| Главная » Книги |
Шекспир Вильям - Трагедия о Гамлете, принце датском, Страница 7
Шекспир Вильям - Трагедия о Гамлете, принце датскомalign="justify"> избираем Лаэрта. Пусть он будет королем!" Их шапки, рукоплескания и крики
долетают до облаков: "Пусть королем будет Лаэрт, король Лаэрт!"
Королева. Как весело лают они, гоняясь по ложному следу! Не в ту
сторону устремились вы, неверные датские псы!
Шум за сценой.
Король. Они взломали дверь.
Входит Лаэрт, за ним датчане.
Лаэрт. Где король? Господа, стойте за дверью.
Датчане. Нет, мы войдем.
Лаэрт. Прошу вас, предоставьте мне возможность действовать самому.
Датчане. Хорошо, хорошо. (Уходят за дверь.)
Лаэрт. Благодарю вас. Охраняйте дверь. О ты, гнусный король, отдай мне
моего отца.
Королева. Спокойно, добрый Лаэрт!
Лаэрт. Если во мне найдется хоть одна спокойная капля крови, она
объявит меня незаконным сыном, отца моего - рогоносцем и заклеймит
незапятнанное чело моей матери между бровей, вот прямо тут, клеймом шлюхи.
Король. В чем причина, Лаэрт, что поднятый тобой мятеж так похож на
мятеж гигантов? {222} Отпусти его, Гертруда. Не бойся нас. Божественная сила
ограждает короля, и предательство способно лишь мельком взглянуть на свою
цель, но не в состоянии поступить по своей воле. Скажи мне, Лаэрт, чем ты
так взволнован? Отпусти его, Гертруда. Ну, говори.
Лаэрт. Где мой отец?
Король. Умер.
Королева. Но не он убил его.
Король. Пусть он спрашивает все до конца.
Лаэрт. Как он умер? Я не допущу, чтобы меня обманывали. К черту долг
верности монарху! К черным дьяволам принесенную клятву! Совесть и благодать
- в самую глубину ада! Я не боюсь погибели души. И открыто заявляю, что ни
во что не ставлю ни этот, ни загробный мир, - пусть будет, что будет, - лишь
бы достойно отомстить за моего отца.
Король. Что же вас в этом остановит?
Лаэрт. Моя воля, но не весь мир. А что касается путей к осуществлению
мести, я буду действовать так ловко, что даже с малыми средствами дело
пойдет далеко.
Король. Добрый Лаэрт, раз вы хотите узнать всю правду о смерти вашего
дорогого отца, неужели месть велит вам обрушиться на всех без разбора - и на
друга, и на врага, и на того, кто выиграл от смерти вашего отца, и на того,
кто проиграл?
Лаэрт. Я буду мстить только его врагам.
Король. Значит, вы хотите узнать, кто они?
Лаэрт. Его верным друзьям я вот так, широко открою объятия и, подобно
доброму, жертвующему своей жизнью пеликану, накормлю их собственной кровью.
Король. Ну, теперь вы говорите, как добрый сын и истинный джентльмен.
То, что я не виновен в смерти вашего отца и горюю о ней, станет для вас
столь же ясным, как дневной свет для ваших глаз.
Датчане (за сценой). Пусть она войдет.
Лаэрт. Что такое? Что это за шум?
Входит Офелия.
О, жар скорби, иссуши мой мозг! Слезы, в семь раз солоней обычных, сожгите
чувство зрения в моих глазах. Клянусь небом, за твое безумие будет воздана
тяжелая расплата, пока наша чаша весов не перевесит. О роза моя! Милая
девушка, добрая сестра, нежная Офелия! О небеса! Неужели возможно, чтобы ум
юной девушки мог так же быстро угаснуть, как жизнь старика? Любовь к
родителям изощрена и в своей изощренности посылает саму себя, как
драгоценный дар, следом за предметом любви {223}.
Офелия (поет). "Его несли с открытым лицом на погребальных носилках.
Хэй, нон нонни, нонни, хэй, нонни! И в могилу его обильным дождем падали
слезы..." Прощай, мой голубь!
Лаэрт. Если бы ты была в своем уме и убеждала, что необходимо
отомстить, ты не могла бы с большей силой воодушевить на месть.
Офелия. "Пойте - даун-э-даун. И позовите его... Э-даун-э..." Ах, как
хорошо подходит жужжание прялки к этой песне {224}. Это - обманщик, сенешал
замка, похитивший дочь своего господина.
Лаэрт. В этом отсутствии смысла есть свой смысл.
Офелия. Вот розмарин {225}. Это на память. Прошу тебя, любимый, помни.
А вот - анютины глазки, это чтобы ты думал.
Лаэрт. Мудрость - в безумии: ее мысли связаны с воспоминаниями.
Офелия. Вот вам укроп и водосбор. Вот вам рута. И для меня тоже. Ее
также называют благодатной воскресной травкой. Ах, каждый носит ее по-своему
{226}, а? Вот маргаритка. Я дала бы вам фиалки, но они все увяли, когда умер
мой отец. Говорят, он умер хорошей смертью. (Поет.) "Славный милый Робин -
вся радость моя".
Лаэрт. Печальные мысли, горе, страданье, самый ад она превращает в
прелесть и красоту.
Офелия (поет). "Неужели он больше не придет? Неужели он больше не
придет? Нет, нет, он умер, ложись же на смертное ложе, он больше никогда не
придет. Его борода была бела как снег и как лен была его голова. Он умер, он
умер, и мы стонем: да помилует бог ему душу!" И души всех христиан, молю об
этом господа. Господь с вами. (Уходит.)
Лаэрт. Видишь ли ты это, о боже?
Король. Лаэрт, я должен вмешаться в ваше горе. Не лишайте меня этого
права. Ступайте выберите кого хотите из ваших мудрейших друзей: пусть они
выслушают все и станут судьями между вами и мной. Если они найдут, что прямо
или косвенно мы замешаны в этом деле, мы отдадим вам в качестве
удовлетворения наше королевство, нашу корону, нашу жизнь и все то, что мы
называем своим. Но если они этого не найдут, согласитесь доверить нам ваше
терпение, и мы будем вместе с вами трудиться, чтобы вернуть спокойствие
вашей душе.
Лаэрт. Пусть будет так. Причина его смерти, тайные похороны, отсутствие
доспехов, меча и герба над его прахом, а также полагающихся знатному лицу
обрядов и пышных церемоний вопиют во всеуслышание к небесам и земле, чтобы я
расследовал это дело.
Король. Так вы и поступите. И пусть там, где будет открыто
преступление, падет мощный топор. Прошу вас, следуйте за мной.
Уходят.
Входят Горацио и слуга.
Горацио. Что это за люди, которые хотят говорить со мной?
Слуга. Матросы, сэр. Они говорят, что у них для вас есть письма.
Горацио. Пусть войдут.
Слуга уходит.
Я не знаю, из какой части света может мне быть прислано приветствие, если не
от принца Гамлета.
Входят матросы {227}.
Первый матрос. Да благословит вас бог, сэр.
Горацио. Да благословит он и тебя.
Первый матрос. Он так и сделает, сэр, если захочет. Тут есть письмо для
вас, сэр. Оно от посла, который уехал в Англию. Если только ваше имя
Горацио, как мне об этом сообщили.
Горацио (читает). "Горацио, когда ты просмотришь письмо, устрой этим
малым доступ к королю: у них есть письма для него. Не успели мы пробыть и
двух дней в море, как хорошо вооруженный пиратский корабль погнался за нами.
Так как оказалось, что мы плывем слишком медленно, нам поневоле пришлось
быть храбрыми и, когда мы сцепились, я перескочил на борт их корабля. В то
же мгновение они отошли от нашего; корабля, и я один оказался их пленником.
Они обошлись со мной, как великодушные воры. Но они знали, что делали, и я
теперь должен оказать им услугу. Пусть, король получит письма, которые я
посылаю. И спеши ко мне с такой скоростью, как если бы ты бежал от смерти.
Мне нужно шепнуть тебе на ухо слова, от которых ты онемеешь. И все же они
слишком легки для дела такого калибра. Розенкранц и Гильденстерн продолжают
путь в Англию. О них я должен много рассказать тебе. Прощай. Тот, который,
как ты знаешь, принадлежит тебе: Гамлет". Пойдемте, я устрою так, чтобы ваши
письма попали по назначению. Я сделаю это как можно скорей, чтобы вы могли
проводить меня к тому, от кого вы их привезли. (Уходит.)
Входят король и Лаэрт.
Король. Ну, теперь ваша совесть должна скрепить печатью мое оправдание
и вы должны поместить меня в вашем сердце как друга. Ведь вы слышали, и
слышали разумным ухом, что тот, который убил вашего благородного отца,
замышлял и против моей жизни.
Лаэрт. Кажется, это действительно так. Но скажите мне, почему вы не
преследовали его за эти дела, столь преступные и тяжелые по своей природе?
Ведь к этому вас побуждали чувство безопасности, осмотрительность, вообще
все.
Король. О, тут были две особые причины! Может быть, они покажутся вам
неосновательными, но для меня они имеют большую силу. Королева, мать его,
живет им и не насмотрится на него. А что касается меня, - достоинство ли это
мое, или моя беда, - она так крепко связана с моей жизнью и душой, что,
подобно тому, как звезда движется только в своей сфере, так и мое движение
зависит от нее. Другой причиной, почему я не могу действовать открыто,
является та великая любовь, которую питают к нему простые люди. Они
покрывают все его недостатки своей любовью, подобно тому источнику, который
превращает дерево в камень, обращают самые его пороки в достоинства. Так что
стрелы мои, слишком легкие для такого сильного ветра, возвратились бы к
моему луку и не попали бы в цель.
Лаэрт. Итак, я потерял благородного отца, сестра моя доведена до
отчаянного состояния. А ведь если восхвалять ее такую, какая она была
прежде, ее достоинства по своему совершенству стояли на вершине нашего века,
не уступая никому. Но месть моя свершится.
Король. Не тревожьтесь об этом, спите спокойно! Не думайте, что мы
сделаны из вялого и безжизненного вещества и допустим, чтобы у нас борода
тряслась от страха, считая это приятным времяпровождением. Вы вскоре кое-что
услышите. Я любил вашего отца и люблю самого себя. И поэтому, надеюсь, вы не
будете сомневаться...
Входит придворный.
Что такое? Что случилось?
Придворный. Письма, милорд, от Гамлета: это - вашему величеству, это -
королеве.
Король. От Гамлета! Кто их привез?
Придворный. Матросы, милорд, - так мне сказали. Я их не видел. Эти
письма дал мне Клавдио. Он получил их от того, кто их привез.
Король. Лаэрт, я вам их прочитаю. (Придворному.) Оставьте нас.
Придворный уходит.
"Высокий и могущественный! Узнайте, что меня высадили нагим на берегу вашего
королевства. Завтра я буду просить разрешения предстать перед ваши
королевские очи. И тогда, испросив на то ваше согласие, я расскажу
обстоятельства моего внезапного и странного возвращения. Гамлет". Что это
значит? А остальные вернулись? Или это обман, а не правда?
Лаэрт. Вы узнаете руку?
Король. Это почерк Гамлета. "Нагим"! И в приписке он еще говорит
"один". Вы можете мне что-нибудь посоветовать?
Лаэрт. Я не знаю, что и думать, милорд. Но пусть приезжает! Болезнь
моего сердца согревается мыслью, что я доживу до того, чтобы сказать ему в
лицо: "Так сделал ты!" {228}
Король. Раз это так, Лаэрт, - но как же это могло случиться? И все-таки
ведь это случилось! - будете ли вы повиноваться мне?
Лаэрт. Да, милорд, но только, если вы не будете побуждать меня к
примирению.
Король. К твоему собственному миру и покою. Если он сейчас вернется,
прервав свое путешествие, и если он решит больше не предпринимать его, я
буду подстрекать его на дело, замысел которого созрел у меня и которое, как
бы он ни поступил, приведет его к гибели. Его смерть не подымет и ветерка
осуждения, и даже мать его оправдает подстроенное нами дело, назвав его
несчастным случаем.
Лаэрт. Милорд, я готов повиноваться. И тем охотнее, если вы устроите
так, что исполнителем дела буду я.
Король. Отлично. О вас много говорили с тех пор, как вы уехали, также и
в присутствии Гамлета, благодаря одному вашему качеству, которым вы, как
говорят, блистаете. Вся совокупность ваших достоинств не возбуждала в
Гамлете такой зависти, как то, что, с моей точки зрения, является наименее
существенным.
Лаэрт. Что это за достоинство, милорд?
Король. Оно как лента, украшающая шляпу юноши. И все же оно не лишено
пользы: ибо юности не менее к лицу легкий и небрежный наряд, который она
носит, чем зрелому возрасту опушенные соболем одежды, способствующие
здоровью и придающие важность. Тому назад два месяца здесь был один
джентльмен из Нормандии. Я видал французов и бывал на войне против них. Они
хорошо ездят верхом. Но возле этого щеголя было колдовство: он врос в седло
и заставлял своего коня проделывать такие шутки, как будто он составлял одно
тело с красивым животным. Он превзошел все, что я мог представить себе, и я
намного уступаю ему в уменье принимать разные обличил и строить уловки.
Лаэрт. Нормандец, не так ли?
Король. Нормандец.
Лаэрт. Клянусь жизнью, Ламор.
Король. Он самый.
Лаэрт. Я хорошо его знаю. Он - краса и слава всей страны.
Король. Он говорил о вас и восхвалял ваше искусство и мастерство в
фехтовании, в особенности на рапирах. Он даже воскликнул, что стоило бы
поглядеть на состязание, если бы нашелся для вас достойный соперник. Он
клялся, что фехтовальщики его народа ни быстротой движений, ни парированием
ударов, ни глазомером не могут сравниться с вами. Сэр, этот рассказ так
отравил Гамлета завистью, что он перестал что-либо делать и только желал и
просил, чтобы вы скорее приехали и сразились с ним.
Лаэрт. Ну, и что из этого, милорд?
Король. Лаэрт, ваш отец был дорог вам? Или вы Подобны лишь изображению
печали на картине, лицу без сердца?
Лаэрт. Почему вы это спрашиваете?
Король. Я не думаю, что вы не любили вашего отца, но я знаю, что любовь
рождается во времени, и я видел на убедительных примерах, что время
охлаждает ее искру и огонь. В самом пламени любви имеется нагар на фитиле,
который уменьшает пламя. И ничто не пребывает вечно в том же добром
качестве, ибо благо, становясь пресыщением, умирает от собственного избытка.
То, что мы хотим сделать, мы должны делать тогда, когда этого хотим. Ибо
"хотим" изменяется и подвержено стольким же охлаждениям и отсрочкам, сколько
есть на свете языков, рук, случайностей, и тогда "должны" становиться
подобным мучительному вздоху расточителя. Но коснемся самого чувствительного
места язвы. Гамлет возвращается. Что готовы вы предпринять, чтобы показать
себя сыном своего отца на деле, не только на словах?
Лаэрт. Перерезать ему горло в церкви.
Король. Действительно, не должно быть такого места, которое давало бы
убежище убийству. У мести не должно быть границ. Но, добрый Лаэрт, если вы
хотите это сделать, не выходите из своей комнаты. Когда Гамлет вернется, он
узнает, что вы здесь. Мы подошлем к нему людей, которые будут восхвалять
ваши совершенства и вдвойне приукрасят ту славу, которую создал вам этот
француз. И, наконец, мы сведем вас и побьемся об заклад. Он, по своей
беспечности, великодушию, не будет внимательно рассматривать рапир. Итак,
легко, с небольшой ловкостью рук вы сможете выбрать непритупленную рапиру и
в этом состязании рассчитаться с ним за вашего отца.
Лаэрт. Я так и сделаю. И с этой целью я смажу свою рапиру. Я купил у
знахаря снадобье столь смертельное, что если только окунуть в него нож и
ранить этим ножом до крови, не найдется такой искусно приготовленной
припарки, составленной из всех трав, имеющих целебную силу под луной {229},
которая смогла бы спасти человека от смерти, даже если он только оцарапан. Я
трону острие моей рапиры этой отравой, так что, если я хотя бы слегка его
задену, это станет смертью.
Король. Обдумаем все хорошенько. Взвесим, когда и какими средствами нам
удобнее всего осуществить наш замысел. Если он может потерпеть неудачу и
благодаря плохому исполнению наше намерение станет явным, лучше совсем не
пробовать. Поэтому к нашему замыслу нужно прибавить второй, который
выдержит, если первый лопнет при испытании. Постойте! Дайте мне подумать. Мы
устроим торжественный поединок между вами, двумя искусными фехтовальщиками.
Нашел! Когда во время поединка вам обоим станет жарко и захочется утолить
жажду, - нападайте яростней, чтобы добиться этого, - и когда он попросит
пить, у меня будет наготове кубок. И если он только пригубит его) - пусть
даже посчастливится ему избежать вашего ядовитого удара, - наш замысел
осуществится. Но, постойте, что за шум?
Входит королева.
Что случилось, милая королева?
Королева. Одна печаль следует по пятам за другой, так быстро идут они
чередою. Ваша сестра утонула, Лаэрт.
Лаэрт. Утонула? О, где?
Королева. Над ручьем наискось растет ива, которая отражает свои листья
в зеркальном потоке. Туда пришла она с причудливыми гирляндами из листков,
крапивы, маргариток и тех длинных пурпурных цветов, которым откровенные на
язык пастухи дают грубое название, а наши холодные девушки называют пальцами
мертвецов. Когда она взбиралась на иву, чтобы повесить на свисающие ветви
сплетенные ею венки из цветов и трав, завистливый сучок подломился и вместе
со своими трофеями из цветов она упала в плачущий ручей. Широко раскинулась
ее одежда" и некоторое время держала ее на воде, как русалку, и в это время
она пела отрывки старых песен, как человек, не сознающий своей беды, или как
существо, рожденное в водяной стихии и свыкшееся с ней. Но это могло
продолжаться недолго: пока ее одежда не отяжелела от воды и не потащила
несчастную от мелодичной песни к тенистой смерти.
Лаэрт. Увы, значит она утонула?
Королева. Утонула, утонула!
Лаэрт. И без того слишком много для тебя воды, бедная Офелия, и потому
я удержусь от слез. И все же мы не можем без этого обойтись: природа
соблюдает свой обычай, чтобы говорило чувство стыда. Когда я пролью слезы, я
перестану вести себя, как женщина. Прощайте, милорд. У меня на языке
пламенная речь, которая готова вспыхнуть, но эти глупые слезы гасят ее.
(Уходит.)
Король. Пойдем за ним, Гертруда. Какого труда мне стоило успокоить его
бешеный гнев! Теперь, боюсь, смерть Офелии снова возбудит его. Поэтому
последуем за ним.
Уходят.
Входят два комика-простака {230}.
Первый. Нужно ли хоронить по христианскому обычаю ту, которая
добровольно искала спасения души?
Второй. Да. И поэтому немедленно копай ей могилу. Следователь разбирал
ее дело и присудил ей христианское погребение.
Первый. Как же это возможно, если только она не утопилась при
самозащите?
Второй. Так уж решено следователем.
Первый. Тут, значит, "se offendendo" {231}. Иначе не может быть. Ведь
вот в чем вся штука: если я топлюсь преднамеренно, тут, значит, есть деяние.
А у деяния имеются три раздела: а именно - действовать, делать и совершать.
Итак, она утопилась преднамеренно.
Второй. Нет, послушай, друг могильщик...
Первый. Постой, дай сказать. Вот вода. А вот стоит человек. Хорошо.
Если человек идет к воде и топится, значит, хочет он этого или не хочет, он
сам идет. Заметь это. Но если вода идет к нему и топит его, это значит, что
он не топится. Итак, тот, кто не виноват в своей собственной смерти, не
сокращает своей собственной жизни.
Второй. Это что же - закон?
Первый. Ну да! Тот самый закон, по которому ведут следствие.
Второй. Хочешь знать правду? Не будь она дворянкой, ее бы не похоронили
по христианскому обряду.
Первый. Вот это ты верно сказал. Жаль, что знатные люди имеют в этом
мире право топиться и вешаться, - чего не имеют такие же, как они,
христиане... Ну, дай заступ. Нет более старинных дворян, чем садовники,
копатели канав и могильщики. Они продолжают профессию Адама.
Второй. Разве он был дворянином?
Первый. Он был первым, у которого был герб {232}.
Второй. Да что ты, у него не было герба.
Первый. Как, разве ты язычник? Как понимаешь ты писание? В писании
сказано: Адам обрабатывал землю. А как же он мог обрабатывать землю без рук?
Я тебе задам другой вопрос. Если ты мне не дашь правильного ответа, тогда
признай себя...
Второй. Валяй!
Первый. Кто строит крепче каменщика, корабельщика и плотника?
Второй. Тот, кто строит виселицы. Ибо это сооружение переживает тысячу
своих обитателей.
Первый. Мне нравится твое остроумие, честное слово. Виселица здесь
хорошо подходит. Но почему она хорошо подходит? Она хорошо подходит для тех,
кто дурно поступает, а ты дурно поступаешь, говоря, что виселица построена
крепче церкви. Итак, виселица хорошо подходит для тебя. Ну, еще попробуй.
Второй. Кто строит крепче каменщика, корабельщика и плотника?
Первый. Да, ответь мне на это и передохни.
Второй. Черт возьми, я могу ответить.
Первый. Ну?
Второй. Ей-богу, не могу.
Входят Гамлет и Горацио.
Первый. Не ломай себе головы, ибо глупый осел не пойдет быстрей, как
его ни бей. А когда тебе в следующий раз зададут этот вопрос, отвечай:
могильщик. Дома, которые он строит, стоят до Страшного суда. Ступай сходи к
Иохану {233} и принеси мне кувшин вина.
Второй комик уходит.
(Поет.) "В юности, когда я любил, любил, мне казалось очень сладким
сокращать - ох! - время заба-а-а-вой, - ох! {234} - мне казалось, что
не-е-ету ниче-е-го лучшего".
Гамлет. Неужели этот малый не чувствует того, что делает: он поет,
копая могилу?
Горацио. Привычка развила в нем это легкое отношение.
Гамлет. Да, это так: рука, мало знакомая с трудом, обладает более
изощренной чувствительностью.
Первый комик (поет). "Но старость подошла ко мне крадущимся шагом,
забрала меня в когти и довезла до берега, как будто я никогда не был
молодым". (Выбрасывает череп.)
Гамлет. У этого черепа был язык, и он мог петь. Этот плут швырнул его
на землю, как будто та челюсть, которой Каин совершил первое убийство! Это,
может быть, башка политика, которой теперь играет этот осел, а некогда он
обманывал самого бога, - разве не может быть?
Горацио. Возможно, милорд.
Гамлет. Или придворного, который, быть может, говорил: "Доброе утро,
любезнейший милорд! Как поживаешь, добрый милорд?" А этот, может быть,
милорд такой-то, который хвалил коня милорда такого-то. Когда хотел его
выпросить, - ведь это возможно?
Горацио. Да, милорд.
Гамлет. Ну, конечно, так. А теперь он принадлежит миледи Червоточине и
заступ могильщика бьет его по морде. Это удивительное превращение; если бы
только мы умели его наблюдать! Неужели стоило воспитывать эти кости лишь для
того, чтобы играть ими в кегли? Мои кости ноют при одной мысли об этом.
Первый комик (поет). "Кирка и заступ, заступ, а также саван, - ох! -
вырытая в глине яма подходит для такого гостя". (Выбрасывает череп.)
Гамлет. Вот еще череп. Почему ему не быть черепом юриста? Где теперь
его казуистика, увертки, казусы, толкования владельческих прав и все его
проделки? Почему он терпит, чтобы грубый парень бил его по башке грязным
заступом, и не скажет ему, что он совершает преступление действием? Гм... А
этот малый мог быть в свое время крупным скупщиком земли и знатоком актов по
закладу земельной собственности, расписок в получении денег, неустоек,
двойных поручительств и возмещений убытков. Неужели в том только и состоит
итог собранных им неустоек и возмещение всех его возмещений, что
исключительная голова его полна исключительной грязи? Неужели его поручители
не хотят больше поручиться за приобретенную в двойных сделках землю, кроме
той, которая по размерам не больше, чем акт о сделке. Самые документы о
переходе земли в его собственность едва ли уместятся в этом ящике. И неужели
даже его наследник не получит больше, а?
Горацио. Ни на йоту больше, милорд.
Гамлет. Ведь пергамент делают из овечьей кожи?
Горацио. Да, милорд, а также из телячьей кожи.
Гамлет. Овцы и телята те, кто ищет в этом обеспечения. Я поговорю с
этим малым. Чья это могила, парень?
Первый комик. Моя, сэр. (Поет.) "Ох, вырытая в глине яма подходит для
такого гостя".
Гамлет. Да, я думаю, что она твоя, раз ты находишься в ней {235}.
Первый комик. Вы находитесь не в ней, а поэтому она не ваша. Что
касается меня, - я не вру, находясь в ней, и все-таки она моя.
Гамлет. Ты врешь, находясь в ней и говоря, что она твоя; она для
мертвых, а не для живых, поэтому ты врешь.
Первый комик. Это живая ложь, сэр: она снова перейдет с меня на вас.
Гамлет. Для кого ты роешь эту могилу?
Первый комик. Не для мужчины, сэр.
Гамлет. Для какой женщины в таком случае?
Первый комик. И не для женщины.
Гамлет. Кто же будет похоронен в ней?
Первый комик. Та, что была женщиной, сэр. Но, мир душе ее, - она уже
умерла.
Гамлет. Как уверен в себе этот малый! Нам приходится точно выбирать
слова, иначе нас погубит двусмыслица. Клянусь богом, Горацио, я замечаю это
за последние три года: наше время стало до того острым, что носок башмака
крестьянина приблизился к пятке придворного и натирает на ней ссадину. Как
| |
| Просмотров: 295 | Рейтинг: 0.0/0 |
| Всего комментариев: 0 | |
Жанры