Шекспир Вильям - Макбет

ко во время тоста за отсутствующего уселась сзади Макбета. См. Н. И. Стороженко, ibid, С. 174-175.}; при реставрации трагедию переделали почти до неузнаваемости. Знаменитый Гаррик {Род. 1716 г., выступил в Лондоне 1741 г., Макбета играл с 1744 г., сошел со сцены 1776 г., ум. 1779 г.} изображал Макбета грустным, даже скорбным, человеком, сильным от природы, но п_о_д_а_в_л_е_н_н_ы_м страстью, которая оказалась гораздо сильнее его; игравшая с ним вместе артистка Притчард изображала леди Макбет больше фурией, чем женщиной, и следовательно понимала этот характер слишком односторонне; истинной создательницей этой роли была мистрисс Сидонс, проявлявшая в игре своей некоторую мягкость и женственность, а в то же время и ужасную силу страсти; но с III действия у нее замечался сильный упадок духа, вполне объяснявший и сцену лунатизма и ее насильственную смерть. В этом же роде играла леди Макбет и знаменитая Ристори {Подробно о Макбете на сцене см. в вышеназванной прекрасной статье Н. И. Стороженко, с. 176-192. О мистрисс Сидонс и др. леди Макбет см. Н. Н. Furness. I. с. 415-428.}.

  Первый влиятельный разбор трагедии и ее главного характера дал Август Вильгельм Шлегель в своих "Лекциях о драматическом искусстве и литературе", которые он читал в 1808 г., а напечатал в 1809 г. и которые вскоре были переведены на главные европейские языки. Вот содержание этого разбора:

  Шекспир хотел изобразить честолюбивого, но благородного человека, который поддается могучим дьявольским ухищрениям; все преступления, на которые его толкает стремление обеспечить за собою плоды своего первого злодеяния, не могут стереть с его образа печати прирожденного героизма. В убийстве Дункана нужно различать три момента. Первая мысль о преступлении исходит от существ, всецело отдавших себя на служение злу.

  Вещие сестры встречают Макбета, упоенного победой, удовлетворившего свою жажду славы. Они представляют ему делом судьбы то, что в действительности может быть только делом его собственных рук, и внушают доверие к своим словам немедленным осуществлением первого предсказания. Непосредственно за тем ему представляется удобный случай убить короля; жена Макбета заклинает мужа воспользоваться им; она убеждает Макбета с пламенным красноречием; ее софизмы облекают преступление в какое-то ложное величие. На долю Макбета не приходится почти ничего, кроме самого факта убийства; он настолько взволнован и растерян, рассудок его так отуманен, что он не в силах сопротивляться влиянию, толкающему его руку.

  Раскаяние не только непосредственно следует за убийством, оно даже п_р_е_д_ш_е_с_т_в_у_е_т ему; угрызения совести ни днем, ни ночью не дают покоя Макбету. Но теперь он запутался в адских сетях. Поистине ужасно видеть, как прежний смелый воин, прямо смотревший в лицо смерти, теперь, из страха перед загробной жизнью, цепляется с возрастающей энергией за свое земное существование, которое становится с каждым днем все мучительнее, и безжалостно сбрасывает с дороги все, в чем его мрачная подозрительность чует опасность.

  И все же, несмотря на отвращение, которое нам внушают его злодеяния, мы не можем вполне отказать ему в сочувствии; мы оплакиваем гибель стольких благородных качеств; мы как бы против желания восхищаемся и в самом конце борьбою смелой воли с робкой совестью.

  Можно было бы подумать, что в этой трагедии мы встречаемся с всемогущим роком греческой драмы: в основе лежит вмешательство сверхъестественных сил, с которым последующие события связаны теснейшим образом. Есть тут также и двусмысленные предсказания, буквальное осуществление которых губит тех, кто полагается на них. Но не трудно доказать, что Шекспир проявил в своей драме более просвещенный взгляд, чем был у древних. Он хочет показать, что борьба добра и зла в этом мире совершается по воле Провидения, которое обращает проклятия, навлекаемые на себя одними людьми, в благословение для других...

  По развитию действия Макбет является прямой противоположностью Гамлету; здесь события развертываются одно за другим с поразительной быстротой... Трудно постичь, как Шекспир нашел возможность вместить в такие узкие рамки не только массу происшествий, фактов внешних, но и изображений души человеческой, раскрывающей перед нами тайники свои! Кажется, будто с часов времени сняты гири, и оно вертится без перерыва и задержек. Ничто не может сравниться по силе с этой возбуждающей ужас картиной! Достаточно упомянуть о подробностях убийства Дункана, о кинжале, мелькающем перед глазами Макбета, о появлении тени Банко на пиру, о ночных блужданиях леди Макбет - что можно сказать обо всем этом такого, что не ослабило бы непосредственного впечатления зрителя?.. Только один Шекспир умеет изображать ужасное с такой силой и в то же время не переходить границ прекрасного {Буквально "это сцены единственные и встречаются только у этого поэта; иначе трагическая муза должна была бы сменить свою маску на голову Медузы". Изд. Heidelb. 1811, II, 2, с. 156-161.}.

  К этим прочувствованным и красиво выраженным положениям А. В. Шлегеля шекспировская критика XIX века может присоединить не много такого, что должно считаться более или менее общепризнанным.

  Прежде всего характеристику Макбета, сделанную Шлегелем, необходимо дополнить указанием на его чрезмерно сильно развитое, особенно для храброго воина и практического деятеля, воображение; он не только не проявляет страха смерти в бою, напротив - является одним из хладнокровнейших и лучших полководцев и бойцов, но он сам говорит о себе:

  

  

   А было время - чувства замирали

  

  

   При крике сов, а от ужасных сказок

  

  

   На голове вставали волос_а_

  

  

   Как будто в них дышала жизнь (V, 5).

  Он трепещет перед всем, что приближается к сверхъестественному. На такого человека предсказания ведьм, предсказания, из которых одно исполняется немедленно, не могли не произвести огромного впечатления, столь сильного, что весь его нравственный облик как бы мгновенно переродился и у этого вернейшего вассала вдруг является мысль о цареубийстве.

  Но покамест он еще настолько честный человек, что быстро отбрасывает эту ужасную мысль и успокаивается на решении:

  

  

   Когда судьбе угодно

  

  

   Меня венчать, то пусть меня венчает;

  

  

   Я ей не помогу!

  Без сомнения, он имеет в виду тот древний закон, в силу которого престол мог легально достаться ему при малолетстве принцев. В следующей же сцене (I, 4) наступает для него неожиданное разочарование, и мысль о преступлении снова овладевает его потрясенным мозгом. Он говорит про себя:

  

  

   Померкните, светила, в небесах!

  

  

   Не озаряйте замыслов моих! {*}

  

  

   Пускай удар мой ниспадет впотьмах!

  

  

   Рука верна: она не промахнется.

  {* В оригинале: "моих ч_е_р_н_ы_х и глубоких желаний; пусть глаз не видит руки; пусть совершится, на что со страхом посмотрит взор!"}

  Однако ясно, что если б Макбет был предоставлен самому себе, он снова нашел бы возможность возложить ответственность на судьбу и остался бы чистым, если не в помышлениях, то по крайней мере в делах своих. Но тогда выступает на сцену леди Макбет, натура несравненно более определенная и решительная. У нее сильный и ясный ум, но полное отсутствие всякой нравственной сдержанности. Она говорит о муже:

  

  

  

   Королем ты будешь!

  

  

   Но я боюсь: в твоей душе так много

  

  

   Любови млека {*}, что не изберешь ты

  

  

   Пути кратчайшего. В тебе, я знаю,

  

  

   И гордость есть и жажда громкой славы,

  

  

   Но нету зла, их спутника. Престола

  

  

   Путем прямым желал бы ты достигнуть.

  {* В оригинале: "млека человеческой нежности".}

  Считая это невозможным, леди уверена, что сумеет вдохнуть в мужа свой непоколебимый дух.

  Она встречает Макбета лестью и лаской; она делает вид, будто и не догадывается о его колебаниях, не может допустить и мысли о подобной слабости; она заботится только о том, чтобы лицо Макбета при гостях не выражало его душевного настроения; она же превосходно владеет собой и рассыпается перед королем в изъявлениях будто бы самой простодушной благодарности!

  Между 6-й и 7-й сценами, по-видимому, надо предполагать разговор Макбета с женою, в котором он, руководимый ею, но воображающий себя вполне свободным, клялся ей страшными клятвами, что Дункан, обидевший его назначением себе наследника, не выйдет живым из его дома. Но просидев некоторое время за столом с добрым Дунканом и мучимый заранее раскаянием, он вышел подумать. В монологе, с которого начинается 7-я сцена, он вполне убедительно доказывает себе, что задуманное им предприятие совершенно безумно, не говоря уже об его ужасной безнравственности. Входит леди Макбет, прекрасно понимающая, что происходит в душе Макбета, и старающаяся не выпускать его из-под своего влияния. Макбет предлагает ей отказаться от плана убийства, так как он желал бы сохранить за собою то "золотое мнение", которое он заслужил во всем народе. Будто пораженная такой неожиданностью, леди в ответ на это разражается упреками, выбирая нарочно самые ядовитые: мужа-воина упрекает она в возмутительной трусости: она был храбр и решителен только под влиянием выпитого вина; теперь только она оценила его любовь - при чем тут л_ю_б_о_в_ь, она, может быть, и сама не могла бы объяснить; но она прекрасно сознает, что упрек в отсутствии любви крайне тяжел для мужа; она называет его клятвопреступником! Заметив, что он начинает опять склоняться на ее сторону, она спешит занять его подробностями и представить дело чрезвычайно удобоисполнимым. Увлеченный ею, Макбет придумывает новую хитрость, и цареубийство уже решено бесповоротно.

  С этого момента настоящий убийца - леди Макбет - уходит на задний план, а на первый выступает сам Макбет. Он терзается душою; его мучит галлюцинация; но он смело идет к своей цели и достигает ее! По совершении преступления, его внутренние мучения еще более усиливаются, доходят до невероятной степени; он на минуту даже поддается паническому ужасу, и леди идет вместо него возвратить кинжалы слугам Дункана. Но это уже последнее проявление ее силы и последнее же проявление его сознательной слабости.

  

  

   "По сводам замка

  

  

   Неумолкаемый носился вопль:

  

  

   Гламис зарезал сон! За то отныне

  

  

   Не будет спать его убийца Кавдор..." и пр.

  Когда обнаружилась смерть Дункана, Макбет ведет себя чрезвычайно умно и целесообразно; он притворяется мастерски, как самый опытный и хладнокровный убийца, тогда как его жена принуждена прибегнуть к самому банальному средству - обмороку (который, может быть, является полуискусственным результатом потрясения). Следующее крупное и обдуманное преступление, убийство Банко - убийство пьяных слуг Дункана совершено внезапно, будто по вдохновению, - Макбет всецело берет на свою ответственность; он и предпринимает его и сам себя раздражает против ненавистного ему будущего родоначальника королей и производит руками наемных им обманутых убийц; королеву, которая уже теперь мечтает о т_и_х_о_м с_н_е в м_о_г_и_л_е (III, 2), он отстраняет от всякого участия в страшном деле, предоставляя ей воспользоваться только сладкими плодами его. Это - такое проявление деликатной нежности в его как бы одичавшей душе, которое трогает нас даже против воли {По собственной же инициативе и плану он совершает и последнее путешествие к "вещим сестрам".}.

  Только при неожиданном появлении тени Банко на пиру, роли как будто опять переменяются: Макбет - в безумном ужасе, а жена поддерживает его и оправдывает его в глазах гостей болезнью, но ведь она не видит тени убитого, да и не знает положения дел. После этого она появляется только в V акте в страшной сцене сомнамбулизма, когда ее не по-женски сильная натура оказывается уже не надломленной, а окончательно сокрушенной. За этим хоть бессознательным, но невыносимым страданием может последовать только самовольная смерть.

  Конец самого Макбета драматичнее и величественнее. Уже со смерти Дункана он мучится непрерывно; он завидует мертвецам; он, по словам жены (V, 4), лишился сна, отрады всех существ; ошибочно приписывая свои страдания предсказанию ведьм относительно Банко, он совершает новое преступление, но им только ухудшает свое положение. Тогда он вступает в отчаянную борьбу с судьбою, в глубине души не надеясь на победу, но хватаясь, как утопающий за соломинку, за предсказания призраков; он проявляет нечеловеческую энергию и решительность, которые естественно переходят в небывалое ожесточение и даже нравственное отупение; он, как зверь, бросается на окружающих, и героизм свой проявляет только в храбрости отчаяния. Окруженный со всех сторон гибелью, он забыл, что значит страх (V, 4), но зато забыл и то, что значит человеческое чувство: узнав о гибели единственного дорогого ему существа, он не испытывает горести, а только ненависть к жизни, за которую однако продолжает держаться, назло врагам и себе, с судорожными усилиями. Убедившись в фальшивой двусмысленности первого предсказания, он еще надеется на второе; обманувшись и в нем, он вынужден признать себя одураченным {Только уверенность в своей полной безопасности могла его вызвать из неприступного замка в открытое поле.} и побежденным; но угроза позором вновь заставляет вспыхнуть его энергию, и он спешит выпить до конца свою горькую чашу.

  В заключение этого краткого разбора приводим два отзыва о Макбете из Белинского.

  В 1840 г. в своем разборе комедии Грибоедова великий критик так определяет два главных характера этой трагедии: "Макбет Шекспира - злодей, но злодей с душою глубокою и могучею, отчего он, вместо отвращения, возбуждает участие: вы видите в нем человека, в котором заключалась такая же возможность победы, как и падения, и который, при другом направлении, мог бы быть другим человеком. Но есть злодеи как будто по своей натуре, есть демоны человеческой природы, по выражению Ретшера {Heinrich Theodor Rotscher (1803-1871) - немецкий теоретик искусства, последователь Гегеля.}: такова леди Макбет, которая подала кинжал своему мужу, подкрепила и вдохновила его сатанинским величием своего отвержения от всего человеческого и женственного, своим демонским торжеством над законами человеческой и женственной натуры, адским хладнокровием своей решимости на мрачное злодейство. Но для слабого сосуда женской организации был слишком не в меру такой сатанинский дух, и сокрушил его своей тяжестью, разрешив безумство сердца помешательством рассудка, тогда как сам Макбет встретил смерть, подобно великому человеку, и этим помирил с собою душу зрителя, для которого в его падении совершилось торжество нравственного духа".

  А в 1846 г., разбирая "Петербургский Сборник, изд. Н. Некрасовым", где появились "Бедные люди" Достоевского, Белинский говорит по поводу Кронебергова перевода {См. Вильям Шекспир. Трагедии. СПб.: "Кристалл", 2001. С. 817-912. - Примеч. ред.} трагедии:

  ""Макбет" - одно из самых колоссальных и, вместе с тем, самых чудовищных произведений Шекспира, где, с одной стороны, отразилась вся исполинская сила творческого его гения, а с другой, - все варварство века, в котором жил он. Много рассуждали и спорили о значении ведьм, играющих в "Макбете" такую важную роль: одни хотели видеть в них просто ведьм, другие - олицетворение страстей "Макбета", глухо свирепствовавших на дне души его; третьи - поэтические аллегории. Справедливо только первое из этих мнений. Шекспир - может быть, величайший из всех гениев в сфере поэзии, каких только видел мир, но в то же время он был сын своего времени, своего века, того варварского века, когда разум человеческий едва начал пробуждаться от своего тысячелетнего сна, когда в Европе тысячами жгли колдунов, и когда никто не сомневался в возможности и прямых сношений человека с нечистою силою. Шекспир не был чужд слепоты своего времени, и, вводя ведьм в свою великую трагедию, он нисколько не думал делать из них философские олицетворения и поэтические аллегории. Это доказывается, между прочим, и важной ролью, какую играет в "Гамлете" тень отца героя этой великой трагедии. "Друг Горацио", - говорит Гамлет, - "на земле есть много такого, о чем и не бредила ваша философия". Это убеждение Шекспира, это говорит он сам, или, лучше сказать, невежество и варварство его века, а обскураты нашего времени так и ухватились за эти слова, как за оправдание своего слабоумия. Шекспир видел и Бог весть какую удивительную драматическую и трагическую пружину в ходе Бирнамского леса и в том обстоятельстве, что Макбет не может пасть от руки человека, рожденного женщиной. Дело оказалось чем-то в роде плохого каламбура; но такова творческая сила этого человека, что, несмотря на все нелепости, которые ввел он в свою драму, "Макбет" - все-таки огромное, колоссальное создание, как готические храмы средних веков. _Что-то сурово-величаво-грандиозно-трагическое лежит на этих лицах и их судьбе; кажется, имеешь дело не с людьми, а с титанами, и какая глубина мысли, сколько обнаженных тайн человеческой природы, сколько решенных великих вопросов, какой страшный и поучительный урок_!.. Вот доказательство, что время не губит гения, но гений торжествует над временем, и что каждый момент всемирно-исторического развития человечества дает равнообильную жатву для поэзии".

  

  

  

  

  

  

   проф. А. И. Кирпичников

  * Воспроизводится (в сокращ. виде) по изданию: Шекспир. Том III. С.-Петербург, Изд. Брокгауз-Ефрона, 1903. Библиотека великих писателей под ред. С. А. Венгерова. - Примеч. ред.