Ушинский Константин Дмитриевич - Человек как предмет воспитания. Том I

   1. Акт припоминания так часто и так ясно совершается в нас, что каждый имеет полную возможность наблюдать его. Наблюдая же этот акт, мы легко заметим, что он бывает двоякого рода. Одно припоминание бывает невольное, которое потому мы назовем механическим; в другом мы замечаем ясно участие нашего желания; мы стараемся припомнить, что нам нужно, и наше желание исполняется иногда очень нескоро, а иногда остается даже и вовсе без исполнения, несмотря на долгие старания наши. Такое припоминание, так как инициатива его выходит из души, мы назовем душевным. Припоминание душевное и припоминание механическое часто перемешиваются между собою в один продолжительный процесс. Вспомнив произвольно какое-нибудь событие нашей жизни, мы начинаем развертывать длинную цепь воспоминаний - одно звено за другим и при этом заметим, что одни из звеньев этой вереницы воспоминаний сами собою входят в наше сознание, иногда пробуждая в нас заметное чувство изумления, вызываемого неожиданностью; тогда как другое звено, наоборот, долго, а иногда и вовсе не поддается нашим душевным усилиям.

   2. Причины и средства механического припоминания уже объяснены нами в главах о рефлексах, привычке и нервной памяти. Ясно само собою, что в этом припоминании привычки нервов, почему-либо связанные между собою, взаимно вызывают одна другую, как вообще один рефлекс вызывает другой, с ним связанный *.

   ______________________

   * См. выше, гл. XII, XIII, XIV.

   ______________________

   3. Гораздо труднее объяснить явление душевного припоминания, хотя это одно из самых частых и самых ярких душевных явлений. Кто из нас не испытывал того, довольно мучительного состояния, когда мы припоминаем что-нибудь, чего, казалось, не могли забыть и что, однако же, позабыли. То то, то другое подвертывается ищущему сознанию, но оно отвергает и то, и другое, ясно сознавая, что это не то, чего оно ищет. Следовательно, нельзя сказать, чтобы наше сознание совершенно не знало, чего оно ищет: уже для того, чтоб искать, оно должно знать, чего ищет. Но с другой стороны, если бы сознание наше знало, чего ищет, то ему не нужно было бы искать. Если библиотекарь ищет данную книгу в своей библиотеке и не находит, то это потому, что библиотекарь и библиотека два разных существа, и на полках библиотеки может не оказаться тех книг, образ и заглавие которых, а может быть, и содержание сохраняются в голове библиотекаря. И наоборот, может случиться и так, что на полках библиотеки стоит книга, о которой ничего не знает библиотекарь. Но если душа наша была бы разом и библиотекарь, и библиотека, то этого не могло бы с нею случиться. Библиотека, одаренная сознанием, не могла бы позабыть, что в ней хранится; а если бы та или другая книга исчезла из нее, то библиотека не могла бы ее не вспомнить. Если бы память библиотекаря была в то же время и библиотекою, то ей нечего было бы искать: все, что в ней есть, было бы ею самою.

   4. Таким образом, если бы припоминание было делом одной души, как это утверждают психологи-идеалисты *, то тяжелое ощущение долгого и нередко бесплодного припоминания было бы невозможно. Душа или воспроизводила бы свой прежний акт, или не могла бы его воспроизвести, не зная ничего о своем бессилии: середины не могло бы быть. А между тем душа наша очень часто ищет что-то определенное в области памяти: перебирает при этом те или другие подвертывающиеся ей воспоминания и отвергает их как негодные, как не те, которые она ищет; следовательно, душа наша знает, чего она ищет в области памяти. То же самое следует сказать и о нервной системе. Если бы весь акт воспоминания совершался одною нервной системой, то явление припоминания, столь знакомое каждому из нас, было бы невозможно. Нервная система или прямо воспроизводила бы прежде установившееся в ней привычное движение, или не могла бы его воспроизводить и не сознавала бы в то же время своего бессилия; она не могла бы в одно и то же время и знать то, чего она в себе не находит, и не находить того, что она в самой себе знает. Словом, акт неудачного припоминания, продолжающийся в нас иногда слишком долго, чтобы мы могли его не заметить, был бы невозможен, если бы в этом акте не участвовали два агента: сознание и нервная система. Может быть, ни в чем не выражается так ощутительно двойственность нашей природы, как в акте припоминания.

   ______________________

   * Например, Эрдман, Розенкранц, Фихте-сын и другие.

   ______________________

   5. Чтобы уяснить себе, сколько возможно, способ участия каждого из этих двух агентов (нервной системы и сознания) в акте припоминания, мы должны припомнить, какую роль играли те же агенты в произведении ощущения: нервная система давала два или более одновременных движений, а сознание ощущало отношение этих движений, и таким образом рождалось определенное ощущение. Но если таков способ происхождения ощущений, то, вероятно, таков же и способ сохранения их следов в нашей памяти. Душа помнит то, что есть ее собственное дело, т. е. помнит отношения, а нервная система сохраняет следы того, что произведено ею же, а именно следы нервных движений в виде приобретенной привычки к тому или другому движению.

   6. В какой форме сохраняются душою следы раз почувствованных ею отношений между двумя нервными движениями - этого мы не знаем; но. точно так же не знаем мы и того, в какой форме нервная система сохраняет следы движений, испытанных ею раз или несколько раз. Последнюю форму мы назвали привычкою, показав в то же время всю неудачу попыток объяснить, в чем состоит сущность привычки *; первую же форму - форму, в которой душа сохраняет следы прочувствованных ею отношений, мы назовем идеею.

   ______________________

   * См. выше, гл. XII, п. 7.

   ______________________

   7. Мысль о том, что душа сохраняет в себе только отношения движений, вызываемых в теле влияниями внешнего мира, видна уже у Аристотеля, и из этой мысли с помощью Декарта вышла впоследствии крайняя идеалистическая школа, превратившая всю душу в одни отношения, и математическая школа в психологии, поставившая всю задачу этой науки в том, чтобы уловить математические законы этих отношений. "Идея, - говорит Рид, - вошла в философию со скромным характером образа или представителя вещи"; но потому она разрушила существование того, что должна была представлять собою. Посредством идей найдено было, что "тепло и холод, звук и цвет, вкус и запах суть сами только идеи". Беркли провел идею еще на шаг далее и нашел, что протяжение, плотность, пространство, фигура и тело суть идеи и что нет ничего в мире, кроме идей и духа. "Но полного торжества идея достигла в "Трактате о человеческой природе" (Юма), в котором удален уже и дух и оставлены одни идеи как единственные существа мира" *.

   ______________________

   * Read. V. I. P. 109.

   ______________________

   8. В Германии слово идея имело подобную же историю, потому что философская Германия в этом отношении получала свое направление из Франции и Англии. Картезианское определение души как существа, всегда мыслящего, пройдя субъективный идеализм Фихте-отца, выработалось в гегелевской философии в определение души как мысли или как идеи *; а в психологии Гербарта и еще более Бенеке душа, потеряв все особенности, дающие ей возможность отдельного существования, превратилась в ассоциацию впечатлений.

   ______________________

   * Hegel's Werke. Berlin, 1845. В. VII. Abth., 8, 15, 20, 46, 51 и др.

   ______________________

   9. Мы же постараемся удержаться на этом скользком пути и не пойдем покудова дальше того значения идеи, которое мы здесь ей придали. Для нас идея есть не более как след, оставшийся в сознании от совершившегося в нем акта определенного ощущения, соответствующий следу движений в нервной системе, который мы назвали привычкою. Идея, следовательно, есть след отношения двух или более нервных движений, оставшийся в душе, тогда как след этих самых движений в виде привычки к ним остался в нервной системе.

   10. Мы знаем уже из предыдущего *, что все ощущения: света, цвета, звука, вкуса и т. д. - суть душевные акты, которым во внешнем мире соответствуют только движения материи, отражающиеся движениями же в нервной системе. Этими душевными актами отвечает душа на все вибрации нервной системы, а совершив их раз, душа сохраняет следы своих актов, или идеи раз вызванных в ней отношений, и стремится вновь воплотить их в нервные движения, т. е. вновь объективировать их в форме телесных движений, или, другими словами, стремится представить их самой себе. При таком взгляде на идею и представление мы будем твердо различать их: идея будет для нас только след отношения, схваченного душою, отношения между двумя или более нервными вибрациями, схваченного и превращенного в ощущение; представление же будет для нас воплощенною идеей и воплощенною в тех же самых движениях, которые вызвали в душе то ощущение, или, вернее, то отношение, следом которого является идея.

   ______________________

   * См. выше, гл. X, п. 12.

   ______________________

   11. Мюллер весьма метко заметил, что идею какого-нибудь цвета следует отличать от ощущения этого цвета, замечая, что ощущение гораздо ярче идеи *. Но почему оно ярче? Именно потому, что здесь совпадает деятельность двух агентов сознания: нервной системы и души. То же самое следует сказать и об отношении идеи к представлению: представление гораздо ярче идеи именно потому, что в нем идея души заставляет действовать и нервы, вызывая в них ту же деятельность, которая вызывалась в них внешними влияниями. Но к сожалению, отличив так метко идею от ощущения, Мюллер смешал идею с представлением, тогда как идея так же относится к ощущению, как и к представлению.

   ______________________

   * Manuel de Physiologie. Т. II. P. 508. "Кажется, - говорит Мюллер, - есть абсолютное различие между идеею и ощущением: ощущение требует энергии органов чувства, которой не требуется, чтобы составить себе идею". В доказательство же того, что идея не есть слабое ощущение, Мюллер приводит, что можно иметь идею цвета вообще, идею ощущений вообще, т. е. по нашему объяснению, можно сознавать не только отношение между нервными движениями, но и отношения отношений.

   ______________________

   12. Отношение идеи к ее воплощению, ощущению или представлению Мюллер сравнивает с отношением знака к вещи и слова к тому предмету, которого представителем оно служит *. Но в этом сравнении есть некоторая неточность. Слово само по себе есть уже собрание нервных движений, т. е. уже воплощение идеи. Но, думая о красном цвете в форме слова, мы ощущаем только это слово, а не красный цвет, и нужно употребить заметное усилие, чтобы ощущение красного цвета действительно появилось. Слово есть уже представление особенного рода, общее для всех ощущений, - условный, но чувственный знак ощущений, тогда как идея есть необходимое душевное последствие ощущения.

   ______________________

   * Ibid. P. 509.

   ______________________

   13. Из предыдущего уже ясно, что мы напрасно старались бы представить себе идею в какой-либо форме: представить ее нельзя, ибо тогда она перестанет быть идеею и станет представлением. Все, что мы можем сказать о ней, так это только то, что идея есть предполагаемый след акта души, остающийся в душе, точно так же как привычка есть предполагаемый след акта нервной системы, остающийся в ней и после того, как деятельность нервов прекратилась. Мюллер хочет себе представить отношение идеи к ощущению в виде отношения геометрической фигуры к алгебраическому ее выражению; но конечно, это не более, как сравнение: всякая попытка представить себе идею в какой-нибудь форме противна самой сущности идеи, которая не есть представление. Представление уже выражает идею в нервных движениях, но в таком случае это не идея.

   14. Установив определенный взгляд на привычку нервов, ощущение, представление и идею, мы уже легко можем объяснить себе акт припоминания. В этом акте идея ощущения или целой ассоциации ощущений совпадает с нервными привычками к тем движениям, из отношения между которыми уже прежде возбудилась в душе та же идея, которая теперь, в акте припоминания, снова в них воплощается. Это уже повторительный акт, совершаемый совокупным действием нервной системы и души, но инициатива в этом повторительном акте может принадлежать или нервной системе, или душе.

   15. "Как только какой-нибудь предмет действует снова на наши чувства, - говорит Мюллер, - то мы узнаем его посредством идеи, которая в нас осталась об этом предмете; из этого не следует выводить, что между идеею и ощущением предмета есть сходство; но только то, что всякое ощущение вызывает непременно определенную идею и что одно и то же ощущение вызывает всегда одну и ту же идею" *. Но великий физиолог описал здесь только один путь припоминания, тогда как может быть и другой, обратный: идея, возбужденная в душе собственною внутреннею жизнью души, собственным течением идей, может возбудить те самые движения в нервах, которые прежде вызвали ее или вызывали несколько раз, и может воспроизвести ощущение, возбудив те самые движения в нервной системе, для которых эта идея есть их взаимное отношение. В припоминании первого рода напоминанием служит впечатление, идущее из внешнего мира; в припоминании второго рода напоминанием служит сама идея, до которой душа достигла каким-нибудь образом в процессе своих психических работ. Оба этих противоположных акта припоминания каждый может заметить в самом себе. Иногда мы смотрим на представившийся нам предмет, как бы не понимая или не узнавая его: предмет подействовал на наши нервы и возбудил в них привычные движения; движения эти вызвали в душе соответствующие им отношения, т. е. ощущения; но отношение между этими ощущениями, отношение между отношениями, т. е. идея предмета еще не возбуждена, может быть, потому, что внимание нашей души развлечено ее внутренними работами. Противоположное этому чувство испытываем мы, когда душа наша в своих мысленных работах достигнет до какой-нибудь идеи и захочет воплотить ее или в общую одежду всех идей - слово, или в ощущение, для чего самые нервы, дающие то или другое ощущение, должны прийти в движение. В первом случае напоминание идет из внешнего мира в виде материальных движений, сообщающихся нервам; во втором - из души в виде идеи.

   ______________________

   * Manuel de Physiologie. Т. II. P. 502.

   ______________________

   16. Но кроме того, напоминанием может служить нам или другая нервная привычка, или другая идея. Одно привычное движение нервов может вызвать другое, связанное с ним в одну ассоциацию, и, таким образом, одно внешнее впечатление может вызвать не одно привычное движение нервов, но целую группу или вереницу их. Так, первые два-три слова заученных стихов вызывают за собою остальное, одно за другим, в заученном порядке. При таком развертывании верениц нервных привычек душа наша может оставаться почти безучастною зрительницей, испытывая ощущения знакомых звуков, но не улавливая отношения между звуками. Точно так же одна идея может вызвать в душе нашей целую группу или вереницу других, связанных с нею или общим смыслом, или общим чувством, и эти вереницы идей могут развертываться в душе нашей с такой быстротою, что мы решительно не успеваем облекать их ни в слова, ни в образы, ни в какие другие нервные движения, и если захотим потом высказать или записать то, что совершилось в душе нашей в одно мгновение, то употребляем для этого целые часы, дни, месяцы, а может быть, и годы.

   17. Связь нервных следов в пары, группы, вереницы и сети и связь идей между собой существенно различны. Первые связываются своею внешнею стороною, вторые - своим внутренним содержанием. Но те и другие безразлично рассматриваются в психологиях под именем ассоциаций представлений, к которым мы и перейдем в следующей главе.

  

   1. Словом представление мы обозначили в прошедшей главе соединение идеи с нервными движениями, ей соответствующими, откуда бы ни проистекала инициатива этого соединения: из впечатлений ли внешнего для души мира, или из идей внутреннего мира самой души. Вот почему мы будем говорить прямо об ассоциациях представлений, безразлично, будут ли эти ассоциации связаны единством идеи и родством одной идеи с другою или механическою связью самих нервных следов, в которых воплощается идея. При самом рассмотрении ассоциаций мы ясно увидим, к какому роду следует отнести ту или другую.

   2. На разнообразную связь представлений между собою давно уже обратили внимание психологи и философы. У Локка, у Юма, у Канта анализируется эта связь. Гербарт и Бенеке более занимаются законами движения ассоциаций, чем самими ассоциациями; но гербартианцы стараются пополнить этот пропуск. Однако же, несмотря на эту разработку ассоциаций памяти, самое деление их еще не установилось, так что каждый психолог дает ассоциациям свое особое разделение *. Так, например, Юм и Кант отделяют ассоциации представлений по месту от ассоциаций по времени и ассоциации по сходству от ассоциаций по противоположности; но Дробиш связь по единству времени и связь по единству места принимает за одну и ту же, а равно не различает связи по сходству от связи по противоположности **. Герман Фихте вместо всех разнообразных ассоциаций принимает только две: ассоциацию "внешнюю, эмпирическую", данную самим расположением предметов в пространстве и времени, и "ассоциацию внутреннюю, логическую", данную мышлением ***. Это различие между психологами, как мы увидим далее, не существенно и зависит от метафизических воззрений того или другого психолога. Имея в виду нашу педагогическую цель, мы избрали наиболее мелкое деление; самый же анализ различного рода ассоциаций укажет уже нам на сродство между ними.

   _____________________

   * На этом основании Гегель говорит, что эти законы ассоциаций, "возникшие во время упадка философии, в период процветания эмпирической психологии", вовсе не законы (Hegel's Werke, 1845. В. VII. 2 Abth. § 455. S. 329). Гегель, видно, и не предчувствовал, что эмпирическая психология, о которой он отзывается с таким презрением, далеко переживет и обгонит его философскую психологию.

   ** Empirische Psychologie. § 63.

   *** Psychologie. В. I. S. 457.

   ______________________

   3. Единичные следы ощущений могут связываться в представления *, а единичные представления - в целые группы и вереницы представлений различно: во-первых, противоположностью: припоминая белый цвет, мы вспоминаем черный; во-вторых, большим или меньшим сходством: так, например, взгляд на человека, похожего платьем на другого человека, заставляет нас припомнить и лицо этого другого; в-третьих, единством времени: так, происшествия, следовавшие одно за другим, связываются в нас в один ряд представлений; в-четвертых, единством места: так, два предмета, которые мы видели вместе, производят в нас один ряд следов, и воспоминание одного следа ведет за собой воспоминание другого; в-пятых, связь рассудочная, когда мы рассудком сковываем представления в один ряд, как причину и следствие, как целое и часть, необходимо его дополняющую, и т. п.; в-шестых, связь по сердечному чувству, когда два представления связываются именно тем, что оба они порождают в нас одинаковое сердечное чувство; в-седьмых, связь развития, или разумная.

   _____________________

   * Всякое сколько-нибудь сложное представление соединяет в себе множество следов ощущений.

   _____________________

   Теперь разберем поочередно все эти роды связей, или, как выражается гербартовская теория, спаек представлений.

   4. Мы уже видели выше, что представление о жаре связывается у нас с представлением о холоде; представление света - с представлением мрака и т. п. Эта связь служит к тому, чтобы выяснить особенность каждого представления, которое, как мы уже сказали, без таких сравнений вовсе невозможно. Вот почему ничто так не уясняет нам особенности какого-нибудь представления, как противоположность ею с другим представлением: белое пятно ярко вырезывается на черном фоне, черное - на белом.

   5. Поэтому, если мы хотим запечатлеть в душе дитяти особенность какой-нибудь картины, то лучше всего прибегнуть к сравнению с другой картиной, в которой по возможности было бы более сгруппировано противоположных признаков. Так, например, если мы хотим, чтобы дитя вполне постигло и твердо усвоило себе преимущества какой-нибудь благословенной местности, орошаемой реками, покрытой прохладными рощами и тучными пажитями, наполненной деревнями и городами и т. д., то мы достигнем этого всего лучше, если рядом представим противоположную картину песчаной пустыни, где недостаток влаги ведет за собою отсутствие растительности, животных и людей, где солнце, катясь по безоблачному небу, раскаляет и воздух, и почву. Если мы хотим выставить, например, ученику преимущества цивилизации какого-нибудь народа, то поставим рядом с этим картину жизни дикарей и т. п. Таким сопоставлением противоположностей мы достигаем нескольких целей: не только даем ученику вместо одной картины две, но каждая из этих картин становится яснее в его душе и укореняется глубже, чем укоренилась бы одна по тому общему закону, что два следа, вызывающие в душе один другой, укореняются лучше, чем один; каждый след придает силы другому и получает силы другого, не теряя своей собственной. Словом, противоположности, связываясь как нервные следы или как идеи, взаимно дополняют и укореняют друг друга.

   6. Если возбужденное в нас представление есть вполне повторение прежнего, то оно только углубляет след прежнего и тем укореняет его в памяти. То же самое происходит, если новое представление хотя, собственно, и могло бы быть отличено от прежнего, но это отличие так слабо, что сознание не могло его уловить. Так, например, новое имя, сильно сходное с тем, которое мы уже помним, не запоминается нами, если мы не обратим особенного внимания на различие, между ними существующее. Но если в новом представлении есть несколько членов, которые были и в прежнем, а вместе с тем есть несколько и новых, которых в прежнем не было, тогда происходит совершенно другое явление: сходные следы, одинаковые члены ассоциаций, совпадают, усиливая друг друга и вместе с тем крепко связывая и то, что есть различного в новых представлениях. Это объясняется свойствами нервной системы, с которыми мы познакомились уже в главе о привычке. Усвоив какую-нибудь привычку, может быть, с большим трудом, нервы наши легко уже делают прибавление к этой привычке; так, человек, привыкший к игре на фортепиано, легко усваивает новую музыкальную пьесу и т. п. Новая ассоциация представлений, так сказать, срастаясь одной своей частью со старою, уже глубоко укоренившеюся, опирается новою своей частью на это прочное основание. На этом свойстве памяти основаны, например, все методы изучения иностранных языков, берущие свое начало от метода Жакото (методы Робертсона, Зейденштюкера и др.). Здесь трудны, собственно, только первые уроки; дальнейшие же все постепенно становятся легче и легче, если первые были выучены с величайшею точностью. Новые слова и обороты, беспрестанно перемешиваясь со старыми, укрепляются крепостью именно этих старых, твердо выученных; а старые хотя и сообщают свою крепость новым, но не теряют своей силы, потому что беспрестанно повторяются. В этом и заключается психологический секрет методы Жакото, так удивившей в свое время педагогов Европы. Казалось бы, что при таком беспрестанном повторении учение должно идти медленно, а выходит наоборот: оно идет медленно тогда, когда мы приобретаем все новое и новое, не повторяя старого и не сплавляя нового со старым.

   7. Весьма естественно, что новое представление, сросшееся своими тождественными членами со старым, глубоко укоренившимся, ложится с ним рядом, от чего образуется новая ассоциация двух, трех, четырех представлений и т. д., связанных между собою общими для них звеньями. Понятно также, что эти ряды связанных между собою ассоциаций возникают в нашем сознании такою же цепью, какою легли в нашу память: одно звено этой цепи следов вытягивает за собою другое, за другим выходит третье и т. д. То есть простая привычка нервов мало-помалу разрастается в сложную привычку и простая идея - в сложную идею, и каждое звено из этого ряда или нервных привычек, или душевных идей влечет за собою деятельность другого звена, другое - третьего и т. д.

   8. Теперь нам легко объяснить себе, почему человек, занимающийся преимущественно, например, историей, все легче и легче усваивает исторические события, а человек, занимающийся ботаникой, все легче и легче усваивает ботанические сведения; почему у различных людей формируются различные памяти - ботаническая, историческая, математическая и т. д. Новые исторические факты, входя в память, улегаются в ней тем легче и прочнее, чем более находят возможности образовать ассоциации с прежними, уже твердо залегшими в памяти фактами. Ботаник, например, легко замечает десятки и сотни растений, тогда как неботаник быстро забывает и те немногие, на которые случайно обратил свое внимание. Это происходит не только оттого, что ботаник знает, на что следует обратить внимание в растении, в чем собственно состоит его особенность, тогда как неботаник, смотря безразлично на все части растения, не различая случайного от существенного, не замечает прочно ничего, но также и оттого, что в памяти ботаника есть уже твердо укоренившейся представления множества растений, так что представление всякого нового растения сейчас же составляет в уме его множество ассоциаций со следами прочих и укореняется прочно силою уже укоренившихся прежде представлений. Тот же самый ботаник, занявшись изучением другого предмета, например языков или истории, оказывается часто беспамятным. Так, знаменитый Линней, обладая необъятною ботаническою памятью, был замечательно беспамятен в (отношении изучения языков. Прожив три года в Голландии, он не мог выучиться говорить по-голландски; даже латынь он знал плохо, хотя создал ботаническую номенклатуру на латинском языке *. "Люди, занимающиеся изучением какой-либо номенклатуры, - говорит г-жа де Соссюр, - могли заметить, что первые пять-шесть слов заучиваются с большим трудом и что потом удерживается без труда несравненно более. То же самое замечается при изучении иностранных языков, стихотворений и вообще при всяком упражнении памяти. Кажется, как будто при входе в каждую область знания стоит препона, которая, будучи снята раз, уже не представляется более" **. Однако же, принимая вместе с последователями Гербарта, что память есть нечто, приобретаемое человеком, есть ассоциация следов, мы не согласны видеть в этом всю способность памяти и всю причину различия этой способности у разных людей. Мы уже видели, как, с одной стороны, память находится вообще в зависимости от нервной системы, как она ослабевает с годами и подвергается влиянию болезненного состояния нервов; а с другой - как направление памяти может зависеть от прирожденных способностей организма: от различной силы, впечатлительности и разборчивости того или другого органа нервной системы у различных лиц.

   ______________________

   * Erziehungs- und Unterrichtslehre, von Benecke. В. I. S. 92.

   ** L'education progressive, par m-me Necker-de-Saussure. 4 ed. T. II. P. 134.

   ______________________

   9. Ассоциация представлений посредством частного сходства их имеет чрезвычайно важное значение для педагога. Привязывать к старому, уже твердо укоренившемуся все изучаемое вновь - это такое педагогическое правило, от которого, главным образом, зависит успех всякого учения. Хорошая школа, кажется, только и делает, что повторяет, а между тем знания учеников быстро растут; дурная школа только и делает, что все учит вновь или повторяет забытое, а между тем знания мало прибавляются. Хороший педагог, прежде чем сообщить какое-нибудь сведение ученикам, обдумает: какие ассоциации по противоположности или по сходству может оно составить со сведениями, уже укоренившимися в головах учеников, и, обратив внимание учащихся на сходство или различие нового сведения со старым, прочно вплетет новое звено в цепь старых, а потом нарочно подымет старые звенья вместе с новыми и тем самым укрепит прочно новые ассоциации. Беспрестанное передвижение в голове старых звеньев необходимо уже для того, чтобы придать им силу, укрепляющую новые звенья, и потому хороший педагог повторяет старое не для того, чтобы повторять забытое, а для того, чтобы этим старым прочнее укрепить новое. Понятно, что сила такой приобретенной памяти увеличивается новыми приобретениями.

   10. Два представления, следовавшие непосредственно одно за другим, связываются уже тем, что они одно за другим следуют. Таким образом связываются в памяти ученика слова какого-нибудь отрывка на незнакомом для него языке. Не понимая значение слов, он ставит одно слово за другим единственно потому, что они в этом порядке улеглись в его памяти, и если отрывок заучен твердо и голосовые мускулы привыкли к данному порядку звуков, то довольно сказать первое слово, чтобы все остальные побежали за ним, как кольца развертывающейся якорной цепи, без участия воли и даже сознания дитяти. Но замечательно, что если ученик заучил такой отрывок не разом, а в различное время, то каждый раз будет останавливаться на этих перерывах и должен прочесть отрывок в целости несколько раз, чтобы связать эти куски, разделенные единственно только временем изучения. Конечно, такое изучение, требующее меньше всего работы сознания, а только упражнения главным образом голосовых мускулов и отчасти слуховых и глазных нервов, есть изучение самое механическое. Вот почему таким именно учением отличаются все те натуры, для которых по непривычке их к умственной работе она является самою тяжелою и нелюбимою. Для детей вообще мышление тяжело, и иной ученик, не привыкший к мышлению, охотнее выкрикивает заданный урок несколько десятков раз, чем прочтет его раз с сознанием: он полагается на силу привычки голосовых мускулов, и она действительно его вывозила в старинных школах. Остановится такое дитя, учитель подскажет ему слово - и опять мельница замолола. Но, сознавая вполне всю нелепость учения, основанного только на удивительной силе привычки в голосовых мускулах, мы тем не менее находим, что и такое учение в хорошей школе, хотя в самых тесных пределах, имеет свое место, именно укрепляя в сознании учащегося следы представлений и понятий памятью голосового органа.

   11. Предметы, размещенные в пространстве один возле другого, в таком же порядке оставляют и следы в нашей памяти. Припоминая предмет, мы припоминаем и соседний с ним. Эти ассоциации, конечно, схватываются более всего органом зрения и отчасти только органов осязания. Такие ассоциации, основанные на единстве места, весьма сильны у людей, у которых природою и упражнением тонко развит орган зрения, и особенно сильны у живописцев. Но вообще у детей почти всегда преимущественно развита память зрения, и часто целые уроки укореняются в памяти дитяти такими ассоциациями места. Отвечая урок, дитя видит перед собою развернутую книгу или развернутую тетрадь и переходит со строчки на строчку, со страницы на страницу. Вот почему полезно печатать в детских книгах, крупными буквами собственные имена и подчеркивать в тетрадях те слова или названия, которые должны быть твердо замечены.

   12. Ассоциации по месту всего более способствуют установлению в нас уже не рядов, а целых групп представлений, в которых с одним срединным звеном связано множество других, идущих в разные стороны. Конечно, описывая в словах такую группу и даже наблюдая ее внимательно в своем воображении, мы не можем разом идти в разные стороны; но тем не менее это не мешает нам, идя в одну сторону, помнить, что есть другие, и, рассмотревши или описавши все, что стоит налево, приняться потом за такое же рассмотрение или описание того, что стоит направо. Вот почему ученик, заметивший хорошо, например, карту страны, группу красок и очертаний, на ней изображенных, может потом свободно описывать эту карту, начиная с какого угодно конца; и конечно, такое изучение географии несравненно полезнее и тверже изучения ее по книге. Можно только тогда назвать географическое изучение основательным и прочным, когда ученик, у которого вы потребуете, например, описания Волги, немедленно может представить в своей зрительной памяти всю эту реку, как она изображается на карте, с ее извилинами, притоками и городами, и достаточно оторвал свои познания от книги и привязал к карте, чтобы начать описывать Волгу от истока к устью или от устья к истоку. Словом, надобно заботиться, чтоб географические познания ученика через рассматривание и черчение карты из ассоциаций по времени изучения в книге перешли в ассоциации по месту, связанные не нитью рассказа, а картой, оставившею глубокий след в памяти и без труда вызываемой воображением ученика в его зрительном органе.

   13. Зрительный орган наш имеет такое преимущественное участие в акте памяти и мы так привыкаем все облекать в краски и формы, что, даже изучая самые отвлеченные философские предметы, мы все же придаем им какую-то форму, что немало помогает нам удерживать нить рассказа и группировать его. Так, даже знаменитый профессор философии, с которым в ясности изложения самых трудных и отвлеченных философских категорий едва ли кто может сравняться, знаменитый иенский профессор Куно Фишер, читая свою лекцию, прибегает к помощи доски и на ней чертит, и именно чертит, а не пишет, схему своей лекции, столько же для слушателей, сколько и Для самого себя: чертами он показывает, как два или три понятия выходят из одного, как они сливаются или разделяются и в каком отношении находятся друг к другу.

   14. Все предметы в мире расположены группами, а не рядами, и у каждого предмета не только два соседа - передний" и задний, но множество: и справа, и слева, и сверху, и снизу. То же самое можно сказать и о представлениях души, а также и о мыслях. Умение видеть умственными глазами нашими предмет в центре всех его отношений составляет исключительный признак великих умов. "Этою способностью, - говорит Неккер-де-Соссюр, - отличаются именно великие полководцы и администраторы. Они ведут разом (de front) тысячи различных нитей, следят за их соединением, разделением, перекрещиванием, потому что эти люди, так сказать, видят все предметы своей мысли разом. Может быть и мы видим более или менее темно предметы наших мыслей; может быть, наши соображения, даже самые отвлеченные, сопровождаются какими-нибудь образами в нашем уме. Если это так, то очень важно сообщить детям такой способ представления, который позволил бы им обнимать разом множество предметов вместе и созерцать их внутренне, не разделяя. Но это такая способность, которой нельзя образовать посредством языка, потому что язык, как письменный, так и изустный, подчинен порядку последовательности, выпускает идеи одна за другой, и тогда как мы рассматриваем одну, другая может от нас ускользнуть. Вот почему люди, получившие только одно литературное образование, имея способность очень далеко преследовать последствия одной и той же идеи, теряются в лабиринте, как только предмет усложняется *. Вот почему для удаления неудобства, соединенного с исключительным употреблением языка, полезно, сколько возможно, прибегать к учению, обращающемуся к чувству зрения. Память местная или представляющая (в картине) имеет уже сама по себе преимущество представлять образы в одно и то же время и может приучить детей и для идей составлять картины или планы того же рода" **.

   ______________________

   * Отсюда частая односторонность в мыслях кабинетных людей.

   ** L'education progressive, par m-me Necker-de-Saussure. 4 ed. T. II. P. 137 et 138. Здесь же глубокомысленная писательница делает важное примечание, что "самые успехи науки обязаны много этой возможности одновременного представления многих предметов вместе, так как и в природе предметы образуют группы". Читая эти строки и припоминая, что психология Гербарта и Бенеке была неизвестна этой писательнице (впрочем, Соссюр была знакома не только с Локком, Кантом, но и с английским психологом Ридом), нельзя поистине не удивляться ее психологическому и педагогическому такту, равных которому мы не видим ни в одном немецком педагоге. Я думаю, что немецкие педагоги (а французские и подавно) даже не воспользовались всем тем, что представляет сочинение этой поистине великой педагогической писательницы. Какие пошлости в педагогической литературе представила Франция после сочинения Соссюр! Как будто и не читала его. Немецкие педагоги цитируют ее также очень редко.

   ______________________

   15. Для этой цели Неккер-де-Соссюр рекомендует не только изучение географии по картам и черчение таблиц, синоптических и синхронистических, но и рисовку планов комнаты, здания, улицы. Мы же находим, кроме того, очень полезным, вообще черчение схем всякого рода, как только приходится дать заметить детям соотношение частей какого-нибудь предмета, нескольких предметов, составляющих одну группу, и т. д. Так, например, весьма полезно при изучении с детьми человеческого тела, семейств, родов и видов животных и т. п. чертить на доске соответствующие таблички, по которым дитя вело бы свой рассказ.

   16. На основании того же самого психического закона полезно изучать исторические происшествия, имея перед собою карту местности, в которой эти происшествия совершались, чертить походы, о которых рассказывается, чертить постепенное расширение какого-нибудь государства, родословные таблицы, словом, все, что может быть начерчено. Посредством таких чертежей учитель приобретает в зрительной памяти дитяти самого могущественного союзника *.

   ______________________

   * Английский математик Валлис (Wallis) не только мог удерживать в памяти число из 53 цифр, но извлекал в уме квадратный корень из числа, состоящего из 27 цифр. Приводя этот пример, Дробиш не совсем справедливо замечает, что здесь надо более удивляться воображению, чем памяти. Самое воображение такого рода основано на памяти, и справедливее было бы сказать, что здесь следует удивляться памяти зрения, рисующей такую громадную таблицу цифр.

   ______________________

   17. Так как память зрения в особенности сильна у детей, то потому и ассоциации, основанные на связи по месту, всего удобнее воспринимаются детьми и крепче залегают в их душе. Вот почему изучение географии, ассоциации которой преимущественно основаны на связи по месту, самое приличное занятие для учения детей, как это заметил уже Кант *.

   ______________________

   * Kant's Rechtslehre etc., 1838. S. 408, 411. На основании уже приобретенных детьми географических сведений Кант совершенно логически советует переходить к истории. Но даже и эта простая и естественная мысль встретила у нас тупых соперников.

   ______________________

   18. В рассудочные ассоциации следы связываются нами по внутренней логической необходимости: как причина и следствие, как средство и цель, как целое и необходимая его часть, как положение и вывод и т. д. Мы называем эти ассоциации рассудочными не потому, чтобы в других ассоциациях (по месту, времени и т. д.) вовсе не участвовал рассудок (мы видели, что участие рассудка, т. е. способности сравнивать и различать, необходимо даже для всякого определенного ощущения), а потому, что в рассудочных ассоциациях участие рассудка преобладает над механизмом, составляет основание, главную причину и цель ассоциации. Всякая механическая ассоциация может быть превращена в рассудочную, как только я сознал логическую необходимость связи. Так, например, два последовательных явления, появление весенней теплоты и появление травы, могут связаться сначала в чисто механическую ассоциацию, по единству времени обоих этих явлений, а потом эту же самую механическую ассоциацию я могу превратить в рассудочную, признав в одном явлении причину, а в другом следствие этой причины.

   19. Заметим при этом, что лучшим началом для учения будет превращение (вопросами) механических ассоциаций, готовых уже в душе дитяти, в ассоциации рассудочные. Для этого стоит только обратить внимание дитяти на те ассоциации, которые механически уже в нем установились, и показать логическую связь между теми явлениями, которые уже связаны в его душе единством времени, места, по частному сходству и т. д. Вайтц * совершенно справедливо замечает, что уже "сама природа дает нам много рассудочных ассоциаций, связывая явления как причину и следствие" **. Но та же природа, сопоставляя явления, вовсе не относящиеся одно к другому, как причина и следствие, нередко вводит нас и в ошибки. Так, например, находя после грозы фульгуриты в песке и видя, как при ударах молнии чертится на небе блестящая стрела и расщепляются деревья, люди составили рассудочное, но ошибочное умозаключение о громовых стрелах. Часто также, наблюдая природу, человек принимает причину за следствие и наоборот; так, например, замечая, что при ветре облака бегут по небу, дети приписывают бегу облаков причину ветра и т. п. Из этого уже видно, что рассудочная, логическая ассоциация вовсе не означает ассоциации верной, безошибочной. Она, будучи верной логически, может быть в то же время ложна, потому что основана на ложных данных, на неточных или неполных наблюдениях; так, если бы крестьянин знал образование фульгуритов, то не приписал бы им раздробления деревьев.

   ______________________

   * Waitz. Lehrbuch der Psychologie. § 109.

   ** На это мы указывали уже в предисловии к первым изданиям "Детского мира", и вот чего не хотели понять люди, обвинявшие нас именно за то, что мы начинаем книгу для классного чтения предметами, детям уже знакомыми или полузнакомыми, каковы, например, времена года и домашние животные.

   ______________________

   20. На этом основывается различие логической рассудочной истины от истины разумной. Где собственно логическая истина переходит в разумную, определить невозможно. Мы можем иметь только большую или меньшую степень достоверности в разумности логической истины, но никогда полной уверенности; так, мы не можем сказать ни об одном явлении, что совершенно знаем его причину: может быть, завтра же наука покажет нам, что то, что мы считаем за причину, вовсе не причина, а только сопровождающее явление. Логическая же истина сама по себе самая дешевая истина и вовсе не показывает особого развития головы, а только особенность в направлении человека. Мы часто встречаем глупейших резонеров, у которых что ни слово - то рассудочная истина; а вместе с тем что ни слово - то ложь и доказательство невежества и тупости. Вот почему хотя и необходимо с самого же начала учения развивать в детях рассудочные ассоциации, но должно остерегаться, чтоб не впасть при этом в односторонность и не сообщить детям страсти к резонерству, которая могла бы увлечь их далее того, чем идут их знания и точные наблюдения. Рассудочные ассоциации должны развиваться и усложняться вместе с развитием способности к точным наблюдениям и увеличением запаса знаний. Даже надо сообщить детям опасение преждевременных рассудочных ассоциаций, показывая им, как часто эти ассоциации бывают ошибочны.

   21. Из сказанного уже видно, что рассудочные ассоциации не составляют сами по себе чего-нибудь твердого, постоянного и что они изменяются вместе с развитием человека, увеличением его знаний и переменою взглядов. Post hoc - propter hoc есть тоже рассудочная ассоциация, хотя на ней-то и основана большая часть человеческих предрассудков. При просыпке соли на столе случилась в доме ссора: эти два явления связываются в душе человека, конечно, сначала по времени, механически; но потом, замечая несколько раз повторение последовательности этих явлений и не обращая внимания на то, что самая просыпка соли была иногда уже следствием дурного расположения духа, что ссоры были и без просыпки соли или что после просыпки соли иногда и не следовало ссоры, человек превр