Главная » Книги

Толстой Лев Николаевич - Е. Д. Мелешко. Христианская этика Л. Н. Толстого, Страница 14

Толстой Лев Николаевич - Е. Д. Мелешко. Христианская этика Л. Н. Толстого


1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19

nbsp; В. О. Ключевский в своей публичной лекции "Добрые люди древней Руси" отметил одну характерную нравственную черту русского народа, заключающуюся в особом значении милостыни на Руси. При нашей общественной неурядице, при недостатке бе­зопасности для слабого и защиты для ближнего, полагает Клю­чевский, в русском человеке особое развитие получил подвиг со­страдания к страждущему, выражающийся прежде всего в личной милостыне. "Целительная сила милостыни, - подчеркивает Клю­чевский, - полагалась не столько в том, чтобы утереть слезы страждущему, уделяя ему часть своего имущества, сколько в том, чтобы, смотря на его слезы и страдания, самому пострадать с ним, пережить то чувство, которое называется человеколюбием"47. Ключевский приходит к выводу, что древнерусский благотвори­тель, "христолюбец" помышлял не столько об общественной пользе, сколько о своем духовном спасении. "Когда встречались две древнерусские руки, - заключает Ключевский свою мысль, - одна с просьбой Христа ради, другая с подаянием во имя Христо­во, трудно было сказать, которая из них больше подавала милос­тыни другой: нужда одной и помощь другой сливались во взаимо­действии братской любви обеих"48.
   Такова та своеобразная духовная почва, на которой произра­стал русский идеал христианского милосердия и человеколюбия, и на которой стало возможным толстовское осмысление нравст­венных заповедей Христа.
   В этой особенности русского духа вовсе не следует видеть идеализацию народной жизни. Как раз напротив. Как тонко под­метил Г. П. Федотов, "святые во многом являются прямым отри­цанием мира, то есть жизни народа, к которому они принадлежат. Идеализация русской жизни была бы извращенным выводом из сияния ее святости"49. К этому можно бы было только добавить, что именно такому народу дано выразить нравственный смысл учения Христа в высшем духовном озарении, который в своей обыденной жизни более всего отклонился от нравственного зако­на. Как говорил Толстой, "только с сильными идеальными стрем­лениями люди могут низко падать нравственно" ("Дневники", 8 сентября, 1894 г.).
   Отсюда вера Толстого в духовные возможности народа, его радикальное нравственно переосмысление христианской жизни в духе всеобщего непротивления, его убеждения, что народу впол­не по силам то, что является уделом святых и мудрецов.
   Дух русской святости особенно ярко выразился в подвиге пер­вых русских святых, канонизированных Русской церковью, "страстотерпцев" князей Бориса и Глеба. Характерно, что их почита­ние устанавливается как всенародное, упреждая и инициируя цер­ковную канонизацию.
   Очень важно понять, какой подвиг оба князя совершили, что­бы быть причисленными к лику святых.
   Греческая церковь знала чрезвычайно мало святых мирян, почти все ее святые относятся к числу мучеников за веру, препо­добных (аскетов-подвижников) и святителей (епископов). Борис и Глеб не принадлежали ни к одному из вышеназванных типов. В чем же русский народ провидел их святость, смысл их христи­анского подвига?
   О жизни святых князей до их убийства было известно очень мало. Важной для нас подробностью является упоминание о том, что князья "любили творить милостыню", что в жизни они были кротки и милосердны. Но не их мирское благочестие, а смертный подвиг был удостоен высшего народного почитания.
   Суть их подвига в том, что князья, зная о намерении своего старшего брата Святополка погубить их, ничего не предпринима­ют для того, чтобы спасти свою жизнь, противодействовать убий­ству, распускают свою дружину, решив не противиться злу и не оказывать никакого сопротивления.
   В чем причина их необычного поступка? Как следует из опи­сания их подвига ("Сказание, и страдание, и похвала святым му­ченикам Борису и Глебу"), их поведение определяется отнюдь не морально-политическими соображениями (например, идеей по­слушания старшему брату или заботой о политическом единстве). Ими движет высокая духовная идея, "очищенная от морально-практического приложения", от требования "мужественного исполнения долга", от "героического мученичества" (Г. П. Федо­тов). Эта высшая идея, их вдохновляющая, выражающая собой духовный зов русского народа, есть добровольное страдание во имя Христово, добровольная жертва за Христа, искупляющая со­бой грехи и злодеяния мира.
   Эта жертва требует огромной духовной силы, нравственной борьбы, высокой сверхличностной мотивации. Замечательны предсмертные размышления св. Бориса о суете мира и бессмыс­ленности власти, оттеняющие непреходящий смысл безвинного страдания как погашения мирового зла жертвой своей жизни. "Все преходяще и непрочно как паутина. Куда я приду по отшествии своем из мира этого? Где окажусь тогда? Какой получу от­вет? Где скрою множество грехов своих? Что приобрели братья отца моего или отец мой? Где их жизнь и слава мира сего, и баг­ряницы, и пиры, серебро и злато, вина и меды, яства обильные, и резвые кони, и хоромы изукрашенные и великие, и богатства многие, и дани и почести бесчисленные, и похвальба боярами сво­ими? Всего это будто и не было: все с ними исчезло, и ни от чего нет подспорья - ни от богатства, ни от множества рабов, ни от славы мира сего. Так и Соломон, все испытав, все видев, всем ов­ладев и все собрав, говорил обо всем: "Суета сует - все суета!" Спасение только в добрых делах, в истинной вере и в нелицемер­ной любви"50. Так и кажется, что перед тем, как приняться за на­писание "Исповеди", Толстой внимательно перечитал предсмерт­ное моление святого Бориса.
   Весь смысл подвига князей заключен в идее непротивления. "Как ни очевидно евангельское происхождение этой идеи - воль­ной жертвы за Христа, - пишет Г. П. Федотов, - но для нее оказы­вается невозможным найти агиографические образцы"... "По­двиг непротивления, - заключает он, - есть национальный рус­ский подвиг, подлинное религиозное открытие новокрещенного русского народа"51.
   Теперь становится более понятным, почему Толстой в своем обосновании идеи непротивления не находил в отечественной ис­тории прецедентов. Для этого он должен был отстаивать не столько "истинный дух" учения Христа, сколько его историчес­кое преломление в национальном русском характере.
   Святые Борис и Глеб создали на Руси особый чин "страсто­терпцев", т. е. тех, кто претерпели страсти, духовно уподобляясь Христу кротостью, покорностью, преодолением привязанности к жизни и к миру во имя любви к Богу и ближним. Смысл их подви­га в непротивлении и смиренном принятии смерти. В отличие от традиционного христианского идеала мученика за веру, русский святой - "страстотерпец" страдает "ни за что", страдает безвин­но "и умирает, не сопротивляясь злым, чтобы таким образом по­следовать примеру Христа"52.
   Очевидным парадоксом культа страстотерпцев является то, что эти святые "непротивленцы" по смерти становятся во главе небесных сил, обороняющих землю русскую от врагов. Их земное непротивление оказывается оборотной стороной вышнего, не­бесного утверждения добра и правды.
   Нельзя не заметить того глубокого внутреннего созвучия, ду­ховного родства, которые имеет история подвига святых князей Бориса и Глеба (как, впрочем, и многие другие истории из жития святых) с духом толстовского учения о непротивлении злу. Эта духовность, кончено, не могла ускользнуть от внимания Толсто­го, который прекрасно знал агиографическую литературу, в том числе и жития русских святых"53. В "Исповеди" он пишет о том, что чтение Четьи-Минеи и Прологов было его излюбленным чтением в тот период, когда он страстно искал Бога. Толстой пря­мо признается: "...чтение это открывало мне смысл жизни. Там были жития Макария Великого, Иосафа царевича (история Будды), там были слова Иоанна Златоуста, слова о путнике в колод­це, о монахе, нашедшем золото, о Петре мытаре; там - история мучеников, всех заявлявших одно, что смерть не исключает жизни..."54. И все же что-то не устраивало Толстого в "житий­ной" литературе.
   В яснополянской библиотеке Толстого широко представлены жития древнерусских святых: Феодосия Печерского, Сергия Радо­нежского, Нила Сорского, Тихона Задонского, Серафима Саров­ского и др. с многочисленными пометками Толстого, свидетельст­вующими о его глубоком интересе и симпатии к подвигам святых.
   Иногда Толстой открыто признавал это. "Христианская нравственность в народе, - заметил он как-то в разговоре, - вну­шена подвижниками церкви, старцами отшельниками..." Совре­менное же падение нравов во многом вызвано отсутствием тако­го влияния55.
   Но такая оценка нравственного значения святости в целом не свойственна Толстому. На его восприятие феномена святости су­щественно влияло его резкое неприятие любых церковных форм жизни, святость же представала перед ним в церковном обрамле­нии. И отношение к ней Толстого было в связи с этим неодно­значным. С одной стороны, он не мог не видеть всей полноты вы­ражения нравственных заповедей Христа в житиях многих святых. Притом не только у русских "страстотерпцев" с их подвигом непротивления, но и других кротких, смиренных, самоотречен­ных, милосердных святых. Но с другой стороны, он постоянно ви­дел церковные рамки святой жизни, ее определенную отчужден­ность от народной среды.
   Особенно остро он ощутил это в своем посещении Оптиной Пустыни, знакомстве и беседах со старцем Амвросием. Вот запись, появившаяся после посещения Оптиной Пустыни в начале 1881 г.: "Амвросий занят тем чином, который он заслуживает, и верит болезненно. Бедный". А вот еще более нелицеприятная запись, датированная 27 февраля, 1890 г. "Оптина. Амвросий жалок... Монастырь - духовное сибаритство... Это святые, вос­питанные рабством". Толстой имел в виду то, что старцы живут чужим трудом.
   В конце концов, вторая, "церковная" сторона святости затми­ла для Толстого ее нравственную сторону. Так Толстой приходит к идее обмирщения святости, которую он попытался реализовать в повести "Отец Сергий".
   Чтобы понять смысл стоящей перед Толстым задачи, приве­дем одну его дневниковую мысль (15 августа, 1904 г.), точно вы­ражающую самую суть проблемы. "Люди придумывают себе признаки величия: цари, полководцы, поэты, - пишет Толстой. - Но все это ложь. Всякий видит насквозь, что ничего нет и царь - голый.
   Но мудрецы, пророки?.. Да, они нам кажутся полезнее других людей, но все-таки они не только не велики, но ни на волос не больше других людей. Вся их мудрость, святость, пророче­ство ничто в сравнении с совершенной мудростью, святостью. И они не больше других. Величия для людей нет, - заканчивает Толстой свою мысль, - есть только исполнение, большее или меньшее исполнение или неисполнение должного". Таким обра­зом, "совершенная святость" и реальный святой оказались у Толстого на разных полюсах нравственности. Суть толстовско­го обмирщения святости именно в том, что на место "величия" он ставит "должное", пытаясь тем самым разрушить церковный фундамент святости.
   В "Отце Сергии" Толстой провозглашает новый "чин мир­ской святости", своего рода святость нравственно-бытового по­движничества. Героиня его повести, истинно святая русская жен­щина, к которой падший отец Сергий идет учиться жизни, являет собой совершенный образ исполнения должного, на фоне кото­рого меркнут последние следы церковного величия отца Сергия. Сама того не ведая, эта женщина, пребывающая в самой гуще жизни, взвалившая на себя бремя повседневных забот и обязанно­стей, достигает высших ступеней духовного совершенства. Отец Сергий с удивлением замечает, что в своей столь неудавшейся жизни она научилась никого не винить и всем прощать, что она свободна от людского мнения и что ее жизнь есть исполнение во­ли всевышнего. Но главное качество, определившее ее подвиг, заключается в способности смягчать и погашать зло. "Она не могла физически почти переносить недобрые отношения между людьми, - пишет Толстой. - Ей так ясно было, что от этого ниче­го не может стать лучше, а все будет хуже. Да она этого даже не думала; она просто страдала от вида злобы, как от дурного запа­ха, резкого шума, ударов по телу".
   "Страдание от одного вида злобы" - вот то святое чувство, которое способно подвигнуть к великому подвигу терпения в ис­полнении должного, к несению креста повседневной жизни и про­явлению действенной любви к людям, сострадания к ним. Имен­но такая жизнь и является примером подлинного служения Богу и претворения закона любви и заповеди непротивления в норму повседневного существования человека.
   В отличие от образа святого, образ юродивого Толстой вос­принимал и переживал более личностно и жизненно. Еще в 1877 г., за два года до появления "Исповеди", он писал Н. Н. Стра­хову после посещения Оптиной Пустыни: "Если бы я был один, я бы не был монахом, я был бы юродивым, т. е. не дорожил бы ни­чем в жизни и не делал бы никому вреда". Впоследствии Толстой еще не раз "примерял" к своей жизни образ юродивого.
   Юродство, как особый род святости, так же как и "страстотерпство", можно отнести к характерным чертам русского нацио­нального духа56, именно на Руси оно достигает полного расцвета, неведомого ни греко-византийскому, ни римско-католическому миру57. Складываясь с начала XIV в. в особую форму служения Бо­гу, "несения креста", достигая своего апогея в XVI в., когда юроди­вые признавались, наряду со святыми князьями, выдающимися борцами за торжество правды Христовой, оно в дальнейшем пере­живает упадок, и с XVIII в. церковь уже не признает юродство как особый вид духовного подвига. Так что во времена Толстого на юродивых смотрели уже как на людей, мягко говоря, "странных".
   Совершенно иначе воспринял юродство Толстой, ощутив в нем уже в детские годы глубокий христианский дух. Смысл юрод­ства - в добровольном приятии на себя унижений и оскорблений мира для достижения высшей степени смирения и кротости. Осо­бый подвиг юродства заключается в том, чтобы побороть в себе малейшие проявления себялюбия и тщеславия во всех их самых утонченных и замаскированных формах.
   Дело в том, что юродивый, пребывая в полной отрешеннос­ти от земных благ, в отличие от аскетов-отшельников и стар­цев, находится все время на виду. Такая жизнь способна создать ему в глазах людей ореол святости, что могло бы укрепить его самолюбие и тщеславие, развить гордыню и чувство собствен­ной исключительности и избранности. Поэтому юродивый вы­нужден отвергать внешние рамки приличия, благочестия, спо­собные вызвать уважение со стороны общества. Он предпочи­тает вести себя так, чтобы, напротив, заслужить поношение и поругание.
   Отказ юродивого от человеческого уважения, каких-либо знаков общественного почета доходит до того, что он не желает даже оставлять о себе среди людей добрую память. Он и умирать предпочитает "не по-людски": где-нибудь под забором, в куче му­сора и т. п., чтобы и в смерти не вызвать у людей доброго чувст­ва. В этой полной независимости от людского мнения и кроется источник той силы, которая помогает юродивому претерпевать гонения и насилия.
   Юродивый обнаруживает по отношению ко злу необычайную силу терпения и кротости, он как бы притягивает к себе со всех сторон силы зла, чтобы прервать их "цепную реакцию", похоро­нить их в себе, в своей отверженности от мира. Юродивый высту­пает в роли своеобразного "громоотвода" зла. Он заставляет лю­дей ругать себя и смеяться над собой, и в своем ответном осмея­нии и обругивании мира в причудливой форме, с символической театральностью жестов он обнажает нелепость и бессмыслен­ность зла.
   Чтобы судить о том, какое влияние имело юродство и сам об­раз юродивого на Толстого, выделим основные черты, характе­ризующие данную форму духовной жизни.
   Во-первых, это - духовное, нравственное самоумаление, "ас­кетическое попрание тщеславия". "В этом смысле, - пишет Г. П. Федотов, - юродство есть притворное безумие или безнрав­ственность с целью поношения от людей"58.
   Во-вторых, это - осмеяние мира, рождающееся из столкнове­ния христианской правды и светской кривды. Юродивый сталки­вает два эти измерения жизни, показывая их полную несовмести­мость и непримиримость, борется со злом за христианскую прав­ду путем "посмеяния мира".
   Нравственное самоумаление (притворная безнравственность) и осмеяние мира - эти две основные черты юродства стали для Толстого объективно вехами его духовного развития, сыграв са­мую непосредственную роль в осмыслении им принципа непро­тивления злу насилием.
   Столкновение с юродством Толстому дано было пережить еще в детские годы. Случайная встреча с юродивым, которую Толстой описывает в повести "Детство", произвела на него неиз­гладимое впечатление, во многом оказавшись символической и даже роковой. "Много воды утекло с тех пор, - пишет Толстой, - много воспоминаний о былом потеряли для меня значение и ста­ли смутными мечтами..., но впечатление, которое он (юродивый - Е. М.) произвел на меня, и чувство, которое возбудил, никогда не умрут в моей памяти".
   Больше всего Толстого поразил в юродивом контраст между его отталкивающей внешностью, показным слабоумием и внут­ренней молитвенной серьезностью и нравственной собранностью в одиночестве, наедине с Богом. "Лицо его теперь, - повествует Толстой, - не выражало, как обыкновенно, торопливости и тупо­умия, напротив, он был спокоен, задумчив и даже величав. Дви­жения его были медленны и обдуманны".
   Толстой пишет о том смешанном чувстве удивления, жалости и благоговения, которые вызвала у него ночная молитва юроди­вого. Среди нескладных, но трогательных слов молитвы, перемеживаемых тяжелыми вздохами и рыданиями, Толстой впервые с особой отчетливостью уловил слова юродивого: "Боже, прости врагам моим".
   Не меньшее впечатление произвела на него и та сцена, где юродивый, которого чуть не загрызли собаки, просит не нака­зывать за это охотника, умышленно спустившего на него собак. В его невнятном бормотаньи "...что бить? Бог простит..." как бы просвечивает убеждение в бессмысленности всякого насильст­венного пресечения зла. Вряд ли можно сомневаться, что это впечатление, произведенное юродивым, повлияло на толстовс­кую интерпретацию заповеди непротивления. "О великий хрис­тианин Гриша! - так Толстой выражает свое признание юроди­вому. - Твоя вера была так сильна, что ты чувствовал близость Бога..."
   Свое отношение к юродству Толстой глубоко выразил еще раз уже в период духовной зрелости, когда работал над рассказом "Шут Палечек".
   Палечек - один из моравских братьев, последователей учения Петра Хельчицкого, - образ полулегендарный. Палечек отнюдь не родился шутом, юродивым в смысле своих физических данных. Он становился им постепенно в ходе духовных исканий. Сначала он был странником, скитальцем, взращивал в себе чувство "граж­данина мира". Затем, осев в городе у одного человека, он собрал возле себя всех детей в округе, играя с ними как равный, поучая их. И лишь затем Палечек дал согласие стать придворным шутом чешского короля Юрия. Положение шута позволяло ему откры­то выражать свое отношение к власти, говорить правду в лицо любому человеку, порицать богатых и заступаться за бедных.
   С особым чувством умиления Толстой описывает поступки Палечека, свидетельствующие о его даре юродства. "Когда при­ходили нищие, он всегда снимал шапку и низко кланялся им. Ког­да же нищие просили у него милостыню, он всегда делал вид, что сердится на них и отгонял их, и когда они не сейчас отходили, то делал вид, что хочет прогнать их, ругался и выхватывал из мош­ны монеты и швырял их в нищих как будто затем, чтобы отогнать их. Нищие подбирали деньги и уходили и не благодарили, а еще и осуждали его. А это-то ему и было нужно"59.
   Все поступки шута, описанные Толстым в рассказе, были в каком-то смысле идеальной проекцией его собственных поступ­ков. "Был шут Балакирев у Петра, - ничтожный, на него много придумали. А тут шут - единомышленник, моравский брат"60. "Шут - единомышленник" - точнее и откровеннее не скажешь. Толстой мечтал бы жить так, как живет юродивый, поступать так, как поступает шут Палечек. Все свои поступки и движения души он сверяет "по шуту Палечеку".
   В его духовной эволюции отчетливо прослеживаются две "юродствующие" линии: страсть к нравственному самоумалению, "притворство безнравственности" и стремление "высмеять мир", отступивший от христианской правды.
   Чем еще можно объяснить безудержное самобичевание Тол­стого? Вот запись в "Дневнике" от 21 сентября 1905 г.: "Во мне все пороки, и в высшей степени: и зависть, и скупость, и сладост­растие, и тщеславие, и честолюбие, и гордость, и злоба. Нет, зло­бы нет, но есть озлобление, лживость, лицемерие. Все, все есть, и в гораздо большей степени, чем у большинства людей. Одно мое спасение, что я знаю это и борюсь, всю жизнь борюсь".
   А вот еще одна запись, сделанная за несколько месяцев до кончины (7 августа, 1910 г.): "Редко встречал человека, более ме­ня одаренного всеми пороками: сластолюбием, корыстолюбием, злостью, тщеславием и, главное, себялюбием. Благодарю Бога за то, что я знаю это, видел и вижу в себе эту мерзость и все-таки бо­рюсь с нею".
   Столь же ярко заявляет о себе в духовной жизни Толстого и другая черта юродства - осмеяние мира. Это "осмеяние" можно рассматривать как определенную форму ненасильственной борь­бы со злом, суть которой удачно выражает известный афоризм Вольтера: "что сделалось смешным, не может быть опасным". Осмеяние зла выступает у Толстого в разных формах: и как кри­тика цивилизации материальных благ, и как неприятие искусства с его эстетикой "прекрасного", и как сарказм по поводу безумия и абсурда современной жизни.
   В свете идеи осмеяния становится более понятным толстовское ниспровержение признанных авторитетов в искусстве. Отвергая Гомера, Софокла, Данте, Шекспира, Микеланджело, Рафаэля, Бетховена, Баха, Вагнера, не говоря уже о современных ему мас­терах, высмеивая их творения в прямом значении этого слова (как, например, некоторые сцены шекспировского "Короля Лира" или вагнеровского "Кольца Нибелунгов"), Толстой посту­пал как типичный юродивый, пародирующий определенные каноны культуры, лишенные в своем эстетическом великолепии "христианской правды". Причем это высмеивание распространя­ется им в духе классического юродства и на себя самого, на свои собственные художественные творения.
   Если в первом случае перед нами предстает "притворство безнравственности", то здесь налицо "притворство бездарности".
   В последний год жизни Толстого особенно мучает ощущение абсурда и безумия современной жизни. За несколько месяцев до смерти он даже хотел взяться за написание работы, озаглавлен­ной им "О безумии"61, но уже не чувствовал в себе силы. "Мы жи­вем безумной жизнью, - записывает он в "Дневнике" 16 июля, 1910 г., - знаем в глубине души, что живем безумно, но продолжа­ем по привычке, по инерции жить ею, или не хотим, или не можем, или то и другое, изменить ее".
   "Ужасно не единичное, бессвязное, личное, глупое безумие, - отмечает он в другом месте (19 июня 1910 г.), - а безумие общее, организованное, общественное, умное безумие нашего мира".
   Общественное безумие мира и есть то самое "мировое зло", которое юродивый пытается побороть своим "мудрым безумием", памятуя об известных словах апостола Павла: "Если кто из вас думает быть мудрым в веке сем, тот будь безумен, чтобы быть мудрым" (I Кор. 3, 18). "Когда мир своею мудростью не по­знал Бога в премудрости Божьей, то благоугодно было Богу юродством проповеди спасти верующих" (I Кор. 1, 21).
   Однако ближе всего для Толстого был образ мудреца. Харак­терно, что в его "Дневниках" и письмах мы не находим изъявле­ния желания "быть мудрецом", подобно желанию "быть юроди­вым". Это свидетельство того, что Толстой в определенной мере реализовал в своей жизни идеал мудреца, достиг определенной ступени мудрости, снискав себе общественное признание в каче­стве "учителя жизни".
   Идея непротивления злу предполагает определенную "фило­софию жизни", в которой выражалось бы соответствующее от­ношение к жизни и смерти, к духу и телу. Для Толстого эта сто­рона учения имела особый смысл. Отвергнув мистический дух ме­тафизики христианства, он был вынужден обратиться к идее все­мирной мудрости, выраженной в религиозных, философских и моральных учениях народов мира. Это обращение было вызвано не только стремлением соотнести учение Христа с всеобщей ду­ховной истиной, включить его в общий поток духовных исканий человечества, но и необходимостью подкрепить учение о непро­тивлении прочным философским фундаментом. Вот почему в "Евангелии" Толстого среди "апостолов Христа" мы неожиданно встречаем не Петра, Иоанна, Павла и т. п., а Лао-цзы, Конфуция, Будду, Сократа, Эпиктета и др.
   Мысль о создании "Евангелия всемирной мудрости" пришла к Толстому именно в тот период, когда он был погружен в работу над созданием своего "катехизиса" веры ("В чем моя вера?"). "Надо составить себе круг чтения, - записывает он в "Дневнике" 12 марта, 1884 г., - Эпиктет, Марк Аврелий, Лао-цзы, Будда, Па­скаль, Евангелие".
   В дальнейшем Толстой постоянно возвращается к этой идее, формируя свой избранный круг мудрецов мира. В 1903 г. он при­ступил к составлению сборника изречений: "Мысли мудрых лю­дей. На каждый день". До конца жизни ему удалось создать еще три обширных сборника изречений и мудрых мыслей: "Круг чтения: мысли многих писателей об истине, жизни и поведении" (1904-1908); "На каждый день: учение о жизни, изложенное в изречениях" (1906-1910) и "Путь жизни" (1910) - своего рода итог его нравственных исканий и образец нравственной системы.
   За время работы у Толстого сложилось совершенно твердое убеждение в высокой ценности и значении мудрых мыслей в деле духовного просвещения мира. "У нас есть результаты мыслей величайших мыслителей, - записал он в "Дневнике" 23 октября 1909 г., - выделившихся в продолжении тысячелетий из миллиар­дов и миллиардов людей, и эти результаты мышления этих вели­ких людей просеяны через решето и сито времени. Отброшено все посредственное, осталось одно самобытное, глубокое, нужное; остались Веды, Зороастр, Будда, Лаодзе, Конфуций, Ментце, Христос, Магомет, Сократ, Марк Аврелий, Эпиктет, и новые: Руссо, Паскаль, Кант, Шопенгауэр и еще многие. И люди, следя­щие за современностью, ничего не знают этого, а следят и наби­вают себе голову мякиной, сором, который весь отсеется, и от ко­торого ничего не останется".
   Толстой ставил перед собой громадную просветительскую за­дачу. В организованном по его инициативе издательстве "Посред­ник" он намеревался осуществить выпуски книг, посвященные мудрости и мудрецам мира. В письме к Э. Шмиту Толстой предло­жил даже основать в Европе международное издательство "Воз­рождение", которое популяризировало бы идеи всемирной муд­рости. В "Посреднике", вплоть до его закрытия, издавались серии книг "Высшая мудрость народов мира" и "Замечательные мыс­лители древнего и нового мира".
   "Для того, чтобы понять учение Христа о спасении жизни, - считал Толстой, - надо понять, прежде всего, то, что говорили все пророки, что говорил Соломон, что говорил Будда, что говорили все мудрецы мира о личной жизни человека"62. В чем же усмат­ривает Толстой эту высшую истину жизни, выражающую смысл мудрости? В идее духовного начала жизни, в приближении к нему человека через духовное совершенствование. Мудрость при этом выступает как осуществление истины в жизни, как "знание веч­ных истин, приложимых к жизни"63.
   Только при таком понимании жизни и возможно обоснова­ние нравственного смысла и целесообразности принципа непро­тивления. Чтобы развить в себе духовное начало, человек дол­жен прежде всего "обуздать" свое чувственно-телесное "я", т. е. сделать первый шаг к непротивлению. Смиренный, самоотвер­женный, кроткий человек - это человек, подавивший в себе эго­истическое чувство жизни. Классическая мудрость постоянно призывает к этому. В образе самого мудреца нас поражает преж­де всего способность владеть своими чувственными желаниями. Не говоря уже об индийских мудрецах и еврейских пророках, че­рез это "укрощение плоти" прошли и античные мудрецы, среди которых Толстой особенно выделял Пифагора, Сократа, Эпиктета, Марка Аврелия. В своем понимании жизни все они исхо­дили из дуализма телесного и духовного начал, из необходимос­ти смирять свою плоть, отдавая ее, если это нужно, в "жертву" непротивления злому.
   Другой стороной этого миропонимания является представле­ние о материальных благах и интересах жизни как о чем-то вре­менном, преходящем, несущественном. Человек, стоящий на по­зициях непротивления, понимает, в духе Экклесиаста, бессмыс­ленность и суету мирских забот, что так проникновенно выразил в своих предсмертных размышлениях святой Борис.
   Тем не менее мудрец, так же, как и святой "непротивленец", не ищет смерти, не предпочитает ее жизни, поступая в соответст­вии с принципом древнегреческого мудреца Фалеса, который учил, что между жизнью и смертью нет разницы. Когда же у не­го спросили: "почему ты не умрешь?", он ответил: "именно по­этому"64. Но мудрец никогда не станет избегать смерти, если она оправдана духовным смыслом ситуации, вызвана определенной логикой развития жизни, как это имело место в случае с Сокра­том или русскими князьями Борисом и Глебом.
   Идея непротивления включает в себе еще один существен­ный момент мудрости, который связан с обоснованием универ­сальной целесообразности позиции непротивления и, наоборот, нецелесообразности насильственного противления злому. Тол­стому очень важно было сделать очевидной ту мысль, что бо­лее "слабая", "пассивная" на первый взгляд жизненная позиция непротивления, выраженная, например, в смирении и кротости, оказывается более могущественной, дееспособной в универ­сально-космическом, всемирно-историческом смысле. (Вспом­ним "вышнюю воинственность" святых "непротивленцев" Бориса и Глеба.)
   В доказательство этого Толстой обращается прежде всего к "парадоксальной диалектике" древнекитайского мудреца Лао-цзы, приводя в "Круге чтения" следующие его мысли: "Нет в ми­ре ничего нежнее и уступчивее, чем вода, а между тем жестокое и твердое не может устоять против нее. Слабый побеждает силь­ного. Нежный побеждает жестокого. Все в мире знают это, но никто не хочет исполнять это"65. Согласно Лао-цзы, жестокое и крепкое - это спутники смерти, тогда как мягкое и нежное - спут­ники жизни. Поэтому тот, кто силен руками, не победит. "Когда дерево стало крепко, оно обречено на смерть".
   Сходные по смыслу слова находит Толстой и у Г. Торо, одно­го из вдохновителей его учения о непротивлении: "Самые неж­ные растения прокладывают себе путь через самую жесткую зем­лю, через трещины скал; так и любовь. Какой клин, какой молот, какой таран может сравниться с силою любви? Ничто не может противостоять ей"66.
   Соответственно, насилие, злоба, ненависть рассматриваются Толстым как прямое выражение слабости, нежизнеспособности. "Злоба приходит от бессилия, сказал Руссо. Как это верно", - за­писывает Толстой в "Дневнике" 10 сентября 1909 г.
   Этот философский план мудрости Толстой пытается соотнес­ти с житейской мудростью, открывающей бессмысленность и не­выгодность насилия как для судьбы отдельного человека, так и общества в целом. "Злой человек вредит самому себе прежде, чем повредит другим"67, - приводит он мысль Августина. Толстой полагает, что применение насилия подвергает человека, думаю­щего защититься от зла, гораздо большим опасностям, чем не­противление. Так что применение насилия есть только несообра­зительность и нерасчетливость.
   Таков был широкий круг мыслей и учений мудрецов, на кото­рые Толстой опирался при разработке идеи непротивления. Вме­сте с тем он широко откликался и на всякий жизненный пример мудрости, на всякую возможность проявления позиции непротив­ления в современной жизни. Так, он высоко ценил мысли и дела "учителей жизни", вышедших из народа (Архангельского, Бонда­рева, Маликова, Сютаева), шел навстречу людям, пытающимся исповедовать принцип непротивления в жизни и жертвовал для них всем, чем мог. И все-таки он больше общался со своими со­братьями по духу, мудрецами мира, всем им, прошлым и настоя­щим являясь современником.
   Один из последователей Толстого, посетивший его в Ясной Поляне в последний год его жизни, очень точно охарактеризовал то духовное состояние, в котором пребывал Толстой. "Он - сви­детель и обитатель иной современности, чем наша, и только там можно найти ему подобных. Эта его современность отделена от нашей, в которой довелось ему жить, давностями в столетия и тысячелетия; для нас его современность - не современность, для нас - это такое бесконечное, дряхлое, ветхое прошлое, о кото­ром мы не можем и помыслить. Для него - это живая современ­ность. Там с древними пророками, основателями религий, мудрецами, во всю жизнь создавшими одну книгу, или вовсе не создав­шими книг, там он - неодинокий, как среди нас, там он - один из мудрецов. Для нас же он - последний мудрец, как был когда-то последний пророк, как будет, может быть, когда-нибудь послед­ний ученый"68.
   Толстой, этот "последний мудрец" нашего времени, сумел до­вести свое учение о непротивлении до логического жизненного конца. Его уход - это "религиозное знамение" (Андрей Белый), это вызов миру, живущему по закону насилия, это "добровольная жертва" собой в борьбе с силами зла, дающая миру еще один шанс на спасение.
  
   3. ХРИСТИАНСКАЯ ЖИЗНЬ: СТУПЕНИ ОСУЩЕСТВЛЕНИЯ НРАВСТВЕННОГО ИДЕАЛА
  
   Ориентируясь на высшие образцы духовной жизни, Толстой разработал определенную "программу" христианской жизни при­менительно к общей, мирской жизни. При этом он исходил из то­го, что осуществление принципов христианской этики возможно и целесообразно не в особых, искусственных условиях жизни - в монастыре, общине и т. п., - а в миру, в совместной жизни людей. В этом плане семья была для Толстого "моделью" мира, а уход из нее во многом воспринимался как "бегство от мира", разрыв свя­зей с миром, чреватый искажением, нарушением реальных, жиз­ненных условий проведения "эксперимента" по непротивлению. В одном из писем Толстой заметил: "По моему мнению, жизнь че­ловека, следующего заповедям Христа, никак не может прояв­ляться в особом внешнем положении - жизни в общине, жизни пустынника и т. п. Все дело в духовном состоянии, в той духовной работе, которую производит над собой человек, чтобы осуществить в жизни ту истину, ради которой он живет"69. Таким обра­зом, "программа" христианской жизни Толстого представляет со­бой широкую мирскую "модель", предназначенную для всех лю­дей, во всех случаях жизни.
   В чем же состоит та "духовная работа", которую должен про­делать человек, чтобы осуществить в жизни принципы христиан­ской этики? Это - ступени духовной жизни каждого человека.
   В основе христианской жизни лежит принцип "самосовершен­ствования", определяющий в целом тот духовный настрой и то "духовное состояние", в котором должен пребывать человек, приверженный принципам любви, непротивления и неделания.
   Самосовершенствование выступает в христианской этике Тол­стого в качестве главного, если не единственного, средства борьбы со злом: "Побороть общее зло жизни можно только одним средст­вом: нравственным усовершенствованием своей жизни"70. Ту же мысль Толстой развивает более обстоятельно в письме к одному из своих корреспондентов: "Зло, которое вы видите, есть тот матери­ал, над которым вы призваны работать. Огорчаться на то, что зла слишком много, все равно, что плотнику огорчаться, что лес, из ко­торого он будет рубить, слишком велик. Прием же работы над этим материалом только один: самосовершенствование"71.
   Что же понимает Толстой под "самосовершенствованием"? В чем он усматривает его сущность? Самосовершенствование Толстой определяет вполне в сократовском духе, как "заботу о душе", как "улучшение своей души"72. И вместе с тем он осмыс­ляет это понятие в свете евангельской заповеди "божественного совершенства", как "освобождение божественного начала души". "Будьте совершенны, как совершен Отец ваш небесный" - зна­чит: старайтесь освободить в себе божеское начало жизни"73. Толстой особо подчеркивает: данная заповедь не означает, что "Христос велит человеку быть таким же, как Бог, а значит то, что всякий человек должен стараться приближаться к Божест­венному совершенству"74.
   Согласно Толстому, самосовершенствование есть одновре­менно и внутренняя, и внешняя работа. С одной стороны, человек не может совершенствоваться без общения с людьми; но с другой стороны, самосовершенствование невозможно и без внутренней духовной жизни, без общения "с самим собой", происходящего, как правило, в уединении. В результате, толстовская "формула" процесса самосовершенствования принимает следующий вид: "Совершенствоваться нельзя, живя постоянно в суете мирской, и еще меньше возможно, живя постоянно в уединении. Самое вы­годное условие для совершенствования - это то, чтобы в уединении вырабатывать и утверждать свое мировоззрение и потом, жи­вя в мире, применять его к делу"75.
   Самосовершенствование как общий принцип непротивления предполагает прежде всего борьбу с грехами, соблазнами и суеве­риями - конкретными формами воплощения зла. Теория и прак­тика борьбы с пороками - одна из важнейших составных частей философии непротивления Толстого, содержание и назначение которой можно адекватно оценить только в рамках философии непротивления, ибо это - один из способов и одна из ступеней конкретного осуществления заповеди непротивления в жизни.
   Конкретное содержание грехов, соблазнов и суеверий Тол­стой анализирует, исходя из логики своего учения и собственного духовного опыта, устанавливает последовательность ступеней борьбы с грехами, соблазнами и суевериями: "Для того, чтобы жить по учению Христа, человек должен уничтожить препятст­вия, мешающие проявлению любви. Препятствия этому составля­ют грехи. Но грехи не могут быть уничтожены, пока человек не освободится от соблазнов. Освободиться же от соблазнов может только человек, свободный от обманов веры"76. Какие же практические шаги должен предпринять человек, чтобы избавиться от препятствий, мешающих проявлению любви? Согласно Тол­стому, человек может освободиться от суеверий и избежать со­блазнов только с помощью разума. "Надо понимать и помнить" - вот основной "рецепт" толстовского освобождения от иллюзии зла, весьма близкий по своему духу к буддийскому пути преодоле­ния грехов с помощью "правильной направленности мысли"77. В принципе, данный подход является в рамках учения Толстого вполне обоснованным и оправданным, ибо соблазны и суеверия рассматриваются им как заблуждения и извращения ума.
   Особое внимание уделяет Толстой влиянию разума на при­вычки и чувства: "Для борьбы с привычкой греха есть два сред­ства: первое - ясно понимать последствия грехов, - то, что грехи не достигают той цели, для которой они совершаются, и не увели­чивают, а скорее уменьшают животное благо отдельного челове­ка; во-вторых, знать, с какими грехами надо начинать бороться: с какими прежде и с какими после"78. В связи с этим Толстой оп­ределяет последовательность борьбы с грехами, а также с проявлениями и последствиями грехов.
   Согласно Толстому, борьбу с грехами следует начинать с гре­ха опьянения (одурманивания), переходя затем, шаг за шагом, к борьбе с грехами праздности - похоти - корысти - власто­любия - блуда.
   Однако знания одной только последовательности в этой борь­бе явно недостаточно. Необходимо ясно представлять, от каких грехов человек в состоянии воздерживаться в первую очередь. "В борьбе с каждым отдельным грехом, - пишет Толстой, - надо начинать с тех проявлений грехов, воздержание от которых во власти человека, которые еще не стали привычкой. Такие грехи во всех родах грехов - и опьянения, и праздности, и похоти, и вла­сти, и блуда, - суть грехи личные, те, которые человек совершает в первый раз, не имея еще привычки к ним. И потому прежде всего от них-то и должен освобождаться человек. Только освободив­шись от этих грехов, человек должен начать бороться с привыч­ками, преданием, т. е. установленными в его среде грехами. И только поборов эти грехи он может начинать борьбу с грехами прирожденными"79.
   Тем не менее, несмотря на полное знание последовательности и особенностей борьбы с грехами, люди все-таки продолжают грешить. Происходит это потому, считает Толстой, "что люди не знают вполне ясно, кто они такие, что такое их "я", или забыва­ют это. Для того же, чтобы больше и яснее узнавать себя и по­мнить о том, кто такой человек, есть одно могущественное сред­ство. Средство это есть молитва"80.
   В понимании Толстого, молитва - не только средство укреп­ления человека в борьбе с грехами, но и способ его самопознания, открытие в себе божественного начала: Толстовская молитва - это уже не функция разума, но проявление целостного духовного сознания, пробуждающее "чувство присутствия Бога", вызываю­щее "ясное сознание Бога и отношение человека к нему".
   Толстой различает два вида молитвы: временную и ежечас­ную. К первой человек прибегает в минуты высшего духовного напряжения, вызванного, например, страданиями или близостью смерти. Для борьбы же с грехами необходима молитва ежечасная, назначение которой состоит в том, чтобы напоминать человеку во все мгновения его жизни, в любых ситуациях о том, в чем за­ключается высшее благо и смысл жизни. Ежечасная молитва, по мысли Толстого, есть в некотором отношении беспрестанное на­поминание о божественной природе человека. Это - высший, ду­ховный род памяти, погружающий человека в атмосферу нравст­венного совершенствования, укрепляющий власть духовного со­знания над животной природой.
   Оценивая возможности человека в борьбе с грехами, Толстой замечает: "Не во власти человека избавиться от греха, набиравшего привычку в течение многих годов, но совершенно во власти человека не делать поступки, которые вовлекают во грех, умень­шать привлекательность греха, поставить себя в невозможность сделать грех, отсекать "руку и глаз", которые соблазняют его. И делать это каждый день и каждую минуту. Для этого и нужна ежечасная молитва"81.
   Окончательный вид толстовская "программа" борьбы с гре­хами, соблазнами и суевериями принимает в итоговом произведе­нии "Путь жизни". Ключевым понятием и главным средством борьбы выступает здесь уже не "ежечасная молитва", а "усилие сознания". "Чтобы раскрыт

Другие авторы
  • Зотов Рафаил Михайлович
  • Бодянский Осип Максимович
  • Введенский Иринарх Иванович
  • Колосов Василий Михайлович
  • Сабанеева Екатерина Алексеевна
  • Лубкин Александр Степанович
  • Павлищев Лев Николаевич
  • Брусилов Николай Петрович
  • Врангель Николай Николаевич
  • Капнист Василий Васильевич
  • Другие произведения
  • Одоевский Владимир Федорович - История о петухе, кошке и лягушке
  • Скиталец - Скиталец: краткая справка
  • Татищев Василий Никитич - История Российская. Часть I. Глава 31
  • Дорошевич Влас Михайлович - Банкир
  • Фонвизин Денис Иванович - Чистосердечное признание в делах моих и помышлениях
  • Андерсен Ганс Христиан - Блоха и профессор
  • Есенин Сергей Александрович - Черный человек
  • Луначарский Анатолий Васильевич - Грибоедов
  • Буслаев Федор Иванович - Комик Щепкин о Гоголе
  • Герцен Александр Иванович - Герцен А. И.: Биобиблиографическая справка
  • Категория: Книги | Добавил: Armush (25.11.2012)
    Просмотров: 398 | Рейтинг: 0.0/0
    Всего комментариев: 0
    Имя *:
    Email *:
    Код *:
    Форма входа