сущности, нет ничего ни
хорошего, ни дурного - все зависит от взгляда. Для меня - это тюрьма.
Розенкранц. Значит, ваше честолюбие сделало ее такою: она слишком тесна
для вашей души.
Гамлет. О, Боже! Я бы мог жить в ореховой скорлупе и считать себя
владыкой беспредельного пространства, если б только не дурные сны...
Гильденстерн. Вот, эти-то сны и есть честолюбие - это греза сновидения.
Гамлет. Но ведь и сон - только греза?
Розенкранц. Да, но честолюбие есть нечто столь легкое и эфирное, что
это только тень тени.
Гамлет. Если так, то нищие - настоящие люди, а монархи и завоеватели -
тени нищих. Не пойти ли нам к королю: я сегодня не могу здраво рассуждать?
Розенкранц, Гильденстерн. Мы к вашим услугам.
Гамлет. Нет, не надо. Я не хочу вас смешивать с остальными
прихвостнями: говоря по совести, они мне оказывают ужасные услуги! Скажите
мне, в память старой дружбы, что у вас за дела в Эльсиноре?
Розенкранц. Мы приехали повидать вас, принц, и только.
Гамлет. До чего я беден - у меня нет даже благодарности. Но я вас
все-таки благодарю, и поверьте, друзья мои, что благодарность моя и гроша не
стоит. За вами посылали? Или это собственное ваше желание, добровольный
приезд? Ну, по совести! Ну, ну, говорите.
Гильденстерн. Что именно сказать, принц?
Гамлет. Все что хотите - только относящееся к делу. За вами посылали! В
ваших взорах есть что-то похожее на признание. Это что-то побеждает вашу
скромность. Я знаю: добрые король и королева посылали за вами.
Розенкранц. С какою целью, принц?
Гамлет. А, - это-то и должны вы рассказать. Заклинаю вас правами нашего
товари- щества! Взаимными юношескими отношениями! Обязанностью вечного союза
любви, - всем, чем мог бы заклинать лучший, чем я, оратор, - будьте правдивы
и откровенны: посылали за вами или нет?
Розенкранц (тихо Гильденстерну). Что сказать?
Гамлет (про себя). А, надо быть с вами настороже. (Громко.) Если любите
меня, не ломайтесь, скажите.
Гильденстерн. Принц, - за нами посылали.
Гамлет. А теперь я вам скажу - зачем, - этим предупрежу ваше признание,
и тайна короля и королевы останется во всей не- прикосновенности. Я в
последнее время (почему- право, не знаю!) потерял всю мою веселость, оставил
все мои обычные занятия. У меня на душе так тяжело, что это божественное
создание - земля - кажется мне бесплодной скалою. Этот прекрасный намет -
воздух, смело опрокинувшийся над нами небесный свод, этот величественный
купол, сверкающий золотым огнем, - все это мне кажется гнилым, заразительным
скопищем паров. Какое чудесное создание человек! Как благороден разумом,
безграничен талантом, прекрасен внешностью, как гибок в своих движениях! По
своим поступкам он напоминает ангела, по творчеству - Бога. Краса мира!
Совершенство всех созданий! А для меня - это квинтэссенция мусора.
Человека я не люблю... Женщины - тоже. Хотя по вашей улыбке видно, что вы
этому не верите.
Розенкранц. Принц, - у меня такого вздора не было в мыслях.
Гамлет. Чему же вы усмехнулись, когда я сказал, что не люблю человека?
Розенкранц. Я подумал, принц, - какой сухой прием получат комедианты,
если вас не занимают люди. Мы их обогнали по дороге: они едут сюда -
предложить вам свои услуги.
Гамлет. Напротив: я рад королю-комедианту, я готов заплатить ему
должное. Храбрый рыцарь найдет работу для меча и щита. Любовник не будет
вздыхать даром. Комик благополучно дотянет роль до конца. Шут заставит
хохотать даже тех, у кого постоянно першит в горле. Героиня свободно изольет
свои чувства, если стихи не будут уж очень плохи. Какие же это комедианты?
Розенкранц. Те самые, которыми вы когда-то так восхищались: столичные
трагики.
Гамлет. Зачем же они ездят? И успех и сборы лучше на постоянном
местожительстве.
Розенкранц. Должно быть, новые постановления заставили их покинуть
город.
Гамлет. Что же, дела их идут хорошо по-прежнему? Или хуже?
Розенкранц. О, гораздо хуже.
Гамлет. Но почему же? Они испортились?
Розенкранц. Нет, они по-прежнему прекрасно относятся к делу. Но, ваше
высочество, - в городе появился новый выводок птенцов, которые выкрикивают
свои роли и им за это хлопают. Они теперь в моде. Прежний театр жестоко
ругают, называют его устарелым. Даже те, что носят на боку шпагу, боятся
гусиных перьев и не смеют ходить в старые театры.
Гамлет. Как - на сцене появились дети? Кто же их содержит? Кто платит
им? А когда голоса их окрепнут, - будут ли они продолжать свое дело?
Пожалуй, когда они обратятся во взрослых актеров, - а это наверное
случится, - средств для жизни у них не будет, и они скажут, что главными их
врагами были те, кто так неосмотрительно отнесся к их будущности.
Розенкранц. Много было препирательств с обеих сторон. Общество не
считает преступлением - натравливать спорщиков друг на друга. Бывали случаи,
что пьеса только тогда и имела успех, когда дело доходило до побоища.
Гамлет. Возможно ли?
Гильденстерн. Да, принц; и сколько голов было проломлено!
Гамлет. И дети победили?
Розенкранц. Да, принц: и Геркулеса, и его ношу.
Гамлет. Нечему удивляться. Вот мой дядя теперь король Дании. Те, кто
при жизни моего отца, бывало, строили ему рожи, дают теперь двадцать, сорок,
пятьдесят, даже сто дукатов за его миниатюру. Черт возьми! В этом есть
что-то сверхъестественное. Если б философия могла это разрешить...
(Трубы за сценой.)
Гильденстерн. Вот и комедианты!
Гамлет. Ну, я очень рад, господа, видеть вас в Эльсиноре. Спутники
приветствий - вежливость и церемония. Так вот я и хочу быть радушным с вами,
- а то прием комедиантов, который будет очень хорош, - покажется вам
любезнее того, что я оказал вам. Очень вам рад! Но мой дяденька-отец и
тетушка-мать в заблуждении...
Гильденстерн. Насчет чего, дорогой принц?
Гамлет. Я безумен только при северно-западном ветре. Когда же дует с
юга, я отличаю сокола от ручной пилы... (Входит Полоний.)
Полоний. Привет мой вам, господа!
Гамлет. Слушай, Гильденстерн, и ты тоже: при каждом ухе слушатель. Этот
большой младенец еще до сих пор в пеленках.
Розенкранц. Чего доброго, он снова в них попал: ведь говорят, старость
второе детство.
Гамлет. Я предсказываю, что он пришел сообщить мне о комедиантах.
Увидите! Да, вы правы: в понедельник утром, - действительно это было тогда.
Полоний. Ваше высочество, - у меня есть новости для вас.
Гамлет. И у меня, государь мой, есть новости для вас. Когда еще в Риме
был актер Росций...
Полоний. К нам приехали актеры, ваше высочество.
Гамлет. Да ну!
Полоний. Докладываю вам по чести, приехали.
Гамлет. По чести твоей приехали? Дорога для ослов...
Полоний. Самые лучшие актеры в мире! Всё играют: трагедии, комедии,
драмы исторические, идиллии, идиллии комические, идиллии исторические,
трагедии исторические, идиллии трагико-комико-исторические. Комедии, что ни
к какому разряду не подходят. Сенека для них не слишком тяжел, Плавт не
слишком легок. И для написанных пьес и для импровизаций - это единственные
исполнители.
Гамлет. О, Иефай, судия израильский, какое у тебя было сокровище!
Полоний. Какое было у него сокровище, принц?
Гамлет. Какое?
"Он дочь прекрасную взрастил,
Ее лелеял и любил..."
Полоний (в сторону). Вы про мою дочь.
Гамлет. Ну, разве я не прав, старый Иефай?
Полоний. Если вы меня называете Иефаем, ваше высочество, - то правда -
у меня есть дочь, и я ее очень люблю.
Гамлет. Нет, - вовсе не это следует.
Полоний. А что же следует, принц?
Гамлет. "По воле Господней..." Ты знаешь дальше? "Случился вдруг у ней
недуг..." В первой строфе рождественской песни ты найдешь продолжение. Вот
идут виновники моего перерыва...
(Входит четыре-пять комедиантов.)
Добро пожаловать, дорогие мои, добро пожаловать! Я очень рад вас видеть.
Очень рад, друзья мои! О, старый мой друг! Как лицо твое переменилось с тех
пор, как я тебя видел. Ты явился в Данию хвастать передо мной своей
бородкой? А, моя юная дама! Клянусь Богоматерью, вы, сударыня, ближе к
небесам с тех пор, как я видел вас, на целый каблук! Дай Бог, чтобы ваш
голос не звучал как надтреснутая негодная монета. Ну, добро пожаловать!
Приступимте к делу сразу, как французские сокольники: налетим на все, что ни
увидим. Возьмемся прямо за монологи. Давайте образчик вашего искусства. Ну,
прочувственную тираду!
1-й комедиант. Какую тираду, ваше высочество?
Гамлет. Ты как-то декламировал мне ее: она всегда выпускалась на сцене.
Может быть, ее читали всего один раз, так как пьеса не имела успеха у
большинства. Это было лакомство - осетровая икра, недоступная для толпы. Но,
по моему и по мнению тех, чье мненье я ставлю выше моего, - это была
прекрасная пьеса, чудесно разделенная на картины, написанная просто, но с
талантом. Я помню, замечали, что в стихах мало соли - слишком пресно; нет
ничего такого, что называется вычурностью. Более гладко, чем приятно, больше
красивости, чем аляповатости. Мне особенно нравился рассказ Энея Дидоне о
смерти Приама. Если ты его еще не забыл, начни с того стиха... Постой...
Постой...
"Суровый Пирр, как лев Гирканский..."
Нет, не так, но начинается с Пирра...
"Суровый Пирр, которого черны,
Как замыслы, как ночь, доспехи были,
Когда лежал в утробе он коня,
Теперь сменил их мрачный цвет на новый,
Ужаснейший стократ: он залит весь
От головы до пят троянской кровью
Отцов и матерей, сынов и жен,
Засохнувшей, запекшейся от жара
Пылавших улиц, озарявших смерть.
Разгоряченный гневом и пожаром,
С горящими глазами, словно демон,
Из ада вышедший, повсюду ищет
Он старого Приама..."
Теперь продолжай,
Полоний. Честное слово, ваше высочество, превосходно прочитано,
выразительно, с чувством!
1-й комедиант
"...И находит.
Он тщетно бьется с греками. Уж меч
Скользнул из рук, упал и на земле
Лежит ненужный. Грозный враг Приама,
Пирр, свой тяжелый беспощадный меч
Занес высоко, и от свиста только
Его пал старец. И в мгновенье это
Великий Илион, огнем объятый,
Вдруг рухнул вниз горящею вершиной...
Слух Пирра грохот поразил, и меч
Его, грозивший голове седой
Приама, - в воздухе застыл. Недвижен
Пирр, точно на картине, - меж раздумьем
И делом он колеблется...
Бывает так пред бурей. Ветра нет,
Спят тучи, замерла земля. И вдруг
Гром поразит природу рядом взрывов.
Вот так и тут. Мгновенное раздумье -
И снова Пирр покорен мести ярой,
И никогда циклопов страшный молот,
Ковавший Марсу грозные доспехи,
Не наносил ударов тех, какими
Обрушился кровавый Пирра меч
Наголову Приама...
Прочь, тварь позорная, Фортуна! Боги,
Все, сонмом всем, ее лишите власти,
И обод колеса ее, и спицы,
И ступицу сломайте на Олимпе
И сбросьте в преисподню..."
Полоний. Это слишком длинно.
Гамлет. Да, надо бы снести к цирюльнику, подрезать, как твою бороду.
Сделай одолжение - продолжай. Ему бы только балаганное кривлянье да
что-нибудь сальное, иначе он заснет. Продолжай: теперь про Гекубу.
1-й комедиант
"О, если б увидел кто царицу
Полунагую..."
Гамлет. Полунагую царицу?
Полоний. Это хорошо, - "полунагую царицу", - это хорошо!
1-й комедиант
"...Полунагую, босиком, тряпицей
Повязана глава, еще недавно
Короною увенчанная; вместо
Одежды - холст обвил худые чресла;
Она по стогнам мечется, слезами
Грозит залить пожар. О, кто б увидел
Ее, тот против беспощадной власти
Фортуны возмутился б! Если б боги
Услышали тот вопль, с каким она
Увидела, как Пирр смеяся рубит
Ее супруга, верно, этот крик
Исторг бы слезы из очей небесных
И зарыдали б жители Олимпа!.."
Полоний. Посмотрите, он побледнел, слезы катятся из глаз... Прошу тебя
- довольно!
Гамлет. Хорошо... Ты мне это докончишь потом. Вы, государь мой,
озаботитесь хорошенько о комедиантах. Слышите? Пусть с ними хорошо
обходятся. Ведь они - портреты, краткая летопись нашего времени. Вам лучше
иметь плохую эпитафию после смерти, чем их плохое мнение при жизни.
Полоний. Ваше высочество, я буду обращаться с ними по их заслугам.
Гамлет. О, нет, ради Бога, гораздо лучше! Если с каждым обращаться по
заслугам, то кто же избегнет порки? Обращайтесь с ними сообразно своему
собственному достоинству и сану. Чем менее они заслуживают, тем более чести
вашей щедрости. Проводите их.
Полоний. Пожалуйте, господа!
Гамлет. Отправляйтесь, друзья, за ним. Завтра вы для нас сыграете.
(Полоний и комедианты, кроме первого, уходят.)
Гамлет. Послушай, старый приятель, можете ли вы сыграть "Убийство
Гонзаго"?
1-й комедиант. Извольте, ваше высочество.
Гамлет. Так завтра вечером мы его поставим. А вы можете, если будет
нужно, выучить разговор - двенадцать или шестнадцать строк, который я напишу
и вставлю? Можете?
1-й комедиант. Конечно, ваше высочество.
Гамлет. Прекрасно. Отправляйтесь за этим господином, да смотрите не
издевайтесь над ним.
(Первый комедиант уходит.)
Добрые мои друзья, покидаю вас до вечера.
Рад вас видеть в Эльсиноре.
Розенкранц. Будьте здоровы, ваше высочество.
Гамлет. Будьте здоровы.
(Розенкранц и Гильдестерн уходят.)
Наконец-то я один...
Какой я жалкий и ничтожный раб...
Подумать страшно. Как? Комедиант,
Охваченный порывом страсти ложной
И выдумкой, - весь отдается им,
Дрожит, бледнеет, слезы на глазах
И ужас на лице, - дыханье сперлось
В груди. Он весь под властию порыва
И вымысла... Из-за чего же это?
Из-за Гекубы?
Что он Гекубе? Что она ему?
Что плачет он о ней? О, что б с ним было,
Когда бы он такой призыв для горя
Имел, как я? Он залил бы театр
Слезами, растерзал бы слух от стонов,
Виновных свел с ума и трепетать
Невинных бы заставил, всех потряс бы
И всех увлек и речью, и страданьем!
А я?
Несчастный, вялый негодяй, бездельник,
Я изнываю, неспособный к делу!
Нет сил, чтобы возвысить смело голос
За короля, лишенного так гнусно
Венца и жизни! О, ведь я не трус?
Кто оскорбить меня решится? Череп
Мне раскроит? Клок бороды мне вырвет
И им в лицо швырнет? Кто дернет за нос?
Кто оборвет мне речь словами: ложь!
Кто? О, проклятье!
Да нет, я все, все снес бы, - я, как голубь,
Незлобив сердцем! Я обиды горечь
Не чувствую... Во мне нет вовсе желчи, -
Не то давно бы в_о_роны клевали
Труп этого мерзавца. Кровожадный
Злодей, развратный, вероломный, гнусный!
О, мщение!..
Однако что же я? Осел! Герой!
Мой дорогой отец убит, - и небо
И ад меня зовут всечасно к мести,
А я, как девка, облегчаю груз
Души словами, руганью, - как баба,
Как судомойка!
Фу, стыдно! К делу, мозг мой!.. Слышал я,
Что иногда преступники в театре
Охвачены настолько были пьесой,
Что тут же сознавались в преступленьях
Своих. Убийство немо, - но порою
Оно чудесным органом вещает.
Я прикажу сыграть пред дядей сцену,
Подобную убийству моего
Отца, - а сам вопьюсь в него глазами,
Проникну в глубь души его, и если
Смутится он, - я знаю, что мне делать!
Быть может, призрак, что являлся мне,
Был дьявол: обольстительные формы
Он часто принимает; видя слабость
Мою, он хочет гибели моей.
Но скоро я добьюсь улик вернее!
Театр ловушкой будет, западней:
Она поймает совесть короля.
(Уходит.)
АКТ III
Сцена 1
Комната в замке.
Входят король, королева, Полоний, Офелия, Розенкранц и Гильденстерн.
Король
И неужели вам не удалось
Дознаться, для чего он напускает
Расстройство на себя, которым грубо
Так отравлен покой его души?
Розенкранц
Он сам сказал, что ум его расстроен,
Но о причинах говорить не хочет.
Гильденстерн
К нему не подойти. Он, прикрываясь
Безумием, так ловко отдаляться
Умеет от расспросов, от признанья
Причин болезни.
Королева
Хорошо вас принял?
Розенкранц
Как человек из общества.
Гильденстерн
Но, видимо, неискренен он был.
Розенкранц
Был на ответы скуп, но нас охотно
Выспрашивал.
Королева
Но вы его старались
Развлечь чем можно?
Розенкранц
Случайно мы дорогой обогнали
Комедиантов и об этом принцу
Сказали. Он, как будто, их приезду
Был рад. Они теперь здесь, в замке. Им
Уж, кажется, сегодня ввечеру
Приказано играть.
Полоний
Да, - это правда.
И он просил меня просить вас, ваше
Величество, на это представленье.
Король
От всей души! Такому настроенью
Я очень рад.
Прошу вас, господа, к таким забавам
Возможно поощрять его охоту.
Розенкранц
Мы постараемся.
(Розенкранц и Гильденстерн уходят.)
Король
И ты оставь нас,
Гертруда милая. Послали мы
За принцем. Он как бы случайно здесь
Офелию увидит...
Ее отец и я займем такое
Здесь место, что - законные шпионы -
Увидим встречу их и заключим
По обращенью с ней и разговорам,
Страдает ли он точно от несчастной
Любви, иль нет.
Королева
Я повинуюсь вам.
Офелия! Я пламенно желаю,
Чтоб чудная краса твоя - причиной
Была безумья принца и твои
Достоинства вернули бы его
На прежний путь.
Офелия
О, если б я могла...
(Королева уходит.)
Полоний
Офелия, - ты здесь гуляй. Угодно
Вам, государь, здесь поместиться?
(Офелии.)
Ну,
Читай вот эту книгу: чтеньем ты
Уединенье оправдаешь. Часто
Грешим мы тем, что ханжеством и мнимым
Святошеством обсахарить и черта
Умеем.
Король
(в сторону)
Да он прав! Его слова
Мою бичуют совесть, - и щека
Продажной твари, густо штукатуркой
Покрытая, не так гадка, как грех мой