Толстой Лев Николаевич - Интервью и беседы с Львом Толстым

тихих умалишенных, которых окружная психиатрическая лечебница, расположенная в Мещерском, распределяет по деревням. Я узнал от молодого спутника моего, что Л. Н. посещал таких больных и вступал с ними в беседы. Между прочим, ему захотелось поговорить и с этим человеком. Но Л. Н-чу трудно было обратить на себя внимание больного, который упорно не замечал его. Тогда Л. Н. избрал такой метод: он пошел вслед за больным по кругу, и тотчас начался разговор. На мой вопрос об этих беседах Л. Н. сказал: "Я давно уже решил, что нельзя установить грани между здоровым и больным (в смысле безумия). Разница только в степени". Льва Николаевича застал я бодрым и жизнерадостным, но момент моего приезда омрачен был тревожной телеграммой из Ясной Поляны о болезни графини Софьи Андреевны. Решено было завтра уехать. Тем не менее вечер проведен был очень содержательно. <...> * * * - Есть у вас, Владимир Анфалович, - обратился вдруг ко мне Л. Н., - еще друзья-единомышленники? Я сказал, что есть еще интересный молодой, душевный человек <...>. - Хотя, - говорю я, - теперь я вижу мало пользы в проповеди и тем более остерегаюсь этого слова... Самое большое, чего я могу позволить себе, это помогать внутреннему духовному росту, по мере того как духовные силы во мне самом возвышаются. А что человек должен или чего не должен делать - боюсь указывать. - Верно, - ответил Л. Н. - Но трудно бывает удержаться, когда видишь, что человек может освободиться от страданий и найти истинное счастье, - трудно удержаться, чтобы не помочь ему. И такую помощь я - что ни говорите - нахожу позволительной, когда действие вытекает из духовных основ, а не из тщеславия или других мотивов. Вчера еще, допивая кефир, я заметил в бутылке попавшуюся муху. Я наклонил бутылку и вижу, как обмокшая муха делает страшные усилия ползти. Ну, как тут не помочь?! Между тем вспоминаю, как со спокойной совестью я в молодости пристреливал зайцев и мысль пожалеть их не приходила и в голову. И все это потому, что теперь я, сравнительно с тогдашним состоянием, духовно вырос. Так что самый большой подвиг не имеет истинной ценности, если побуждение к нему не исходит из требований души, и, напротив, по-видимому ничтожное, незаметное доброе дело, даже слово, вызванное требованием совести, имеет важное для жизни значение. Так что главные силы для хорошей жизни должны быть направлены на себя. * * * Приехал ожидаемый из Петербурга музыкант Эрденко и дал концерт на скрипке, под аккомпанемент жены (*1*). Льву Николаевичу очень понравилась свободная игра скрипача (музыка - его любимое искусство), особенно вещи Шопена. Жалели только, что в репертуаре музыканта было мало народной музыки, хотя была с большим успехом сыграна еврейская молитва "Кол-Нидре". Г. Эрденко, по его словам, много работал, ездил по еврейским городам, чтобы передать весь торжественный характер этой молитвы, читаемой накануне Судного дня. Потом обедали. Обед был из самых простых вегетарианских блюд (каша, зелень), на простом длинном, покрытом клеенкой столе, вокруг которого кто где расположились все домашние, и Лев Николаевич, и служащие, и доктор, и гости. Все блюда поставлены были на стол - ешь, что хочешь. Решено было, что часа в четыре, до отъезда Льва Николаевича, гг. Эрденко сыграют еще раз, а тем временем Лев Николаевич пошел в свой кабинет. Через короткое время Александра Львовна (теперешний секретарь), пригласила меня от имени отца наверх к нему для прочтения в тот день написанной вещи. Я с радостью пошел. Одновременно пришли Чертков, Страхов и еще два человека. Простая уютная комната, простой рабочий стол, рукописи, книги, диван, два-три стула - вот вся обстановка. Лев Николаевич объявил, что желает прочесть нам написанную сегодня вещь (*2*), которая служит как бы ответом на его же статью "Номер газеты" (*3*). Познакомив меня вкратце с статьей "Номер газеты", Лев Николаевич приступил к чтению. Читает Лев Николаевич просто, оттеняя важные места. Постараюсь, как умею, вкратце пересказать то, что запечатлелось. Лев Николаевич читает первый попавшийся номер газеты и приходит в ужас от того, чем люди занимаются. И решает так: или я безумен, или безумны те все, кто живет и действует так, как видно по газете. Где же критерий? Как отличить разумную жизнь от безумной, раз на одной стороне все, на другой - я? Паскаль говорит: "Если бы сон проходил в такой же последовательности, как действительность, то сон можно бы принимать за настоящую жизнь". Но живущий во сне ведь не сомневается в действительности его тогдашней жизни. Где же общий признак для того, чтобы отличить сон и безумие от действительной жизни? Признак есть. Это наличность нравственного чувства. Если в поступках своих человек руководится нравственным чувством, т. е. делает нравственные усилия, то такая жизнь действительная, разумная. Во сне мы не делаем нравственных усилий, в каком бы гадком поступке мы ни застали себя. Чтобы перестать делать гадость, необходимо проснуться к действительной жизни. То же и с безумием, - тогда нравственное чувство в бездействии. Жизнь, стало быть, только тогда действительна, когда мы делаем нравственные усилия. Нравственное усилие мы можем делать лишь в момент настоящего, и живем мы, следовательно, в настоящем. Нравственное чувство не знает соображений о будущем, о последствиях поступков, вытекающих из его руководства. Когда Л. Н., перебирая листик за листиком, окончил чтение, он предложил присутствующим высказаться. Я так занят был мыслями о прочитанном, что, к сожалению, не совсем понял то, что говорили другие. Помню только свое замечание. Ссылаясь на утверждение самого же Л. Н-ча, я напомнил, что нельзя разграничивать людей здоровых от безумных: дело в степени, а потому, сказал я, тут приходится сказать, что живем мы действительной, разумной жизнью постольку, поскольку руководимся нравственным чувством. С этим Лев Николаевич согласился. В четыре часа стали готовиться к отъезду. Перед этим Лев Николаевич вызвал меня прогуляться, чтобы наедине поговорить о моих внутренних колебаниях в связи с предстоящим судом. Я рассказал ему, что по условиям семейной жизни мне, как ни больно это, придется, вероятно, пойти на компромиссы - придется оправдываться... На это Л. Н. ответил так: - Человек с своими поступками, если он правдив, всегда находится в положении диагонали в постоянно удлиняющемся параллелограмме. Сколько ни удлиняй фигуру, а диагональ будет лишь приближаться к прямому углу, но никогда не станет перпендикулярна основанию. Так и человек в своем духовном росте: чем больше растет его сознание духовной жизни, тем больше он удаляется от страха, страданий, похотей и все приближается к бесстрашию, спокойствию, свободе. Но пока человек жив, он совершенно никогда не освободится от требований тела. А потому я в таких случаях спрашиваю себя: для чего я делаю то, что хочу делать, для себя, для души или для людей, для славы? Это с одной стороны, а с другой, я стараюсь помнить, что живу я духом только в настоящем, соображение о будущем - дело телесное, а потому не надо думать о том, что может выйти из моих поступков, мне важно лишь в настоящем поступать так, как велит мне Бог-Любовь, живущий во мне. Мы вернулись и, перед тем как тронуться в путь, музыканты сыграли еще несколько вещиц. Заметно было, что Л. Н-чу не нравится музыка Чайковского, он даже сказал это, хотя не объяснил почему (*4*). Заговорили о том, как трудно обучать музыке. Л. Н. сказал, что и не следует обучать. - У каждого есть своя особенность, которую можно поддержать и развить, а когда начнут в музыке, или ваянии, или живописи педантично учить людей без таланта, то получается лишь подобие художника. Я спросил, почему одна и та же музыка на одного производит действие, а на другого нет? Тот же Шопен умиляет Л. Н-ча, а на простого, рабочего человека не оказывает никакого действия, в то время как простая народная песня, как, например, та, которую пел скопец, очень может повлиять на него. Требуется ли известного рода музыкальное воспитание? Лев Николаевич ответил так: - Все предметы искусства только тогда хороши, когда они могут быть поняты всем народом, но не отдельным обособленным классом, хотя думаю, что чувство восприимчивости дано не всем равно. * * * Лошади были уже поданы, и заторопились на станцию. Я пошел в переднюю одеться. Я поехал сзади со "святым Душаном", как называет Л. Н-вич яснополянского доктора Д. П. Маковицкого. Наши лошади немного заупрямились, и мы приехали позднее. Л. Н. сидел на платформе на скамейке. По его приглашению я сел рядом, и он снова напомнил мне о моем деле. - Помните, о чем мы вчера читали? Надо рассчитать свои силы и обстоятельства. Приходится помнить и о страданиях жены... И тогда уже решать... Главное, не нужно заботиться о мнении людей. Знаю, что это трудно. Я уже достаточно удовлетворен славой, и то приходится ловить себя если не на искании славы, то хоть на желании поддержать хорошие отношения. Так продолжалась наша беседа. Толпа любопытных постепенно увеличивалась, но еще не обступала. Прошла старуха - нищая и стала просить. Л. Н. дал гривенник, дали и другие. - Хотелось бы поговорить с нею, да боюсь привлечь к себе внимание, - сказал Л. Н. Подошел поезд, стали усаживаться во втором классе. - Я всегда прошу их, чтобы в третьем классе, а они все во второй тянут, - сказал мне Л. Н-вич. - Чертков все оберегает меня и не верит, что в третьем мне приятнее. Звонок. Второй. Мы поцеловались и простились. Последних слов его я уже не расслышал. Его доброе лицо показалось в окне. Через час я ехал в другую сторону. Но я вспоминал его слова: "Мы идем к одной цели".

Комментарии

В. Молочников. Сутки в "Отрадном" с Л. Н. Толстым. - Жизнь для всех, 1910, No 8-9. Владимир Айфалович Молочников (1871-1936), новгородский ремесленник, последователь Толстого. Выл в Отрадном 22-23 июня 1910 г. Он недавно вышел из заключения, где отбывал наказание за распространение запрещенных произведений Толстого, и ожидал нового суда. В. Булгаков записал 22 июня: "Приехал новгородский корреспондент Льва Николаевича <...> В. А. Молочников, маленький, юркий, наблюдательный, умный, разговорчивый" (Л. Н. Толстой в последний год его жизни, с. 293). 1* Михаил Гаврилович Эрденко (1886-1940), скрипач и педагог. Его жена Евгения Иосифовна Эрденко (1880-1953), пианистка. 2* Статья "О безумии" (т. 38). 3* Статья "Номер газеты" была написана в феврале 1909 г. 4* "Никогда так не наслаждался, - сказал Толстой. - Но мне не понравилась "Колыбельная" Чайковского" (Маковицкий Д. П. Яснополянские записки, кн. 4, с. 286).

"Время". А. Хирьяков. Последняя встреча с Л. Н. Толстым

Исполняя желание редакции и сообщая о своем свидании с Л. Н. Толстым, я прежде всего должен оговориться, что ни о каких особенно интересных разговорах я сообщить не могу, так как виделся я слишком короткое время, да и это время было занято частью игрой в шахматы, а частью выслушиванием чтения одного знакомого Льва Николаевича, который читал свою статью - изложение теории Генри Джорджа (*1*). Я приехал тотчас после обеда, часов около семи, - самое удобное время для посещения, так как в это время Лев Николаевич бывает большею частью свободен. Вскоре после первых расспросов о здоровье Л. Н. предложил мне сыграть в шахматы, на что я с удовольствием согласился, зная любовь Л. Н. к этой игре. Мне много раз приходилось играть с Л. Н. в шахматы, и обыкновенно выигрывал я, но в прошлом году счастье отвернулось от меня, и Л. Н., к своей большой радости, выиграл у меня две или три партии. Надо было теперь отыграться, и я решил сосредоточить все внимание, и действительно победа оказалась на моей стороне. Но я все-таки не мог не заметить, что победа давалась гораздо труднее, чем прежде. Было ясно, что Лев Николаевич на 83 году стал играть лучше, чем раньше. Во время нашей игры подошла графиня Софья Андреевна и стала просматривать какой-то сборник статей, посвященных Льву Николаевичу, прочитывая иногда вслух отдельные места, которые почему-либо обращали на себя ее внимание. Речь зашла о давно прошедших временах, и я воспользовался этим случаем, чтобы исполнить просьбу одного сверстника Льва Николаевича, поступившего когда-то в ту же самую батарею, в которой служил Л. Н. (*2*). Старик просил спросить Льва Николаевича, помнит ли он тот гимнастический опыт, который проделывал Л. Н. в батарее и о котором рассказывали его заместители. Опыт заключался в том, что Л. Н. ложился на пол на спину и сгибал руки в локтях так, что развернутые ладони приходились около плеч. На ладони становился человек и затем Л. Н. медленно выпрямляет руки вверх, подымая стоявшего на ладонях человека. Лев Николаевич ответил, что он в точности не помнит, но что, может быть, и проделывал что-нибудь в этом роде. Другое же воспоминание своего сверстника и товарища по батарее о попытках искоренить среди солдат и офицеров привычку к скверным ругательствам, Лев Николаевич помнил. И это вполне понятно, так как забота о нравственном улучшении человека до сих пор является одним из наиболее интересующих великого писателя вопросов. Пока мы разговаривали. Льву Николаевичу кто-то подал корректуры маленьких сборников, отдельных изречений великих мыслителей по различным нравственным вопросам. Сборники эти издаются "Посредником", и Л. Н. очень дорожит ими и с большим удовольствием сообщил мне, что получил письмо от одной сельской учительницы, которая решила прочитывать наиболее понятные изречения в своей школе и беседовать с детьми на затронутые в этих изречениях темы. Льву Николаевичу очень бы хотелось, чтобы этот пример вызвал подражания и у других учительниц и учителей.

Комментарии

А. Хирьяков. Последняя встреча с Л. Н. Толстым. - Время, 1910, 1 ноября, No 77. О А. Хирьякове - см. коммент. к интервью 1908 г. А. М. Хирьяков приезжал в Ясную Поляну из Телятинок 26 и 27 сентября 1910 г. 1* Сергей Дмитриевич Николаев. 2* Н. А. Крылов, отец академика А. Н. Крылова. О Толстом Н. Крылов упомянул в своей статье "Очерки из далекого прошлого" (Вестник Европы, 1900, No 5, с. 145).

"Русское слово". С. Л. В Ясной Поляне

Один из друзей Л. Н. Толстого, только что вернувшийся из Ясной Поляны, рассказывает, что Л. Н. уже совершает прогулки пешком и снова охвачен жаждою работы. Но разрушительные следы налетевшего недуга все же чувствуются (*1*). Л. Н. очень ослабел и имел вид человека, перенесшего изнурительную болезнь. Лицо его бледно, походка медленна, голос тихий, с перерывами. Но тем сильнее впечатление чего-то, как бы светящегося в нем теплым, немерцающим светом. Необыкновенной мягкостью и душевностью веет от тихой, замедленной речи. Л. Н. скажет несколько слов и остановится. А иногда еще и повторит фразу. И эти паузы и повторения не ослабляют внимания, а сосредоточивают его, сообщая беседе какую-то непередаваемую интимность. Преданнейший друг Льва Николаевича доктор Душан Петрович объясняет случившееся со Л. Н. рядом сложных причин на почве желудочного отравления. Почти всю ночь на 4-е октября Л. Н. не приходил в себя, страдая такими судорогами, что гр. Софья Андреевна горестно обхватывала руками ноги мужа и с трудом удерживала их. И какие подробности были при этом! Не приходя в себя и, видимо, страшно ослабевший телесно, Л. Н. продолжал, однако, свою земную роль и слабыми движениями пальцев выводил на одеяле буквы, повторяя "душа", "разумность", "государственность" и т. п. Болезнь захватила его в разгаре работы над статьей славянским социалистам (*2*). Впрочем, произносимые Л. Н. слова могли относиться и к только что законченной им философской работе в виде письма к брату Н. Я. Грота (*3*), задумавшему создать гротовский сборник. Статья Л. Н. о Гроте написана с пленительной дружественностью к умершему философу и трактует о тех духовных мостах и оврагах, которые существовали между ними... * * * 5-го октября за обедом и затем за вечерним чаем Л. Н. хотя и медленно и ослабевшим голосом, но принимал уже горячее участие в общей беседе, или, правильнее, был центром и светом этой беседы о современных событиях, о писательстве, о поэзии. Говорили о смерти Муромцева (*4*). Л. Н. интересовался, как и при каких условиях скончался Муромцев. Особенный интерес выказал Л. Н. к характеристике личности Муромцева. Один из присутствующих сказал, что Муромцев всегда казался как бы изваянным из белого мрамора. Л. Н. задумался, взвешивая что-то в уме, и сосредоточенно произнес: - Основа жизни - правдивость. А если есть правдивость, то и все есть. От беседы о Муромцеве перешли к писательству. Л. Н., подавляя страдальческие нотки в голосе, рассказывает, как ежедневно его осаждают начинающие писатели и писательницы различными статьями, повестями и стихами. - Особенно много стихов! - говорит безнадежно Л. Н. - И все почему-то стали писать стихами. И дамы, и мастеровые, и даже крестьяне! Почему стихи? Прежде этого не было. И откуда взялось это?.. И, продолжая говорить тихим, потускневшим голосом, Л. Н. дает ряд летучих мыслей и ярких определений истинной поэзии и чем должны быть стихи. Стихи только тогда стихи, когда их нельзя передать в прозе, не исказив их красоты и выразительности. А когда человек думает и чувствует прозою, а пишет стихами, то это совсем плохо. - Вот Тютчев, - говорил Л. Н., как бы загораясь. - Я знал его лично. Старенький, маленький. Говорил гораздо лучше по-французски, чем по-русски. А какие писал стихи! Как хорошо у него стихотворение "Silentium". Как это?

   Молчи, скрывайся и таи

   И чувства, и мечты свои... Л. Н. останавливается и старается припомнить дальнейшие строфы. Старшая дочь Л. Н. Т. Л. Сухотина подсказывает:

   Пускай в душевной глубине

   И всходят, и зайдут оне. И совместно со Л. Н. прочитывает "Silentium". Особенное, впечатление производит на одного из присутствующих строка:

   Мысль изреченная есть ложь. Л. Н. сочувственно кивает головой и говорит: - Не только это, а все прекрасно в этом стихотворении. Только у одного Пушкина и встречается нечто подобное. И начинается как бы пушкинский вечер в Ясной Поляне. Читают на память "Мицкевича" (*5*), "Поэту", "Брожу ли я вдоль улиц шумных", "Когда для смертного умолкнет шумный день" и другие стихотворения. Читают с паузами. Один забывает какое-нибудь слово, другой подсказывает и продолжает стихотворение. Л. Н. делает сочувственные реплики. Особенно нравится ему "Когда для смертного умолкнет шумный день". Последнюю строчку в этом замечательном стихотворении Л. Н. даже передал по-своему и вместо: "Но строк печальных не смываю" - заменил: "Но строк позорных не смываю"... Было уже поздно. Вдруг опять телеграмма срочная и с нарочным из Тулы. Татьяна Львовна распечатывает телеграмму. Одна петербургская газета убедительно просит сообщить о состоянии здоровья Л. Н. Надо ответить и отослать с ожидающим нарочным. Графиня Софья Андреевна садится в уголке к столу и спрашивает, что написать. - Напиши, что умер и похоронили, - говорит с улыбкой Л. Н. - Но непременно нужна и подпись: "Лев Толстой", - слышится голос. Все смеются. И Л. Н. веселее всех. Секретарь Льва Николаевича В. Булгаков рассказывает об аналогичном эпизоде из жизни Марка Твена, когда он писал в газетах, что слухи о его смерти в значительной степени преувеличены. Л. Н. заразительно смеется. Заходит речь о Марке Твене, потом о других писателях. 12-й час ночи. Л. Н. поднимается и приветливо со всеми, а с дочерьми с шутливой нежностью, прощается и медленной походкой уходит к себе. В длинном халате его фигура кажется выше и тоньше. Он закрывает за собою дверь в гостиную и в кабинет, куда еле доносятся звуки из столовой. Но остальным не хочется расходиться. В столовой так тепло и уютно, и все обвеяно присутствием Л. Н. Кому-то приходит в голову завести граммофон с веселыми песнями. Один из присутствующих с тревогой спрашивает: - А это не обеспокоит Льва Николаевича? Графиня Софья Андреевна успокаивает: - Нет, нет! Левочка любит это. Но надо поставить что-нибудь по его вкусу. Ставят пластинку со штраусовским вальсом. Раздаются радостно звенящие звуки вальса. В кабинете слышится стук. Отворяется дверь в столовую, на пороге показывается Л. Н. - Как это удивительно! Как прекрасно! - говорит он, прислушиваясь к вальсу. А приезжий гость не может оторвать глаз от белой фигуры в дверях и думает: "А ты сам еще удивительнее, еще прекраснее!.."

Комментарии

С. Л. В Ясной Поляне. - Русское слово, 1910, 9(22) октября, No 232. Автор статьи неизвестен. По-видимому, корреспонденция составлена со слов П. А. Сергеенко, приехавшего в Ясную Поляну вечером 4 октября и пробывшего там 5 октября (см.: Булгаков В. Л. Н. Толстой в последний год его жизни, с. 408-410). 1* 3-4 октября Толстой тяжело болел. 2* Статья "О социализме" (т. 38). 3* "Воспоминания об Н. Я. Гроте" (т. 38). 4* Сергей Андреевич Муромцев (1850-1910), юрист, профессор Московского университета, председатель I Государственной думы. 5* Имеется в виду стихотворение "Он между нами жил..." (1834).

"Голос Москвы". Т. Таманская. На пути в Козельск

28 октября мне нужно было ехать из Белева в Козельск. В Белеве в зале 1-го класса я неожиданно увидела Толстого. Он сидел с своим спутником за большим столом и завтракал. После второго звонка Л. Н. зашел в наш вагон - единственный пассажирский вагон товарно-пассажирского поезда. Пассажиров много. Все больше крестьяне. В вагоне очень тесно, душно, пахло тулупами и махоркой. Л. Н. поместился недалеко от меня и занял длинную лавку. Напротив сидели какой-то мужичок и женщина, и здесь же поместился спутник Л. Н. Одет был Л. Н. в черную суконную поддевку. В вагоне он разделся и остался в черной рубашке, доходящей почти до колен, и в высоких сапогах. На голову вместо круглой суконной шляпы надел черную шелковую ермолку. Затем Толстой завел разговор с крестьянином и очень интересовался его жизнью. Спрашивал, где работал, куда едет, сколько душ в семье, какой надел, кто помещик, бывают ли ссоры с помещиком? На последний вопрос крестьянин ответил, что ссоры случаются и дело доходило даже до губернатора, так что были присланы солдаты. В разговор вмешался местный землемер г. В. и начал защищать помещика. Л. Н., с большим вниманием слушавший крестьянина, быстро повернулся к заговорившему и спросил: - Вы знакомы с этим делом? Расскажите, что вы знаете об этом. Л. Н. слушал с большим вниманием. Затем разговор перешел на хуторское хозяйство. Толстой высказался о нем отрицательно и заявил, что он против выделения крестьян из общины. Внимательно слушавший его крестьянин неожиданно спросил: - Куда же это ты, отец, едешь? Л. Н. ответил, что в Оптину пустынь. - Хорошо, отец, хорошо, вот ты там на старости лет и посвятись, чтобы душу свою спасти. Л. Н. полушутя, полусерьезно ответил, что так он и собирается сделать. Разговор коснулся крестьянской нравственности. Г. В. начал доказывать Толстому, что у крестьян нет никаких нравственных устоев. - Вот, - говорил он, - они заботятся о своей душе и советуют даже поступать в монастырь. Г. В. начал доказывать грубость крестьян: - Соберутся они лес резать, не найдут межи и - глядишь - уже поругались и подрались, соберутся траву косить - снова ссора и драка. Л. Н. в тон ему возразил: - Соберутся ученые люди в Государственную Думу, смотришь - уж поссорились и до драки недалеко, а тоже вот и ученые, - и добавил: - Я за то люблю крестьян, что они мало рассуждают. В это время Толстой заметил, что крестьянин дал своему сыну (парню лет 16-ти) курить. Л. Н. сказал ему: - Зачем ты сыну вред делаешь? Я вот теперь чаю не пью, а землянику, и так привык, что не могу без нее обойтись. Очень она вкусная. После этого Л. Н. снова заговорил о крестьянах и сказал, что считает главным их недостатком суеверие и что интеллигентные люди должны им помочь от этого освободиться. Здесь в разговор вмешалась я и сказала, что вот для уничтожения этих недостатков и служат учительницы. Толстой возразил: - Нет, учительница, как получит диплом, сейчас же садится на шею мужику, потому что большинство идет в учительницы не по призванию, а по необходимости. Потом Л. Н. начал говорить о том, что в жизни кроме зла есть и добро, в которое он глубоко верит. Затем разговор перешел на дарвинскую теорию. Л. Н. отрицает ее и говорит, что это "выдумки жиреющих людей". Г. В наоборот, доказывал правильность ее и все живущее сводил к первоначальной клетке. На это Л. Н. спросил его: - Ну, а клетка откуда? - Бог сотворил, - отвечал г. В. Л. Н. сказал ему на это: - Почему же бог, если мог сотворить клеточку, отчего не мог сотворить целого человека? Я лично не верю в бога, который может творить, но я знаю, что бог есть, в этом уверен. - Почему? - Потому что я чувствую и сознаю его присутствие в моей душе. Я спросила Л. Н., что мне делать по окончании гимназии. Толстой ответил, что не советует поступать на курсы: - Там вам будут в голову забивать то, что совсем чуждо вашей душе. Теперь много хороших книг, и каждый, желающий развиться, может из них взять то, что нужно ему. А на курсах вы получите диплом и, как все, кончающие учебные заведения, получив его, сядете на шею мужиков. А если поступите на курсы, то обязательно скажете: "А прав был Лев Николаевич". Потом Л. Н. спросил, есть ли у меня способности к преподаванию и люблю ли я детей. Я ответила утвердительно. Тогда он посоветовал мне поступить сельской учительницей и учить ребятишек. - Чего же придерживаться при школьном обучении? - спросила я. Л. Н. сказал, что ответ на это я найду в книге: "Мысли мудрых людей", а еще лучше в "Евангелии". От школы перешли к науке вообще и ее завоеваниям. - Люди уже летать умеют! - заметила я. - Предоставьте птицам летать, - ответил Толстой, - а людям надо передвигаться по земле. В это время начало темнеть. Поезд приближался к Козельску. Л. Н. заторопился и начал быстро одеваться. Одевшись, он вынул из кармана электрический фонарь и, шутя, осветил им крестьянина. Я при этом не могла удержаться, чтобы не заметить ему: - Вот, Лев Николаевич, наука и пригодилась! - Ну, без этого можно свободно обойтись, - ответил Л. Н., - да это не очень удобно, часто портится, а главное, от этого люди лучше не будут. После этого Л. Н. вышел на площадку. Здесь я попросила его написать мне что-нибудь и подала ему карандаш и лист почтовой бумаги. Но он вынул самопишущее перо и сказал: - Ну, я вам только напишу; "Лев Толстой". В Козельске Л. Н. попросил меня показать ему, где стоят извозчики. - Пишите мне, если встретятся какие вопросы, - сказал Толстой, усаживаясь в экипаже. Толстой простился со мной... навеки.

Комментарии

Т. Таманская. На пути в Козельск. - Голос Москвы, 1910, 18 ноября, No 266. Т. Таманская - воспитанница Белевской гимназии. О разговоре Толстого с ней пишет Д. П. Маковицкий в статье "Уход Льва Николаевича" (Л. Н. Толстой в воспоминаниях современников, т. 2, с. 434-435).