить", - говорили римляне; но умереть произвольно может только человек, и потому вся громадная сила природы, устремляющая к жизни все организмы, уступает воле человека, который, руководясь совершенно новыми стремлениями, чуждыми другим организмам, может пренебречь своими органическими стремлениями: не повиноваться тому голосу природы, которому животное и растение и не пытаются не повиноваться. В человеке, следовательно, есть какая-то особая, чуждая всему остальному миру точка опоры, дающая ему самостоятельность во всеувлекающем великом процессе природы.

   7. Третье различие заключается в том, что в великой борьбе всех организмов за существование в человеке, и только в нем одном, пробуждается антагонизм самой этой борьбе: все сильное давит слабое - это закон всей природы, и вдруг в человечестве возникает религия, совершенно противоположная этому великому закону природы, - религия слабых и угнетенных! Как бы кто ни смотрел на христианскую религию, но наука не может на нее смотреть иначе, как на историческое явление, возникающее из потребностей и свойств души человеческой. Если бы идея борьбы за существование была единственным статутом и человеческой жизни, то самое появление и распространение религии слабых и угнетенных не было бы возможно в человечестве.

   8. Но если историческая преемственность заменяет в человеке органическую наследственность, управляющую совершенствованиями других организмов, растительных и животных, то это нисколько не мешает тем же общим органическим стремлениям к бытию и в человеке быть источником множества его желаний и побудкою множества его действий. В этом отношении, конечно, можно сказать, что объективная воля становится субъективною волею человека. Но чтобы не давать повода ко всякого рода фантазиям и принимая в расчет, что знание факта воли добывается психическим самонаблюдением, результат которого уже впоследствии переносится на объективную природу, мы полагаем за лучшее сохранить термин воли исключительно для психического факта и термин органического стремления для того вне нас совершающегося факта, которому Спиноза, Гегель и Шопенгауэр дают название воли. Конечно, желания возникают также и из органических стремлений и результатом желаний является акт воли, но это не дает нам никакого права переворачивать этот процесс наизнанку и выводить самые желания из воли.

   9. Мы не можем не только представить себе такую объективную волю, но не можем даже свести в одну систему всех тех фактов, на основании которых было создано это фантастическое существо. Науке, по всей вероятности, придется еще долго работать, пока ей удастся, если только это когда-нибудь удастся ей, так свести и объяснить все явления, совершающиеся в доступном нам мире внешней природы, чтобы можно было вывести все эти явления из одного какого-нибудь принципа. Всякие же преждевременные постройки в этом отношении мы считаем даже вредными для фактической психологии. Если специалист увлекается какой-нибудь кажущейся ему возможностью привести изучаемые им явления к одному принципу, то это увлечение может быть очень полезно, так как оно часто ведет специалиста к новым и новым открытиям, если и не приводит его к ожидаемому принципу. Но тот же самый предполагаемый принцип, взятый другою наукою уже как готовый факт, может принести ей существенный вред. Но вред этот делается ощутительным, когда эти гипотетические принципы, хотя и двигающие науку, но беспрестанно изменяющиеся, вносятся как готовые понятия в мышление человека и употребляются им уже не как гипотеза, а как факты в постройке его миросозерцания. Наконец, практический вред оказывают такие гипотезы и построенные на них миросозерцания, когда они вносятся в такую практическую область, каково воспитание.

   10. На этом основании, принимая гипотезу стремлений на основании психологических наблюдений и на основании фактов естественных наук, мы тем не менее не приводим этих стремлений в одну систему объективной воли, хотя и смотрим на желания как на такие психические явления, которые объясняются только прирожденными стремлениями.

  

   1. Как ни краток был наш обзор различных теорий воли, но и он дал уже нам несколько положительных результатов: положительных или потому, что они дают нам какое-нибудь положительное знание, знание факта, или потому, что они разрушают какое-нибудь призрачное знание, какое-нибудь создание фантазии, только путающее наши психологические понятия. Перечислим же коротко эти результаты.

   2. Во-первых, мы знаем, что воля, во всяком случае, есть явление психическое, о котором мы узнаем только из самонаблюдения, а не из наблюдений, и что мы переносим результат нашего личного самонаблюдения на других людей и на животных только по аналогии, сила которой тем более слабеет, чем далее отстоит от нас то существо, которому мы приписываем волю. Перенос же воли в неодушевленную природу не имеет себе уже никакого оправдания. Это чистая фикция, имеющая свое место или в мифологии, или в поэзии, или в фантастических философских системах, которая, наконец, может иметь свое полное оправдание в верованиях, но которая никаким образом не может составить положительного знания и войти в число фактов науки.

   3. Во-вторых, мы убедились, что понятие о воле извлекается нашим сознанием его обычным путем, т.е. путем сравнения, только при направлении сознания на наши собственные психические акты, направлении, которому Локк придал неудачное название рефлексии и за которым мы считаем лучшим сохранить термин "самосознание" или "самонаблюдение". Сравнивая одни наши движения с другими, произвольные с непроизвольными, мы замечаем резкое различие между ними, и это различие выражаем словом "воля": одни движения мы называем непроизвольными, другие - произвольными. Вникая ближе в этот факт, мы замечаем, что произвольные движения сопровождаются чувством усилия, а непроизвольные им не сопровождаются. Вглядываясь в условия проявления этого чувства усилия, мы заметили всю невозможность объяснить его каким-либо физиологическим путем. Наблюдая же над условиями возрастания и ослабления этого чувства, мы убедились, что оно принадлежит душе и проявляет собою степень трудности произвольного передвижения физических сил в организме: произвольное и для тела насильственное извлечение их из одних физиологических процессов и обращение в другие.

   4. В-третьих, мы нашли, что всякое движение представляет собою пропорциональную ему трату физических сил. Физические силы вырабатываются единственно из сил природных, принимаемых организмом в процессе питания. Эти силы, находящиеся в пище и потом в крови, и потом, наконец, в тканях тела в скрытом состоянии или в состоянии скрытых движений (потенциальные силы, как называет их Фехнер), переходят при телесных движениях в состояние сил открытых или в открытые движения, уже заметные для наших чувств, именно в форме движений, а не в форме тепла или электричества. Такое преобразование запасных, или скрытых, сил в открытые движения совершается или независимо от нашей души, или по ее воздействию и только в этом последнем случае сопровождается заметным чувством усилия.

   5. В-четвертых, мы убедились в полной связи воли с сознанием, такой связи, что если в сознании нашем образовалось желание и если это желание преодолело все другие желания и нежелания, то оно само собою становится актом воли. Мы не нашли необходимости среднего термина между желанием и волею; но для того, чтобы желание выразилось в акте воли, необходимо: 1) чтобы стремление, из которого желание возникает, одолело все прочие стремления и 2) чтобы представление, которое одно только и делает стремление определенным желанием, одолело все прочие представления, удалив все противоположные, усилившись всеми помогающими. Как только этот Процесс в выработке желания совершится вполне, как только желание станет желанием всей души, так власть души над телом и проявится в акте воли. Тело повинуется душе, когда она вся хочет одного и того же. Вот почему мы выразились, что желаний в душе может быть много, а воля только одна, приписывая в этом случае названия желания и тем желаниям, которые еще не вполне сформировались. Для отличия же желаний, не вполне сформировавшихся и еще не вполне овладевших всею душою, а борющихся с другими желаниями и нежеланиями, мы предлагаем назвать желание, вполне сформировавшееся и уже овладевшее душою, решением, но только с тем условием, чтобы всегда помнить, что решения суть те же желания, но только вполне сформировавшиеся и овладевшие всею душою, и что в решениях не присоединяется никакого нового самостоятельного элемента, который мы могли бы назвать волею или как-нибудь иначе. Решение есть только окончание борьбы желаний победою одного.

   6. В-пятых, мы убедились еще более в полной необходимости гипотезы стремлений, нашедшей себе подтверждение в фактах, добытых совсем иным путем - путем наблюдения в системе естествознания. Учение, формулированное и завершенное Дарвином, помогло нам выяснить себе всю необходимость гипотезы стремлений не только для психологии, но и для естественных наук.

   7. В-шестых, мы убедились, что то же самое стремление, которое естественные науки вынуждены признать в растительных и животных организмах, проявляется и для психолога в том воздействии телесного организма человека на его душу, которое выражается в ней целою массою желаний; объясняемых только органическими стремлениями. Но стремление делается желанием тогда, когда посредством какого-нибудь чувствования, сопровождавшего опыт удовлетворения, оно связывается с представлением: без представления желаемого нет желания (ignoti nulla cupido).

   8. В-седьмых, стремление, отыскиваемое во внешней для человека природе, стремление к бытию и к безграничному распространению бытия в пространстве и времени, существует так же и в человеческом организме, как существует оно в растениях и животных. В растениях это стремление не ощущается, хотя и замечается нами; в животных оно, по всей вероятности, ощущается так же, как и в нас, и выражается множеством разнообразных желаний; но тогда как растения и животные неудержимо увлекаются этим стремлением, в человеке есть какая-то еще неведомая нам точка опоры, которая позволяет ему восстать против этого стремления природы и не удовлетворить ему.

   9. В-восьмых, мы убедились, что весьма вредно для науки придавать этому стремлению, живущему и в организме человека и во всех организмах природы, название воли, а потому и предлагаем сохранить за ним название органического стремления. Откуда идет это стремление и чем оно условливается - определить это есть дело естественных наук, ибо стремление в противоположность воле узнается только наблюдением. Сознание же, обращенное на акты души, находит между ними уже желания, а не стремления. В изучении стремлений и их условий естественные науки много поработали и, вероятно, еще много будут работать. Мы же считаем за наилучшее для психолога и в особенности для педагога, не увлекаясь в этом отношении гипотезами, необходимыми для специалистов, и возникающими из них преждевременными надеждам всегда останавливаться только на фактах, уже вполне признанных наукою.

   10. Если мы соединим все эти результаты с теми, которые добыли прежде, то найдем, что, кроме этих стремлений, идущих из телесного организма человека, мы должны признать в нем еще одно, уже необъяснимое растительными потребностями организма. Это стремление мы назвали стремлением души к сознательной деятельности, или к жизни в тесном и, по нашему мнению, совершенно русском смысле этого слова. Русский народный язык не признает жизни за растениями: для него растения растут, и одни только животные живут. Принимая же слово "жизнь" в смысле чувства и действия или произвольного движения, мы найдем, что стремление к жизни идет вразрез с растительным стремлением к росту, т.е. к бытию индивидуальному и потомственному, или, еще яснее, к распространению бытия в пространстве и времени. В процессах жизни у животного тратятся те физические силы, которые всецело идут в растениях на рост и размножение и которые в животном только частью идут для того же назначения, а частью потребляются в процессах жизни. На этом основании мы говорим, что стремление к жизни не может быть выведено из растительных стремлений, так как оно противоречит им и должно быть приписано нами душе, которая для своих душевных процессов тратит силы, приобретаемые и накопляемые растительными процессами тела.

   11. Это разделение душевных и телесных стремлений имеет для психологии чрезвычайную важность. Только им одним, как мы увидим далее, может быть объяснено множество психических явлений и в особенности все те извращения, которые вносит душа в естественные стремления или потребности тела и которые были бы совершенно невозможны, если бы удовлетворение этих потребностей совершалось без вмешательства души и ее особенных требований, как совершается оно в растениях. Кроме телесных или растительных стремлений и кроме душевного стремления к жизни мы замечаем еще в человеке особенные стремления, человеку только свойственные, или, яснее, замечаем в человеке такие явления, которых невозможно объяснить ни из растительных стремлений тела, ни из душевного стремления к жизни и которые потому мы приписываем особенным, человеку только свойственным стремлениям, или, по нашей терминологии, стремлениям духовным.

   12. Отвергая всякое научное значение у понятия объективной воли, мы признаем только волю субъективную, ибо только в этом виде и путем самонаблюдения мы узнаем о существовании воли и можем фактически изучать ее различные проявления. Мы всецело приписываем волю душе, хотя признаем в то же время, что мотивы, дающие ей направление, могут проистекать и из тела, или, вернее, из органических стремлений телесного организма, общих всему органическому миру.

   13. Самонаблюдение приводит человека к различным выражениям различных проявлений одного и того же психического акта воли. И в этом отношении мы более всего дорожим тем самонаблюдением человечества над проявлениями воли, которое выразилось в языке человека. Мы считаем часто за более верное руководствоваться этою общечеловеческою психологиею, чем теориями того или другого психолога, убедившись раз в односторонности этих теорий. Общечеловеческая же психология, выразившаяся в языке, придает воле троякое значение.

   14. Во-первых, мы называем волею власть души над телом. На этом основании мы разделяем произвольные движения от непроизвольных и говорим, что тело повинуется или не повинуется воле души и ее желаниям.

   15. Во-вторых, общечеловеческая психология называет волею то самое типическое чувство, которое дает нам возможность отличать желания в области психических явлений. Это чувство хотения, если можно так выразиться, на всех известных нам языках безразлично называется волею. Правда, психологи находят различие между словами: "я желаю" и "я хочу", но это различие несущественное; оно, как мы видели, означает только различную степень выработки желаний и не существует для души, младенца. Воля есть только вполне выработавшееся желание, овладевшее всею душою, и только противоборствующие представления, замедляющие такую выработку желаний, делают то, что у взрослого человека не всякое желание достигнет ступени воли. В русском языке два глагола хотеть и желать означают тоже только разные ступени одного и того же процесса, и если бы признать еще третий глагол - волить, то мы имели бы три прекрасных выражения для трех ступеней одного и того же процесса, взятого в начале, в середине и конце.

   16. К этим двум положительным понятиям о воле общечеловеческая психология присоединяет еще третье - отрицательное. Мы говорим о воле как о чем-то противоположном неволе. В этом смысле язык наш говорит, что человеку дали волю, говорит о своеволии, о стеснении воли и т. п. Это третье значение воли прибавляет совершенно новое понятие к двум прежним, и на нем отчасти основывается важное понятие вменяемости.

   17. Таким образом, мы рассмотрим по порядку: 1) волю как власть души над телом, 2) волю как желание в процессе его формировки и 3) волю как противоположность неволе.

  

   1. Власть души над телом есть факт, испытываемый каждым из нас, но которого никто объяснить не может. Особенно таинственным в этом всем известном и в то же время непостижимом факте кажется то, что душа, существо нематериальное, действует на материю, на нервную систему. Это как раз настолько же непостижимо, как и действие вибраций материи, т. е. в этом случае той же нервной системы на душу. Но оба этих несомненных факта равно настолько же непостижимы, как и действие одного материального тела на другое, материальное же, отделенное пустым пространством*. Кант справедливо замечает в своей "Критике чистого разума", что мы могли бы рационально задаваться вопросом о воздействии материи на душу и души на материю, если бы знали, что такое материя и что такое душа в существе своем. Но так как и то и другое нам одинаково неизвестно, так как и то и другое для науки только гипотетические принципы двух различных сфер явлений, созданных для выражения противоположности этих сфер, то вопрос о способе их взаимного воздействия остается вопросом, не представляющим данных не только для своего разрешения, но даже для своей правильной постановки. Почему бы душе не действовать на материю и материи на душу? Какие свойства души или материи знаем мы, которые не допускают их взаимного воздействия? Никаких. Но так как это воздействие совершается вне области нашего сознания, освещающего уже только результаты этого воздействия (ощущения и чувствования, с одной стороны, и произвольные телодвижения вследствие желаний, с другой), то нам остается только признать существующий факт и в то же время признать невозможность его объяснения, а затем изучать последствия этого факта. Мы так и поступим.

   ______________________

   * Педагогическая антропология. Ч. I. Гл. XXXVIII. П. 5 - 10.

   ______________________

   2. Власть души над телом очень велика: она может доходить даже до такого истощения сил тела в тех или других произвольных движениях, до такого извлечения этих сил из растительных процессов организма, что самые эти процессы уже останавливаются, затем следует или болезнь, или даже смерть. Эта же власть души над телом дает нам возможность не только разрушительно, но и спасительно действовать на здоровье телесного организма, откуда и происходит все врачебной, значение гимнастики. Направляя произвольно процесс выработки физических сил к тем или другим мускулам, мы отвлекаем эти силы из других частей организма и из других процессов и тем самым получаем возможность произвольно действовать на здоровье физического организма. Так, телесные упражнения имеют заметное влияние на уменьшение раздражения в центральных мозговых органах, и едва ли есть лучшее средство успокоить раздраженный головной или спинной мозг, как занятие умеренными гимнастическими упражнениями.

   Но лечебное значение гимнастики не ограничивается только таким грубым, огульным воздействием. Практика показывает, что гимнастика, специализируя так или иначе произвольные движения человека, излечивает множество застарелых болезней. Для психолога же в этом лечении гимнастикою замечательно то, что в нем человек лечится положительно одною своею волею, которая во всяком случае есть ближайшая причина всех произвольных движений, употребляемых гимнастикою как врачебное средство. Принимая же в расчет, на какое множество физических процессов организма воля человека оказывает более или менее сильное влияние, мы нисколько не сомневаемся, что воля как могущественнейшее врачебное средство будет более и более прилагаема в медицине. Чтобы убедиться, как велико может быть влияние воли на физические процессы, стоит припомнить, какие чудеса действия воли на тело показывают нам индийские фанатики и фокусники. Конечно, в этих случаях могучим средством человеческой воли распоряжаются фанатизм и шарлатанство; но от этого самое средство остается не менее сильным, и эта сила дает нам полное право думать, что ею могут быть достигнуты важные результаты, если она будет направляема светлым и серьезным умом европейца.

   3. Но кроме того, что, направляя произвольно процесс выработки физических сил в те или другие физические движения, мы отвлекаем эти силы из других частей организма и из других процессов, мы еще могущественно и произвольно содействуем особенному развитию тех мускулов, к которым устремляем по произволу преимущественную выработку физических сил из крови. Мы усиливаем питание мускулов и тем самым увеличиваем их объем, а объем мускула, как мы видели, есть условие количества сил, могущих в нем развиваться*. В этом явлении, подтверждаемом каждою мускулистою рукою кузнеца или сильно развитою стопою танцовщика, мысль Ламарка, слишком стушеванная Дарвином, находит себе блестящее и очевидное подтверждение. Наследственная же передача такого видоизменения органов, производимого произвольными усилиями/человека, едва ли может быть подвергнута сомнению. Мускулистые/руки детей рабочего класса и нежная рука аристократа разве не показывают нам, что следы произвольных физических усилий могут так же передаваться потомственно, как черты физиономии или даже мимика?**

   ______________________

   * Педагогическая антропология. Ч. I. Гл. VIII. П. II - 12.

   ** Там же. Гл. XIV. П. 5 - 10.

   ______________________

   4. Бэн находит, что телесные движения сами по себе нам приятны, но это не совсем справедливо. Телесные движения могут быть нам приятны и неприятны. Приятны они нам, когда в них мы открываем выход избытку сил физических, который сам по себе приводит нервный организм в ненормальное состояние, отражающееся в душе тяжелым чувством. Давая же исход чрезмерному избытку сил, мы облегчаем это тяжелое чувство, удовлетворяем телесной потребности движения, и такое движение, конечно, должно быть нам приятно. Само же по себе чувство усилия, т.е. чувство извлечения душою сил из организма, всегда есть чувство неприятное, и напряженность этой неприятности тем сильнее, чем труднее извлекаются душою силы из организма, т.е. чем истощеннее организм сравнительно с тем движением, к которому душа его призывает.

   5. Но очень часто неприятность чувства усилия может нейтрализироваться так, что самое усилие становится нам приятным по тому значению, которое мы придаем движению. Сознавая, например, пользу телесных движений для организма, мы с удовольствием подвергаемся тяжести усилия, как с удовольствием чувствуем боль горчичника, пиявок, едкого лекарства и т.п. Ощущение усилия остается тяжелым, но неприятность его исчезает. Сознавая, что за тратою сил следует утомление во всем теле и хороший аппетит, мы с удовольствием тратим силы, имея в виду удовлетворение аппетита и сладость отдыха, т.е. возвращение сил. Испытав на себе удовольствие, которым сопровождается жадное поглощение сил истощенным, но истощенным не до расстройства организмом, мы с удовольствием тратим силы ввиду предстоящих наслаждений. Уже этих одних причин, кроме тех особенных целей, для которых можем мы предпринимать те или другие движения, достаточно для того, чтобы сделать нам приятным само по себе всегда тяжелое чувство усилия, с которым душа извлекает силы из растительных процессов для произведения произвольных движений.

   6. Здесь рождается сам собою вопрос: простирается ли власть души только на мускульную систему и связанные с нею двигательные нервы, или она оказывает влияние и на нервы чувств? Бэн держится первого мнения, но это заставляет его впадать в противоречие с самим собою. Если можно еще, хотя с большою натяжкою, допустить, что мы посредством каких-то неизвестных мускулов оказываем произвольное влияние на наш слуховой орган, прислушиваясь произвольно к одним звукам и не слушая других*, или что мы произвольно, не изменяя положения глаза, можем сосредоточить внимание на избранной черте предмета, то какими же мускулами можем мы объяснить себе возможность произвольного влияния на ход наших представлений, а эта возможность, которую всякий замечает в самом себе, признается одинаково всеми психологами, и тем же самым Бэном?** Какими же мускулами можем мы объяснить возможность произвольного влияния на задержку наших чувствований или, по крайней мере, на распространение и воплощение их в нервном организме?*** Таким образом, ясные факты вынуждают нас признать, что власть воли простирается на всю нервную систему, а не на одни двигательные нервы, если двигательными нервами признавать только та, которые идут в мускулы. Кажется, рационально было бы предположить, что всякая деятельность нервной системы, будет ли она выражаться в телесных движениях или в тех необходимо предполагаемых движениях нервных молекул, которыми сопровождаются как умственные, так и чувственные процессы, что все эти нервные движения происходят более или менее под влиянием души, область которого физиология еще не обозначила. Сделав такое предположение, мы поймем, откуда рождается то заметное чувство усилия, которое мы испытываем не только при произвольных телесных движениях, но и при произвольных умственных или чувственных актах, когда, например мы стараемся вытеснить из нашего сознания какую-нибудь беспокоящую нас мысль или приостановить распространение в организме какого-нибудь возникшего в душе нашей чувствования. Наблюдая внимательнее над собою, мы убедимся, что такое насильственное, т.е. произвольное, подавление нами самими наших же мыслей и чувствований, равно как и произвольное направление нашего внимания обходится нам не даром, и мы испытываем положительно физическое утомление, следовательно, трату физических сил на физические движения, вызванные нашими умственными процессами, хотя они и не обнаруживаются видимыми сокращениями мускулов.

   ______________________

   * Там же. Ч. I. Гл. VII. П. 8 и прим.

   ** Там же. Гл. XXIX.

   *** См. выше. Гл. XII. П. 11 - 12.

   ______________________

   7. Мы согласны с теми психологами, которые, подобно Гербарту и Бенеке, полагают, что воля как власть души над нервным организмом развивается и формируется опытами; но не согласны приписать опытам самое происхождение воли. Такое мнение основано на той общей логической ошибке, которая заставляет, например, предполагать, что способность зрения или способность слуха есть произведение опыта, т. е. самой деятельности зрения или слуха. Еще Аристотель заметил, что для того, чтобы какая-нибудь способность могла развиваться деятельностью, необходима уже самая эта способность в зародыше. Для того, например, чтобы влияние света на организм животного могло развить в нем способность зрения и сформировать зрительный орган, как это предполагают некоторые физиологи и психологи, необходимо уже, чтобы организм мог испытывать на себе влияние света, и притом влияние света не как тепла, а именно как влияние света, т.е., другими словами, чтобы организм мог уже иметь способность зрения*. То же самое относится и к власти души над телом. Чтобы опыть этой власти сделались возможными, следует необходимо уже предположить самую власть. Напрасны были бы все попытки наши овладеть нервным организмом, если бы он не поставлен был в особое отношение к нашей душе, как напрасны были бы все попытки одною волею, без посредства нервов и мускулов передвинуть с места на место предмет, вне нас лежащий.

   _____________________

   * Principles of Psychologie, by Spencer. P. 397 - 404. Спенсер хочет показать, как осязание света может мало-помалу перейти в зрение. Но во-первых, следует предположить осязание света уже существующим, а во-вторых, свет и теперь осязается, но как тепло, а между осязанием тепла и зрением граница все же непереходимая. Если мы ощущаем дрожь при звоне большого колокола, то разве мы не отличаем ощущения дрожи от ощущения звука? Разбор психологической теории Спенсера был помещен нами в "Отечественных записках" (кажется) за 1866 г.

   _____________________

   8. "При начале жизни, - говорит Бэн, - не существует никакой связи между каким бы то ни было физическим страданием и действием, рассчитанным на то, чтобы избавиться от этого страдания. Этот факт должно заметить твердо, ибо чрез него выясняется сама природа воли как приобретения, создаваемого чрезвычайно постепенно"*. Однако тот же самый Бэн сознается несколько выше, что нет точных доказательств этого факта. Что же это за факт существование которого нельзя доказать? Это уже, следовательно не факт, а предположение, извлекаемое из наблюдений постепенного формирования в детях их власти над телесными движениями. Факт, следовательно, тот, что власть души над телом, или воля, развивается постепенно посредством опытов. В этом нельзя и сомневаться. Но вопрос заключается в том, что заставляет душу делать эти опыты? Если опыты эти выходят, как предполагает Бэн, из избытка мозговой энергии, заставляющей тело двигаться, то это не будут опыты произвольных движений, а от действий непроизвольных к произвольным нет перехода. Это выпустили из виду и Мюллер и Лотце, делающие то же предположение. Сколько бы непроизвольных движений ни выполнял организм, все же ему останется сделать инициативу действия произвольного: с усилием привести в движение мускулы, не вынуждаемые к этому движению рефлексом. Положим, как и предполагает Лотце, что страдание, например страдание голода, непосредственно, собственною своею силою приводит организм в разнообразнейшие, хотя совершенно бесцельные, движения и что при этих движениях организм случайно попадает на предмет, удовлетворяющий голоду и утишающий страдания; но и после этого все же останется сделать душе инициативу произвольного движения. Она будет знать, какой предмет ей нужен, но как ей узнать, какие нервы ей нужно привести в движение и что она может это сделать, если захочет? Иначе ей остается опять ожидать, пока страдание не приведет организм в бесцельные движения и пока одно из этих движений не попадет на удовлетворяющий предмет. Как ни ставьте эту догадку, все же нет перехода от непроизвольных движений к произвольным, и нам остается только призвать, что способность воли как власти души над телом принадлежит душе так же, как и способность чувствования, и что это факт, удалее неразлагаемый и ни из чего не выводимый.

   ______________________

   * Bain. The Will. P. 251.

   ______________________

   9. Нет сомнения, что власть души над телом расширяется опытами; но нет возмржности не признать врожденной власти, которая, будучи приложена к сложным рефлексам, установленным уже самою природою организма, оказывается очень обширною. Если бы ребенок должен был опытами дойти до сложного акта сосания груди, то он скорее выучился бы (ходить, чем сосать грудь и глотать пищу. Вот почему мы можем объяснить только крайним увлечением Бэна, когда он говорит, что человек выучивается даже дышать. Гораздо естественнее признать, что такие сложные рефлексы, каковы сосание, глотание или дыхание, возбуждаются сначала какими-нибудь физическими причинами, как, например прикосновением воздуха к легким, прикосновением груди или даже пальца к губам, пищи к глотке и т.п. В этих актах сначала нет воли, но они могут повести к первому проявлению воли в ребенке. Чувствуя голод, а потом удовлетворение его, ребенок может уже и сам попытаться привести в движение сложный рефлекс питания. Но как начинается эта попытка и какими средствами она осуществляется - это остается для нас совершенно неизвестным. Об этом, пожалуй, можно много фантазировать, но прийти к какому-нибудь положительному результату едва ли возможно.

   10. Отказываясь объяснить таинственное рождение первых попыток появления власти души над телом, мы тем не менее видим ясно, кал эта власть, данная душе, а не приобретенная ею, точно так же данная, как и способность чувствовать, формируется потом мало-помалу именно через посредство опытов. Так, мы действительно замечаем, что ребенок, мало-помалу приобретает способность направлять сначала движение глаз за движением внешних предметов, а потом движение рук к предмету, движение пальцев, чтобы удержать предмет, и т.д. Мы видим также, как мало-помалу посредством опытов установляется у ребенка связь между слуховыми и голосовыми органами, отчего появляется физическая возможность речи. Вот отчего при бездеятельности слуховых органов самая речь становится невозможною, хотя голосовые органы развиты как следует. Глухонемой лишен возможности контроля над звуками, которые он издает, и только это одно мешает ему говорить. В училищах глухонемых заменяют, хотя не вполне, этот контроль слуха контролем зрения и осязания, заставляя глухонемого, осязая горло и смотря в зеркало, наблюдать движения своего собственного рта и горла в то время, когда он ощущает усилие для произведения тех или других звуков, хотя и не слышит этих звуков.

   11. Мы также вполне согласны с Бэном, когда он доказывает, что те самые действия, которым мы выучились медленным путем сознавания и попыток, превращаются потом в сложный рефлекс, который выполняется уже быстро и без всякого труда, только под влиянием того желания, которое руководило нами/когда мы ему выучились*. Так, ребенок многочисленными, весьма заметными опытами выучивается подымать руку и протягивать ее к предмету. При этих опытах участвуют и зрение, и осязание, и память; но когда через повторение движение это сделается привычным рефлексом, то ребенку уже не нужно повторять всего длинного процесса учения, а стоит только захотеть протянуть руку к цветку, чтобы она протянулась и сорвала цветок. Наблюдая над развитием детей, мы заметим, что вначале они даже не умеют выплюнуть горького или противного куска, попавшего к ним в рот, так что мать или няня должны их учить и этому нехитрому действию, которое выполняется потом дитятею и взрослым почти совершенно рефлеитивно.

   ______________________

   * Bain. The Will. P. 394.

   ______________________

   12. Согласование движений различных органов приобретается опытами, но опытами же приобретается и способность разъединять такие движения, которые связаны уже самою природою в один рефлекс. Одно из затруднений, представляющихся учителю игры на фортепьяно, состоит в том, чтобы разъединить совместное и рефлективное движение пальцев, установленное самою природою, и приучить ученика мгновенно выполнять каждым пальцем отдельно то или другое движение. Кажется, нетрудно вертеть обе руки разом в разные стороны, но только немногие фокусники и посредством долгого ряда упражнений достигают выполнения этого фокуса. Индийские фокусники показывают нам, что власть человека в этом отношении далеко еще не исчерпана. Трудно решить, почему иные люди могут двигать ушами или носом, тогда как другие не могут. Бэн объясняет это случайным направлением нервного тока к таким мускулам, к которым он у других не направляется: но случай объясняет все, т.е., в сущности, не объясняет ничего, и пора бы уже отвыкнуть безотчетно употреблять это слово, которое значит как раз то же, что и слово "не знаю", но многих обманывает, заставляя их думать, что они сказали что-то, хотя, в сущности, они ничего не сказали.

  

   1. Желание, как мы часто упоминали, есть уже сложное душевное явление, образующееся в человеке в течение его жизни на основании опытов удовлетворения врожденных человеку стремлений. Прежде всего заметим, что желание есть особое (sui generis) чувство, которое всякий испытывает, но определить которое, как и всякое другое элементарное чувство, никто не в состоянии. Если мы скажем, что чувство желания (не самое желание) есть, чувство неудовлетворенного стремления, соединенного с представлением его удовлетворения, то этим мы перечислим только условия, при которых желание появляется, но никак не выразим самого чувства желания. Стремление без представления того, к чему стремимся, может заставить нас страдать; но мы сами не будем знать причины наших страданий: только при представлении предмета, удовлетворяющего мучащему нас стремлению, оно превратится в желание, которое в самом себе имеет уже мучительный элемент стремления. Следовательно, для желания необходим уже опыт удовлетворенного стремления.

   2. Но во всяком желании, кроме этих двух элементов: предполагаемого стремления и сознаваемого представления того, к чему стремимся, есть еще третий элемент, а именно воспоминание того чувствования, которое мы испытали при том или другом опыте удовлетворения наших стремлений. Первые два элемента желания нам уже знакомы, о третьем мы упоминали только мимоходом, тогда как он очень важен. Признавая, что в желании есть необходимо воспоминание раз или несколько раз испытанного нами чувствования, мы должны признать; что чувствования, как.и представления, вышедшие из нашего сознания, оставляют в нас следы, которые потом возрождаются при воспоминании. Сохранение в нас, бессознательно для нас самих, этих следов чувствований, как и следов представлений, одинаково таинственно и одинаково не подлежит сомнению. Кто же из нас не сознает, что в нем сохраняются не только следы образов и звуков, но и следы чувствований, им пережитых? Как они сохраняются, мы этого не знаем, но, судя по тому, как они снова возникают к сознанию, мы должны заключить, что и сохраняются они различно.

   3. Прежде всего заметим, что опыты удовлетворения наших стремлений, всегда сопровождаемые чувствованиями, оставляют свои следы в видоизменении, в специализации самих наших стремлений. Удовлетворяя так или иначе нашим органическим или растительным стремлениям, мы значительно видоизменяем и определяем самые эти стремления. Так, привычка к той или другой пище делает для нас иную пищу не только неприятною, но даже вредною, и, наоборот, можно привыкнуть к такой пище, которая для других вредна. То же самое замечаем мы и в отношении стремлений духовных. Сначала в нас живет общее стремление к красоте; но, смотря по способу удовлетворения этого стремления, само оно видоизменяется, специализируется, и человек мало-помалу делается способным только к красоте того или другого вида, и притом на той или другой ступени ее развития. Отсюда различные понятия о красоте у различных народов, у одного и того же народа на различных ступенях его развития, у различных людей и различных классов общества, у одного и того же человека в различные периоды его жизни.

   4. Но ничто так не разнообразится в людях, как удовлетворение душевного стремления к деятельности. И это понятно, ибо, тогда как содержание телесных и духовных стремлений хотя в общих чертах, но уже дано нам, содержание душевного стремления к деятельности создается самою жизнью и потому бесконечно разнообразно как самые жизни людей. Мы увлекаемся к той деятельности, к которой предварительно выработали уже более средств, выплели более связных сетей представлений, какого бы рода они ни были. Но так как жизненные результаты в этом отношении для каждого человека различны, то также различны и увлекающие их сферы деятельности. Здесь, следовательно, видоизменяется не самое стремление, а следы представлений; стремление остается одно и то же: стремление к деятельности по возможности обширной и в то же время по возможности легкой. Если же остается след в самом стремлении, то именно только в размере той деятельности, которой она требует. Человек, мало развитой, мало живший душевною жизнью, удовлетворяется такою узкою душевною деятельностью, которая для другого, развитого человека, привыкшего к широкой деятельности и, может быть, в той же самой сфере, покажется невыносимо неудовлетворительной.

   Таким образом, мы видим, что самые стремления наши, уже независимо от наших чувствований, видоизменяются или участняются, определяются, специализируются опытами нашей жизни. Обратившись же к сохранению следов пережитых нами чувств, мы найдем, что и это сохранение, судя по возникновению следов к сознанию, бывает неодинаково.

   5. Наблюдая над собой, мы заметим, что часто какое-нибудь слово, звук, картина производят на нас веселое или грустное, приятное или неприятное впечатление; вызывают в нас чувства отвращения, любви, гнева, страха, так что мы сами не можем сразу дать себе отчета, почему это впечатление, безразличное само по себе, так, а не иначе на нас подействовало. Но, сделав усилие над нашею памятью, мы иногда открываем, что эти образы, звуки, картины, безразличные сами по себе, связаны в нашей памяти с воспоминанием какого-либо события, переполненного именно тем чувством, которое вызвано в нас отрывочным представлением. Здесь ясно, что след чувства как-то слился с самим следом представления и жил вместе с ним в нашей нервной системе, бессознательно для нас самих. Такое возникновение пережитого чувства к сознанию несправедливо было бы назвать только воспоминанием, а скорее, следует назвать воспроизведением, ибо при нем мы опять переживаем прежнее чувство.

   6. Собственно воспоминанием чувства следует назвать тот акт нашей души, когда мы, вспоминая какое-нибудь представление, вспоминаем и чувствование, когда-то его сопровождавшее, но уже не испытываем самого этого чувствования. Это уже воспроизведение не самого чувства, а того акта сознания, или, лучше сказать, самосознания, которым мы отделили это чувство от других чувств. Естественно, что если мы вспоминаем таким образом приятное чувство, то в нас рождается желание его воспроизведения, а если неприятное - то соответствующее этому нежелание. Разница между воспоминанием и воспроизведением чувства и обозначается именно нашим желанием или нежеланием. Бенеке на иносказательном языке своей психологии выразил это душевное явление довольно удачно, говоря, что, по мере того как стремление освобождается от впечатления, с которым оно было связано более или менее крепко, само стремление становится не неопределенным стремлением, готовым соединиться со всяким впечатлением, но стремлением, уже определенным по тому впечатлению, которое от него отделилось, - становится желанием.

   7. Собственно говоря, всякое воспоминание чувствования сопровождается хотя легким его воспроизведением. Но мы сознаем всю разницу между этим бледным воспроизведением и тем ярким чувством, которое обхватывало нашу душу, когда действительность влияла на нее непосредственно. И чем сильнее эта разница, тем томительнее наше Желание возобновить наше прежнее чувство во всей его прежней яркости. В этом отношении также следует различать следы чувствований, оставшиеся при удовлетворении душевного стремления к деятельности, от следов чувствований, оставшихся при удовлетворении стремлений телесных. Если, вспоминая наслаждение хорошим обедом, мы желаем возобновить его, хотя еще и не чувствуем голода, то от этого не родится желание есть, если телесное стремление еще не успело возникнуть в нас; но рождается желание душевной деятельности, которую дало нам это наслаждение.

   8. Следы пережитых нами чувствований сохраняются в нас, неведомо для нас самих, целыми обширными системами, соединенными с такими же системами представлений. О способе этого сохранения мы не можем сказать ничего фак