носить ее так, как осел носит золото: он должен под бременем ея стенать и проливать пот, а мы либо поведем его за узду, или будем погонять, смотря по обстоятельствам. Когда привезет он сокровище наше туда, куда нам оное доставить хочется, тогда снимем мы с него клажу и отгоним его, подобно развьюченному ослу, на луг махать ушами и есть траву.
Делай, что хочешь; однако он храбрый и сведущий воин.
Точно таков и конь мой, которого я и кормлю столько, сколько он хочет. Тварь сию учу я драться, вертеться, стоять тихо и скакать прямо; дух же мой управляет телесными ее движениями. Некоторым образом и Лепид то же: его должно учить, тащить и погонять; человек, весьма невеликого духа, занимающийся науками, искусствами {Антоний, будучи великим чувственником, легко мог почитать в Лепиде то слабоумием, что он увеселялся только духовною пищей.} и подражаниями; у которого еще то в употреблении быть начинает: что другими за ветхостию уже брошено. Не говори о нем иначе, как о машине. - Итак, Октавий! внимай великим предложениям - Брут и Кассий собирают войска; мы немедленно должны помышлять об обороне. Итак, соединим силы наши, соберем лучших наших друзей и употребим лучшие средства открыть тайные намерения и отвратить явные опасности.
О сем стараться нам должно. Мы находимся на краю бездны и со всех сторон окружены врагами. Я страшусь, чтобы многие, теперь улыбающиеся, не имели миллиона пагубных намерений в сердцах своих.
Пред Брутовою ставкой, в стане подле Сардиса.
Трубы. БРУТ, ЛУЦИЛЛИЙ, и воины; ТИТИНИЙ и ПИНДАР встречаются им.
Стой!
Лозунг сказан! - Стой!
Как! - Луциллий! - разве Кассий близко?
Близко, и вот Пиндар, принесший тебе поздравление от господина своего.
Хорошо. - Господин твой, Пиндар, либо по перемене собственных своих мыслей, или по научению других, подал мне сильную причину желать, чтобы сделавшееся никогда не делалось.
Я уверен, что благородный мой начальник окажет себя таковым, каков он есть, то есть мужем честным и благоразумным.
В сем нет сомнения - Послушай, Луциллий - скажи мне, как он тебя принял?
Довольно учтиво и почтительно; однако не с такими знаками доверенности, ниже с такою чистосердечною дружбою, как прежде.
Ты описал горячего друга, который уже охладел. Примечай, Луциллий, всегда, когда дружба начинает слабеть и уменьшаться, делаются принужденные учтивости. Искренней и непритворной верности неведомы никакие хитрости; но лицемеры подобны коням, которые, когда ведут их под узду, прыгают и обещают много огня; но, ощутив понуждения кровавых шпор, теряют гордость свою, и снимая с себя в опыте личину, являются скверными тварями. Подвигается ли войско его?
Сию ночь проведет оно в Сардисе; большая часть и вся конница идет с Кассием.
(Слышен марш. Кассий приходит с своими воинами.)
Слышишь ли? Он уже там. - Поди к нему с оказанием дружелюбия на встречу.
Стой!
Стой! - Скажи лозунг!
Стой! стой! стой!
Ты несправедливо поступил со мною, благородный Брут.
Судите, о боги! поступаю ли я со врагами своими несправедливо! А когда и с врагами не поступаю так, то как же могу поступить так с братом моим?
Брут, мудрая личина, которою ты покрываешься, сокрывает несправедливость. А поступая так -
Успокойся, Кассий! объяви неудовольствия свои равнодушно. - Я тебя знаю. - Перед глазами воинств наших, едину дружбу видеть в нас долженствующих, не будем ссориться. Пусть оные удалятся; тогда, Кассий! приди в мою ставку, предложи мне все твои неудовольствия, и я тебя выслушаю.
Пиндар! скажи нашим начальникам, чтоб они войско отвели несколько подалее от сего места.
Луциллий! скажи и ты, и никому не вели приближаться к нашей ставке до окончания разговора нашего. Луций и Титиний должны оберегать к нам вход.
Внутренность Брутовой ставки.
Что ты поступил со мною несправедливо, показывает осуждение и наказание Луция Пеллы; ты осудил и наказал его за то, что он позволил Сардинцам подкупить себя, не оказав ни малейшего внимания к письму моему, в котором просил я за него, как за знакомого себе человека.
Ты сам против себя поступил несправедливо, вмешавшись в такое дело.
В нынешнее время некстати уважать каждое малое преступление.
Но я должен сказать тебе, Кассий, что говорят, будто и ты за деньги продавал чины недостойным.
Я продавал чины! - Ты ведаешь, что сие говорит Брут; иначе, клянусь богами! сия речь была бы твоею последнею.
Имя Кассиево защищает лихоимство сие и удаляет должное наказание.
Наказание?
Вспомни о Марте, вспомни о пятомнадесять Марта! Не обагрился ли за правду Цезарь кровию? Какой злодей дерзнул бы возложить на него руку свою, если бы не ради правды пал Цезарь? Должно ли кому-либо из нас, сразивших наивеличайшего Мужа на целом шаре земном для того, что он разбойников покровительствовал, обагрять теперь руки свои подлым лихоимством и важные достоинства продавать за ничтожный металл? - Лучше хотел бы я быть самою презренною тварью, нежели таким римлянином!
Брут! не раздражай меня; я не могу сносить сего. Ты забываешь сам себя, хотя ограничить знатность мою. Я воин, имел более опытов и более имею права раздавать чины и достоинства.
Поди с глаз моих! ты уже не Кассий!
Точно он.
Я уверяю тебя, что ты не Кассий.
Престань! или я забудусь. Храни безопасность свою; не раздражай меня более.
Удались, пороков исполненный человек!
Возможно ли!
Внимай мне; ибо я говорить намерен. Разве должен я уступить воспылавшему гневу твоему? Разве должен я устрашиться, когда безумец злобится на меня?
О боги! разве все сие сносить пришло мне?
Конечно, все, и еще более. Злись, доколе распадется сердце твое. Иди, покажи рабам твоим, сколь ты гневен, и заставь трепетать пред собою подчиненных тебе! Должен ли я унизиться пред тобою? должен ли я уступить тебе? должно ли мне молчать и терпеливо пережидать часы безумного гнева твоего? Клянусь богами, что яд желчи своей пожрешь ты сам, хотя бы ты от того и жизни лишиться должен был; ибо с сего дня, когда ты подобен осе сделался, буду я употреблять тебя к своей забаве, к своему увеселению.
Разве уже так далеко зашли мы?
Ты говоришь, что ты лучший воин; покажи себя таковым; преврати ложь в истину: сие обрадует меня. Я с своей стороны весьма бываю доволен, когда имею случай чему-либо от великих мужей научиться.
Ты всячески обижаешь меня. - Ты обижаешь меня, Брут. Я сказал, что я старший воин, а не лучший. Разве сказано мною, что я воин лучший?
Мне до того нужды нет.
Цезарь не дерзал в жизни своей так оскорблять меня.
Умолкни! ты не дерзнул бы так раздражить его.
Не дерзнул бы?
Конечно.
Как! я не дерзнул бы раздражить его?
Никогда.
Не полагайся слишком на дружбу мою; я могу сделать то, в чем после буду раскаиваться.
Ты уже сделал то, в чем раскаиваться должен. Угрозы твои меня не устрашают, Кассий, я так вооружен праводушием, что они летят мимо меня, подобно легкому ветерку, мною не уважаемому. Я посылал к тебе за некоторою суммою злата, но ты мне отказал. - Ибо я не могу денег сбирать подлыми средствами; скорее соглашусь, клянусь в том Небом, растопить сердце свое и кровь свою по каплям отдавать за драхмы, нежели несправедливым образом у бедных поселян отнимать малое их имущество, собранное тяжелыми трудами рук их. Я посылал к тебе за златом, чтобы выдать жалованье легионам моим; но ты мне отказал. Поступил ли в сем случае Кассий так, как Кассию поступить прилично было? Ответствовал ли бы я так Кассию? Когда Марк Брут будет столь гнусен, что откажет в такой малой сумме денег друзьям своим: тогда, о боги! вооружитеся громовыми стрелами своими и в прах обратите его.
Я никогда тебе не отказывал.
Отказал без сомнения.
Нет. - Глупец принес тебе ответ мой. - Брут пронзил сердце мое. Друг должен бы был сносить слабости друга своего; но Брут мои еще увеличивает.
Сам ты принуждаешь меня примечать их.
Ты меня не любишь!
Не могу только терпеть пороков твоих.
Дружеские глаза не увидели бы пороков сих.
Глаза льстеца, конечно бы их не увидели, хотя бы они в ужасной высоте Олимпу равны были.
Иди, Антоний! иди, младой Октавий! отмстите Кассию единому; ибо Кассию мир тягостен. Он ненавидим тем, кого любит; осмеян своим братом; поруган яко раб; все его пороки выведаны, исчислены, выучены наизусть, дабы выставлять их пред глаза его. - О! слезные реки излечили бы душу мою! - Вот кинжал! вот обнаженная грудь моя, и в ней сердце драгоценнейшее злата, богатейшее сокровищницы Плутусовой. Возьми его, если ты римлянин; я, отказавший тебе в злате, хочу отдать сердце мое. Пронзи его так, как пронзил ты Сердце Цезарево; знаю, что и во время самой жесточайшей к нему ненависти любил ты его более, нежели когда-либо любил Кассия.
Вложи в ножны кинжал твой. Сердись, если хочешь: я дам тебе волю; делай, что хочешь: я прощу тебе всякую обиду. О Кассий! ты зришь пред собою агнца, который не иначе питает в себе гнев, как кремень огонь издает: доколе делают ему величайшее насилие, выбрасывает он искры и паки вдруг хладен делается.
Разве Кассий должен еще дожить до того, чтобы Бруту своему служить посмешищем, когда скорбь и беспорядочное течение крови мучает его?
Моя кровь была также в беспорядке, когда я говорил сие.
Ты признаешься в сем? Дай же мне свою руку.
О Брут!
Что?
Если в тебе столько дружбы, чтобы терпеть меня, когда природная моя вспыльчивость приводит меня в забвение?
Да, Кассий; когда с сего времени ты разгорячишься, Брут думать будет, что горячится родившая тебя, и простит тебя охотно.
Пустите меня к своим Полководцам, они бранятся; опасно оставить их одних.
Не входи туда.
Ничто, кроме смерти, удержать меня не может.
Кто там? - Что тебе надобно?
Устыдитесь, о Полководцы! что вы делаете? "Любить друг друга ироям подобает; "Ироев таковых согласье украшает. - Послушайте меня; я жил подле вас" {И сие обстоятельство взято из описанной Плутархом жизни Брутовой.}.
Как жалко рифмотворствует циник!
Поди вон, бесстыдный враль!
Успокойся, Брут; это ему свойственно.
Я тогда буду уважать свойственное ему, когда он будет уважать время. К чему такие, врали в поле? Удались, глупец!
Поди, поди своим путем.
(Стихотворец уходит. Луциллий и Титиний приходят.)
Луциллий и Титиний! скажите начальствующим, чтоб показали они воинам своим место для ставок.
А потом придите назад и немедленно приведите к нам Мессалу.
(Луциллий и Титиний уходят.)
Луций! принеси стакан вина.
Я не думал, чтобы мог ты так осердиться.
О Кассий! меня угнетают многоразличные скорби.
Ты не прибегаешь к философии своей, если случайным злам даешь над собою столько власти.
Никто не сносит лучше скорби. - Порция лишилась жизни -
Порция!
Ее нет уже! -
Как же не лишился я жизни, так тебе пред сим противоречив? - О несносная и болезненная потеря! - Какая болезнь прервала нить жизни ея?
Нетерпение в рассуждении моей отлучки и печаль от умножающихся сил младого Октавия и Марка Антония; ибо известие сие пришло пред ее смертию; она сошла с ума и, как служанки ее отлучились, проглотила горящие угли.
И умерла?
Да.
О бессмертные боги!
(Луций приходит с вином и свечою.)
Не говори более о ней - подай мне вино. - В сем стакане погребаю все наши неудовольствия.
Сердце мое жаждет с таким же благородным намерением опорожнить стакан сей. Лей, Луций, доколе вино потечет через края; я не могу слишком много выпить за приобретение Брутовой любви.
(Титиний и Мессала приходят.)
Поди, Титиний, здравствуй, достойный Мессала! - Теперь сядем мы подле свечи сея, и будем рассуждать о делах наших.
Порция! итак, нет уже тебя?
Ни слова - Мессала! я получил письма, которые уведомляют, что Октавий и Марк Антоний вышли против нас с сильным войском и идут к Филиппам.
И я такого же содержания получил письма.
С каким прибавлением?
Что Октавий, Антоний и Лепид объявили сто сенаторов врагами отечества и лишили жизни.
В сем письма наши несогласны; мои уведомляют только о смерти семидесяти сенаторов. Цицерон также находится в числе их.
Цицерон?
Цицерон лишился жизни по силе оного приговора. - Ты никаких писем не получал от супруги своей, Брут?
Никаких, Мессала.
И в других письмах о ней ничего не пишут?
Ничего.
Сие, кажется мне, чрезвычайно.
Для чего ты спрашиваешь? - Разве к тебе что-нибудь о ней писали?
Нет, Брут.
Если ты римлянин, то скажи правду.
Так снеси и ты, как римлянин, ту правду, которую я скажу тебе. Она, конечно, умерла, и умерла чрезвычайным образом.
Прости, Порция! - Мы умереть должны. Мессала! мысль, что она некогда умереть долженствовала, делает меня столько мужественным, чтобы терпеливо снесть смерть ее.
Так по справедливости великие мужи должны сносить великие несчастья.
Философия моя так же сему меня научает, как и твоя; однако сердце мое не таково бы было в сем случае.
Приступим к делу. - Хорошо ли будет, если мы тотчас пойдем к Филиппам?
Сие, кажется мне, будет нам вредно.
Почему?
Потому, что нам выгоднее, если неприятель нас искать будет; тогда издержит он запас свой, утомит свое войско и никому, кроме себя, вреда не сделает; мы же будем стоять в тишине и спокойствии и после тем с большею бодростью выйдем в поле.
Основательнейшие причины достойны большего внимания. Народы, находящиеся между нами и Филиппами, суть только по принуждению на стороне нашей; ибо они нам дань платить отказались. Когда мы неприятеля мимо них пропустим, он ими укрепится и с новою силою, новою бодростью и с большим числом войска нападет на нас. Мы его лишим сей выгоды, если пойдем против него до Филипп и оные народы оставим позади.
Послушай, любезный Брут -
Прости меня. - Вспомни и то, что мы собрали уже всех друзей наших; легионы наши полны; дело наше к концу приспело; неприятель каждый день усиливается, а мы, достигшие уже самой вершины, без сомнения, час от часу упадать будем. Судьбы человеческие подобны приливу и наводнению: употребляя в пользу наводнение, достигают счастия; пропуская его, все плавание жизни нашей кончится порогами и кораблекрушением. По такому морю мы плывем теперь; нам должно употребить в пользу свою наводнение или всего лишиться.
Пусть будет так, как тебе угодно; мы пойдем и будем их дожидаться при Филиппах.
В продолжении разговора нашего настала ночь, и натура должна повиноваться необходимости; кратчайшею, сколь возможно, дремотою ее мы удовольствуем. Мы все уже сделали.
Все. - Добрая ночь; завтра мы рано проснемся и пойдем.
Принеси мне спальную одежду. - Прощай, любезный Мессала; добрая ночь, Титиний - Кассий, благородный Кассий! да усладит тебя покойный сон!
О дражайший Брут! мы худо начали сию ночь, но никогда не должен уже быть между нами раздор такой.
(Луций приходит со спальной одеждой.)
Теперь все хорошо.
Покойная ночь, Брут!
Подай - Где твоя цитра?
Здесь в ставке.
Ты уже почти спишь. - Бедняк! я не виню тебя; ты долго не спал. Позови Клавдия, или кого-нибудь другого из людей моих; они должны спать в моей ставке на подушках.
Варрон и Клавдий!
(Варрон и Клавдий приходят.)
Ты звал, Брут?
Спите в моей ставке; может быть, я скоро вас разбужу и пошлю к Кассию.
Если тебе угодно, мы дожидаться будем.
Нет, ложитесь, друзья мои; может быть, я переменю мысли. - Вот та книга, которую я столько искал, Луций; я положил ее в карман спальной моей одежды.
Я верно знал, что ты ее мне не отдавал.
Не сердись на меня, друг мой; я беспамятен. Можешь ли ты еще несколько времени не смыкать глаз своих и поиграть мне что-нибудь на цитре?
Могу, Брут, если тебе угодно.
Угодно, Луций; я тебя мучу, но ты не упрям.
Это должность моя, государь.
Мне не должно налагать на тебя того, что свыше сил твоих; я знаю, что молодые люди сон любят.
Я уже спал, Брут.
Хорошо сделал; скоро опять спать будешь; я не долго продержу тебя. Если я жив буду, то без награждения не останешься.
- Самый сонный тон! - О дремота убийственная! ты кладешь свинцовую палицу свою и на Луция моего, тебя еще музыкою увеселяющего! - Прости, Луций; я люблю тебя столько, что не могу уже удерживать тебя от сна. Если будешь дремать, то можешь изломать свою цитру; я возьму ее у тебя; теперь спи. - Посмотрим, посмотрим - разве не замечено, где я читать перестал? - Здесь, кажется. -
(Садится и читает; является Цезарев дух.)
- Как худо горит свеча сия! - Кто там? Думаю, что слабость глаз моих производит ужасное сие явление. - Оно ко мне приближается! - Существо ли ты? бог ли ты какой? или злой, или добрый дух, возмущающий кровь мою и воздымающий власы мои? Скажи мне, что ты?
Твой злой гений, Брут.
Почто явился ты?
Сказать, что при Филиппах ты меня увидишь.
Я опять тебя увижу?
Хорошо; итак, при Филиппах я еще тебя увижу. - Я скрепил сердце свое, а ты уже исчезаешь?