Шекспир Вильям - Сон в летнюю ночь

  

  

  

                   I.

  

         Титан³я! пусть вѣчно надъ тобой

         Подруги-сильфы свѣтлые кружатся,

         Храня тебя средь суеты дневной,

         Когда легко съ толпой душѣ смѣшаться,

  

         Баюкая въ безмолвный часъ ночной,

         Какъ тихимъ сномъ, глаза твои смежатся.

         - Зачѣмъ не я твой духъ сторожевой?

         Есть грезы... Имъ опасно отдаваться,

  

         Ихъ чары сильны обаяньемъ зла,

         Тревожными стремленьями куда-то:

         Не улетай за ними, сильфъ крылатой,

         С³яй звѣздой, спокойна и свѣтла,

         Въ начертанномъ кругу невозмутима,

         Мучительно, но издали любима!

  

                   II.

  

         Титан³я! не даромъ страшно мнѣ:

         Ты какъ дитя капризно-прихотлива,

         Ты слишкомъ затаенно-молчалива

         И, чистый духъ,- ты женщина вполнѣ.

  

         Передъ тобой покорно, терпѣливо

         Душа чужая въ медленномъ огнѣ

         Сгарала годы, мучась въ тишинѣ...

         А ты порой,- безпечно-шаловливо

  

         Шутила этой страст³ю нѣмой,

         Измученнаго сердца лучшимъ кладомъ,

         Блаженныхъ грезъ послѣднею зарей;

         Порою же, глубокимъ, грустнымъ взглядомъ,

         Душевнымъ словомъ ты играть могла...

         Титан³я! Ужели ты лгала?

  

                   III.

  

         Титан³я! я помню старый садъ

         И помню ночь ³юньскую. Равниной

         Небесною, какъ будто за урядъ

         Плыла луна двурогой половиной.

  

         Вы шли вдвоемъ... Онъ былъ безумно радъ

         Всему: лунѣ и пѣснѣ соловьиной!

         Вдругъ господинъ... припомни только: врядъ

         Найдется столько головы ослиной

         Достойный... Но Титан³я была

         Титан³ей; простая ль шалость дѣтства,

         Иль прихоть безобразная пришла

         На мысли ей,- оселъ ея кокетства

         Не миновалъ. А возвратясь домой,

         Какъ женщина, въ ту ночь рыдалъ другой.

  

                   IV.

  

         Титан³я! изъ-за туманной дали

         Ты все какъ лучь блестишь въ мечтахъ моихъ,

         Обвѣяна гармоней печали,

         Волшебнымъ ароматомъ дней иныхъ.

  

         Ему съ тобою встрѣтиться едва-ли;

         Покоренъ безнадежно, скорбно-тихъ,

         Велѣн³й не нарушитъ онъ твоихъ,

         О, чистый духъ съ душей изъ крѣпкой стали!

  

         Онъ понялъ все, онъ въ жизнь унесъ съ собой

         Сокровище, завѣтную святыню:

         Порывъ невольный, взоръ тоски нѣмой,

         Слезу тайкомъ... Засохшую пустыню

         Его души, какъ Бож³я роса,

         Увлажила навѣкъ одна слеза

  

                   V.

  

         Да, сильны были чары обаянья

         И надъ твоей, Титан³я, душой,-

         Сильнѣй судьбы, сильнѣй тебя самой!

         Какъ часто, противъ воли и желанья,

         Ты подчинялась власти роковой!

         Когда не въ силахъ вынести изгнанья

         Явился онъ, послѣдняго свиданья

         Испить всю горечь,- грустный и больной,

         Съ проклят³емъ мечтаньямъ и надеждѣ,

         Въ тотъ мирный уголокъ, который прежде

         Онъ населялъ, какъ новый Оберонъ,

         То мрачными, то свѣтлыми духами,

         Любимыми души своей мечтами...

         Все, все въ тебѣ прочелъ и понялъ онъ.

  

                   VI.

  

         Титан³я! не разъ бѣжать желала

         Ты съ ужасомъ отъ странныхъ тѣхъ гостей,

         Которыхъ власть чужая призывала

         Въ дотолѣ тих³й миръ души твоей:

         Отъ новыхъ чувствъ, мечтан³й, думъ, идей!

         Чтобъ на землю изъ царства идеала

         Спуститься, часто игры дѣтскихъ дней

         Ты съ сильфами другими затѣвала.

         А онъ тогда, безмолвенъ и угрюмъ,

         Сидѣлъ въ углу и думалъ: для чего же

         Безсмысленный, несносный этотъ шумъ

         Она затѣяла?... безсмысленъ тоже

         И для нея онъ: ликъ ея младой

         Все такъ же тайной потемненъ тоской.

  

                   VII.

  

         Титан³я! прости навѣки. вѣрю,

         Упорно вѣрить я хочу, что ты -

         Сл³янье прихоти и чистоты,

         И знаю: невозвратную потерю

         Несетъ онъ въ сердцѣ; унеслись мечты,

         Послѣдн³я мечты - и рая двери

         Навѣкъ скитальцу-духу заперты.

         Его скорбей я даже не измѣрю

         Всей бездны. Но горячею мольбой

         Молился онъ, чтобъ свѣтлый образъ твой

         С³ялъ звѣздой ничѣмъ не помраченной,

         Чтобъ помыслъ и о немъ въ тиши безсонной

         Святыни сердца возмутить не могъ,

         Которое другому отдалъ Богъ.

  

         1846 года,

         ноябрь.

  

   Долго бы пришлось пролежать въ ящикѣ моего стола этому давно начатому переводу - можетъ-быть, никогда даже не явитьея бы ему на свѣтъ, если бы не вашъ переводъ Лира. Поразительное сходство въ пр³емахъ работы, одинаковость взгляда на способъ усвоен³я Шекспира русской литературѣ, одинаковость стремлен³я передавать запахъ и цвѣтъ, а не букву подлинника - все это вмѣстѣ взятое, пробудило во мнѣ нѣсколько остывшую любовь къ труду молодости и, главное, дало вѣру въ этотъ трудъ. Когда два человѣка, различнымъ образомъ воспитавш³еся, различными путями шедш³е, но оба равно серьозно смотрящ³е на дѣло, сходятся въ пониман³и дѣла, это почти несомнѣнный.признакъ того, что пониман³е ихъ есть настоящее. Вы помните, какое впечатлѣн³е произвелъ вашъ переводъ на всѣхъ, собравшихся у меня слушателей; помните, къ какой живой бесѣдѣ о важныхъ вопросахъ искусства подалъ онъ поводъ; помните также, что никто не угощалъ васъ приторными или обыденными похвалами: это была наша, московская дань уважен³я къ прекрасному поэтическому труду: кто-то (кажется А. С. X.) замѣтилъ только, что лучшая похвала вашему дѣлу заключается въ томъ, что мы говоримъ о Шекспирѣ и его Лирѣ, а не о переводѣ и переводчикѣ.

   Вамъ принадлежитъ пальма первенства въ дѣлѣ, которое вы и я понимаемъ одинаково: вамъ бы я и посвятилъ даже мой трудъ, еслибъ онъ давно уже не былъ посвященъ тому воздушному призраку, который играетъ главную роль въ Шекспировомъ создан³и. Судить о томъ, въ какой степени осуществлены поэтическ³я задачи, съ которыми приступалъ я къ переводу, въ какой мѣрѣ провелъ я послѣдовательно пр³емы въ работѣ - конечно дѣло не мое: одно могу сказать, что влюбленный въ Шекспировское создан³е, я началъ переводъ, влюбленный въ него продолжалъ и влюбленный же окончилъ.

   Да и въ-самомъ-дѣлѣ, чѣмъ болѣе вглядываешься въ эту, повидимому причудливую, капризную, узорчатую игру могущественнѣйшей и вмѣстѣ съ тѣмъ до прозрачности ясной поэтической фантаз³и, чѣмъ болѣе проникаешь въ этотъ разнообразнѣйш³й м³ръ, полный и свѣтлыхъ воздушныхъ видѣн³й, и сказочныхъ фигуръ, носящихъ на себѣ ярк³е отпечатки близкой поэту дѣйствительности и комическихъ представлен³й, обозначенныхъ однако легко и тонко, соотвѣтственно всей прозрачности создан³я, - чѣмъ болѣе сливаешься съ этой грезой, въ которой отзывы юмора и даже ирон³и, вынесенныхъ изъ дѣйствительной жизни, неуловимо смягчаются или просвѣтляются свѣтлыми, стеклянными, изъ воздушныхъ сферъ несущимися звуками, въ которой постоянно сквозь первый планъ картины, начертанный густыми красками дѣйствительности, грубой и смѣшной, фальшиво-героической или наивно-чувственной, просвѣчиваютъ иные, воздушные планы,- иныя, свѣтлыя и легк³я созерцан³я; чѣмъ болѣе, наконецъ, слѣдишь за существеннѣйшею основой произведен³я, за великой, м³родержавной и вмѣстѣ до безконечности нѣжной душей поэта, тѣмъ все сильнѣе и сильнѣе влюбляешься въ эту лѣтнюю грезу, тѣмъ все душевнѣе переживаешь процессъ чувства, породившаго этотъ м³ръ неосязаемыхъ и вмѣстѣ со всѣмъ новыхъ сновидѣн³й, на сколько намъ, натурамъ ограниченнымъ, дано переживать ощущен³я Олимп³йцевъ.

   Для того, чтобы пояснить то чувство, съ точки котораго дается мнѣ пониман³е Шекспировскаго сна (вы знаете, что я вѣрю только въ то пониман³е, котораго точка отправлен³я есть чувство), я постараюсь развить преимущественно идею художественной и психологической прозрачности комед³и, начавши съ первыхъ, самыхъ осязательныхъ ея плановъ, и восходя все далѣе и далѣе къ тому, что сквозитъ изъ-за нихъ.

   На самомъ первомъ планъ стоитъ истор³я или басня пьесы. Пересказывать ее незачѣмъ: я пишу къ вамъ, а другихъ читателей прошу прочесть мой очеркъ по прочтен³и самой пьесы, хоть для порядка онъ и поставленъ мной передъ пьесой. И такъ на первомъ планѣ - истор³я, или какъ въ старину называли, басня пьесы. Басня эта дика до возмутительности, достойна пьянаго дикаря (извѣстный эпитетъ, данный Шекспиру Вольтеромъ) и невѣжды необразованнаго: басня эта - тройная, нѣтъ, виноватъ! четверная - истор³я Тезея и Ипполиты, истор³я любовниковъ, истор³я духовъ и истор³я мастеровыхъ: связана она только внѣшнимъ единствомъ, Тезеевой свадьбой. Четверная, а не тройная она потому, что хотя свадьба Тезея и есть центръ пьесы, но на истор³ю Тезея и Ипполиты употреблены поэтомъ ярк³я краски и притомъ совсѣмъ особенныя, чѣмъ на друг³я перспективы драмы. Вообще же - истор³я чрезвычайно длинная, нелѣпая, въ которой перемѣшаны и мѣстности, и эпохи, и строй чувствъ, ибо строй чувства любви явнымъ образомъ не античный, не греческ³й. Но, вѣдь эта нелѣпая истор³я дается намъ человѣкомъ, котораго духъ посвященъ былъ въ таинства всякаго м³росозерцан³я, и новаго, и римскаго, и греческаго, но вѣдь этотъ необузданно-фигурный языкъ встрѣчается у него въ самыхъ трагическихъ мѣстахъ его драмъ, но вѣдь этотъ фантастическ³й м³ръ отзывается у него вездѣ - трагически въ Гамлетѣ и Макбета, иронически въ разсказъ Меркуц³о о царицѣ Мабъ, совершенно комически въ сопоставлен³и съ нимъ неоцѣненной фигуры Фольстаффа въ "Виндзорскихъ барыняхъ". Что же это такое? Приглядимтесь: какъ только всмотрѣлись въ первую постановку драмы, вы замѣтили, что она сквозная. Эти Тезей и Ипполита не настоящ³е Тезей и Ипполита, и придворные ихъ не греческ³е вельможи: эта любовь Лизандра и Эрм³и - не настоящая любовь, эти мастеровые - не настоящ³й аѳинск³й демосъ. Только духи - настоящ³е духи сѣвернаго германскаго м³ра, золотые маленьк³е эльфы, воздушные и вмѣстѣ смертные, добрые и подчасъ злые, ночные духи, матово-блестящ³е какъ лунное с³ян³е и лучи звѣздъ. Кто же так³е эти лица - спрашиваете вы себя, освоившись съ ихъ первоначальною постановкою, и оставивши пока въ сторонѣ тѣхъ изъ нихъ, о настоящемъ значен³и которыхъ нечего спрашивать, т. е. оставивши и духовъ, и совершенно искреннюю, страстно любящую Елену, которая съ перваго же раза рисуется вамъ вся: страстная, изъ себя ражая, (я люблю, какъ вы знаете, употреблен³е словъ собственныхъ, того, что называется le mot propre) любящая безъ границъ до ослѣплен³я, до забвен³я всякихъ честныхъ отношен³й ко всему м³ру, кромѣ обожаемаго предмета,- оставивши даже и здороваго молодца Димитр³я, котораго любовь есть простое чувственное пожелан³е, совершенно случайно обратившееся къ Эрм³и, именно потому, что пресытилось излишнею отзывчивостью Елены. Эти лица - ясны и для нихъ приворотная трава Пука вовсе не нужна.

   Что касается до Тезея, то вся фигура его есть совершенно средневѣковая фигура: это просто англ³йск³й феодальный баронъ, воитель и собачникъ: говоритъ ли онъ о подвигахъ своихъ или своего compagnon d'armes Геркулеса, или о статяхъ и шерсти своихъ собакъ и о звонкомъ ихъ лаѣ, онъ приходитъ въ лирическ³й восторгъ и у него глаза загораются: въ остальномъ разговоръ онъ соблюдаетъ чинность и величавость. Къ подвластнымъ себѣ, онъ добръ и снисходителенъ, въ дѣлахъ ихъ и интересахъ, принимаетъ живое участ³е; къ народу милостивъ и любовенъ, даже больше,- самъ народенъ, какъ англ³йск³й феодалъ: комед³я мастеровыхъ, за которую такъ боится Филостратъ и передъ которой маленькую мину дѣлаетъ иностранка Ипполита, доставляетъ ему истинное удовольств³е: онъ отъ души хохочетъ и отъ души, стало быть вовсе неоскорбительно, не съ высоты велич³я, остритъ надъ львомъ, Луною и Пирамомъ. Вообще, вглядываясь въ его спокойную, чинную но вмѣстѣ благодушную фигуру, припоминаешь глубокое слово Эмерсена, что въ каждомъ англ³йскомъ лордѣ есть матер³алъ для англ³йскаго поденщика и на оборотъ. Въ отношен³яхъ Тезея къ подвластнымъ, насъ не оскорбляетъ и то, что онъ любитъ почетъ, доволенъ, когда бургомистры, встрѣчая его, нѣмѣютъ: вѣдь онъ любитъ почетъ и уважен³е не въ томъ смыслѣ, въ какомъ любитъ ихъ нашъ пр³ятель Иванъ Александровичъ Хлестаковъ.

   Величаво-прелестная и дѣвственная,какъ Д³ана, амазонка, Ипполита, тоже средневѣковая дама, но чисто германскаго, а не германо-англ³йскаго происхожден³я. Очаровательнѣйшая черта ея поэтическаго образа, черта тонкая, какъ тонко у Шекспира вообще пониман³е женственности, есть нервная впечатлительность и нѣжность, таящаяся подъ суровой, недоступной, цѣломудренно-гордой внѣшностью. Есть для меня нѣчто умилительно-трогательное въ томъ, что амазонка, дѣлившая труды и забавы съ рыцарями Кадмомъ и Геркулесомъ, не можетъ удержаться отъ слезъ симпат³и и сожалѣн³я при козлогласован³яхъ Пирама, потерявшаго свою возлюбленную Тизбу: въ такихъ натурахъ почти всегда таится родникъ удивительной впечатлительности, подкладывающей свое внутреннее богатство подъ какой угодно фактъ. По всѣмъ вѣроят³ямъ, свою собственную черту вложилъ Шекспиръ въ прекрасный женск³й образъ по поводу представлен³я комед³и: но психологическая вѣрность общей черты есть здѣсь безусловная.

   И такъ, вотъ, что такое образы Тезея и Ипполиты: согласитесь, что по своей красотѣ, величавости и благородству, они стоютъ того, чтобы земск³е и домашн³е духи слетались на ихъ свадьбу, благословили, освятили и домашн³й ихъ миръ, и тотъ земск³й м³ръ, который долго-долго будетъ процвѣтать подъ ихъ сѣнью.

   Но для чего же названы они, положимъ хоть и не лордомъ Соутгемптономъ и его избранницей, ибо это назван³е было бы также неправда: сколь ни любилъ и не идеализировалъ поэтъ своего блестящаго друга, но какъ истинный художникъ, возводилъ всегда частное въ общее въ своемъ творчествѣ;- но англ³йскимъ именемъ? А это вотъ отчего: фантастическ³й м³ръ, къ которому и самъ поэтъ, и его эпоха начали находиться уже въ нѣкоторомъ нерѣшительномъ, колеблющемся отношен³и, полувѣры, полуневѣр³я - совершенно не мирился съ окружающею дѣйствительностью, не мирился даже съ ближайшимъ, чисто уже англ³йскимъ ея прошедшимъ, какъ не мирились ни съ дѣйствительностью, ни съ англо-саксонскимъ прошедшимъ колоссальные размѣры страсти драмы о королѣ Лирѣ и его дочеряхъ, перенесенныя на почву кельтическаго м³ра; язычески-германск³й, этотъ фантастическ³й м³ръ не мирился и съ рыцарскимъ католицизмомъ. Съ другой стороны нельзя было перенести его и на почву такого отдаленнаго обще-германскаго языческаго прошедшаго, котораго никто не помнилъ, на почву м³ра нибелунговъ. Шекспиръ - какъ драма вообще, какъ драма греческая, всегда стоитъ на точкѣ зрѣн³я и чувствѣ толпы, народа, только на самой вершинѣ этой точки: ни какихъ искусственныхъ сочувств³й онъ не возбуждаетъ и возбудить по натуръ своего правдиваго ген³я не можетъ: онъ беретъ м³ръ совершенно сказочный и при томъ м³ръ сказокъ, находившихся въ общемъ обращен³и у народа въ его эпоху, сказокъ про греческихъ героевъ, одѣтыхъ въ костюмы странствующихъ рыцарей и совершающихъ подвиги, свойственные симъ послѣднимъ; для народа это понятно, съ фантастическимъ м³ромъ никакъ не въ разладѣ - и являются герцогъ Тезей и герцогиня Ипполита, знакомые вамъ сказочные образы, наши - Бовы королевичи и королевны Дружненны, Францыли Венец³аны и т. д. (а никакъ не Ильи Муромцы, не Чурилы Пленковичи, не Марины Игнатьевны). Дерзость моя въ приведен³и этой мысли простиралась сначала до того, что я хотѣлъ замѣнить имена героическихъ лицъ Шекспировскаго "Сна" именами знакомыхъ всѣмъ образовъ сказокъ иноземнаго пласта, ходящихъ доселѣ въ народномъ обращен³и, но меня остановила связь сихъ послѣднихъ съ другимъ фантастическимъ м³ромъ, котораго поэз³я есть совсѣмъ иная, нежели поэз³я эльфовъ, и остановила, кажется, совершенно справедливо: я избралъ среднюю дорогу, назвалъ Тезея княземъ, Ипполиту королевною, слегка кое-гдѣ придалъ рѣчамъ сказочный колоритъ, точно также, какъ въ передачѣ разговора мастеровыхъ старался уловить среднюю черту; допускалъ только намеки на народную рѣчь, намеки на народныя поговорки, допуская часто порченность фабричной рѣчи. Но это отступлен³е: возвратимся къ дѣлу.

   Германск³е критики, преимущественно Гервинусъ, видятъ ирон³ю въ такого рода изображен³и героическаго м³ра. Ни какой ирон³и тутъ нѣтъ: ирон³я надъ сказками для Шекспира была бы слишкомъ мелка, въ ироническомъ отношен³и къ героическому и фантастическому м³ру его цѣльная и крѣпкая натура для меня невообразима. Не думаю, чтобы и вообще хитрыя соображен³я предшествовали тутъ у него выбору обстановки: хитрѣйш³я, наихитрѣйш³я соображен³я потрачены въ создан³и на психологическ³й анализъ; но въ этомъ отношен³и дѣло вѣроятно рѣшено простою и великою душею художника, тѣмъ сердцемъ, которое билось въ одинъ тактъ съ сердцемъ народа, величайшаго въ м³рѣ художника и поэта, съ точки зрѣн³я котораго Шекспиръ также, напримѣръ, непосредственно, просто и безъ особенныхъ соображен³й малевалъ фигуры Дофина, Орлеанской дѣвы и вообще враговъ-французовъ въ своихъ историческихъ драмахъ.

   Чтобы разъ навсегда кончить съ этой ирон³ей, о которой нѣмцы такъ много хлопочутъ, можетъ быть отъ невозможности ирон³и надъ собою самими, должно развить нѣсколько мою мысль о фантастическомъ м³рѣ Шекспира. Шекспиръ принадлежитъ къ числу тѣхъ немногихъ чуткихъ поэтовъ, которые имѣютъ полномоч³е браться за изображен³е фантастическаго: ихъ немного, этихъ поэтовъ - Шекспиръ да Байронъ, Гете да Гофманъ, Пушкинъ да Гоголь; по мѣстамъ чутье фантастическаго и удивительнѣйшее чутье является у Вальтера Скотта, у Гейне, въ которомъ вы, хоть его и не любите, не отвергаете же однако великой даровитости, у Проспера Мериме въ одной его повѣсти. Всѣ эти люди знаютъ, по какому~то старинному опыту знаютъ, осязательно знаютъ и природу духовъ, и ихъ помыслы, и ихъ радости и печали, и муки осужденныхъ душъ, витающихъ въ тѣхъ мѣстахъ:

  

   При имени которыхъ грѣшникъ содрогнется...

  

   муки, отъ которыхъ

  

   Тѣло падаетъ согнившимъ трупомъ...

  

   Эти люди слышали "визгъ и жалобный вой духовъ", и этотъ вой и визгъ надрывали имъ сердце; они провели ночь вакхическихъ упоен³й съ Коринѳской невѣстой, они видѣли зеленую змѣйку съ обаятельными глазами въ золотомъ горшкѣ и были влюблены въ эту змѣйку, какъ студентъ Ансельмусъ: ихъ проникалъ, какъ Байронова Альпо, страшный леденящ³й холодъ отъ прикосновен³я пальцевъ мертвой Франчески, длинныхъ и прозрачныхъ пальцевъ, сквозь которые просвѣчиваетъ мѣсяцъ; они съ тоской внимали пѣсни Ларелеи, они слышали стукъ шаговъ мѣдной статуи Еллинской богини и чувствовали ея давящ³я объят³я. Вы не удивляетесь, вѣроятно, что въ ряду этихъ знающихъ надземный м³ръ людей я не ставлю Данта; Дантъ поэтъ земной, загробный м³ръ его не есть видѣн³е, краски его - слишкомъ ярк³я. Фантастическое есть область поэтовъ сѣверныхъ. Изо всѣхъ же исчисленныхъ, проще и властительнѣе всѣхъ обходятся съ фантастическимъ Шекспиръ и, съ гордостью можно написать, нашъ Пушкинъ. Въ нихъ только двухъ нѣтъ, въ отношен³и къ фантастическому, ни старческой ирон³и Гёте, составляющей пожалуй и особенную красоту, но все-таки остающейся разъѣдающимъ началомъ; и этого трепета уголовнаго преступника, который слышенъ въ лихорадкѣ Альпо или Манфреда, ни этого болѣзненнаго баловства и очевиднаго насилован³я себя для продолжен³я болѣзненнаго настройства нервовъ, которое слышится въ пѣсняхъ Гейне, ни наконецъ этой губительной аллегор³и, которая портитъ великолѣпнѣйшее создан³е Гофмана. Шекспиръ и нашъ Пушкинъ (по скольку является въ его творен³яхъ фантастическ³й элементъ) стоятъ выше всѣхъ этихъ отношен³й: они - простые поэты въ этомъ м³ръ, знакомомъ имъ съ дѣтства, они воспитались подъ обаян³емъ этихъ суевѣр³й прошедшаго, отзывающихся въ настоящемъ, они любятъ его, наконецъ они сами суевѣрны, несмотря на великую ясность ихъ разума. Что Шекспиръ любитъ этотъ м³ръ - свидѣтельство самое лучшее въ томъ, что онъ совсѣмъ безъ нужды намекаетъ на него даже въ самой дѣйствительной изъ своихъ комед³й, въ "Виндзорскихъ барыняхъ", что онъ сквозитъ у него даже черезъ тучную фигуру безцѣннаго Фольстаффа. Что онъ знаетъ его до малѣйшихъ подробностей - доказательство на лицо въ Оберонѣ, Пукѣ и Титан³и, въ особенности въ сей послѣдней. Она совсѣмъ живая: у нея есть свои особенности, есть своя истор³я, свое прошедшее, свои трогательныя воспоминан³я, свои капризныя привязанности.

   Положимъ, что земную женственную натуру одухотворилъ въ ней поэтъ - но вѣдь за то какъ одухотворилъ? До послѣдней точки, до утончен³я вкусовъ, до полнаго свойственнаго эльфамъ улетучен³я, до воздушности и эфемерности существован³я, выражающихся во всемъ, даже въ тонѣ рѣчи и способѣ выражен³я. Треть минуты есть уже для прелестнаго воздушнаго призрака мѣра времени; расписная кожа змѣи - одѣяльце по ея росту, паукъ и черный жукъ для нея опасные враги... И весь этотъ фантастическ³й м³ръ таковъ: весь онъ эфирный, но нельзя назвать его неопредѣленно обозначеннымъ. Правда, что онъ греза и, какъ всякая греза, получилъ свои точки отправлен³я отъ впечатлѣн³й дѣйствительности: правда, что вы, читатель или зритель, не влюбились бы въ Титан³ю, если бы не чувствовали, что свою собственную любовь, свою жизненную мучительницу - ту самую, которую укорами, тоской, безумными мольбами преслѣдуетъ поэтъ въ своихъ сонетахъ, одухотворилъ онъ въ образѣ причудливой Титан³и, отмстилъ ей какъ Оберонъ, посмѣявшись надъ ея прихотливыми до чудовищности вкусами, но вмѣстѣ съ тѣмъ одухотворен³е совершилось полное, греза дошла до полнѣйшей ясности представлен³я - воздушный образъ обозначенъ до мельчайшихъ подробностей своего воздушнаго быт³я. Творя грезу, поэтъ любилъ уже не мучительницу своихъ сонетовъ, а свое дитя, ея преображен³е и одухотворен³е. Какая же тутъ ирон³я въ этомъ свободномъ, могущественномъ, всѣми средствами располагающемъ творчествѣ?

   Романтиковъ, т. е. нѣмецкую романтическую реакц³ю упрекали, и упрекали не безъ основан³й, въ дѣланныхъ, искусственныхъ стремлен³яхъ къ м³ру прошедшаго, къ м³ру суевѣр³й и т. д. Но кто зачѣмъ пойдетъ, тотъ то и найдетъ. Уловить воображен³емъ внѣшн³й образъ эльфовъ и дать почувствовать впечатлѣн³е отъ ихъ присутств³я никому, можетъ быть, не удалось такъ, какъ наивнѣйшему изъ романтиковъ-нѣмцевъ Ламотту Фуке, тому самому, у котораго нашъ велик³й романтикъ взялъ свою Ундину. Не знаю, помните ли вы изъ его повѣстей, отъ которыхъ вообще вѣетъ и старыми германскими городами, и католическимъ благочест³емъ, и нѣмецкою Biederkeit,- повѣсть "Орелъ и левъ", сказан³е о нѣкоемъ рыцарѣ Сивардѣ, который долженъ былъ побѣждать различныя трудности для пр³обрѣтен³я любви прекрасной Лльфгильды. Когда, прогнавши мечемъ злаго Локке въ первый разъ, ѣдетъ онъ въ ея замокъ, на дорогѣ кружатся вокругъ него эльфы въ видѣ золотенькихъ звѣздочекъ, растутъ, яснѣютъ, принимаютъ образы, киваютъ ласково маленькими головками, привѣтствуютъ серебристыми голосками. Давно, еще въ отрочествѣ, читалъ я Ламотта: эльфы тогда рѣшительно прыгали и кружились передо мною; когда юношей въ первые познакомился я съ безсмертнымъ Шекспировымъ создан³емъ въ безсмертномъ Шлегелевскомъ переводѣ, эльфы запрыгали и закружились передо мною, какъ стародавн³е знакомцы!

   И опять спрашиваю я: какая тутъ ирон³я во всемъ этомъ прозрачно-ясномъ м³рѣ? Ни какой, хотя на второй перспективѣ картины, открывающейся за первою, физ³оном³и точно получаютъ какой-то ироническ³й отпечатокъ - и это обманываетъ нѣмецкихъ критиковъ.

   На второмъ планѣ стоятъ фигуры любовниковъ - два молодца и двѣ дѣвицы, Лизандръ и Димитр³й, Елена и Эрм³я. О различ³яхъ молодыхъ витязей нельзя сказать многаго по Шекспиру. Одно только явно, что Димитр³й рѣзче, грубоватѣе и проще Лизандра, что Лизандръ только что вышелъ изъ отрочества, что Димитр³й уже искусился въ любви, поигралъ женскимъ сердцемъ и пресытился первою любовью, а Лизандръ любитъ впервые и притомъ любитъ по заготовленнымъ мечтамъ, по любовнымъ и рыцарскимъ сказкамъ, что требован³я Димитр³я отъ любви вовсе не тонки и ему дѣла нѣтъ, любитъ ли его женщина, лишь бы обладать ею, хотя бы насильственно, а Лизандръ и по натурѣ, и по свѣжести перваго впечатлѣн³я способенъ смотрѣть, какъ на святыню, на любящую его женщину, способенъ, не смотря на пламенную и молодую страсть, свято хранить цѣломудр³е любимой женщины, когда Димитр³й и нелюбимой уже имъ и покинутой грозитъ безчест³емъ; что Димитр³й простоватъ и грубоватъ, тогда какъ Лизандръ начитанъ и остроуменъ. Кажется, смѣло можно прибавить, что Димитр³й малый здоровенный и мужчина плотнаго сложен³я, тогда какъ Лизандръ, отважный не меньше его - статный, гибк³й и нѣсколько нѣжный юноша.

   Такая же противуположность, только рѣзче обозначенная, и между двумя подругами. Елена такъ ясна, что почти нечего сказать о ней болѣе того, что уже сказалъ я прежде. Она принадлежитъ къ тому типу страстныхъ женскихъ натуръ, большею частью брюнетокъ, въ которыхъ типическое уничтожаетъ все личное, которыхъ обмануть легко, ибо онѣ сами обманывать не могутъ, которыя честны въ своихъ привязанностяхъ до того, что пойдутъ въ бездну за любимымъ человѣкомъ, которыя отдаются безъ задней мысли, не оставляя себѣ ничего въ запасъ и поэтому самому скоро надоѣдаютъ. Какъ всѣ так³я женщины, она совершенно безтактна и постоянно высказываетъ то, чего не слѣдуетъ высказывать: чувства личнаго достоинства и женской гордости въ ней очень мало: она вся выражается въ желан³и быть собакой любимаго человѣка, въ желан³и ластиться, когда ее бьютъ; а главное и существенное качество ея натуры есть отсутств³е всякой самости, всякаго понят³я о долгѣ въ отношен³и къ собственной душѣ, о томъ великомъ долгѣ, безъ котораго и самая возвышенная любовь къ другимъ обращается въ рабство и теряетъ всякую прочность. Съ безпощадною правдою и самыми яркими чертами рисуетъ ее поэтъ: онъ и любитъ ее, и сострадаетъ ей, но сострадаетъ въ мѣру. Онъ заставляетъ ее съ самаго начала, изъ собачьей угодливости любимому человѣку, сдѣлать подлость въ отношен³и къ подругѣ, и эта безпощадность совершенно вѣрна, какъ совершенно вѣрны психологически всѣ ея нелѣпыя рѣчи. Димитр³й для нея точно цѣлый м³ръ и она ничего не боится въ лѣсу, ночью, когда цѣлый м³ръ ея на нее смотритъ, она точно готова быть Димитр³евой собакой и не усомнилась бы нисколько сдѣлаться его наложницей. Вы скажете, можетъ быть, что тонъ мой слишкомъ грубъ и рѣзокъ? Не грубѣе и не рѣзче Шекспировскаго,- и если Шекспиръ развязалъ благополучно узелъ ея судьбы, то это не изъ уважен³я къ ея натурѣ, а просто подъ вл³ян³емъ праздничнаго впечатлѣн³я, навѣяннаго на его душу Соутгемптоновой свадьбой. Что ради ея начинается вся кутерьма, т. е. что о ней первой заботится Оберонъ, такъ это потому, что о другихъ пока еще нечего заботиться и что въ это же самое время Оберонъ, т. е. Шекспиръ злится на Титан³ю, своеобразную, прихотливую, воздушную; прелестную, дразнящую своей капризностью, терзающую своеобычливостью - но все-таки милую Титан³ю, и естественно проникается сострадан³емъ къ Еленѣ, составляющей ея совершенную противуположность.

   Другая натура у Эрм³и: простодушный милый ребенокъ, готовый тоже пойдти за избраннымъ сердца куда угодно, но не иначе, какъ въ качествѣ супруги,- натура энергическая, до возможности возстан³я противъ неправаго насил³я, но вмѣстѣ цѣломудренная и стыдливая передъ Тезеемъ ли, наединѣ ли съ милымъ сердцу, готовая подчиниться любимому человѣку, но сама въ свою очередь подчиняющая его и себя высшему чувству цѣломудр³я - вотъ ея прекрасныя симпатическ³я стороны. Но не смотря на свое видимое и законное стремлен³е къ такимъ цѣльнымъ, замкнутымъ въ себѣ женскимъ личностямъ,- велик³й не измѣняетъ своей правдивости, ибо онъ видитъ все человѣческое. Тамъ, гдѣ онъ имѣетъ дѣло съ женскою личностью такого же рода, поставленною въ чрезвычайныя обстоятельства, напримѣръ съ Имогеной въ Симбелинѣ, тамъ онъ рисуетъ только красоту ихъ - ну, а здѣсь въ комической истор³и о приворотной травѣ, не взыщите, доходитъ дѣло и до маленькихъ слабостей милой Эрм³и: когда только оскорблена она въ своемъ завѣтномъ чувствѣ, она оказывается и раздражительна, и немножко слишкомъ зла, немножко самолюбива и притомъ совершенно по женски самолюбива,- обижается главнымъ образомъ за то, что она ниже Елены ростомъ, немножко завистлива: еще въ школѣ, говоритъ Елена, ее звали киской: однимъ словомъ, она съ маленькими когтями и нѣсколько "не тронь меня".

   Во всемъ этомъ опять-таки нѣтъ никакой ирон³и, а есть только комическое представлен³е, совершенно свободное, простое и прямое.

   Приворотная трава есть завязка всей драмы: эта приворотная трава есть fancy, не любовь, а мигъ любви, навѣянная жаркою лѣтнею ночью, fancy различная, смотря по различ³ю натуръ, чувственно страстное стремлен³е въ однѣхъ, нѣжно-мечтательное въ другихъ, капризное до чудовищности въ Титан³и. Въ ея любви къ скотинѣ, развит³е fancy достигаетъ своей верхушки. Знан³е этой степени чувства дано поэту душевнымъ опытомъ, въ этомъ не можетъ быть ни малѣйшаго сомнѣн³я, но никакой горечи, ни какой ирон³и не внесъ онъ въ свое м³росозерцан³е. Ко всему отнесся онъ правосудно. Чувство любви - развивающееся въ трагически роковыхъ размѣрахъ въ Ромео и Отелло, взято здѣсь въ своихъ еще слабыхъ и комическихъ проявлен³яхъ - и всѣ его неправильныя уклонен³я въ сторону доведены до крайнихъ предѣловъ. Комическая верхушка воззрѣн³я есть, безъ сомнѣн³я, любовь Титан³и, воздушнѣйшаго и прелестнѣйшаго поэтическаго создан³я, къ ослу: эта комическая верхушка, которою м³ръ идеальный, м³ръ сна и мечты соприкасается грубѣйшей дѣйствительности, обусловливаетъ собою поэтическую необходимость этой дѣйствительности - трет³й планъ картины.

   На немъ фигуры рѣзк³я, смѣшныя, уродливыя, но опять никакой ирон³и, т. е. никакого желчно-грустнаго колорита. Да и надъ чѣмъ тутъ могла быть возможна для Шекспира ирон³я? Не надъ комед³ею же о Пирамѣ и Тизбѣ! Напротивъ: въ сочувств³и Ипполита положено сочувств³е самаго поэта къ зрѣлищамъ подобнаго рода, которыя видѣлъ онъ въ дѣтствѣ и отрочествѣ: жалостное представлен³е о Пирамѣ и Тизбѣ, подѣйствовавшее сильно на впечатлительную организац³ю Шекспира-отрока породило въ Шекспирѣ-мужѣ, въ Шекспирѣ поэтѣ трагическую повѣсть

  

  

   "Сонъ въ лѣтнюю ночь", даже своимъ Пирамомъ и Тизбой намекаетъ на внутреннюю связь, существующую между душевнымъ процессомъ, породившимъ его, и душевнымъ процессомъ, породившимъ трагед³ю о Ромео и Джульеттѣ. Как³я событ³я жизни породили тотъ и другой процессъ,- на сколько отразились эти событ³я въ двухъ произведен³яхъ,- на сколько свадьба лорда Соутгемптона, для которой написанъ, по всей вѣроятности, "Сонъ въ лѣтнюю ночь", связана съ судьбами таинственной, но несомнѣнной любви поэта, все это осталось и останется для насъ тайною... Дѣло въ томъ только, что великая правда дается толь ко душевнымъ и сердечнымъ пониман³емъ, что творить можно только изъ источника собственной внутренней жизни, а великая правда и великое творчество заключаются какъ въ комед³и: "Сонъ въ лѣтнюю ночь", такъ и въ трагед³и "Ромео и Джульетта" - и притомъ одна и та-же правда, правда о чувствѣ любви, только до разныхъ точекъ.

   Я сказалъ, что характеромъ Титан³и обусловлена третья перспектива драмы, т. е. истор³я о комед³и мастеровыхъ и чудныхъ приключен³яхъ Основы. Внутренняя связь безъ сомнѣн³я эта, хотя внѣшнею, общею для всѣхъ частей связью остается свадьба Тезея. Мастеровые собрались для нея разъигрывать пьесу. Всѣ они обозначены не многими, но рѣзкими чертами. Между ними главный герой Основа, Основа лице отработанное съ такимъ же тщан³емъ и съ такою же тонкостью, какъ лица Титан³и, Ипполиты, Эрм³и, Елены, Тез³я и Пука.

   Основа вовсе не глупъ: въ своемъ кругѣ он