Шекспир Вильям - Два знатных родича

  

  Паламон

  

  

  

  Да, добрейшее создание,

  

  

  Которому обязан я так много,

  

  

  Что никогда не мог бы заплатить.

  

  

  

  

  Все рыцари

  

  

  

   (давая кошельки)

  

  

  Привет наш передай ей.

  

  

  

  

  Тюремщик

  

  

  

  

  

   Пусть вас боги

  

  

  Всех наградят и пусть велят, чтоб вечно

  

  

  Она благодарила вас!

  

  

  

  

  Паламон

  

  

  

  

  

  Прощай;

  

  

  Пусть жизнь мою теперь возьмут так скоро,

  

  

  Как скоро я простился.

  

  

  

  

  Рыцари

  

  

  

  

  

   Начинай,

  

  

  Кузен отважный! Все мы за тобою

  

  

  Пойдем на смерть с отрадой.

  

  

  Паламон кладет свою голову на плаху. За сценой раздается сильный шум и крики: "Бегите, спасите, остановите!".

  

  

  

  

  Вестник

  

  

  

  

  (вбегая)

  

  

  

  

  

  

  Стойте, стойте!

  

  

  

  

  Пиритой

  

  

  

  

  (входя)

  

  

  Стой, стой, стой, стой! Будь проклята поспешность,

  

  

  Остановитесь!.. Храбрый Паламон,

  

  

  Знай: в жизни той, которую ты снова

  

  

  Теперь начнешь, желают боги славу

  

  

  Свою явить.

  

  

  

  

  Паламон

  

  

  

   Как может это быть?

  

  

  Ведь я сказал, что не права Венера.

  

  

  Что там случилось?

  

  

  

  

  Пиритой

  

  

  

  

   Встань, великий принц,

  

  

  И выслушай известие, сердцу вместе

  

  

  И сладкое, и горькое.

  

  

  

  

  Паламон

  

  

  

  

  (вставая)

  

  

  

  

  

  В чем дело?

  

  

  Что будит нас от сна?

  

  

  

  

  Пиритой

  

  

  

  

  

  Аркит, кузен твой,

  

  

  Сел на коня, которого ему

  

  

  Эмилия когда-то подарила.

  

  

  Конь этот черен; белого на нем

  

  

  Нет волоска; поэтому он многим

  

  

  Не нравится; они бы ни за что

  

  

  Себе такую лошадь не купили, -

  

  

  И оправдалось суеверье их!

  

  

  Сев на коня, Аркит на нем поехал,

  

  

  Не торопясь, по улицам Афин;

  

  

  Конь смирно шел, копытами своими

  

  

  Как бы считая камни мостовой, -

  

  

  Он милю вмиг бы за собой оставил,

  

  

  Когда б седок его поторопил.

  

  

  Так подвигался он вперед, гарцуя,

  

  

  Как бы внимая музыке подков,

  

  

  Которых звон был, точно, музыкален.

  

  

  Как вдруг один завистливый кремень,

  

  

  Холодный, как Сатурн, и затаивший

  

  

  В себе, как он, пылающую злобу,

  

  

  Дал искру, или вдруг из-под подков

  

  

  Откуда-то огонь явился серный;

  

  

  Горячий конь, сам пылкий, как огонь,

  

  

  Взбесился, стал неистово метаться,

  

  

  То прыгал, то взвивался на дыбы,

  

  

  И позабыл свою всю дрессировку,

  

  

  Хоть выезжен был очень хорошо;

  

  

  Как поросенок, он визжал, свирепо

  

  

  Грыз удила, стараясь их сломать,

  

  

  И ничего не слушался; все силы

  

  

  Упрямства злого, бешенства, коварства -

  

  

  Он в ход пустил, чтоб сбросить седока,

  

  

  Державшего узду рукою крепкой;

  

  

  Когда ж ничто не помогло, - узда

  

  

  Не порвалась, не лопнула подпруга,

  

  

  И бешеным прыжком не удалось

  

  

  Ослабить силу всадника, который

  

  

  Прирос к седлу, держа коня в ногах, -

  

  

  То быстро конь на задние встал ноги,

  

  

  Так круто, что Аркит вниз головой

  

  

  Повис, и с головы его свалился

  

  

  Венок победный; вслед за тем назад

  

  

  Упала лошадь, тяжестью своею

  

  

  Обрушась на Аркита. Он покамест

  

  

  Не умер, но подобен кораблю,

  

  

  Который только ждет волны ближайшей,

  

  

  Чтоб потонуть. Он хочет говорить

  

  

  С тобой. Но вот он сам сюда явился.

   Входят Тезей, Ипполита, Эмилия; Аркита вносят на кресле.

  

  

  

  

  Паламон

  

  

  Как грустно наш кончается союз!

  

  

  О боги, вы могучи! Если силы

  

  

  Тебе еще позволят, друг Аркит,

  

  

  Скажи свое последнее мне слово!

  

  

  Я Паламон; люблю тебя душою

  

  

  В последний час твой!

  

  

  

  

  Аркит

  

  

  

  

  

  Паламон, возьми

  

  

  Эмилию и с ней всю радость мира.

  

  

  Подай свою мне руку - и прости.

  

  

  Я был неправ, но не изменник дружбе.

  

  

  Прости меня, кузен. Теперь один

  

  

  Лишь поцелуй Эмилии прекрасной.

  

  

  

   (Целует ее.)

  

  

  Возьми ее, мой друг. Я умираю.

  

  

  

  

  (Умирает.)

  

  

  

  

  Паламон

  

  

  Твой храбрый дух в Элизиум помчится!

  

  

  

  

  Эмилия

  

  

  Глаза твои я закрываю, принц;

  

  

  Среди блаженных душ да поселится

  

  

  Душа твоя! Прекрасным человеком

  

  

  Ты был, и этот день, пока жива,

  

  

  Я посвящу слезам.

  

  

  

  

  Паламон

  

  

  

  

   И я всем сердцем

  

  

  Тот день чтить буду.

  

  

  

  

  Тезей

  

  

  

  

  

  Здесь, на этом месте

  

  

  Сражались вы, и я прервал ваш бой.

  

  

  О Паламон, богам благодаренье

  

  

  Воздай за то, что жизнь ты сохранил!

  

  

  Аркит, кузен твой, роль свою окончил;

  

  

  Хоть коротка была она, но славно

  

  

  Исполнил он ее; твои же дни

  

  

  Должны продлиться: их благословила

  

  

  Роса небес. Могучая Венера

  

  

  Присутствием почтила свой алтарь

  

  

  И дивный дар любви тебе вручила;

  

  

  Владыка Марс Аркиту показал

  

  

  Благоволенье, дав ему победу;

  

  

  Так справедливость оба божества

  

  

  Явили нам. Несите труп отсюда.

  

  

  

  

  Паламон

  

  

  О дорогой кузен мой! Отчего

  

  

  Стремимся мы всегда к тому, что снова

  

  

  Приносит нам потерю! Почему

  

  

  Нельзя владеть бесценною любовью,

  

  

  Не потеряв бесценную любовь!

  

  

  

  

  Тезей

  

  

  На этот раз была игра Фортуны

  

  

  Изысканно тонка, как никогда.

  

  

  Кто побежден, - победу торжествует,

  

  

  Кто победил, - лишен ее плодов;

  

  

  Тот и другой равно почтен богами.

  

  

  О Паламон, кузен твой сам признал,

  

  

  Что право на невесту - за тобою;

  

  

  Ее ты первый увидал, ты первый

  

  

  Провозгласил, что любишь ты ее;

  

  

  Завоевав ее, он драгоценность

  

  

  Твою похитил, умирая ж - вновь

  

  

  Ее тебе он возвратил, желая

  

  

  Уйти в тот мир с прощеньем от тебя.

  

  

  Так боги суд из рук моих изъяли,

  

  

  Желая сами должное воздать.

  

  

  Итак, возьми, веди свою невесту

  

  

  И от порога смерти призови

  

  

  Друзей своих, которые моими

  

  

  Друзьями станут. Будем мы скорбеть

  

  

  День или два до похорон Аркита,

  

  

  А после, светлый брачный вид приняв,

  

  

  Мы возликуем вместе с Паламоном,

  

  

  Которого всего лишь час назад

  

  

  Мне было жаль, как жаль теперь Аркита.

  

  

  О чародеи вышние небес,

  

  

  Что вы творите с нами! Мы ликуем

  

  

  О том, что суждено нам потерять,

  

  

  Скорбим о том, что будет нам на радость!

  

  

  Мы дети перед вами! Благодарность

  

  

  Примите же от нас и нам простите

  

  

  Суждения о том, что выше нас!

  

  

  Итак, пойдем же и свой долг исполним.

  

  

  

  

  (Уходят.)

  

  

  

  

  ЭПИЛОГ

  

  

  Нельзя ль узнать о пьесе ваше мнение?

  

  

  Признаться, ваше выслушать суждение,

  

  

  Как школьник, я боюсь. Позвольте мне

  

  

  Взглянуть на вас. Никто не улыбнется?

  

  

  Ну, если так, то плохо нам придется.

  

  

  Пусть кто-нибудь, в сердечной глубине

  

  

  В красавицу влюбленный, - здесь найдется

  

  

  Такой, конечно, - встав, освищет нас

  

  

  И этим нас погубит в тот же час,

  

  

  Хотя бы против совести. Но тщетно

  

  

  Я жду решения. Ну, куда ни шло:

  

  

  Все выслушать готов я безответно,

  

  

  Но я не смел и наше ремесло

  

  

  Нуждается в поддержке. Если пьеса,

  

  

  Которая была сейчас дана, -

  

  

  А цель ее похвальна и честна, -

  

  

  Для вас имеет хоть немного веса, -

  

  

  Мы цель свою достигнутой сочтем

  

  

  И лучшие надеемся потом

  

  

  Мы сочинить и дать вам представление,

  

  

  Чтоб ваше к нам продлить расположение;

  

  

  К услугам вашим будем мы всегда.

  

  

  Итак, спокойной ночи, господа!

  

  

  

   КОММЕНТАРИИ

  Эта драма впервые напечатана в кварто 1634 года под заглавием: "Два знатных родича. Представлена в Блэкфрайерсе слугами его королевского величества с великим успехом. Написана знаменитостями того времени: мистером Джоном Флетчером и мистером Вильямом Шекспиром, джентльменами. Напечатана в Лондоне Дж. Котсом для Джона Уотерсона. Продается под вывеской Короны в ограде церкви Св. Павла. 1634 г.".

  Затем пьеса появилась во втором фолио сочинений Бьюмонта и Флетчера 1679 года; в этом издании было напечатано 52 пьесы, на 17 больше, чем содержало 1-е фолио сочинений Бьюмонта и Флетчера, выпущенное в 1647 году. Текст пьесы для второго издания был взят из кварто 1634 года, как это видно по ошибкам и опечаткам, которые перенесены из этого издания.

  В 1711 году пьеса появилась в Тоусоновском издании Бьюмонта и Флетчера и в 1750-м в семитомном Тоусоновском издании, с критическими примечаниями Теобальда, Сьюарда и Симпсона.

  В 1778 году вышло издание сочинений Бьюмонта и Флетчера в 10 томах; в этом издании напечатана и пьеса "Два знатных родича".

  В 1812 году сочинения Бьюмонта и Флетчера были изданы в 14 томах Вебером. Это издание было перепечатано позднее Рутледжем в двух томах (1839).

  "Два знатных родича" были также изданы Тиррелем в его собрании сомнительных пьес Шекспира и Скетом в 1876 году в школьном издании Шекспира. Но в том же 1876 году появилось другое издание "Двух знатных родичей", имею- щее большее значение. Это была перепечатка издания 1634 года Новым шекспировским обществом (изд. Гарольда Литлдэля). В нем старательно сверены разночтения кварто и второго фолио.

  Сюжет "Двух знатных родичей" заимствован из "Паламона и Аркита" Чосера, который в свою очередь заимствовал его из "Тезеиды" Боккаччо. Сюжет этот значительно менее изменен, чем в других шекспировских заимствованиях из Чосера. Повествовательный элемент в драме получил гораздо большее развитие, чем драматический. Длинные описания заменяют действие. Характеры столь же мало развиты, как в самых ранних пьесах Шекспира. В этом отношении интересно сравнить характеры Тезея в комедии "Сон в летнюю ночь" и в "Двух знатных родичах". В "Сне в летнюю ночь" мы находим определенную концепцию характеров, и, конечно, было бы странно, если бы Шекспир, к концу своей жизни, принимаясь за характер, очерченный им много лет тому назад, стал изображать его в совершенно другом свете. И все же именно это нас поражает в "Двух знатных родичах". Тезей изображен здесь так, как описывает его Чосер, - тираном, не знающим иного закона, кроме собственной воли. Он постоянно либо в крайнем гневе, либо в крайней степени восторга, и его приближенные без зазрения совести пользуются своим знанием его настроений, чтобы заставить его действовать сообразно своим целям. Ипполита, Эмилия и три царицы на коленях умоляют его выступить войной против Фив, наказать Креона и похоронить трех царей, погребения которых не допускал тиран. Тезей прежде чем уступить их желанию, проявляет доходящий до комизма недостаток решительности. И в других местах пьесы мы видим то же самое; насилие с одной стороны и колебания с другой, как только появляется необходимость принять или изменить какое-нибудь решение. И он

  никогда не ссылается на закон, как на силу, равную или высшую его воле. В "Сне в летнюю ночь" мы встречаемся с совершенно иной постановкой вопроса. Здесь Эгей приводит к Тезею свою дочь Гермию и обвиняет ее в неповиновении. Она отказывается выйти замуж за человека, которого отец избрал для нее в мужья. Тезей и не думает разрешить вопрос по своему личному усмотрению. После длинного разговора Тезей говорит: "Ты же, прекрасная Гермия, должна склонить свои мечты перед волей родителя. Иначе закон Афин - который мы ни в коем случае не можем отменить, - присуждает тебя к смерти или к обету девственной жизни".

  В "Сне в летнюю ночь" Тезей изображен конституционным правителем, чем, несмотря на все свои недостатки, была для своих подданных Елизавета. В "Двух знатных родичах" мы имеем дело с деспотом, от пароксизмов бешенства переходящим к состоянию расслабленности, когда окружающие беззастенчиво начинают играть им. Возможно ли, чтобы Шекспир - если он автор "Двух знатных родичей"-отказался от своей первой тонкой концепции характера Тезея, чтобы заменить ее образом слабого, вечно колеблющегося тирана?

  Споры за и против участия Шекспира в написании "Двух знатных родичей" начинаются с соображений, высказанных Спеллингом в 1833 году. Его воззрения ожили в "Трудах Нового шекспировского общества" за 1876 год вместе с теорией, что Шекспиру в "Генрихе VIII" помогал Флетчер. Его уверенность в том, что "Два знатных родича" могут быть приписаны Шекспиру, главным образом основана на замечательной поэтической красоте отдельных мест пьесы, но он не пытался указать проявление важнейшей черты шекспировского творчества - развитие характеров изображенных в пьесе лиц. К воззрениям Спеллинга примкнули профессор

  Спальдинг и Гиксон, оба позднее получившие поддержку со стороны Нового шекспировского общества. Иной взгляд высказал профессор Делиус. Он придерживался мнения, что Шекспир не принимал никакого участия в создании пьесы. Делиус указывал на отсутствие в ней каких-либо следов развития характеров, а так как по времени появления пьеса относится к последним годам жизни Шекспира, то мысль об его участии в создании пьесы кажется сомнительной.

  Трудность вопроса заключается в том, чтобы указать автора, которого можно было бы считать способным написать такое произведение, как приписываемая Шекспиру часть пьесы. Есть достаточно оснований для утверждения, что соавтором Флетчера в рассматриваемой пьесе был Мессинджер. У Мессинджера есть излюбленные типичные фигуры, о которых мы всегда знаем заранее, что они скажут в каждом конкретном случае. Но все же некоторые из этих типов получают у Мессинджера дальнейшее развитие, чего никак нельзя сказать о статичных героях Флетчера.

  Имена Бьюмонта и Флетчера так тесно переплетены между собой в истории английской драматической литературы, что соединение Мессинджера и Флетчера напугало многих из тех, кто без больших затруднений усвоил идею о соавторстве Шекспира и Флетчера. Но мы имеем, однако, свидетельство современника, друга обоих драматургов, сэра Астона Кокэнья, что Мессинджер и Флетчер работали вместе столь же часто, как Бьюмонт и Флетчер, и он упрекает издателей первого фолио сочинений Бьюмонта и Флетчера за то, что они не отдали должного Мессинджеру. Таким образом, несомненно, что литературное сотрудничество существовало не только между Бьюмонтом и Флетчером, но также между Мессинджером и Флетчером.

  Между размером "Двух знатных родичей" в части, не принадлежащей Флетчеру, и размером Шекспира в его последних произведениях существует очевидное сходство. Известно, что для Мессинджера характерны повторения. Уже Джиффорд, издавший многих старых драматургов, и в том числе Мессинджера, замечает о нем: "Ни один драматург не повторяет сам себя чаще и с такой бесцеремонностью, как Мессинджер". Но Мессинджер повторяет не только самого себя, он повторяет беспрестанно также Шекспира и очень любит уснащать речь классическими цитатами. Эта последняя черта сама по себе, конечно, не имеет решающего значения в связи с другими его особенностями. Один из доводов Делиуса, выступающего против участия в "Двух знатных родичах" Шекспира, состоит в том, что в пьесе часто встречаются классические цитаты и многочисленные намеки на пьесы Шекспира и заимствования из них, чего сам Шекспир никогда бы не стал делать.

  Для Мессинджера повторения чрезвычайно характерны. Так в "Двух знатных родичах" (I, 1) мы читаем: The heates are gone tomorrow - "пыл прошел завтра", что в том виде, как оно стоит перед нами, едва понятно (фраза взята из того места, где Тезей обещает выступить против Фив после своей свадьбы, между тем как три царицы настаивают, чтобы он выступил немедленно). Но эта мысль сразу становится ясной, когда мы сравним малопонятную фразу с местом из пьесы Мессинджера "Император Востока" (II, 1): The resolution which grows cold to day will freeze tomorrow, т.е. "решительность, которая начинает холодеть сегодня, на утро замерзнет".

  Тут мы прямо имеем комментарий к неясности первого выражения; это одна и та же мысль, родившаяся, конечно, у одного автора.

  Переходя к языку "Двух знатных родичей", мы должны помнить, что по живописности языка Шекспир стоит одиноко среди поэтов своего века. До него и при его жизни, в течение всей его писательской карьеры, ни один из поэтов в метафорической речи не достиг степени живописи. Он был первым, давшим картинам драматургии полную самостоятельность. И вот почему поверить, что Шекспир принимал какое-либо участие в создании "Двух знатных родичей" или "Генриха VIII", для меня представляется невозможным; так как только в этих двух пьесах, среди всех произведений того периода творчества Шекспира, который начинается "Гамлетом", нет ни одной из этих сверкающих электрическими искрами картин, буквально ни одной.

  Ничто так не ставит Шекспира выше его современников, как чудная нежность и чистота его женских образов. Морина, Имогена, Пердитта, Миранда едва ли представляются нам, как простые смертные женщины. Изабеллу сжигает огонь поруганной в ней чистоты, который гонит прочь нечистые мысли и заставляет даже брошенную куртизанку Люцию сказать, что она смотрит на нее, как на "небесное и святое" существо.

  Если Шекспир действительно написал какую-нибудь часть "Двух знатных родичей", то Ипполиту и Эмилию следует сравнить с этими чистыми, лучезарными созданиями. Посмотрим, что получится при таком сравнении. В (I, 1) первая царица говорит: "...когда ее руки, способные самого Юпитера увлечь из сонма богов, при свете луны-покровительницы обнимут тебя, когда ее губы, как пара вишен, изольют свою сладость на твои жадные губы, о, неужели станешь ты думать тогда о гниющих в могиле королях и рыдающих царицах? Какая тебе забота о том, чего ты не чувствуешь? А то, что ты сам чувствуешь, способно даже Марса заставить отказаться

  от барабана (войны). О, если бы ты провел с нею только одну ночь, то каждый час в ней сделал бы тебя заложником на сотню часов и ты не стал бы помнить ни о чем ином, кроме того, что повелевает тебе этот пир..."

  Одно это место уже достаточно характеризует манеру Мессинджера относиться к своим женским образам.

  Чувственность - общая черта всех женских образов пьесы. Так Ипполита говорит: "Если бы воздержанием от моей радости, которая порождает еще более глубокое желание, я не излечила их пресыщения, требующего такого лекарства, то вызвала бы по отношению к себе злословие всех дам".

  Напомним также, что дочь тюремщика в нашей пьесе сходит с ума от разочарования в любви. Другими словами, все женщины нашей пьесы имеют грубую чувственную натуру, которая делает невозможным ни на один миг допустить, что они - создания Шекспира.

  Эмилия пробует убедить и себя, и нас, что она так сильно любит Паламона и Аркита, что не знает, кого из них выбрать. Единственное чувство, которое она выражает относительно поединка, в котором решается, кто из них должен быть ее мужем, заключается в опасении, как бы кому-либо из них не испортили лица. В одной из принадлежащих Мессинджеру пьес ее героиня Олинда также любит сразу двоих, так что не может решить кого ей выбрать.

  Она выражается при этом таким образом, что достаточно самого малого знакомства с Мессинджером, чтобы прийти к заключеннию, что творец Олинды есть также творец Эмилии. Единственное, что характеризует его женские образы - это чрезвычайно развитая чувственность.

  Среди мужских образов Тезей является одним из многочисленных типичных тиранов Мессинджера. Паламон и

  Аркит в начале пьесы в руках Мессинджера различаются некоторыми индивидуальными чертами. Но различия скоро исчезают, и то, что говорит один, может быть приписано другому, так что читатель этого и не заметит. Словом, тут нет и следа развития характеров, столь замечательного у Шекспира.

  В своих попытках привлечь интерес зрителя автор "Двух знатных родичей", будь то Флетчер или Мессинджер, вполне полагается на одни только внешние приключения. Шекспир, конечно, тоже прибегает к занимательной фабуле, когда желает привлечь к пьесе интерес, но главные усилия свои он посвящает развитию характеров.

  Невзирая на все сказанное, следует, однако, отметить, что в "Двух знатных родичах" встречаются места высокой поэтической красоты, что и дало некоторым исследователям основание настойчиво высказываться за авторство Шекспира.

  Из того, что было сказанно относительно обрисовки характеров в "Двух знатных родичах", может показаться странным, что многие талантливые критики приняли произведение Мессинджера за создание Шекспира. Но такова сила предвзятости, и исходя из того, что пьеса шекспировская, непременно найдешь доказательства этому. Удивительного тут ничего нет: многочисленные подражания творческим приемам Шекспира, столь характерные для Мессинджера, легко становятся подтверждением того, что пьеса написана Шекспиром. Кроме того, даже для англичанина невозможно отличить размер Мессинджера от размера Шекспира только на слух. Мессинджер продолжил драматическое стихосложение с того места, где Шекспир оставил его, и развил его дальше в том же самом направлении. В метрическом стихе Шекспира - за исключением, по-моему, не шекспировского "Генриха VIII" - от 20 до 30% стихов относятся к так называемым run-onlines, т.е. стихам, в которых мысль не закончена, а переносится в следующую строку. Между тем Мессинджер начал с 31 процента таких стихов в своей части пьесы "Удача честного человека" и дошел постепенно до 49. Точно так же он постепенно увеличивал число двусложных окончаний (прибавлением лишнего, одиннадцатого неударяемого слога), хотя не заходил в этом так далеко, как Флетчер, в некоторых драмах которого круглым счетом четыре стиха из каждых пяти имеют двусложное окончание. Однако Мессинджер любил также оканчивать стих частицей, местоимением, вспомогательным глаголом (так называемое легкое окончание), предлогом или союзом (слабое окончание). Он, Бьюмонт и Шек