Ушинский Константин Дмитриевич - Человек как предмет воспитания. Том I

i>Золото есть металл было бы вовсе невозможно, потому что тогда не было бы ни понятия, ни слова металл, а было бы только слово золото; точно так же, как предполагаемый физиками эфир не есть ни твердое тело, ни жидкое, ни газ, а просто эфир. Теперь же, произнося: "Золото есть металл", я говорю собственно сокращенное предложение, сокращенное из другого, полного: Золото есть один из металлов. В этом же предложении утверждаются два факта, взятые из многочисленных опытов и наблюдений. Первый факт говорит, что в золоте есть все признаки, из которых люди составили понятие металл, и составлено это понятие потому, что заметили несколько признаков, принадлежащих вместе нескольким металлам, а именно ковкость и особенный блеск, который потому и назван металлическим. Если бы не было такого особого рода металлов или если бы был только один, то не было бы и понятия о металле и невозможно было бы суждение: Золото есть металл. Второй факт, выражаемый тем же суждением, состоит в том, что золото есть особый металл, что выражается в самом слове золото. Если бы золото не имело особенных признаков, то оно было бы железом, медью и т. д., но не золотом и самое слово золото не существовало бы. То же самое следует сказать и о предложении: Все люди христиане. Если бы не было различных религий в настоящем или, по крайней мере, в прошедшем, то такое суждение было бы невозможно. Следовательно, в предложениях сосуществования утверждается разом и различие, и сходство предметов, и, кроме различия и сходства, ничего более не утверждается. В этих суждениях, как и во всех других, мы видим только уравнение, но не математическое, утверждающее только равенство, а логическое, утверждающее разом и различие и сходство, или, одним словом, отношение предметов, составляющих суждение.

   15. В суждениях, утверждающих последовательность явлений, тоже утверждается только различие и сходство. Между молнией и громом то сходство, что они являются в один период времени, непосредственно одно за другим; различие же то, что молния, по-видимому, бывает прежде грома и что одно блестит, а другое гремит. Здесь две различные ассоциации ощущений связаны также сходством и различием.

   16. В суждениях причины то же самое, что и в суждениях последовательности, потому что мы называем причиной такое предшествующее явление, после которого, по нашему убеждению, непосредственно следует другое, и это другое мы называем следствием. Что же касается суждений по сходству, то они прямо уже вытекают из сравнения и показывают только, что ум наш, остановившись на сходстве, не пошел далее и не окончил суждения, не вывел никакого результата из этого сходства. Таково суждение: "Снег блестит, как серебро". Так как одного этого сходства было недостаточно, чтобы свести снег и серебро в одно понятие, то образование понятия и остановилось на отрывочном суждении. Но из многих суждений сходства образуется понятие, как мы показали выше.

   17. К какому же окончательному выводу придем мы, рассмотрев происхождение суждения?

   Суждение есть не более, как то же понятие, но еще в процессе своего образования. Окончательное суждение превращается в понятие. Из понятия и особенного представления или из двух и более понятий может опять выйти суждение; но, оконченное, оно опять превратится в понятие и выразится одним словом, например: у этого животного раздвоенные копыта; на лбу у него рога; оно отрыгает жвачку и т. д. Все эти суждения, слившись вместе, образуют одно понятие животного двукопытного и жвачного. Мы можем разложить каждое понятие на составляющие его суждения, каждое суждение опять на понятия, понятия опять на суждения и т. д. Следовательно, суждение есть то же понятие на пути своей формировки, и следовательно, для суждений нужен только тот же агент, который образует понятия, - нужно сознание.

   18. Умозаключение вовсе не есть какая-нибудь самостоятельная форма рассудочного процесса, а только проверка и анализ того, что уже образовалось в форме суждений и отлилось в понятие. "Кай человек; все люди смертны: следовательно, Кай смертен". Весь этот силлогизм, как справедливо замечает Джон-Стюарт Милль, заключается уже в первом суждении: Кай человек *, и во всем этом силлогизме решается один только вопрос: человек ли Кай? Если Кай человек, то в понятие человека как составная часть его вошло суждение, взятое из опыта, что все люди умирают и что, следовательно, и бессмертный Кай, воскресающий в каждой логике, наконец умрет. Прежде чем человек высказал такой силлогизм, он уже сделал его в первой посылке, следовательно, силлогизм этот ни на шаг не подвигает далее рассудочного процесса, и есть не более, как разложение уже готового понятия на суждения, из которых оно составилось. Милль сравнивает силлогизм с поверкою переписки. "Заботливый переписчик, - говорит он, - поверяет переписанное им по оригиналу, и если нет ошибки, то признает, что переписано верно. Но не будем же называть поверку копии частью акта переписки" **. Нам кажется, что еще удачнее будет сравнить силлогизм с распарыванием уже сшитого платья по швам, что делается иногда с тою целью, чтобы узнать, как было платье сшито. В силлогизме мы разлагаем понятие на суждения, и если попадаем на шов, то нашему анализу легко двигаться, и мы говорим: истина. Эта дешевая истина показывает только, что мы попали на путь, которым составилось анализируемое нами понятие; но это нисколько не мешает самому понятию быть ложно составленным, если оно выведено или из ошибочных наблюдений, или из недостаточного числа их.

   ______________________

   * Mill's Logic. В. II. Ch. II. P. 188.

   ** Ibid. Ch. HI. § 8. P. 223.

   ______________________

  

   1. В предыдущих главах мы видели, что образование понятий, суждений и силлогизмов не превышает основной способности сознания, способности чувствовать сходство и различие. Это чувство сходства и различия воспринимается сознанием как отношения между сознаваемыми впечатлениями; выражение этих отношений есть суждение, а выражение отношений между различными суждениями есть понятие; обратное же разложение понятия на суждения, из которых оно составилось, если силлогизм, или умозаключение. Все эти явления психической жизни выполняются сознанием при помощи внимания, памяти, воображения и, наконец, особенной способности останавливать ход представлений в процессе воображения и обозревать разом большее или меньшее количество представлений в остальном воображении. Если что-нибудь может быть названо особенною рассудочною способностью, то это именно эта способность останавливать ход представлений в воображении с тем, чтобы осознать их взаимное отношение.

   Теперь нам предстоит убедиться, что тот же самый процесс сознания различий и сходств лежит в основе так называемого постижения предметов и явлений природы, их причин и их законов.

   2. Всякий, без сомнения, заметил, что предметы в отношении возможности их постигнуть неодинаковы: одни предметы мы понимаем вполне, другие отчасти, третьи же кажутся нам совершенно непонятными. Это общее всем нам чувство отношения нашего понимания к предметам понимания имеет верное основание. Действительно, все предметы в отношении их к нашему пониманию мы можем разделить на три категории: к первой относятся предметы умственные, или те создания нашего собственного ума, которые мы понимаем вполне именно потому, что они нами самими созданы; ко второй категории должно причислить те предметы, в которых мы только кое-что сами сделали, а остальное взяли из природы уже готовое, - это предметы искусственные, и мы понимаем их только вполовину; к третьей категории мы должны отнести предметы природы, не нами созданные, которых мы вовсе не понимаем в том смысле, как понимаем предметы умственные.

   3. Предметы умственные образованы нами самими из опытов и наблюдений, и понять предмет умственный значит только поверить, действительно ли он то, чем мы хотели его сделать. В прежних логиках эти предметы назывались, и не без основания, номинальными, и, по справедливому замечанию Рида, понять такой номинальный предмет значит вывести его атрибуты из самого понятия предмета, что для нас вовсе нетрудно, потому что и самый-то предмет мы создали только для соединения тех или других атрибутов. К таким предметам принадлежат все математические понятия, алгебраические формулы и геометрические фигуры, которые в своей математической правильности в природе не существуют, а созданы нами самими *. Вот почему мы вполне понимаем, что такое треугольник, квадрат, круг, и в этих предметах ничего не остается для нас непонятного. Мы не только знаем и можем перечислить признаки треугольника или квадрата, но можем вывести эти признаки из самой сущности предмета, показать их полную необходимость, такую необходимость, что без этих признаков треугольник не будет треугольником, а квадрат квадратом.

   ______________________

   * Как образуем мы математические понятия - это мы изложим ниже.

   ______________________

   4. Но число умственных предметов мы не ограничиваем, как делают иные, областью математики; напротив, мы причисляем к умственным предметам все слова языка и думаем, что слова нам так же вполне понятны или могут быть понятны, как и геометрические фигуры. Что значит понять слово? Это значит узнать, что оно собою выражает, или, другими словами, для чего оно человеком придумано; а это, конечно, возможно в отношении всякого слова. Таких слов, которых невозможно было бы вполне понять, не существует; иначе это уже не слово, а бессмысленное собрание звуков, никогда не имевшее значения или значение которого позабыто. Но понять слово и понять предмет, означенный словом, - две вещи совершенно разные. Так, мы понимаем слово душа, но не понимаем, что такое душа; понимаем слово жизнь, но не понимаем, что такое жизнь; мы понимаем слово материя, но не понимаем, что такое материя. Сознавать и твердо удерживать это различие между словом и предметом, который означается словом, весьма важно. Не понимая предмета, обозначаемого словом, мы, по крайней мере, можем ясно сознавать, для выражения каких ощущений или групп ощущений придумано или употребляется нами данное слово. Мы можем не понимать, откуда идут те или другие ощущения, как они соединяются между собой, от чего зависят; но мы можем всегда понять, для чего мы придумали или приняли известное слово, для чего мы его употребляем, что хотим им выразить, т. е. мы можем всегда узнать историю слова, если не в языке народа или языке человечества, для чего надо быть глубочайшим филологом, то в нашем собственном языке, для чего надобно быть только мыслящим человеком *. Знание психической истории слова очень важно. Не зная ее, мы можем употреблять то или другое слово не только в различных, но даже в противоположных смыслах, теряться в бесполезных недоумениях и спорах именно потому, что мы для самих себя не определили значения того слова, о котором спорим или которое вводим в наши споры. Слово есть создание человека ** и потому непременно должно иметь и свою психическую историю, и одно изложение этой истории порешило бы множество споров или, по крайней мере, упростило бы спорные вопросы. Так, например, мы чрезвычайно неопределенно употребляем слово материя и слово душа; но если мы изложили бы психическую историю этих слов, то сами увидали бы, что часто приписываем материи такие атрибуты, которые не входят в наше собственное определение материи, и называем психическими такие явления, которые не входят в наше понятие души. Здесь дело не в том, чтобы решить неразрешимые вопросы, что такое душа и что такое материя и каково их взаимное отношение, а в том, чтобы решить, каково наше понятие о душе и каково наше понятие о материи и каково в нашем мышлении взаимное отношение этих понятий; а эти вопросы имеют полную возможность быть решенными номинально, ибо мы спорим не о том, что от нас не зависит, а о том, что мы сами создали.

   ______________________

   * В этом деле психология и филология могут сильно содействовать взаимным успехам; но к сожалению, до сих пор эти две науки вовсе не помогают друг другу.

   ** Но пусть человек не забывает, что слова хотя и создаются человеком, но потом, по выражению Бэкона, "возвращают пониманию те ошибки, которые от него получили" (Nouvel Organum. L. I. Aphor. LIX).

   ______________________

   5. Само собою разумеется, что решением таких вопросов открывается только номинальная, а не реальная истина, и эта номинальная истина может оказаться ложью, т. е., другими словами, мы откроем, что созданное или принятое нами понятие заключает в себе или неопределенность, или неполноту, или даже прямое противоречие, соединяя атрибуты, несоединяемые в действительности. Такая поверка номинальной истины новыми и новыми наблюдениями и анализами совершенно необходима и совершается постоянно; но очень часто случается, что новое наблюдение сделано, а слово не исправлено и продолжает играть свою путающую роль в наших рассуждениях и спорах. Человек часто забывает самую простую истину, что (употребляя выражение Бэкона) "силлогизмы состоят из предложений, а предложения - из слов, а слова суть только заглавия вещей" *. Особенно это заметно в новейшее время, когда новых фактов, опытов и наблюдений появилось множество, а между тем не появляются уже давно такие философские системы, которые делали бы, так сказать, генеральный смотр всем основным словам, играющим главную роль в нашем современном миросозерцании. Эту потребность начинают теперь живо чувствовать не только идеальные мыслители, но люди чистейшего опыта. Вот почему, например, Клод Бернар, физиолог, составивший себе славу физиологическими опытами, находит нужным писать такое "Введение в опытную медицину", в котором он более говорит о том, что такое субстанция, явление, закон, причина, чем о медицине. Однако же поверка общих понятий с точки зрения той или другой специальной науки оказывается очень неудовлетворительною **, и нельзя не чувствовать, что напрасно в последнее время логика была почти вычеркнута из списка дельных наук. Признание за логикой обязанности открывать только одну номинальную истину уронило эту науку, как справедливо заметил Милль; но если бы логика взяла на себя труд исправлять имена по новым фактам, поступившим в человеческое знание, тогда эта наука стала бы на принадлежащее ей место, т. е. в преддверии всех прочих наук.

   ______________________

   * Nouvel Organum. L. I. Aphor. XIV.

   ** "Когда специалисты, - говорит Бэкон, - обращаются к философии и самым общим предметам, то они их коверкают и отличают по своим первым фантазиям" (Nouvel Organum. L. I. Aphor. LIV).

   ______________________

   6. Предметы искусственные мы понимаем настолько, насколько они искусственны, т. е. насколько они наше собственное произведение. Так, в ткацком станке или паровой машине для нас нет ничего понятного, кроме тех материалов и сил природы, которыми мы воспользовались, чтобы сделать эти орудия. Зная назначение машины, потому что это назначение мы сами ей дали, мы можем вывести все ее атрибуты из этого назначения. Субстанция машины, нами устроенной, будет ее назначение; атрибуты, или признаки, машины относятся к этой субстанции как средства, которые мы сами отыскали для достижения нами же данного назначения. Непонятным для нас остаются здесь только материалы и силы природы, которыми мы воспользовались, узнав по опыту, как они действуют. Мы пользуемся упругостью стали, но совершенно не понимаем, от чего зависит эта упругость. Точно так же мы пользуемся силою тяготения, силою теплоты, электричества, магнитности, узнав по опыту, как действуют эти силы; но вовсе не понимаем, что такое электричество, теплота, тяготение, магнитность. Вот почему мы говорим, что предметы искусственные мы понимаем только вполовину, насколько они искусственны, т. е. насколько они сделаны нами. Мы не говорим здесь о предметах искусства, или, вернее, о предметах художества, потому что это внесло бы в наши рассуждения новый, чисто духовный элемент, для рассмотрения которого у нас нет покудова никаких данных.

   7. К предметам природы мы причисляем все те предметы, которые действуют на наше сознание, но в создании которых оно нисколько не участвовало. Понимание этих предметов в том смысле, как мы понимаем наши собственные создания, совершенно невозможно. К этим предметам природы мы относим не только все предметы внешнего для нас мира, но и самого человека, не только тело человеческое, но и его душу, хотя в отношении души понимание наше стоит несколько в другом положении, так как здесь мы сами тот самый предмет, который стремимся понять. Об особенном отношении понимания к душе мы уже говорили выше и будем еще говорить далее; здесь же мы устраним этот вопрос, чтобы он не мешал нам достигнуть нашей прямой цели.

   8. Что значит понять предмет природы? Это значит не более, не менее, как узнать из опыта признаки предмета, связанные с предполагаемою нами, но непостижимою для нас субстанцией), таинственной носительницею этих признаков. Мы увидим дальше, что понятие субстанции перенесено нами из мира внутренних, душевных опытов и наблюдений в мир опытов внешних над внешними для нас предметами, которые действуют на нас своими признаками, но не своею субстанциею. Если мы можем перечислить все признаки предмета, например, признаки железа, то мы говорим, что понимаем, что такое железо. Однако же ясно, что мы тут ровно ничего не понимаем или, по крайней мере, что между пониманием, что такое железо, и пониманием, что такое треугольник, большая разница. В понятии треугольника признаки необходимо вытекают из сущности предмета; признаков этих не может быть ни больше, ни меньше, и они не могут быть другими; словом, они необходимы, иначе треугольник не будет треугольником. Совершенно не так мы понимаем железо. Между цветом железа и его тяжестью у нас нет никакой необходимой связи: железо могло бы быть несколько легче или несколько тяжелее, иметь больше или меньше упругости, плавиться при большей или меньшей степени жара и т. д. Мы не понимаем необходимости соединения признаков, составляющих наше понятие железа. Мы только изучили эти признаки: но как мы их изучили?

   9. Легко видеть, что под именем всякого признака в предметах природы мы разумеем не что иное, как отношение этого предмета к другим предметам. Говоря: "Железо, имеет тяжесть", мы говорим, собственно, только, что Земля притягивает железо; говоря: "Железо тяжело", мы сравниваем степень притяжения Землею железа со степенью притяжения ею других тел. Говоря, что железо плавится, мы выражаем собственно отношение между огнем и железом; говоря, что железо есть предмет материальный, занимает место в пространстве, мы выражаем только отношение железа к нашей руке, т. е. говорим, что железо мешает нашему движению, что рука наша в него упирается. Самый цвет предмета есть только отношение между световым лучом, предметом, его отражающим, и сеткою нашего глаза. Признаков, которые не были бы отношениями, во внешней для нас природе не существует.

   10. Что такое предмет вне своих признаков, или, вернее сказать, вне всех отношении ко всем другим предметам, - этого мы не знаем и знать не можем, потому что предмет действует на нас своими признаками, а не своею субстанцией. Отчего зависит такое явление нам предмета? Оттого ли, что сознание наше, как мы видели это выше, по самому свойству своему начинает действовать только тогда, когда может сравнивать, или оттого, что все предметы природы и в самом деле не имеют никакой субстанции и не существуют вне отношений? Гербарт сделал последнее предположение, и его метафизика старается видеть во всем мире только отношения; но нам кажется такое предположение ни на чем не основанным скачком: из свойства нашей души сознавать только отношения мы не имеем еще права заключать, что во внешнем для нас мире действительно нет ничего, кроме отношений. Напротив, чувствуя в самих себе субстанцию, мы весьма естественно переносим ее и в те вещи, которые независимо от нас оказывают на нас влияние *. Без крайней натяжки мы не можем думать о предметах, не влагая в них субстанции, и не можем смотреть, например, на железо как на собрание признаков или отношений к другим предметам.

   ______________________

   * "Невозможно предположить, - говорит Клод Бернар, - в природе тела абсолютно уединенного: оно было бы лишено реальности, потому что в этом случае никакое отношение не обнаружит его реальности" (Введение в опытную медицину. С. 94).

   ______________________

   11. Слово субстанция, конечно, изобретено философией, но ошибочно было бы выводить из этого, что философия выдумала и самую субстанцию; философия в этом случае, как и часто с нею случается, только выразила придуманным ею словом глубокое чувство, присущее каждому человеку и которое именно по этой всеобщности своей не нашло себе выражения в человеческом языке. Человек до того не сомневается в субстанции предметов природы, что для выражения этой уверенности не придумал даже никакого слова. Скептицизм в этом отношении вышел уже из философского мышления, и для того, чтобы сделать необходимым слово субстанция, философия должна была, указывая на изменяемость всех предметов в природе, усомниться в том, что в основе этих перемен все же лежит неизменяемая субстанция, остающаяся во всей перемене признаков. Попробуйте сказать человеку, никогда не занимавшемуся философией, что предмет есть только собрание отношений, а сам в себе ничто, и вы очень удивите его вашим открытием, если он не сочтет его шуткою: он даже не сразу и поймет, что вы хотите ему доказать, - так присуща каждому из нас уверенность в субстанции как носительнице признаков, беспрестанно меняющихся. В этом отношении Фихте-младший совершенно прав, говоря, что мы не можем представлять себе вещей, не внося в них идеи субстанции, и что это есть необходимое условие понимания нами внешних для нас предметов *. Но субстанции вещей мы не знаем, потому что не можем ничего ощущать в предметах природы, кроме их действия друг на друга и окончательно на нашу нервную систему.

   _______________________

   * Fichte. Psychologie.

   _______________________

   12. Не все признаки созерцаемого нами предмета соединяем мы в понятии предмета. В этом случае мы отделяем признаки существенные от признаков несущественных. Так, мы называем железом и большой кусок и малый; не обращаем внимания также на форму куска, на то, заржавел он или нет, и т. д. Но чем же мы руководствуемся, отделяя существенные признаки от несущественных? Ничем твердым, а только большим или меньшим постоянством признака *; но ни об одном признаке какого бы то ни было предмета природы мы не можем сказать с уверенностью, что вот это признак абсолютно постоянный, неизменный, всегда присущий предмету. Твердость железа при действии огня исчезает, цвет его меняется, вес его на Земле один, на Сатурне будет другой. Химия называет теперь железо простым элементом, но кто знает, не удастся ли ей разложить его завтра? Какой же признак в железе можно назвать постоянным, если все они изменяются или могут измениться? Следовательно, в понятии мы соединяем не неизменные признаки предмета, а только те, которые при обыкновенных условиях обитаемой нами планеты являются наиболее постоянными. Так, например, в понятие ртути у нас входит признак жидкости; даже и под словом вода мы разумеем непременно жидкость, хотя каждая зима наглядно убеждает нас, что вода может быть названа столько же жидким, сколько и твердым телом. Чем более мы изучаем предметы природы, тем более открываем фактов изменения тех признаков, которые казались нам наиболее постоянными. Вместе с тем изменяются и наши понятия о предметах. Таким образом, понять предмет природы значит просто заметить его признаки, кажущиеся нам наиболее постоянными, и соединить их в одно понятие предмета. В этом деле могущественную помощь нашему изучению природы оказывает классификация.

   ______________________

   * Эту шаткость нашу в отличии признаков существенных или несущественных заметил и Милль.

   ______________________

   13. Если мы захотим перечислить все признаки какого-нибудь предмета природы, то найдем, что это довольно длинно. Так, перечисляя признаки золота, например, мы должны сначала показать, что золото есть тело, потом перечислить признаки, отличающие его от организма, потом признаки, отличающие его от других минералов, затем признаки, отличающие его от других металлов, т. е. специальные признаки золота как одного из металлов. Но вместо всего этого мы прямо говорим: "Золото есть металл" - и потом уже перечисляем специфические признаки золота как одного из металлов. Нам нужно только указать место золота между металлами, потому что металлы имеют уже для нас свое определенное место в числе других предметов природы. Классификация, следовательно, служит к определению предметов и есть прекрасный, сокращающий прием, которым обширно пользуется не только наука, но и вообще всякий человек в своем мышлении. Вместо того чтобы перечислять бесчисленные признаки какого-нибудь растения или какого-нибудь животного, мы только указываем место его в системе растений или животных, и большая часть труда в определении предмета уже выполнена. После этого нам остается перечислить какие-нибудь особенные признаки или отношения определяемого нами предмета к обыкновенным условиям мира, обитаемого нами: так, например, показать местность, в которой растет определяемое растение, время, когда оно цветет, действие его на животных, приложимость в промышленности и т. п. Смотря на классификацию с этой точки зрения, мы вовсе не посоветуем педагогам пренебрегать ею, как это было вошло в моду при антагонизме со схоластикою, которая, действительно, ударившись в крайность, вся почти превратилась в классификацию, да еще и искусственную.

   14. Понять предмет природы, следовательно, значит только изучить его признаки, т. е. его отношение к другим предметам, и дать ему надлежащее место в числе предметов доступного нам мира: определить род, вид и особенность предмета. Всего же этого мы достигаем единственно процессом сравнения, отысканием сходства и различия между предметами; следовательно, понимание предмета не превышает средств нашего сознания и не требует никакой новой способности, кроме основной способности сознания - находить сходство и различие между предметами, или, лучше, между теми ощущениями, которые вызываются в нас предметами природы.

   15. Причина шаткости наших понятий о предметах природы выражается в явлениях. Явление есть перемена признаков. Тело увеличивается в объеме, приобретает или теряет цвет, изменяет форму, переменяет место, при приближении других предметов выказывает новые свойства и т. п. Но так как признаков неизменных нет, то и справедливо называют всякий предмет явлением. Однако же эти слова не могут заменять одно другое как совершенные синонимы. Между явлением и предметом мы не можем открыть объективной разницы, но есть разница субъективная, психическая. Если мы рассматриваем камень без отношения ко времени и к перемене его признаков во времени, то мы видим в нем предмет; но если мы изучаем геологическое происхождение камня, то мы уже видим в нем только явление. Предмет в пространстве есть для нас предмет, предмет во времени есть для нас явление. В сущности же это одно и то же, и разница тут только психическая, и между предметом и явлением то же самое отношение, как между пространством и временем.

   16. В природе мы замечаем явления двух родов: первого рода явления Платон называет переменою, второго рода - переходом *.

   ______________________

   * Dialogues de Platon. Theetete ou de la Science. К переходу следует отнести и вращение тела на одном и том же месте, ибо здесь части тела видимо меняют место, хотя все тело продолжает занимать одно и то же место.

   ______________________

   В одних явлениях признаки изменяются без перемены предметом места: снег тает, лист желтеет, вода твердеет и т. п.; в других явлениях предмет переменяет место, и эту перемену места предметом мы также называем явлением. Движение, следовательно, есть только особого рода явление. Но мы относимся к движению совсем не так, как к другим явлениям. Движение для нас понятнее именно потому, что мы сами можем производить движение; мало этого, даже перемена признаков предмета кажется для нас понятнее, когда мы представляем их себе как движения: так, например, когда мы стали представлять себе явление тепла как движение частиц (молекул) или когда мы стали представлять себе изменения в цветах как изменения в движении лучей, и то, и другое стало для нас как бы понятнее: вне формы движений мы не можем представить себе перемены признаков. Так это или не так во внешней природе, этого мы не знаем; но мы не можем представить себе перемены иначе, как в форме движений. Вот почему уже древние философы, Платон и Аристотель, хотя отделяют переход тела с места на место от перемен, но смотрят уже и на перемены как на движения особого рода. Новая же наука все перемены в предмете пытается объяснить движениями, которые мы ощущаем только в их результатах.

   17. К явлению мы относимся точно так же, как и к предмету, только слово признак переменяется нами в слово условие. В предметах мы также замечаем признаки и отделяем более постоянные от менее постоянных. В явлениях мы замечаем условия явлений, т. е. те же признаки, и называем условиями только постоянные признаки явлений. Понять предмет значит составить о нем понятие, т. е. соединить признаки предмета, кажущиеся нам более постоянными, в одно понятие; понять явление значит то же самое - составить понятие о явлении из признаков или условий, которые мы считаем постоянными.

   18. Понимание предмета относится к пониманию явления точно так же, как самый предмет относится к явлению. Предмет есть явление в пространстве, явление есть предмет во времени: при постижении предмета мы представляем себе признаки существующими одновременно, при постижении явления мы представляем признаки его разновременно, т. е. следующими друг за другом. Только в явлении видимого движения разноместность и разновременность соединяются нами в одну идею движения.

   19. Слово причина так злоупотреблялось, что оно кажется нам чем-то таинственным, тогда как психическое происхождение этого понятия очень просто. Собственно говоря, мы постигаем вполне причину только тех явлений, которых причиною мы сами являемся. Книга была на одном столе и очутилась на другом, и причину этого явления я вполне постигаю, потому что я сам переложил книгу. Это единственная причина, которую человек вполне постигает. Видя же, например, что за нагреванием тела следует его расширение, я тут ровно ничего не постигаю, а только замечаю последовательность явлений и явление предшествующее называю причиной, а явление последующее - следствием, когда замечаю, что они постоянно идут вместе и именно в том же порядке. Будут ли всегда они следовать в том же порядке - этого мы не знаем, а только верим, что, должно быть, будут, верим до того сильно, что если, например, замечаем, что вода, охладившись до 4 градусов и продолжая охлаждаться далее, не сжимается уже в объеме, а, напротив, расширяется, то думаем, что это зависит от каких-нибудь особенных обстоятельств, может быть, от кристаллизации частиц воды, но не хотим признать, что тело, охлаждаясь, может увеличиваться в объеме, а нагреваясь - может уменьшаться. Мы говорим, что причина, по которой все тела падают на Землю, есть тяготение; но сказать это - значит сказать только, что все тела падают на Землю и что все тела, близкие к Солнцу, упали бы на Солнце, а близкие к Сатурну упали бы на Сатурн. Это не более как расширение наших опытов, из которого вытекает убеждение, что они всегда и везде будут так же совершаться. Причины, почему тела увеличиваются в объеме от нагревания и почему тела взаимно притягиваются, мы по-прежнему не постигаем, а только убедились в том, что при всех обстоятельствах, какие нам доступны, эти явления совершаются так, а не иначе и что если кожа от нагревания сжимается, то это потому, что в ней есть влага, испаряющаяся от тепла, и если облака не падают на Землю, а известные газы рвутся вверх, то причиною этого является воздух, мешающий этим телам подчиниться притяжению Земли.

   20. Как при изучении предмета мы отделяем более постоянные признаки от менее постоянных и не можем никогда с уверенностью добраться до признака неизменного, т. е. субстанции предмета, точно так же и, изучая причину явлений, мы отделяем обстоятельства, только сопровождающие явления, от тех, которые, по нашему мнению, составляют необходимое его условие; но точно также, как не можем мы добраться до субстанции предмета, не можем мы добраться и до причины явлений. Произведя сами известное условие, мы вызываем всегда одно и то же явление, т. е., произведя сами какое-нибудь явление и видя, что всякий раз за ним следует другое, мы говорим, что мы знаем причину явлений, но собственно мы вовсе ее не знаем. Деревенский знахарь, дающий больному какой-нибудь корешок с причитыванием и пришептыванием, приписывает явление, происходящее затем в больном, отчасти корешку, а больше своим пришептываниям и причитываниям. Но медик, дающий хинин против лихорадки, знает ли причину прекращения лихорадки? В коре хинного дерева разве нет множества элементов, которые так же не нужны для прекращения лихорадки, как и причитания знахаря? Положим, однако, что химии наконец удалось выделить из хинной корки именно тот элемент, который прекращает лихорадку, но уверена ли химия в простоте своих простых элементов? Может ли быть она вполне уверена в том, что в элементе, выделенном ею из хинной корки и прекращающем лихорадку, все необходимо для произведения этого действия? Таким образом, собственно говоря, мы не можем ни одного условия явлений природы так уединить, чтобы быть убежденным, что в этом условии нет ничего лишнего, ничего такого, что не было бы необходимо для проведения известного явления. Если же мы не можем этого сделать, то не можем и указать настоящей причины явления, а не только уже постичь, почему и как эта причина вызывает известное следствие.

   21. Мы знаем только одну простую причину явлений - это нашу собственную волю и переносим чувство этой причины в изучение причин явлений природы, ищем и там такую же простую, понятную для нас причину, но не находим ее точно так же, как не находим и субстанции вещей. Идея причины и идея субстанции берутся нами из внутреннего, душевного опыта, или, вернее сказать, из чувства, присущего каждому из нас, что мы существуем и по нашей воле можем производить те или другие изменения в предметах природы. Из нашего внутреннего опыта мы вносим идею субстанции и причины во внешний для нас мир, ищем там их упорно и не находим. Но мы скажем об этом переносе подробнее в особой главе.

   22. Если мы замечаем такое отношение между двумя явлениями - предшествующим и последующим, т. е. между причиною и следствием, что можем выразить это отношение в математической формуле, то называем эту формулу законом явления. Наблюдая, например, что каждое тело падает на Землю, и вычисляя, с какою скоростью оно падает, мы отвлекаем это явление от всех несущественных обстоятельств, которые могли бы помешать телу упасть или замедлить скорость его падения. Выразив же эту скорость в математической формуле, мы называем ее законом падения тел. Мы говорим: скорость падения тел пропорциональна квадратам их расстояний от Земли; но это есть не более как описание явления, отвлеченное от всех несущественных обстоятельств, которые могли бы изменить его. Сравнив расстояние тела от Земли и скорость падения тела, мы выразили отношение между двумя этими представлениями в математической формуле: вот все, что мы сделали.

   23. Таким образом, мы видим, что постижение предметов природы, постижение ее явлений, их законов и причин доставляет нам все тот же рассудочный процесс, который мы изучили уже в образовании понятий. Понять предмет природы, или явление, или закон этого явления, или его причину - значит все то же, что составить понятие о предмете. Но мы видим также, что в этом процессе принимают деятельное и существенное участие какие-то предубеждения с нашей стороны, предрассудки, если можно так выразиться, вникая в этимологию слова. Не испытывая субстанции нигде во внешнем мире, мы ищем ее в вещах; не зная причины ничему, что не сделано нами, мы везде ее предполагаем как необходимую. Мы вносим понятие субстанции и причины как нечто уже готовое в тот рассудочный процесс, которым мы постигаем предметы природы и ее явления. Эти убеждения, следовательно, предшествуют рассудочному процессу, и вот почему мы можем их назвать предрассудками, если только не убедимся, что они вытекли из того же самого рассудочного процесса. К таким предрассудкам относится не одна идея, или, лучше сказать, не одно чувство субстанции и причины, но также понятие времени, пространства, материи и силы. Вот почему, не продолжая далее изучения рассудочного процесса, мы должны прежде всего задать себе вопрос: откуда и каким образом входят в него эти убеждения, по-видимому, не вытекающие из опыта, но тем не менее предшествующие всякому опыту; откуда появляются в нашем рассудочном процессе эти предрассудки, без которых не может, однако, совершаться сам рассудочный процесс?

  

   1. Вопрос об образовании в нас понятий времени и пространства всегда был одним из труднейших в метафизике и психологии. Трудность здесь в том, что все предметы внешнего для нас мира и все его явления представляются нам не иначе, как уже размещенными в пространстве и совершающимися во времени, из чего само собою выходит, что понятия о пространстве и времени должны были образоваться в нас прежде всех других представлений. Из каких же представлений могли образоваться эти понятия, если в каждом нашем представлении они уже являются готовыми? Получить их из непосредственных ощущений, этих простых элементов каждого представления, мы также не могли: все ощущения наши вызываются в нас влияниями материальных предметов внешнего мира на нашу нервную систему; но такого материального предмета, как время, или такого, как пространство, во внешнем мире нет. Одно ощущаем мы нервами зрения, другое - нервами слуха, третье - нервами осязания; но какими же нервами ощущаем мы время или пространство?

   2. Такое положение понятий времени и пространства заставило многих мыслителей признать идеи пространства и времени уже врожденными душе. Локк, вооружавшийся вообще против всякой врожденности идей, доказывает, конечно, и эмпирическое происхождение наших понятий о пространстве и времени *. Кант, знакомый с доказательствами Локка, однако, не удовольствовался ими и признал понятие пространства и времени понятиями априорными, т. е. не выведенными из опыта. "Пространство, - говорит Кант, - не есть эмпирическое понятие, выведенное из какого-нибудь внешнего опыта. Ибо при внешнем опыте те или другие ощущения относятся к чему-то вне меня, и для того, чтобы я мог представить их вне меня и одно подле другого, не только различными, но и в различных местах, в основе должно уже находиться представление пространства". "Представление пространства, - говорит Кант далее, - не может быть извлечено из отношений внешних явлений посредством опытов, ибо сам внешний опыт возможен только при представлении пространства". Эти основания заставили Канта назвать пространство "необходимым представлением apriori, лежащим в основе всех наших внешних созерцаний". Но так как в то же время он не признавал его и вообще за понятие, то и назвал его "чистым созерцанием" **, т. е., другими словами, тою же врожденною идеей. То же самое и почти в тех же словах высказал Кант и о времени. "Время, - говорит он, - не есть эмпирическое понятие, выведенное из какого-нибудь опыта, ибо современность или последовательность (явлений) не могли бы быть восприняты нами, если бы представление времени apriori не лежало уже в основании. Следовательно, время есть необходимое представление, которое лежит в основе всех созерцаний" ***. Не забудем, что, отправляясь от этих положений, Кант приходил к очень важным выводам: так, например, признавал геометрию "наукою, определяющею свойство пространства синтетически и apriori", и вообще называл "время и пространство двумя источниками знания, из которых apriori могут почерпаться различные синтетические познания, как это блестящим образом доказала чистая математика в отношении постижения пространства и его отношений" ****. В настоящее время защитники опыта в психологии, как, например, Бэн, Вундт и другие, без сомнения, продолжают доказывать опытное происхождение этих основных понятий человеческого мышления, а защитники самостоятельности душевной жизни, как, например, Лотце, принимают, наоборот, что идеи пространства и времени несомненно врождены душе и что самое существование пространства и времени во внешнем мире не может быть доказано. "Может быть, - говорит Лотце, - внешний мир и размещен в пространстве; может быть, события действительно протекают во времени, и в таком случае наше сознание, выражаясь своим собственным языком, вместе с тем угадало и язык вещей. Но через это деятельность сознания не изменилась и не сделалась менее принадлежащею сознанию" *****.

   ______________________

   * Locke's Works. Of hum. Underst. В. II. Ch. II. § 2, 3; Ch. XIII und XIV.

   ** Krit. der Rein. Vern. Edit. Hartenstein. S. 62, 63.

   *** Ibid. S. 69.

   **** Ibid. S. 75. He Кант первый указал на невозможность вывести из деятельности внешних чувств идеи пространства и времени. Эта мысль встречается уже у Аристотеля; она очень ясно высказана Гетчесоном; около нее ходит и Рид; но Гамильтон, толкователь Рида, имел полное право сказать, что "первый Кант высказал великое учение, что время есть основное условие, форма или категория мысли" (Read. V. I. P. 124. Прим. 2 Гамильтона). Можно быть уверенным, что Гамильтон, отлично знавший и Канта, и Рида, и Локка, не отзывался бы с таким глубоким уважением о Канте, если бы видел в нем человека, бесцеремонно заимствующего свои мысли у английских мыслителей да еще и превращающего их в "чепуху", как высказано было недавно в нашей литературе.

   ***** Microkosmos v. Lotze, 1856. В. I. S. 251. Замечательно, как по этому же поводу выражается Рид: "Есть философы (Беркли и Юм), которые утверждают, что тело есть только собрание того, что мы называем ощущаемыми качествами... Для меня же ничто не кажется более нелепым, как признать, что может быть протяжение без чего-нибудь протяженного или движение без чего-нибудь движимого; но я не могу дать доказательства моего мнения, потому что оно кажется само собою очевидным и непосредственным изречением моей природы" (Read. V. I. P. 322). Неужели же это похоже на то, что высказал Кант?

   ______________________

   3. Мы считаем бесполезным входить здесь в разбор различных мнений, высказанных по этому поводу *; но скажем прямо, что отчетливая постройка Кантом категорий пространства и времени и полное выделение чувства мускульных движений из внешних чувств, сделанное английскими психологами, начиная с Броуна **, даст нам теперь возможность уяснить себе гораздо более прежнего происхождение в человеке понятий пространства и времени, а равно понятий числа, движения, покоя, силы и причины, которые уже Гетчесон помещал в один разряд понятий, происхождение которых не может быть объяснено вполне из действия внешних чувств.

   ______________________

   * Есть еще одно оригинальное мнение о происхождении в нас идеи пространства, и это мнение принадлежит, кажется, Мюллеру, а именно, что душа наша ощущает свой нервный организм в протяжении. Но это мнение не выдерживает кантовского анализа, ибо нервный организм будет тогда для души тоже только внешним явлением.

   ** Bain. The Senses. P. 71.

   ______________________

   4. Прежде всего обратим внимание на тот замечательный факт, что отсутствие зрения и даже отсутствие слуха и дара слова вместе не мешают образованию в человеке очень верных понятий о пространстве и времени. Слепорожденные нередко удивляют зрячих своим точным измерением пространства, или, другими словами, верностью своих движений, которая была бы невозможна, если бы слепые не имели точных ощущений быстроты или медленности своих движений и точного понятия о пределах пространства, в которых эти движения совершаются. Уже для того только, чтобы ходить взад и вперед по комнате и не натыкаться беспрестанно на стены, слепой должен верно измерять отношение между быстротой своих движений и величиною комнаты; но с какою