Театральная критика Власа Дорошевича / Сост., вступ. статья и коммент. С. В. Букчина.
Мн.: Харвест, 2004. (Воспоминания. Мемуары).
Умер Е.М. Рахимов.
У Томмазо Сальвини не стало больше злейшего врага.
Сальвини играл в Одессе с русской труппой.
Рахимову дали роль Яго.
Трагик гордо подал тетрадку обратно:
- В "Отелло" я играю Отелло.
- Ну, это ты, положим, врешь. Яго ты играть будешь.
- А я вам заявляю...
- И тон этот, пожалуйста, оставь!
- Мое амплуа...
- А штраф?
- Подло это, брат, русского актера унижать перед каким-то макаронщиком! Подло!
И Рахимов пошел в буфет:
- От огорчения.
Репетиция. Дошли до сцены, когда Отелло кидается на Яго. Сальвини обратился к Рахимову через переводчика:
- Скажите этому господину, что здесь я бросаю Яго об пол. Чтоб он не боялся. Пусть только не сопротивляется. Я ему не сделаю больно. Я это умею делать.
Перевели.
- Нет!
- Да ты с ума сошел! Человек всю жизнь ведет эту сцену так...
- А мне какое дело? Нет, брат! Приехал играть к нам, так и играй по-нашему! Без фортелей! С фортелями-то это нетрудно!
- Рахимов, да ведь: Сальвини!
- Не желаю! Не дам итальянцу фортелить!
Сальвини заметил по тону, что что-то неладное.
- Этот господин не соглашается?
- Д-да... он...
- Скажите же ему: я так всегда вел эту сцену и так ее проведу!
Перевели Рахимову.
- Увидим!
И Рахимов пошел в буфет:
- Из гордости!
Он был вполне уверен, что защищает "честь русского актера":
- Приезжают в Россию разные иностранцы!
Настал спектакль.
Рахимов сразу взял такой тон, чтоб Сальвини "дальше идти было некуда".
Если Яго кричит, - что ж делать Отелло?
Но это был Сальвини.
С его феноменальным голосом.
Он покрывал Яго.
Но как ни феноменален голос Сальвини, - ему было все-таки трудно вести при таких условиях роль Отелло.
Сальвини, пылкий, злой и всегда-то с кулаками кидающийся в уборной на своего камердинера, если на сцене какая незадача, - свирепел.
Подошла "роковая" сцена.
Рахимов, - страшной силы человек, - "укрепился" на месте:
- Свороти!
Сальвини ринулся, как ребенка поднял его над головой, размахнул и изо всей силы грохнул об пол.
И начал топтать ногами по-настоящему.
Актер, настоящий актер, Рахимов "не подал на сцене виду".
После акта сказал только:
- Ну, и черт!
И после спектакля пошел в буфет:
- С горя!
Но ненависть к Сальвини осталась на всю жизнь в его сердце. В Москве, Великим постом, в актерском ресторанчике, около артистов "терся" какой-то любитель.
- Это не господин Рощин-Инсаров, Николай Петрович?
- Рощин.
- Познакомьте, пожалуйста!
- Коля, вот...
- А это не Федор Петрович Горев?
- Горев, Горев!
- Будьте так добры.
Актеру, наконец, любитель надоел.
- Это не господин Рахимов?
- Он!
- Будьте так великодушны! Давно искал случая!
- Сделайте одолжение. Только вы имейте в виду. Он самолюбив. Вы скажите ему что-нибудь лестное. Вот он Сальвини, например, обожает. Сравните.
- Да я с удовольствием.
- Ефим! Вот поклонник...
- Рад!
Поклонник подсел. Прошло минут десять.
Вдруг любитель вскакивает с лицом, как полотно. За ним львом летит Рахимов. В руке поднятый стул.
- Стой, стой! Что такое?
- Убью! Как он смеет мне, старому актеру, гадкие слова говорить!
- Вы что ж это, молодой человек?
- Я... я... я только сказал... что вот Сальвини...
- Опять?!
Это было лет через десять после происшествия с Сальвини. В провинции, я сидел в уборной одного артиста. Артисту было не по себе. Артист чувствовал себя скверно.
На сцене сорвалась какая-то такая фраза, что на завтра пригласили для объяснения к градоначальнику.
- Вышлют!
В уборной сидел и Рахимов.
- Брось. Он тебя поцелует!
- Что?!
- Я тебе говорю: поцелует! Меня в Пензе губернатор, после Велизария, целовал. Раз губернатор зовет к себе актера, - значит, познакомиться хочет!
- Ах, да оставь ты, ради Бога!
- В Воронеже тоже. Шла "Смерть Ляпунова". Губернатор был, - милейшая личность, - пришел в антракт за кулисы и поцеловал. Верь старому актеру: поцелует!
- Что ты за ерунду порешь?! Станет градоначальник к себе в канцелярию вызывать, чтобы целовать!
- Поцелует и завтракать оставит!
Градоначальник актера не целовал.
В другой раз актер, после сезона в Тифлисе, жаловался:
- Сезон! Поехал на Гамлета с Акостой. А ставят фарс. Под кровать полезай.
Рахимов спокойно пожал плечами.
- А ты бы ушел!
- Куда ж уйти-то?
- В Москву. В Москве всегда в сезон найдешь дело!
И этот актер, привыкший "потрясать публику" в "Велизарии", "Смерти Ляпунова", "Боярине Басенке":
- Вот репертуар!
Привыкший, что губернаторы целовали актеров, и спокойно говоривший, что из Тифлиса можно "уйти" в Москву, - с изумлением видел, что его все меньше и меньше приглашают.
Все позже и позже осенью он сидел без ангажемента и с удивлением говорил:
- Меня не приглашают! Меня!
И было что-то детское и в этой наивности, и в этой обиде, и в беспомощной улыбке, которой улыбался гигант, с громовым голосом и страшной силой. Он не понимал, что делается кругом. Он только "покивал головой" на теперешних актеров.
- "Дела нет"! Какие же могут быть дела при теперешнем репертуаре?! У нас, в Рязани, шло. В понедельник "Гамлет", во вторник "Отелло", в среду "Лир", в четверг "Уголино, или Башня голода", в пятницу "Денщик Петра Великого", в субботу "Уриель Акоста", в воскресенье "Жидовка, или Казнь огнем и водою". Это репертуар.
Жизнь его обогнала и оставила за штатом.
Он принадлежал тому "доброму, старому", с ним, кажется, почти и умершему времени, - когда неграмотность была обычным явлением среди актеров, невежеством гордились.
Когда знаменитому трагику говорили:
- Как же это вы Людовика Одиннадцатого вдруг в бакенбардах играете?
А он отвечал:
- А ты его видал, Людовика-то? Каков он был? Может, его и совсем-то никогда не было. Одна пьеса!
Когда актер считал своей обязанностью иметь "карасей". И гордился:
- В жизнь свою за рюмку водки не заплатил! У меня везде такие "караси"!!!
Когда высшим хвастовством было:
- Губернатор целовал!
Настали другие времена. Пришли другие актеры. Если б Рахимов не знал наизусть роли Геннадия Несчастливцева, которого считал "своим святым", - он на вопрос:
- А ведь игры-то настоящей у образованных нет?
Точно так же, с полной искренностью и убеждением, ответил бы:
- Какая игра! Мякина!
И когда ему говорили:
- Оралы-то нынче не в моде!
Он отвечал:
- А кто говорит это? Вспомни! Аркашка... Аркашки!
И все тяжелее и обиднее было жить бедняге-актеру "доброго, старого" времени.
Я видел его в последний раз за кулисами, на открытии театра "Скоморох".
Оркестр сыграл увертюру.
Кто-то с галерки закричал:
- "Машину"!
Другой голос с другого конца галерки крикнул:
- Рахимова!
И выпивший Рахимов заплакал:
- Вспомнили!
Мало-помалу, про актера, отставшего от жизни, совсем забыла публика, - весь его мир.
Теперь и он забыл обо всем мире, - умер.
Никто не знал, да и не мог себе представить более русского актера "доброго, старого" времени.
Вряд ли был более "русский человек", чем Рахимов.
А между тем, настоящая фамилия его была, оказывается:
- Ганохоридзе.
Вот вам и утверждайте, что русским человеком "надо родиться".
Театральные очерки В.М. Дорошевича отдельными изданиями выходили всего дважды. Они составили восьмой том "Сцена" девятитомного собрания сочинений писателя, выпущенного издательством И.Д. Сытина в 1905-1907 гг. Как и другими своими книгами, Дорошевич не занимался собранием сочинений, его тома составляли сотрудники сытинского издательства, и с этим обстоятельством связан достаточно случайный подбор произведений. Во всяком случае, за пределами театрального тома остались вещи более яркие по сравнению с большинством включенных в него. Поражает и малый объем книги, если иметь в виду написанное к тому времени автором на театральные темы.
Спустя год после смерти Дорошевича известный театральный критик А.Р. Кугель составил и выпустил со своим предисловием в издательстве "Петроград" небольшую книжечку "Старая театральная Москва" (Пг.-М., 1923), в которую вошли очерки и фельетоны, написанные с 1903 по 1916 год. Это был прекрасный выбор: основу книги составили настоящие перлы - очерки о Ермоловой, Ленском, Савиной, Рощине-Инсарове и других корифеях русской сцены. Недаром восемнадцать портретов, составляющих ее, как правило, входят в однотомники Дорошевича, начавшие появляться после долгого перерыва в 60-е годы, и в последующие издания ("Рассказы и очерки", М., "Московский рабочий", 1962, 2-е изд., М., 1966; Избранные страницы. М., "Московский рабочий", 1986; Рассказы и очерки. М., "Современник", 1987). Дорошевич не раз возвращался к личностям и творчеству любимых актеров. Естественно, что эти "возвраты" вели к повторам каких-то связанных с ними сюжетов. К примеру, в публиковавшихся в разное время, иногда с весьма значительным промежутком, очерках о М.Г. Савиной повторяется "история с полтавским помещиком". Стремясь избежать этих повторов, Кугель применил метод монтажа: он составил очерк о Савиной из трех посвященных ей публикаций. Сделано это было чрезвычайно умело, "швов" не только не видно, - впечатление таково, что именно так и было написано изначально. Были и другого рода сокращения. Сам Кугель во вступительной статье следующим образом объяснил свой редакторский подход: "Художественные элементы очерков Дорошевича, разумеется, остались нетронутыми; все остальное имело мало значения для него и, следовательно, к этому и не должно предъявлять особенно строгих требований... Местами сделаны небольшие, сравнительно, сокращения, касавшиеся, главным образом, газетной злободневности, ныне утратившей всякое значение. В общем, я старался сохранить для читателей не только то, что писал Дорошевич о театральной Москве, но и его самого, потому что наиболее интересное в этой книге - сам Дорошевич, как журналист и литератор".
В связи с этим перед составителем при включении в настоящий том некоторых очерков встала проблема: правила научной подготовки текста требуют давать авторскую публикацию, но и сделанное Кугелем так хорошо, что грех от него отказываться. Поэтому был выбран "средний вариант" - сохранен и кугелевский "монтаж", и рядом даны те тексты Дорошевича, в которых большую часть составляет неиспользованное Кугелем. В каждом случае все эти обстоятельства разъяснены в комментариях.
Тем не менее за пределами и "кугелевского" издания осталось множество театральных очерков, фельетонов, рецензий, пародий Дорошевича, вполне заслуживающих внимания современного читателя.
В настоящее издание, наиболее полно представляющее театральную часть литературного наследия Дорошевича, помимо очерков, составивших сборник "Старая театральная Москва", целиком включен восьмой том собрания сочинений "Сцена". Несколько вещей взято из четвертого и пятого томов собрания сочинений. Остальные произведения, составляющие большую часть настоящего однотомника, впервые перешли в книжное издание со страниц периодики - "Одесского листка", "Петербургской газеты", "России", "Русского слова".
Примечания А.Р. Кугеля, которыми он снабдил отдельные очерки, даны в тексте комментариев.
Тексты сверены с газетными публикациями. Следует отметить, что в последних нередко встречаются явные ошибки набора, которые, разумеется, учтены. Вместе с тем сохранены особенности оригинального, "неправильного" синтаксиса Дорошевича, его знаменитой "короткой строки", разбивающей фразу на ударные смысловые и эмоциональные части. Иностранные имена собственные в тексте вступительной статьи и комментариев даются в современном написании.
СПИСОК УСЛОВНЫХ СОКРАЩЕНИЙ
Старая театральная Москва. - В.М. Дорошевич. Старая театральная Москва. С предисловием А.Р. Кугеля. Пг.-М., "Петроград", 1923.
Литераторы и общественные деятели. - В.М. Дорошевич. Собрание сочинений в девяти томах, т. IV. Литераторы и общественные деятели. М., издание Т-ва И.Д. Сытина, 1905.
Сцена. - В.М. Дорошевич. Собрание сочинений в девяти томах, т. VIII. Сцена. М., издание Т-ва И.Д. Сытина, 1907.
ГА РФ - Государственный архив Российской Федерации (Москва).
ГЦТМ - Государственный Центральный Театральный музей имени A.A. Бахрушина (Москва).
РГАЛИ - Российский государственный архив литературы и искусства (Москва).
ОРГБРФ - Отдел рукописей Государственной Библиотеки Российской Федерации (Москва).
ЦГИА РФ - Центральный Государственный Исторический архив Российской Федерации (Петербург).
Впервые - "Русское слово", 1904, 23 июля, No 203.
Рахимов (настоящая фамилия Ганохоридзе) Ефим Михайлович (1850-1904) - русский артист, играл в провинции, служил в антрепризах Н.К. Милославского, М.В. Лентовского, П.М. Медведева, в народном Черепановском театре в Москве. Потрясал зрителей в трагическом репертуаре, ему удавались и роли бытового характера в пьесах А.Н. Островского, A.A. Потехина, П.Д. Боборыкина.
Сальвини играл в Одессе с русской труппой. - См. комм. к очеркам "М.Т. Иванов-Козельский", "Сын Сальвини", "Сальвини в роли Отелло".
В Москве... в актерском ресторанчике... - Ресторан "Ливорно" в Газетном переулке.
Велизарий (ок. 504-565) - византийский полководец, герой одноименной стихотворной драмы (1839) немецкого государственного деятеля и драматурга Эдуарде Шенка (1788-1841). Пьеса шла в вольном переводе драматурга П.Г. Ободовского (1803-1864).
"Смерть Ляпунова" (1845) - историческая мелодрама русского драматурга и театрального деятеля C.A. Гедеонова (1818-1878).
"Боярин Басенка", "Боярин Федор Васильевич Басенок" - историческая пьеса русского драматурга и поэта Н.В. Кукольника (1809-1868).
"Уголино, или Башня голода" - "Уголино" (1838) - романтическая драма журналиста, критика, историка и драматурга Н.А Полевого (1796-1846).
"Денщик Петра Великого" - пьеса Н.В. Кукольника.
"Жидовка, или Казнь огнем и водою", "Жидовка, или Казнь огнем" - переделка для драматической сцены либретто (1835) французского драматурга Э. Скриба (1791-1861) для оперы "Жидовка" ("Дочь кардинала") французского композитора и педагога Ф.Ж. Галеви (1799-1862).
Когда знаменитому трагику говорили... - см. "Сам Николай Хрисанфович Рыбаков".
...на открытии театра "Скоморох". - См. "М.В. Лентовский".
"Машина" - музыкальная машина.