Ушинский Константин Дмитриевич - Человек как предмет воспитания. Том I

__________

   * Nouvel Organum. L. I. Arhor. IV.

   ** Клод Бернар. Введение в опытную медицину. С. 94.

   ______________________

   14. Если бы человек имел дело с одними материальными фактами, то он мог бы иметь только идею последовательности, но не причины. И это, если хотите, было бы даже основательнее, чем вносить в явления внешней для нас природы субъективную идею причины. Видя молнию, человек мог ожидать удара грома; слыша начало грозы, человек мог прятаться, боясь ударов молнии, - и не иметь при этом идей причины. По всей вероятности, так и относятся к явлениям природы животные, обличающие в своих действиях, что им также очень хорошо знакома последовательность в явлениях природы. Что такое отношение к этим явлениям не чуждо и человеку - это мы видим из того, что в продолжение многих тысячелетий человек, бросая камень вверх, ожидал, что он непременно упадет на землю, но и не думал о том, что должна же быть причина такого явления. Следовательно, одна последовательность в явлениях природы не могла еще дать человеку идеи причины, как хочет доказать это Милль, восстающий, как и Локк, против врожденности идей.

   15. Милль опровергает врожденность веры в причину еще на том основании, что она приобретается не всеми, да и некоторыми приобретается поздно *. Но не все ли это равно, что опровергать притяжение земли на том основании, что иные тела лежат на столе? Если не все люди занимаются изысканием причин явлений, то и не все уясняют себе идею необходимой причинности. Примите подставку - и вещь упадет на землю, а не полетит кверху; заставьте человека мыслить о явлениях природы - и он везде станет отыскивать причину, а если станет мыслить о самой причине, то дойдет непременно до абсолютной веры в причинность всех явлений, хотя бы во сто раз знал больше явлений без причины, чем явлений с причинами. Если есть идеи, врожденные человеку, то они, без сомнения, высказываются не положительными философскими аксиомами, как этого требует Вайтц **, а отчасти и Локк ***, а в отрицательной форме, в форме невозможности прийти к таким выводам, к которым должен бы прийти человек, если бы его суждениями руководил один опыт. Если мы с точностью знаем силу а, которая движет данное тело по направлению b, а между тем тело движется по направлению с, то не вправе ли мы заключать, что кроме силы а должна быть еще другая сила, изменяющая направление данного тела?

   ______________________

   * Mill's Logic. В. III. Ch. XXI. § 1.

   ** Psychologie. S. 241.

   *** Lock's Works. Of hum. Underst. B. I. Ch. X.

   ______________________

   16. Милль до того увлекается своим желанием доказать, что вера в причинность всех явлений, служащая основанием всякой индукции и всего прогрессивного движения наук, есть следствие наблюдений и опытов над явлениями внешней природы, что хочет даже уверить нас, будто мы можем себе представить явления без причин. "Если мы, - говорит Милль, - предположим себе (что очень возможно вообразить), что настоящий порядок вселенной пришел к концу и что за ним последовал хаос, в котором уже нет неизменной последовательности явлений, так что прошедшее не дает уверенности в будущем, и если бы человек каким-нибудь чудом остался жив и мог быть свидетелем этой перемены, то, наверное, он скоро перестал бы верить в однообразие, так как само однообразие более не существовало бы" *. Рядом с этой цитатой из "Логики" Милля мы только поставим другую из той же книги. "Что каждый факт, - говорит Милль в другом месте, - начинающий существовать, имеет причину и что эта причина должна быть отыскана где-нибудь между фактами, непосредственно предшествующими, - это может быть принято за известное. Все собрания настоящих фактов есть непогрешительный результат всех прошедших фактов и, еще непосредственнее, всех фактов, существовавших в предшествующий момент. Если бы все прежнее состояние целого мира опять воротилось, то за ним последовало бы настоящее состояние" **. Предоставляем самому читателю судить, которая из этих двух картин, набросанных Миллем, свойственнее нашему разуму. Что же касается до нас, то мы, несмотря на уверения Милля, решительно не можем себе представить такого хаоса, в котором явления совершались бы без причин и настоящее перестало бы быть последствием прошедшего.

   _______________________

   * Mill's Logic. P. 98.

   ** Ibid. B. III. Ch. VII. § 1.

   _______________________

   17. Но может быть, такая вера в причинность, которую выражает Милль, есть уже следствие развития человеческого ума, на который причинность всех явлений внешнего мира, влияя ежеминутно во всей своей повсеместности и всею своею безысключительностью, производит такое глубокое впечатление, что человек невольно приобретает ту непоколебимую веру в причинность, которую выражает Милль? Напротив, чем более мы узнаем причины явлений природы, тем более узнаем такие явления, которых причин не знаем, и мы положительно уверены, что голова, развитая наукой, знает более явлений без причины, чем голова дикаря, который всякому явлению придумал причину. "Человеческий ум, - говорит Бэкон, - по самой природе своей слишком склонен предполагать в вещах более однообразия, порядка и правильности, чем он находит их на самом деле, и хотя есть в природе бесчисленное множество вещей, чрезвычайно отличных от всех других и единственных в своем роде, человек не перестает воображать параллели, аналогии, соответствия и отношения, которые не имеют никакой действительности" *. Мы находим, что Бэкон глубже всматривался в человеческую природу, чем Милль. У дикаря есть положительно на все причина, и только у Сократа мы слышим постоянное не знаю. Не из знания причин, следовательно, извлекаем мы веру в причинность, а вера в причинность побуждает нас приобретать знания, и мы должны удивляться не тому, как человек приобрел веру в причинность из его немногочисленных знаний, а, напротив, тому, как не разрушается эта вера от всех тех толчков, которые получает человек от природы при его стремлениях проникнуть в ее заповедные тайны. Признает же Милль в другом месте врожденность человеку веры в существование вещей внешнего мира **, хотя бы это последнее убеждение гораздо легче вывести из опытов, чем веру в причинность. Правда, Милль в этом случае говорит, что закон врожденной веры принадлежит не логике и что потому он его не анализирует, но в таком случае и вера в причинность не принадлежит логике, а психологии, и напрасно Милль взялся ее анализировать. Милль доказывает также, что человек не всегда верит в причину и что есть целая школа мыслителей, которая признает в человеке свободу воли, т. е. возможность действовать без причины. Здесь нам еще покудова не время входить в анализ идеи свободы воли, но мы надеемся показать, что сам Милль верит в ее свободу, равно как и другие отвергающие ее теоретики, и что всеобщность веры в свободу воли и всеобщность веры в причинность явлений есть величайшая антиномия человечества, которая, как бы она ни раздражала рассудка, не терпящего противоречий, есть тем не менее психический факт, несомненно присущий душе человека.

   ______________________

   * Nouvel Organum. L. I. Aphor. XLV.

   ** Mill's Logic. B. I. Ch. III. § 4. P. 58.

   ______________________

   18. Мы не будем распространяться об образовании в человеке идеицели: субъективное происхождение этой идеи слишком ясно, чтобы должно было его доказывать. В неодушевленной природе мы не знаем и не можем знать никаких целей, а знаем их только в самих себе. Где нет сознания и воли, там не может быть и цели. Милль говорит, что если мы сомневаемся, какое из двух явлений причина и какое следствие, то следует только определить, какое из двух предшествующее, и оно будет причиною *. В отношении явлений внешней природы это совершенно справедливо и тем естественнее, что мы называем предшествующее явление причиною именно потому только, что оно предшествует. Но цель в некотором смысле будет предшествующею причиною последующих явлений, и цель, поставленная нами впереди, является причиною всех действий, выполняемых нами к ее достижению. В области человеческих действий два понятия могут быть взаимною причиною друг друга, как замечает Аристотель в своей "Метафизике": так, богатство, как цель, может быть причиной нашего труда, а труд - причиной богатства **. Но такое упреждение явления, конечно, доступно только существу мыслящему и желающему. Если же мы переносим идею цели в материальную природу, то это уже ясная персонификация природы.

   ______________________

   * Mill's Logic.

   ** Aristoteles. Methaphysik. Ubers von Hengstenberg, 1829. B. I. L., V. Cap. 2. S. 80.

   ______________________

   19. Назначение есть тоже цель действий, но поставленная не тем, кто действует. Находя сходство между своими целесообразными действиями и явлениями природы и не будучи в состоянии заподозрить цели в мертвой природе, человек или превращает идею цели в идею назначения, или объясняет целесообразное отношение между явлениями природы случаем.

   20. Случай есть явление без причины, и вот почему Милль приводит идею случая как доказательство того, что человек не всегда верит в причинность явлений. Но разве кто-нибудь имеет или может иметь серьезную идею случая в явлениях внешней природы? Это только отказ ума искать причину, а не отвержение причины. Бессмысленное же употребление этого слова ничего не доказывает, кроме того, что человек часто употребляет слова, с которыми не соединяет никакого смысла. "Это случилось оттого", - говорим мы и начинаем излагать причину случая. Если же случай не есть явление без причины, то что же он такое?

   21. В мире наших произвольных действий слово случай имеет смысл неожиданного для нас столкновения наших произвольных и рассчитанных действий с обстоятельствами для нас внешними и от нас не зависящими. Мы хотели ехать, но поломался экипаж, и мы называем это случаем, конечно, не думая, что экипаж поломался без всякой причины. Вера в случай как явление без причины до того противна душе человека, что он приписывает свои неудачи сглазу, пустому ведру, понедельнику, своей левой ноге, опрокинутой солонке - только не случаю. Точно так же идея счастья, этот перифраз случая, собственно, не идея, а фантазия: счастье улыбается, хмурится, обращается к человеку то лицом, то спиною, любит дураков и пьяных и т. д. Это личность, а не явление без причины, и если вы сбросите с нее все признаки капризной личности, группируемые фантазией, то в результате останется не идея, а полнейший ноль, которому ни один человек не придает никакого значения. Счастье - это призрак воображения, который существует только до той поры, пока работает воображение; рассудок же наш не знает ни счастья, ни случая.

  

   1. В нескольких предшествовавших главах мы старались выяснить образование тех идей, которые лежат в основе всех работ рассудка и вносятся им уже готовыми в постижение как явлений внешнего для души мира, так и явлений психических. Этих идей мы нашли несколько, но ясно, что не все они имеют совершенно одинаковое происхождение. Идея материи в своей противоположности идее души, или, сказать точнее, идее воли как инициативы произвольных движений и идее сознания как противоположности тому, что сознается, является коренною идеею для нескольких других, таких же антагонистических идей, которые всегда сознаются попарно как отрицания друг друга и вне такого отрицания не имеют смысла. Само собою видно, что от этой коренной антагонистической идеи происходит уже несколько других, каковы: идея субстанции в противоположность идее признаков; идея силы в противоположность идее инерции и идея неделимой единицы (атома) в противоположность делимому числу. Эти три идеи уже произведены из коренной идеи души и материи. Мы никак не думаем, чтобы этими тремя формами мы исчерпали все содержание этой идеи, Она может принимать, и действительно принимает, другие формы; но мы заметили только самые существенные, которыми сознание наше беспрестанно пользуется в своих рассудочных работах.

   2. Идея времени и пространства возникает уже не прямо из идеи антагонизма души и материи, а из многочисленных опытов произвольных движений, в которых душа как инициатива движения борется с инерциею материи. Идея времени относится к идее пространства не как антагонисты. Каждая из них является антагонистом душе, но в отношении друг друга они являются различными формами одной и той же идеи: идеи материального предмета и явления в их взаимном отношении.

   3. Идея причины и следствия есть уже осложнение антагонистических идей первого рода с идеею времени. Опыт дает нам только явления предшествующие и явления последующие, но мы вносим в это понятие последовательности свою субъективную идею причинности: превращаем предшествующее явление в причину, а последующее - в следствие. Но этим одним не может быть объяснена наша вера во всеобщую причинность всех явлений и в безысключительность законов наблюдаемых нами явлений. Источник этой уверенности уже не в душе, а в духе человеческом, т. е. в тех особенностях человеческой души, присутствием которых только и можно объяснить себе явления, отличающие жизнь человека от жизни животных. Явления эти будут предметом нашего изучения в третьей части антропологии; но и теперь уже мы должны были указать на присутствие этой уверенности в человеке, так как ею только объясняется не рассудочный процесс, но неустанное движение этого процесса вперед. В существовании этой уверенности в общезаконности вселенной никто не сомневается, так как каждый чувствует ее в самом себе; но происхождение ее объясняют различно. Мы же показали только, что вывести ее из опытов и наблюдений над явлениями природы невозможно, так как она именно руководит нашими опытами и наблюдениями и побуждает нас не верить природе, если она показывает нам явления без причины.

   4. Необыкновенная важность всех этих первичных идей и этой веры в причинность для рассудочного процесса видна сама собою. Идеи эти составляют основу рассудочной ткани, а уверенность в законности и причинности явлений одушевляет этот процесс силою движения. Само собою также понятно, как должен условливаться весь дальнейший рассудочный процесс этим утоком той ткани, которую выплетает рассудок из опытов и наблюдений над явлениями как материального, так и психического мира. Вот почему мы сочли необходимым остановиться на первичных идеях более, чем того требовали, по-видимому, объем и значение нашей книги. Понять хоть главные, основные законы работ рассудка совершенно необходимо для педагога, так как он постоянно имеет дело с этими работами; но понять законы рассудочной работы нельзя, не всмотревшись ближе в эту основу, в которую рассудок вплетает результаты всех своих опытов и наблюдений.

   5. Мы не могли назвать вообще всех этих основ рассудочной работы врожденными идеями, потому что, как мы видели из их анализа, не все они и не вполне врождены душе, но начинаются только тогда, когда душа уже приступает к своей рассудочной работе, и составляют как бы первые узлы, к которым прикрепляются и по которым регулируются все остальные нити. Врожденность идей подверглась сильным нападкам со времени Локка, который почти исключительно против нее направил свое знаменитое сочинение "О человеческом понимании", хотя странным образом противоречит сам себе в другом своем сочинении, где говорит, что человеку врождены только семена его будущего рассудочного развития *; но сказать только семена значит сказать очень много. Знаменитый спор Лейбница с Локком о том же предмете находит отголоски и до сих пор. В настоящее время как материалисты, так и гербартианцы, причисляя к последним и учеников Бенеке, также сильно восстают против врожденности идей, и восстают совершенно справедливо, если под врожденною идеею разуметь какое-нибудь определенное представление или философскую мысль, а не невольный прием души, выражающий ее характер в ее работах. "Странно, - говорит один из гербартианцев Вайтц, - что, несмотря на все старания мыслителей, они не были до сих пор в состоянии привести в совершенную ясность того, что должно бы, именно потому, что оно врождено, быть ясным с самого рождения перед глазами каждого человека" **. Но напрасно Вайтц не объясняет: что он разумеет под словами ясно и перед глазами? Всякий из нас ясно сознает, что не может поднять ста пудов; но никто не может представить этого перед глазами. Что же касается до того, что мыслители не успели до сих пор выразить этих врожденных идей с достаточною определенностью, то упрекать их в этом все равно, как бы упрекать историков в неясности первых событий истории или физиологов в неясности процесса зарождения организмов, хотя, конечно, первые исторические события продолжают иметь влияние и на ход современной истории человечества, а первые факты органического зарождения, без сомнения, сильно усиливают дальнейшее развитие организма. Во всяком случае нам кажется, что спор о врожденности и неврожденности идей вертится более на различном понимании несчастного слова идея. Если же под именем идеи мы вообще будем разуметь неизвестную нам причину, влияющую на наши рассудочные работы и придающую им такой характер, который не может быть объяснен ни опытами и наблюдениями, ни влияниями органического мира на наш организм, то едва ли можно сомневаться в прирожденности человеку некоторых идей.

   ______________________

   * Locke's Works. Conduct of the Understanding. P. 41.

   ** Lehrbuch der Psychologie, von Waitz. S. 503.

   ______________________

   6. Как бы мы ни представляли себе душу, в виде ли нервного организма, в виде ли невесомого эфира, расхаживающего по нервам, в виде ли особенной силы, присущей материи, когда она достигает данной организации, в виде ли особенного материального или духовного существа, во всяком случае душа должна иметь свои особенности, а эти особенности непременно выкажутся в ее работах. Представим себе, что душа наша - кусок магнита: не должна ли бы она была и в этом случае, входя в столкновение с внешним для нее миром, выказать свои особенности - особенности магнита? Встречаясь с деревом, медью, свинцом, она не ощущала бы притяжения к ним и до первой встречи своей с железом не знала бы, что она магнит. Мало этого: даже после многих и многих встреч с железом такая душа-магнит не сознавала бы своих магнитных свойств и, может быть, только После изобретения магнитной стрелки задумалась бы над тем, что такое полюсы, и стала бы над вопросом, почему ее тянет к северу и югу, а не к востоку и западу.

   7. Физиолог Мюллер не сомневается в прирожденности нам некоторых идей на том основании, что факт убеждает его в прирожденности животным различных инстинктов. В самом деле, если пчела или паук вносят врожденные инстинкты в свои работы, то почему и человеку не вносить их в главную работу - в свой рассудочный процесс? Он и вносит их, но долго руководствуется ими, не сознавая их в форме ясно выраженных мыслей.

   Едва ли можно сказать, что и в настоящее время мы уже пришли к полному сознанию этих первичных основ нашей рассудочной работы. Может быть, еще не скоро глубокий анализ успеет отделить вполне и с совершенною ясностью то, что вошло в рассудочный процесс из опыта, от того, что вносится в этот процесс из прирожденных свойств души.

  

   1. Слово индукция еще со времен Платона и Аристотеля употребляется в логиках, но только Бэкон придал ему настоящее его значение, изложив индуктивный метод в своем знаменитом сочинении, известном под именем "Новое Орудие" ("Novum Organum").

   Полагают, что это название для своей книги Бэкон избрал с тою целью, чтобы противопоставить ее аристотелевскому Organon и тем резче выставить отличие своей новой методы мышления от прежней, построенной не на опытах и наблюдениях, а на силлогизмах. Действительно, Бэкон видел в Аристотеле только одного из софистов, который, вместе с Платоном, отличался от прочих лишь тем, что не бродил по площадям и не продавал своих уроков *. Не говоря уже о философии, а сами естественные науки, открывшие в сочинениях Аристотеля множество именно тех самых наблюдений над природою, которые составляют основу бэконовского индуктивного метода, показали уже давно несправедливость такого взгляда на Аристотеля. Не Аристотель виноват, что его учение о силлогизмах - во всяком случае очень замечательное как первая попытка анализировать ход человеческого мышления - пришлось более по силам средневековых мыслителей, чем другие идеи того же писателя, а потом было оторвано от почвы, признано за последнее слово психического анализа и раздуто до уродливости. Против этого-то формального мышления, не основанного на фактах и лишенного содержания, вооружился великий гений Бэкона.

   ______________________

   * Nouvel Organum. L. I. Aphor. XII.

   ______________________

   2. Новым Органом Бэкон назвал свою книгу также и потому, что видел в индуктивном методе как бы новый, открытый им орган чувств для постижения природы. Но легко видеть, что это новое орудие открытия законов природы и пользования ими было новостью * может быть, для мыслителей по профессии, но не для человечества, которое пользовалось индуктивною методой, без сомнения, с первых дней появления своего на свет и ей было обязано всеми теми полезными открытиями, которых ко времени Бэкона набралось уже столько, что открытия, сделанные после него, несмотря на всю свою громадность, составляют к ним только незначительную прибавку. Если человек научился ловить и убивать зверя, шить себе одежду, приготовлять пищу, сеять хлеб, обрабатывать металлы, строить дом и лодку, натягивать парус, - словом, если он сделал все те бесчисленные открытия и изобретения, которыми жизнь человеческая отличается от жизни животных, то этим он обязан единственно индуктивной методе, т. е. мышлению, основанному на опытах и наблюдениях. Громадная же заслуга Бэкона состоит в том, что он внес в науку этот вульгарный, чернорабочий способ добывания истины, который, несмотря на то что подарил мир тысячами полезнейших изобретений и открытий, все еще не входил в аристократическую область ученого мышления. Если же и после Бэкона, даже до нашего времени, приложение индуктивного метода в науке ограничивалось одною областью естествознания, то это показывает только, как самые простые истины медленно распространяются и что общество ученых вовсе не та среда, в которой истина уже не встречалась бы с закоренелыми предрассудками.

   3. Нельзя сказать, чтобы сам Бэкон совершенно освободился от схоластического наследства. Очень часто новая, свежая мысль его не находит себе приличной одежды в тогдашнем ученом языке, бьется в устарелых схоластических формах и не может высказаться вполне, так что многие выражения Бэкона (как-то: форма, натура вещей, скрытый состав и т. п.) могут подать повод к недоумениям, но основная идея бэконовской индукции совершенно ясна. Цель ее состоит в том, чтобы узнать законы явлений природы и воспользоваться этим знанием в практической жизни, а средство этого метода - наблюдение. Добыть закон явлений природы из наблюдений и опытов и пользоваться этим добытым законом, с одной стороны, для улучшений в практической жизни, а с другой - для производства новых опытов и наблюдений - вот в нескольких словах характеристическая черта бэконовской индукции. Он находит удобнее разъяснять самый ход индуктивного процесса на частном примере и избирает этим примером разыскание истинной формы тепла, разумея под именем формы причину, производящую тепло, или, еще ближе, те существенные признаки, которыми постоянно сопровождаются тепловые явления. Последуем за Бэконом в этом процессе открытия существенных признаков избранного им явления, или натуры, как он выражается.

   4. Прежде всего Бэкон подготовляет материал для индукции, т. е. такие факты, или, по его выражению, примеры (вернее, образчики явления), в которых проявляется тепло при самых разнообразных обстоятельствах. Из всех этих фактов, из которых иные и сам Бэкон заподозревает в полной достоверности, составляется у него длинный список фактов появления тепла. Сюда входят и солнечный луч, и гниющая трава, и известка, обнаруживающая тепло, когда на нее льют воду, и спирт, который возбуждает в коже теплоту при натирании и сваривает яичный белок, как бы его сваривала кипящая вода, и т. п. Словом, это не более, как собрание в одну обширную группу всех явлений, связанных между собою одним общим признаком - обнаруживанием теплоты. Придерживаясь же нашей терминологии, это не более, как ассоциация явлений по одному, общему всем признаку - ассоциация по сходству.

   5. Само собою видно, что из такого огульного перечисления разнообразнейших явлений природы, сопровождаемых обнаруживанием тепла, нельзя еще вывести никакого определенного заключения. Ассоциация слишком громадна и слишком разнохарактерна, чтобы сознание могло обозреть ее разом всю и извлечь из этого обзора ответ на заданный вопрос - какова истинная причина тепла? Вот почему вслед за этою таблицею положительных примеров Бэкон чертит другую - таблицу примеров отрицательных, т. е. таких явлений природы, при которых тепло не обнаруживается, несмотря на их видимое сходство с явлениями, собранными в положительной таблице. Так, например, Бэкон вносит в эту таблицу отрицательных примеров свет луны, аналогический со светом солнца, но не дающий тепла, снег, сохраняющийся на вершинах гор, сильно освещенных солнцем, зарницу, дающую очень яркий свет, но не зажигающую и не сопровождаемую громом, и т. п. Ясно, что все эти явления помещены в таблицу отрицательных примеров именно потому, что в них есть общий признак с некоторыми из тех, которые помещены в первой таблице, а именно свет, но свет этот не сопровождается теплом. Вследствие этого один из признаков, наиболее часто сопровождающий тепловые явления, оказывается признаком несущественным. Таким образом, ясно, что сличение таблицы положительных примеров с таблицею отрицательных служит к тому, чтобы исключить несущественные признаки из сложных явлений, при которых обнаруживается тепло. Цель же самих этих исключений та, чтобы получить в результате постоянные признаки тепловых явлений, которые, смотря по тому, предшествуют ли они обнаружению тепла или следуют за ним, можно будет назвать в первом случае необходимыми условиями, или причиною, тепла, а во втором - следствием тепла. При этом мы напомним читателю процесс образования понятий, который мы изложили выше *, и укажем, что между индуктивным способом открытия истины и процессом образования понятий нет никакой существенной разницы. До сих пор процесс индуктивного мышления и процесс образования понятий совершенно тождественны и дают в результате одно и то же: возможно точное понятие предмета или явления, состоящее из одних постоянных признаков.

   ______________________

   * См. гл. XXXII.

   ______________________

   6. За этими двумя таблицами, из которых по сличении выйдет одна общая и значительно сокращенная, Бэкон чертит третью, которую он называет таблицею степеней *. Заметим, между прочим, что сокращение обозреваемых случаев явлений, но такое сокращение, при котором ни один характерный случай не ускользнул бы от суда рассудка, составляет одну из целей бэконовской индукции. Он хочет "дать опору чувствам сокращением предметов обозрения" **. Но эта психологическая мысль не вполне развита у Бэкона, тогда как она и есть действительная психическая основа индукции, как это мы увидим ниже.

   ______________________

   * Nouvel Organum. L. II. Ch. XII.

   ** Ibid. Preface. P. 2.

   ______________________

   При помещении тепловых явлений в таблицу степеней Бэкон обращает внимание уже не на самое обнаружение тепла, а на степень этого обнаружения. Так, Бэкон отмечает в этой таблице все сильно горючие вещества, равно и те явления, в которых тепло обнаруживается в самой слабой степени. Цель этой таблицы ясна. В ней Бэкон хочет подсмотреть, от чего зависит усиление или ослабление тепла, т. е. ищет такой признак, усиление или ослабление которого сопровождает постоянно усиление или ослабление тепла в прямой или обратной прогрессии. Если ему удастся найти такой признак, то он уже имеет много вероятностей предположить, что в этом признаке скрывается прямая причина тепла или прямое его последствие. Следовательно, и тут процесс индукции ничем не разнится от процесса образования понятий. Явления, связанные в первых двух таблицах по качеству, связываются в третьей по степени этого качества, т. е. по количеству, да и цель опять та же - отыскание постоянных признаков изучаемого явления.

   7. Не лишним будет указать здесь на ту ревность, с которою подбирает Бэкон всевозможные факты обнаружения тепла: он менее заботится о том, чтоб поместить факт как раз в соответствующую ему таблицу, чем о том, чтобы не упустить его из виду, не позволить ему скрыться от "суда ума". И действительно, трудно вперед рассчитать, в каком отношении нам может быть полезен тот или другой факт. Факт, по-видимому, самый незначительный и который мы затрудняемся поместить куда-нибудь, может бросить самый яркий свет на все собрание однородных с ним фактов, смотря по тому, в какую комбинацию войдет с ними, комбинацию, часто совершенно случайную и неожиданную для того самого, в чьей голове она совершается. Вот почему громадная память, хотя иногда исключительно направленная на факты одной какой-нибудь категории явлений, и сильное деятельное воображение, беспрестанно и быстро перебирающее эти факты в сознании и беспрестанно комбинирующее их в самые разнообразные и прихотливые сочетания, составляют отличительную черту в характере тех личностей, которые подарили мир какими-нибудь новыми открытиями и изобретениями. К этому присоединяется еще необычайное упорство мысли, работающей все в одной сфере и в одном направлении. Но мы очень бы ошиблись, если бы в формальном черчении бэконовских таблиц, сильно еще отзывающихся средневековою схоластикою, которая очень любила все вносить в таблицы и анаграммы, видели действительное средство индукции. На самом деле никто не чертит таких таблиц и ни в какие таблицы нельзя внести того бесчисленного множества фактов и тех бесчисленных комбинаций этих фактов, которые предшествуют появлению в уме даже сколько-нибудь дельной гипотезы, а не только великого и сложного открытия. Сам Бэкон в конце каждой из своих таблиц вынужден прибавить, что сюда относятся и многие другие факты подобного же рода.

   Самый легкий, особенный оттенок в каком-нибудь факте изучаемого явления может уже дать новую мысль, а самая прихотливая комбинация наиболее отстоящих друг от друга фактов может навести на мнение, наиболее замечательное. В какие таблицы можно уместить все те факты и те разнообразнейшие их сочетания, которые должны были предшествовать в уме великих людей открытию Америки или изобретению книгопечатания и паровых машин?

   8. Составление вышеприведенных таблиц образчиков изучаемого явления Бэкон считает только подготовкою к индукции: это только представление "фактов или примеров на суд ума". Собрав факты и сгруппировав их в три таблицы, Бэкон приступает к самой индукции "в настоящем смысле слова", цель которой состоит в том, "чтобы во внимательном обзоре фактов, всех вообще и каждого в частности, отыскать природу (т. е., по-нашему, постоянный признак), которая была бы всегда соединена с природою изучаемого явления". Метод, предлагаемый для этого Бэконом, есть метод отрицательный, или метод исключения, который Милль весьма удачно сравнивает с одним из приемов (elimination), употребляемых при решении алгебраических уравнений. "Только Богу, - говорит Бэкон, - истинному Творцу и Вводителю всех форм, и, может быть, Ангелам и Умам Небесным принадлежит способность знать формы (т. е. причины явлений) непосредственно, положительным путем и с самого начала созерцания; но этот метод не соответствует слабости человеческого ума, которому дано действовать сначала только посредством отрицаний и после исключений всякого рода прийти наконец, но прийти очень поздно к положительному (знанию)" *. "Только после исключений и отбрасываний, - говорит Бэкон несколько далее, - все обманчивые мнения улетучатся, как дым, и на дне останется форма (признак) утвердительная, истинная, прочная и строго ограниченная" **.

   ______________________

   * Ibid. Ch. XV.

   ** Ibid. Ch. XVI.

   ______________________

   9. Милль хорошо формулировал эту мысль Бэкона об исключениях, избавив ее от тех схоластических пут, в которых еще бьется это могучее дитя нового времени. Милль так же, как и Бэкон, видит необходимость собрать сначала факты изучаемого явления и приводит их в порядок в подобных же таблицах, которые называет методами: методом сходства и методом различия *. В этом и Милль, и Бэкон совершенно сходятся, но Милль яснее выражает правила, которыми руководствуется разум при сличении примеров или образчиков явлений (а по-нашему, фактов) и при исключениях как результате такого сличения. Эти правила (Canon) индукции выражаются у Милля так:

   ______________________

   * Mill's Logic. B. II. Ch. VIII. § 1.

   ______________________

   Первое правило индукции. "Если два или несколько примеров испытуемого явления имеют только одно общее для них обстоятельство (по-нашему, один общий признак), то это обстоятельство, одно лишь повторяющееся во всех примерах, есть причина или следствие данного явления".

   Второе правило. "Если пример, в котором испытуемое явление совершается, и пример, в котором оно не совершается, имеют все общие признаки, кроме одного, присущего в первом примере, то это единственное обстоятельство (единственный признак), в котором оба примера различаются, есть следствие, или причина, или необходимая часть причины явления" *.

   ______________________

   * Ibid. § 2.

   ______________________

   Третье правило. "Если два или несколько примеров, в которых явление совершается, имеют только одно общее обстоятельство, тогда как два или несколько примеров, в которых изучаемое явление не совершается, не имеют между собою ничего общего, кроме отсутствия этого обстоятельства, то это обстоятельство, в котором оба ряда примеров различаются, есть или следствие, или причина, или необходимая часть причины испытуемого явления" *.

   ______________________

   * Ibid. § 4.

   ______________________

   Четвертое правило, называемое у Милля методом остатка. "Если отнять у явления такую часть, которая по предшествующей индукции была признана следствием данного предшествующего, то остаток явления есть следствие остающегося предшествующего".

   Пятое правило. "Если явление разнообразится данным образом и при этом другое явление тоже разнообразится особенным образом, то первое есть или причина, или следствие второго или связано с ним какими-нибудь фактами причинности" *.

   ______________________

   * Ibid. § 6.

   ______________________

   10. После нескольких исключений Бэкон позволяет уму сделать провизуарное, но положительное истолкование явления, предваряя, впрочем, что, без сомнения, процесс исключений будет продолжаться и после таких попыток перейти от отрицательной истины к положительной. Словом, после тщательного собирания фактов изучаемого явления и группировки их в различные сочетания посредством всякого рода сличений и исключений - такой группировки, которая, с одной стороны, облегчала бы обозрение фактов, а с другой - все более и более обнаруживала их соотношения, Бэкон позволяет уже уму попытаться построить гипотезу, или, выражаясь точнее, поставить такие вопросы, на которые сами факты могли бы дать ответ. Нет сомнения, что постановка вопросов имеет величайшую важность во всяком отыскании истины. Чем определеннее, чем теснее вопрос, тем ближе он к решению; это стеснение вопросов делается опять исключениями же, а потом самим решением вопроса, потому что чаще всего решение вопроса не дает полного ответа, а только более определяет, более стесняет самый вопрос.

   11. Решение поставленного вопроса, конечно, должно исходить опять же из фактов. Ум, обладающий обширным запасом и предварительно уже обработавший их, т. е. построивший их в такие сочетания и группы сочетаний, что они могут быть удобно обозреваемы без упущения из. виду чего-нибудь существенного, что прежде надлежащей группировки фактов было невозможно, начинает отыскивать между ними и между их отношениями такие, которые могли бы прямо дать ответ на заданный вопрос. Иногда вопрос так поставлен, что уже одного факта достаточно, чтобы разрешить его, но это случается не часто. Так, допытываясь причины морских приливов и отливов, Бэкон приходит к двум вопросам - зависит ли это явление от наступательного и отступательного движения воды, которое мы можем наблюдать во всяком колеблемом сосуде, когда вода поднимается с одной стороны сосуда настолько, насколько опускается с другой, или вообще от поднятия уровня воды в океане, такого же поднятия, какое замечаем мы, когда вода кипит в сосуде? Если справедливо первое предположение, то прилив на одном берегу океана должен сопровождаться отливом на другом, противоположном. Так ли это бывает? На это должен ответить факт, и ответ его будет решителен. Вот почему это испытание и называется у Бэкона experimentum crucis. Факт отвечает, что прилив на берегах Флориды в Америке и на противоположных берегах Испании и Африки бывает одновременно. Таким образом, первый вопрос исключается самим фактом *; но зато второй, разрешенный утвердительно исключением первого, сам разрождается в несколько новых вопросов. Если причина прилива и отлива есть вообще поднятие морского уровня, то это поднятие может произойти тремя способами: или эта огромная масса воды выходит из внутренности Земли и скрывается туда периодически (как это бывает в некоторых озерах); или вода океана, не изменяясь в количестве, разрежается и, увеличиваясь в объеме, занимает более места, а потом объем ее уменьшается; или, наконец, вода океана, не увеличиваясь ни в количестве, ни в объеме, притягивается вверх какою-нибудь магическою силой, а потом собственною своей тяжестью опускается до прежнего уровня. Бэкон отбрасывает два первых предположения, не объясняя почему, и обращается к анализу третьего. Вода в океане не может подняться вся разом, так как на дне бассейна ничто не может занять ее места. Итак, остается предположить, что вода океана, подымаясь в одном месте, упадет в другом. Магнетическая сила, не будучи в состоянии разом действовать на весь океан, действует на него посредине, так что уровень океана, подымаясь посредине, должен в то же время упасть при берегах. Так ли это бывает? Вопрос снова доведен до той определенности, когда он может быть решен непосредственным наблюдением. Если наблюдение покажет, что во время отлива уровень океана поднят посредине, то вопрос решен - и предположение оправдалось. Но тогда возникает новый вопрос: что же это за магнетическая сила, периодически поднимающая и опускающая воду океана? И так далее все могут возникать вопросы, определяться и решаться фактами. Мышление становится на твердую почву, чувствуешь, что оно может двигаться вперед, а не бесплодно вращаться около одной и той же точки. Можно себе представить, каким свежим воздухом должна была повеять книга Бэкона на его мыслящих современников, выводимых им на свет Божий из мрачных и бесплодных трущоб схоластики, где ум человеческий, за недостатком здоровой деятельности, изнывал в бесплодных фантазиях, утомительно повторяющихся. Вульгарная метода мышления, вносимая Бэконом в мрачные святилища тогдашней науки, должна была подействовать на ученых так же освежительно, как на католических монахов Реформация, вносимая в мрачные монастырские кельи. Бэкон звал мысль человеческую из-за недоступных стен фантастических замков, построенных схоластикою, на обширную площадь, освещенную ярким солнцем и кипящую деятельным народом: только одна гордая чопорность могла помешать аристократическому барону мысли, бросив свое мертвящее уединение, замешаться в толпу и жить ее деятельною жизнью.

   ______________________

   * Мы сокращаем ход вопросов в бэконовском примере, ибо для нас важно не содержание вопросов, а только общая их форма.

   ______________________

   12. Но дойдем ли мы таким путем исключения вопросов до положительного решения, до желаемого конца индукции? В одних вопросах дойдем, а в других - нет. Так, в приведенном примере мы решим окончательно, как совершаются приливы и отливы в океане земного шара, т. е., другими словами, мы с точностью опишем явление приливов и отливов, или, еще ближе, составим себе верное понятие об этом явлении, как оно совершается на земном шаре; но вопрос о причине явления останется все же вопросом, решаемым гипотетически. Если примем даже, что может быть доказано с полною точностью, что причина поднятия океанического уровня зависит единственно от притяжения, оказываемого на океан луною, то и тогда мы не думаем, чтобы ряд вопросов был совершенно закончен. Вопрос о том, что такое притяжение, который мы разбирали выше, останется вопросом, как ни странно может это показаться приверженцам позитивной философии.

   13. Дурно понял бы нас тот, кто подумал бы, что мы, указывая нерешенность вопросов, выставляемых нам природою, хотим умалить достоинство индуктивного метода. Мы скажем прямо, что считаем этот метод не то что лучшим, но единственно плодотворным при изучении чего бы то ни было: явлений ли, представляемых внешнею природой, или явлений, представляемых душой человека. Но это не мешает нам видеть те скалы, о которые до сих пор разбиваются все волны человеческой пытливости. Мы не отворачиваемся от этих скал и не признаем их несуществующими, как это делает так называемая позитивная философия. Мы не назовем их также и вечными, как это делает узкое телеологическое воззрение. Мы не назовем эти скалы вечными не только потому, что считаем смешным говорить с пророческим видом о том, что могут и чего не могут сказать наши отдаленнейшие потомки, но также и потому, что если мы видим эти скалы еще гордо стоящими, то видим также и морские берега, усыпанные песком, который составлял когда-то подобные же скалы, в свое время также казавшиеся непреодолимыми и вечными. Каждая волна уносила одну песчинку, а может быть, и сотни волн нужны были, чтоб унести другую, но теперь этих скал нет. Видя бесчисленное число знаний, уже поступивших в обладание человеческого ума, зная, как теперь кажется понятным многое для современного дитяти, что казалось непостижимым и необъяснимым даже величайшим мудрецам древнего мира, можем ли мы брать на себя право предсказывать, что может узнать человек и чего не может? Мы не только не желаем стеснять индукцию, но, напротив, не хотим, чтобы торопливость или самолюбие, желающие сдать неразрешенные вопросы в архив и зачесть их решенными; ставили преграды человеческому уму в его вечном стремлении все вперед и вперед или опутывали человека такими же кажущимися окончательными решениями вопросов, какими опутывала его прежняя схоластика. Схоластика есть порождение ученого самодовольства, и не нужно думать, что она принадлежит только средним векам: никакой век от нее вполне не обезопасен. Мы смеемся над средневекового схоластикою и спешим завестись собственною. Разве в идеализме Гегеля точно так же, как и в позитивизме Конта, не проглядывает ее мертвящий глаз? Не говорил ли нам идеализм: "Не изучай материи - ты там ничего не найдешь"? Не говорит ли нам новый позитивизм: "Изучай только материю - ты там все найдешь"? Оба эти возгласа - возгласы схоластики: они выходят из самодовольства, начертывающего дорогу отдалённейшим потомкам, которые, без сомнения, только посмеются над такими притязаниями. Мы же говорим: "Изучайте явления и души, и внешней природы; в них вы найдете решения многих вопросов из бесчисленного числа еще не решенных; но не закрывайте глаз на эти нерешенные вопросы, ибо сознательное непонимание бесконечно лучше и плодотворнее ложного понимания. Первое дает бесплодное успокоение; второе пробуждает деятельность, а деятельность - это жизнь. Опытная психология на знает границ человеческому уму, признавая самый ум только за организованное собрание знаний, а