Толстой Лев Николаевич - Е. Д. Мелешко. Христианская этика Л. Н. Толстого

Н. Полн. собр. соч.: В 90 т. Т. 45. С. 112.

   ¹⁷⁴ Там же.

   ¹⁷⁵ Федоров Н. Ф. Что такое добро // Федоров Н. Ф. Соч. М., 1982. С. 608.

   ¹⁷⁶ Карсавин Л. П. О началах. С. 256.

   ¹⁷⁷ Ильин И. А. О сопротивлении злу силою. С. 343.

   ¹⁷⁸ Франк С. Л. Лев Толстой как мыслитель и художник // Франк С. Л. Русское ми­ровоззрение. СПб., 1996. С. 460.

   ¹⁷⁹ Франк С. Л. Нравственное учение Л. Н. Толстого // Там же. С. 438.

   ¹⁸⁰ См., например: Струве П. Б. Роковые вопросы // Струве П. Б. Patriotica: По­литика, культура, религия, социализм. М., 1997. С. 304-308; Франк С. Л. Лев Толстой как мыслитель и художник. С. 461.

   ¹⁸¹ См.: Толстой Л. Н. Полн. собр. соч.: В 90 т. Т. 38. С. 336-340.

   ¹⁸² Вебер М. Избр. произведения. М., 1990. С. 695.

   ¹⁸³ Гусейнов А. А. Этика ненасилия // Вопр. философии. 1992. N 3. С. 72-73.

   Глава четвертая

  

   ПРИНЦИП НЕДЕЛАНИЯ

  

   1. КУЛЬТУРНО-ИСТОРИЧЕСКИЕ ФОРМЫ НЕДЕЛАНИЯ И ИХ ПРЕЛОМЛЕНИЕ В ХРИСТИАНСКОЙ ЭТИКЕ Л. Н. ТОЛСТОГО

  

   Принцип неделания в нравственной философии Л. Н. Толсто­го синтезирует в себе идеи неделания в разных культурно-истори­ческих традициях: древнекитайской, древнеиндийской, античной и христианской. В этом параграфе мы рассмотрим основные культурно-исторические формы неделания и их влияние на нрав­ственную философию Л. Н. Толстого.

   Неделание в широком культурно-историческом плане имеет следующие характерные черты.

   1. Аскетическое самоотречение, т. е. бегство из "мира", отре­шение от мирской деятельности. Аскет, культивирующий созер­цание божественного, не нуждается в "услугах" мира. Так, йог стремится стать отшельником, христианский подвижник - пустынником и монахом. Это - "отвергающая мир аскеза" (М. Вебер).

   Отрешенность от мира накладывает свой отпечаток на харак­тер добродетели. Высшей формой добродетели является любовь. "Истинная любовь, - замечает Вивекананда, - не зависит от физической привязанности. Люди могут любить друг друга, нахо­дясь на расстоянии тысячи миль"¹.

   В то же самое время состояние трансцендентной отрешенно­сти вызывает сверхчувственное видение жизни, в свете которого добродетель может представляться иллюзией. Отношение к лю­дям связано не с "догмами альтруизма", но со "сверхнравствен­ной", космической необходимостью. Такая установка порождает безучастность и безжалостность: "Совершенное отрешение вычеркивает жалость столь же решительно, - замечает А. Дж. Тойнби, - как оно вычеркивает дурные страсти"². Таково внутреннее содержание "отвергающей мир аскезы".

   2. Деятельное самоотречение выражается в отречении от плодов деятельности и непривязанности к материальному (например, как в карма-йоге, или в "деятельном недеянии" мудреца-да­оса, или в "воздержании от суждений" ("эпохе") и "бестревожно­сти" ("атараксия") мудреца-скептика и т. п.).

   "Деятельное самоотречение, - замечает в этой связи В. Н. На­заров, - это не просто самоограничение или воздержание, про­диктованное определенными социально-нравственными установ­ками или логикой житейского успеха. Оно определяется мистиче­ским и плутовским "отстранением" от мирской жизни"³.

   Неделание только внешне отрешено от мира. Внутренне оно заставляет быть в постоянном напряженном отношении к дейст­вительности. Для аскета-отшельника "...самый уход из мира, если рассматривать его в психологическом аспекте, - не уход, а бес­прерывная победа над все новыми искушениями, с которыми он все время должен решительно бороться. Отвергающий мир аскет все-таки сохраняет внутреннее отношение к "миру", хотя и отри­цательное, в виде предполагаемой борьбы с ним. Поэтому в дан­ном случае правильнее говорить об "отказе от мира", а не о "бег­стве из мира".

   "Отказ от мира" подвергает сомнению необходимость "бег­ства из мира". Это побуждает мудреца искать пути активного са­моотречения в действительной реальности. Ведь полная победа может быть одержана только в самом миру. Это - "аскеза в ми­ру", которая предполагает вовлеченность в жизнь мира, участие в его деятельности с целью духовного преображения этоса. Смысл "деятельного самоотречения" - не в отрицании, а в преоб­ражении материального.

   Существует несколько философско-культурных форм "дея­тельного самоотречения":

   древнеиндийская традиция,

   древнекитайская традиция,

   античная традиция.

  

  

   Одним из путей к духовному освобождению через "деятель­ное самоотречение" является путь карма-йоги (Бхагавад-гита):

   Деятельное самоотречение в древнеиндийской культурно-философской традиции представляет собой свободный отказ от деятельности, действий, не соответствующих избранному духовному пути. Деятельное самоотречение связано с духовны­ми установками и позициями личности, которые обозначают свободу духовного выбора.

  

   1. Независимость от рода деятельности.

   Это означает, что внешний отказ от деятельности еще не сви­детельствует о свободе духа, о благодати, так как существует воз­можность удерживаться от действий, оставаясь умом привязан­ным к объектам чувств. И наоборот, занимаясь какой угодно де­ятельностью, можно не испытывать чувственной привязанности к ней. Например, подметая улицу, можно достичь такого же ду­ховного просветления, как и предаваясь трансцендентальному созерцанию. Все зависит не от рода деятельности, а от духовного отношения к ней.

   2. Независимость от результатов деятельности. Для чело­века процесс деятельности связан, прежде всего, с его результата­ми, которые и составляют его привязанность к миру, корень ма­териальной заинтересованности. Человек стремится во что бы то ни стало воспользоваться плодами своей деятельности.

   Таким образом, зло коренится не в самой деятельности, а в ха­рактере отношения к ней. Поэтому нет никакого смысла отказы­ваться от деятельности. Достаточно отказаться всего лишь от ее результатов. Тем более, что "...для воплощенной души невоз­можно полностью отказаться от всякой деятельности. Но тот, кто отрекается от плодов своего труда, считается истинно отрек­шимся" (Бхагавад-гита XVIII, 11).

   С. Вивекананда в связи с этим отмечал: "В Индии живет муд­рец, великий йог, один из самых замечательных людей, когда-ли­бо виденных мною, - пишет он. - Он сказал мне однажды, в чем состоит тайна труда: "Соедини цель и средства воедино. Когда ты делаешь какую-нибудь работу, не думай ни о чем, кроме нее. Тво­ри ее, как высшую молитву, и посвящай ей всю свою жизнь, пока ты ее делаешь""⁴.

   3. Нравственная мотивация бескорыстного труда. "Мисти­ческий" смысл труда состоит в том, что человек трудится здесь не для себя и даже не для других. Он не связан результатами труда, отрешился от плодов своей деятельности. Он самозабвенно по­глощен самой работой. Это явно перекликается с "мистическим смыслом" любви (любовь не к самому себе, не к ближнему, а к самой любви, ее источнику и первообразу). И так же как "мистика" любви является самым надежным основанием "этики" любви, так и "мистика" труда непосредственно выливается в "этику" труда, т. е. делает любой труд бескорыстным и самоотвержен­ным. Никакая даже самая высокая нравственная мотивация не может привести к истинному бескорыстию. Даже если человек руководствуется мотивом труда на общее благо, он так или иначе "заинтересован" в результатах своего труда. Истинная этика мо­жет родиться только из мистики. Истинный смысл мудрости за­ключен в том, что бескорыстная деятельность на благо людей может быть только следствием "молитвенной", "жертвенной" деятельности во имя Бога.

   4. Нравственный долг и жертва как основные нравственные характеристики "деятельного самоотречения". Долг представ­ляет результат "бесстрастного исполнения своих обязанностей", в котором концентрируется смысл отказа от результатов дея­тельности. "Вся эта деятельность должна совершаться без привя­занности к ней и без ожидания наград. Ее следует совершать из чувства долга" (Бхагавад-гита, XVIII, 6). Долг - это исполнение человеком своих обязанностей в любом положении жизни при от­сутствии пристрастия к результатам действий. Долг определяется не тем, что сделано, но тем, как сделано. Мудрость долга в том, чтобы делать наилучшим образом то дело, на которое человек поставлен жизнью.

   Отсюда - каждый человек должен исполнять свой долг. Долг одного не может быть долгом другого. "Лучше исполнять свой собственный долг, хотя бы и самый скромный, нежели в совершенстве исполнять долг другого" (Бхагавад-гита, XVIII, 47).

   Долг одного человека не может быть выше или ниже по зна­чению долга другого. Долг государя не выше долга простого от­ца семейства, если тот исполняет его надлежащим образом. Бо­лее того, чем "ниже" и "проще" долг, тем труднее бывает в со­вершенстве его исполнить. Быть совершенным государем проще, чем быть совершенным мужем, а быть великим педагогом про­ще, чем быть хорошим отцом.

   Жертва является высшей формой выражения долга. Это - высшая точка, апофеоз "деятельного самоотречения". Человек отрекается не только от плодов, результатов своей деятельности, но и от собственной жизни. В этом "мистическом" характере жертвы заключен ее высший нравственный смысл - духовно пре­ображать жизнь, - который предстает как "искупительный" дар жертвы. Своей жертвой искупаются "грехи" людей. В искупи­тельной жертве смысл не только смерти Христа, но и смерти Со­крата. Мудрец, призванный к духовному преображению этоса, стремится не только к духовному самоочищению, но и к очище­нию от "материальной скверны" всего человечества через жерт­венное самоотречение, в котором особенно гармонично сочета­ются мистика "очищения и освобождения духа" и одновременно этика "служения человечеству".

  

  

   Философское обоснование позиции "деятельного недеяния" содержится в книге "Дао дэ цзин", приписываемой китайскому мудрецу Лао-цзы.

   Смысл "деятельного недеяния" заключается в следующем.

   1. Сохранение равновесия добра и зла. Недеяние как способ целесообразной деятельности человека. Всеобщее правило нравственности раскрывается в формуле: "Не делай другому то­го, чего не желаешь себе". От человека требуется, чтобы он не совершал определенных действий, способных причинить вред другому и воздерживался от определенных чувств, мыслей, по­ступков. Фактически - это "неделание" другому зла есть высшая степень нравственной деятельности, предполагающей борьбу ду­ха с силами зла, завладевшими сердцем и разумом человека.

   Одновременно понятие недеяния содержит в себе более глу­бокий, философский смысл: целесообразности и оправданности деятельности человека. В этом плане подчеркивается значимость и смысл человеческой деятельности, задается вопрос: может, че­ловек своим деятельным участием в развитии событий только ме­шает естественному ходу вещей и ухудшает существующий поря­док мира?

   Толстой в связи с этим писал: "Все бедствия людей происхо­дят не столь от того, что они не сделали того, что нужно, сколь­ко от того, что они делают то, чего не нужно делать. И потому люди избавились бы от всех бедствий личных и, в особенности, общественных, если бы они соблюдали неделание"⁵.

   "Неделание" не есть простое бездействие - отречение от субъективного произвола человеческой деятельности ради есте­ственного процесса самосозидания мира, имя которому - дао. "Дао постоянно осуществляет недеяние, однако нет ничего тако­го, чего бы оно не делало" (Дао дэ цзин. 37).

   2. Нравственное содержание деятельного недеяния. Смысл "деятельного недеяния" в том, чтобы жить в гармонии с дао, сле­дуя естественному ходу вещей. "Нужно сделать свое сердце пре­дельно беспристрастным, твердо сохраняя покой, и тогда все ве­щи будут изменяться сами собой, а нам останется созерцать их возвращение" (Дао дэ цзин. 16).

   Социальная деятельность человека, проявляющаяся в раз­личных формах общественного устройства: государстве, праве, общественной морали т. п., есть уже свидетельство утраты им Дао - естественного пути жизни. Поэтому обретение пути необходимо ведет к самоустранению человека как активного субъекта деятельности. "Совершенномудрый, совершая дела, предпочитает недеяние; осуществляя учение, не прибегает к словам; вызывая изменение вещей, не осуществляет их сам; со­здавая, не обладает тем, что создано; приводя в движение, не прилагает к этому усилий; успешно завершая что-то, не гордит­ся" (Дао дэ цзин, 2).

   Следовательно, там, где власть имеют великие мудрецы, под­данные не замечают их существования. Там, где властвуют неве­ликие мудрецы, народ бывает привязан к ним и хвалит их. Там, где властвуют еще меньшие мудрецы, народ боится их, а там, где еще меньшие - народ их презирает (см.: Дао дэ цзин, 17).

   Добродетель, таким образом, становится естественным выра­жением Дао: "Совершенномудрый не стремится делать добрые дела, поэтому он добродетелен" (Дао дэ цзин, 38).

   "Совершенномудрый не имеет постоянного сердца... Добрым я делаю добро и недобрым также делаю добро. Таким образом и воспитывается добродетель. Искренним я верен и неискренним также верен. Таким образом и воспитывается искренность" (Дао дэ цзин, 49).

   Добродетель ориентирует на исполнение блага, поэтому че­ловек благорасположен, а не человеколюбив естественным об­разом, так же, как и вода, небо или земля. "Небо и земля не обла­дают человеколюбием и предоставляют всем существам возмож­ность жить собственной жизнью. Совершенномудрый не облада­ет человеколюбием и предоставляет людям возможность жить собственной жизнью" (Дао дэ цзин).

   В таком понимании человеколюбие есть род субъективно произвольной деятельности, свидетельствующей об утрате чело­веком добродетели ("дэ"). Любовь к человеку появляется только на фоне ненависти: "Когда родственники в раздоре, тогда появля­ются "сыновняя почтительность" и "отцовская любовь"" (Дао дэ цзин. 18). Мудрец же не испытывает любви к людям, потому что его сердце не знает ненависти. Его добродетель - не в том, чтобы любить, но чтобы предоставлять всем возможность "жить собственной жизнью", следуя Дао: "обладающий высшим человеколю­бием действует, осуществляя недеяние" (Дао дэ цзин, 38).

  

  

   "Деятельное самоотречение" своеобразно преломляется в скептической философии, где оно выступает в форме "воздержа­ния от суждений" ("эпохе"). Существует очевидная связь между представлениями о нравственных добродетелях в китайской и ан­тичной культурно-философской традиции, (например, самоотречение мудреца-йога и даоса и воздержание античного мудреца-скептика)⁶.

   Мудрец-скептик античности воздерживается не от самой жизни, а от суждений о жизни, избегает не самих вещей, а пред­ставлений о вещах, отрешается не от самого мира, а от мнений о мире.

   Смысл этой позиции в том, чтобы сделать дух свободным от тирании и произвола субъективных суждений, мнений и представ­лений о вещах. Человек страдает не столько из-за самих вещей, сколько "из-за мнения, что страдание есть зло. Иногда тревога из-за мнения о каком-либо зле как зле больше той, которую при­чиняет само так называемое зло"⁷.

   Исходя из этого, мудрец-скептик воздерживается от суждения о том, что является по природе благом и злом. Такая позиция ве­дет к невозмутимости, духа ("атараксия"). "Мы признаем, - пи­шет Секст Эмпирик, - что скептик испытывает иногда холод и жажду и другое тому подобное. Но обыкновенные люди охваче­ны при этом двояким состоянием: самим ощущением и не меньше еще тем, что они считают эти состояния по природе дурными. Скептик же, отказываясь от предположения, что каждая из этих вещей дурна по самой природе, отстраняет их от себя с совершен­ным спокойствием. Вследствие этого мы говорим, что цель скеп­тика - невозмутимость в том, что подлежит мнению, и умерен­ность в том, что мы вынужденно испытываем"⁸.

   Достаточно привести только одну мысль из книги "Чжуан-цзы", чтобы убедиться в сходстве скептической и даосской му­дрости: "То, что субъективно отмечается как стебель и столб, прокаженный урод и красавица Сиши, великодушие и веролом­ство, лицемерие и искренность, - все это Дао объединяет в еди­ное целое"⁹.

   Мудрец-скептик не избегает жизни и деятельности, понимая, что от противоречий мира нигде не скроешься. Его мудрость состоит в том, чтобы жить в миру "В соответствии с жизненным наблюдением, не высказывая решительного мнения о вещах, не выдвигая догм". "Жить в соответствии с жизненным наблюде­нием", - значит руководствоваться не случайными представле­ниями и произвольными мнениями, а более или менее устойчи­выми, общезначимыми требованиями, побуждениями природы, общественными законами и обычаями, профессиональными на­выками и т. п.

   Благодаря "жизненному наблюдению" мудрец-скептик исхо­дит в своем поведении из того, что голод указывает дорогу к пи­ще, обычай требует принимать благочестие за добро, а нечес­тие - за зло и т. п. Тем не менее, на практике "атараксия" скепти­ка могла далеко выходить за рамки "жизненного наблюдения".

   Так, о Пирроне рассказывают, что, когда его учитель Анаксарх попал в болото, тот прошел мимо, не подав руки; люди его бранили, но Анаксарх восхвалял - за безразличие и безлюбие (см.: Диоген Лаэртский. IX. 63). Пиррон, якобы, жил, ни в чем не поддаваясь ощущениям: ничего не сторонясь, "подвергаясь лю­бой опасности, будь то телега, круча или собака, так что от опас­ностей его должны были оберегать следовавшие за ним друзья" (Диоген Лаэртский. IX. 62).

   Широко известен случай, когда Пиррон, оказавшись на ко­рабле во время бури, продолжал вести себя как ни в чем не быва­ло и, пытаясь унять панический страх своих спутников, ободряю­ще указывал им на корабельного поросенка, не отрывающегося от еды, говоря при этом, что такой бестревожности и должен дер­жаться мудрец (см.: Диоген Лаэртский. IX. 68).

   Впрочем, такую невозмутимость духа скептический мудрец выдерживал не всегда. Когда однажды того же Пиррона застали ссорящимся с сестрой и упрекнули в том, что он изменяет своим принципам, тот ответил, что не за счет же женщины подобает му­дрецу щеголять своей невозмутимостью. В другой раз на него на­бросилась собака и он испугался, а на укоры ответил, что "нелег­ко всецело отрешиться от человеческих свойств, однако против всего, что происходит, он ополчается, сколько есть сил, делом, а когда недостает сил - словом" (Диоген Лаэртский. IX. 66).

   В этом, по-видимому, и состоит типичный образ поведения мудреца-скептика: придерживаться полной невозмутимости в от­ношении мнения о вещах и возможной, умеренной невозмутимо­сти - в отношении самих вещей.

   Скептический путь "деятельного самоотречения", с одной стороны, демонстрирует полную невозмутимость жизни, пере­ходя в "безразличие" ("адиафория"), "безлюбие" и "безжало­стность", а с другой - через "жизненное наблюдение" и "умеренность" приводит к "житейской мудрости" с ее идеалом рас­судительности ("фронесис") и благоразумия ("софросине") мудреца.

   Толстой, считавший, что высшее знание, которым должен руководствоваться человек в жизни, есть общечеловеческая муд­рость, в своих программных сочинениях, таких, как "Круг чте­ния", "Путь жизни", постоянно ссылается на мысли, изложенные в "Бхадхава-гита", произведениях Конфуция, Лао дзы, античных мудрецов, считая, что истинное просвещение и образование "есть то, чтобы воспользоваться, ассимилировать все то духовное на­следство, которое оставили нам предки..."¹⁰.

  

   2. ПРИНЦИП НЕДЕЛАНИЯ КАК ЭТИЧЕСКАЯ КАТЕГОРИЯ. САМООТРЕЧЕНИЕ КАК УСИЛИЕ НЕДЕЛАНИЯ

  

   Принцип неделания имеет множество смысловых оттенков. Неделание можно рассматривать с точки зрения социологическо­го содержания, правового, а также философского - метафизиче­ского и этического аспектов.

   Принцип неделания тесно связан с позицией непротивления. По мнению Толстого, не противиться злому может только тот, кто не имеет зла в себе и не способен делать зло другим. Не уди­вительно, что неделание становится одним из ключевых понятий философии непротивления: для того чтобы реакция непротивле­ния стала естественным выражением чувств, человек должен последовательно сформировать соответствующую духовную установку.

   Толстой рассматривает принцип неделания в системе своего религиозно-нравственного учения как этическое понятие. Прин­цип неделания представляется в синтезе Толстого как норматив­ная этическая система, имеющая мотивационное и нормативное значение. В целом, неделание в понимании Толстого имеет отри­цательный и положительный акценты. Принцип неделания в по­нимании мыслителя представляет собой две взаимосвязанные ха­рактеристики. С одной стороны, неделание понимается как отказ от зла, греха. "Главное усилие, которое должен делать над собою человек для доброй жизни, - считает Толстой, - это - то, чтобы не делать того, чего не должно делать"¹¹.

   С другой стороны, отрицательное значение принципа неде­лания предполагает формирование положительного основания.

   В этом смысле неделание означает неустанное делание добра. Прежде чем начать делать добро, необходимо уметь воздержи­ваться от зла.

   Таким образом, принцип неделания содержит в себе не толь­ко пассивный и скептический элемент отказа, но и конструктив­ное начало делания добра. Для того чтобы определить смысл принципа неделания в религиозно-нравственном учении Толсто­го, необходимо рассмотреть категории, которые определяют зна­чение и место этого принципа в религиозно-нравственном учении мыслителя. Принцип неделания входит в общую философию непротивления, образуя систему практических правил и мотивационных установок, направленных на формирование нравственно-ценностного ряда, образующего духовно-нравственные основы нового уклада и образа жизни.

   Толстой понимал, что нравственная деятельность всегда со­держит в себе цель, а сама по себе нравственная деятельность вне определенной цели и системы соответствующих принципов и до­бродетелей не имеет духовно-нравственного значения. Напом­ним, что нравственная ценность, выраженная в добродетели, по мнению Канта, "может опираться только на принципы, которые представляют собой не только умозрительное правило, но и осо­знанное чувство".

   Неделание выступает в религиозно-нравственном учении Толстого как целостная программа, которая связана с духовно-нравственной установкой учения мыслителя, его центральным принципом, выражающим духовно-практический смысл закона любви - непротивление злому. Категория "неделание" вытекает, образуется из этого принципа, представляя собой целостную про­грамму практических действий, в которой неделание как принци­пиальный отказ от участия в зле сочетается со стратегией дела­ния добра.

   Неделание как отказ от зла представляет собой обоснование нравственного выбора, рациональную мотивацию свободы в принятии соответствующей духовно-нравственной системы цен­ностей. В свою очередь, принцип неделания предполагает ряд мотивационных установок и категорий.

   Неделание как делание добра характеризуется следующими понятиями.

   /. Воздержание понимается Толстым как такое делание, ко­торое позволяет "настраивать свой ум выше своих влечений - это и есть смысл воздержания", "это не добродетель, а великое дело добродетели". "Воздержание, - подчеркивает Толстой, - не озна­чает подавление силы, не означает приостановки в добре, в про­явлении любви или веры, наоборот, проявление силы духовной, препятствующей делать то, что человек считает дурным"¹². Та­ким образом, воздержание - первая ступень в делании добра. Воз­держание имеет следующие характеристики:

   1) воздержание от страстей тела; 2) воздержание мысли: а) воздержание от злых мыслей; б) от лишних слов; 3) от безнрав­ственной (греховной) деятельности.

   Нравственный смысл воздержания представляется Толстому умением разумно ограничивать потребности тела, "ведь увеличе­ние потребностей не есть усовершенствование, как это часто ду­мают, напротив, чем больше ограничил человек свои потребно­сти, тем больше в нем сознания своего человеческого достоинст­ва, тем он свободнее и мужественнее и, главное, способен слу­жить Богу". Нравственный аспект делания заключается в том, чтобы "владеть собою настолько, чтобы уважать других, как са­мого себя и поступать с ними так, как мы желаем, чтобы посту­пали с нами"¹³. Здесь Толстой воспроизводит своего рода золо­тое правило нравственности, перенося его в мотивационное и нормативное поле категории воздержания. Он считает, что нрав­ственную значимость категория воздержание получает только в факте признания. Воздержание выступает как мощный рычаг самовоспитания¹⁴.

   Таким образом, воздержание требует от человека отказа от выражения зла не только в поведенческом, деятельном аспекте, но и на уровне мотивации.

   Само воздержание выступает при этом как одно из основных условий свободы. "Хочешь быть свободен - приучай себя воздер­живаться в своих желаниях"¹⁵.

   В этом смысле толстовская формула свободы как признания или непризнания истины по логике должна предполагать также и неделание. Прежде всего, то, что само претворение истины долж­но основываться на целесообразности мирового порядка. В сущ­ности, неделание и есть "вера" в целесообразность мирового по­рядка, в разумность мировой жизни, с которыми приходят в столкновение "неразумность" и "ненужность" человеческой дея­тельности. Человеческое неделание позволяет при этом про­явиться вечной божественной деятельности как внутри человека, так и вне его. В этих мыслях Толстого легко узнается даосский принцип недеяния - "у вэй". Толстой и сам не скрывает этого, прямо ссылаясь в своей статье "Неделание" на Лао-цзы: "Все бедствия людей, по учению Лао-цзы, происходят не столько от того, что они не сделали то, что нужно, сколько оттого, что они делают то, что не нужно делать. И потому люди избавились бы от всех бедствий и в особенности общественных, если бы они соблю­дали неделание"¹⁶. Варьируя эту мысль, Толстой формулирует своего рода "золотое правило" неделания: "Только не делай то­го, чего не должно делать, и ты сделаешь все то, что должно"¹⁷.

   Все это подводит Толстого к необходимости обоснования уси­лия неделания как базовой установки в борьбе со злом.

   //. Усилие неделания, согласно Толстому имеет отрицатель­ный и положительный смыслы. Отрицательное усилие неделания Толстой усматривает, прежде всего, в том, чтобы стать свобод­ным от инерции жизни, от внешней причинно-следственной зави­симости. "Для того, чтобы наступило Царство Божие, - пишет Толстой, людям нашего времени нужно одно: нравственное уси­лие... Усилие это не есть усилие движения, усилие открытия но­вого миросозерцания, новых мыслей и совершенно особенных новых поступков. Усилие, которое нужно для вступления в Цар­ство Божие или в новую форму жизни, есть усилие отрицатель­ное, усилие неследования за потоком, усилие неделания поступ­ков, не согласных с внутренним сознанием"¹⁸.

   Отрицательное усилие неделания представляет собой основу для положительных усилий сознания, непосредственно проявля­ющихся в борьбе с грехами, соблазнами и суевериями.

   Положительные усилия - это "усилия мысли", которые предполагают следующие ступени: внушение, воля, рост.

   Внушение формирует мотивационные установки сознания. Именно поэтому Толстой считает, что внушение - необходимое условие общественной жизни, которое требует от человека осто­рожности в его "сознательном употреблении", ведь "большая часть ложных и вредных мнений распространяется и поддержива­ется внушением", а человеку "свойственно усваивать те взгляды и мысли, которые разделяются людьми, живущими с ними". Со­гласно Толстому, "большая часть поступков людей совершается не по рассуждению, даже не по чувству, а по бессознательному подражанию, внушению". Являясь важным фактором мотивации поступков, внушение может приводить к нравственно положи­тельному и отрицательному результату, в силу чего "поступки, совершаемые по внушению могут быть добрые и злые". Согласно Толстому, нравственные поступки - те, которые "совер­шены сознательно, по требованию совести". Безнравственные большей частью совершаются по подражанию "внешнему чужо­му воздействию", в основе которого - суеверие, лжеучение и т. д.

   Отрицательное внушение приводит к заблуждению разума, отклонению от истины. Толстой считает, что отрицательное вну­шение вменяется людям, психологически склонным к подража­тельству, не имеющих самостоятельной позиции. В определенном смысле такое положение вещей трагично, ибо человек отдает в собственность самое дорогое, что у него есть: свой разум, способ­ность мыслить самостоятельно. "Кто не мыслит самостоятельно, тот находится под внушением другого, мыслящего за него. От­дать кому-нибудь в собственность свою мысль есть более унизи­тельное рабство, чем отдавать кому-нибудь в собственность свое тело". С другой стороны, Толстой более сдержан в оценках по­ступков людей, склонных к внушению, в тех случаях, когда они заблуждаются. Мыслитель, таким образом, высвечивает ту опасность, которая возникает, если человек теряет самостоятель­ность и свободу. В то же самое время он подчеркивает, что имен­но эти обстоятельства "заставляют нравственного человека быть вдвойне строгим к словам, поступкам, которые могут воздейство­вать на других"¹⁹.

   Толстой приводит систему средств, помогающих преодоле­вать подобные состояния сознания и формирующие положитель­ные усилия. Он считает, что человек, живущий в обществе, не мо­жет не зависеть от этого общества. Поэтому как член общества человек обязан: а) не подчиняться бессознательно общественно­му воздействию в нравственной деятельности; б) доверять собст­венному разуму, основываясь на собственном мнении ("быть го­товым воспринимать мысли и убеждения других, но твердо дер­жаться священного права собственного суждения, воспринимать побуждения от других, но действовать по требованию своей ду­ши"; действовать с другими, но следовать своей совести: уметь соединять уважение к мнению других и самоопределение"²⁰; в) определять мотивацию своего поступка, исходя из нравствен­ного примера: "Нет ничего заразительнее примера. Он заставля­ет нас совершать поступки, которые мы никогда не совершили бы без воздействия примера. И потому общение с развратными, чувственными и жестокими людьми губит душу. И наоборот"²¹; г) понимать, что нравственное внушение и усилие тесно взаимо­связаны: "благотворное внутреннее последствие всегда сопутствует усилию")²². Ключевым понятием и главным средством борь­бы выступает здесь "усилие сознания". "Чтобы раскрыть для са­мого себя свою душу, - пишет Толстой, - человеку нужно делать усилия сознания; и потому в этих усилиях сознания главное дело жизни человека. Только усилиями сознания человек может изба­виться от грехов, соблазнов и суеверий, лишающих его блага"²³. Воля - есть возможность избавиться от грехов, соблазнов и суеверий "телесными усилиями", этого можно достичь только усилиями мысли: "все великие перемены в жизни человека и все­го человечества и совершаются в мысли". Для того, чтобы могла произойти перемена чувств и поступков, считает Толстой, долж­на произойти, прежде всего, перемена мысли. Для того чтобы произошла умоперемена, необходимо усилие. Таким образом, усилие в его положительном значении - одна из важнейших кате­горий религиозно-нравственного учения Толстого.

   Анализ религиозно-нравственных работ Толстого, таких как "Круг чтения", "Путь жизни", в которых содержится категори­альная система религиозного синтеза мыслителя, дает возмож­ность выделить следующую структуру понятия "усилие" в его от­рицательном и положительном значениях: а) усилие в воздержа­нии от зла; б) усилие в делании добра.

   Усилие в воздержании от зла. Умоперемена возможно толь­ко тогда, когда человек совершает усилие в изменении прежних привычных представлений о жизни. "Усилие нужно для делания добра, но и еще нужнее для воздержания от зла"²⁴.

   Усилие мысли необходимы для того, чтобы контролировать направление своих мыслей к нравственному началу, воздержива­ясь, таким образом, от зла. "Работай над очищением мысли, - пи­шет мыслитель, - если у тебя не будет других мыслей, то не будет и дурного поступка". "Точно также нельзя нам воспрепятство­вать дурным мыслям промелькнуть в голове нашей, но в нашей власти не давать им свить себе там гнездо, чтобы высиживать и выводить злые поступки"²⁵.

   Усилия мысли характеризуются вниманием к совершению по­ступков: "Будь внимателен к тому, что делаешь, и ничего не счи­тай недостойным внимания". Внимание вырабатывает привычку к нравственным мыслям и поступкам. Толстой считает, что привычку саму по себе "никогда нельзя признать добром, даже при­вычку к добрым поступкам". Привычка к добрым поступкам все­гда связана с усилием, ведь "добро только то, что добывается уси­лием". Тем не менее, необходимо постоянное, неукоснительное добросовестное исполнение простых обязанностей, привычное делание которых должно быть связано с нравственным чувством. Все это есть "действительное средство самосовершенствования" при "постоянном терпеливом усилии, руководимом мудрым рас­суждением²⁶. Усилие мысли помогает определить нравственную позицию: "Когда определится взгляд на вещи, то будет определе­но знание, когда приобретено знание, то воля будет стремиться к правде, когда стремление воли удовлетворено, то сердце сделает­ся добрым"²⁷.

   Духовный рост - это тяжелый духовный труд, который спо­собствует нравственному росту личности, ее самосовершенст­вованию. Толстой, утверждая примат деятельности в настоя­щем, связывает начальную позицию усилия сознания с недела­нием. В первом случае Толстой говорит о "творении добра" в настоящем; во втором - о свободе воздержания от зла. При этом Толстой полагает, что "гораздо больше силы нужно для воздержания от зла, чем для делания самой трудной вещи, которую мы считаем добром"²⁸.

   Философскую разработку понятия усилия сознания Толстой предпринял еще в трактате "Царство Божие внутри вас". "Уси­лие сознания" рассматривается им как целостная духовная ус­тановка в борьбе со злом. Объясняя смысл и назначение "уси­лия" Толстой прибегает к аналогии из области сна: "Мы делаем усилие проснуться и действительно просыпаемся, когда сон ста­новится ужасен и нет уже больше сил переносить его. То же надо делать и в жизни, когда она становится невыносима. В такие минуты надо усилием сознания проснуться к новой, высшей, ду­ховной жизни"²⁹.

   Главный вопрос, характеризующий смысл усилия сознания: заключается в возможности человека сделать такое усилие, так как человек чаще всего не может изменить течение событий, поставить под контроль сознания, "управлять" образами сновиде­ний. Главная проблема, в связи с этим, - это проблема свободы воли как условия практической реализации усилия сознания. Толстой ставит возможность свободы в зависимость от внутренних причин, которыми человек руководствуется в своих поступках. Человек, несвободный в своих поступках, всегда чувствует себя свободным в том, что служит причиной его поступков, - в призна­нии или непризнании истины... Так, человек, совершив под влия­нием страсти поступок, противный сознаваемой истине, остается все-таки свободным в признании или непризнании ее, т. е. может, не признавая истину, считать свой поступок необходимым и оправдывать себя в совершении его, и может, признавая истину, считать свой поступок дурным и осуждать себя в нем"³⁰.

   Таким образом, свобода, согласно Толстому, есть возмож­ность признания или непризнания истины: человек может, признавая открывшуюся ему истину и исповедуя ее, стать свободным и радостным деятелем "вечного и бесконечного дела", совершае­мого Богом или жизнью мира; или же может, не признавая этой истины, сделаться рабом ее и быть "насильно и мучительно вле­комым туда, куда он не хочет идти". Толстой замечает при этом, что не каждая истина может служить предметом свободного вы­бора - признания или непризнания. Он приводит три рода истин. 1) Истины, которые давно признаны или самим человеком, или переданы ему воспитанием и приняты им на веру; следование им стало для человека привычкой, второй природой. 2) Второй род истин - интуитивные "бессознательные предчувствия" вероят­ных событий и процессов. "Человек, - полагает Толстой, - одина­ково несвободен в непризнании первых и в признании вторых". 3) Истины, которые не стали еще для человека бессознательным мотивом деятельности, но вместе с тем "уже с такою ясностью открылись ему, что он не может обойти их и неизбежно должен так или иначе отнестись к ним: признать или не признать их. По отношению этих-то истин и проявляется свобода человека"³¹.

   Толстой, безусловно, имеет здесь в виду высшие, духовные, "метафизические" истины, к числу которых принадлежат идеи Бога, свободы и бессмертия, а также широкий круг религиозно-философских истин и морально-этических ценностей, таких как благо, зло и др. В этом смысле толстовская концепция свободы является, концепцией свободы выбора добра и зла. Своеобразие подхода Толстого заключается в том, что сам факт признания или непризнания высших духовных истина становится у него необхо­димым условием "онтологизации" духа, становления духовного, бытия. Признавая духовную истину, человек тем самым необхо­димо претворяет ее в жизнь, преобразует жизнь в соответствии с духом данной истины. Свобода признания истины является для Толстого и свободой ее воплощения, ибо невозможно, признавая духовную истину, поступать вопреки ей.

   Однако само по себе следование духовной истине не является гарантией непогрешимости человеческих действий. Свобода все­гда содержит в себе риск заблуждения ума и отклонения от идеа­ла. Человек, свободно избирающий истину, никогда не может быть удовлетворен своей жизнью, так как сам акт свободы духа обнаруживает неисчерпаемые глубины божественного совер­шенства. Отсюда парадоксальность толстовского понимания сущности человеческой свободы, которую весьма остроумно подметил А. А. Гусейнов: "Ничто не может воспрепятствовать чело­веку поступать так, как он считает правильным, но никогда он не будет считать правильным то, как он поступает"³².

   В результате исследования границ человеческой свободы Толстой приходит к выводу, что возможность усилия сознания коренится в свободе признания и выбора духовных истин. Тол­стой подчеркивает, что свобода проявления усилия сознания оп­ределяется тем фактом, что духовная, истинная жизнь человека протекает только в настоящем времени. Только "в мгновении на­стоящего человек всегда свободен" и "только в настоящем прояв­ляется свободная божественная сила жизни"³³. Поэтому "только в мгновении настоящего человек может сделать то усилие, кото­рым берется Царство Божие и внутри, и вне нас"³⁴.

   Толстой считает, что нравственное усилие и радость связаны с друг другом, как "телесный труд и радость отдыха. Без труда те­лесного, - подчеркивает он, - нет радости отдыха, без усилия нравственного нет радости сознания жизни"³⁵. В этом смысле до­бродетель не есть прирожденное природное свойство человека, добродетель всегда связана с духовной работой, с усилием, она "всегда двигается и начинается сначала", ведь "добродетель голу­бя - не добродетель. Голубь не добродетельнее волка. Доброде­тель начинается только тогда, когда начинается усилие"³⁶.

   Духовное усилие начинается с мысли, так как: а) без усилия мысли невозможны никакие перемены в исторической, внешней жизни людей. Нравственный, духовный переворот, - считает Толстой, должен произойти, прежде всего, в духовной жизни каж­дого отдельного человека: "Все великие перемены в жизни одного человека начинаются и совершаются в мысли. Для того чтобы могли произойти перемена чувств и поступков, должна произой­ти, прежде всего, перемена мысли"³⁷; б) усилие мысли направле­но "против того, что мешает любви", поэтому оно имеет боль­шое значение в борьбе с грехами, соблазнами и суевериями, кото­рые приобретает человек в своей "животной", телесной жизни. Нравственная сила человека, считает Толстой, - "в спокойном стремлении к добру, которое он устанавливает в мыслях, выража­ет в словах, проводит в поступках". В то же самое время "нельзя избавиться от грехов, соблазнов и суеверий телесными усилия­ми". Только духовное усилие мысли, - по мнению мыслителя, - может приучить "быть самоотверженным, смиренным, правдивым, только, когда в мыслях своих человек будет стремиться к са­моотречению, смирению, правдивости, только тогда он будет в силах бороться и на деле с грехами, соблазнами и суевериями"³⁸.