Ушинский Константин Дмитриевич - Человек как предмет воспитания. Том I

есте мы постараемся провести между ними резкую черту.

   ** Menschen- und Thierseele, Wundt.

  

   4. При этом следует обратить внимание еще на одно очень важное нервное явление. Если нерв устал, а мы продолжаем его возбуждать, то он не всегда отказывается от деятельности, а иногда, наоборот, впадает в такую судорожную деятельность, от которой мы отделаться не можем. Каждому, например, знакомо то явление, что иная сильно подействовавшая на нас картина иногда долго мучит нас и мы не можем от нее освободиться. Этим же объясняется и то, отчего сильная усталость лишает нас возможности уснуть и отчего этим страдают в особенности люди с так называемыми раздражительными нервами.

   Нормальная деятельность нервов состоит именно в том, что они устают, отдыхают и потом снова начинают действовать; но, выведенные из этой нормальной деятельности, они как бы перестают уставать, продолжают работать с необыкновенной энергией и часто мучают нас своею непрошенною работой *.

   _____________________

   * Множество наблюдений в этом роде собрано у Фехнера (Psycho-Physik. В. II. Р. 498 - 515).

  

   5. Мы уже указали на важность физиологического объяснения нервной усталости и отдыха; но теперь рождается другой вопрос: откуда нервы, истощенные деятельностью и впавшие в раздражение, берут силы для этой сверхштатной работы? Мы уже видели, что силы, действующие в организме, вырабатываются вообще в питательном процессе; но силы, вырабатываемые организмом в питательном процессе, или, лучше сказать, усваиваемые организмом из пищи, из неистощимого запаса сил материальной природы, идут не на одну нервную деятельность в процессе ощущений и движений, а также на множество других жизненных процессов, беспрестанно совершающихся в нашем организме. Из этого возникает вероятие, что через меру раздраженная нервная система, вся или какая-нибудь ее часть, может, несмотря на свое истощение, продолжать деятельность, поглощая силы, назначенные для других органических процессов. Заключение это делается еще более вероятным, когда мы припомним положение новой науки, которая принимает такую солидарность между всеми физическими силами, что одна из них может переходить в другую: движение - в тепло, тепло - в движение, та и другая - в электричество, электричество - в магнетизм и т. д. Тогда становится понятным, что раздраженные нервы начинают превращать, положим, в необходимое для них электричество другие силы, как, например, силу тепла, которая, удаляясь, таким образом, от других жизненных процессов и в ущерб им, дает возможность истощенным нервам продолжать работу; тогда становится также понятным, почему раздраженная нервная деятельность наносит всегда ущерб общему здоровью организма.

   6. Что такая ненормальная деятельность раздраженных нервов, повторяясь часто и продолжаясь долго, истощает силы тела - это общеизвестный факт. Иногда она сама бывает признаком физических страданий, в особенности при женских болезнях. Но утомляет ли нервы также деятельность вполне сознательная и произвольная? Утомляет, и несравненно более, как заметил еще Мюллер: полчаса упрямого произвольного мышления утомляет более, чем несколько часов мечты, несущей нас куда попало, на крыльях своих бесчисленных рефлексов, так что невольная мечта сравнительно с произвольным мышлением кажется нам даже отдыхом. Если принять полушария большого мозга за орган сознательной и произвольной деятельности души, то понятно, что чрезмерное и частое утомление этого центрального органа нервной системы, не прерываемое достаточными отдыхами, может действовать всего гибельнее на общее здоровье организма, что и подтверждает медицина фактами.

   7. Нетрудно заметить, что нервная система чрезвычайно различна у различных людей. У одних нервы впадают в раздраженное состояние от всякой безделицы; у других, несмотря на сильнейшее впечатление, не выходят из нормального своего состояния, так что после усталости наступает немедленно отдых, после отдыха - бодрость. У иных нервы действуют вообще вяло: как-то тупо принимают впечатления и медленно отвечают на них рефлексами; у других нервы воспринимают впечатления чрезвычайно живо, но удерживают их как-то слабо, непродолжительно; у третьих усваивают медленно, но удерживают прочно и т. д. Отчего зависят все эти различные состояния нервов у разных людей, физиология не знает. Однако нетрудно заметить, что эти различия в свойствах нервной системы играют большую роль в различии людских характеров и что эти свойства часто передаются наследственно от родителей детям: может быть, так называемая наследственность характеров есть не что иное, как наследственность особенностей нервной системы.

   8. Общее состояние здоровья имеет сильное влияние на состояние нервной системы; но кроме того, есть еще болезненные расстройства самих нервов, составляющие самый темный отдел в медицине. Мы думаем, что нередко эти болезненные состояния нервов суть только дурные нервные привычки. Нервы, часто раздражаемые, раздражаются все с большею и большею легкостью и наконец приобретают привычку раздражаться, т. е. впадать в ненормальное состояние деятельности. Известная тайная болезнь детей производит часто нервное раздражение и, в свою очередь, сама производится и поддерживается нервным же раздражением. Замечательно, что часто при начале этой болезни дети выказывают необыкновенно быстрое развитие способностей; но это только призрачное развитие рефлективных способностей нервной системы, за которыми следует отупение. По прекрасному выражению Гуфеланда, это роза, насильственно развернутая, которая, блеснув на мгновение всею яркостью своих красок, начинает быстро вянуть. В сомнамбулизме и лунатизме болезненное действие нервной системы, вполне выбившейся из-под контроля воли, также -поражает нас своими эффектами: в лунатическом сне, например, человек ходит ловко и быстро по крышам и карнизам, по которым, конечно, не сделает и шагу в бодрственном состоянии. Но это не способности человека, а способности нервной системы, которою человек не владеет. Возраст человека также имеет большое влияние на состояние нервов. В детстве нервы необыкновенно впечатлительны и легко впадают в раздраженное состояние; в старости тупо воспринимают новые впечатления и малодеятельны.

   ____________________

   * Manuel de Physiologie. Т. II. P. 91.

  

   9. То, что мы высказали уже выше о действии правильных, нераздражающих упражнений для мускула, относится вполне и к нервной системе. "Постоянная смена покоя и деятельности, - говорит Мюллер, - вот что укрепляет наши органы и делает их более способными к отправлению их деятельности; тогда как мускулы и нервы, участвующие редко в напряжении нервного процесса, как, например, мускулы ушные, теряют часть своей способности к движениям. Из этого следует вывести, что проводимость нервных волокон развивается по мере учащения возбуждения, сообщаемого этим волокнам" *.

   ____________________

   * Manuel de Physiologie. Т. II. P. 91.

  

   10. Нетрудно видеть уже, что процесс уставания и отдохновения нервов, а равно их нормальная или раздраженная деятельность должны иметь большое влияние на яркость, отчетливость и ход наших представлений, а следовательно, на акты внимания, воспоминания, воображения и даже мышления, насколько мышление связано с представлениями.

  

   1. Прежде всего заметим, что о существовании сознания и произвола мы можем знать только субъективно, т. е. ощущая их в самих себе; а следовательно, только в самом себе человек мог отличить движения, сопровождаемые произволом и сознанием, от движений бессознательных и непроизвольных. Если же мы говорим о сознании у животных, то говорим только по аналогии с человеком, заключая уже по характеру их действий, оходных с нашими, что эти действия должны быть произведены произвольно и сознательно, так как в нас самих подобные действия сопровождаются желанием и сознанием *. Отсюда логически вытекает, что, говоря о рефлексах, физиология заимствует это понятие из психологии, из самонаблюдения, тогда как собственно физиологический метод есть наблюдение. Но к сожалению, многие физиологи забывают это психологическое происхождение понятия рефлексов и, смешивая психологический метод с физиологическим, впадают в важную ошибку, которая имеет и важные последствия **. Сущность этой странной ошибки состоит в том, что, придя к понятию рефлекса, по самонаблюдению как действию, не сопровождаемому ни сознанием, ни произволом, прилагают это понятие к наблюдению над животными и, наблюдая рефлексы в оперируемых животных, предполагают, что всякий рефлекс сопровождается сознанием. Чтобы разоблачить вполне эту важную и богатую последствиями ошибку, рассмотрим несколько подробнее различные виды рефлексов.

   ______________________

   * Вот почему Декарт, следуя скептической методе, имел полное логическое право признать животных движущимися автоматами, так как в существовании сознания животных он не мог ничем убедиться. Современная наука, уяснив сложную природу рефлекса, сделала это мнение Декарта еще возможнее. (Oeuvres de Descartes. 1865; Discours de la rhethode. P. 37; Reponses aux sixiemes objections. P. 401).

   ** Страннее всего то, что в эту ошибку впадает Льюис, который сам же в своей "Физиологии" весьма справедливо замечает, что одна наука может пользоваться результатами другой, но под условием не забывать различия своих методов и не смешивать их, отчего происходят важные ошибки. Кроме Льюиса и многих других в эту же ошибку впадают Вундт и Сеченов и делают из положений, основанных на этой логической ошибке, множество важных, уже психологических выводов.

  

   2. Наблюдая над движениями, совершающимися в нашем собственном теле, мы замечаем, что одни из них совершаются нами сознательно и по воле, а другие, напротив, совершаются без всякого участия сознания и воли, так что мы наблюдаем их в себе как бы в чужом теле или машине. Мы хотим поднять руку и сознаем, как ее поднимаем; но если бы наука не сказала нам, что при влиянии яркого света на наш глаз раек расширяется, а в темноте, наоборот, сжимается, то мы ничего и не знали бы об этих движениях, хотя они при одних и тех же условиях всегда и постоянно в нас совершаются. Точно так же мы чувствуем, как проглатываем пищу; но когда пища перейдет за глотку, то мы уже вовсе не ощущаем тех рефлективных движений, которые она вызывает в нашем желудке и о которых уведомляет нас опять же только наука.

   Такие не только непроизвольные, но и неощущаемые движения в нашем теле мы назовем рефлексами полными. Полные рефлексы, следовательно, совершаются не только вне нашей воли, но и вне нашего сознания и вызываются в нашем теле влияниями, которых мы тоже не ощущаем.

   3. Кроме полных рефлексов мы замечаем в себе еще полурефлективные движения, которые иногда ощущаются в нашем сознании, а иногда не ощущаются и на которые воля наша может иметь некоторое влияние, но которые, однако, совершаются и помимо нашей воли. Таковы дыхание, кашель, чихание, отделение слез, смех, плач и т. д.

   Обратив внимание на процесс дыхания, мы ясно замечаем его совершение и можем отчасти ускорить, замедлить и даже приостановить его на несколько мгновений. Точно так же мы можем в некоторой степени задержать кашель или чихание, удержать слезы, которые готовы были навернуться на глазах, и т. д. Но тут же мы заметим, что дыхание, кашель, чихание и навертывание слез и тому подобные движения совершаются и без нашего произвола; а если внимание наше не обращено на эти движения, то они совершаются и без нашего сознания, т. е. мы не ощущаем их, хотя и ощущаем ясно то, что вызвало невольную улыбку на наших устах или невольные слезы на наших глазах. Мы дышим и даже кашляем в глубоком сне точно так же, как и наяву, часто совершенно этого не ощущая.

   4. Из этого логически следует, что ощущение и рефлективное движение - два явления совершенно различные, которые могут сопровождать друг друга, но могут совершаться и отдельно. А потому было бы логическою ошибкою предполагать непременно ощущение везде, где мы замечаем рефлективные движения, как делают это Льюис, Вундт и другие писатели того же направления. Человек составил понятие о рефлективном движении именно потому, что не ощущал его; а потому эти писатели предполагают ощущение там, где замечают рефлективное движение, т. е. забывают ту точку, от которой отправились, и в конце своих выводов противоречат тем положениям, из которых сами же вышли.

   Самое простое наблюдение и суждение заставляют нас признать, что ощущения и рефлективные движения суть два явления совершенно различные, которые в одних случаях никогда не сопровождаются одно другим, как, например, в полных рефлексах, а в других могут сопровождать одно другое и могут не сопровождать, как во всех полурефлексах.

   5. Здесь рождается вопрос: всегда ли можем мы иметь произвольное влияние на наши полурефлексы? Другими словами: существуют ли такие рефлексы, которые при обращении на них внимания могут быть сознаваемы нами, но на которые в то же самое время мы не можем иметь никакого произвольного влияния? Этот вопрос мы не беремся решить, но во всяком случае думаем, что влияние нашего произвола на рефлексы идет гораздо далее, чем обыкновенно предполагают, и что упражнение может далеко расширить область этого влияния; так, говорят, что индийские фокусники могут оказывать произвольное влиние даже на движение желудка и сердца *. Однако ж влияние наше на полурефлексы всегда более или менее ограничено: мы можем долго удерживать дыхание; но наконец это делается невозможным, и человек может еще уморить себя голодом, но никак не задержанием дыхания; то же относится к кашлю, судорогам и т. п. Вообще, мы можем предполагать, что, где возможно сознание, там возможно и влияние произвола, хотя бы в самой слабой степени, иначе соединение сознания с рефлексом было бы ошибкою природы. Где рефлекс нисколько от нас не зависит, там и сознание будет ненужною, пустою роскошью, а природа не любит такой роскоши.

   ______________________

   * Psychologische Anthropologic, von Fries. В. I. S. 48.

  

   6. Как полные рефлексы, так и полурефлексы установлены в нас самих устройством нашего организма, так сказать, механизмом его: возможность дыхания, кашля, смеха, плача, сжимания зрачка, движения желудка, т. е. возможность всех полных рефлексов и многих полу рефлексов, дана нам самим устройством нашего тела. В противоположность этим природным рефлексам мы замечаем еще в себе существование таких, в установлении которых принимал деятельное участие сам человек: таковы, например, многие мимические движения, многие рефлексы голосового органа, рефлексы пальцев при игре на фортепиано, при скорописи и т. п. Мы, например, сначала произвольно приучили себя к какой-нибудь гримасе, а потом она появляется на нашем лице не только без участия нашей воли, но даже часто к великой нашей досаде, и появляется прежде, чем мы заметим, что она появилась, - следовательно, появляется без участия нашего сознания. Один профессор, о котором говорит Вундт, изучая личную мимику, так приучил свои личные нервы к гримасам, что потом гримасы эти появлялись у него совершенно непроизвольно и даже бессознательно, вроде судорог. Точно так же мы сознательно приучаемся произносить какое-нибудь докучное присловие; но потом оно вырывается из нашего голосового органа против нашей воли и без участия нашего сознания. В скорописи мы так приучаемся к определенным движениям руки, что потом, при всем усилии нашей воли, не можем писать так, чтобы письмо наше не имело ничего сходного с нашим обыкновенным почерком, на чем и основаны судебные приговоры по сходству или различию почерков. И наоборот: упражнением мы можем расстраивать некоторые врожденные рефлексы, так, например, врожденное стремление к симметрическим движениям рук или стремление к соответствующим движениям в пальцах, с которым борются обыкновенно учителя музыки.

   Таким образом, мы видим, что некоторые рефлективные движения в нашем нервном организме установляются уже не природою, но нами самими и что движения, вначале сознаваемые и произвольные, делаются от частого повторения несознаваемыми и непроизвольными, наравне с рефлексами, установленными самою природою в организации нашего тела.

   7. Как и какими средствами произвольные движения превращаются в рефлективные, т. е. какими физиологическими процессами и анатомическими изменениями в нашем теле установляются у нас привычки, - это осталось совершенно неизвестным, несмотря на объяснения, предлагаемые некоторыми физиологами и психологами.

   Нисколько не уясним мы себе этого вопроса, если скажем вместе с Льюисом, что частое повторение одних и тех же действий (например, при игре на фортепиано) "прокладывает дорогу, удаляет затруднения, так что действия, прежде нас затруднявшие, становятся до такой степени машинальными, что можно их совершать и в то время, когда голова будет занята совсем другим, и может случиться, что, раз начатые, они будут продолжаться сами собою" *.

   _____________________

   * Физиология обыденной жизни. С. 401.

  

   Что, чему и где прокладывает дорогу? Какие затруднения исчезают? - все это вопросы, на которые физиология не отвечает.

   "В природе (органической?), - говорит Вундт, - очень обыкновенно явление, что движение, принимающее при повторении все одно и то же направление, мало-помалу, все легче и легче принимает то, а не какое-нибудь другое направление. Каждое движение преодолевает какие-нибудь затруднения; одни из этих затруднений остаются постоянно неизменными, но другие уменьшаются и тем облегчают движения. Все, что называется навыком, основывается на этом явлении. Выполнение привычных движений облегчается потому, что электрический процесс в нервах и мускулах при частом повторении проводится легче, причем он находит источник (силы?) в большой прибавке существенных составных частей этой ткани. Вот почему в часто упражняемом мускуле замечается сильное прибавление сокращающейся субстанции" *. "Кроме того, - замечает Вундт далее, - нервный процесс, проходя по известным нервным нитям, все более и более сосредоточивается в них и менее задевает соседние нервы, которые вначале также раздражались. Таким образом, упражнение делает возможным такое изолированное действие мускула, которое вначале никак не удавалось; так, при игре на скрипке или на фортепиано мы привыкаем к изолированному движению пальцев, которые вначале непременно двигались вместе; так можно привыкнуть давать изолированное движение самым мелким личным мускулам" **.

   _____________________

   * Vorlesungen iiber die Menschen- und Thierseele. T. I. S. 229 и 230. Это хорошее описание явления; но объяснения здесь нет никакого. Кроме того, привычку, как кажется, приобретают не мускулы, а нервы; мускулы же, увеличившись в объеме, дают только возможность сильнейших и продолжительнейших движений.

   ** Там же. С. 231.

  

   Также мало объясняет нам это явление английский психолог Бэн своими "нервными токами" *. Приобретение каких-нибудь привычек нервными токами так же непонятно, как приобретение их нервными волокнами.

   _____________________

   * The Senses and the Intellect. P. 388.

  

   Итак, нам остается только признать существование факта и отказаться покуда от всяких его объяснений. Такое превращение сознательных и произвольных движений в полусознательные и даже непроизвольные и бессознательные рефлексы, без сомнения, предполагает какие-нибудь материальные изменения в нервной системе; но, что это за изменения, физиология не знает. Бесчисленность нервных нитей и клеточек, неопределенность их соединений и разветвлений, особенная мягкость мозговой массы, свойство перерезанных нервов легко между собой срастаться, если один из отрывков не отделен от нервного центра, - все это указывает нам только на возможность бесчисленных и разнообразных материальных изменений в нервной системе под влиянием произвольных или случайных жизненных действий.

   8. Следовательно, в конечном выводе под именем рефлекса, основываясь на одних фактах науки и не допуская произвольных мечтаний, следует разуметь чисто механическое движение в нервах движения, вызываемое в них таким же совершенно механическим и бессознательным движением в нервах чувства, которые вызваны к деятельности каким-нибудь внешним прикосновением, но могут и не сопровождаться чувством. Посредником между нервами чувства (в анатомическом смысле слова) и нервами движения является нервная клеточка, из которой они оба выходят (точнее - один входит, а другой выходит) или с которою они оба соприкасаются, если клеточка эта принадлежит к числу лежащих отдельно между нервными нитями. Говорить о каком-нибудь сознании или ощущении в самих нервах или соединяющих их клеточках при этой чисто механической передаче движений так же рационально, как говорить о сознании в проволоке электрического телеграфа.

   9. В отношении физической возможности полу рефлексов психология, как нам кажется, может уже воспользоваться открытием физиологии, указывающей на существование особенных задерживающих рефлексы нервов.

   Мы уже видели выше *, что некоторые нервные волокна, из тех, которые составляют нервы, распространяющиеся в туловище, входя в спинной мозг, прерываются в нем, не подымаясь выше и не вступая в черепную полость. Если некоторые нервы, принимающие впечатления через посредство нервных клеточек серого вещества спинного мозга, находятся в связи с соответствующими им нервами движения, выходящими из той же клеточки и направляющимися из спинного мозга к мускулам, то становится понятным, что при механическом раздражении такого входящего нерва (каплею едкой кислоты, уколом и т. п.) движение, возбужденное в этом нерве, сообщится клеточке, в которую этот нерв входит, а через клеточку сообщится выходящему из нее двигательному нерву и выразится окончательно сокращением мускула, причем произойдет совершенно механически полное рефлективное движение, которого мы не ощутим и ощутить не можем по совершенному разобщению его с полушариями большого мозга. Такие движения легко производятся даже и в отрезанной лапке лягушки.

   _____________________

   * См. гл. X.

  

   Теперь предположим себе, что от этой центральной нервной клеточки спинного мозга, связывающей входящую нервную нить с выходящею, идет еще третье нервное волокно, которое, поднимаясь вверх по позвоночному столбу и потом по различным центрам головного мозга, доходит до больших полушарий, которые мы выше признали за орган сознания. Тогда могут произойти два различных явления.

   а) Движение, возбужденное входящим (чувствительным) нервом, передастся прямо нерву выходящему или двигательному через соединяющую их нервную клеточку, не возбудив соответствующего движения в той нервной нити, которая идет из той же клеточки к полушариям большого мозга, и таким образом произойдет мускульное движение, не сопровождаемое сознательным ощущением.

   б) Или при переходе движения через данную клеточку оно распространится не только по нерву, идущему к мускулу, но и по нерву, идущему от той же клеточки к полушариям большого мозга. Таким образом, произойдет рефлективное же движение, но такое, которое мы ощущаем.

   10. Такое различие в этих сходных движениях может произойти, как нам кажется, от двух различных причин.

   а) Как бы мы ни объясняли себе деятельность нервов, но, во всяком случае, это не более, как движение частиц. Если движение, сообщенное впечатлительному нерву, слабо, то, достигнув клеточки, оно передается или нерву движения, или нерву чувства, но его не станет на то, чтобы оно могло раздвоиться и разом произвести рефлективное движение и принести впечатление к мозговым полушариям. Если же впечатление будет достаточно сильно, то оно разом и сообщит движение мускулу, и отразится на полушариях большого мозга, т. е. даст ощущение душе. Если предположить, что впечатление еще усилилось, то движение, возбужденное им в нерве, а через него и в клеточке, может сообщиться разом и двигательному нерву, и нерву, сообщающему эту клеточку с полушариями, да, кроме того, может перейти на соседние клеточки и нервы, возбудив таким образом не одно, а несколько движений. Это и бывает при сильном раздражении впечатлительных нервов, а также и при отделении головного мозга, когда сила движения, не теряясь в мозговых центрах черепной полости, распространяется зато гораздо энергичнее, может быть, по всему спинному мозгу и производит те общие и продолжительные конвульсии, которые замечаются при опытах над животными, отравленными стрихнином или обезглавленными.

   б) Есть повод думать, что нервы наши для того, чтоб принять и выразить в своих частичных движениях энергично и отчетливо внешнее впечатление, должны быть в напряженном состоянии, а это напряжение дается нервам из мозговых центров, и в данном случае из полушарий большого мозга *. Чем слабее это напряжение, тем труднее впечатлению возбудить нерв к отчетливой деятельности. Но если сознание наше направило энергию мозговых полушарий на движение каких-нибудь одних нервов, то тем труднее впечатлению возбудить движение в других нервах, т. е. при отсутствии внимания, сосредоточенного в одной области нервов, другие нервы возбуждаются труднее, и в них может произойти рефлекс, которого мы не ощутим.

   _____________________

   * Bain. The Senses and the Intellect. P. 55, 96.

  

   Если теперь предположить, что к той же самой нервной клеточке идет от мозговых полушарий еще четвертая нервная нить, принадлежащая к разряду выходящих, или нервов движения, то окажется, что рефлективное движение не только может сопровождаться сознанием, но что на это движение душа наша может иметь произвольное влияние: может приготовиться к движению, умерить его, изменить или даже совсем задержать.

   11. Насколько анатомия и физиология доказали убедительно существование таких нервов, задерживающих рефлексы, мы разбирать не будем. Но такое устройство нервной системы, если бы оно было вполне доказано, превосходно объяснило бы нам явление, психологически совершенно достоверное, а именно, что одно и то же мускульное движение может быть: 1) совершенно неощущаемым и непроизвольным - совершенно механическим, 2) непроизвольным, но ощущаемым, 3) ощущаемым и более или менее произвольным, по крайней мере, настолько, что мы можем задержать его на некоторое время, или уменьшить, или оставить ему проявиться в полной его механической силе. Таких движений у нас множество: мы можем кашлянуть совершенно бессознательно, можем кашлять, сознавая, что кашляем, но не удерживая кашля; мы можем задержать кашель на время, и, наконец, мы можем кашлянуть нарочно, когда нам не хочется кашлять. То же самое замечаем мы при мигании веками, при невольных движениях, выражающих испуг и т. п., словом (за исключением полных рефлексов), при всех природных или усвоенных привычкою полурефлективных наших движениях.

   12. Таким устройством нервной системы, таким разнообразием ее нитей и существованием таких задерживающих рефлексы нервных волокон мы легко себе объясним и другие явления, замеченные физиологами, как, например, то, что число рефлексов увеличивается и самые рефлексы выполняются энергичнее, разнообразнее, сложнее при отравлении животного стрихнином и другими ядами, действующими прямо на головной мозг *, а равно при вынутии большого мозга или при совершенном обезглавливании животных. Тогда было бы совершенно понятно, почему при перерезе всех задерживающих рефлексы нервов (т. е. идущих к полушариям большого мозга) число рефлексов и их энергия возрастают.

   ______________________

   * Wundt. Vorlesungen tiber die Menschen- und Thierseele. B. I. S. 205 u. 206.

  

   13. Но из этого вытекает для нас уяснение еще гораздо более важных явлений, замечаемых в человеке и имеющих значение для воспитания. Взгляните на ребенка, который пересидел то время, когда он обыкновенно ложится спать, - и вы замечаете в его движениях, голосе, мимике что-то нервное, как говорят обыкновенно, т. е. что-то судорожное, непроизвольное или, точнее, рефлективное: ребенок рассмеется и не может перестать; расплачется и не может остановиться; капризам его нет конца. Такое явление, знакомое каждому, легко объясняется усталостью главного центра нервной деятельности, а именно полушарий большого мозга, которые, как мы уже заметили выше, играют такую важную роль в наступлении сна.

   Число рефлексов, сложность их и энергия в действиях ребенка увеличиваются именно потому, что мозговые полушария, требующие сна, действуют слабо в задерживании рефлексов.

   Но вместе с тем увеличивается и сложность рефлексов, о которой мы должны сказать несколько слов.

   14. Выше мы описали самый простой рефлекс, так сказать, схему рефлекса. В таком простом виде мы даже и не можем наблюдать рефлекса, потому что не можем наблюдать над связью только двух необыкновенно тонких нервных нитей. Обыкновенно же действие на входящий или принимающий впечатление нерв отражается (рефлектируется) не на одном нерве движения, а на нескольких соседних, как выходящих, так и входящих нервах, и производит часто весьма сложные и разнообразные движения мускулов. Анатомически это объясняется близким соседством нервных нитей: не только в одном нерве, но даже в одном нервном пучке проходят многие тысячи разнообразных нервных нитей, и двигательных, и получающих впечатления, так что раздражение с одного нерва, если оно слишком сильно, может легко передаться и на другие. Кроме того, как мы уже видели, не все нервные клеточки служат началом или окончанием нервных нитей, но некоторые из них лежат отдельно между нервными нитями, не принимая и не выпуская из себя нервных волокон, а соприкасаясь со множеством их. Вероятно, эти отдельно лежащие клеточки имеют своим назначением усложнение рефлексов, так сказать, переход нервного раздражения с одной нервной нити на другую, не находящуюся с нею в непосредственной связи. Вообще, здесь есть только место догадке; но факт тот, что нервное раздражение не проходит уединенно по одному нерву или по одной соединенной системе нервов, а распространяется более или менее обширно по соседним нервам. Область этого распространения зависит отчасти также от большего или меньшего действия сознания и задерживающих нервов, через которые оно действует на рефлексы. При отравлении животных стрихнином, при обезглавливании их, равно как и при некоторых болезнях спинного мозга, рефлексы не только умножаются и становятся энергичнее, но и усложняются. Легкий укол в одну точку тела животного, которое отравлено стрихнином, производит чрезвычайно обширные движения, а повторение укола может все тело привести в разнообразнейшие и продолжительные судороги. Кроме того, замечается, что обширность распространения рефлексов с одних нервов на другие зависит также от силы раздражения: чем сильнее раздражение, тем и рефлекс может быть сложнее и область затронутых нервов обширнее.

   15. В устройстве нервного организма, данном ему от природы, должно уже признать существование целых сложных систем рефлексов. В акте сосания груди младенцем мы видим уже такую систему рефлексов, начало которой, без сомнения, положено в самой организации младенца * точно так же, как в организации животных лежит уже связь рефлексов, выражающаяся в очень сложных инстинктивных действиях. Достаточно одного впечатления, чтобы привести в действие разом всю такую сложную систему. Но в болезненном состоянии, как, например, у очень нервных женщин и при болезнях спинного мозга, мы замечаем такие связи рефлексов, которых никак не ожидали: эти связи капризны, изменчивы и выражаются в самых неожиданных сочувствиях одного мускула к другому. Судороги личных мускулов, мускулов глаз, рук и ног, судорожное сжимание сердца и т. п. отвечают самым неожиданным образом на какое-нибудь слабое, по-видимому, потрясение нервов.

   _____________________

   * Manuel de Physiologie. Т. II. P. 94.

  

   16. Связь рефлексов точно так же, как и самый рефлекс, может быть установлена привычкою. Так, в гимнастических упражнениях, при чтении и письме и тому подобных сложных механических действиях мы установляем такую связь рефлексов, какой от природы дано не было. Сначала мы выполняем эту связь сознательно и она стоит нам иногда большого напряжения воли; но потом она делается чистым механизмом, совершающимся бессознательно, иногда даже против нашей воли. Точно так же и наоборот, мы можем расстроить привычкой систему рефлексов, установленных уже самою природою или прежнею привычкою. Сначала это расстройство установившихся рефлексов стоит нам большого труда, но потом выполняется все легче и легче. Так, при обучении на фортепиано нам стоит сначала большого труда подымать и опускать отдельно те пальцы, которые привыкли двигаться вместе. Точно так же, например, нам необыкновенно трудно вертеть руками так, чтобы каждая вертелась в обратную сторону, но посредством привычки и этого навыка можно достигнуть. Плясуны на канате и вообще гимнасты поражают нас именно этим расстройством обыкновенных систем рефлективных движений и устройством новых, которые кажутся нам невозможными.

   17. Мюллер, признавая врожденные ассоциации движений, отвергает ассоциации, установленные привычкою, видя в них только комбинации произвольных движений. Но нам кажется, что в этом случае Дарвин и Риль, которых Мюллер оспаривает, имеют истину на своей стороне *. Наравне с врожденною наклонностью к ассоциации тех или других движений, которую можно расстроить упражнением, мы нередко встречаем и такие ассоциации, которые хотя и установлены привычкою, но с которыми воспитанию так же трудно бывает бороться, как и с врожденными. Замечание Мюллера, что если бы упражнение установляло невольные ассоциации движений, то "воспитание делало бы нас более неловкими, чем мы были прежде", очень часто оправдывается на деле, и воспитателю нередко приходится бороться с дурными привычками, приобретенными прежде. Мюллер соглашается с тем, что привычка облегчает нам ассоциацию движений, от природы не находившихся в ассоциации; но в чем же состоит это облегчение, как не в том, что при частом повторении одной и той же ассоциации движений каждый раз требуется все менее усилий сознания и воли? А если это так, то не значит ли, что такая ассоциация выполняется, хотя отчасти, без участия сознания и воли; так что, по выражению Риля, одно действие, вызванное волею, уже само собой вызывает другие, с которыми оно привыкло ассоциироваться. Мюллер не может отвергнуть такого общеизвестного явления, но видит в нем только очень быстрое действие воли, быстрое от привычки, и, таким образом, не уничтожает привычки, а переносит ее из нервов в волю, ставя это явление в разряд "ассоциации идей и движений, а не движений с движениями". Но этому прямо противоречит общеизвестный факт таких сложных привычек, которые, без сомнения, установились у нас действиями сознательными и произвольными; но потом совершаются не только помимо нашей воли, но даже против нашей воли. Без сомнения, так называемые присловия не врождены нам; но они выскакивают потом сами собою, даже к великой досаде того, кто их произносит, всякий раз, как только сознание и воля говорящего будут чем-нибудь отвлечены; следовательно, никак нельзя сказать, что в таких действиях участвует воля.

   ______________________

   * Там же. Р. 95.

  

   18. Привычная ассоциация идей и движений, о которой говорит Мюллер, конечно, тоже существует; но ею объясняется другое психофизическое явление, а именно акт невольного подражания и, если можно так выразиться, заразительность рефлексов. "Связь идей и движений, - говорит Мюллер, - может сделаться такою же привычною, как и связь идей между собою, и если идея и движение часто ассоциируются, то потом движение уже невольно сопровождает идею". Так мы невольно и бессознательно мигаем, когда быстрое приближение постороннего предмета угрожает глазу, и т. п. Но связь идей между собою может происходить только в сознании, следовательно, может быть только сознательною; и где есть сознание, там нет уже привычки, ибо это два понятия, прямо исключающие друг друга. Сознание может соединяться с привычкою и действительно соединяется в бесчисленном множестве психофизических актов, почти во всем, что мы делаем, говорим и даже думаем; но сознание здесь следует за привычным действием, а не вызывает его: связав два действия или два слова по привычке, мы только уже потом сознаем, что связали их, и часто сами удивляемся, как мы это сделали, и если эта привычная связь кажется нам ложною, то мы уже сознательно и насильно разрываем ее. Здесь мы уже видим борьбу сознания с привычкой, что было бы невозможно, если бы сознание само усваивало эти привычки. Но действительно, идея, возбужденная в душе, стремится воплотиться в движение мускулов. Причина этого стремления скрыта от нас в таинственной связи души и тела; но факт тот, что идеи горя, радости, гнева непроизвольно отражаются в движениях личных мускулов, в мускулах голосового органа и т. д. Следовательно, первый толчок здесь во всяком случае дает таинственное воплощение наших идей: но потом идет уже непроизвольная, рефлективная ассоциация движений, все равно, будет ли эта ассоциация установлена природою или привычкою. Положим теперь, что человек видит какое-нибудь сильное мимическое движение в лице другого человека; естественно, что идея этого движения ярко обрисовывается в душе его, а вследствие этой силы и яркости стремится воплотиться в его собственных мимических движениях: он может задержать этот рефлекс, удержаться от воплощения, но может и не задержать, - а чем чаще будет выполняться это подражательное воплощение, тем легче, независимо от сознания и воли, будет оно совершаться. На этом основано множество общеизвестных явлений, носящих общий характер невольного подражания. Людям слабонервным, т. е. таким, которые слабо удерживают свои рефлексы и слабо управляют ими, опасно смотреть на личные судороги человека, одержимого падучей болезнью. Слабонервные женщины невольно принимают мимику людей энергичных и сильно воплощающих свои идеи. Почерки мужа и жены делаются сходными через несколько лет сожительства, хотя вначале были совершенно различны; между супругами образуется даже некоторое личное сходство, т. е. сходство в мимике. В обществе заик дитя очень часто делается заикою. Кликушество распространяется иногда по деревням повальною болезнью и т. п. Акт невольного и бессознательного подражания, играющий такую важную роль в жизни и воспитании детей, объясняется именно этим невольным и иногда неудержимым стремлением живо представляемой идеи воплотиться в движения тела и установлением ассоциации этих движений в привычку.

   19. Соединение в одном и том же психофизическом акте действий сознательно-произвольных и действий привычно-рефлективных, т. е. бессознательных и непроизвольных, заслуживает величайшего внимания со стороны психолога и педагога. "Когда мы учимся языку, - говорит Рид, - то вслушиваемся в каждый звук, а когда выучимся, то внимаем только смыслу" *. Точно так же, когда мы начинаем учиться говорить на иностранном языке, то сознательно и употребляя заметное усилие воли выговариваем не только каждое слово, но и каждый звук, а потом, когда выучимся, заботимся только о смысле того, что говорим: звуки, слова и целые предложения, с соблюдением всех грамматических правил, идут сами собою, так что мы не даем себе никакого отчета в соблюдении правил языка, приобрести которые нам стоило столько сознательного труда. Здесь рефлективные действия, установленные привычкою, - действия бессознательные и непроизвольные, следовательно, нервные - соединяются и переплетаются с действиями, которыми руководят наше сознание и наша воля, - с действиями душевными. Но кто же возьмется провести между ними точную границу? Как это явление, так и многие другие, подобные ему, побудили некоторых психологов ** принять два течения мыслей: "низшее", управляемое законами привычки, и "высшее", течение рассудочное, овладевающее привычкою. Но если мы не отымем у привычки сознания и воли, то самое слово привычка не будет иметь никакого смысла; а если привычное действие есть действие, непременно исключающее сознание и волю, то на каком же основании мы причислим его к разряду действий душевных? Вот почему везде, где мы замечаем хоть малейшее участие привычки, мы прямо указываем на участие тела, на участие нервного организма, с его удивительною способностью к разнообразнейшим рефлексам и к усвоению новых и новых рефлексов в виде привычек. Душа наша руководит этою изумительною рефлектирующею машиной; но тем не менее машина эта существует и действует по своим собственным механическим законам.

   ______________________

   * Read. V. I. P. 120.

   * Последователь Канта - Фрис (см.: Anthropologic T. I. S. 87).

  

   20. Неясное понимание природы привычек вводит философов, психологов и педагогов в многочисленные ошибки и противоречия. Кант, замечая в привычке отсутствие сознания, относится к ней с презрением и как бы желает вовсе исключить ее из человеческих действий *. Локк, принимая прямо, что душа может усваивать привычки, объясняет ими почти все психические явления и строит на привычке почти всю свою систему воспитания. Оба эти мнения, а равно и выводы, которые из них делаются, мы считаем односторонними. Душа как существо сознающее и желающее не может иметь привычек, в которых нет ни сознания, ни желания; но с другой стороны, нервный организм со своею необыкновенной способностью усваивать привычки открывает им сильнейшее влияние на деятельность души, которая в своем стремлении жить, т. е. действовать, выбирает пути самые легкие, а путь, проложенный привычкою в нервном организме, всегда легче пути, который нужно еще прокладывать в нем. Подробнее мы скажем об этом далее; здесь же выразим только в коротких словах наш окончательный вывод из рассмотрения рефлексов: всякое привычное действие есть действие рефлективное, как раз настолько, насколько оно привычно, и если в каком-нибудь психофизическом акте мы замечаем привычку, то значит, что в этом акте принимает большее или меньшее участие нервная система со своею способностью усваивать новые рефлексы.

   ______________________

   * Anthropologic. Ch. XXV.

  

   21. Из всего предыдущего видно, что хотя мы и признаем нервный организм в его отдельности от души только машиною, не имеющей никаких условий чувства и возможности движений, вследствие сознания и чувства; но тем не менее мы предполагаем за этой органической машиной такую обширную, изумительную и разнообразную деятельность, возможность которой едва может быть объяснена необыкновенною сложностью нервного организма, изучение которого до сих пор далеко не может считаться оконченным ни в анатомии, ни в физиологии. Три четверти всего того, что мы делаем, говорим и думаем, Лейбниц приписывал привычке, а нет сомнения, что где привычка - там работает нервная система. Но, отдавая телу вполне все, что ему принадлежит, мы тем свободнее можем отдать душе, что не может быть выведено ни из каких законов материи, а именно - сознание, чувство и волю.

  

   1. В прошедшей главе мы видели, что способность нервного организма не только иметь природные рефлексы, но и усваивать новые под влиянием деятельности весьма достоверно объясняет нам возможность приобретения привычек. Какое-нибудь действие, стоившее нам вначале заметного сосредоточения внимания и усилия воли, повторяясь часто, выполняется нами все легче и легче, все при меньшем внимании и меньшем усилии воли и, наконец, может до того укорениться в нашу природу, что выполняется даже против нашей воли, и именно тогда, когда внимание наше отвлечено чем-нибудь другим: таковы, например, все дурные привычки, с которыми человеку бывает иногда так же трудно бороться, как и с врожденными наклонностями.

   Однако же далеко не все так называемые привычки и навыки могут быть объяснены рефлексами; но это потому, что название