Н. Полн. собр. соч.: В 90 т. Т. 45. С. 112.
174 Там же.
175 Федоров Н. Ф. Что такое добро // Федоров Н. Ф. Соч. М., 1982. С. 608.
176 Карсавин Л. П. О началах. С. 256.
177 Ильин И. А. О сопротивлении злу силою. С. 343.
178 Франк С. Л. Лев Толстой как мыслитель и художник // Франк С. Л. Русское мировоззрение. СПб., 1996. С. 460.
179 Франк С. Л. Нравственное учение Л. Н. Толстого // Там же. С. 438.
180 См., например: Струве П. Б. Роковые вопросы // Струве П. Б. Patriotica: Политика, культура, религия, социализм. М., 1997. С. 304-308; Франк С. Л. Лев Толстой как мыслитель и художник. С. 461.
181 См.: Толстой Л. Н. Полн. собр. соч.: В 90 т. Т. 38. С. 336-340.
182 Вебер М. Избр. произведения. М., 1990. С. 695.
183 Гусейнов А. А. Этика ненасилия // Вопр. философии. 1992. N 3. С. 72-73.
Глава четвертая
ПРИНЦИП НЕДЕЛАНИЯ
1. КУЛЬТУРНО-ИСТОРИЧЕСКИЕ ФОРМЫ НЕДЕЛАНИЯ И ИХ ПРЕЛОМЛЕНИЕ В ХРИСТИАНСКОЙ ЭТИКЕ Л. Н. ТОЛСТОГО
Принцип неделания в нравственной философии Л. Н. Толстого синтезирует в себе идеи неделания в разных культурно-исторических традициях: древнекитайской, древнеиндийской, античной и христианской. В этом параграфе мы рассмотрим основные культурно-исторические формы неделания и их влияние на нравственную философию Л. Н. Толстого.
Неделание в широком культурно-историческом плане имеет следующие характерные черты.
1. Аскетическое самоотречение, т. е. бегство из "мира", отрешение от мирской деятельности. Аскет, культивирующий созерцание божественного, не нуждается в "услугах" мира. Так, йог стремится стать отшельником, христианский подвижник - пустынником и монахом. Это - "отвергающая мир аскеза" (М. Вебер).
Отрешенность от мира накладывает свой отпечаток на характер добродетели. Высшей формой добродетели является любовь. "Истинная любовь, - замечает Вивекананда, - не зависит от физической привязанности. Люди могут любить друг друга, находясь на расстоянии тысячи миль"1.
В то же самое время состояние трансцендентной отрешенности вызывает сверхчувственное видение жизни, в свете которого добродетель может представляться иллюзией. Отношение к людям связано не с "догмами альтруизма", но со "сверхнравственной", космической необходимостью. Такая установка порождает безучастность и безжалостность: "Совершенное отрешение вычеркивает жалость столь же решительно, - замечает А. Дж. Тойнби, - как оно вычеркивает дурные страсти"2. Таково внутреннее содержание "отвергающей мир аскезы".
2. Деятельное самоотречение выражается в отречении от плодов деятельности и непривязанности к материальному (например, как в карма-йоге, или в "деятельном недеянии" мудреца-даоса, или в "воздержании от суждений" ("эпохе") и "бестревожности" ("атараксия") мудреца-скептика и т. п.).
"Деятельное самоотречение, - замечает в этой связи В. Н. Назаров, - это не просто самоограничение или воздержание, продиктованное определенными социально-нравственными установками или логикой житейского успеха. Оно определяется мистическим и плутовским "отстранением" от мирской жизни"3.
Неделание только внешне отрешено от мира. Внутренне оно заставляет быть в постоянном напряженном отношении к действительности. Для аскета-отшельника "...самый уход из мира, если рассматривать его в психологическом аспекте, - не уход, а беспрерывная победа над все новыми искушениями, с которыми он все время должен решительно бороться. Отвергающий мир аскет все-таки сохраняет внутреннее отношение к "миру", хотя и отрицательное, в виде предполагаемой борьбы с ним. Поэтому в данном случае правильнее говорить об "отказе от мира", а не о "бегстве из мира".
"Отказ от мира" подвергает сомнению необходимость "бегства из мира". Это побуждает мудреца искать пути активного самоотречения в действительной реальности. Ведь полная победа может быть одержана только в самом миру. Это - "аскеза в миру", которая предполагает вовлеченность в жизнь мира, участие в его деятельности с целью духовного преображения этоса. Смысл "деятельного самоотречения" - не в отрицании, а в преображении материального.
Существует несколько философско-культурных форм "деятельного самоотречения":
древнеиндийская традиция,
древнекитайская традиция,
античная традиция.
Древнеиндийская культурно-историческая традиция неделания
Одним из путей к духовному освобождению через "деятельное самоотречение" является путь карма-йоги (Бхагавад-гита):
Деятельное самоотречение в древнеиндийской культурно-философской традиции представляет собой свободный отказ от деятельности, действий, не соответствующих избранному духовному пути. Деятельное самоотречение связано с духовными установками и позициями личности, которые обозначают свободу духовного выбора.
1. Независимость от рода деятельности.
Это означает, что внешний отказ от деятельности еще не свидетельствует о свободе духа, о благодати, так как существует возможность удерживаться от действий, оставаясь умом привязанным к объектам чувств. И наоборот, занимаясь какой угодно деятельностью, можно не испытывать чувственной привязанности к ней. Например, подметая улицу, можно достичь такого же духовного просветления, как и предаваясь трансцендентальному созерцанию. Все зависит не от рода деятельности, а от духовного отношения к ней.
2. Независимость от результатов деятельности. Для человека процесс деятельности связан, прежде всего, с его результатами, которые и составляют его привязанность к миру, корень материальной заинтересованности. Человек стремится во что бы то ни стало воспользоваться плодами своей деятельности.
Таким образом, зло коренится не в самой деятельности, а в характере отношения к ней. Поэтому нет никакого смысла отказываться от деятельности. Достаточно отказаться всего лишь от ее результатов. Тем более, что "...для воплощенной души невозможно полностью отказаться от всякой деятельности. Но тот, кто отрекается от плодов своего труда, считается истинно отрекшимся" (Бхагавад-гита XVIII, 11).
С. Вивекананда в связи с этим отмечал: "В Индии живет мудрец, великий йог, один из самых замечательных людей, когда-либо виденных мною, - пишет он. - Он сказал мне однажды, в чем состоит тайна труда: "Соедини цель и средства воедино. Когда ты делаешь какую-нибудь работу, не думай ни о чем, кроме нее. Твори ее, как высшую молитву, и посвящай ей всю свою жизнь, пока ты ее делаешь""4.
3. Нравственная мотивация бескорыстного труда. "Мистический" смысл труда состоит в том, что человек трудится здесь не для себя и даже не для других. Он не связан результатами труда, отрешился от плодов своей деятельности. Он самозабвенно поглощен самой работой. Это явно перекликается с "мистическим смыслом" любви (любовь не к самому себе, не к ближнему, а к самой любви, ее источнику и первообразу). И так же как "мистика" любви является самым надежным основанием "этики" любви, так и "мистика" труда непосредственно выливается в "этику" труда, т. е. делает любой труд бескорыстным и самоотверженным. Никакая даже самая высокая нравственная мотивация не может привести к истинному бескорыстию. Даже если человек руководствуется мотивом труда на общее благо, он так или иначе "заинтересован" в результатах своего труда. Истинная этика может родиться только из мистики. Истинный смысл мудрости заключен в том, что бескорыстная деятельность на благо людей может быть только следствием "молитвенной", "жертвенной" деятельности во имя Бога.
4. Нравственный долг и жертва как основные нравственные характеристики "деятельного самоотречения". Долг представляет результат "бесстрастного исполнения своих обязанностей", в котором концентрируется смысл отказа от результатов деятельности. "Вся эта деятельность должна совершаться без привязанности к ней и без ожидания наград. Ее следует совершать из чувства долга" (Бхагавад-гита, XVIII, 6). Долг - это исполнение человеком своих обязанностей в любом положении жизни при отсутствии пристрастия к результатам действий. Долг определяется не тем, что сделано, но тем, как сделано. Мудрость долга в том, чтобы делать наилучшим образом то дело, на которое человек поставлен жизнью.
Отсюда - каждый человек должен исполнять свой долг. Долг одного не может быть долгом другого. "Лучше исполнять свой собственный долг, хотя бы и самый скромный, нежели в совершенстве исполнять долг другого" (Бхагавад-гита, XVIII, 47).
Долг одного человека не может быть выше или ниже по значению долга другого. Долг государя не выше долга простого отца семейства, если тот исполняет его надлежащим образом. Более того, чем "ниже" и "проще" долг, тем труднее бывает в совершенстве его исполнить. Быть совершенным государем проще, чем быть совершенным мужем, а быть великим педагогом проще, чем быть хорошим отцом.
Жертва является высшей формой выражения долга. Это - высшая точка, апофеоз "деятельного самоотречения". Человек отрекается не только от плодов, результатов своей деятельности, но и от собственной жизни. В этом "мистическом" характере жертвы заключен ее высший нравственный смысл - духовно преображать жизнь, - который предстает как "искупительный" дар жертвы. Своей жертвой искупаются "грехи" людей. В искупительной жертве смысл не только смерти Христа, но и смерти Сократа. Мудрец, призванный к духовному преображению этоса, стремится не только к духовному самоочищению, но и к очищению от "материальной скверны" всего человечества через жертвенное самоотречение, в котором особенно гармонично сочетаются мистика "очищения и освобождения духа" и одновременно этика "служения человечеству".
Философское обоснование позиции "деятельного недеяния" содержится в книге "Дао дэ цзин", приписываемой китайскому мудрецу Лао-цзы.
Смысл "деятельного недеяния" заключается в следующем.
1. Сохранение равновесия добра и зла. Недеяние как способ целесообразной деятельности человека. Всеобщее правило нравственности раскрывается в формуле: "Не делай другому того, чего не желаешь себе". От человека требуется, чтобы он не совершал определенных действий, способных причинить вред другому и воздерживался от определенных чувств, мыслей, поступков. Фактически - это "неделание" другому зла есть высшая степень нравственной деятельности, предполагающей борьбу духа с силами зла, завладевшими сердцем и разумом человека.
Одновременно понятие недеяния содержит в себе более глубокий, философский смысл: целесообразности и оправданности деятельности человека. В этом плане подчеркивается значимость и смысл человеческой деятельности, задается вопрос: может, человек своим деятельным участием в развитии событий только мешает естественному ходу вещей и ухудшает существующий порядок мира?
Толстой в связи с этим писал: "Все бедствия людей происходят не столь от того, что они не сделали того, что нужно, сколько от того, что они делают то, чего не нужно делать. И потому люди избавились бы от всех бедствий личных и, в особенности, общественных, если бы они соблюдали неделание"5.
"Неделание" не есть простое бездействие - отречение от субъективного произвола человеческой деятельности ради естественного процесса самосозидания мира, имя которому - дао. "Дао постоянно осуществляет недеяние, однако нет ничего такого, чего бы оно не делало" (Дао дэ цзин. 37).
2. Нравственное содержание деятельного недеяния. Смысл "деятельного недеяния" в том, чтобы жить в гармонии с дао, следуя естественному ходу вещей. "Нужно сделать свое сердце предельно беспристрастным, твердо сохраняя покой, и тогда все вещи будут изменяться сами собой, а нам останется созерцать их возвращение" (Дао дэ цзин. 16).
Социальная деятельность человека, проявляющаяся в различных формах общественного устройства: государстве, праве, общественной морали т. п., есть уже свидетельство утраты им Дао - естественного пути жизни. Поэтому обретение пути необходимо ведет к самоустранению человека как активного субъекта деятельности. "Совершенномудрый, совершая дела, предпочитает недеяние; осуществляя учение, не прибегает к словам; вызывая изменение вещей, не осуществляет их сам; создавая, не обладает тем, что создано; приводя в движение, не прилагает к этому усилий; успешно завершая что-то, не гордится" (Дао дэ цзин, 2).
Следовательно, там, где власть имеют великие мудрецы, подданные не замечают их существования. Там, где властвуют невеликие мудрецы, народ бывает привязан к ним и хвалит их. Там, где властвуют еще меньшие мудрецы, народ боится их, а там, где еще меньшие - народ их презирает (см.: Дао дэ цзин, 17).
Добродетель, таким образом, становится естественным выражением Дао: "Совершенномудрый не стремится делать добрые дела, поэтому он добродетелен" (Дао дэ цзин, 38).
"Совершенномудрый не имеет постоянного сердца... Добрым я делаю добро и недобрым также делаю добро. Таким образом и воспитывается добродетель. Искренним я верен и неискренним также верен. Таким образом и воспитывается искренность" (Дао дэ цзин, 49).
Добродетель ориентирует на исполнение блага, поэтому человек благорасположен, а не человеколюбив естественным образом, так же, как и вода, небо или земля. "Небо и земля не обладают человеколюбием и предоставляют всем существам возможность жить собственной жизнью. Совершенномудрый не обладает человеколюбием и предоставляет людям возможность жить собственной жизнью" (Дао дэ цзин).
В таком понимании человеколюбие есть род субъективно произвольной деятельности, свидетельствующей об утрате человеком добродетели ("дэ"). Любовь к человеку появляется только на фоне ненависти: "Когда родственники в раздоре, тогда появляются "сыновняя почтительность" и "отцовская любовь"" (Дао дэ цзин. 18). Мудрец же не испытывает любви к людям, потому что его сердце не знает ненависти. Его добродетель - не в том, чтобы любить, но чтобы предоставлять всем возможность "жить собственной жизнью", следуя Дао: "обладающий высшим человеколюбием действует, осуществляя недеяние" (Дао дэ цзин, 38).
"Деятельное самоотречение" своеобразно преломляется в скептической философии, где оно выступает в форме "воздержания от суждений" ("эпохе"). Существует очевидная связь между представлениями о нравственных добродетелях в китайской и античной культурно-философской традиции, (например, самоотречение мудреца-йога и даоса и воздержание античного мудреца-скептика)6.
Мудрец-скептик античности воздерживается не от самой жизни, а от суждений о жизни, избегает не самих вещей, а представлений о вещах, отрешается не от самого мира, а от мнений о мире.
Смысл этой позиции в том, чтобы сделать дух свободным от тирании и произвола субъективных суждений, мнений и представлений о вещах. Человек страдает не столько из-за самих вещей, сколько "из-за мнения, что страдание есть зло. Иногда тревога из-за мнения о каком-либо зле как зле больше той, которую причиняет само так называемое зло"7.
Исходя из этого, мудрец-скептик воздерживается от суждения о том, что является по природе благом и злом. Такая позиция ведет к невозмутимости, духа ("атараксия"). "Мы признаем, - пишет Секст Эмпирик, - что скептик испытывает иногда холод и жажду и другое тому подобное. Но обыкновенные люди охвачены при этом двояким состоянием: самим ощущением и не меньше еще тем, что они считают эти состояния по природе дурными. Скептик же, отказываясь от предположения, что каждая из этих вещей дурна по самой природе, отстраняет их от себя с совершенным спокойствием. Вследствие этого мы говорим, что цель скептика - невозмутимость в том, что подлежит мнению, и умеренность в том, что мы вынужденно испытываем"8.
Достаточно привести только одну мысль из книги "Чжуан-цзы", чтобы убедиться в сходстве скептической и даосской мудрости: "То, что субъективно отмечается как стебель и столб, прокаженный урод и красавица Сиши, великодушие и вероломство, лицемерие и искренность, - все это Дао объединяет в единое целое"9.
Мудрец-скептик не избегает жизни и деятельности, понимая, что от противоречий мира нигде не скроешься. Его мудрость состоит в том, чтобы жить в миру "В соответствии с жизненным наблюдением, не высказывая решительного мнения о вещах, не выдвигая догм". "Жить в соответствии с жизненным наблюдением", - значит руководствоваться не случайными представлениями и произвольными мнениями, а более или менее устойчивыми, общезначимыми требованиями, побуждениями природы, общественными законами и обычаями, профессиональными навыками и т. п.
Благодаря "жизненному наблюдению" мудрец-скептик исходит в своем поведении из того, что голод указывает дорогу к пище, обычай требует принимать благочестие за добро, а нечестие - за зло и т. п. Тем не менее, на практике "атараксия" скептика могла далеко выходить за рамки "жизненного наблюдения".
Так, о Пирроне рассказывают, что, когда его учитель Анаксарх попал в болото, тот прошел мимо, не подав руки; люди его бранили, но Анаксарх восхвалял - за безразличие и безлюбие (см.: Диоген Лаэртский. IX. 63). Пиррон, якобы, жил, ни в чем не поддаваясь ощущениям: ничего не сторонясь, "подвергаясь любой опасности, будь то телега, круча или собака, так что от опасностей его должны были оберегать следовавшие за ним друзья" (Диоген Лаэртский. IX. 62).
Широко известен случай, когда Пиррон, оказавшись на корабле во время бури, продолжал вести себя как ни в чем не бывало и, пытаясь унять панический страх своих спутников, ободряюще указывал им на корабельного поросенка, не отрывающегося от еды, говоря при этом, что такой бестревожности и должен держаться мудрец (см.: Диоген Лаэртский. IX. 68).
Впрочем, такую невозмутимость духа скептический мудрец выдерживал не всегда. Когда однажды того же Пиррона застали ссорящимся с сестрой и упрекнули в том, что он изменяет своим принципам, тот ответил, что не за счет же женщины подобает мудрецу щеголять своей невозмутимостью. В другой раз на него набросилась собака и он испугался, а на укоры ответил, что "нелегко всецело отрешиться от человеческих свойств, однако против всего, что происходит, он ополчается, сколько есть сил, делом, а когда недостает сил - словом" (Диоген Лаэртский. IX. 66).
В этом, по-видимому, и состоит типичный образ поведения мудреца-скептика: придерживаться полной невозмутимости в отношении мнения о вещах и возможной, умеренной невозмутимости - в отношении самих вещей.
Скептический путь "деятельного самоотречения", с одной стороны, демонстрирует полную невозмутимость жизни, переходя в "безразличие" ("адиафория"), "безлюбие" и "безжалостность", а с другой - через "жизненное наблюдение" и "умеренность" приводит к "житейской мудрости" с ее идеалом рассудительности ("фронесис") и благоразумия ("софросине") мудреца.
Толстой, считавший, что высшее знание, которым должен руководствоваться человек в жизни, есть общечеловеческая мудрость, в своих программных сочинениях, таких, как "Круг чтения", "Путь жизни", постоянно ссылается на мысли, изложенные в "Бхадхава-гита", произведениях Конфуция, Лао дзы, античных мудрецов, считая, что истинное просвещение и образование "есть то, чтобы воспользоваться, ассимилировать все то духовное наследство, которое оставили нам предки..."10.
2. ПРИНЦИП НЕДЕЛАНИЯ КАК ЭТИЧЕСКАЯ КАТЕГОРИЯ. САМООТРЕЧЕНИЕ КАК УСИЛИЕ НЕДЕЛАНИЯ
Принцип неделания имеет множество смысловых оттенков. Неделание можно рассматривать с точки зрения социологического содержания, правового, а также философского - метафизического и этического аспектов.
Принцип неделания тесно связан с позицией непротивления. По мнению Толстого, не противиться злому может только тот, кто не имеет зла в себе и не способен делать зло другим. Не удивительно, что неделание становится одним из ключевых понятий философии непротивления: для того чтобы реакция непротивления стала естественным выражением чувств, человек должен последовательно сформировать соответствующую духовную установку.
Толстой рассматривает принцип неделания в системе своего религиозно-нравственного учения как этическое понятие. Принцип неделания представляется в синтезе Толстого как нормативная этическая система, имеющая мотивационное и нормативное значение. В целом, неделание в понимании Толстого имеет отрицательный и положительный акценты. Принцип неделания в понимании мыслителя представляет собой две взаимосвязанные характеристики. С одной стороны, неделание понимается как отказ от зла, греха. "Главное усилие, которое должен делать над собою человек для доброй жизни, - считает Толстой, - это - то, чтобы не делать того, чего не должно делать"11.
С другой стороны, отрицательное значение принципа неделания предполагает формирование положительного основания.
В этом смысле неделание означает неустанное делание добра. Прежде чем начать делать добро, необходимо уметь воздерживаться от зла.
Таким образом, принцип неделания содержит в себе не только пассивный и скептический элемент отказа, но и конструктивное начало делания добра. Для того чтобы определить смысл принципа неделания в религиозно-нравственном учении Толстого, необходимо рассмотреть категории, которые определяют значение и место этого принципа в религиозно-нравственном учении мыслителя. Принцип неделания входит в общую философию непротивления, образуя систему практических правил и мотивационных установок, направленных на формирование нравственно-ценностного ряда, образующего духовно-нравственные основы нового уклада и образа жизни.
Толстой понимал, что нравственная деятельность всегда содержит в себе цель, а сама по себе нравственная деятельность вне определенной цели и системы соответствующих принципов и добродетелей не имеет духовно-нравственного значения. Напомним, что нравственная ценность, выраженная в добродетели, по мнению Канта, "может опираться только на принципы, которые представляют собой не только умозрительное правило, но и осознанное чувство".
Неделание выступает в религиозно-нравственном учении Толстого как целостная программа, которая связана с духовно-нравственной установкой учения мыслителя, его центральным принципом, выражающим духовно-практический смысл закона любви - непротивление злому. Категория "неделание" вытекает, образуется из этого принципа, представляя собой целостную программу практических действий, в которой неделание как принципиальный отказ от участия в зле сочетается со стратегией делания добра.
Неделание как отказ от зла представляет собой обоснование нравственного выбора, рациональную мотивацию свободы в принятии соответствующей духовно-нравственной системы ценностей. В свою очередь, принцип неделания предполагает ряд мотивационных установок и категорий.
Неделание как делание добра характеризуется следующими понятиями.
/. Воздержание понимается Толстым как такое делание, которое позволяет "настраивать свой ум выше своих влечений - это и есть смысл воздержания", "это не добродетель, а великое дело добродетели". "Воздержание, - подчеркивает Толстой, - не означает подавление силы, не означает приостановки в добре, в проявлении любви или веры, наоборот, проявление силы духовной, препятствующей делать то, что человек считает дурным"12. Таким образом, воздержание - первая ступень в делании добра. Воздержание имеет следующие характеристики:
1) воздержание от страстей тела; 2) воздержание мысли: а) воздержание от злых мыслей; б) от лишних слов; 3) от безнравственной (греховной) деятельности.
Нравственный смысл воздержания представляется Толстому умением разумно ограничивать потребности тела, "ведь увеличение потребностей не есть усовершенствование, как это часто думают, напротив, чем больше ограничил человек свои потребности, тем больше в нем сознания своего человеческого достоинства, тем он свободнее и мужественнее и, главное, способен служить Богу". Нравственный аспект делания заключается в том, чтобы "владеть собою настолько, чтобы уважать других, как самого себя и поступать с ними так, как мы желаем, чтобы поступали с нами"13. Здесь Толстой воспроизводит своего рода золотое правило нравственности, перенося его в мотивационное и нормативное поле категории воздержания. Он считает, что нравственную значимость категория воздержание получает только в факте признания. Воздержание выступает как мощный рычаг самовоспитания14.
Таким образом, воздержание требует от человека отказа от выражения зла не только в поведенческом, деятельном аспекте, но и на уровне мотивации.
Само воздержание выступает при этом как одно из основных условий свободы. "Хочешь быть свободен - приучай себя воздерживаться в своих желаниях"15.
В этом смысле толстовская формула свободы как признания или непризнания истины по логике должна предполагать также и неделание. Прежде всего, то, что само претворение истины должно основываться на целесообразности мирового порядка. В сущности, неделание и есть "вера" в целесообразность мирового порядка, в разумность мировой жизни, с которыми приходят в столкновение "неразумность" и "ненужность" человеческой деятельности. Человеческое неделание позволяет при этом проявиться вечной божественной деятельности как внутри человека, так и вне его. В этих мыслях Толстого легко узнается даосский принцип недеяния - "у вэй". Толстой и сам не скрывает этого, прямо ссылаясь в своей статье "Неделание" на Лао-цзы: "Все бедствия людей, по учению Лао-цзы, происходят не столько от того, что они не сделали то, что нужно, сколько оттого, что они делают то, что не нужно делать. И потому люди избавились бы от всех бедствий и в особенности общественных, если бы они соблюдали неделание"16. Варьируя эту мысль, Толстой формулирует своего рода "золотое правило" неделания: "Только не делай того, чего не должно делать, и ты сделаешь все то, что должно"17.
Все это подводит Толстого к необходимости обоснования усилия неделания как базовой установки в борьбе со злом.
//. Усилие неделания, согласно Толстому имеет отрицательный и положительный смыслы. Отрицательное усилие неделания Толстой усматривает, прежде всего, в том, чтобы стать свободным от инерции жизни, от внешней причинно-следственной зависимости. "Для того, чтобы наступило Царство Божие, - пишет Толстой, людям нашего времени нужно одно: нравственное усилие... Усилие это не есть усилие движения, усилие открытия нового миросозерцания, новых мыслей и совершенно особенных новых поступков. Усилие, которое нужно для вступления в Царство Божие или в новую форму жизни, есть усилие отрицательное, усилие неследования за потоком, усилие неделания поступков, не согласных с внутренним сознанием"18.
Отрицательное усилие неделания представляет собой основу для положительных усилий сознания, непосредственно проявляющихся в борьбе с грехами, соблазнами и суевериями.
Положительные усилия - это "усилия мысли", которые предполагают следующие ступени: внушение, воля, рост.
Внушение формирует мотивационные установки сознания. Именно поэтому Толстой считает, что внушение - необходимое условие общественной жизни, которое требует от человека осторожности в его "сознательном употреблении", ведь "большая часть ложных и вредных мнений распространяется и поддерживается внушением", а человеку "свойственно усваивать те взгляды и мысли, которые разделяются людьми, живущими с ними". Согласно Толстому, "большая часть поступков людей совершается не по рассуждению, даже не по чувству, а по бессознательному подражанию, внушению". Являясь важным фактором мотивации поступков, внушение может приводить к нравственно положительному и отрицательному результату, в силу чего "поступки, совершаемые по внушению могут быть добрые и злые". Согласно Толстому, нравственные поступки - те, которые "совершены сознательно, по требованию совести". Безнравственные большей частью совершаются по подражанию "внешнему чужому воздействию", в основе которого - суеверие, лжеучение и т. д.
Отрицательное внушение приводит к заблуждению разума, отклонению от истины. Толстой считает, что отрицательное внушение вменяется людям, психологически склонным к подражательству, не имеющих самостоятельной позиции. В определенном смысле такое положение вещей трагично, ибо человек отдает в собственность самое дорогое, что у него есть: свой разум, способность мыслить самостоятельно. "Кто не мыслит самостоятельно, тот находится под внушением другого, мыслящего за него. Отдать кому-нибудь в собственность свою мысль есть более унизительное рабство, чем отдавать кому-нибудь в собственность свое тело". С другой стороны, Толстой более сдержан в оценках поступков людей, склонных к внушению, в тех случаях, когда они заблуждаются. Мыслитель, таким образом, высвечивает ту опасность, которая возникает, если человек теряет самостоятельность и свободу. В то же самое время он подчеркивает, что именно эти обстоятельства "заставляют нравственного человека быть вдвойне строгим к словам, поступкам, которые могут воздействовать на других"19.
Толстой приводит систему средств, помогающих преодолевать подобные состояния сознания и формирующие положительные усилия. Он считает, что человек, живущий в обществе, не может не зависеть от этого общества. Поэтому как член общества человек обязан: а) не подчиняться бессознательно общественному воздействию в нравственной деятельности; б) доверять собственному разуму, основываясь на собственном мнении ("быть готовым воспринимать мысли и убеждения других, но твердо держаться священного права собственного суждения, воспринимать побуждения от других, но действовать по требованию своей души"; действовать с другими, но следовать своей совести: уметь соединять уважение к мнению других и самоопределение"20; в) определять мотивацию своего поступка, исходя из нравственного примера: "Нет ничего заразительнее примера. Он заставляет нас совершать поступки, которые мы никогда не совершили бы без воздействия примера. И потому общение с развратными, чувственными и жестокими людьми губит душу. И наоборот"21; г) понимать, что нравственное внушение и усилие тесно взаимосвязаны: "благотворное внутреннее последствие всегда сопутствует усилию")22. Ключевым понятием и главным средством борьбы выступает здесь "усилие сознания". "Чтобы раскрыть для самого себя свою душу, - пишет Толстой, - человеку нужно делать усилия сознания; и потому в этих усилиях сознания главное дело жизни человека. Только усилиями сознания человек может избавиться от грехов, соблазнов и суеверий, лишающих его блага"23. Воля - есть возможность избавиться от грехов, соблазнов и суеверий "телесными усилиями", этого можно достичь только усилиями мысли: "все великие перемены в жизни человека и всего человечества и совершаются в мысли". Для того, чтобы могла произойти перемена чувств и поступков, считает Толстой, должна произойти, прежде всего, перемена мысли. Для того чтобы произошла умоперемена, необходимо усилие. Таким образом, усилие в его положительном значении - одна из важнейших категорий религиозно-нравственного учения Толстого.
Анализ религиозно-нравственных работ Толстого, таких как "Круг чтения", "Путь жизни", в которых содержится категориальная система религиозного синтеза мыслителя, дает возможность выделить следующую структуру понятия "усилие" в его отрицательном и положительном значениях: а) усилие в воздержании от зла; б) усилие в делании добра.
Усилие в воздержании от зла. Умоперемена возможно только тогда, когда человек совершает усилие в изменении прежних привычных представлений о жизни. "Усилие нужно для делания добра, но и еще нужнее для воздержания от зла"24.
Усилие мысли необходимы для того, чтобы контролировать направление своих мыслей к нравственному началу, воздерживаясь, таким образом, от зла. "Работай над очищением мысли, - пишет мыслитель, - если у тебя не будет других мыслей, то не будет и дурного поступка". "Точно также нельзя нам воспрепятствовать дурным мыслям промелькнуть в голове нашей, но в нашей власти не давать им свить себе там гнездо, чтобы высиживать и выводить злые поступки"25.
Усилия мысли характеризуются вниманием к совершению поступков: "Будь внимателен к тому, что делаешь, и ничего не считай недостойным внимания". Внимание вырабатывает привычку к нравственным мыслям и поступкам. Толстой считает, что привычку саму по себе "никогда нельзя признать добром, даже привычку к добрым поступкам". Привычка к добрым поступкам всегда связана с усилием, ведь "добро только то, что добывается усилием". Тем не менее, необходимо постоянное, неукоснительное добросовестное исполнение простых обязанностей, привычное делание которых должно быть связано с нравственным чувством. Все это есть "действительное средство самосовершенствования" при "постоянном терпеливом усилии, руководимом мудрым рассуждением26. Усилие мысли помогает определить нравственную позицию: "Когда определится взгляд на вещи, то будет определено знание, когда приобретено знание, то воля будет стремиться к правде, когда стремление воли удовлетворено, то сердце сделается добрым"27.
Духовный рост - это тяжелый духовный труд, который способствует нравственному росту личности, ее самосовершенствованию. Толстой, утверждая примат деятельности в настоящем, связывает начальную позицию усилия сознания с неделанием. В первом случае Толстой говорит о "творении добра" в настоящем; во втором - о свободе воздержания от зла. При этом Толстой полагает, что "гораздо больше силы нужно для воздержания от зла, чем для делания самой трудной вещи, которую мы считаем добром"28.
Философскую разработку понятия усилия сознания Толстой предпринял еще в трактате "Царство Божие внутри вас". "Усилие сознания" рассматривается им как целостная духовная установка в борьбе со злом. Объясняя смысл и назначение "усилия" Толстой прибегает к аналогии из области сна: "Мы делаем усилие проснуться и действительно просыпаемся, когда сон становится ужасен и нет уже больше сил переносить его. То же надо делать и в жизни, когда она становится невыносима. В такие минуты надо усилием сознания проснуться к новой, высшей, духовной жизни"29.
Главный вопрос, характеризующий смысл усилия сознания: заключается в возможности человека сделать такое усилие, так как человек чаще всего не может изменить течение событий, поставить под контроль сознания, "управлять" образами сновидений. Главная проблема, в связи с этим, - это проблема свободы воли как условия практической реализации усилия сознания. Толстой ставит возможность свободы в зависимость от внутренних причин, которыми человек руководствуется в своих поступках. Человек, несвободный в своих поступках, всегда чувствует себя свободным в том, что служит причиной его поступков, - в признании или непризнании истины... Так, человек, совершив под влиянием страсти поступок, противный сознаваемой истине, остается все-таки свободным в признании или непризнании ее, т. е. может, не признавая истину, считать свой поступок необходимым и оправдывать себя в совершении его, и может, признавая истину, считать свой поступок дурным и осуждать себя в нем"30.
Таким образом, свобода, согласно Толстому, есть возможность признания или непризнания истины: человек может, признавая открывшуюся ему истину и исповедуя ее, стать свободным и радостным деятелем "вечного и бесконечного дела", совершаемого Богом или жизнью мира; или же может, не признавая этой истины, сделаться рабом ее и быть "насильно и мучительно влекомым туда, куда он не хочет идти". Толстой замечает при этом, что не каждая истина может служить предметом свободного выбора - признания или непризнания. Он приводит три рода истин. 1) Истины, которые давно признаны или самим человеком, или переданы ему воспитанием и приняты им на веру; следование им стало для человека привычкой, второй природой. 2) Второй род истин - интуитивные "бессознательные предчувствия" вероятных событий и процессов. "Человек, - полагает Толстой, - одинаково несвободен в непризнании первых и в признании вторых". 3) Истины, которые не стали еще для человека бессознательным мотивом деятельности, но вместе с тем "уже с такою ясностью открылись ему, что он не может обойти их и неизбежно должен так или иначе отнестись к ним: признать или не признать их. По отношению этих-то истин и проявляется свобода человека"31.
Толстой, безусловно, имеет здесь в виду высшие, духовные, "метафизические" истины, к числу которых принадлежат идеи Бога, свободы и бессмертия, а также широкий круг религиозно-философских истин и морально-этических ценностей, таких как благо, зло и др. В этом смысле толстовская концепция свободы является, концепцией свободы выбора добра и зла. Своеобразие подхода Толстого заключается в том, что сам факт признания или непризнания высших духовных истина становится у него необходимым условием "онтологизации" духа, становления духовного, бытия. Признавая духовную истину, человек тем самым необходимо претворяет ее в жизнь, преобразует жизнь в соответствии с духом данной истины. Свобода признания истины является для Толстого и свободой ее воплощения, ибо невозможно, признавая духовную истину, поступать вопреки ей.
Однако само по себе следование духовной истине не является гарантией непогрешимости человеческих действий. Свобода всегда содержит в себе риск заблуждения ума и отклонения от идеала. Человек, свободно избирающий истину, никогда не может быть удовлетворен своей жизнью, так как сам акт свободы духа обнаруживает неисчерпаемые глубины божественного совершенства. Отсюда парадоксальность толстовского понимания сущности человеческой свободы, которую весьма остроумно подметил А. А. Гусейнов: "Ничто не может воспрепятствовать человеку поступать так, как он считает правильным, но никогда он не будет считать правильным то, как он поступает"32.
В результате исследования границ человеческой свободы Толстой приходит к выводу, что возможность усилия сознания коренится в свободе признания и выбора духовных истин. Толстой подчеркивает, что свобода проявления усилия сознания определяется тем фактом, что духовная, истинная жизнь человека протекает только в настоящем времени. Только "в мгновении настоящего человек всегда свободен" и "только в настоящем проявляется свободная божественная сила жизни"33. Поэтому "только в мгновении настоящего человек может сделать то усилие, которым берется Царство Божие и внутри, и вне нас"34.
Толстой считает, что нравственное усилие и радость связаны с друг другом, как "телесный труд и радость отдыха. Без труда телесного, - подчеркивает он, - нет радости отдыха, без усилия нравственного нет радости сознания жизни"35. В этом смысле добродетель не есть прирожденное природное свойство человека, добродетель всегда связана с духовной работой, с усилием, она "всегда двигается и начинается сначала", ведь "добродетель голубя - не добродетель. Голубь не добродетельнее волка. Добродетель начинается только тогда, когда начинается усилие"36.
Духовное усилие начинается с мысли, так как: а) без усилия мысли невозможны никакие перемены в исторической, внешней жизни людей. Нравственный, духовный переворот, - считает Толстой, должен произойти, прежде всего, в духовной жизни каждого отдельного человека: "Все великие перемены в жизни одного человека начинаются и совершаются в мысли. Для того чтобы могли произойти перемена чувств и поступков, должна произойти, прежде всего, перемена мысли"37; б) усилие мысли направлено "против того, что мешает любви", поэтому оно имеет большое значение в борьбе с грехами, соблазнами и суевериями, которые приобретает человек в своей "животной", телесной жизни. Нравственная сила человека, считает Толстой, - "в спокойном стремлении к добру, которое он устанавливает в мыслях, выражает в словах, проводит в поступках". В то же самое время "нельзя избавиться от грехов, соблазнов и суеверий телесными усилиями". Только духовное усилие мысли, - по мнению мыслителя, - может приучить "быть самоотверженным, смиренным, правдивым, только, когда в мыслях своих человек будет стремиться к самоотречению, смирению, правдивости, только тогда он будет в силах бороться и на деле с грехами, соблазнами и суевериями"38.