Шекспир Вильям - Виндзорские проказницы

  

   Источник: Шекспиръ В. Полное собран³е сочинен³й / Библ³отека великихъ писателей подъ ред. С. А. Венгерова. Т. 2, 1902.

   Многочисленныя свидѣтельства, сохранивш³яся у писателей-современниковъ Шекспира, говорятъ намъ о сильномъ впечатлѣн³и, произведенномъ на современную англ³йскую публику обѣими частями "Генриха IV". Выведенныя въ нихъ дѣйствующ³я лица быстро стали популярными и имена ихъ - нарицательными для обозначен³я тѣхъ типовъ людей, представителями которыхъ они являлись. Уже въ 1599 году товарищъ и соперникъ Шекспира, Бенъ Джонсонъ, въ своей комед³и "Every man out of his humour" (V, 1) могъ ограничиться, при характеристикѣ одного изъ выведенныхъ имъ лицъ, простой ссылкой на схож³й типъ во второй части "Генриха IV".

   Особенно посчастливилось, конечно, "толстому рыцарю" Фальстафу, сразу ставшему всеобщимъ любимцемъ. Въ англ³йской литературѣ начинаютъ появляться болѣе или менѣе удачныя подражан³я этому ген³альному типу, да и самъ Шекспиръ, полюбивъ своего героя или уступая вкусамъ публики, хотѣлъ вывести его еще разъ на сцену въ пьесѣ, надъ которой онъ работалъ по окончан³и "Генриха IV". Онъ самъ говоритъ объ этомъ въ эпилогѣ ко второй части хроники: "Если вамъ не прискучила жирная пища, нашъ смиренный авторъ продолжитъ истор³ю, въ которой дѣйствуетъ сэръ Джонъ, и развеселитъ васъ Катериной французской. Въ этой истор³и, насколько я знаю {Эпилогъ произносится однимъ изъ актеровъ.}, Фальстафъ умретъ отъ смертельнаго пота, - если онъ еще не убитъ вашимъ суровымъ приговоромъ".

   Въ этихъ словахъ заключается ясный намекъ на "Генриха V". Поэтъ, однако, своего обѣщан³я не сдержалъ: въ "Генрихѣ V" Фальстафъ на сценѣ уже не появляется, и мы узнаемъ лишь о его смерти (II, 3). Руководствуясь очень вѣрнымъ художественнымъ тактомъ, поэтъ, очевидно, отказался отъ первоначальнаго плана; онъ чувствовалъ, что въ героической драмѣ о Генрихѣ V Фальстафу и его пьяной компан³и мѣста быть не могло и что появлен³е его на сценѣ внесло-бы въ художественную гармон³ю этой пьесы крупный и рѣзк³й диссонансъ.

   Мы не знаемъ, конечно, насколько Шекспиръ чувствовалъ себя связаннымъ своимъ обѣщан³емъ. Можетъ быть, онъ удовлетворился бы краткимъ разсказомъ о смерти Фальстафа, столь художественно заканчивающимъ изображен³е земного поприща героя, еслибъ не внѣшн³й поводъ, заставивш³й его вновь воскресить всеобщаго любимца. Онъ принялся за работу - и въ результатѣ получилась новая пьеса, о которой поэтъ навѣрное не думалъ раньше: комед³я о "Виндзорскихъ проказницахъ", гдѣ толстый рыцарь стоитъ въ центрѣ дѣйств³я, сосредоточивая на себѣ весь интересъ послѣдняго.

   Упомянутый нами внѣшн³й поводъ къ написан³ю комед³и состоялъ въ прямомъ приказан³и королевы Елизаветы. Свѣдѣн³е объ этомъ сохранилъ намъ Джонъ Деннисъ (Dennis), который ровно сто лѣтъ послѣ перваго появлен³я въ свѣтъ нашей комед³и, т. е. въ 1702 г., издалъ обработку ея подъ заглав³емъ "Комическ³й любовникъ или любовныя затѣи сэра Джона Фальстафа" (The Comical Gallant, or the Amours of Sir John Falstaff). Вкусу публики начала XVIII вѣка комед³я Шекспира казалась грубой; вотъ почему Деннисъ и счелъ необходимымъ "исправить" ее, такъ какъ сама по себѣ она была вполнѣ достойна вниман³я "по разнымъ причинамъ" - говоритъ Деннисъ въ предислов³и къ своей пьесѣ: - "во первыхъ, я хорошо зналъ, что комед³я Шекспира снискала одобрен³е одной изъ величайшихъ королевъ, которыхъ когда-либо видалъ свѣтъ, королевы, которая была велика не только своею мудростью въ управлен³и государствомъ, но и своими знан³ями въ наукахъ и тонкимъ вкусомъ въ драматическомъ искусствѣ. Что она обладала такимъ вкусомъ, въ этомъ мы можемъ быть увѣрены, такъ какъ вѣдь она особенно любила писателей древности. Такъ вотъ, эта комед³я ("Виндзорск³я проказницы") была написана по ея повелѣн³ю и указан³ю, и она съ такимъ нетерпѣн³емъ ожидала видѣть ее на сценѣ, что велѣла, чтобы комед³я была готова въ двѣ недѣли, и предан³е говоритъ, что королева потомъ, при представлен³и, осталась очень довольна ею".

   Первый б³ографъ Шекспира, Н. Роу (Rowe) дополняетъ это свѣдѣн³е въ 1709 г. еще одной чертой. "Королева Елизавета, говоритъ онъ, такъ восхищалась достойнымъ удивлен³я характеромъ Фальстафа, что велѣла вывести его еще въ другой пьесѣ и изобразить его въ ней влюбленнымъ".

   И такъ, "Виндзорск³я проказницы" написаны по заказу самой королевы Елизаветы.

   Провѣрить эти показан³я мы, конечно, не можемъ но у насъ нѣтъ повода не довѣрять имъ, несмотря на сравнительно позднее появлен³е предан³я о "Виндзорскихъ проказницахъ" въ литературѣ. Въ его пользу говоритъ цѣлый рядъ фактовъ и соображен³й.

   Прежде всего, ему не противорѣчатъ данныя, имѣющ³яся о внѣшней истор³и нашей комед³и. Она появилась въ печати впервые въ 1602 г. in 4R, подъ заглав³емъ "Весьма занимательная и отмѣнно остроумная комед³я о сэрѣ Джонѣ Фальстафѣ и веселыхъ виндзорскихъ женахъ. Съ многообразными и занятными шутками сэра Гуга, валл³йскаго рыцаря, мирового судьи Шэлло и его мудраго кузена Слендера", и т. д. Заглав³е называетъ также имя автора - Вильяма Шекспира - и упоминаетъ о томъ, что пьеса неоднократно давалась "какъ въ присутств³и ея величества, такъ и въ другихъ мѣстахъ".

   Много споровъ вызвало въ ученой литературѣ изучен³е текста этого перваго издан³я. Дѣло въ томъ, что онъ далеко не совпадаетъ съ тѣмъ несомнѣнно болѣе вѣрнымъ текстомъ, который принятъ издан³емъ in folio 1623 г. и перешелъ отсюда во всѣ позднѣйш³я издан³я, тогда какъ худш³й текстъ 1602 года былъ перепечатанъ лишь одинъ разъ еще, въ 1619 г. Въ немъ замѣчаются не только крупные пробѣлы, но и так³я значительныя отступлен³я, что онъ можетъ казаться другой, какъ бы болѣе ранней, еще не окончательно отдѣланной редакц³ей пьесы. Основываясь на этихъ отступлен³яхъ, нѣкоторые изслѣдователи полагали, что въ издан³и 1602 г. передъ нами первая, древнѣйшая редакц³я комед³и, написанная по заказу, на спѣхъ, въ тѣ "двѣ недѣли", о которыхъ говоритъ Деннисъ. Впослѣдств³и-же поэтъ, якобы сознавая крупные недостатки своей пьесы, вторично обработалъ ее и придалъ ей ту форму, какую она имѣетъ въ in folio 1623 г.

   Но едва-ли это такъ. Не даромъ же соперникъ Шекспира, Бенъ Джонсонъ, ставитъ ему въ упрекъ, что онъ никогда ни одной написанной имъ строки не вычеркивалъ, что онъ всегда какъ-бы импровизировалъ и никогда не возвращался къ прежнимъ своимъ пьесамъ съ цѣлью лучшей ихъ отдѣлки. Болѣе правы, вѣроятно, изслѣдователи - и на ихъ сторонѣ теперь большинство - усматривающ³е въ текстѣ 1602 г. такъ называемое "хищническое издан³е" (piratical edition), которыхъ въ то время появлялось не мало. Предпр³имчивый издатель посылалъ въ театръ людей, умѣвшихъ запоминать и быстро записывать со словъ актеровъ; эти записи, затѣмъ, кое-какъ отдѣлывались, склеивались - и пускались въ ходъ какъ подлинный текстъ пьесы.

   Извѣстно, что не однѣ только "Виндзорск³я проказницы" попали въ печать въ такомъ исковерканномъ видѣ: та-же судьба постигла напр. текстъ "Ромео и Джульетты", "Гамлета" и другихъ пьесъ, имѣвшихъ успѣхъ у публики. Самъ Шекспиръ относился къ этому безцеремонному обращен³ю съ его литературной собственностью, повидимому, вполнѣ равнодушно. Во всякомъ случаѣ, лишь въ посмертномъ издан³и 1623 г. мы имѣемъ право видѣть подлинный текстъ нашей комед³и.

   Впрочемъ, для насъ во всемъ этомъ спорѣ важенъ только тотъ фактъ, что пьеса появляется на книжномъ рынкѣ лишь въ 1602 г. А такъ какъ Meres, который въ своей "Palladis Tamia" (1598 г.) перечисляетъ произведен³я Шекспира, еще не знаетъ нашей комед³и, то догадки нѣкоторыхъ ученыхъ (въ особенности Charles Knight'a) o болѣе раннемъ происхожден³и "Проказницъ" теряютъ всякую почву. Вѣроятнѣе всего, что комед³я возникла вскорѣ послѣ "Генриха V", т. е. около 1600 г. А этимъ косвенно подтверждается предан³е объ участ³и Елизаветы въ ея возникновен³и.

   Другой фактъ, поддерживающ³й повидимому, предан³е, это - пр³урочен³е дѣйств³я къ Виндзору, одному изъ любимыхъ мѣстопребыван³й королевы, а также прославлен³е ордена Подвязки (V, 5), капитулъ котораго засѣдалъ именно здѣсь. Весьма возможно, что пьеса написана для одного изъ частныхъ придворныхъ празднествъ въ Виндзорѣ и была разыграна здѣсь впервые.

   Еще важнѣе, однако, доказательства, основанныя на внутреннихъ соображен³яхъ.

   Дѣло въ томъ, что наша комед³я дѣйствительно производитъ - въ особенности по сравнен³ю съ "Генрихомъ IV" - впечатлѣн³е не свободнаго творчества, вызваннаго внутренней потребностью творческаго ген³я, а чего-то дѣланнаго, искусственнаго, однимъ словомъ - заказанного. Изъ всѣхъ позднѣйшихъ пьесъ Шекспира "Виндзорск³я проказницы", несомнѣнно, самая слабая, если не считать "Генриха VIII", также написаннаго, вѣроятно, по заказу. Притомъ это единственная изъ позднихъ комед³й Шекспира, въ которой интрига преобладаетъ надъ характеристикой. Еще важнѣе, наконецъ, то, что въ отдѣлкѣ типа самого Фальстафа здѣсь сдѣланъ шагъ назадъ. Въ сравнен³и съ ген³альнымъ собутыльникомъ принца Уэльскаго, передъ нами здѣсь какой-то пройдоха съ мошенническими инстинктами, попадающ³йся въ грубую ловушку. Онъ, правда, еще довольно остроуменъ, но нѣтъ уже того веселаго смѣха надъ всѣмъ м³ромъ - не исключая и собственной толстой персоны, - который слышится тамъ. Это - Фальстафъ въ полномъ упадкѣ, потерявш³й то глубокое знан³е людей, которое давало ему столько власти надъ окружающей средой, помогало ему выбираться изъ любого, хотя бы сквернѣйшаго положен³я и окружало его ореоломъ какого-то тр³умфатора, не знающаго себѣ препятств³й и преградъ. Онъ нѣсколько разъ подъ рядъ попадается въ западню, поставленную ему двумя заурядными кумушками и терпитъ полное ф³аско по всей лин³и. Неужели Шекспиръ могъ добровольно ослабить этотъ сильнѣйш³й изъ созданныхъ имъ комическихъ типовъ только для того, чтобы изобразить торжество добродѣтели надъ порокомъ? А вѣдь это пришлось-бы признать, разъ намъ выяснилось, что "Виндзорск³я проказницы" написаны послѣ "Генриха VI" и "Генриха V".

   Нѣтъ, сюжетъ, очевидно, былъ навязанъ Шекспиру, и навязанъ неразумно. Въ самомъ дѣлѣ развѣ можно представить себѣ Фальстафа "влюбленнымъ"? Какъ онъ понимаетъ любовь и какую любовь цѣнитъ - это въ достаточной мѣрѣ выяснено во второй части "Генриха IV". Къ чему еще новая пьеса? Королева, очевидно, не вполнѣ поняла Фальстафа, иначе она не включила бы въ свой заказъ услов³е "влюбленности". Поэтъ-же не могъ уклониться отъ исполнен³я королевскаго желан³я; и нужно отдать ему справедливость: - онъ сдѣлалъ все, что могъ, чтобы спасти своего героя, изобразивъ его не влюбленнымъ, а лишь затѣвающимъ любовную интригу - въ угоду королевѣ Елизаветѣ. И въ угоду ей-же Фальстафъ, конечно, долженъ былъ попасться въ просакъ; другого исхода не было.

   Какъ поэтъ приступилъ къ дѣлу, - это довольно ясно. Ему нужна была интрига для готоваго, законченнаго характера главнаго героя, въ которой послѣдн³й оказался бы въ совершенно новой обстановкѣ. Интрига эта должна была разыграться, конечно, не въ высшей дворянской средѣ, къ которой Фальстафъ, какъ рыцарь, имѣлъ бы доступъ при другихъ вкусахъ и нравственныхъ качествахъ; но и не въ той болѣе чѣмъ легковѣсной компан³и, въ которой Фальстафъ проявляетъ свое пониман³е любви въ "Генрихѣ IV" (2-ая часть, II, 4). Наилучшимъ исходомъ должна была казаться провинц³альная буржуазная среда съ ея добродушною мелочностью, захолустнымъ весел³емъ и семейною добропорядочностью. Вотъ почему "Виндзорск³я проказницы" оказались единственною среди произведен³й Шекспира вполнѣ буржуазной комед³ей, въ которой передъ нами развертывается яркая картина провинц³альной жизни среднихъ классовъ "веселой Англ³и" въ эпоху "доброй королевы Бетти".

   Что касается самой интриги, то кое-как³я частности ея Шекспиръ заимствовалъ изъ той литературы, которая и для цѣлаго ряда другихъ произведен³й его послужила главнымъ источникомъ, т. е. изъ литературы итальянской. Въ сборникѣ новеллъ Страпаролы "Тринадцать весело проведенныхъ ночей" (Straparola, "Tredeci piacevoli notti", Венец³я 1550-1554) встрѣчается между прочимъ разсказъ о томъ, какъ нѣк³й студентъ Filenio Sisterna на одномъ и томъ-же балу объясняется въ любви тремъ красавицамъ. Дамы, узнавъ объ этомъ другъ отъ друга, хотятъ наказать его за такое оскорбительное для нихъ легкомысл³е. Онѣ подвергаютъ его разнымъ унижен³ямъ и мучен³ямъ, якобы для того, чтобы спасти его отъ неожиданно появляющихся мужей: одна прячетъ его подъ постель, гдѣ она заранѣе приготовила пукъ колючихъ вѣтокъ; въ домѣ второй онъ проваливается въ глубок³й подвалъ; третья, наконецъ, высаживаетъ его ночью на улицу спящимъ и голымъ.

   Затѣмъ, Giovanni Fiorentino въ своемъ сборникѣ "Pecorone" {Объ этомъ сборникѣ см. т. I, стр. 421. Ред.} передаетъ другой разсказъ, который также напоминаетъ намъ нѣкоторыя детали нашей комед³и. Нѣк³й студентъ, обучающ³йся у старика-ученаго наукѣ о любви, хочетъ примѣнить свои познан³я на дѣлѣ притомъ - къ молодой красавицѣ - женѣ своего учителя. А такъ какъ онъ не знаетъ, кто она, то, какъ ученикъ, который радъ похвастаться своими успѣхами передъ учителемъ, онъ разсказываетъ послѣднему всяк³й разъ о тѣхъ уловкахъ, при помощи которыхъ его милая спасла его отъ глазъ ревниваго мужа. Посвящаемый, такимъ образомъ, во всѣ подробности дѣла, мужъ всячески старается поймать преступниковъ на мѣстѣ преступлен³я, но напрасно: на слѣдующ³й же день онъ отъ любовника-же узнаетъ, какимъ образомъ его провели. Жена прячетъ здѣсь своего милаго между прочимъ подъ грудой бѣлья, какъ у Шекспира. Тотъ же разсказъ повторяется и у Страпаролы, въ другой новеллѣ указаннаго сборника, но уловки жены здѣсь менѣе напоминаютъ комед³ю Шекспира: она прячетъ своего любовника за занавѣсью постели, въ сундукѣ подъ платьемъ и въ шкапу; когда разъяренный мужъ хочетъ поджечь всю комнату, то умная жена велитъ вынести изъ нея этотъ шкапъ подъ тѣмъ предлогомъ, что въ немъ хранятся ея "семейныя бумаги".

   Обѣ верс³и были извѣстны въ англ³йской литературѣ еще до Шекспира: ими воспользовался писатель-актеръ Richard Tarlton въ разсказѣ о "двухъ любовникахъ въ Пизѣ" ("The two lovers of Pisa"), вошедшемъ въ его "Новости изъ чистилища" ("News out of Purgatory", 1590). He подлежитъ сомнѣн³ю, что Шекспиръ зналъ и эту англ³йскую передѣлку, на что указываютъ нѣкоторыя совпаден³я въ частностяхъ, встрѣчающихся только у Тарлтона. Но не новелла послѣдняго была его главнымъ источникомъ, такъ какъ способы, при помощи которыхъ любовникъ спасается отъ мужа, у Шекспира ближе къ Fiorentino, чѣмъ къ Тарлтону.

   Этимъ, однако, не исчерпывается число источниковъ Шекспира. Въ его комед³и есть мотивъ, притомъ очень удачный, который мы напрасно стали бы искать въ итальянской новеллистикѣ, но который встрѣчается въ нѣмецкой литературѣ у современника Шекспира, извѣстнаго драматическаго писателя, герцога Генриха Юл³я Брауншвейгскаго (1564-1613). Въ его "Трагед³и о нѣкой прелюбодѣйкѣ, трижды обманувшей мужа, но наконецъ принявшей страшную кончину" ("Tragedia Hibaldeha von einer Ehebrecherin, wie die ihren Mann dreimal betrogen, aber zuletzt ein schrecklich Ende genommen hatte". Вольфенбюттель, 1594) нѣк³й купецъ, сомнѣваясь въ добродѣтели своей жены, хочетъ подвергнуть ее испытан³ю. Для этой цѣли онъ даетъ бѣдняку - студенту Памфилу, который за деньги готовъ любить кого угодно, средства съ тѣмъ, чтобы онъ нарядился дворяниномъ и пр³ударилъ за его женой; онъ-же, мужъ, будетъ наблюдать и убѣдится окончательно въ добродѣтели или порочности жены. Есть въ этой драмѣ и друг³я черты, напоминающ³я "Проказницъ": такъ, жена велитъ вынести Памфила въ бочкѣ съ грязнымъ бѣльемъ. Но исходъ тутъ иной, т. е. пьеса кончается самоуб³йствомъ невѣрной жены.

   Зналъ-ли Шекспиръ нѣмецкую драму, или-же сходство съ нею объясняется заимствован³емъ изъ общаго источника {Источникомъ драмы герцога Брауншвейгскаго послужилъ разсказъ, обнародованный Михаиломъ Линднеромъ въ его Rastbüchlein (Вольфенбюттель, 1558).}, это вопросъ нерѣшенный и, повидимому, нерѣшимый. Нелишне, однако, замѣтить, что при дворѣ герцога Брауншвейгскаго проживало не мало англ³йскихъ актеровъ, изъ которыхъ нѣкоторые вернулись въ Англ³ю вскорѣ послѣ появлен³я въ свѣтъ "Трагед³и о прелюбодѣйкѣ". Весьма возможно, что отъ нихъ нашъ поэтъ узналъ о драмахъ нѣмецкаго герцога и между прочимъ о содержан³и названной трагед³и.

   Вотъ элементы, изъ которыхъ составилась фабула "Виндзорскихъ проказницъ". Скомпановалъ ихъ Шекспиръ совершенно самостоятельно, углубивъ интригу, давъ ей другой исходный пунктъ, иное основное настроен³е и, наконецъ, другой исходъ. Дѣло въ томъ, что и у Страпаролы интрига получаетъ невеселую развязку: обманутый любовникъ жестоко мститъ своимъ мучительницамъ. Притомъ и психологическая подкладка иная. У итальянскаго писателя дамы казнятъ любовника не потому, что онъ, непрошенный, навязывается имъ, и не изъ добродѣтели, а лишь потому, что онъ объяснялся въ одинъ и тотъ-же вечеръ всѣмъ троимъ въ своей горячей любви; онѣ оскорблены, и отсюда месть. Будь онъ осторожнѣе, результатъ получился-бы, можетъ быть, иной. У Шекспира, наоборотъ, на первый планъ выдвинута супружеская вѣрность "проказницъ": онѣ поступили-бы съ Фальстафомъ не иначе, даже еслибъ онъ удовольствовался временно одной изъ нихъ. Интрига направлена противъ любовника и имѣетъ цѣлью наказать его за помыселъ, грѣховный по существу. Отсюда вытекаетъ морализирующая тенденц³я пьесы, совершенно отсутствующая у итальянцевъ.

   Наконецъ, значительное углублен³е интриги состоитъ и въ томъ, что шутками хитрыхъ "проказницъ" казнится и исправляется также мужъ, ревнующ³й безъ всякаго основан³я.

   Нельзя не замѣтить, что дѣйств³е проведено бойко и весело; въ этой новой обстановкѣ и съ указанными измѣнен³ями и дополнен³ями оно производитъ совершенно иное впечатлѣн³е, тѣмъ болѣе, что и параллельное дѣйств³е - истор³я любви Анны Пэджъ и Фентона, въ которую вмѣшиваются докторъ Каюсъ и дурачекъ Слендеръ - всецѣло принадлежитъ фантаз³и Шекспира.

   Долго и много спорили о томъ, къ какому моменту жизни Фальстафа пр³урочить дѣйств³е нашей комед³и: происходитъ-ли оно, по мысли автора, до первой части Генриха IV, или между первой и второй его частями, или послѣ размолвки съ принцемъ, ставшимъ королемъ, или-же, наконецъ, оно одновременно съ дѣйств³емъ одной изъ этихъ драмъ. Споръ, въ сущности, лишн³й, тѣмъ болѣе, что, какое-бы рѣшен³е мы ему ни дали, мы всегда натолкнемся на непримиримыя противорѣч³я. Въ особенное затруднен³е ставитъ насъ въ этомъ отношен³и личность продувной Квикли: въ первой части "Генриха IV" она - хозяйка гостиницы "Кабанья голова"; во второй части отмѣчается, что она вдова; въ "Генрихѣ V" она вторично вышла замужъ за Пистоля. А въ "Виндзорскихъ проказницахъ" Квикли увѣряетъ, что она - дѣвица. По "Генриху V" (2-ая ч., II, 4) она знаетъ Фальстафа уже 29 лѣтъ, а здѣсь она встрѣчается съ нимъ, какъ будто, впервые. На основан³и всего этого, полагали, что Шекспиръ представлялъ себѣ дѣйств³е "Проказницъ" происходящимъ до "Генриха IV". Но въ "Генрихѣ IV" нѣтъ еще Нима, который появляется впервые и умираетъ въ "Генрихѣ V", а въ "Проказницахъ" есть и онъ, и Бардольфъ, также умирающ³й въ "Генрихѣ V".

   Изъ этого лабиринта противорѣч³й есть только одинъ выходъ: предположен³е, что поэтъ самъ не искалъ пр³урочен³я къ какому-нибудь опредѣленному моменту. Отдѣльныя фигуры всѣ были готовы, и въ Квикли, напримѣръ, мы узнаемъ, по характеру и типу, старую знакомую, несмотря на новое ея положен³е въ домѣ доктора Каюса. Шекспиръ воспользовался тѣми изъ нихъ, которыя были ему пригодны для новаго дѣйств³я, въ иномъ мѣстѣ и другой обстановкѣ, не задумываясь надъ тѣмъ, правдоподобно-ли ихъ новое сочетан³е или нѣтъ, и не противорѣчитъ-ли оно тому, что мы знаемъ о нихъ изъ историческихъ драмъ. Онъ тщательно избѣгаетъ всякаго намека на какое бы то ни было происшеств³е изъ послѣднихъ, очевидно сознательно скрывая хронологическое соотношен³е ихъ. Важно лишь то, что дѣйств³е и вся характеристика въ "Виндзорскихъ проказницахъ" предполагаетъ типы Фальстафа и его сообщниковъ, а также госпожу Квикли, судью Пустозвона (Шэлло) уже извѣстными читателю и зрителю. Изъ однѣхъ "Проказницъ" типы эти не выясняются въ достаточной мѣрѣ, и въ особенности главный герой, Фальстафъ, становится жалкой и безжизненной каррикатурой для того, кто не знаетъ его изъ "Генриха IV". Въ этомъ, кстати замѣтить, одно изъ сильнѣйшихъ доказательствъ въ пользу того, что "Проказницы" дѣйствительно возникли по заказу, послѣ названныхъ историческихъ драмъ.

   А если самъ Шекспиръ такъ свободно распоряжался созданными имъ типами, не считая нужнымъ пояснить намъ, какимъ образомъ Квикли стала дѣвицей и прислугой доктора Каюса, почему мистеръ Шэлло оказывается въ Виндзорѣ или, наконецъ, какимъ образомъ самъ Фальстафъ попалъ сюда, то и намъ нечего ставить этихъ вопросовъ. Шекспиръ произвольно собралъ ихъ въ новомъ мѣстѣ, для новой интриги, вполнѣ увѣренный въ томъ, что зритель узнаетъ всѣхъ своихъ старыхъ знакомыхъ. И мы дѣйствительно узнаемъ ихъ и рады встрѣчѣ.

   Впрочемъ, вопросъ этотъ самъ по себѣ не такъ празденъ, какъ оно можетъ показаться на первый взглядъ. Стараясь опредѣлить хронологическое соотношен³е дѣйств³я "Виндзорскихъ проказницъ", "Генриха IV" и "Генриха V", критики имѣли въ виду, въ сущности, болѣе важный вопросъ: о внутренней связи и зависимости "Проказницъ" отъ названныхъ драмъ. Нѣкоторые изслѣдователи (напр. Гервинусъ) полагаютъ, что такая внутренняя связь существуетъ, что "Проказницы" написаны какъ бы въ pendant къ "Генриху V", продолжая и заканчивая собою изображен³е той противоположности развит³я Фальстафа и Генриха, характеристика которой была начата имъ уже во второй части "Генриха IV". Дѣйствительно, не подлежитъ сомнѣн³ю, что тамъ эта противоположность существуетъ: съ одной стороны, веселый и легкомысленный принцъ, мало по малу превращающ³йся въ героя и короля, достойнаго своего великаго призван³я; съ другой стороны, Фальстафъ, все ниже спускающ³йся по ступенямъ разврата и порока. Постепенное отчужден³е принца отъ веселой компан³и Фальстафа, очень ясно проведенное во второй части "Генриха IV", доказываетъ, что изображен³е этого развит³я въ двухъ д³аметрально противоположныхъ направлен³яхъ входило въ планъ поэта и было, можетъ быть, даже главной его цѣлью. Но привлечен³е "Виндзорскихъ проказницъ" къ той-же задачѣ представляется намъ большой натяжкой. Еслибъ, въ глазахъ Шекспира, "Проказницы" были прямымъ продолжен³емъ и необходимымъ дополнен³емъ къ "Генриху IV", то къ чему было ему скрывать хронологическое отношен³е ихъ дѣйств³я къ дѣйств³ю этой драмы? Картина значительно выиграла бы въ ясности, еслибъ "Проказницы" были связаны съ "Генрихомъ IV" хотя бы какой-нибудь внѣшней чертой. Между тѣмъ, въ нихъ, какъ мы видѣли, нѣтъ и намека на подобную связь и хронологическое соотношен³е тщательно скрывается.

   Къ тому-же, приведенныя нами выше соображен³я о томъ, что наша пьеса написана по заказу, вѣроятно уже послѣ "Генриха V" или, во всякомъ случаѣ, не до него, соображен³я эти, на нашъ взглядъ, съ достаточной убѣдительностью опровергаютъ подобныя искусственныя попытки внутренне связать "Виндзорскихъ проказницъ" съ сер³ей соотвѣтствующихъ историческихъ драмъ. Гервинусъ, допуская возникновен³е нашей комед³и по заказу, удивляется искусству поэта, который не удовлетворился такой "поверхностной темой" и "съумѣлъ придать ей болѣе глубокое этическое значен³е, внутренне связавъ ее съ своими самостоятельными работами и съ той этической идеей, которая занимала его тамъ". Но если мы вспомнимъ смерть Фальстафа, разсказъ о которой ("Генрихъ V", II, 1.3) столь художественно вѣрно заканчиваетъ картину его развит³я, то "Виндзорск³я проказницы" всегда представятся намъ ненужной привѣской, безъ всякой цѣли унижающей высоко-художественный типъ Фальстафа.

   Вопросъ этотъ приводитъ насъ къ болѣе подробному разбору даннаго характера, обѣщанному нами уже въ предислов³и къ "Генриху IV". Этимъ мы и закончимъ свою статью, такъ какъ Фальстафъ единственное дѣйствующее лицо нашей комед³и, въ которое стоитъ всмотрѣться внимательно. Остальныя такъ ясны сами по себѣ, что выяснять въ нихъ нечего.

   Съ внѣшней стороны; поэтъ, рисуя Фальстафа, находится въ нѣкоторой зависимости отъ дошекспировской драмы о "Славныхъ побѣдахъ Генриха V" (см. предислов³е къ "Генриху IV", стр. 125). Уже здѣсь мы въ обществѣ легкомысленнаго принца находимъ толстяка по имени Oldcastle, потѣшающаго публику, однако, не остроум³емъ, а исключительно только своею неимовѣрною толщиною. Это грубо-комическая фигура, лишь съ внѣшней стороны напоминающая Фальстафа. Тѣмъ не менѣе, изъ него именно выработался типъ послѣдняго. Вѣроятно даже, что Шекспиръ сохранилъ первоначально имя Ольдкэстля и измѣнилъ его лишь по требован³ю королевы или потомковъ этого рыцаря.

   Дѣло въ томъ, что за нимъ скрывается историческая личность, Sir John Oldcastle, lord Cobham, знатный рыцарь и близк³й другъ Генриха V, когда тотъ былъ еще принцемъ Уэльскимъ. Въ свое время онъ игралъ видную общественно-политическую роль, такъ какъ онъ стоялъ во главѣ лоллардовъ, послѣдователей учен³я Виклефа. Когда, по вступлен³и Генриха V на престолъ, началось, или, точнѣе, возобновилось преслѣдован³е лоллардовъ, то личныя отношен³я между королемъ и Ольдкэстлемъ измѣнились. Неоднократно Генрихъ пытался уладить дѣло мирнымъ путемъ и уговорить своего стараго пр³ятеля вернуться въ лоно католической церкви, но тщетно: Ольдкэстль остался вѣренъ своимъ убѣжден³ямъ. Дѣло дошло до открытой борьбы и онъ былъ схваченъ. Бѣжавъ изъ заточен³я, Ольдкэстль былъ схваченъ вторично и казненъ какъ измѣнникъ и еретикъ.

   Когда въ XVI вѣкѣ въ Англ³и была проведена реформац³я, то отношен³е къ памяти Ольдкэстля должно было измѣниться; честь его была возстановлена и въ глазахъ протестантовъ онъ оказался мученикомъ, пострадавшимъ за правую вѣру. Уже въ 1544 г. одинъ изъ передовыхъ борцовъ за реформу, епископъ Джонъ Бэль (Bale) издалъ "Кратк³й разсказъ о процессѣ и смерти блаженнаго мученика сэра Джона Ольдкэстля, лорда Кобэмскаго".

   Это новое пониман³е его личности не могло, конечно, мириться съ пр³урочен³емъ его имени къ каррикатурному герою драмы, что и послужило, по предан³ю, поводомъ къ превращен³ю Ольдкэстля въ Фальстафа.

   Таковъ вѣроятный ходъ дѣла. Прямой намекъ на него мы находимъ въ эпилогѣ ко второй части "Генриха IV", гдѣ непосредственно за приведенными нами выше (стр. 434) словами поэтъ замѣчаетъ отъ себя: "потому что Ольдкэстль умеръ мученикомъ, а Фальстафъ не онъ". Слова эти, ничѣмъ въ самой драмѣ не вызываемыя, понятны лишь съ точки зрѣн³я вышеизложенной гипотезы. Несмотря на измѣнен³е имени, Фальстафъ, повидимому, все еще напоминалъ публикѣ, привыкшей къ Ольдкэстлю, о послѣднемъ, и поэтъ счелъ нужнымъ сдѣлать свое заявлен³е, чтобы тѣмъ какъ-бы возстановить честь мученика и оградить себя отъ упрековъ.

   Напрасно нѣкоторые изслѣдователи, пытаясь доказать, что Шекспиръ былъ убѣжденнымъ католикомъ, пускали въ ходъ между прочимъ и Ольдкэстля, протестантскаго мученика, якобы намѣренно обращеннаго поэтомъ въ каррикатуру. Если Фальстафу и предшествовалъ Ольдкэстль, то все-же не подлежитъ никакому сомнѣн³ю, что какъ имя, такъ и каррикатурную внѣшность толстаго рыцаря Шекспиръ просто взялъ изъ драмы о "славныхъ побѣдахъ Генриха V" безъ всякихъ заднихъ мыслей.

   По существу-же Фальстафъ совершенно новый типъ, всецѣло принадлежащ³й нашему поэту, притомъ одинъ изъ величайшихъ художественныхъ типовъ, когда-либо созданныхъ всем³рной литературой. Это типъ такого-же значен³я, какъ Гамлетъ, Макбетъ, Отелло, Лиръ, и такое-же художественное откровен³е, поражающее насъ неисчерпаемой глубиной своей концепц³и. Сколько о Фальстафѣ ни писалось, никто еще не исчерпалъ его характеристики, и сколько мы бы ни всматривались въ него, мы всегда откроемъ въ немъ новыя черты, ранѣе нами не подмѣченныя.

   Съ своей стороны, мы желаемъ намѣтить лишь нѣкоторыя черты, кажущ³яся намъ существенными, предоставляя самому читателю изучен³е деталей.

   Въ чемъ состоитъ сущность комизма Фальстафа? Почему онъ производитъ на насъ такое неотразимо комическое впечатлѣн³е? Конечно, не однимъ комическимъ безобраз³емъ своей фигуры и не однимъ ген³альнымъ остроум³емъ. Какъ ни необходимо и то и другое для обрисовки полнаго типа, однѣми только этими чертами типъ далеко не исчерпывается.

   Много было споровъ объ этомъ въ ученой литературѣ, такъ какъ Фальстафъ ни подъ одно изъ ходячихъ опредѣлен³й комизма не подходитъ. Да и напрасно мы стали-бы трудиться надъ подъискан³емъ точной формулы, которою онъ-бы исчерпывался. Ближе всего подходитъ къ истинѣ, можетъ быть, опредѣлен³е Фишера (F. Th. Vischer, "Shakespeare-Vortrage", т. IV), который усматриваетъ существеннѣйшую особенность типа Фальстафа въ сочетан³и ген³альнаго остроум³я и веселаго смѣха надъ самимъ собой съ добродушной наивностью.

   Съ первой частью этого опредѣлен³я до добродуш³я включительно мы охотно согласимся. Но съ наивностью? Фальстафъ не наивенъ; онъ отлично понимаетъ, что дѣлаетъ, тонко разсчитывая каждое слово, вполнѣ увѣренный, что оно произведетъ ожидаемое имъ впечатлѣн³е. Это-то именно и даетъ ему такую власть надъ людьми и ту спокойно-величавую самоувѣренность, которая представляется намъ одной изъ важнѣйшихъ чертъ этого сложнаго характера.

   Передъ нами, несомнѣнно, типъ отрицательный. Грубый матер³алистъ и эгоистъ до мозга костей, онъ не признаетъ въ жизни никакихъ идеальныхъ силъ и стремлен³й. Къ чему бы ни прикасались его зоркая наблюдательность и проницательный скептицизмъ, все превращается отъ этого прикосновен³я въ ничто, въ фикц³ю, искусственно созданную людьми, и въ силѣ остается только то, къ чему онъ стремится самъ.

   Но какъ скроменъ онъ въ своихъ желан³яхъ! Почести, власть, богатство никакой цѣны въ его глазахъ не имѣютъ. Деньги онъ любитъ, но онѣ нужны ему лишь постольку, поскольку онѣ даютъ ему возможность удовлетворен³я его немногосложныхъ потребностей, которыя исчерпываются сладкимъ испанскимъ виномъ, жирнымъ каплуномъ и, пожалуй, еще "любовью" такихъ дамъ, какъ Доли Тиршитъ въ кабакѣ его пр³ятельницы Квикли. Дальше этого его желан³я не идутъ. Зато въ нихъ онъ неисправимъ; онъ готовъ пуститься на как³я-угодно продѣлки, лишь бы на столѣ передъ нимъ всегда оказывались каплунъ и вино въ достаточномъ количествѣ, такъ какъ отсутств³е ихъ - единственное, что нарушаетъ его душевное равновѣс³е. Къ сожалѣн³ю, безденежье случается съ нимъ довольно часто. "Я не знаю средства отъ этой карманной чахотки, замѣчаетъ онъ съ грустью (2 ч., I, 2); брать въ займы - лишь затягиваетъ ее; сама болѣзнь неизлѣчима".

   Правда, онъ не прочь прихвастнуть при случаѣ своими заслугами и вл³ян³емъ при дворѣ. Онъ "убилъ" страшнаго Перси (1 ч. V, 4); онъ ловко пользуется своей легкой побѣдой надъ рыцаремъ Кольвилемъ, чтобы поднять свой престижъ въ глазахъ принца Джона (2 ч. IV, 3). И сколько аристократической сдержанности сказывается въ его разговорахъ въ домѣ мирового судьи Шэлло (2 ч. V, 1.3), сколько самоувѣренной гордости въ его осанкѣ, когда онъ, узнавъ о смерти Генриха IV, обращается къ Шэлло: "Мистеръ Робертъ Шэлло, выбери себѣ какую тебѣ угодно должность въ государствѣ, она будетъ твоею!" Но во все это онъ самъ не вѣритъ, и тонкая ирон³я надъ самимъ собой слышится во всѣхъ этихъ сценахъ.

   "Вотъ вамъ вашъ Перси. Коли отецъ вашъ захочетъ почтить меня чѣмъ-нибудь, ладно! а коли нѣтъ, то пусть справится съ слѣдующимъ Перси самъ. Право, я разсчитываю сдѣлаться графомъ или герцогомъ!" "Какъ, говоритъ ему принцъ, да вѣдь я-же самъ убилъ Перси и видѣлъ тебя мертвымъ!" "Вотъ какъ!" тономъ глубокаго негодован³я отвѣчаетъ Фальстафъ. "Господи Боже мой, до какой степени люди преданы лжи!" (1 ч. V, 4).

   А въ сценѣ съ Кольвилемъ (2 ч. IV, 3), когда принцъ Джонъ посмѣлъ усумниться въ храбрости Фальстафа: "Я такъ и зналъ, что порицан³е и упрекъ - награда за храбрость!" И въ его дальнѣйшемъ разсказѣ о томъ, какъ онъ, замучивъ сто восемьдесятъ съ лишнимъ почтовыхъ лошадей, чтобы только поспѣть къ битвѣ, усталый отъ пути, въ своей "чистой и незапятнанной храбрости" побѣдилъ Кольвиля, "яростнаго рыцаря и храбраго противника"; въ его требован³и, чтобы подвигъ его былъ занесенъ на скрижали истор³и, иначе онъ самъ сочинитъ о немъ балладу и превзойдетъ всѣхъ своей славой, какъ полная луна превосходитъ своимъ блескомъ мелк³я звѣзды, кажущ³яся передъ нею булавочными головками, - во всемъ этомъ слышится столько веселаго шаржа, что въ искренность Фальстафа вѣрить невозможно. Да онъ и не требуетъ, чтобы ему вѣрили. Стоитъ прочесть его разсужден³я о чести (1 ч. V, 1), чтобы понять, что Фальстафъ серьезно стремиться къ ней не можетъ. "Честь, это размалеванный щитъ въ похоронной процесс³и", - вотъ выводъ, къ которому онъ приходитъ, всесторонне расчленивъ понят³е чести. "Можетъ-ли честь приставить человѣку новую ногу? Нѣтъ! А руку? Нѣтъ. Или успокоить боль отъ раны? Нѣтъ. Стало быть, честь не хирургъ? Нѣть. Что-же такое честь? Слово. Что содержится въ словѣ честь? что такое честь? Пустой воздухъ. Хорошъ разсчетъ! Кто-же обладаетъ ею? Тотъ, кто умеръ. Онъ ее чувствуетъ? Нѣтъ. Онъ ее слышитъ? Нѣтъ. Значитъ, она не ощущаема? Мертвецами - нѣтъ. Но, можетъ быть, она жива съ живыми? Нѣтъ. Отчего-же нѣтъ? А потому, что злослов³е не допускаетъ этого. Коли такъ, то она мнѣ не нужна!"

   Онъ, дѣйствительно, не стремится къ чести, какъ не стремится и ко многому иному, что другимъ людямъ кажется необходимымъ въ жизни. Его философ³я уничтожаетъ все, что такъ или иначе связываетъ человѣка, подчиняя его то тѣмъ, то другимъ требован³ямъ нравственнымъ, соц³альнымъ или инымъ. Все - суета суетъ, за исключен³емъ вина и каплуна. Это - олицетворен³е абсолютной свободы духа, связаннаго съ землею однимъ только желудкомъ, и этимъ Фальстафъ такъ и привлекателенъ - между прочимъ и для принца Генриха, - но въ этомъ-же, конечно, и оборотная сторона медали. Отрицая все и вся, создавая для себя особую мораль, состоящую въ полнѣйшей нравственной безпринципности, онъ представляетъ изъ себя ферментъ разложен³я, опасный для среды, въ которой онъ вращается; тѣмъ болѣе опасный, чѣмъ привлекательнѣе его остроум³е, чѣмъ заманчивѣе суверенная свобода духа, которою отъ него вѣетъ.

   Онъ не знаетъ ни угрызен³й совѣсти, ни стыда; не знаетъ ихъ не потому, что онъ состаривш³йся въ порокахъ грѣшникъ. Дѣло просто въ томъ, что эти душевныя движен³я предполагаютъ нѣкоторое пониман³е того, что такое честность или, по крайней мѣрѣ, хотя бы инстинктивное чувство добропорядочности. А этого-то, именно, у него и нѣтъ: оно поглощено его жизнерадостной всеуничтожающей житейской философ³ей, передъ которой ничто устоять не можетъ.

   По природѣ Фальстафъ не злой и не преступный человѣкъ. Конечно, его пр³ятельница, мистриссъ Квикли, сильно преувеличиваетъ, когда она, прощаясь съ нимъ, говоритъ ему въ слѣдъ (2 ч. II, 4): "Вотъ уже 29 лѣтъ, что я тебя знаю; но честнѣйшаго человѣка и болѣе доброе сердце..." Она такъ взволнована и огорчена предстоящей разлукой, что не можетъ договорить: она хотѣла сказать, что болѣе честнаго человѣка ей не приходилось встрѣчать.

   Конечно, такая характеристика каррикатурна; но въ этихъ словахъ есть и доля правды. Фальстафу несомнѣнно присуще добродуш³е; оно даже одна изъ основныхъ чертъ его характера, придающая особый оттѣнокъ и его остроум³ю. Послѣднее всегда безобидно; оно никогда не имѣетъ цѣлью оскорбить, обидѣть кого-нибудь или отомстить за полученную обиду. Одинъ только разъ онъ нѣсколько мѣняетъ тонъ, въ сценѣ съ верховнымъ судьей, который съ высоты своего нравственнаго и должностного велич³я читаетъ старику внушительную нотац³ю (2 ч. II, 1). Но съ Фальстафомъ не такъ-то легко справиться, и одними только громкими словами на него, мастера слова, впечатлѣн³я не произведешь. Съ первыхъ же словъ ему удается повернуть фронтъ. Онъ, джентльменъ съ головы до пятъ, никого не обидѣлъ, а его обижаютъ и онъ требуетъ удовлетворен³я. И такъ ловко и самоувѣренно ведетъ онъ свой маневръ, такъ легко и быстро привлекаетъ онъ на свою сторону обвинительницу Квикли, что судья принужденъ признать себя побѣжденнымъ и покинуть поле сражен³я, получивъ отъ Фальстафа напослѣдокъ еще тонк³й урокъ въ вѣжливости. "Что за пошлякъ научилъ васъ этимъ пр³емамъ, сэръ Джонъ?" спрашиваетъ раздосадованный судья. Фальстафъ отвѣчаетъ не ему, а его спутнику: "Мистеръ Гоуеръ, если эти пр³емы ко мнѣ не идутъ, то тотъ - дуракъ, кто научилъ меня имъ", т. е. самъ судья, который только что дѣйствительно былъ невѣжливъ съ Фальстафомъ, устранивъ его изъ разговора съ Гоуеромъ.

   Это единственная сцена, въ которой остроум³е Фальстафа принимаетъ нѣсколько агрессивный характеръ. Но и здѣсь его шутка, въ сущности, безобидна, и урокъ, полученный судьей, до извѣстной степени заслуженъ имъ. Во всѣхъ-же остальныхъ сценахъ Фальстафъ - олицетворенное добродуш³е. Не даромъ нашъ поэтъ сохранилъ за нимъ обликъ "толстаго" рыцаря: толстяки, по Шекспиру, всегда добродушны. Вспомнимъ Юл³я Цезаря, не довѣряющаго сухощавому Касс³ю; онъ желалъ бы, чтобы его окружали одни тучные люди, они добродушнѣе и неспособны къ злобѣ.

   Таковъ и Фальстафъ. Онъ трунитъ надъ другими и нисколько не обижается, a напротивъ даже радъ, когда надъ нимъ трунять. "Я не только самъ остроуменъ, заявляетъ онъ не безъ справедливой гордости, но и причина тому, что друг³е остроумны" (2 ч. I, 2). Когда онъ сытъ и вина у него вдоволь, то онъ вполнѣ доволенъ, и остроум³е его создаетъ атмосферу, въ которой и другимъ дышется свободно и весело. Онъ сознаетъ за собой много грѣховъ, но нравственную отвѣтственность за нихъ несетъ не онъ - Боже сохрани! - а тѣ, которые довели его до этого. Онъ, бѣдный, палъ безвинной жертвой соблазна. "Ты много передо мною виноватъ, говоритъ онъ со вздохомъ принцу (1 ч. I, 2), да проститъ тебѣ Господь! До знакомства съ тобой я былъ невиненъ какъ младенецъ, а теперь я, по правдѣ сказать, не лучше ни одного изъ безбожниковъ. Мнѣ надо отказаться отъ этой грѣховной жизни, и я откажусь. Ей Богу, ни изъ-за какого принца въ м³рѣ я не хочу попасть въ адъ!"

   Его толстая фигура не результатъ обжорливости и пьянства, о нѣтъ! "Чортъ побери заботы и вздохи! они раздуваютъ человѣка словно кишку" (1 ч. II, 4).

   Онъ вѣчно молодъ. "Мы, молодежь", говоритъ онъ про себя въ разговорѣ съ судьей (2 ч. I, 2); а когда послѣдн³й, не понявъ шутки, начинаетъ серьезно доказывать ему, что онъ старъ, то Фальстафъ, также сохраняя серьезный тонъ, побѣдоносно доказываетъ противное: "Сударь я родился въ 3 часа пополудни, съ сѣдой головой и какъ-бы толстымъ брюхомъ. Что касается моего голоса, то я его испортилъ громкимъ пѣн³емъ на клиросѣ. Я не стану приводить вамъ другихъ доказательствъ моей молодости, но правда та, что я старъ только сужден³ями и умомъ".

   Онъ правъ; так³е люди, какъ онъ, старости не знаютъ. Ихъ вѣчная молодость плещется въ весел³и, какъ рыба въ водѣ, и выходитъ побѣдителемъ изъ любого положен³я, въ которомъ потерялась бы менѣе изворотливая старость. Развѣ не побѣда надъ всѣми житейскими невзгодами - мирный сонъ праведника, которымъ онъ засыпаетъ, спрятанный за занавѣской, въ тотъ самый моментъ, когда за нимъ приходитъ шерифъ, чтобы арестовать его за открытый грабежъ (1 ч. II, 4)? Развѣ онъ не выходитъ тр³умфаторомъ изъ труднаго положен³я, когда принцъ, въ той-же сценѣ, уличаетъ его въ наглой лжи по поводу ночного нападен³я? Число враговъ, съ которыми ему, храброму Фальстафу, пришлось справляться, все растетъ. Сначала ихъ было двое, теперь уже четверо. "Такъ вотъ, эти четыре въ рядъ одновременно напали на меня. Не долго думая, я отпарировалъ ихъ семь шпагъ - вотъ такъ!" - "Какъ семь? говоритъ, смѣясь, принцъ: да вѣдь ихъ только что было четверо?" "Ну да, въ парусинномъ платьѣ", невиннымъ тономъ отвѣчаетъ Фальстафъ, словно не понимая вопроса принца. Наконецъ, онъ прижатъ къ стѣнѣ, принцъ раскрываетъ свои карты и возстановляетъ истину. Но если онъ разсчитывалъ смутить Фальстафа этимъ и заставить его сознаться во лжи и трусости, то онъ ошибся: одно мгновен³е ока - и изворотливость его нашла и здѣсь выходъ. "Клянусь небомъ, говоритъ онъ спокойно, я узналъ васъ, узналъ какъ родной отецъ. Скажите, друзья мои, развѣ мнѣ подобало убить наслѣдника престола? Развѣ я могъ возстать на истиннаго принца? Ты знаешь, я храбръ какъ Геркулесъ; но вспомни объ инстинктѣ: левъ никогда не тронетъ настоящаго принца. Инстинктъ - великое дѣло. Я былъ трусомъ изъ инстинкта". Никто ему, конечно, не вѣритъ. Но это ему безразлично; важно то, что всѣ смѣются - и миръ возстановленъ.

   Дѣйствительно, трусомъ Фальстафа, строго говоря, назвать нельзя. Въ сценѣ грабежа ему какъ-то не по себѣ, словно школьнику, попавшему въ неладное дѣло; быть побитымъ онъ не желаетъ. Но вѣсть о предстоящей войнѣ его нисколько не смущаетъ. Онъ хладнокровно отправляется въ походъ, хотя легко могъ бы остаться и дома. Онъ увѣренъ въ себѣ и знаетъ, что хладнокров³е и полная свобода духа не покинутъ его и на полѣ битвы. И онъ правъ. Спокойно-самоувѣренно вмѣшивается онъ въ разговоры сильныхъ м³ра сего (1 ч. V, 1); въ столкновен³и съ страшнымъ Дугласомъ, побѣдителемъ оказывается не послѣдн³й, а Фальстафъ, въ надлежащ³й моментъ представивш³йся убитымъ. "Лучшая часть храбрости - осторожность, и при помощи этой части я спасъ свою жизнь" (1 ч. V, 4). И веселая наглость, съ которой онъ приписываетъ себѣ смерть Перси, дѣлаетъ его однимъ изъ героевъ дня.

   Есть, однако, еще черта въ обликѣ Фальстафа, которой мы коснулись пока лишь мимоходомъ. Это - его весьма сомнительная честность. Онъ откровенно сознается, что обиран³е чужихъ кармановъ - его професс³я (1 ч. I, 2). Но на первыхъ порахъ эта черта какъ бы скрашена добродушнымъ весел³емъ; она не выступаетъ такъ рѣзко, какъ во второй части "Генриха IV" и въ особенности въ "Виндзорскихъ проказницахъ". Выносишь впечатлѣн³е, словно грабежъ близъ Гедсгиля - шутка, придуманная только для увеселен³я принца и всей честной компан³и. Уже приготовлен³я къ нему до нельзя комичны. Фальстафъ хочетъ, чтобы "настоящ³й принцъ, ради весел³я, сдѣлался мнимымъ воромъ, такъ какъ жалк³я злоупотреблен³я нашего времени нуждаются въ исправлен³и (1 ч. I, 2)". Упрекъ, съ которымъ Фальстафъ обращается къ принцу, когда тотъ отказывается принять участ³е въ предпр³ят³и: "Нѣтъ въ тебѣ честности, нѣтъ мужества, и настоящаго товарищества въ тебѣ нѣтъ; и не отъ царской крови происходишь ты, коли у тебя не хватаетъ духа протянуть руку за нѣсколькими "кронами"!"; комическ³й возгласъ его, когда онъ узнаетъ, что путешественниковъ "штукъ восемь или десять", а ихъ, граб