Ушинский Константин Дмитриевич - Человек как предмет воспитания. Том I

гчающее мышление, но не условие его. "Как искусственная память, - говорит Милль в другом месте, - язык действительно является орудием мысли; но одно быть орудием, а другое быть исключительным предметом, над которым упражняется орудие. Действительно, мы по большей части думаем посредством имен; но то, что мы думаем, суть вещи, называемые этими именами, и не может быть большей ошибки, как воображать, что мы можем мыслить одними именами или что мы можем заставить имена думать за нас" (Mill's Logic. В. I. Ch. II. § 2. P. 200).

   _____________________

   9. Любопытно отношение Джона Стюарта Милля к этому вопросу. "Название класса, - говорит он, - вызывает в нас некоторую идею, посредством которой мы можем думать о целом классе, а не только об индивидуальном члене его" *. Милль избегает решительного ответа на вопрос: что такое идея, говоря, что решение этого вопроса не принадлежит логике; но нам кажется, что логика, только и занимающаяся, что понятиями, должна бы ясно сознавать, чем она занимается. "Верно только то, - говорит Милль, - что некоторая идея или умственная концепция внушается нам нарицательным именем, слышим ли мы его, или употребляем сами с сознанием его значения, и это - что мы можем назвать, если нам угодно, общею идеею - представляет в нашей душе целый класс вещей, к которому прилагается данное название. Думая или рассуждая о данном классе, мы делаем это посредством идеи. Свободная же власть, которую имеет душа, обращать внимание только на часть того, что представляется ей в данный момент, и оставлять без внимания другую часть дает нам возможность рассуждать и делать наши умозаключения относительно целого класса, не подвергая этих заключений и рассуждений влиянию того, чего нет действительно в нашей идее или нашем образе (?), или, по крайней мере, влиянию того, чего мы не считаем общим целому классу" **. Правда, Милль не хочет метафизировать; но, однако же, он принужден употребить слово абстракция, хотя и сваливает объяснение этого слова на метафизику. Что Милль не привязывает идеи, или, по его выражению, общей концепции к названию, это видно из следующих слов: "Хотя наведение возможно без употребления знаков (т. е. слов), но без них оно никогда не пошло бы выше самых простых случаев, составляющих, по всей вероятности, предел в мышлении животных, которым недоступен условный язык" ***. Но если признать несправедливым, что идея или понятие тождественны слову и что без слова они ничто, то, отказавшись от мнения Юма, нельзя пристать и к тому мнению, на которое намекает Милль своим душевным "образом". Мышление словами о значении слов невозможно, но и мышление об индивидуальных образах тоже невозможно. Единичное представление не признается нашим умом, и если бы кто-нибудь сказал, что лошадь есть существо белое, то мы бы его поправили. Дело в том, что надобно разделять процесс воображения от процесса мышления: в воображении мы имеем дело с единичными представлениями, а в мышлении - с понятиями или идеями. Мы действительно представляем себе всегда единичную лошадь, но в то же время сознаем, что это представление не совпадает с нашим понятием лошади, и когда хотим думать о лошади, то сокращаем признаки наших представлений, отбрасывая несущественные. Такую же переделку представлений делаем мы, конечно, соображаясь с чем-нибудь существующим в нашей душе, но не в наших представлениях, и это-то что-нибудь, не соизмеримое с нашими представлениями, мы называем идеею, или понятием, или абстракциею; но, как бы его ни называли, дело в том, что оно в нас есть, что мы можем о нем мыслить, но не можем его представить - не можем вообразить, т. е. воплотить в образ, в движение нервов.

   ______________________

   * Mill's Logic. В. IV. Ch. II. § 1. Прим.

   ** Ibid. P. 190.

   *** Ibid. § 3. Р. 207.

   ______________________

   10. Есть еще одно различие между воображением и мышлением (на него мы намекнули выше), по которому мышление можно назвать остановившимся воображением. В процессе воображения одно представление сменяется другим: в процессе мышления несколько представлений одновременно остаются в ясном поле нашего сознания, что и дает нам возможность делать сравнения, составлять понятия, суждения, выводы и т. д. *. Легко видеть, что без процесса воображения процесс мышления невозможен; труднее подметить, что без процесса мышления невозможен процесс воображения, но тем не менее это так. Мы не можем воображать отдельных признаков и воображаем только ассоциации этих признаков, или представления, а чтобы составить ассоциацию признаков, мы должны были подумать, т. е. посредством сравнения и различения сковать эти признаки в одну ассоциацию, или представление. Кроме того, когда мы мечтаем, то в сознании нашем проходят не одни представления, но и понятия, по которым мы подбираем представления. Может быть, только в состоянии полной галлюцинации проходят в воображении одни представления во всей своей реальной яркости, не тронутые отвлечением: даже в обыкновенных сновидениях мы немного думаем, точно так же как при отвлеченнейших умствованиях немного мечтаем. Но так как самые представления наши скованы из отдельных ощущений посредством мышления, да и всякое определенное ощущение есть уже плод сравнения двух или более психофизических состояний наших, то мы и можем сказать, что продукты мышления делаются материалом в процессе воображения, а воображение поставляет процессу мышления материал, мышлением же заготовленный.

   ______________________

   * На это различие, кажется, намекает Аристотель, говоря, что воображение знает только одно текущее представление и не знает другого - соседнего (Aristoteles. De anima. L. III. Cap. 3. Obers von Weisse. S. 94).

   ______________________

   11. Таким образом, мы видим, что оба эти процесса беспрестанно в нас перемешиваются и беспрестанно переходят один в другой, так что мы решительно не могли бы различить их, закрепить процесс мышления, выделить его из хаоса воображения, если бы не обладали даром слова и идеи. Только в слове и идее, как мы увидим ниже, понятие совершенно отвлекается от частных признаков тех представлений, из которых оно выделилось, приобретает произвольный признак, созданный духом, получает печать духа и делается полною его собственностью. Каждое слово для нас есть то же, что номер книги в библиотеке; под этим номером скрывается целое творение, стоившее нам продолжительного труда в свое время. Библиотекарь, знающий только номера и заглавия библиотеки, знает немного, но и человек, прочитавший все книги огромной библиотеки, но не знающий номеров и заглавий, бесполезно потерялся бы в ней. Слова, значения которых мы понимаем, делают нас обладателями громадной библиотеки нашей памяти: это произвольные значки, которые мы наложили на бесчисленные творения, нами же выработанные. Но мы имеем способность не только наложить эти значки в нашей памяти, но и сохранять как бы в геометрической точке духа самое содержание творений, хранящихся в библиотеке нашей памяти и записанных в ней под тем или другим номером: эта геометрическая точка (конечно, это лишь сравнение, и довольно грубое) называется идеей. В идеях мы сохраняем содержание библиотеки нашей памяти; в словах сохраняется каталог этой библиотеки *. И только это участие духа в процессе мышления посредством идеи и слова дает нам возможность бесконечно умножать богатства нашего рассудка и свободно располагать этими богатствами, а эта возможность поставила наш рассудок так недосягаемо высоко над рассудком животных, не обладающих ни словом, ни идеей. Мы имеем все данные предполагать, что в душе животных процесс мышления, или рассудочный процесс, и процесс воображения совершаются именно в таком хаотическом движении, в каком совершались бы в нас, если бы мы не обладали двумя могучими средствами, завершающими процесс образования понятий, т. е. словом и идеею.

   ______________________

   * Не должно забывать, что слово как собрание звуков и мускульных движений голосового органа есть само по себе представление, когда мы его сознаем, и ассоциация следов в нервной системе, когда мы его не сознаем.

   ______________________

   12. Бенеке весьма справедливо замечает, что процесс отвлечения, которым составляются понятия, весьма редко достигает в нас полного своего результата, что большая часть наших понятий вовсе не чистые понятия, а только полувыделенные агрегаты более или менее особенных представлений *. В нас есть какая-то неудержимая сила, побуждающая нас воплощать наши понятия, т. е. представлять их так, что при каждом нашем понятии мелькают какие-либо особенные признаки, обрывки тех представлений, из которых оно отвлечено. Обыкновенно яснее выдаются признаки тех особенных представлений, которые или по новости своей, или по силе своей вкоренились прочнее в нашей нервной системе; так, например, при понятии лошади мелькают признаки последней лошади, которую мы видели, или той, которую мы особенно часто видели, или, наконец, той, которая почему бы то ни было произвела на нас особенно сильное впечатление. Легко уже видеть, что эти обрывки представлений, привязывающиеся к понятиям как обрывки тех пеленок, из которых они вышли, могут значительно затруднять правильность мышления и портить его продукт. В этом смысле говорят обыкновенно, что воображение мешает рассудочному процессу, но мы видели также, что рассудочный процесс без воображения невозможен. Вот почему, может быть, и Гегель определил понятие только как стремление духа уловить общее в бесчисленных признаках предметов и по своему обыкновению, обратясь к этимологии, показал, что самое слово Begriff (понятие) происходит от глагола begreifen (ergreifen), т. е. ловить. Замечательно, что и на нашем языке слово понятие и слово понимать имеют общий корень с глаголом поймать, так что понятие можно передать словом уловление, т. е. процесс улавливания общих признаков, мелькающих в массе единичных представлений: это неоконченный процесс, беспрестанно совершающийся и никогда не завершающийся вполне до тех пор, пока это ловимое нами понятие по форме не превратится в слово, а содержание его не выразится в духе нашем идеею **.

   ______________________

   * Lehrbuch der Psychologie, von Benecke. § 129. S. 89.

   ** Но не одно слово понятие заставляет удивляться глубокому философскому и психическому такту народа; таковы же, например, слова: память, воображение, закон, животное, растение, рассудок и многие другие.

   ______________________

   13. У детей эти мелькающие обрывки представлений при сознавании понятий бывают ярче и многочисленнее, чем у взрослых, более привыкших обращаться с отвлеченными понятиями, и на эту особенность детского мышления должен обращать внимание педагог, как мы это увидим ниже. У людей с сильным, и притом распущенным, воображением понятия почти утопают в этих ярких обрывках представлений; но и у самых холодных людей, привыкших работать рассудком, понятия не являются в своем чистом виде, и если бы человек не обладал способностью идей и слова, то его процесс мышления остался. бы на той же ступени, на которой он находится и у животных *. Но так как дар слова и дар идеи (означим их покуда хотя под этим именем) идут из другого источника, а именно - духа человеческого, из тех особенностей, которыми человек отличается от всего существующего (а мы покудова говорим здесь только о животной душе, о тех способностях и душевных процессах, которые общи и душе человека, и душе животного), то и не будем, сколько возможно **, вдаваться преждевременно в те чисто человеческие особенности, которые в душе человека вносят сильнейшее изменение в весь рассудочный процесс, общий в своих основах и человеку, и животному.

   ______________________

   * "Язык, - говорит Эйлер, - так же необходим, чтобы развивать и преследовать свои мысли, как и для того, чтобы сообщать их другим" (Eul. Т. II. L. XXXII. Р. 339).

   ** Сколько возможно, говорим мы, потому что, говоря о рассудочном процессе, как он совершается в человеке, невозможно вовсе не говорить о слове и об идее. Всякий душевный процесс в человеке, как мы уже неоднократно замечали, представляет результат всех его особенностей, и телесных, и душевных, и духовных; но необходимость ясности в анализе заставляет нас говорить сначала преимущественно о первых, потом о вторых и, наконец, о третьих, хотя мы не можем в то же время не забегать вперед и не принимать как бы за известное то, что вполне раскроется только впоследствии.

   ______________________

   14. Многие философы и психологи отличали человека от животных именно тем, что человек может образовывать понятия, а животное нет, и это мнение справедливо, если к процессу образования понятий присоединяют слово и идею как завершение этого процесса в человеке. Но если брать этот процесс в его отдельности, как мы его изложили здесь, то нельзя сомневаться, что он совершается и у животных.

   15. Мы видим, что в рассудочном процессе, как мы его изложили, нет никаких новых агентов, а все те же, с которыми мы уже ознакомились выше: сознание как способность различать, а следовательно, и сравнивать ощущения; способность механической памяти усваивать следы определенных ощущений; способность этих следов и их ассоциаций возникать вновь в сознании в форме представлений; передвижение этих представлений в области сознания и временное замедление или временная остановка этого передвижения - вот все те агенты и процессы, из которых состоит так называемый рассудочный процесс. Из этого уже видно, что этот процесс очень сложен, и мы никак не согласны признать его вместе с Дробишем за самый простой *; напротив, это самый сложный психофизический процесс, составляющийся из одновременного действия нескольких психофизических агентов, и в котором соединяются несколько психофизических актов. В рассудочном процессе мы 1) сознаем разом несколько различных ощущений, понятий, представлений, суждений и т. д.; 2) сознаем их сходство; 3) сознаем их различие; 4) сознаем их отношения в этих сходствах и различиях и 5) соединяем в один вывод, не уничтожая различия.

   ______________________

   * Empirische Psychologie. S. 160.

   ______________________

   Кроме того, в этом процессе, как мы увидим ниже, принимают деятельное участие состояния нашей нервной системы и наши сердечные чувства. Более сложного психофизического акта мы не знаем: это венец, до которого достигает животная природа, последняя ступень развития этой природы и первая, на которую опирается духовная природа человека.

   16. Однако как ни сложен этот процесс, но главный характеристический деятель в нем один, и этот деятель не есть что-нибудь новое, для чего нужно было бы особенное название рассудка, а знакомое уже нам сознание.

   Читатель наш уже знаком с этой мыслью, потому что она начала высказываться нами уже давно; но мы считаем необходимым высказать ее здесь вполне, чтобы потом же не возвращаться к ней и пользоваться ею как доказанною. Всякая новая мысль не может быть высказана сразу вся, особенно если она вытекает из сложных и разнообразных наблюдений, принадлежащих к различным областям знания. Мысль эта уже высказана отчасти Бэном, но только он не придает ей всего того значения, которое она должна иметь, и не выводит из нее всех тех важных последствий, которые из нее вытекают сами собой.

   17. Новая физиология, особенно со времени наблюдений Вебера над осязанием, приводит к заключению, по крайней мере, для тех чувств, деятельность которых наиболее уяснена, что ощущение есть сознание колебания в нашей нервной системе, сознание разницы в двух ее различных состояниях. Следовательно, всякое определенное ощущение есть уже результат сравнения, а сравнение, как известно, есть основная отличительная деятельность рассудка. На этом основании мы признали выше, что уже при образовании первых ощущений работает рассудок. Точно так же работает он при образовании следа *. След не может быть образован без участия рассудка, так как след есть результат сравнения, иначе мы не могли бы узнать в нем следа определенного ощущения. Я припоминаю красный цвет только потому, что могу отличить его от всех других цветов, узнать его между другими цветами. Без участия рассудка не может быть сделана ни одна ассоциация следов, так как всякая ассоциация делается только по сходству или различию следов, - следовательно, есть плод сравнения и различения, а способность сравнивать и различать приписывается рассудку. Из этого уже видно, что представление - эта ассоциация ассоциаций следов - есть плод деятельности рассудка. Ничего нового не находим мы в образовании понятий: здесь продолжается та же работа рассудка, начатая им с простого первоначального ощущения и с простого основного следа; "понятие" есть тоже не более как плод сравнения многих представлений.

   ______________________

   * Здесь видна ошибка Бенеке, когда он говорит: "Дитя в первое время своей жизни ничего не понимает" (Erz. und Unter. § 6. S. 27). Дитя чувствует, т. е. сравнивает и различает, следовательно, понимает. Предела, когда начинают образовываться понятия, положить нельзя: образование их начинается с первой деятельностью сознания, а не оканчивается вполне и во всю жизнь.

   ______________________

   18. При этом объяснении, как мы показали выше *, остается только трудность объяснить появление первого ощущения; но как только произошло первое ощущение, как только оно оставило след свой в памяти, так и появляется возможность бесконечной цепи сравнений, так и начинается процесс, порождающий беспрестанно новые ощущения, более и более определяющиеся, новые следы ощущений, новые ассоциации следов, новые представления и, наконец, новые понятия, словом, начинается жизнь сознания.

   ______________________

   * См. гл. XXI, п. 11.

   ______________________

   19. Что же такое рассудок в этом процессе, в этой жизни сознания? Нетрудно видеть, что другой способности сознания и нет и что если вся способность рассудка состоит только в различении и сравнении различных состояний в нервной системе, отражающихся различными состояниями в душе, то рассудок и сознание одно и то же.

   Что сознание есть только процесс различения и сравнения - это мы уже доказали; но что рассудок есть тоже только процесс различения и сравнения - этого мы еще не доказали вполне. Мы доказали это только для ощущений и их следов, для ассоциаций следов и представлений, доказали, наконец, для понятий; но нам остается еще доказать это для тех деятельностей, приписываемых обыкновенно рассудку, которые называют суждениями, умозаключениями, постижением предметов и их отношений, постижением законов явлений, учеными системами, или наукою, и, наконец, правилами житейской деятельности.

   Эти-то доказательства и составят предмет следующих глав, а теперь мы позволим себе маленькое отступление в пользу царства животных. Это отступление уяснит нам еще больше мысль, которую мы хотели здесь провести.

   20. Если мы только признаем, что у животных есть сознание, т. е. способность получать определенные (т. е. различаемые, а следовательно, и сравниваемые) ощущения, есть память, т. е. способность сохранять и восстановлять, а следовательно, и различать (а следовательно, и сравнивать) следы этих ощущений; если мы признаем (а этого невозможно отрицать), что у животных есть воображение, т. е. что следы представлений, возникая в их сознании, передвигаются там с большею или меньшею быстротою, то замедляясь, то на время останавливаясь, - то не можем не признать, что в сознании животных могут образоваться и понятия, только не могут они превращаться в идеи и облекаться в слова. Опыт подтверждает этот психологический вывод. Нетрудно убедиться, что животные руководятся в своей деятельности не единичными представлениями, а понятиями, более или менее ясными, вообще о той или другой породе животных, вообще о пище и т. п. И по прежнему понятию о рассудке как отдельной способности сравнивать, различать и делать выводы из этих сравнений и различий мы не можем отказать животному в рассудке. Собака, преследуя лисицу, из многих дорог выбирает кратчайшую или удобнейшую: следовательно, она различает, сравнивает и делает правильное умозаключение.

   Но действия животных по рассудку следует строго отличать от действий по инстинкту. Для этого различения весьма пригоден прием, употребленный Фортлаге для доказательства присутствия сознания, а именно - нерешительность, колебание, раздумье, ошибки, опыт и поправки. Действуя по инстинкту, животное не раздумывает, не колеблется и не ошибается, как не колеблется и не ошибается сама бесчувственная природа в своей деятельности. Действуя по рассудку, животное ошибается, недоумевает, делает опыты и поправляется. Чем ближе животное к человеку по своей нервной организации, тем более у него проявляется рассудочной деятельности и тем менее инстинктивной, и наоборот, чем менее развита нервная система животного, тем более замечаем в его деятельностях инстинкта и тем менее рассудка.

   Вот почему самые удивительные произведения животных принадлежат именно животным низших пород, у которых едва замечаются только кое-какие признаки нервной системы.

   Кто не удивлялся устройству сотов, паутины, коралловым островам, постройкам муравьев и т. п.? Но и этим маленьким животным нельзя отказать в некоторой доле рассудка, так как наблюдения показывают, что и они могут, как то прекрасно доказал Дарвин, делать опыты и приноровляться к обстоятельствам; только эти опыты делаются чрезвычайно медленно, может быть, в тысячах поколений, микроскопическими дозами, пока наконец из них наследственно образуется новая привычка и войдет в состав наследственного инстинкта животных, изменив его сообразно новым обстоятельствам, новому климату, новой почве, новому материалу для работ и т. п. Наука ожидает от Дарвина подробного развития этого процесса изменений инстинкта животных *.

   ______________________

   * "В душе животных не образуется рассудок", - говорит Бенеке (Erz. und Unter. § 30. S. 126) и основывает это на несовершенстве первичных сил животного. Но это противоречит факту: у животных внешние чувства часто сильнее, чем у человека; память тоже часто замечательная. На это указал и Мюллер (Manuel de Physiologie. Т. II. P. 495). "Причин способности отвлечения, - говорит он, - вовсе не должно искать в ясности или темноте впечатлений, ибо в этом нет различия между человеком и животным". В способности же "отвлекать общие идеи из частных явлений" Мюллер видит главное отличие человека от животного. Но это тоже не совсем справедливо, как мы видим: "У животного формируются понятия, но они не превращаются в идеи; процесс абстракции начинается, но не оканчивается" (Manuel de Physiologie. Т. II. P. 509).

   ______________________

   В породах же высших животных рассудочные действия преобладают над инстинктивными: в действиях слона, напр., не менее, если не более, рассудочности, чем в действиях новозеландского дикаря *. Только слово и идея - эти дары духа - развили рассудок человека до такой степени, на которой он кажется, с первого взгляда, не имеющим ничего общего с рассудком животного.

   ______________________

   * Брем. Жизнь животных. СПб., 1866. Т. 1. Общий обзор жизни животного царства. С. II.

   ______________________

  

   1. В простом суждении Бенеке совершенно справедливо видит только соединение понятия с единичным представлением. Так, например, говоря: это (то, что я вижу, или то, что видел, а теперь себе представляю) есть дерево; это коршун и т. п., я только соединяю представление с понятием, в которое оно входит; но понятие, в свою очередь, содержится в представлении, так как в каждом единичном дереве находятся все признаки дерева вообще, да кроме того, есть еще особенные признаки, принадлежащие только этой породе деревьев, этому виду, этой семье и, наконец, этой особи *. Эту связь яснее можно, кажется, выразить так: в суждении представление связывается с понятием своими общими признаками, исчерпывающими все содержание понятия, и в то же время отделяется от него своими особенными, ему только принадлежащими признаками. Липа, например, имея все общие признаки дерева, имеет, кроме того, свои особенные признаки. Сознание разом отражает в одном суждении это соединение и различение, а язык выражает их в форме, которую мы называем предложением. Таким образом, и в этой форме рассудочной деятельности мы не находим ничего, что бы превышало средства сознания. И в суждении сознание только сравнивает и различает: соединяет, не сливая, и различает, не разрывая. Для этой деятельности не нужно никакой особенной способности - для нее довольно сознания.

   ______________________

   * Lehrbuch der Psychologie. § 124.

   ______________________

   2. Но если суждение есть сознательное соединение (но не слияние) понятия с особенным представлением или одного понятия с другим понятием, входящим в первое в роли единичного представления (так, например, это * липа; липа - дерево; дерево - растение; растение - организм), то, с другой стороны, всякое понятие, как справедливо заметил Дробиш, есть "дитя суждения", составлено нами посредством соединения нескольких суждений, а иногда такого множества их, что и перечислить трудно; так, например, в понятии человек соединилось так много суждений, что для изложения их, для того, чтобы исчерпать содержание этого понятия, потребовались бы целые тома. Спрашивается, однако, если в суждении предполагается уже понятие, а каждому понятию необходимо предшествует суждение, то что же произошло прежде, понятие или суждение? Таким вопросом задается английский психолог Рид и говорит, что его решить так же невозможно, как и тот знаменитый вопрос: вышло ли первое яйцо из курицы, или первая курица из яйца? - и прибавляет, что "начало каждого суждения так же скрыто от нас, как источники Нила" **.

   ______________________

   * В суждениях, выраженных словами, мы обыкновенно соединяем подчиненное понятие с главным; для особей у нас нет слов, а есть только указательные местоимения, которые, в свою очередь, представляют самое общее в человеческом языке: сказать "вот это дерево" почти то же, что указать не дерево пальцем; но указать пальцем можно одинаково на все.

   ** Read. P. 322.

   ______________________

   Но мы видели, что сознание и при восприятии первого определенного ощущения уже сравнивает и различает, и вопрос Рида принимает для нас другую форму: как родилось у нас первое определенное ощущение, когда для того, чтобы оно родилось, нужно уже сравнение, а для того, чтобы возможно было сравнение, нужно уже ощущение? Мы уже выше указали на этот вопрос, как и на то, что в психологии нет на него ответа *.

   ______________________

   * См. выше, гл. XXI.

   ______________________

   3. "В суждении, - замечает Бенеке, - особенное представление становится яснее через соединение с понятием, а понятие, в свою очередь, освежается через присоединение к нему особенного представления" *. Заметка эта очень верна, но к ней следует прибавить, что представление наше становится яснее в том только случае, когда мы поняли особенности данного представления, выдвигающие его из понятия и мешающие ему слиться с понятием, от чего, собственно, и происходит суждение. Если же этого нет, то суждение есть не более как словесный акт, ничего не прибавляющий к содержанию рассудка, и может потому иметь значение только грамматического примера. Это уже не суждение, а пустая форма суждения .

   ______________________

   * Lehrbuch der Psychologie. § 44.

   ______________________

   4. В простом суждении особенное представление является подлежащим, а понятие - сказуемым (Иван - человек, лошадь - млекопитающее животное и т. п.). Такое суждение называется простым или аналитическим; но легко видеть, что к тому же роду относятся и те суждения, в которых мы приписываем какой-нибудь признак предмету, только тут особенный признак играет роль особенного представления: например, у коровы раздвоенные копыта. Здесь особый признак или вводится в понятие, еще не готовое, или выводится из него, если понятие уже готово. Простые суждения выражаются и простыми предложениями. Предложение, имеющее смысл, есть только словесная форма суждения, и более ничего; в предложении только выражается в форме языка отношение между двумя явлениями или двумя предметами. Но как ни проста эта мысль, однако же, неясное понимание ее вело ко многим ошибкам.

   5. "Мнение, - говорит Джон-Стюарт Милль, - что для логики всего важнее в предложении отношение между двумя идеями, соответствующими подлежащему и сказуемому (вместо отношения между двумя явлениями, которые выражаются этими идеями), кажется мне самою гибельною ошибкою из всех, когда-либо введенных в философию логики, и главною причиною, почему теория этой науки сделала такие незначительные успехи в течение последних двух столетий. Трактаты по логике и по тем отделам философии, которые связаны с логикою, написаны со времени введения этой основной ошибки (cardinal error), хотя и принадлежат часто людям необыкновенных способностей, всегда почти заключают в себе молчаливое признание теории, что изыскание истины состоит в созерцании и обработке наших идей или концепций вещей вместо самих вещей" *. Главная заслуга Милля состоит именно в указании этой гибельной ошибки, и вся его обширная "Логика" есть, собственно говоря, только развитие и доказательство этой простой идеи и указание тех важных ошибок, которые вкрались в мышление человека и науку из идеи противоположной, до пресыщения развитой номиналистами и идеалистами и достигшей в "Логике" Гегеля своего печального апофеоза.

   ______________________

   * Milt's Logic. В. I. Ch. V. § 1. P. 98. На это ошибочное направление мышления указал еще Бэкон.

   ______________________

   6. Заслуга Милля состоит именно в том, что он вновь и энергически выразил эту здравую идею реальности мышления и внес ее в логику, откуда, как можно надеяться, она уже не выйдет более и сделает опять эту науку достойной изучения. Но Милль только угадал течение мысли своего века, уже шевелившейся повсюду в самых разнообразных областях науки и жизни, но шевелившейся еще под покрывалом. Милль только сбросил это покрывало. В области воспитания, которую мы исключительно имеем здесь в виду, идея эта уже давно начала высказываться в форме громких требований. "Les choses! Les choses! - говорит уже Руссо. - Je ne repeterai jamais assez que nous donnons trop de pouvoir aux mots: avec notre education babillarde nous ne faisons que des babillards" *. Песталоцци старался приложить эту идею к практике обучения; за нее же стояли и сражались лучшие германские педагоги; к ней пробиваются и педагоги Англии; а наша педагогика, едва взглянувши на нее, поспешила отворотиться. Но нет сомнения, что история скоро опять поворотит нас лицом к этой своей очередной идее.

   ______________________

   * Emile. P. 189. "Вещей! Вещей! Я никогда не перестану повторять, что мы придаем слишком много значения словам: с нашим болтливым воспитанием мы и делаем только болтунов".

   ______________________

   7. Милль признает пять видов предложений (т. е. суждений, выраженных в форме слова), а именно: одни выражают существование, например: есть душа, есть добродетель и т. п.; другие выражают сосуществование, например: человек смертен; третьи выражают последовательность между явлениями: за зимой следует весна; четвертые выражают причинность: ветер волнует поверхность воды; пятые, наконец, выражают сходство: снег блестит подобно серебру *. Разберем все эти виды предложений или суждений, и мы найдем, что во всех сознание наше делает все одно и то же: находит сходство и различие, или, одним словом, сравнивает.

   ______________________

   * Mill's Logic. В. I. Ch. V. § 5 и 6.

   ______________________

   8. Что мы утверждаем, собственно, в суждениях, только заявляющих существование предмета? На это даст нам ответ Декарт со своим знаменитым: cogito ergo sum - и первая категория гегелевской логики, выводящей идею "бытия и небытия" *; но только мы, смотря на тот же предмет с точки зрения опытной психологии, присоединим к этим двум великим идеям простое чувство своего бытия, которое каждый из нас носит в самом себе. Что утверждают, собственно, такие суждения, каковы; есть Бог, есть душа, есть тело, есть материя, есть сила и т. д.? Самое постановление глагола быть в начале этих предложений показывает уже, что вся сила здесь в этом глаголе и что здесь он уже не связка, а сказуемое, и притом сказуемое, на которое говорящий хочет обратить внимание слушающего. Если мы припомним тот изящный прием, которым Гегель выделяет из понятия бытия (как Фихте-старший из понятия Я) все, что могло бы его определить, тогда мы поймем, что во всех этих утверждениях или суждениях выражается только одно бытие того или другого предмета нашего сознания, и ничего более, кроме бытия, что в них нет никакой определенности, что, словом, это самые отвлеченные суждения, каких только может достигнуть ум человеческий" далее бытия обобщение уже идти не может. Но между тем это не есть какая-нибудь идея, выработанная метафизиками, а чувство, каждому из нас присущее. Заслуга Декарта состоит вовсе не в том, что он сказал: "Я существую", - это и без Декарта чувствует очень хорошо каждый ребенок. Заслуга же Декарта состоит только в том, что он это неопределенное чувство, живущее в каждом из нас, превратил в мысль: "Я мыслю, следовательно, существую" - и мысль эту положил в основу своей метафизики **. Но каждый из нас, говоря: есть душа, есть материя и т. п., только строит уравнение между декартовским cogito ergo sum и каким-нибудь предметом, т. е. собранием каких-нибудь признаков. Понятие бытия взято нами из чувства своего собственного бытия; но если я говорю, что какой-нибудь предмет существует, то выражаю в этом, собственно, два утверждения, или, лучше сказать, два сравнения: во-первых, что предмет имеет бытие, т. е. то самое, что я в самом себе ощущаю, и во-вторых, что это бытие предмета независимо от моего бытия, точно так же, как мое бытие не зависит от тех предметов, которые я ощущаю. Говоря: есть тело, я, кроме того, что говорю, что оно есть, утверждаю также, что это не моя фантазия и что тело существует отдельно от моего бытия, независимо от него. Я не скажу: есть призрак, хотя он и существует в моей фантазии, и не скажу этого именно потому, что признаю его лишь за создание моей фантазии. Говоря: есть Бог, я не только утверждаю бытие Божие, но в то же время отрицаю, чтобы оно было созданием моего воображения. Мы убеждены, что всякий, кто всмотрится внимательнее в эти предложения существования, как их называет Милль, увидит в них то же самое, что видим мы, т. е. отыскание сходства и процесс сравнения между бытием, которое я чувствую в самом себе, и признаком, который я хочу придать тому или другому предмету.

   ______________________

   * Hegel's Wissenschaft der Logic, 1841. В. I. Die Lehre von Sein. S. 72 и 73.

   ** Ошибка же в том, что он не указал на непосредственное чувство как на источник своей категории.

   ______________________

   9. Суждения сосуществования выражают также сходство и различие между двумя предметами моего мышления. Так, в предложении человек смертен выражается только логическое уравнение между двумя ассоциациями признаков: ассоциациею, обозначенною словом "смертен", и ассоциациею, обозначенною словом "человек": явления смертности, поразившие наше сознание, приравниваются к понятию человека, и в это понятие вводится новый атрибут. Но вследствие чего составилось у нас понятие смертен? Конечно, вследствие сравнения впечатлений, полученных нами в различное время, впечатлений, очень разнообразных, составляющих различные группы, но такие, в которых, в каждой, есть одна общая черта - прекращение жизни. Точно таким же путем образовалось у нас понятие человека, хотя оно гораздо сложнее. Сравнивая эти два понятия, я их соединяю и говорю: "Человек смертен". Положим, что мы не знали бы, что человек умирает, как и не знали мы этого в детстве, но видели бы умирающих животных и составили бы себе понятие о смертном существе, о целом классе смертных существ, в который мы не ввели бы человека. Потом, увидав, что и человек умер, мы сказали бы сами себе: "А, и человек смертен!" Если же мы не говорим теперь этого знаменательного "а", то только потому, что, говоря: "Человек смертен", мы собственно, не делаем нового для нас суждения, а только анализируем, так сказать распарываем по швам, суждение, давно уже в нас составившееся и которое в числе множества других суждений давно уже введено нами в понятие человек. В предложении же "А, и человек смертен!" нет ничего другого, кроме открытия сходства.

   Может, конечно, случиться и так, что самое понятие смертности составится нами из наблюдений не над животными, а над людьми, тогда мы скажем просто: "Человек умирает", и это будет нечто более, чем вывод из сравнения тех впечатлений, которые мы получаем, глядя на живого человека, с теми, которые получаем мы, глядя на труп: из сходства и различия этих двух сложных групп впечатлений выйдет у нас суждение - человек умирает; а из многих сравнений подобного рода выйдет суждение - человек смертен, выражающее только уверенность, что перемена признаков, много раз замеченная нами, случится со всяким человеком. Каин, убивший брата, без сомнения, изумился явлению смерти; вот почему и первая мысль его была, что и его могут убить, и эту-то боязнь выражает он в словах своих.

   10. Возьмем другой пример суждений, выражающих сосуществование, пример, также приводимый Миллем: "Вершина Чимборазо бела", и тут мы увидим тот же процесс сравнения. Множество разновременных ощущений по чувству их одинаковости я назвал одним словом - белый. Взглянув на вершину Чимборазо, я испытываю то же чувство, и из этого, по выражению Милля, специфического чувства сходства рождается суждение - вершина Чимборазо бела. Но если бы признать вместе с Миллем, что чувство сходства есть какое-то особенное, специфическое *, тогда следовало бы признать еще и другое специфическое чувство - чувство различия. Но мы уже видели, что как чувство сходства, так и чувство различия только две стороны одного и того же процесса - процесса сравнения, или, проще, процесса сознания. Я не мог бы найти сходства между двумя предметами, если бы в то же время не различал их; тогда это были бы уже не сходные предметы, а тождественные: не два предмета, а один и тот же предмет. Точно так же я не мог бы различать двух предметов, если бы не сознавал сходства между ними, хотя бы это сходство все заключалось в том, что оба эти предмета существуют или на самом деле, или в моей фантазии.

   ______________________

   * Mill's Logic. В. I. Ch. V. § 5 и 6. P. 112.

   ______________________

   11. Ошибка Милля принадлежит, впрочем, не ему: она заимствована им у Локка, который также определяет сознавание сходства от сознавания различия и первое приписывает остроумию, а второе - суждению. Локк ставит одним из своих положений: "Нет знания без различения" (no knowledge withaut discernment) *; но в следующем же пункте он хочет отличить остроумие (Wit) от суждения (Judgement) тем, что остроумие отыскивает сходство, а суждение отыскивает различие. Несправедливость этого положения кидается в глаза. Разве мы не называем остроумием, когда человек находит существенное различие в двух явлениях, которые казались другим совершенно сходными? Разве мы можем не назвать суждением того умственного процесса, посредством которого Франклин нашел существенное сходство между грозовыми явлениями и явлениями, представляемыми электрическою машиною? Между остроумием и суждением вовсе различие не в процессе, а в материалах и целях процесса, как это мы показали выше **. Если бы Локк и Милль сознали ясно, что, находя сходство, мы сознаем различие, и, находя различие, мы сознаем сходство и в обоих случаях только сравниваем, то Локк не назвал бы сравнения "особенным процессом ума" ***, отличающимся от остроумия и суждения, а Милль не сделал бы из "предложений сходства" какого-то специального, и притом пятого, класса суждений - какого-то пятого колеса в нашем рассудочном процессе.

   ______________________

   * Гоббез сказал уже: "Судить есть не что иное, как различать".

   ** См. выше, гл. XXVII.

   *** Of hum. Underst. В. II. Ch. XI. § 4.

   ______________________

   12. В суждениях сосуществования мы всегда вводим обсуждаемый нами предмет в ассоциацию других предметов, уже связанную нами. Говоря: "Человек смертен", я или ввожу человека в ассоциацию смертных существ, или признак смертности ввожу в ассоциацию признаков, которые соединились у меня в понятии человека. Точно так же говоря: "Золото есть металл", я или ввожу золото в ассоциацию предметов, которая обозначалась у меня одним словом металл, или делаю из этой ассоциации признак и ввожу его в ассоциацию признаков, составляющих в моем уме понятие золота. То или другое направление моей мысли в этом случае зависит от того, на что я направил внимание или что я хотел особенно выразить: то ли, что золото принадлежит к числу металлов, или то, что у золота есть все признаки металла; нужно ли мне было описать золото, или нужно ли мне было поместить его в известный класс. В самом суждении здесь разницы нет, а есть разница только в том употреблении, какое я хочу из него сделать; следовательно, разница внешняя для самого суждения.

   13. Милль не соглашается с таким взглядом на суждения сосуществования. Он думает, что хотя в таком взгляде есть некоторое основание, но только весьма слабое. "Помещение предмета в классы, каковы, например, класс металл или класс человек, основывается на сходстве предметов, помещаемых в один и тот же класс, но не на общем сходстве. Сходство это состоит в обладании всеми этими предметами известною, общею им особенностью, и эта-то особенность, выражающаяся в термине, и есть именно то, что предложение утверждает, а не сходство. Ибо, говоря: "Золото есть металл", я хотя и подразумеваю, что если есть какой-нибудь другой металл, то он должен походить на золото; но если бы и не было никакого другого металла, кроме золота, то я мог бы утверждать то же предложение и с тою самою мыслью, как и теперь, а именно, что золото имеет все различные признаки, входящие в слово металл. Точно так же я мог бы сказать: "Христиане суть люди" - и тогда, если бы не было других людей, кроме христиан. Итак, предложения, в которых предметы относятся к какому-нибудь классу, потому что они обладают атрибутами, составляющими класс, так далеки от того, чтобы утверждать только сходство, что, собственно говоря, они вовсе не утверждают сходства" *.

   ______________________

   * Mill's Logic. В. I. Ch. 5. § 6. P. 113.

   ______________________

   14. Милль прав в том, что в приводимых им суждениях утверждается не одно сходство; но не прав, говоря, что мы вовсе в них не утверждаем сходства. Дело же в том, что мы разом утверждаем в них и сходство и различие. Разберем внимательно одно из этих предложений: Золото есть металл.

   Милль говорит, что если бы и не было других металлов, кроме золота, то это предложение не изменилось бы и имело бы тот же смысл; мы же утверждаем, что если бы не было других металлов, кроме золота, то предложение <