Сервантес Мигель Де - Интермедии

  

  

  Мир дает на целый год.

  Каньисарес. Вот вы сами видите, ваши милости, в какое беспокойство и расстройство поставила меня соседка. Так прав ли я, что не люблю соседок?

  Лоренса. Хоть мой муж и не любит соседок, но я целую ваши ручки, сеньоры соседки.

  Кристина. И я тоже. А если б моя соседка привела мне школьника, то была бы она самая лучшая соседка. Прощайте, сеньоры соседки!

  

  

   СУДЬЯ ПО БРАКОРАЗВОДНЫЙ ДЕЛАЙ

  

  

   (El juez de los divorcios)

  

  

  

  

  ЛИЦА:

  Судья по бракоразводным делам.

  Письмоводитель.

  Прокурадор.

  Старик.

  Мариана, его жена.

  Солдат.

  Донья Гиомар, его жена.

  Подлекарь {*}.

  Донья Альдонса, его жеяа.

  Крючник {**}.

  Два музыканта.

  {* В подлиннике cirujano - фельдшер; их прежде называли подлекарями. Есть и пословица: "Толкуй больной с подлекарем". От испанского cirujano произошло русское слово "цирюльник". Как испанский cirujano, и русский цирюльник, по экзамену, имел право пускать кровь, дергать аубы, ставить банки и пиявки. (А. Н. О.)

  ** Ganapan - носильщик тяжестей, то же, что в Тифлисе муша. У нас теперь тяжести перевозятся ломовыми извозчиками; но при нагрузке и разгрузке товаров на пристанях, дебаркадерах и пр. есть артели носильщиков, которые называются крючниками. (А. Н. О.)}

  

  

  

  

  Зала суда.

  

   Входят судья, письмоводитель и прокурадор;

  

  

  

  судья садится на кресло.

  

  

  

  Входят старик и Мариана.

  Мариана (старику очень громко). Ну, вот, сеньор судья бракоразводных дел сел на свое судейское кресло; вот теперь как хочу... хочу брошу дело, хочу в ход пущу. Но нет, уж теперь я хочу жить на воле, проживать безданно-беспошлинно, как птица.

  Старик. Ради бога, Мариана, не суетись ты так со им делом! Говори ты потише, богом прошу тебя. Посмотри, ведь ты всполошила всех соседей своими криками; вот теперь сеньор судья перед тобой, ты и без крика можешь объяснить ему свою просьбу.

  Судья. Что у вас за спор, добрые люди?

  Мариана. Развод, сеньор, развод, и опять развод, и тысячу раз развод!

  Судья. С кем и почему, сеньора?

  Мариана. С кем? С этим стариком, который перед вами.

  Судья. Почему?

  Мариана. Потому, что не могу я переносить его причуд, не могу постоянно ухаживать за его болестями, которых у него несть числа. Меня мои родители воспитывали совсем не в сиделки или сестры милосердия. Я хорошее приданое принесла этому костяному скелету, который только жизнь мою заедает. Когда я шла за него замуж, так у меня лицо-то светилось, как зеркало, а теперь оно точно суконка. Ваша милость, сеньор судья, разведите нас, коли вам нежелательно, чтоб я удавилась. Смотрите, смотрите, какие борозды у меня на лице, - это все от слез, которые я каждый день проливаю, как только вздумаю, что я замужем за этой анатомией!

  Судья. Не плачьте, сеньора! Умерьте ваш голос и утрите слезы, я рассужу вас по справедливости.

  Мариана. Позвольте мне плакать, ваша милость; в этом одно мое утешение. В королевствах и республиках, хорошо-то устроенных, время супружеской жизни надо бы ограничить; через каждые три года браки-то нужно бы разводить или утверждать еще на три года, вот как аренды; и чтоб уж никак не тянулись они всю жизнь, на вечную муку для обеих сторон.

  Судья. Если б это можно или должно было сделать, так уж во что бы то ни стало, а давно бы это сделали, сеньора; но определите мне точнее причины, которые вас заставили просить развода.

  Мариана. Его дряхлость и мои цветущие лета; никакого сна, потому что должна я вставать в полночь, греть платки да мешочки с отрубями и прикладывать ему к бокам и накладывать то ту, то другую перевязку, а гораздо бы мне приятнее было видеть, чтоб ему пеньковую перевязку на шею присудили; и всю ночь сторожить, чтобы поднимать повыше подушки, подавать сиропы да мягчительные, чтоб ему не теснило грудь; и принуждена я еще терпеть дурной запах у него. изо рта, которым разит от него на три выстрела из аркебуза.

  Письмоводитель. Это, должно быть, оттого, что у него коренной зуб гниет.

  Старик. Нет, не должно быть; потому что у меня во, рту давно уж сам чорт не только коренного, а и никакого зуба не найдет.

  Прокурадор. Я слышал, что и закон такой есть, будто бы единственно за дурной запах изо рта можно развести жену с мужем и мужа с женой.

  Старик. По правде сказать, сеньоры, этот дурной запах, о котором она говорит, совсем не от гнилых зубов, потому что у меня их нет, и не от желудка, который совершенно здоров, а все это умысел ее злой души. Ваша милость, вы мало знаете эту сеньору; а кто ее знает-то, так, божусь вам, либо отмалчивается от нее, либо открещивается. Двадцать два года живу я с ней мучеником, и нет-то мне никакого утешения в жизни, терплю ее блажь, крики да причуды; и уже вот два года я каждый день получаю от нее потасовки и побои чуть не насмерть. От ее крику я почти совсем оглох и уж начисто помешался. Если она и ухаживает за мной во время болезни, как она вам говорит, так делает это скрипя зубами, а совсем не так заботливо и ласково, как лекаря. Словом сказать, сеньоры, от этого брака я умираю, а она живет, потому что она полновластная госпожа всего моего хозяйства.

  Мариана. Вашего хозяйства? Да какое ж у вас хозяйство, кроме того, что вы приобрели на мое приданое? И половина всего благоприобретенного моя. Уж как вам этого ни жалко, а из этого и из приданого, если я сегодня умру, я вам не оставлю ни на копейку, чтобы только доказать, какова моя любовь к вам.

  Судья. Скажите, сеньор, когда вы женились на вашей супруге, вы были еще молодцом, здоровым, крепким человеком?

  Старик. Я уж говорил, что прошло целых двадцать два года с тех пор, как я поступил под ее команду, вот точь-в-точь к под начальство калабрийского капитана в каторжную заботу на галеры; я тогда был так здоров, что какую хочешь игру заводи, нескоро забастую.

  Мариана. Было-то было, да не надолго хватило, пословица говорится.

  Судья. Молчите, молчите, прах вас побери, добрая женщина, и ступайте с богом; я не нахожу достаточного повода для развода. Вы пробовали сладкое, попробуйте и горького. Нельзя обязать мужей не подчиняться быстрому времени и не стареться. Сопоставьте неприятности, которые он вам теперь причиняет, с тем добром, которое он делал для вас, когда мог, и не возражайте более ни одного слова.

  Старик. Если только возможно, ваша милость сделали бы мне большое одолжение и облегчение, освободив меня из этой тюрьмы. Оставаться в ней, терпеть от нее побои - это значит попасть в руки палача, который будет меня терзать. А вот бы что сделать: шла бы она в монастырь, а я в другой; разделили бы мы имение и жили бы таким образом в мире, посвятив на служение богу остальные дни своей жизни.

  Мариана. Вот еще, чорт тебя возьми! Очень мне нужно запирать себя в монастырь. Я ведь не девчонка; тем, может быть, нравятся сетки, потайные двери, железные решетки в окнах да подслушиванье. Запирайтесь в монастырь! Вам это легко, потому что у вас нет ни глаз, чтоб видеть, ни ушей, чтоб слышать, ни ног, чтоб ходить, ни рук, чтоб осязать. А я здорова и всеми моими пятью чувствами, полными и свежими, хочу пользоваться открыто, а не прятать их так, как игроки прячут свои карты друг от друга.

  Письмоводитель. Вольного духа женщина!

  Прокурадор. И муж умный человек; но уж больше ничего не спрашивай.

  Судья. Я не могу произвести развода; quia nullam invenio causam {ибо не нахожу никакого основания.}.

   Входят солдат, хорошо одетый, и его жена, донья Гиомар.

  Гиомар. Благодарение господу, желание мое исполнилось, я нахожусь перед вашей милостью. Самым убедительнейшим образом, как только умею, умоляю вас развести меня с этим.

  Судья. Что такое "с этим"? Разве у него нет другого имени? Вам бы следовало сказать по крайней мере: "с этим человеком".

  Гиомар. Если бы он был человек, я бы и развода не просила.

  Судья. Кто же он?

  Гиомар. Полено.

  Солдат (про себя). Да, клянусь богом, я буду молчалив и терпелив, как полено; я не стану оправдываться, не стану противоречить жене; может быть, судья и сделает такое одолжение, обвинит меня и, в наказанье, избавит меня от неволи; ведь бывают же чудеса, и невольники иногда спасаются из тюрем Тетуана.

  Прокурадор. Говорите учтивее, сеньора, и объясняйте дело без оскорблений для вашего мужа; сеньор судья, который перед вами, рассудит ваше дело по всей справедливости.

  Гиомар. Отчего ж, милостивые государи, вы не желаете, чтоб я назвала поленом статую, в которой движения не больше, чем в бревне?

  Мариана. Ну, видно, мы обе терпим одно и то же горе.

  Гиомар. Скажу вам, наконец, сеньор мой, что меня точно выдали за этого человека, если угодно вашей милости, чтоб я его так называла; но ведь это не тот человек, за которого я вышла замуж.

  Судья. Как же это так? Я вас не понимаю.

  Гиомар. То есть я хочу сказать: я думала, что выхожу замуж за человека дельного и проворного; а через несколько же дней оказалось, что я вышла, как уже я говорила, за полено. Он не знает, которая у него правая рука; не находит ни средств, ни способов добыть хоть реал для поддержки своего дома и семейства. Утро он проводит по церквам у обеден и толчется у ворот Гуадалахарских, шепчется, разузнает новости, рассказывает и слушает сплетни. После полудня, да и по утрам тоже, шляется по игорным домам, из одного в другой, и только зевак прибавляет; а это такого сорта люди, которые, как я слышала, всем игрокам надоели и которых они презирают. В два часа приходит обедать, не получив с выигрышу ни от кого ни одного реала, потому что теперь уж это вывелось. Потом уйдет опять, возвращается в полночь, ужинает, коли найдет что; а коли нет, крестится, зевает и ложится спать; но всю ночь он не успокоится, а ворочается с боку на бок. Спрошу его: "что с тобой?" Отвечает мне, что сочиняет в уме сонет для друга, который его об этом просил. Он воображает себя поэтом, как будто это такое занятие, которое избавляет от нужды.

  Солдат. Моя сеньора, донья Гиомар, во всем, что говорила, не перешла границ правды и основательности; и если б я в своих делах был так же основателен, как она в речах, то уж давно бы я достал себе какое-нибудь занятие и хлопотал бы так же, как и другие ловкие и проворные людишки. С хлыстом в руках, на наемном муле, маленьком, худом и злом, без погонщика, потому что такие мулы никогда не нанимаются и ничего не стоят, с перекидной сумкой на крупе, в одной половине воротничок и рубашка, в другой кусок сыру, хлеб и кожаная фляжка, без приличного дорожного платья, кроме пары штиблет об одной шпоре, с беспокойной торопливостью уезжает он комиссионером по Толедскому мосту на ленивом и упрямом муле. Глядишь, и через несколько дней посылает домой окорок ветчины и несколько аршин небеленого полотна, и такими вещами, которые ничего не стоят в той местности, куда он послан, поддерживает свой дом, как только он, грешный, может... Но у меня нет никакой должности, и я не знаю, как добыть ее, потому что ни один сеньор не желает взять меня в службу, оттого что я женат. Так что я принужден надоедать вашей милости, сеньор судья, так как бедные идальги очень надоедливы, да и жена моя того же просит, - разделите и разведите нас.

  Гиомар. И еще вот что, сеньор судья. Видя, что мой муж ни к чему неспособен и терпит нужду, я умираю, чтоб помочь ему как-нибудь, но не могу, потому что, прежде всего, я женщина честная и ни на какие низости неспособна.

  Солдат. Вот только единственно за это и стоит любви жена моя. Но под этой честностью таится в ней самый дурной характер, какой только есть на свете: ревнует без всякой причины, бранится ни за что, превозносится, ничего не имея; а за то, что я беден, не считает меня за человека. А хуже-то всего, сеньор судья, она желает, чтобы я, ради ее верности ко мне, терпел и скрывал тысячи тысяч ее капризов и пошлостей.

  Гиомар. Отчего ж нет? Почему вам не иметь почтения и уважения к такой добродетельной женщине, как я?

  Солдат. Слушайте, сеньора донья Гиомар, что я желаю сказать вам перед этими сеньорами. Что вы так важничаете тем, что вы честная женщина, коли это ваша прямая обязанность, так как вы происходите от честных родителей, так как вы христианка и, наконец, обязаны быть честной в отношении к самой себе? Хорошо было бы, если б жены требовали от мужей уважения за то только, что чисты и честны; как будто бы только в этом и состоит все их совершенство, и при нем они могут обойтиться без тысячи других добродетелей, которые они обязаны иметь. Что мне из этого, что вы сами-то по себе честны, если вы не смотрите за честностью вашей горничной, если вы постоянно нахмурены, сердиты, ревнивы, надуты, растрепаны, сонны, неодеты, бранчивы, ворчливы и еще с другими безобразиями подобного рода, которые способны сокрушить жизнь двумстам мужей? Но я вам доложу, сеньор судья, что ничего этого в моей сеньоре донье Гиомар нет; и я признаюсь, что я полено, что я неспособный, вялый и рассеянный человек и что только для порядка, хотя бы даже не было никаких других причин, ваша милость обязаны развести нас, потому что я сейчас сим заявляю, что я ничего не имею возразить против того, что говорила моя жена, и что я считаю нашу тяжбу конченной и заявлю удовольствие, если меня осудят.

  Гиомар. Да что же можно возразить против того, что я говорю? Что вы не кормите ни меня, ни вашу горничную; и добро б их много было, а то всего одна, да еще семимесячный ребенок, который ест не более сверчка.

  Письмоводитель. Потише! Входят новые просители.

  Входят подлекарь, в одежде лекаря, и Альдонса де Минхака, его жена.

  Подлекарь. Четыре весьма основательные причины привели меня просить вашу милость, сеньор судья, произвести развод между мною и сеньорой доньей Альдонсой де Минхака, моей женой, которая здесь перед вами.

  Судья. Вы начинаете решительно. Скажите эти четыре причины.

  Подлекарь. Первая: видеть ее для меня хуже, чем всех дьяволов вместе; вторую она сама знает, третья... я об ней промолчу; четвертая, что я не хочу попасть к чорту на рога, что непременно случится, если всю жизнь проживу в союзе с нею.

  Прокурадор. Он выразил свое желание самым удовлетворительнейшим образом.

  Альдонса. Сеньор судья, выслушайте меня и заметьте, что если у моего мужа четыре причины, чтобы просить развода, то у меня их четыреста. Первая та, что каждый раз, как я его вижу, мне кажется, что я вижу самого Люцифера; вторая, что я была обманута, когда выходила за него замуж; он говорил мне, что он настоящий пульсовый лекарь, который щупает пульс, а оказалось, что он просто подлекарь, который делает перевязки и лечит кой-какие неважные болести; и выходит, что он только половина настоящего-то лекаря; третья, что он ревнует меня даже к солнцу, когда оно меня касается; четвертая, что я не могу его видеть и желала бы убежать за два миллиона верст от него.

  Письмоводитель. Какой чорт теперь справит эти часы, коли все колеса в них в разлад пошли?

  Альдонса. Пятая...

  Судья. Сеньора, сеньора, если вы желаете излагать все свои четыреста причин, так я вам скажу, что я слушать их не в расположении, да и времени не имею. Ваше дело отлагается до исследования; и ступайте с богом, у меня есть другие дела спешные.

  Подлекарь. Какие еще исследования, кроме того, что я не желаю умирать с ней, а ей не нравится жить со мной?

  Судья. Если б этого было достаточно для развода, то бесконечное число супругов сбросили бы с плеч своих супружеское иго.

  

  Входит крючник в четырехугольной шапке на голове.

  Крючник. Сеньор судья, я крючник, - это уж я не запираюсь; но, однако, я старый христианин и человек на руку честный, и если бы я иной раз не набирался вина или оно меня не забирало, что вернее, так был бы уж давно староста в артели крючников. Но это в сторону, у меня есть еще много о чем разговаривать. Желаю я, чтоб ваша милость, сеньор судья, знали, что однажды я, закружившись до одурения от паров Вакха, обещал одной заблудшей женщине жениться на ней. Когда я пришел в себя и поправился, я исполнил обещание и женился на женщине, которую я вытащил из грязи. Посадил я ее фруктами торговать; напала на нее такая гордость и такой дурной характер явился, что ни один-то покупатель не подойдет к ее прилавку без того, чтобы она не поругалась с ним; то у нее весу нехватит, то зачем роются в фруктах; и уж двум из трех непременно пустит гирю в голову или во что попало и срамит их даже до четвертого колена, а с соседками и товарками ни одного часу не живет в мире. И я целый-то день должен держать в руках, точно дудку, свою шпагу наготове, чтобы защищать ее. У нас нехватает всей выручки за неполный вес и на судебные издержки за проигранные тяжбы. Если ваша милость будете так добры, я желал бы, чтобы или развели меня с ней, или по крайней мере переменили ее горячий характер на скромный и тихий; и обещаю я вашей милости, что перенесем мы даром ваш весь уголь, который вы купите этой весной, потому что я в своей артели большой вес имею.

  Подлекарь. Я знаю жену этого доброго человека; она так зла, как моя Альдонса, а выше этого ничего быть не может.

  Судья. Слушайте, сеньоры: хотя некоторые из вас присутствующих дали некоторые показания, в которых заключаются некоторые поводы для развода, но при всем том необходимо письменное заявление и свидетели; а потому все ваши процессы я отлагаю до представления доказательств. Но что это? Музыка и гитары в моей присутственной зале? Это какие-то новости.

  

  

  

  Входят два музыканта.

  Музыкант. Сеньор судья, те рассорившиеся супруги, которых вы, ваша милость, соединили, согласили и примирили, ждут вашу милость на большой пир в их доме, почему и послали нас просить вас сделать им честь пожаловать к ним.

  Судья. Я сделаю эту честь с великим удовольствием. И прошу бога, чтобы все присутствующие примирились так же, как и они.

  Прокурадор. И помрут тогда с голоду и писцы и прокурадоры этого присутственного места. Нет, нет, все просите развода, все; потому что наконец, - наконец, если вас и не разведут, то все-таки нам-то доход от ваших распрей и ссор.

  Музыкант. Теперь пойдемте пировать и веселиться.

  

  

  

  Знайте, добрые супруги,

  

  

  

  Коли брань у вас зайдет,

  

  

  

  Что плохое примиренье

  

  

  

  Все же лучше, чем развод.

  

  

  

  Правда то иль заблужденье,

  

  

  

  Но давно твердит народ,

  

  

  

  Что в Иванов день раздоры

  

  

  

  Мир сулят на целый год,

  

  

  

  После горя снова радость

  

  

  

  Там, где знают наперед,

  

  

  

  Что плохое примиренье

  

  

  

  Все же лучше, чем развод.

  

  

  

  Ревность женская нам мука,

  

  

  

  Но с красавицей-женой

  

  

  

  Нам и горе то не горе,

  

  

  

  Даже ревность рай земной.

  

  

  

  О любовь, правдиво мненье

  

  

  

  И испытан тот расчет,

  

  

  

  Что плохое примиренье

  

  

  

  Все же лучше, чем развод.

  

  

  

   БИСКАЕЦ-САМОЗВАНЕЦ

  

  

  

  (El vizcaino fingido)

  

  

  

  

  ЛИЦА:

  Солорсано.

  Киньонес.

  Донья Кристина.

  Донья Брихида.

  Золотых дел мастер.

  Слуга или служанка.

  Два музыканта.

  Альгвасил.

  

  

  

   СЦЕНА ПЕРВАЯ

  

  

  

  

  Улица.

  

  

   Входят Солорсано и Киньонес,

  Солорсано. Вот два мешочка, они, кажется, очень схожи, и цепочки при них тоже одинаковы. Теперь вам остается только сообразоваться с моим намерением, чтобы провести эту севильянку, несмотря на всю ее хитрость.

  Киньонес. Разве обмануть женщину уж такая большая честь или тут нужно так много ловкости, что вы употребляете столько хлопот и прилагаете столько старания для этого?

  Солорсано. Если встретится такая женщина, как эта, то обмануть приятно, тем более что эта шутка не переходит через край. Я хочу сказать, что тут нет ни греха против бога, ни преступления против того, над кем шутят. Что унижает человека, то уж не шутка.

  Кияьонес. Ну, если вам угодно, пусть так и будет. Я ручаюсь, что помогу вам во всем, что вы мне сказали, и сумею притвориться так же хорошо, как и вы; потому что превзойти вас я не могу. Куда вы идете теперь?

  Солорсано. Прямо в дом к моей красавице. Вы туда не входите; я вас в свое время позову.

  Киньонес. Я буду дожидаться. (Уходит.)

  

  

  

   СЦЕНА ВТОРАЯ

  

  

  

  

  Комната.

  Входят донья Кристина и донья Брихида. Брихида в манто, трепещущая и

  

  

  

   взволнованная.

  Кристина. Боже! Что с тобой, милая Брихида? У тебя душа расстается с телом.

  Брихида. Милая донья Кристина, дай мне вздохнуть, плесни мне немного воды в лицо, я умираю, я кончаюсь, душа моя отлетает! Боже, помоги мне! Скорей, скорей духовника!

  Кристина. Что это? Ах, я несчастная! Отчего не говоришь ты, милая, что с тобой случилось? Тебе привиделось что-нибудь? Не получила ль ты дурного известия? Уж не умерла ли твоя мать, не воротился ли твой муж, или не украли ли твои бриллианты?

  Брихида. Ничего мне не привиделось, не умирала моя мать, не вернулся муж, ему еще остается три месяца пробыть там, куда он уехал, чтоб кончить дела; не воровали у меня и бриллиантов; со мной случилось другое, что гораздо хуже.

  Кристина. Ну, наконец, скажи же, Брихида моя! Я исстрадаюсь, истерзаюсь, пока не узнаю.

  Брихида. Ах, желанная моя! то, что случилось со мной, столько же касается и тебя. Помочи мне лицо; у меня все тело облито потом, холодным, как лед. Несчастные те женщины, которые живут свободно, потому что если они захотят иметь хоть маленькую самостоятельность и так или иначе ею пользоваться, - так она сейчас же и свяжет их по рукам и по ногам.

  Кристина. Ну, скажи же, наконец, милая, что с тобой случилось и что это за несчастие, которое также касается и меня?

  Брихида. Коснется, и очень; ты поймешь это, если у тебя есть смысл; а у тебя, кажется, его довольно. Ну, слушай, родная моя! Сейчас по дороге к тебе, проезжая вороты Гуадалахары, вижу я, среди бесчисленной толпы полиции и народа, бирюча, который провозглашает следующее правительственное распоряжение, что кареты отменяются {Страсть ездить в каретах доходила тогда в Мадриде до крайней степени и доводила многих до разорения. Об этой моде есть весьма остроумные страницы у сатирика Гевары в его знаменитой повести "El diablo cojuelo". (A. H. О.)} и чтобы женщины не закрывали лиц на улицах.

  Кристина. Так это дурная-то новость?

  Брихида. Да разве для нас может быть что-нибудь в мире хуже этого?

  Кристина. Я думаю, родная моя, что по поводу карет должно быть какое-нибудь распоряжение; невозможно, чтоб их совсем отменили; но распоряжение было бы очень желательно, потому что, как я слышала, верховая езда в Испании пришла в совершенный упадок; молодые кавалеры по десяти и по двенадцати человек набиваются в одну карету и снуют по улицам день и ночь, забывая, что есть на свете лошади и кавалерийская служба. Когда же у них не будет удобства земных галер, то есть карет, они обратятся к изучению верховой езды, которой прославились их предки.

  Брихида. Ах, Кристина, душа моя! Я слышала тоже, что хотя некоторым и оставят кареты, но с тем условием, чтобы не ссужали их никому и чтобы в них не ездила ни одна из... ты меня понимаешь.

  Кристина. Пожалуй, что с нами это и сделают. Но успокойся, родная моя, между военными еще вопрос: что лучше, кавалерия или пехота. Уж доказано, что пехота испанская {Тут шутка. Испанской инфантерией в то время называли пешую театральную публику. (А. Н. О.)} заслуживает уважения от всех наций, и теперь можем мы, веселенькие женщины, пешим образом показывать свою грацию, свою любезность, свое великодушие и притом же с открытыми лицами, что гораздо лучше; потому что те, которые стали бы за нами ухаживать, уж не ошибутся, - они нас видели.

  Брихида. Аи, Кристина, не говори этого! Как приятно ехать, развалясь в задке кареты, передвигаться то на ту, то другую сторону, показываться кому, как и когда захочешь! И вот, ей-богу, по душе тебе говорю, когда иной раз я достану карету и чувствую, что сижу в ней с некоторым величием, я восторгаюсь до самозабвения; мне представляется, я уверена, что я дама первой степени и что самые титулованные сеньоры могут служить мне горничными.

  Кристина. Видишь, донья Брихида, как умно я сказала, что хорошо бы отнять у нас кареты; мы тогда освободились бы от греха - тщеславия! И вот еще что нехорошо: карета всех равняет, и тех и сех; иностранцы, видя в карете особу, великолепно одетую, блестящую драгоценностями, перестают ухаживать за тобой и ухаживают за ней, считая ее за важную сеньору. Милая, ты не должна печалиться, пускай в дело свою ловкость и красоту, свое севильское манто, тканное из воздуха, и уж во всяком случае свои новые туфли с серебряной бахромой, пускайся по этим улицам - и я тебе ручаюсь, что на такой сладкий мед в мухах недостатка не будет, если только ты пожелаешь, чтоб они слетелись.

  Брихида. Бог тебе за это заплатит, милая; я совсем успокоилась после твоих наставлений и советов и думаю непременно пустить их в дело. Буду рядиться и разряживаться, и показываться с открытым лицом, и постоянно толочь пыль на улицах. Унять мою голову некому; тот, кого считают моим Мужем, ведь не муж мне, а только еще дал слово быть мужем.

  

  

   Показывается в дверях Солорсано.

  Кристина. Боже! Вы так тихо и без доклада входите в мой дом, сеньор! Что вам угодно?

  Солорсано (входя). Извините за смелость! Вором можно сделаться случайно. По пословице: плохо не клади, вора в грех не вводи. Я видел, что двери отворены, и вошел; я решился войти, чтоб служить вам, и не словами, а делом. Если можно говорить в присутствии этой дамы, то я скажу вам, зачем я пришел и какие имею намерения.

  Кристина. От приятного вашего присутствия между нами нам нельзя и ожидать ничего иного, кроме хороших слов и хороших дел. Говорите то, что вы желали сказать; сеньора донья Брихида мой друг, - это то же, что я сама.

  Солорсано. В таком случае и с вашего позволения я буду говорить правду. Я, по правде вам сказать, сеньора, придворный, и вы меня не знаете.

  Кристина. Да, это правда.

  Солорсано. Я уже давно желаю служить вам, побуждаемый к тому вашей красотой, вашими природными качествами, а еще более вашим умением жить; но разные мелочи, в которых никогда не бывает недостатка, до сего времени препятствовали мне привести мое желание в действительность. Теперь судьбе угодно было, чтобы один мой хороший друг прислал мне из Бискайи своего сына, бискайца, для того, чтобы я его отправил в Саламанку и нашел ему общество, которое делало бы ему честь и способствовало его образованию. Но, сказать вам правду, он глуповат и имеет некоторые странности. Кроме того, есть у него еще недостаток, о котором и говорить нехорошо, а уж тем более иметь его, - он иногда придерживается вина, но так, что совсем теряет рассудок; оно его очень волнует. Когда он выпивши и, как говорится, когда у него душа нараспашку, у него является удивительная веселость и щедрость: он раздает все, что имеет, всякому, кто просит и кто не просит. Я желал бы, пока все его состояние не полетит к чорту, кой-чем от него попользоваться, и для этого я не нахожу лучшего средства, как привести его к вам: он очень любезен с дамами, очень любит дам, и здесь мы втихомолку оберем его, как липку. Вот для начала я принес вам цепь в этом мешочке, она стоит сто два дать золотых скуди; вы ее возьмите и дайте мне теперь десять скуди, которые мне нужны на некоторые безделицы, а остальные двадцать заплатите ужином сегодня вечером; придет и наш дурак, или буйвол, я его притащу за нос, как говорится. После двух моих визитов к вам вы будете иметь цепь, потому что я за нее, кроме десяти скуди, которые получу теперь, ничего не желаю... Цепь превосходная, из лучшего золота и дорогой работы. Вот она, возьмите ее!

  Кристина. Целую ваши ручки за то, что вы доставляете мне такой выгодный случай; но я буду говорить откровенно то, что чувствую: такая щедрость меня конфузит и несколько подозрительна для меня.

  Солорсано. Какое же и в чем подозрение, сеньора?

  Кристина. А в том, что эта цепь, может быть, произведение алхимии; недаром говорится пословица: не все то золото, что блестит.

  Солорсано. Вы рассуждаете чрезвычайно умно, и недаром про вас идет молва, что вы самая умная дама в столице; и мне очень приятно видеть, как вы без жеманства и околичностей прямо открываете то, что у вас на сердце. Но, кроме смерти, на все есть средство: надевайте манто или пошлите кого-нибудь, кому вы верите, к золотых дел мастеру и узнайте пробу и вес этой цепи, и если она чистого золота и имеет те достоинства, о которых я говорил, тогда вы мне дадите десять скуди, сделаете угощение этому дураку и останетесь с цепью.

  Кристина. Здесь рядом живет золотых дел мастер, мой знакомый; он легко рассеет мои сомнения.

  Солорсано. Только этого я и желаю, я люблю и уважаю такое поведение; сам бог благословляет дела, если они ведутся начистоту.

  Кристина. Если вы решитесь доверить мне эту цепь, пока я приценюсь, то погодя немного вы можете притти, и я отдам вам десять золотых скуди.

  Солорсано. Вот хорошо! Да я доверю вам даже честь свою, а еще бы я не доверил цепи! Вы можете пробовать и перепробовать; я теперь отправлюсь и ворочусь через полчаса.

  Кристина. И даже можете раньше, если только мой сосед дома.

  

  

  

   Солорсано уходит.

  Брихида. Ну, милая Кристина, какое счастье тебе привалило! А я уж такая несчастная, никто мне ведра воды даром не дает, и то мне трудов стоит. Вот разве только встретила я недавно на улице поэта, так он мне весьма охотно и очень учтиво предложил сонет о Пираме и Тизбе и обещал написать в честь мою еще.

  Кристина. Лучше бы было тебе встретиться с каким-нибудь генуэзцем, тот предложил бы тебе триста реалов.

  Брихида. Уж, конечно, генуэзцы этим отличаются и еще тем, что в руки даются легко, точно прикормленные ястреба; все они меланхолики и скучны, точно по указу.

  Кристина. Я желала бы, Брихида, чтобы ты убедилась, что половина генуэзца стоит больше, чем четыре целых поэта. Ах, смотри-ка, наше дело на всех парусах летит! Вот он сам, золотых дел мастер!

  

  

   Входит золотых дел мастер.

  Что вам угодно, милый сосед? Вы меня освобождаете от манто, которое я хотела накинуть на плечи, чтобы итти к вам.

  Золотых дел мастер. Сеньора донья Кристина, вы мне сделаете одолжение, если употребите все ваше старание, чтобы увести завтра мою жену в комедию, потому что мне нужно, и очень нужно, завтра пекле обеда быть свободным от надзора и преследования.

  Кристина. Я это сделаю с большим удовольствием. И даже, если сеньор сосед желает, мой дом и все, что в нем есть, к его услугам, - он его найдет пустым и прибранным, потому что я хорошо знаю, что за жена у него.

  Золотых дел мастер. Нет, сеньора, уведите только жену, с меня и довольно. Но что же вам угодно от меня, зачем вы хотели итти ко мне?

  Кристина. А вот зачем: скажите мне, сеньор сосед, сколько весу в этой цепи и чистого ли она золота и какой пробы?

  Золотых дел мастер. Эту цепь я имел в руках много раз и знаю, что на вес она стоит полтораста скуди и двадцать пятой пробы, и если вы ее покупаете на вес, не считая работы, то в убытке не останетесь.

  Кристина. Работа тоже будет стоить кой-чего, но немного.

  Золотых дел мастер. Покупайте, сеньора соседка; если вам она не нужна, я дам десять дукатов только за работу.

  Кристина. Я, если можно, постараюсь купить ее дешевле. Но смотрите, сеньор сосед, не ошибитесь насчет чистоты золота и количества веса.

  Золотых дел мастер. Хорош бы я был, если б ошибался в своем деле! Говорю вам, сеньора, я два раза перепробовал ее по колечку и вешал ее, и знаю как свои пять пальцев.

  Брихида. Этого с нас довольно.

  Золотых дел мастер. И вот вам еще доказательство: я помню, что приносил ее вешать и пробовать один благородный молодой человек, по имени Солорсано.

  Кристина. Довольно, сеньор сосед. Отправляйтесь с богом, я сделаю то, что вы просили, я возьму ее и удержу два часа и более, если бы было нужно: потому что я знаю, что лишний час вам не может повредить.

  Золотых дел мастер. С вами жить и умереть! Все-то вы знаете. Прощайте, сеньора моя! (Уходит.)

  Брихида. Нельзя ли подделаться к этому милому Солорсано, чтобы он вытянул для меня у этого пьяницы-бискайца что-нибудь ценное?

  Кристина. Мы еще успеем. Но смотри-ка, он возвращается. Он идет проворно и смело, десять скуди его подгоняют и пришпоривают.

  

  

  

   Входит Солорсано.

  Солорсано. Сеньора донья Кристина, вы сделали все, что нужно? Вы убедились в достоинстве моей цепи?

  Кристина. Сделайте одолжение, скажите, как вас зовут?

  Солорсано. Дон Эстебан де Солорсано. Но зачем вы меня спрашиваете?

  Кристина. Чтобы приложить печать к вашей правдивости и учтивости. Поговорите немного с сеньорой Брихидой, пока я схожу за деньгами. (Уходит.)

  Брихида. Сеньор дон Солорсано, нет ли у вас хоть какой-нибудь зубочистки и для меня? Уж не такая же я заброшенная, - и у себя дома я принимаю таких же хороших людей, как и сеньора донья Кристина. Если бы я не боялась, что нас услышат, я рассказала бы сеньору Солорсано про ее недостатки. Знайте, что груди у нее, как два пустых мешочка, и дыхание у нее не лучше, потому что она очень красится. И при всем том ее ищут, посещают и любят. Я готова исцарапать себе лицо, скорей от бешенства, чем от зависти; нет человека, который бы подал мне руку, а оттолкнуть меня готовы многие. Да, безобразным счастье.

  Солорсано. Не отчаивайтесь; только бы я был жив, а то другой петух запоет в вашем курятнике.

  

  

  

   Входит Кристина.

  Кристина. Вот, сеньор дон Эстебан, десять скуди; а вечером для вас будет готов ужин княжеский.

  Солорсано. Дурак-то наш стоит на улице у дверей ваших; так я пойду за ним. Вы его приласкайте, хотя, конечно, это будет для вас не слаще пилюль. (Уходит.)

  Брихида. Я его просила, милая, чтоб он нашел для меня какого-нибудь щедрого человека; он сказал, что сделает это со временем.

  Кристина. Со временем! Со временем-то на нас никто и не взглянет: немного лет - так много барыша, много лет - много убытку.

  Брихида. Я сказала тоже, как ты хороша, мила, грациозна и что вся ты амбра, мускус и цибет.

  Кристина. Уж я знаю, милая, что ты за глаза про людей всегда хорошо говоришь.

  Брихида (про себя). Вот, изволите видеть, кому любовники-то достаются! У меня подошвы у ботинок лучше и дороже, чем у нее брыжи на шее. Опять-таки скажу: счастье безобразным.

  

  

   Входят Киньонес и Солорсано.

  Киньонес. Бискаец ручки целуется. Вашей милости приказывать.

  Солорсано. Сеньор бискаец говорит, что он целует ваши ручки и ждет ваших приказаний.

  Брихида. Ах, какой милый язык! Я его плохо понимаю, но он мне очень нравится. Кристина. Я целую руки моего сеньора бискайца, и прежде, чем он.

  Киньонес. На вид хороша, прекрасна; ну и вечером ужинаем; цепь остается; ночевать никогда; отдал и довольно.

  Солорсано. Мой товарищ говорит, что вы ему нравитесь, что вы красавица; чтобы ужин был готов, что он дарит вам цепь, хотя ночевать не останется, - что он уж отдал цепь и довольно.

  Брихида. Есть ли еще такой Александр в мире? Счастье, счастье и сто раз счастье!

  Солорсано. Если есть у вас немножко конфект и небольшой глоток вина для бискайца - так, я знаю, он поплатится за это сторицею.

  Кристина. Как не быть! Я сейчас схожу за этим, и у вас будет закуска лучше, чем у Попа-Ивана Индейского. (Уходит.)

  Киньонес. Дама остамши так же хороша, как ушомши.

  Брихида. Что он сказал, сеньор Солорсано?

  Солорсано. Что дама, которая осталась, то есть в