Аксаков Александр Николаевич - Анимизм и спиритизм, Страница 25 - Книги

быть отнесены и те случаи, когда медиум выражается не на языке, ему неизвестном, но посредством условного, ему неизвестного алфавита, так, напр, алфавита глухонемых. Вот случай, где сообщение было сделано посредством этого алфавита, так как отшедший при жизни был глухонемой. Я заимствую его из месячного журнала, издававшегося миссис Гардинж-Бриттен в Бостоне в 1872 году под заглавием "Западная Звезда", где на с. 261-й она приводит следующий за сим рассказ г. Сторера, напечатанный первоначально в журнале "Духовная Эра":

"В субботу 2 августа 1872 года я читал лекции в Сиракузе, в штате Нью-Йорк, и между утренней и вечерней присутствовал на сеансе в доме миссис Барс, на котором было до двадцати человек. Между ними находились две дамы и два господина, приехавшие из соседнего города, чтоб слушать мои лекции, и неожиданно явившиеся на сеанс; тут один медиум, живший в этом городе (миссис Корвин) был повергнут невидимой силой в транс и протянул руку к одному из вышеупомянутых господ. Тот встал с противоположного конца комнаты и сел возле медиума. Тогда, по-видимому, дух стал делать большие усилия, чтоб заговорить, но никак не мог овладеть органами речи медиума, так что возбудил жалость во всех присутствующих. Тут было замечено, что левая рука медиума по временам поднималась, а пальцы как-то двигались, и вскоре упомянутый господин заметил, что дух доказал ему свою самоличность и это - "надлежащим образом". Все предполагали, что это был какой-нибудь частный условный знак; ожидали дальнейшего и указывали на условия, которые могли бы облегчить проявление. В это время медиум перешел под влияние другой личности, которая спокойно заявила, что если будут сидеть смирно, то жена джентльмена, сидящего возле медиума, постарается опять сообщиться, что она была на земле глухонемою и будет сообщаться посредством алфавита глухонемых. Вследствие сего все затихли, и вскоре отшедшая жена проявилась опять и в продолжение двадцати минут разговаривала со своим мужем, причем пальцы медиума складывали ответы и фразы посредством условных знаков, известных под названием "немого алфавита".

Зрелище было в высшей степени трогательное! Муж молча сидел перед медиумом, погруженным в транс, делая жене своей вопросы посредством складывания пальцев, а жена отвечала на его мысли через чужой организм, двигая пальцы, которые никогда не были приучены к подобному способу выражения. Дух отвечал также на его мысленные вопросы, писавши ответы рукою медиума; тем и другим способом он совершенно удовлетворительно отвечал на каждый вопрос. Остается прибавить, что медиум и упомянутый джентльмен вовсе не были знакомы между собою, а медиум никогда дотоле и не видывал, каким образом разговаривают посредством алфавита глухонемых.

II. Самоличность отшедшего, доказанная сообщениями, отличающимися складом речи или особенными выражениями, ему свойственными, полученными в отсутствие лиц, его знавших.

Эта рубрика служит дополнением к предшествовавшей рубрике, случаи которой хотя и драгоценны, но очень редки и, кроме того, трудно уловимы, не оставляя объективных пребывающих доказательств - если только речь на незнакомом медиуму языке не была тут же стенографирована. Большинство сообщений получается, конечно, на языке родном или, по крайней мере, знакомом медиуму; но это, однако, не мешает тому, что иногда они представляют особенности настолько резкие, что невозможно не признать в них отпечатка личности. В рубрике IV главы III я привел выдающийся случай этого рода: роман Диккенса, не доконченный им при жизни, был закончен им по смерти рукою молодого, литературно не образованного медиума; весь роман теперь напечатан, и всякий может сам судить, насколько конец достоин начала. Не только драма романа продолжается и закончена мастерской рукой - так что самый тонкий критик не мог бы сказать, где кончается подлинник и где начинается его медиумическое продолжение, - но, кроме того, много особенностей в слоге и правописании свидетельствуют о личности автора.

Вот случай совершенно частного характера, полученный мною из первых рук. Он был передан мне моей хорошей знакомой В.Н. П-вой, которую я уже неоднократно . здесь называл. Она находилась однажды вечером у княгини С.Г. Шаховской (мачехи моего товарища по лицею, кн. Александра Шаховского). Это было в Петербурге в 1874 году. Г-жа П-ва несколько медиумична, и княгиня от времени до времени имела с ней маленькие сеансы посредством планшетки. Один ее знакомый, С.Н. Фустов (которого я тоже знаю), случайно зашел к княгине в этот вечер. Он заведовал делами грузинского князя Георгия III, с которым ни княгиня, ни г-жа П-ва не были знакомы. Зная, что эти дамы занимаются спиритизмом, ему пришло в голову спросить их, не могут ли они доставить ему случай войти в сношение с покойным отцом князя Георгия, имея предложить ему очень важный вопрос, В. П-ва взялась за планшетку, и когда отец князя назвался, то г. Ф. спросил его, что сталось с большой суммой денег, которую не нашли после его кончины? Ответ был: "Что с возу упало, то пропало, но я этому рад; Георгию вредно иметь так много казны". Это последнее выражение очень удивило всех присутствующих, которые никогда не слыхали, чтобы оно употреблялось в этом смысле; но когда г. Ф. рассказал об этом ответе кн. Георгию, тот сказал, что слово "казна" для него неудивительно, что покойный отец его, человек старинного века и большой оригинал, никогда иначе не называл деньги; говорил, напр.: "Подайте мне шкатулку с казною". Здесь следует прибавить, что не только медиум, но и никто из присутствующих, не исключая и г-на Фустова, никогда не видали покойного, проживавшего и скончавшегося в Грузии. Был еще предложен один вопрос, касавшийся домашних дел кн. Георгия, и получен на него ответ, вполне удовлетворительный, впоследствии оправдавшийся обстоятельствами; но так как эти подробности не относятся до настоящей рубрики, то я и считаю лишним здесь об этом распространяться. Что касается первого факта, то г. Фустов был так любезен, что подтвердил мне письменный рассказ г-жи П-вой своей подписью.

Иногда случается, что достаточно одного слова, чтобы установить факт самоличности для того, кто один может понять значение этого слова. Вот такой случай, столь же простой, сколь и убедительный, происшедший в отсутствие того лица, до которого относилось данное доказательство. Почтенный литератор С. Голль (S.C. Hall) рассказывает следующее: "Однажды я получил через медиума Юма сообщение от имени дочери Роберта Чэмберса, относившееся до их семейного дела, очень интимного. Когда она меня попросила передать его моему высокоуважаемому другу, я отказался от этого, если только не получу какого-нибудь несомненного доказательства, которое могло бы убедить меня, что сообщение действительно исходило от духа его дочери. Ответ был: "Скажите ему: папа, любовь моя" ("pa love"). Я спросил Чэмбер-са, понимает ли он, что это значит? Он ответил, что это были последние слова, выговоренные его умиравшей дочерью в то время, как он приподнимал ее голову на подушку. Тогда я счел себя вправе передать ему поверенное мне сообщение" ("Light", 1883, р. 437). По счастливой случайности этот факт подтверждается совершенно независимо свидетельством другого лица, также присутствовавшего на этом сеансе, а именно Гомфрейса, в его статье: "Experiments in spiritualism", напечатанной в том же томе "Light", p. 563.

Я не могу не упомянуть здесь, хотя бы только в виде ссылки, о сообщении, полученном судьею Эдмондсом от имени мальчика, продавца газет, через уста дочери своей, находившейся в трансе, и составляющем содержание его "Spiritual tracts" N 3. Оно было стенографировано самим Эдмондсом, и надо его прочесть, чтобы увидать, насколько оно непередаваемо характеризует уличного бесшабашного нью-йоркского мальчугана.

III. Самоличность отшедшего, медиуму не известного, доказанная сообщениями, написанными его прижизненном почерком.

Я склонен думать, что это доказательство даже берет верх над фактами первой рубрики. Как доказательство почерк столь же характеристичен, как и речь; но для цели, которую мы преследуем, язык сообщения должен быть неизвестен медиуму; сверх того, если оно не письменное, то документальное доказательство отсутствует; большею же частью эти сообщения на неизвестном медиуму языке передаются устно, живою речью, в чем, правда, и заключается их ценность. В этой же рубрике мы имеем доказательство самоличности не менее убедительное, но представляющее еще и то преимущество, что оно может быть дано на родном языке медиума; сверх того, оно является вещественным, пребывающим документом, всегда доступным для критики; и, наконец, что особенно важно, оно может быть получено и в присутствии заинтересованного лица, ибо я отрицаю, чтобы почерк отшедшего, медиуму неизвестного, благодаря только одному присутствию лица, знавшего отшедшего, мог быть воспроизведен вполне тождественно деятельностью сомнамбулического сознания медиума. Я утверждаю это по следующим причинам: во-первых, мы можем узнавать почерки знакомых нам лиц, но мы не можем воспроизводить их на память, если бы даже и хотели, и, во-вторых, если б данное сообщение воспроизводило только фразу, которая была бы у нас на уме вместе с представлением знакомого почерка, то еще можно было бы сказать, что фраза была воспроизведена механически, вместе с почерком, посредством передачи мысли. Но, как известно, сообщения имеют свое собственное содержание и свою собственную фразеологию. Я не говорю, разумеется, о нескольких отдельных словах или о подписях имен, представляющих facsimile почерка, их авторов, что всегда может дать повод к оспариванию; я говорю о сообщениях более или менее длинных или частых, полученных от того же отшедшего лица и писанных его почерком. Это доказательство, по-моему, должно быть признано совершенно убедительным, ибо почерк всегда был признаваем как неоспоримое доказательство личности - ее верным и постоянным выражением. Это фотографический портрет своего рода (см. сказанное выше о графологии и об изменениях почерка в гипнотических персонификациях. Глава III, рубрика III). А что касается возможности писать чужим почерком, то здесь должна быть прилагаема та же аргументация, как и относительно возможности говорить на языке, которого не знаешь (см. глава III, рубрика VI).

Сообщения, писанные почерком, принадлежавшим отшедшему, упоминаются тут и там в медиумической феноменологии. Но вообще они редки; подробное описание почерка отсутствует, и приходится полагаться на слова тех, к коим относятся сообщения; будучи большей частью интимного характера, они, естественно, не предаются гласности; кроме того, чтоб быть документальным доказательством тождества почерка, они должны бы были быть напечатаны вместе с facsimile почерка данного лица до и после его смерти; но очень редко заботятся о том, чтобы представить такое доказательство, которое вдобавок и обходится недешево. Тем не менее эти доказательства или необходимые подробности иногда и были представляемы, и о них-то я и буду теперь говорить.

Первое место среди сообщений этого рода принадлежит, бесспорно, тем, кои были получены банкиром Ливермором от имени его отшедшей жены Эстеллы на многочисленных его сеансах с Кэт Фокс, в течение нескольких лет подряд - с 1861 по 1866 год. Ниже, в рубрике V, читатель найдет все необходимые подробности об этих замечательных сеансах, из коих приведу здесь только относящиеся до сообщений. Их было получено до сотни, они писались на карточках, которые Ливермор помечал и приносил с собою; они все были написаны не рукою медиума (обе руки которого Ливермор держал в своих в течение всего сеанса), но непосредственно рукою самой Эстеллы, и даже иногда на глазах у Ливермора при спиритическом свете, позволявшем ему вполне узнавать не только руку, но и всю фигуру писавшей. Почерк этих сообщений - совершенный facsimile прижизненного почерка Эстеллы. В письме м-ра Ливермора к м-ру Кольману (познакомившемуся с ним в Америке) мы читаем: "Мы теперь дошли до тог_о, что письма пишутся с пометкою числа. Первое из них, помеченное: "Пятница 3 мая 1861 года", было написано очень старательно и правильно, и тождество почерка жены моей было вполне доказано сличением всех мелких деталей. Слог, почерк и характер этих писем служат для меня положительными доказательствами самоличности писавшей, если даже и не принимать во внимание полученные другие, еще более убедительные". Далее, в другом письме, м-р Ливермор говорит: "Ее самоличность установлена выше всякого сомнения. Во-первых, ее наружностью; во-вторых, ее почерком; в-третьих, умственной индивидуальностью, не говоря уже о многих других доказательствах, вполне достаточных в обыкновенных случаях, но из коих, однако, я не одним не удовольствовался, принимая их только в качестве подтверждений". М-р Ливермор, посылая м-ру Кольману некоторые из этих подлинных сообщений, приложил к ним и образцы прижизненного почерка Эстеллы для сличения; и м-р Кольман нашел посмертные сообщения совершенно сходными с земным почерком миссис Ливермор (В. Coleman. "Spiritualism in America". London, 1861, p. 30, 33, 35). Два facsimile подобных сообщений находятся в этой брошюре м-ра Кольмана, а также "Spiritual magazine" 1861 года, где статья м-ра Кольмана первоначально появилась. Имеющие у себя письма Кэт Фокс могут убедиться, что ее почерк даже нисколько не напоминает почерка сообщений Эстеллы.

Кроме этого умственного и вещественного доказательства, мы имеем еще и другое, а именно что некоторые сообщения Эстеллы писаны по-французски, па языке, совершенно неизвестном медиуму. Вот свидетельство самого м-ра Ливермора: "Карточка, которую я принес с собой, была взята из моей руки и несколько спустя возвращена мне видимым образом: на ней я нашел сообщение, превосходно написанное правильным французским языком, с чисто французскими оборотами, ни единое слово которого не было понято мисс Фокс, ибо язык этот был ей совершенно чужд" (Оуэн "Debatable land". London, 1871, p. 390). А в письме м-ра Ливерморак Кольману я нахожу следующее: "В последнее время получилось еще несколько карточек, исписанных по-французски. Моя жена отлично владела этим языком и писала и говорила на нем, тогда как для мисс Фокс и то и другое было недоступно" ("Spiritualism in America", p. 34).

Итак, мы имеем здесь двойное доказательство самоличности: оно установлено не только почерком, совершенно сходным с земным почерком отшедшего, но и языком, медиуму неизвестным. Случай этот из самых драгоценных и представляет, на мой взгляд, абсолютное доказательство самоличности.

Опубликованные facsimile этого рода очень немногочисленны. Есть книга, озаглавленная "Двенадцать посланий от духа Джона Адамса к своему другу Иосии Брейгаму через Иосифа Стайльса, медиума" ("Twelve messages from the spirit of John Quincy Adams to his friend Josiah Brigham through Joseph D. Stiles, medium"), напечатанная в 1859 году. К предисловию приложены facsimile почерка Адамса и его матери до и после их смерти, представляющие поразительное сходство; тут же приложен и facsimile нормального почерка медиума. Мы находим в "Спиритуалисте" (1881, т. III, с. 111) заметку об этом издании, подписанную Эмметом Кольманом, который, как известно, далеко не снисходительный критик; он приходит к следующему заключению: "Книга эта единственная в спиритической культуре и, по-моему, содержит в себе вполне решающие доказательства самоличности автора этих сообщений - внутренние и внешние доказательства одинаково вески".

В журнале "Spiritual Record" (1884, p. 554-555) нахожу facsimile сообщения, полученного доктором Никольсом от имени отшедшей дочери своей Уилли, написанного непосредственным письмом между двух грифельных досок. Оно совершенно тождественно с приложенным образцом прижизненного почерка Уилли и не имеет никакого сходства с почерком медиума Эглинтона, образчик тут же приложен. Другой facsimile сообщения от Уилли находится в том же журнале (1883, р. 131). Вот все, что я нахожу в настоящее время в своем указателе по части подобных facsimile.

С того времени, как способ непосредственного писания был упрощен и облегчен употреблением грифельных досок, это явление, окрещенное именем психографии, сделалось довольно заурядным, и случаи тождества почерков стали упоминаться гораздо чаще, только их facsimile как оправдательные документы отсутствуют. Для примера я приведу здесь случай, который содержит в себе не только доказательства внешние (почерк), но и внутренние, вполне характеристичные. Вот факт, который м-р Дж.Дж. Оуэн обнародовал в "Religio-Philosophical Journal" (от 27 июля 1884 года) и который я заимствую из "Light" (1885, р. 35) где он был воспроизведен. Я привожу его собственными словами Оуэна с некоторыми выпусками.

"Двенадцать лет тому назад в числе моих близких друзей был один известный сенатор Калифорнии, вместе с тем и собственник банкирской фирмы в Сан-Хозе. Доктор Нокс был глубокий мыслитель, завзятый материалист... Страдая медленно развивавшеюся болезнью легких, он чувствовал постепенное приближение конца своих дней и часто откровенно говорил об ожидавшем его вечном покое с его вечным забвением, но смерти он нисколько не боялся. Однажды я сказал ему: "Доктор, уговоримся: если вы там очутитесь в живых, то буде окажется возможным, вы дадите мне весть о себе в следующих кратких словах: "Я все-таки жив". Он серьезно обещал мне это... Когда он умер, я нетерпеливо желал получить от него какое-либо известие; я стал особенно желать этого, думать об этом, когда к нам однажды приехал из восточных штатов медиум для материализации, честность которого была для меня вне всякого сомнения. Этот медиум сказал мне, что через него иногда даются доказательства самоличности и, предложил мне сделать подобный опыт... Я вычистил грифельную доску и прижал ее к столешнице снизу¹.

Медиум положил одну руку на мою под столом, а другую на верхнюю сторону столешницы... Мы услыхали звук писания, и я нашел на доске следующие строки:

"Друг Дрэн, факты, которые природа являет перед нами, не терпят сопротивления, и философ, мнящий быть мудрым, часто борется с одним из них, подрывающим его излюбленные теории и затем повергающим его в целое море сомнений и колебаний. Не совсем так было со мною, ибо хотя мои убеждения относительно будущей жизни и были беспощадно опрокинуты, но я должен признаться, что мое разочарование было для меня приятно, и я рад, что могу сказать вам, друг мой: "Я все-таки жив".

Ваш по-прежнему, Уильям Нокс".

Следует заметить, что этот медиум приехал в Калифорнию только три года спустя по смерти моего друга, что он никогда его не знал и, наконец, что почерк его сообщения на доске был настолько тождествен с его земным почерком, что был признан за его собственный и в том банке, где он был председателем".

Если бы тут не было тождества почерка, то мы могли бы объяснить этот случай, как и тысячи других, передачей мыслей; но характер почерка налагает на него печать самоличности.

Из сообщений, полученных тем же способом, но в большом количестве в продолжение долгого времени и все от одной и той же личности, мне известен только замечательный случай миссис Мэри Берчет, рассказанный ею самою в "Light" (1884, р. 471 и 1886, р. 322-425). В продолжение двух лет она получила до пятидесяти сообщение почерком близкого ей друга, утраченного ею в 1883 году. На земле он так же, как и Нокс, "нисколько не верил в возможность будущей жизни"; вот почему во втором сообщении он и говорит: "Это такое же откровение для меня, как и для вас, ибо вы знаете, как сильно я противился всякой вере в возможность пакибытия". До поездки моей в Лондон в 1886 году я обратился к миссис Берчет письменно с различными вопросами, и она была так обязательна, что прислала мне следующие ответы, в коих содержатся подробности, большею частью не находящиеся в ее напечатанных статьях.

"The Hall, Bushey, Herts (England).

20 мая 1886 года.

М.г.! К сожалению, не могу исполнить вашей просьбы, послать вам образцы прижизненного и посмертного почерков моего друга, так как его письма ко мне, будучи самого интимного характера, для меня святы, и, кроме того, он неоднократно просил меня никому их не показывать... Но я с удовольствием отвечу на ваши другие вопросы. 1) Относительно почерка моего друга. Я получила до этого дня тридцать четыре письма от него через медиума Эглинтона; первые два на грифельных досках, все прочие на бумаге. Одно из них было написано на листе почтовой бумаги, которую я по углам приклеила к своей собственной грифельной доске так, чтобы ее легко можно было снять (см. "Light", 1884, р. 472). Хотя почерк первых двух или трех полученных мною писем и очень походил на почерк моего друга и хотя слог и способ выражения были совершенно его собственные, я в то же время находила в них некоторое сходство и с почерком Эрнеста, одного из руководителей медиума, что немало меня озадачивало... Это небольшое сходство постепенно исчезало, пока наконец не осталось от него ни малейшего следа, и почерк был настолько тождествен с прижизненным почерком моего друга, насколько писанное карандашом может походить на писанное пером. Друг мой был родом австриец, и почерк его, замечательно красивый и мелкий, носит на себе явную печать своего немецкого происхождения... 2) Все эти письма, за исключением одного, написаны по-английски, хотя нередко содержат немецкие цитаты. Будучи на земле, он также часто писал мне по-английски. Перед Рождеством 1884 года, к великому своему удивлению, я получила сообщение по-немецки готическим почерком, слог которого безукоризнен...²

Несколько затрудняясь чтением моего немецкого письма, так как в то время я плохо знала по-немецки, я сказала, что очень была бы рада получить несколько строчек на своем родном языке. Эглинтон любезно вызвался попробовать, а так как лист бумаги был исписан только с одной стороны, то он перевернул его на доске, которую мы держали обычным способом; после некоторого времени я опять услыхала звук писания и получила несколько слов по-английски, как обыкновенно...³

3) В его-письмах содержится достаточно указаний на его земные дела, чтобы убедить меня в его самоличности, не говоря о других доказательствах, коих было не мало. Вы быть может, читали описание замечательной материализации в сочинении Фармера "Между двух миров, очерк жизни Эглинтона" (Лондон, 1886, с. 167)? Оно было сообщено мною...⁴

В одном из его первых писем я получила, между прочим, одно поразительное доказательство: он случайно упомянул название одного местечка в Германии, и я вспомнила, он говорил мне, что был там однажды. Название это очень оригинальное, и я никогда не слыхала его ни до, ни после. Сидя однажды за медиумическим писанием - с прошедшей осени я развила в себе способность, правда, очень слабую, к автоматическому письму, - я намекнула на это обстоятельство и спросила своего друга, не может ли он написать моей рукой название страны, где находится это местечко. Я старалась быть мысленно совершенно пассивной, чтобы не повлиять на ответ, но ожидала, что напишется Австрия либо Богемия. К моему удивлению, медленно написалось название города, и только тогда я вспомнила, что в упомянутом разговоре, моем с ним, на мое замечание об оригинальности названия этого местечка он ответил, что оно находится возле города Д. Я всегда смотрела на этот случай как на весьма замечательное доказательство, хотя сам по себе он довольно ничтожен...⁵ Примите... и пр.

Мэри Берчет".

Мне остается прибавить, что, находясь в 1886 году в Лондоне, я не упустил случая познакомиться с миссис Берчет; она, разумеется, подтвердила вышеописанное и показала мне образцы почерка своего друга, не дозволив мне, однако же, читать эти письма, так что я не имел возможности тщательно и подробно рассмотреть оба почерка; я мог только хорошенько сличить способ писания частицы "The", который оказался одинаковым; что касается остального, я могу только констатировать общее сходство обоих почерков; но сходство не есть тождество, и, кроме того, писание карандашом всегда несколько отличается от писания пером.

Вот другой случай, в котором за недостатком facsimile мы имеем, по крайней мере, несколько точных подробностей относительно формы некоторых букв, что доказывает, что сличение почерков было сделано самым тщательным образом. Все подробности этого случая можно найти в "Light" (1884, р. 397). Передаю его вкратце: Г. Смарт, автор статьи, пребывая в Мельбурне, в Австралии, жил у м-ра Спригса, весьма известного медиума, и спал с ним на одной кровати. 27 марта 1884 года, когда они оба легли спать, г. Смарт заметил, что его приятель немедленно впал в транс. После некоторых переговоров посредством стуков было сказано, что "пишут и чтоб через десять минут посмотрели". Вскоре после того медиум пришел в себя, зажгли свечку, и г. Смарт нашел на столе, стоявшем недалеко от кровати, сообщение от имени своей матери, только что умершей в феврале месяце, писанное пером на листе бумаги. Вот его содержание:

"Милый Альфред, Гарриета писала тебе и сообщила, что я покинула землю. Я рада была перейти. Я счастлива: "Я скоро приду опять. Скажи Гарриете, что я была. Господь с тобою. Твоя любящая мать".

Вот что говорит г. Смарт о почерке: "Я тщательно сравнивал почерк полученного таким образом сообщения с почерком прижизненных писем моей матери букву за буквой и слово за словом. Помимо общего сходства, которое для всякого очевидно с первого же взгляда, есть в почерке букв, слов и фраз, встречающихся как в подлинных письмах, так и в данном сообщении, полное тождество. И тут и там постоянно встречается старинная форма буквы г; та же привычка (очень редкая) начинать слово "affectionate" (любящая) с большой буквы; писать первое/в этом слове с нижним хвостом, повернутым влево, а не вправо, по обыкновению, и, что особенно доказательно, видна та же привычка (происшедшая во время земной жизни от слабости правой руки вследствие разрыва мышц) выводить почти каждую букву отдельно вместо того, чтоб писать их, по обыкновению, слитно, не говоря о многих других пунктах сходства, очевидных для глаза, но не поддающихся описанию. Что касается слога сообщения, то видна та же привычка, свойственная ей и при жизни, выражаться кратко, без лишних слов".

Редактор журнал "Harbinger of Light" ("Вестник Света"), издающегося в Мельбурне, где первоначально появилась статья г. Смарта, замечает со своей стороны: "Мы видели помянутое сообщение и тщательно сличали его с несколькими письмами миссис Смарт. Почерк идентичен, и все особенности в писании букв повторяются и в посмертном сообщении".

Слабая сторона этого случая с точки зрения подделки состоит в том, что г. Смарт был очень дружен с медиумом, который поэтому мог иметь в руках письма матери г. Смарта и т.д.

Абсолютным доказательством для сообщений тождественным почерком было бы получение подобного сообщения в отсутствие лиц, знавших почерк покойного. Я не нахожу в моем указателе случаев, где целое сообщение подобного рода было бы получено в сказанных условиях; но я знаю некоторые, где почерк сообщения имел, по крайней мере в некоторых буквах, полное тождество с почерком отшедшего. Я могу привести подобный случай из личного опыта и расскажу его подробно.

В продолжение двух или трех лет я имел обыкновение от времени до времени иметь совершенно интимные сеансы вдвоем с женой (она же была и медиумом), и только иногда с участием проф. Бутлерова. Я уже упоминал о них выше. Вначале мы употребляли планшетку; но вскоре мы ее бросили, и мне довольно было положить руку на правую руку жены, державшей карандаш, чтоб минут через 10-15 она заснула; а немного спустя ее рука начинала писать. Я никогда не делал никакого вызова, не выражал никакой просьбы, я просто ждал, что выйдет. Смотря по написанному, я ставил вопросы, карандаш отвечал, и беседа продолжалась, пока он не выпадал из руки. Осень 1872 года была для меня особенно тяжкой; возвращаясь в Петербург из Уфы, я едва не утонул на Каме вследствие столкновения пароходов; это было ночью, и 15 минут спустя после столкновения пароход, на котором я ехал, был уже под водою. К счастью, я был один. Едва вернувшись в Петербург, я узнал, что дом, в котором жил мой старик-отец в своей деревне, в Пензенской губернии, сгорел вместе с семейным архивом и прекрасной библиотекой, которую отец и я собирали в продолжение полувека. Через несколько дней мне предстояло опять уехать, чтобы повидать отца и помочь ему в этом затруднительном положении. Перед отъездом моим из Петербурга мне вздумалось устроить сеанс; думалось: не получится ли чего-нибудь, относящегося до предстоящего мне путешествия. Вместо этого, как только жена заснула, вот что было написано почерком твердым и крупным, не походившим на обыкновенный почерк жены:

".Скорблю о пастве своей, болею о пей с богопаречеппым сыном моим, ищущим путей Господних".

Иерей Николай".

Я ничего не понял из этого сообщения - к чему и от кого оно могло быть - и просил разъяснения; тут было написано:

"Напрасно, государь мой, вы мыслите об упреждении; оное было немыслимо, ибо могло бы послужить к отвращению случившегося; отвратить же опое было невозможно; оное предначертано было благим провидением ради души... нуждающейся во молитве многой!..".

На сделанный мною вопрос о поездке, было отвечено:

"Жертва ваша велика есть, но неизбежна".

Когда жена пришла в себя, мы стали разбирать написанное, от кого бы оно могло исходить? И пришли к заключению, что иерей Николай не кто иной, как покойный тесть священника с. Репьевки, где отец постоянно проживал; а так как имя жены нашего настоящего приходского священника - Ольга Николаевна и мы знали, что она была дочерью бывшего репьевского священника, передавшего, как это водится, место зятю, - то естественно было заключить, что упомянутое сообщение получено от него; теперь становилось понятным, почему он называл своего приемника "богонареченным сыном"; он же был и духовником отца моего. Что же касается до слов "скорблю о пастве моей" и до всего остального в сообщении, то смысл его совершенно интимный и распространяться о нем я не могу, но для нас он был совершенно ясен. Слова "напрасно вы мыслите об упреждении" относились, вероятно, к высказанной мною когда-то мысли, что в данном случае, где был не просто пожар, а поджог, т.е. явный умысел, могло бы, пожалуй, быть и какое-нибудь предупреждение из невидимого мира.

Это сообщение представляет две особенности: слог его устаревший, семинарский, который теперь не встречается, оно содержит обороты, для нас обоих совершенно невозможные. Кроме того, оно представляет особенности в почерке, которые поразили меня; это была смесь почерка моей жены с посторонним, я находил в нем буквы такой формы, какие жена никогда не писала. Мне любопытно было сличить этот почерк с прижизненным почерком отца Николая. Я знавал его в своей молодости, когда приезжал в деревню на вакации. Он умер в 1862 году, но с 1851 года, найдя себе приемника в зяте, он уже не жил более в Репьевке. Я никогда не видал его почерка, а жена и вовсе не знала его. Когда я обратился к его "богонареченному сыну" с просьбою дать мне несколько писем или какую иную рукопись своего тестя, он не мог найти ничего другого, как страницу старого календаря с пометками покойного отца Николая, которые он вырвал и прислал мне. Уже и эта страница была для меня ценным материалом для сличения почерков. Но только гораздо позднее в 1881 году удалось мне навести справки в церковных архивах, где я нашел целые страницы, исписанные рукою отца Николая. Сличая его почерк с нашим сообщением, я нашел следующее.

В сообщении буква л всюду написана как греческая буква.

В рукописях отца Николая эта буква пишется двояко - то как л, то как ?. На одном листе ведомости об умерших в приходе я нашел 35 подписей иерея Николая, из коих 8 написаны с буквою л, а 27 с греческой ?.

Жена же моя никогда не писала этой буквы как греческую . В сообщении буква д всюду написана по-старинному? хвостом вниз.

В рукописях я нахожу эту букву также в двух видах, но только форма д попадается изредка, а употребляется почти всегда форма д хвостом вниз. Передо мною страница рукописи в лист, на которой форма д кверху встречается три раза, а форма д книзу - 41 раз.

Жена же моя никогда не писала этой буквы с хвостом вниз.

Я умалчиваю о менее резких особенностях; напр., букву б жена моя всегда писала хвостом вверх, а в сообщении она написана постоянно крючком вниз как греческое ?, что согласно с постоянной формой этой буквы в рукописи.

Откуда же это странное совпадение нескольких букв? Надо объяснить это сколько-нибудь правдоподобно. Не достаточно сказать, что сомнамбулическое сознание медиума, в роли старого священника, писало старинным почерком; употребление формы греческого ?, встречается иногда и в настоящее время, а старинное д писалось обыкновенно как цифра 2; форма же д с хвостом вниз попадается теперь очень редко. Следовательно, вопрос не в подражании какому-нибудь почерку, а в том: зачем формы этих букв в полученном сообщении совпадают именно с теми формами, которые употреблял "иерей Николай"?

Я нахожу в "Light" (1887, р. 107) в статье "Самодоказательное сообщение", случай, где почерк сообщения также сходствует с прижизненным почерком сообщавшегося только в форме некоторых букв, которые тут и описаны; медиум же этого почерка никогда не видал. Из статьи не видно, было ли получено сообщение в присутствии или в отсутствие лица, знавшего отшедшего и почерк его.

_____________________________

¹ Весьма убедительные условия, ибо это обыкновенно проделывает сам медиум .-А. А.

² Значение этого письма по-немецки соответствует значению письма Эстеллы по-французски. - А.А.

³ Я упоминаю здесь об этом случае, как о хорошем подтверждении подлинности предыдущих сообщений. -А. А.

⁴ В этом сеансе миссис Б. вполне узнала материализованную фигуру своего друга, голова которого нисколько не была закрыта; миссис Б. видела его очень близко, даже держала его за руку, причем свет был нарочно усилен. -А.А.

⁵ Я привел здесь и эту подробность из сообщения, полученного миссис Б., как добавочное доказательство подлинности непосредственного письма, получавшегося через Эглинтона и столь упорно отрицаемого Лондонским Обществом психических исследований.

IV. Самоличность отшедшего, доказанная сообщением от него, исполненным разных подробностей, до его жизни касающихся, и полученным в отсутствие лиц, знавших его.

В главе III, рубрика IX я представил несколько случаев, отвечающих этому условию и вполне удовлетворительных.

Таков случай устного сообщения старика Чамберлена кружку из двенадцати лиц, которым он был совершенно неизвестен, и немедленно вслед за тем проявившегося опять, чтоб сообщить еще несколько подробностей о своей личности, - так как кружок жалел, что не спросил о них при первом сообщении для полного доказательства самоличности. И по справке все сказанное оказалось верным.

Таков и случай Авраама Флорентина, умершего в Америке и проявившегося в Англии стуками, в кружке, который не имел никакого понятия о его существовании, и давшего на все о нем расспросы биографические подробности, оказавшиеся, по справке в Америке, верными.

Я указал в этой главе на специальный источник, где подобные сообщения находятся сотнями, из которых можно было бы сделать предмет особого исследования, проверяя их на месте самым строгим и тщательным образом. Я говорю об "отделе сообщений", печатаемых еженедельно в журнале "Banner of Light". Документы, имеющие изобличить шарлатанство или установить правду, находятся налицо, напечатаны, в руках всякого, кто дал бы себе труд предпринять это исследование. Было бы весьма интересно, взявши подряд сотню сообщений, установить процент ложных, верных и сомнительных. Среди этих сообщений находятся такие, в которых намекается на совершенно частные семейные дела. Так, напр., в N от 15 марта 1884 года я нахожу сообщение от имени Монроэ Мерилла, в котором он намекает на бывшее с ним "на дальнем западе". В N от 5 апреля брат покойного, Геман Мерилл, удостоверяя подлинность сообщений, пишет: "Я очень хорошо понимаю, на что он намекает, говоря о "дальнем западе"; это обстоятельство, которое было известно только ему, нашему брату - д-ру Мериллу, в Сандуски (где Монроэ умер), и мне".

Другой пример. В N от 9 февраля 1889 года я нахожу сообщение от Эммы Ромэдж из Сакраменто, в Калифорнии, в котором она упоминает о видении подруги своей Женни, о котором эта последняя говорила на смертном одре своем. В N от 30 марта 1889 года г. Эбен Оуэн из Сакраменто, пишет, что он показывал это сообщение сестре Эммы Ромэдж и та подтвердила факт этого видения, о котором Эмма говорила ей перед смертью.

Я мог бы, помимо этого источника, указать на многие другие случаи этого рода, по и приведенные мною очень хороши. Ограничусь, для завершения этой рубрики, приведением случая, к которому мы можем отнестись с полным доверием, ибо он взят из личного опыта Р. Дэль-Оуэна. Он рассказан им со всеми необходимыми подробностями в его сочинении "Debatable land", под заглавием: "Доказательство самоличности, полученное чрез незнакомое лицо из-за 500 миль". Невозможно изложить этот случай вкратце, и потому привожу его буквально, по русскому изданию этой книги "Спорная область", с. 176-179, а для полноты привожу и предшествующие страницы, имеющие к нему прямое отношение.

"Более сорока лет тому назад умерла одна молодая дама-англичанка, которую я коротко знал. Она пользовалась в жизни всеми дорогими преимуществами, какие дает совершеннейшее воспитание, доступное для женщины в культурной стране; говорила свободно по-французски и по-итальянски, путешествовала много по Европе, где сходилась с разными выдающимися людьми своего времени. Природою она одарена была так же щедро, как и судьбою: была так же мила, как и образована, способна глубоко чувствовать, очень проста, богата внутреннею жизнью, как натура топкая, по преимуществу духовная. Буду называть ее Виолетой¹.

Когда, через двадцать пять лет после ее смерти, я предпринял свои первые изыскания по спиритуализму, мне пришло на мысль, что если только лицам, когда-либо принимавшим в нас участие во время земной своей жизни, дозволяется продолжать общение с нами и по переходе в другой мир, то дух Виолеты скорее всякого другого мог бы мне объявиться. Но я никогда не позволял себе вызывать того или другого духа, находя более благоразумным выжидать его добровольного проявления. Между тем месяц проходил за месяцем, и я не получал пи малейшего знака или намека от имени Виолеты; наконец я перестал уже и ждать, и вообще предполагать возможность чего-нибудь подобного.

После того читатель поймет мое изумление и смущение, когда на одном из сеансов, 13 октября 1856 года, в Неаполе (при участии г-жи Оуэн и еще одной дамы, непрофессионального медиума), произошло следующее:

Вдруг сложилось имя Виолеты. Несколько оправившись от удивления, я спросил мысленно, с какою целью объявляется это столь памятное мне имя.

Ответ: Дала об....

На этом сложение букв остановилось. Повторенные приглашения продолжить сообщение не привели ни к чему: мы не могли получить далее ни одной буквы. Наконец мне пришло на мысль спросить: "Верны ли полученные буквы о, 6?

Ответ: Нет.

Вопрос: Верно ли слово "дала" (gave)?

Ответ: Да.

Тогда я сказал: "Прошу сложить слово, следующее за "дала", опять сначала". И вслед за тем, буква за буквой, из которых некоторые переправлялись, сложилась фраза:

"Дала письменное обещание помнить вас даже и по смерти".

Надо быть самому в моем положении, чтобы понять чувство, овладевавшее мною по мере того, как складывались эти слова. Если какое-нибудь из воспоминаний молодости выдавалось у меня особенно, стояло в моих глазах выше всех других, - это была память о письме, написанном мне Виолетой ввиду смерти, - письме, содержавшем дословно то самое обещание, которое теперь спустя полжизни звучало мне опять из-за гроба. Такого значения, как для меня, доказательство это не может иметь для других. Письмо у меня еще цело; но знал о нем только я один; никто, кроме меня, никогда его не видел. Мог ли я ожидать, когда читал это письмо в первый раз, что спустя четверть века в далекой, чужой стране писавшая его будет в состоянии сказать мне, что она сдержала свое слово?

Через несколько дней после того, именно на сеансе 18 октября, когда объявился тот же дух, я предлагал ему опять разные мысленные вопросы, и ответы его были также удовлетворительны и точны. Между тем вопросы мои касались подробностей личной жизни, которые могли быть известны только мне. Не сделано было ни одной ошибки; мало того, в этих ответах встречались еще новые указания на такие обстоятельства, о которых, по крайнему моему убеждению и разумению, ни одна живая душа, кроме меня, не могла тогда знать.

Полученные результаты нельзя приписать никаким образом тому, что разумеют под термином "напряженное выжидание", - предполагаемой причины подобных явлений. Мы в то время добивались различных физических проявлений, про которые слышали от других наблюдателей, - напр., движения предметов без прикосновения к ним, непосредственного письма, появления рук и т.п. Происшедшее было совершенно неожиданно - даже для меня, лица ближе всех заинтересованного, не говоря о других присутствовавших. Когда давно заснувшие представления вдруг пробудились во мне в связи со знакомым именем, то это произошло отнюдь не в ответ на какую-нибудь наличную мою мысль, надежду или желание, если только сознание наше - достаточная порука в наличности мысли или чувства. Еще менее оснований предполагать подобное влияние со стороны других присутствовавших. Они не знали о письме ничего, даже о его существовании. Они не знали ничего о моем вопросе, потому что он предложен был мысленно. Возможность постороннего земного влияния ограничивалась тут одним мною.

Но вот еще доказательство, что в этом случае действовали вовсе не мои ожидания. Когда при первой попытке получить ответ будущая неизвестная мне фраза определилась уже буквами "дала об...", у меня мелькнула догадка, что из начатого слова, может быть, выйдет "обещание"; и я подумал, не будет ли это относиться к тому торжественному уверению, которое дала мне Виолета много лет тому назад. Но что же случилось? Буквы о, б объявлены были неверными; и я хорошо помню, с каким смущением и разочарованием я стирал их. Но каково же было мое удивление, когда оказалось, что исправление требовалось так настоятельно только затем, чтобы дать место более полному неопределенному выражению! - да, настолько определенному, что если бы документ, о котором идет речь, мог быть предъявлен весь как есть, то он не мог бы быть означен точнее. При таких обстоятельствах просто немыслимо, чтобы мой ум, или какое-нибудь мое побуждение могли играть роль в полученном результате.

Но это было только вступление к целому ряду проявлений, которые на протяжении многих лет постоянно удостоверяли меня в продолжающемся бытии и в самоличности моего духовного друга. Доказательства эти я получил, главным образом, уже по возвращении (в 1859 году) из Неаполя в Соединенные Штаты.

Пять или шесть недель спустя по выходе в свет моей книги "На рубеже другого мира", в феврале 1860 года, мой издатель представил мне одного господина, только что возвратившегося из Огайо, который сообщил мне, что книга моя обратила на себя внимание в этом штате. Он прибавил, что я помог бы немало ее распространению, если бы отправил один экземпляр г-же Б., жившей тогда в Кливленде, собственнице книжного склада и издательнице одной из местных газет. "Она сильно интересуется этим предметом, - сказал он, - да и сама, кажется, медиум".

Я никогда до того времени не слыхал об этой даме; однако послал ей экземпляр книги, при короткой записке - с просьбою принять его, а затем получил и ответ, помеченный 14 февраля.

В этом письме, после некоторых деловых объяснений г-жа Б. сообщала мне, что была вполне удовлетворена главою книги, носящею заглавие "Перемена со смертью". Далее она пишет: "Я - так называемый "видящий медиум". Когда я читала эту главу, дух женщины, которой до тех пор я никогда не видала, стоял возле меня, как будто слушая, и сказал: "Я руководила им, когда он писал это; я помогла ему убедиться в бессмертии". Вслед за тем г-жа Б. описала мне наружность видения - цвет волос, глаз, лица и т.д., и описание это вполне соответствовало наружности Виолеты. Она прибавила, ч