Ушинский Константин Дмитриевич - Человек как предмет воспитания. Том 2

конечно разнообразны, будучи произведениями жизни человеческой души, ее индивидуальных опытов, представлений, чувствований и желаний.

   9. Воля человека может подавлять наклонности; но это ей тем труднее, чем сильнее то стремление, из которого родилась система однородных желаний, составивших наклонность, и чем более разрослась эта наклонность. Но если прямо противодействовать наклонности трудно, потому что подавляемое стремление становится все сильнее и сильнее, то надобно различать, что сила наклонности зависит не от одной, а от двух причин: во-первых, от силы самого стремления, из корня которого развилась наклонность, а во-вторых, от обширности той сети представлений и желаний, которую уже выплела душа на этой основе. Если первая причина, стремление, от неудовлетворения становится напряженнее, то зато вторая, оставляемая в забвении, ослабевает. Вот почему, желая противоборствовать наклонности или страсти, мы должны, с одной стороны, удовлетворять тому стремлению, из которого она выросла, а с другой - направить деятельность нашей души на что-нибудь иное и лучше всего в ту область, где у нас образовалась уже какая-нибудь наклонность, но которая еще слаба для того, чтобы без содействия нашей воли противоборствовать той, которую мы хотим подавить.

   10. Психология, объяснив образование страстей, показывает ошибку тех философов и моралистов, которые, как, например, Декарт и Кант, вообще вооружаются против страстей. Гораздо вернее смотрел на страсти Аристотель, который видит уже достоинство человека не в том, чтобы не иметь страстей, а в том, чтобы соблюдать равновесие между ними. На этом равновесии, на этой золотой середине, построена вся этика Аристотеля. Но и этот взгляд не вполне справедлив: страсти, уравновешивающие одна другую, не будут страстями, а только системами чувственных представлений, более или менее сильными, смотря по силе стремлений, из которых они образовались. Такое нравственное учение могло возникнуть только от нерешительности дать человеку то или другое направление в жизни, а сама эта нерешительность - от того колебания в признании одного нравственного принципа, которым отличается классический мир от христианского. Если бы такой принцип был найден, то страсть, проникнутая желанием выполнения и развития такого принципа, должна была бы быть признана страстью, долженствующею стать центром тяжести в содержании души; но такого центра не нашел классический мир.

   11. Системы представлений, служащие основою для наклонностей и страстей, могут находиться в трояком состоянии: или в гипотетической форме следов, вышедших из сознания, или в виде представлений, находящихся в каким-либо отношении к стремлениям человека и потому возбуждающих в нем те или другие чувства, или, наконец, в виде чувственных представлений, соединенных с воспоминанием опытов удовлетворения каких-нибудь стремлений и потому возбуждающих в человеке то или другое желание или целые системы желаний.

   12. О первой форме чувственных систем мы можем говорить только гадательно, но тем не менее факты вынуждают нас признать существование в нас таких следов чувственных представлений, хотя они и сохраняются где-то, вне сознания. Кто же из нас не знает, что в нас могут сохраняться наклонности и страсти так, что мы в данное время и не знаем об этом? Как они сохраняются - этого мы фактически не знаем; но что они действительно сохраняются и могут то появляться в сознании, то выходить из него - это факт несомненный, действительность которого всякий может поверить над самим собою.

   13. Вторая форма систем представлений уже не как следов, существующих вне сознания, но как представлений, сознаваемых и притом возбуждающих в душе по отношению к ее стремлениям те или другие чувствования, была названа нами чувственным состоянием души, и мы должны оставить это сложное название за неимением другого. В таком положении системы представлений, возбуждая в нас те или другие чувствования, не возбуждают желаний, не возбуждают именно потому, что желания наши уже удовлетворены. Такими чувственными состояниями следует признать радость, печаль, привязанность, ненависть, страх, уважение, благоговение, презрение до тех пор, пока эти чувственные состояния не возбуждают в душе нашей никаких желаний и нежеланий. Мы прямо испытываем чувства, простые или сложные, и целые системы чувствований, возбуждаемых такими системами представлений.

   14. Но легко понять, что такое чувственное состояние души, чем-нибудь нарушенное, может вдруг возбудить в душе нашей целые массы желаний и явиться в ней уже не чувственным состоянием только, но наклонностью или страстью. Привязанность наша к человеку, с которым мы постоянно живем, не есть еще сама по себе страсть; но она может оказаться сильнейшею страстью, когда судьба разделит нас с этим человеком. Вот почему и нельзя положить резкой границы между чувственными состояниями и страстями, да и самый язык не разделяет их. Возьмем, например, честолюбие: в минуту своего удовлетворения это - чувственное состояние, возникающее из того элементарного чувства, которое мы назвали самодовольством, в соединении с особенными, человеку только свойственными стремлениями, о которых мы скажем ниже; в минуту же своего неудовлетворения то же честолюбие является страстью. Испытывая радость, мы не испытываем при этом никаких желаний, мы только радуемся, а потому и не можем назвать радость страстью; но если что-нибудь лишит нас этой радости, то мы можем страстно пожелать ее возвращения, и тогда из чувственного состояния радости может образоваться какая-нибудь страсть, название которой определится самим содержанием нашей бывшей радости. Печаль до тех пор остается чувственным состоянием, пока мы не выйдем из него, а потом в нас может образоваться страстное отвращение, страстное желание удалить от себя все, что может привести нас в чувственное состояние печали.

   15. Неясное понимание слова "страсть" ведет ко многим неясностям и ошибкам в психологии. Так, Декарт называет словом "страсть" (passion) и то, что мы называем страстью, и то, что мы называем чувственным состоянием. У него и радость - страсть, и честолюбие - страсть. Впоследствии было принято слово "аффект", но значение этого слова не определилось, и оно различно употребляется различными писателями, употребляется даже иногда в совершенно противоположных смыслах. На этом основании мы признали за лучшее не принимать чуждого нам слова "аффект", а принять прямо слово "страсть" и хотя сложный, но довольно ясный термин "чувственное состояние души". Страстью мы будем называть всякое такое сложное душевное состояние, в котором главная преобладающая черта есть желание или нежелание; чувственным же состоянием будем называть такое состояние души, в котором преобладает чувствование.

   16. Все человеческие страсти и все чувственные состояния человеческой души всегда имеют в себе нечто особенное, свойственное только человеку, идущее из его человеческих особенностей. Так, например, наслаждение может испытывать и человек и животное, но радоваться может только человек, потому что к радости непременно примешивается наслаждение будущим, взгляд вперед, и притом в бесконечную даль. Как только же мы увидим, хотя в отдаленном будущем, конец нашей радости, так она и начнет туманиться. Вот почему анализ чисто человеческих страстей и чувственных состояний может быть дан тогда только, когда мы исследуем особенности человеческой души.

  

   1. Словом "характер" обозначают обыкновенно всю сумму тех особенностей, которыми отличается деятельность одного человека от деятельности другого, без отношения к самому содержанию этой деятельности, которое может быть глупо и умно, нравственно и безнравственно. Наблюдая внимательнее, что люди называют характером, мы легко заметим, что они не вводят в это понятие того, что они же называют обыкновенно умственным развитием человека. Два лица, обладающие совершенно различным умственным развитием и совершенно различным запасом знаний как по количеству, так и по качеству, могут быть очень сходны по характеру. С другой стороны, люди, одинаково развитые и обладающие одинаковыми знаниями, могут быть совершенно различного характера. У человека очень образованного может быть характер весьма ничтожный, и у человека весьма необразованного - характер весьма сильный. Из этого мы видим, что понятие характера слагается, главным образом, из наблюдений над особенностями деятельности чувства и воли независимо от умственного богатства или умственной бедности человека. Но, вводя чувство и желание в понятие "характер", мы обыкновенно не вводим их содержания, а только форму их проявления. Злой и добрый человек, нравственный и безнравственный могут иметь одинаково слабый или сильный, постоянный или порывистый, хладнокровный или вспыльчивый, решительный или нерешительный характер и т.д. Следовательно, в понятие "характер" не входит ни умственное, ни нравственное состояние человека: не входит самое содержание чувствований и желаний, а только форма их проявления. Но так как деятельность чувства проявляется для наблюдений только в действиях человека, к которым мы относим и самую речь, то, следовательно, мы должны прийти к заключению, что понятие "характер" извлекается исключительно из наблюдений над особенностями человеческой деятельности, и притом не над содержанием этой деятельности, которая зависит от внешних обстоятельств, а также от ума и нравственности человека, но над ее формами. Вот почему мы относим изучение образования характера к области воли. В характере именно проявляется особенность действия воли в различных индивидах. От этого выражения сила характера и сила воли часто употребляются как синонимы, хотя это употребление и не совершенно правильно, как мы это увидим ниже.

   2. Не таким единством отличается взгляд людей на самое происхождение характера. Часто мы слышим, что говорят о врожденности характера, и точно так же часто слышим, что говорят об испорченности характера, о том, что такой или другой характер в человеке образовался вследствие обстоятельств жизни, вследствие воспитания и т. п. Говоря о характере, люди называют его дурным и хорошим совсем не в том смысле, в каком говорят о хорошем или дурном здоровье. Характером человека объясняют его поступки; но самый характер ставят часто ему в вину, хотя иногда некоторыми чертами характера облегчают вменяемость поступка. Воспитание, с одной стороны, советует присматриваться и применяться к характеру воспитанника, а с другой - дает правила, каким образом воспитывать характер в человеке. Из этого мы вправе вывести, что общечеловеческая психология, которая, во всяком случае, имеет громадное значение как сумма бесчисленных наблюдений людей над психологическими явлениями, видит в характере в одно и то же время и нечто прирожденное человеку, и нечто формирующееся в нем в течение его жизни - и этот взгляд совершенно справедлив, ибо характер в человеке складывается именно под влиянием прирожденных ему свойств, с одной стороны, и под влиянием жизни, с другой. 3. Признав в образовании характера участие двух деятелей: природы человека и условий жизни, мы должны были бы исследовать, насколько каждый из этих факторов участвует в образовании характера, и из этого уже вывести законы образования человеческого характера вообще, которые, без сомнения, должны же быть.

   "Человечество, - говорит Милль, - не имеет общего характера, но существуют общие законы формации характера"*. Милль полагает, что эти-то законы формации характера и должны составлять главный предмет в научных исследованиях области человеческой природы. Но откуда взято Миллем это твердое убеждение, которое и мы вполне разделяем, в существовании общих законов в образовании человеческого характера? Найдены ли уже эти законы, доказана ли их непреложность фактами, сведены ли они в научную систему? На эти вопросы и Милль вынужден был бы отвечать отрицательно. Но нельзя сказать, чтобы эти законы были до того неизвестны, что самое существование их следует только предположить по общей вере в причинность всех явлений, руководящей человеком столько же в отыскании законов физической природы, сколько и в отыскании законов психических явлений. Не удивляемся ли мы знанию человеческих характеров у великих писателей? И не одни эти великие писатели знают законы человеческого характера, но знают их и те, которые удивляются верной рисовке характеров самыми этими писателями. Если бы мы не знали вовсе ничего о законах формации характеров, то не могли бы произносить и нашего суждения о том, верно ли Шекспир или Мольер рисует характеры людей. Следовательно, в каждом из нас мы должны признать существование обширной массы познаний законов образования человеческих характеров. Зная характер человека, мы часто предсказываем очень верно, как подействует на него данное впечатление, какие чувства и желания в нем вызовет и в каких действиях обнаружится это желание. Практическая педагогика довольно часто, если и не всегда, подает очень верные советы, как изменить ту или другую черту в характере воспитанника. Правда этих советов обнаруживается практикой и показывает также, что нам не безызвестны многие законы образования человеческого характера. Практическая важность этих знаний не может подлежать сомнению. Мы уже указали на нее в предисловии к первой части нашей "Антропологии". Спрашивается, отчего же эти знания, столь важные для практического человека вообще и для воспитателя в особенности, не собраны, не приведены в ясную и легко обозреваемую систему? Не потому ли, что мы их знаем уже очень хорошо, так что не нуждаемся в их пересмотре? Но бесчисленные промахи практических деятелей вообще и воспитателей в особенности, зависящие главным образом от незнания законов образования человеческого характера, служат лучшим ответом на этот вопрос. Но может быть, не потому ли не собрали мы наших познаний о законах образования характера, что это собрание невозможно? Но почему же невозможно? Что человек знает, то может выразить словами; что может выразить, то может проверить и привесть в систему: одни знания признать несомненными, другие - подвергнуть сомнению, остановиться над противоречиями и т.д.

   ______________________

   * Mill's "Logik" V. II. P. 444.

   ______________________

   Можно ли сомневаться в практической пользе такого собрания, проверки и приведения в порядок наблюдений человека над образованием человеческих характеров? Почему же, спрашиваем мы снова, этология, по выражению, придуманному Миллем, или характерология в полурусском переводе, есть до сих пор наука в проекте, хотя, конечно, не один Милль сознает всю необыкновенную практическую важность такой науки и все ее значение для искусства воспитания?*

   ______________________

   * Ibid. P. 449. Милль прямо говорит, что этология есть наука, которая соответствует в области искусств искусству воспитания, принимая это последнее слово в обширнейшем значении, т.е. как воспитание не только индивидуального, но и коллективного, т.е. воспитание народного характера.

   ______________________

   4. Ответ на этот вопрос дает нам отчасти сам же Милль. "Законы образования характера, - говорит он, - суть законы производные, происходящие из общих законов души, и должны быть получены как выводы из этих общих законов. Для этого мы должны брать какой-нибудь данный ряд обстоятельств и потом соображать, какое будет влияние этих обстоятельств сообразно с законами души на образование характера"*. Основную науку, науку об общих законах души, Милль называет психологиею, в отношении которой этология, или изложение общих законов образования характера под влиянием тех или других внешних обстоятельств, будет уже наукою выводною, и притом такою же точною, как математика. "Психология, - по Миллю, - есть главным образом наука наблюдения и опыта; этология же есть наука дедуктивная. Одна излагает простые законы вообще, а другая чертит их действие в сложных комбинациях обстоятельств"**. Признавая во многом справедливость мысли Милля, мы уже из нее можем вывести простое объяснение, почему характерология, несмотря на богатый материал для своего содержания в общечеловеческих наблюдениях и в наблюдениях таких зорких людей, каковы Гомер, Дант, Сервантес, Шекспир, Гёте, и несмотря на свою неизмеримую практическую важность, остается наукою в проекте, да и самый проект этой науки только теперь возникает с особенною ясностью***. Понятно, что дедуктивная, или выводная, наука может появиться тогда только, когда та наука, из которой она выводится, является сама наукою, уже более или менее установившеюся. Но можем ли мы признать психологию такою наукою? Правда, она уже давно объявляет себя наукою опыта, почерпающею все свое содержание из наблюдений и опытов; но, разбирая опытную психологию Гербарта, Бенеке; Вайтца, Бэна и других, мы имели случай не раз убедиться, что, к сожалению, психология до сих пор идет по стопам философских умозрений и что ее положение очень часто более условливается философским миросозерцанием писателя, чем действительно наблюдением и опытом. Психология еще порывается только сорваться с того буксира, на котором ведет ее до сих пор метафизика: выражается ли эта метафизика схоластическими терминами германской философии или терминами, заимствованными из естествознания, как у Бэна и Спенсера. Когда эти усилия увенчаются успехом, когда можно будет говорить о психологии как о действительной науке опыта, вполне установившейся, тогда только можно будет приняться и за вывод из. нее этологических законов.

   ______________________

   * Ibid. P. 449.

   ** Ibid. P. 450.

   *** Заметим, между прочим, что этот проект приобрел особенную ясность в голове британского мыслителя. Это не случайное явление. Более всех других наций британская нация занималась и продолжает заниматься психологией: только она одна давно уже поняла все практическое значение этой науки и одна вводит ее даже в низшие школы. Нельзя не видеть в этом особой практичности англичан, которая, в свою очередь, конечно, строится на знании людских характеров.

   ______________________

   5. Но не одна психология виновата в том, что важная наука образования человеческого характера остается до сих пор наукою в проекте. Милль высказывает надежду, что физиология скоро подметит те особенности в образовании мозга и нервной системы, которые выражаются во врожденных чертах характера*. Но, желая вполне скорейшего осуществления этой надежды, мы не можем не признать ее несколько сангвиническою, если пересмотрим то учение о темпераментах, которое до сих пор излагается в физиологиях и антропологиях. Это учение, унаследованное новым временем еще от классической древности, до такой степени не приведено к единству с новыми физиологическими знаниями, до такой степени шатко и не основано на положительных фактах, что мы даже затрудняемся внести его в фактическую антропологию. Еще Галлен разделил характеры людские по четырем темпераментам: на сангвинические, холерические, меланхолические и флегматические. Но, как справедливо замечает Бенеке, "это скорее простые картины известных, в жизни встречающихся характеров, нежели точное генетическое разложение их"**. Но и в жизни эти четыре вида характеров никогда не встречаются в отдельности, а всегда черты одного перемешаны с чертами другого. Даже каждый в самом себе, разбирая свои чувства, желания и поступки, заметит в одних черту меланхолическую, в других сангвиническую и т.д., тем более если будет сличать свои различные настроения духа. Только способность отвлечения, замечающая главные, выступающие черты поступка и пропускающая более мелкие, им противоречащие и их ослабляющие, дала возможность набросать эти типы темпераментов. Для того же чтобы анализировать эти черты и привести их в какую-нибудь систему, следовало бы знать, чему приписать различие этих черт характера, а этого-то мы и не знаем, несмотря на то что наших анатомических и физиологических познаний нельзя и сравнивать с познаниями классического мира.

   ______________________

   * Ibid. P. 339.

   ** Benecke. Lehrbuch der Psychologie. § 345.

   ______________________

   6. "Учение, допускающее темпераменты, - говорит Мюллер, - идет из глубочайшей древности. Оно превосходно, и может быть, ничего уже нельзя более сделать для его усовершенствования. Но основания, на которых его сделали древние, были так же ложны, как их мнения относительно основных элементов человеческого тела. Темпераменты Галлена: сангвинический, флегматический, жёлчный и меланхолический - основывались на гипотезах древних философов Греции о четырех элементах: воздухе, воде, огне и земле - и качествах, им соответствующих: теплоте, холоде, сухости и влажности. Этим элементам соответствовали в организме четыре основные жидкости, преобладанием которых объясняли различие темпераментов". "Мы мало бы содействовали уяснению предмета, - продолжает Мюллер, - если бы привели здесь различные другие классификации темпераментов"*. Откуда же, спрашивается, взяли древние такие верные типы человеческих характеров, если выводили их из таких ложных оснований, каковы понятия о четырех стихиях мира и о четырех основных жидкостях организма? Конечно, не из этих ложных оснований, из которых могли бы быть сделаны только и ложные же выводы. Типы эти, следовательно, взяты прямо из наблюдений человека над самим собою и над различными людскими характерами, причем господствующие черты в том или другом характере или поступке возводимы были по своему сродству в один тип. Руководителями же при этом создании типов было не только логическое отвлечение, но и поэтическое чувство. Тут было то же творчество, которое руководило Мольером при создании характера Тартюфа, а Гоголем, когда он создавал своего городничего. Процесс этого творчества, причем человек берет черты пошлости столько же из других людей, сколько и из самого себя, прекрасно выражен самим Гоголем. Но напрасно бы вы искали Тартюфов, Гамлетов, Фальстафов, гоголевских городничих и Хлестаковых в окружающих вас людях: поройтесь же внимательно в самих себе - и вы отыщете их всех: оттого-то они так глубоко и задевают нашу душу, оттого-то все эти столь различные характеры и кажутся нам такими истинными. Точно так же и по той же причине типы темпераментов, созданные древними, поражают своею истиною, но точно так же, как все поэтические создания, будучи приложены к действительности, немедленно же требуют бесчисленных исключений. Чтобы добиться в темпераментах фактической истины, следовало бы открыть их физические причины, но это, несмотря на все попытки, до сих пор не удалось.

   ______________________

   * Manuel de Physiologie. V. II. P. 546.

   ______________________

   7. "Мы, конечно, пытались, - говорит Мюллер, - установить учение о темпераментах на основных формах органических отправлений и органических систем, например на системе питания, движения, чувствительности, и приписать темпераменты преобладанию одной из этих систем. Таким образом, были получены темперамент растительный, раздражительный и чувствительный. Но вывести душевные особенности, характеризующие каждый темперамент, из преобладания одной из органических систем совершенно невозможно. Действительно, мускульная сила не делает еще человека жёлчным, а характер флегматический точно так же сопровождается хорошим, как и дурным, питанием. Люди сырые и тучные не всегда флегматики, и часто встречаются лица очень худощавые и с невозмутимою флегмою. Есть люди жёлчные и сангвинические как между толстыми, так и между худощавыми, как между сильными, так и между слабыми. Вообще все попытки приписать каждому темпераменту особое органическое свойство оказались неудачными". "Особенную безурядицу в учении о темпераментах ввело смешение с ними патологических болезненных явлений. Вообразили себе, что флегматик непременно должен быть толстый, бледный, лимфатический, что жёлчный должен иметь расположение к болезни печени и т.п.". "По моему мнению, - продолжает Мюллер, - темпераменты зависят более или менее от расположения к чувствованиям или страстям, рождающимся из возбуждения или противодействия склонностям, т. е. что причина их заключается в различном расположении к состояниям удовольствия, страдания и желания"*. Из этого довольно темного намека видно, что физиолог Мюллер, скорее, готов перенесть вопрос о темпераментах на психологическую почву. Но что же может сказать психология о том, что врождено, о том, что предшествует, следовательно, деятельности сознания, что условливает уже характер этой деятельности, а не условливается им?

   ______________________

   * Ibid. P. 547.

   ______________________

   8. После Мюллера, конечно, продолжались попытки приурочить темпераменты к каким-нибудь фактам организма. Френологи пытались найти эти факты в мозгу, в различии комбинаций его частей; другие искали причины их в особенности устройства тканей, в относительном количестве белого и серого вещества в мозгу, в свойстве крови, но все это решительно ни к чему не повело - и взгляд Мюллера на темпераменты остается и до сих пор самым логическим. Мы можем только удивляться, как некоторые психологи и педагоги, знакомые с этим трезвым и скромным взглядом великого ученого и мыслителя, продолжают говорить, например, что у людей с нервозным темпераментом должен быть маленький нос и круглый подбородок, у людей с жёлчным темпераментом - черные блестящие глаза, курчавые волосы и тому подобные ни на чем не основанные нелепости*, или прилагать к своим сочинениям разрисованные фигуры темпераментов, рисуя флегматика непременно человеком, страдающим водянкой, а меланхолика - чахоткой**. Вот почему, признав неудачными все попытки отыскать физиологические причины различия темпераментов, мы представим только характеристические картины их, следуя при этом Мюллеру.

   ______________________

   * Die Wissenschaft von Menschen, von К. Schmidt, 1865. S. 201 - 202.

   ** См. рисунки, приложенные к упомянутой книге Шмидта.

   ______________________

   9. Флегматический темперамент Мюллер называет умеренным в противоположность трем остальным. Чувствования не овладевают флегматиком быстро и нелегко разливаются в нем. (По нашей терминологии, у флегматика душевные чувствования нелегко переходят в органические.) Мысли флегматика текут с неменьшей быстротою, как и мысли других людей, и ум его может достигнуть такого же развития. Но ему не нужно делать над собою больших усилий, ни физических, ни нравственных, чтобы сохранить свое хладнокровие. Для него легче, чем для других, удержаться от быстрого решения, чтобы обдумать его прежде. От него нельзя ожидать таких решений, которые выходят быстро из глубоких и живых чувствований, но от него можно ожидать всего, что может быть достигнуто терпением и настойчивостью. Он трудно раздражается, редко жалуется, переносит свои страдания терпеливо и мало возмущается страданиями других. Он не скор на дружбу, но постоянен в ней. Когда чего-нибудь нужно достичь быстротою и развитием большой силы в малое время, то его легко обгоняют люди других темпераментов, но зато он вернее достигает отдаленной цели. Он всегда знает, чего хочет, и неохотно мешается в чужие дела. Леность, апатия, беззаботность, скука, трудность понимания составляют уже болезненные явления.

   10. К неумеренным темпераментам Мюллер причисляет темпераменты: жёлчный, сангвинический и меланхолический.

   Жёлчный темперамент обнаруживает замечательную силу в деятельности, энергию и настойчивость, когда находится под влиянием какой-нибудь страсти. Его страсти быстро воспламеняются от малейшего препятствия, и его гордость, ревность, мстительность, честолюбие не знают пределов, когда его душа находится под угнетающим влиянием страсти. Он размышляет мало и действует быстро, немедля, как потому, что всегда считает себя правым, так и потому, что такова его воля. Он трудно сознается в своих ошибках и увлекается страстью, пока она не приводит его к его собственной гибели или гибели других.

   11. У сангвиника основное стремление есть стремление к наслаждению, соединенное с легкою возбуждаемостью чувствований и с их малою продолжительностью. Он увлекается всем, что ему приятно, выказывает много симпатии к другим и скор на дружбу, но склонности его непостоянны, и нельзя слишком много на них рассчитывать. Его легко рассердить, но он так же легко переходит к раскаянию. Щедрый на обещания, он тотчас их забывает, если не выполняет в то же время. Доверчивый и легковерный, он любит строить проекты, но скоро их бросает. Снисходительный к недостаткам других, он требует такой же снисходительности и к своим собственным. Его легко успокоить; он откровенен, ласков, доброжелателен, любит общество, не способен к эгоистическим расчетам.

   12. У меланхолика господствующая наклонность есть наклонность к печали. Он так же легко возбуждается, как и сангвиник, но чувства неприятные проявляются в нем чаще и продолжаются долее, чем чувства удовольствия. Страдания других легко вызывают его симпатию. Он боязлив, нерешителен, недоверчив и легко поддается всему, что соответствует его господствующим идеям. Безделица его оскорбляет; ему все кажется, что им пренебрегают. Препятствия, встречаемые им в жизни, приводят его в отчаяние, лишают энергии и делают неспособным выйти из затруднения. Его желания носят грустный оттенок; его страдания кажутся ему невыносимыми и выше всякого утешения*.

   ______________________

   * Ibid. P. 547 - 549.

   ______________________

   13. Присмотритесь же к действительным характерам, попадающимся вам на глаза, изучайте их внимательно, подробно, без всякой предвзятой теории, и вы увидите, как много неверного в этих пресловутых картинах темпераментов. Возьмем, например, характер Руссо и подумаем, к какому из четырех темпераментов можно его причислить. Он увлекается удовольствием, как сангвиник; бежит от общества, как меланхолик; раздражителен и мстителен, как человек жёлчного темперамента; скор на дружбу и ненадежен в ней - опять же, как сангвиник; нетерпелив, правда, во всем, но кроме того, что его действительно увлекает. Трудно, кажется, назвать его флегматиком, а между тем он так медленно и терпеливо вырабатывает свои сочинения, что, следуя описанию темпераментов, это мог бы сделать только сильнейший флегматик. Недоверчивый и подозрительный до смешного, он даже может быть назван ипохондриком, не только меланхоликом; но посмотрите, сколько истинно детской веселости и доверчивости обнаруживается в нем при случае! Он склонен плакать над такими пустяками, над которыми другой смеется; но его шутка весела и колка. Он снисходителен к своим недостаткам, как истинный сангвиник, но не снисходителен к недостаткам других, как человек крайне жёлчного характера. Его привязанности изменчивы, и в то же время мы видим, что до глубокой старости дожили в нем привязанности и ненависти детства. И кроме того, как не похож дитя-Руссо, веселый, доверчивый, шаловливый, на мрачного старика, убежавшего от людей на необитаемый островок швейцарского озера! Но не забудьте, что и женевцы также изменились и ставят монумент Руссо на том самом месте, где бросали каменьями в бедного философа. Здесь вы видите, что жизнь ума и сердца перемешала черты всех темпераментов в самую пеструю, но вполне понятную картину.

   14. Мы выбрали для примера характер Руссо именно потому, что его гениальная автобиография открывает нам все изгибы этого, вполне человечественного характера, со всеми его достоинствами и недостатками. Но к тому же самому результату в отношении темпераментов придете вы, изучая характер первого близкого вам человека, и особенно изучая его не в один какой-нибудь момент, что дало бы вам самые ошибочные результаты, но наблюдая над тем, как он проявлялся в долгий период времени, если не во всю жизнь. Беспрестанно вы встретите людей, поражающих вас переменчивостью своих наклонностей и в то же время настойчивостью какой-нибудь одной из них, людей раздражительных в одном и очень флегматических в другом, легко прощающих одно и никогда не прощающих другое, эгоистов и в то же время готовых на самопожертвование, людей, которые любят общество и в то же время его избегают, и т. д., словом, вы встретите в каждом характере противоречия знаменитым картинам темпераментов.

   15. Воспитатель-критик еще более обыкновенного наблюдателя человеческой природы практически убеждается, что те самые черты характера, которые приписываются как врожденные тому или другому темпераменту, бывают очень часто следствием воспитания. Иначе воспитатель не говорил бы вам беспрестанно, что можно запугать дитя и сделать его робким, что можно сделать дитя тупым, ленивым, злым и что все это зависит от воспитательного влияния семьи, школы и вообще жизни. Однако же и воспитатель знает, что есть что-то такое, врожденное человеку и обнаруживающееся в способе его мышления, чувствования и деятельности, что приносится каждым ребенком как нечто готовое и что может быть или усилено, или ослаблено влияниями жизни и воспитания, но не может быть вполне искоренено, и что, во всяком случае, воспитание должно принять как нечто готовое, уже принесенное ребенком при самом рождении. Из этого мы можем вывести, наоборот, что в знаменитых картинах темпераментов есть своя доля правды, но что этой правды нелегко доискаться.

   16. В догматические психологии и педагогики учение о темпераментах вносилось прежде почти без всякого анализа, и честь первой попытки извлечь из этого учения хотя какие-нибудь твердые и ясные черты врожденных различий психофизической деятельности людей принадлежит, кажется, Бенеке. Усвоив себе теорию Гербарта об образовании всего содержания души из представлений, Бенеке, как мы уже видели, вынужден был отступить от этого учения и дать душе нечто врожденное. Это врожденное - ее первичные силы (Urvermogen). Конечно, эти первичные силы постоянно образуются душою, но следовательно, уже сама сила, их образующая, прирождена душе, а вместе с тем прирождены ей и те особенности, которыми первичные силы одного человека различаются от первичных же сил другого. Эти особенности состоят: первая - в большей или меньшей крепости этих первичных сил; вторая - в большей или меньшей степени впечатлительности и третья - в большей или меньшей степени живости. Эти врожденные особенности первичных сил - крепость (Kxaftigkeit), впечатлительность (Reizempfang-lichkeit) и живость (Lebendigkeit) - могут находиться в одной и той же душе в различных соединениях между собою, чем и отличается уже от природы деятельность одной души от деятельности другой. Конечно, мы могли бы указать, что есть и у Бенеке скрытие намеки, что эти первичные силы со своими особенностями порождаются из органических процессов тела и что, следовательно, и причины замечаемых нами особенностей в психической деятельности у разных индивидуумов должны быть отыскиваемы в прирожденных особенностях организма. Но так как жаркие последователи Бенеке защищают его от этой мысли, то мы и не припишем ее ему. Мы, впрочем, не понимаем, от чего тут собственно защищать Бенеке? Что же касается нас, то, показав полную невозможность объяснять чисто психические явления из известных нам свойств материи, мы не имеем никакой причины не приписать влиянию телесного организма те особенности психофизической деятельности людей, которые ясно врождены и по тому уже самому скорее могут быть приписаны влиянию тела, чем душе.

  

   1. В предыдущей главе мы признали влияние врожденных особенностей организмов на образование характера за факт несомненный, но до того мало исследованный, с одной стороны, физиологиею, а с другой - психологиею, что мы решительно не можем ни определить границ этого влияния, ни указать на те особенности организма, которым должны быть приписаны эти прирожденные особенности, выражающиеся в особенностях психической деятельности того или другого человека и необъяснимые из психических причин.

   2. Столь же несомненные факты, особенно извлекаемые из педагогической практики, приводят нас к тому убеждению, что воспитание и вообще жизнь со всеми своими влияниями на человека может сильно изменять врожденные особенности его психической деятельности. Кто же из людей, наблюдавших над воспитанием и развитием человека, не имеет твердого убеждения, что семейное и школьное воспитание, а потом жизнь не оказывают могущественного влияния на характер человека? Не видим ли мы на целых поколениях людей ясной печати той школы, где они учились? Разве мы не видим очень часто самые резкие образцы характеров, или сломанных жизнью, или, наоборот, закаленных ею? Признавая существование этого влияния слишком очевидным, чтобы его нужно было доказывать, мы должны признать также, что и границы жизненного влияния, разумея под ним всю совокупность влияний всех впечатлений жизни, действующих на человека через посредство его сознания, так же не определены, как и границы влияний природных особенностей. Но психолог в этом отношении поставлен все же выгоднее физиолога и во многих случаях может верно указать и объяснить причину того или другого влияния, если известны, конечно, все жизненные факты и выяснен врожденный темперамент человека.

   3. Но если существование двух первых образователей (факторов) характера не подлежит сомнению, хотя границы их действия и не определены, то самое существование третьего фактора, а именно личной воли человека, признаваемое одними, отвергается другими. Одни признают, что, несмотря ни на какое влияние, идет ли оно из прирожденных особенностей человека или из впечатлений жизни, точно так же от него не зависящих, как и врожденные особенности, человек может свободно вырабатывать свой характер. Другие, наоборот, утверждают, что самое направление или, вернее, содержание воли совершенно условливается двумя первыми факторами и что, следовательно, помимо них, человек не может внести никакого нового элемента в свой характер. Вопрос этот по самому содержанию своему относится к третьей части нашей "Антропологии", где нам придется говорить о свободе воли, которая если и может быть признана, то только как результат самосознания, следовательно, исключительною принадлежностью человека, его духовною особенностью. Здесь же мы займемся только двумя первыми факторами, которые действуют не только в человеке, но и в животных.

   4. Совершенная необработанность вопроса об образовании человеческих характеров под влиянием, с одной стороны, врожденных особенностей организма, а с другой, под влиянием жизни с ее особенностями объясняет, почему мы решаемся здесь передать не результаты научных исследований, а только результаты личных наблюдений. Если читатель будет недоволен скудостью этих результатов, то пусть он припомнит, что "характерология" есть только наука в проекте, и притом такая обширная наука, которая потребовала бы большого, специально ей посвященного сочинения, а не двух-трех глав, которые мы можем посвятить здесь этому предмету, систематическим изучением которого, кроме того, мы никак не можем похвалиться. Он входил в круг наших занятий вместе с другими предметами психологии и педагогики, тогда как по обширности своей задачи он мог бы поглотить все силы многих людей.

   5. Влияние прирожденных особенностей организма на образование характера можно бы, как нам кажется, разделить на: 1) общее влияние состояния организма, 2) влияние особенностей пищевого процесса, 3) влияние устройства органов мозга, 4) влияние особенностей нервной ткани и 5) влияние патологических состояний организма.

   6. Общему здоровому или больному, сильному или слабому состоянию организма давно уже приписывается большое влияние на психическую жизнь, и латинская поговорка "Здоровая душа - в здоровом теле" слишком часто повторяется, особенно в последнее время, чтобы кто-нибудь мог не знать ее. Но если мы обратим внимание не на теории, для которых эта поговорка служит любимым подтверждением, а на факты, то найдем, что справедливость знаменитого изречения может быть подвергнута сильному сомнению. Биографии личностей, которыми гордится человечество, ясно доказывают, что далеко не все эти личности были здоровыми людьми, начиная с Аристотеля, часто жалующегося на свое болезненное состояние, и оканчивая Дарвином, который спешит напечатать еще не готовую свою теорию, боясь, что здоровье помешает ему развить и обставить ее как следует. В этих широких пределах и приняв за идеал душевного здоровья человека великий ум и великий характер (какой же другой можно избрать), мы насчитываем немало великих деятелей, представлявших здоровую душу в больном теле. Но не имеем ли мы перед глазами всем нам знакомых примеров? Припомните Гоголя, Белинского. С другой стороны, если можно указать на таких личностей, как Гёте, здоровых и по телу и по душе, то можно указать на бесчисленное множество здоровеннейших господ с самою ничтожною душевною деятельностью и с самыми ничтожными ее результатами. И не только к умственному богатству, но и к характеру не может быть приложена эта знаменитая поговорка. Не видим ли мы часто слабых и больных людей, выказывающих несомненное геройство и твердость, и здоровых и сильных, обнаруживающих постыдную трусость и ничтожество характера? Всякий же внимательный воспитатель, без сомнения, убедится, что и в школе дети слабые, золотушные, болезненные вовсе не являются непременно слабыми по уму и характеру, а чаще совершенно наоборот. Сообразив все эти несомненные факты, трудно себе объяснить, как классическое выражение "Здоровая душа - в здоровом теле" может еще до сих пор повторяться людьми с уверенностью в его полной справедливости.

   7. Однако же мы не хотим этим сказать, чтобы общее здоровое или болезненное состояние организма, или прирожденная сила, или слабость его не оказывали никакого влияния на душевную жизнь и ее результаты: ум и характер. Этого влияния не может не быть. Если человек испытывает болезненные ощущения и недостаточность своих телесных сил, то эти, уже душевные опыты не могут не оставить следов в его душевных работах и не могут не сказаться в результатах этих работ: уме и характере. Нет сомнения, что дитя, часто испытывающее слабость своих телесных сил сравнительно с силами товарищей, отразит эти опыты в своей душевной жизни и ее результатах; но как отразит и что извлечет из этих опытов - это еще вопрос. Очень может быть, что дитя, удерживаемое слабостью своих сил от телесных игр и упражнений со своими сверстниками, сосредоточит свою психическую деятельность в умственной сфере, почему и развитие ее пойдет сравнительно быстрее. Может быть и то, что слабое дитя, обижаемое своими сильными товарищами, вздумает наверстать слабость своих сил умом, и отсюда выработается хитрость. Может выйти и так, что слабое дитя не откажется от соперничества в телесной силе со своими товарищами, и в нем разовьется чувство гнева, а потом и злости. Может быть и наоборот, что дитя, не побуждаемое к телесным упражнениям быстро накопляющимися силами детства, будет смотреть на игры других как на развлечение, и отсюда выработается добрая черта в характере. Точно так же сильный и здоровый мальчик имеет в самом обилии своих сил условие для развития чувства доброты*, но может развиться в нем и чувство гордости и злости, смотря по обстоятельствам его детства и как к ним дитя относится. Сильный и здоровый мальчик очень может умственно развиваться тупо, именно потому, что обилие телесных сил повлечет его преимущественно к телесной деятельности, и она, а не деятельность умственная, будет удовлетворять врожденному душе стремлению к жизни. Но разве можно вывести из этого, что обилие телесных сил есть непременное условие слабого развития умственных?

   ______________________

   * См. выше, гл. XXI, п. 18 - 22.

   ______________________

   8. Из этого мы можем вывести только, что общее состояние здоровья, без сомнения, оказывает влияние на психическую жизнь и ее результаты; но что это влияние может быть бесконечно разнообразно, смотря по внешним обстоятельствам и по тому, какие первые душевные работы начнут залегать в душе ребенка. Воспитатель, следовательно, не должен упускать из виду здорового или больного состояния организма как влияющей причины, но должен в каждом данном случае исследовать, каково было это влияние, вперед уже зная, что это влияние может дать результаты не только разнообразные, но даже прямо противоположные.

   Проследите, например, как хромота влияла на характер Байрона, и вы убедитесь, что тот же самый телесный недостаток мог дать в другом человеке и при другой обстановке жизни результаты совершенно противоположные.

   9. Различие в быстроте совершения пищевого процесса и возобновлении тканей организма у различных индивидов есть факт, наблюдаемый, сколько нам известно, и медиками. Наблюдая над детьми и взрослыми, мы заметим, что даже при одинаково нормальном и здоровом состоянии организма один организм скорее, чем другой, выполняет весь пищевой процесс, начинающийся приемом пищи и оканчивающийся превращением ее в ткани и скрытые (потенциальные) силы тканей. Это заметно не столько в относительной быстроте работы желудка, сколько в более или менее быстром вознаграждении убыли крови из пищевого запаса и в более или менее быстром возобновлении из крови всех тканей и скрытых в них сил. У одного кро