nbsp;
Я не запрещаю тебе превозносить похвалами Цезаря; но какой договор хочешь ты с нами сделать? К числу ли друзей наших хочешь принадлежать или нам идти должно и более о тебе не думать?
Для того и требовал я руки от вас; но, признаюсь, я сделался другого мнения, когда низвел взор на Цезаря. Я друг ваш и всех вас люблю, надеялся, что вы докажете мне, почему и в чем вам Цезарь опасен был.
Иначе, конечно, бы действие сие было действие бесчеловечное. Причины наши толь важны и сильны, что они довольствовали бы тебя, если бы ты, о Антоний! был и сын Цезарев.
Сего только я и желаю. Впрочем, прошу вас позволить мне отнесть его труп на площадь, и надгробным словом оказать ему последнюю дружбу на кафедре.
Сие можешь ты исполнить, Марк Антоний.
Ты не знаешь, что делаешь; не позволяй, чтобы Антоний говорил ему надгробное слово. Известно ли тебе, какое впечатление сделает в народе то, что он скажет?
Позволь мне прежде взойти на кафедру, и предложить причины смерти Цезаревой. Я примолвлю, что Антоний будет говорить все с нашего позволения и одобрения и что мы желаем, да воздается Цезарю по смерти его надлежащая честь. Сие для нас будет более выгодно, нежели вредно.
Я не знаю, что будет; только это мне неприятно.
Марк Антоний! возьми труп Цезарев. В речи своей не должен ты нам делать никаких упреков, но всевозможную хвалу приписывать Цезарю. Скажи также, что ты говоришь с нашего позволения; иначе не будет тебе никакого дела до его погребения. Говорить будешь ты на той же кафедре, на которую взойду я; и начнешь речь твою тогда, когда я свою окончаю.
Пусть будет так; я более ничего не требую.
И так сделайте приготовление к погребательному шествию и подите за нами.
Прости мне, труп окровавленный! что я толь кротко и дружелюбно с убийцами твоими поступаю. Ты еси остаток величайшего мужа, когда-либо в течение времени жившего! - Горе руке, пролившей драгоценную кровь сию! - Взирая на язвы твои, которые разверзают немые и розовые уста твои, дабы испросить у языка моего силы произношения слов, следующее предсказываю: клятва соделает хромыми члены человеческие! внутренняя ярость и кровопролитное междоусобие будет терзать все страны Италии! кровь и опустошение будут толь обыкновенны, и ужасные явления толь ежедневны, что матери станут улыбаться, зря детей своих терзаемых руками войны; привычка к бесчеловечным действиям изгонит всякое соболезнование, и мщением кипящий дух Цезарев, сопровождаемый еще пылающею адскою фурией, гласом Монарха будет в странах сих призывать к убийству, и выпустит псов кровопролития, доколе по всей земле не распространится смрад мертвых трупов, о погребении воздыхающих. -
Не Октавию ли Цезарю служишь ты?
Так, Марк Антоний.
Цезарь писал к нему, чтобы он в Рим прибыл.
Письмо он получил и находится уже в пути. Мне приказал он уведомить тебя о сем прежде. -
О Цезарь!
Сердце твое мятется; отойди и проливай слезы. Скорбь, вижу я, заразительна: глаза мои слез исполнились, коль скоро узрел я сии капли в твоих глазах. - Скоро ли будет сюда господин твой?
Сию ночь проведет он только в семи милях от Рима.
Спеши к нему и сообщи ему плачевное приключение. Здешний Рим есть Рим горестный; Рим опасный для Октавия. Спеши, и скажи ему сие. Но нет! погоди до того времени, как труп сей отнесу я на площадь и посредством речи своей спытаю, как принимает народ свирепый поступок оных кровожаждущих людей. После сего можешь ты уведомить младого Октавия о состоянии Рима. - Помоги мне.
(Поднимают Цезарев труп, и с ним уходят.)
Мы отчета требуем; дайте нам отчет!
И так подите за мною, друзья мои, и меня выслушайте. Ты, Кассий, поди на другую улицу, чтобы народ разделился. Те, которые хотят слушать меня, пусть здесь остаются; а те, которые хотят следовать Кассию, пусть идут с ним. Таким образом публично будет возвещена причина смерти Цезаревой.
Я буду слушать Брута.
Я буду слушать Кассия, чтобы нам можно было сравнить причины их, выслушав каждого порознь.
(Кассий с некоторыми из народа уходит.)
Брут уже на кафедре; тише! -
Пребудьте до конца спокойны. - Римляне, сограждане и друзья! слушайте, как я за себя говорить буду, и соблюдайте тишину, дабы вы слушать могли. Поверьте чести моей и надлежащим образом размыслите о чести моей, дабы вы поверить могли. Судите меня разумно, и соберите весь ваш разум, дабы тем лучше вы судить могли. Если в собрании сем находится кто-либо из друзей Цезаревых, то я сказываю ему, что Брут не менее его любил Цезаря. Но если друг сей спросит: для чего же восстал Брут против Цезаря? то отвечаю ему: не для того, чтобы менее любил я Цезаря, но для того, что Рим любил я более. Разве вы хотите лучше того, чтоб Цезарь жил, а вы рабами умерли: нежели того, чтоб Цезарь умер, а римляне все жили свободно? - Цезарь меня любил, я плачу о нем; он был счастлив, я радуюсь; он был храбр, я чту его; но он был властолюбив, и я умертвил его. Се суть слезы ради дружбы его, радость ради его счастия, честь за храбрость его и смерть за его властолюбие. - Кто из вас толико подл, чтобы охотно рабом быть захотел? Буде есть такой, так пусть говорит он; ибо его оскорбил я. - Кто здесь толико презрителен, чтобы не любил отечества своего? Буде есть такой, так пусть говорит он; ибо его оскорбил я. Теперь умолкну, дабы ответ услышать.
Нет ни одного, Брут, нет ни одного!
И так, я ни одного и не оскорбил из вас. - Я с Цезарем поступил так, как вы с Брутом поступить должны. Причина его смерти на Капитолии вписана. Слава истинных его достоинств не уменьшена; и обвинения, по которым он смерть претерпел, не слишком увеличены.
(Марк Антоний приходит с Цезаревым трупом.)
Вот труп его, провождаемый Марком Антонием, который хотя и не имел участия в его смерти, однако выгоду его смерти, знатное достоинство в Республике, иметь будет. Да и кому из нас падение Цезаря не послужит к пользе? Я оставляю вас со следующим изъяснением: подобно как я лучшего друга умертвил для благосостояния Рима, точно так готов у меня кинжал и для самого себя, коль скоро угодно будет отечеству моему потребовать моей смерти!
Да здравствует Брут! да здравствует Брут!
Проводим его домой с триумфом!
Поставим ему статую подле его предков!
Он должен быть Цезарем!
Цезаревы славные свойства должны быть увенчаны в Бруте!
Мы проводим его домой с восклицаниями!
Сограждане мои.
Тише! - тише! Брут говорит.
Тише!
Позвольте мне, любезные сограждане, одному идти, а вы, в удовольствие мне, останьтеся здесь с Антонием. Окажите последнюю честь трупу Цезареву и выслушайте его речь, имеющую целью славу Цезареву. Марк Антоний будет говорить ее с нашего позволения. Пожалуйте останьтеся все здесь до того времени, как Антоний проговорит речь; а мне позвольте одному идти.
Стой! стой! мы будем слушать Марка Антония.
Пусть он взойдет на кафедру; мы будем его слушать. Антоний! поди.
Я благодарю вас за Брута.
Что он говорит о Бруте?
Он говорит, что за Брута благодарит всех нас.
Лучше бы было, если бы он ничего худого не говорил о Бруте.
Цезарь был тиран.
Конечно. Счастливы мы, что Рим от него освободился!
Тише! послушаем, что скажет Антоний.
Достойные римляне! -
Тише, тише! станем слушать.
Друзья! Римляне! сограждане! послушайте меня. Я пришел не хвалить Цезаря, но воздать последний долг трупу его. Причиняемое зло живет еще и после нас; добро часто с костями нашими погребается. Такова участь и Цезарева. Брут сказал вам, что Цезарь был властолюбив: тяжелое преступление, если сие истинно, за которое Цезарь тяжелое получил и наказание. С позволения Брута и прочих - а Брут человек честный, и все они вообще честные люди - буду я здесь говорить Цезарю надгробную речь. Он был другом моим, верным против меня и справедливым; но Брут говорит, что он был властолюбив, а Брут честен. Он многих пленников привел в Рим, коих выкупные деньги умножили общенародные сокровища: кажется сие вам в Цезаре властолюбием? - Когда вопияли бедные, Цезарь проливал слезы: властолюбие должно быть из твердейших нитей соткано. Но Брут говорит, что он был властолюбив, а Брут честен. Вы все видели, что я при Луперкалиях три раза подносил ему царскую корону, и что он три раза отвергнул ее от себя: разве было сие властолюбие? - Но Брут говорит, что он был властолюбив, а Брут истинно честен. Я говорю не для того, чтобы опровергнуть сказанное Брутом; но нахожусь здесь для того, чтобы сказать известное мне. Вы все некогда любили его, и любили, конечно, не без причины; какая же причина удерживает вас соболезновать о смерти его? - О разум! ты ушел к диким зверям, а людей совсем оставил! - Не теряйте терпения; сердце мое отлетело во гроб к Цезарю: и я престать должен, доколе оно ко мне возвратится.
Мне кажется, что в словах его много разума заключается. Если хорошенько рассмотришь, то найдешь, что с Цезарем поступили очень несправедливо.
Так ли вы думаете? - Я боюсь, чтоб еще худший не занял места.
Приметили ли вы, что он сказал? Он не хотел принять короны.
Если так, то некоторым людям худо будет.
Добродушный человек! - Глаза его от слез покраснели.
В целом мире нет благороднее Антония.
Слушайте! он опять говорить начинает.
Вчера еще только одно слово Цезарево стоило целого мира; а теперь тут лежит он, и самый беднейший человек не имеет к нему почтения. О римляне! если бы хотел я возмутить сердца и умы ваши, то причинил бы зло Бруту и Кассию, которые, как известно вам, честные люди суть. Но я никак оскорбить их не намерен; лучше хочу погрешить противу мертвого, себя самого и против вас, нежели огорчить таких честных мужей. Но вот хартия, с Цезаревою печатью; я нашел ее в горнице его. Тут изображена последняя его воля. Если народ услышит только завещание сие - которое, простите мне, читать я не намерен - то, конечно, все бросятся лобызать раны мертвого Цезаря, обмочат одежды свои в священной крови его, будут просить токмо об одном, в память ему, волосе его; на смертном одре в последней воле своей вспомнят о волосе сем и яко богатое наследство откажут его своим наследникам.
Мы хотим слышать завещание; читай его, Марк Антоний.
Завещание! завещание! - Мы хотим слышать Цезарево завещание!
Нет, о друзья мои! Я не смею читать его; не весьма хорошо будет, если узнаете вы, сколько Цезарь любил вас. Вы не дерево, вы не камни; вы человеки - следственно, завещание его вас бы воспалило, привело бы вас в исступление. Лучше будет, если вы не узнаете, что он вас после себя наследниками сделал; ибо что последовать может, если вы сие узнаете?
Читай завещание; мы хотим его слышать, Антоний. Ты должен читать нам завещание, Цезарево завещание!
Успокойтесь, подождите несколько. - Я слишком зашел далеко, сказав вам о сем. Я страшусь оскорбить честных людей, Цезаря умертвивших. - Я страшусь сего!
Они изменники! - Честные люди!
Завещание! завещание!
Они злодеи, смертоубийцы! - Завещание! читайте его!
И так хотите вы принудить меня, чтобы я прочел вам завещание? Окружите труп Цезарев и позвольте мне показать вам того, который завещание сделал. Сойти ли мне? Позволяете ли мне сие?
Сойди.
Поди сюда.
(Антоний сходит с кафедры.)
Мы позволяем.
Сделайте круг; обступите!
Отойдите! раздвиньтесь!
Дайте место Антонию, благороднейшему Антонию.
Не теснитеся так ко мне; остановитесь!
Назад! назад!
Буде есть у вас слезы, то приготовьтесь теперь пролить их. Вам всем известна тога сия; я помню еще, как Цезарь в первый раз надел ее на себя; сие было летним вечером, в его ставке, в тот день, когда он над врагами Рима одержал победу. - Тут кинжал Кассиев поразил Цезаря - Вот какую рану сделал завистливый Каска! - Здесь пронзен Цезарь ударами любимого Брута. Зрите, как текла кровь Цезарева, когда он извлекал проклятое оружие свое! - Как будто бы выходила она для того, чтобы узнать, Брут ли подлинно толь яростно поражает; ибо Брут, известно вам, был Цезаревым благим духом. - Судите, о боги! колико Цезарь любил его! Сей удар был злейший из всех ударов. Ибо когда узрел великий Цезарь, что и Брут поражает его, тогда неблагодарность вдруг победила его скорее оружия изменников; тогда уязвилося иройское сердце его; тогда закрыл он лицо свое тогою, и к подножию Помпеевой статуи, с которой во все время кровь текла, пал великий Цезарь! Коль ужасно было падение сие, сограждане мои! Тогда пал я, тогда пали вы, тогда пали все мы, когда кровожаждущие изменники торжествовали над нами. - Ах! вы слезы проливаете! вижу, что вы ощущаете впечатление соболезнования. Се суть слезы благородные! - Сердца человеколюбивые! вы уже плачете, взирая только на пронзенную одежду Цезареву? Вот сам он, обезображенный, как видите, руками изменников!
О вид ужасный!
О Цезарь!
О несчастный день!
Изменники! злодеи!
О вид кровавый!
Мы мстить хотим, мстить! - Ступай - ищи - бей - бей до смерти! - Пусть все умрут изменники! -
Помедлите, сограждане мои!
Тише! слушайте благородного Антония.
Мы хотим его слушать, хотим ему повиноваться, хотим с ним умереть!
Достойные друзья! дражайшие друзья! не предпринимайте никакого всеобщего мятежа. Учинившие действие сие суть чести достойные мужи. Какие особливые имели они против него неудовольствия, к сожалению, я не знаю. Они люди разумные и честные и без сомнения дадут вам отчет. Я говорил не для того, друзья мои, чтобы привлечь к себе сердца ваши, я не Ритор, так как Брут; но, как то известно вам, честный простосердечный человек, любящий друга своего. Сие знали и давшие мне позволение говорить о нем всенародно. Ибо нет у меня ни письменного начертания, ни слов, ни убедительности; нет у меня трогательных ужимок, ни искусства в предложении, ниже красноречия, дабы взволновать кровь человеческую. Я говорю худо, но только правду. Я то единственно сказываю, что уже вы сами знаете; показываю вам раны Цезаревы, сии бедные немые раны, и прошу их, да говорят за меня. Но если бы я был Брутом, а Брут Антонием, то Антоний тронул бы сердца ваши и в каждую язву Цезареву вложил язык, который и камни римские возбудил бы к мятежу и бунту.
Бунт! бунт! бунт! -
Мы зажжем дом Брутов!
Ступай, беги, ищи заговорщиков!
Послушайте только еще меня, сограждане мои, послушайте еще меня. -
Тише! слушайте Антония, благороднейшего Антония.
Нет, друзья мои! вы сами не знаете, что хотите делать. Чем заслужил Цезарь такую любовь вашу? Ах! вы еще сего не знаете. И так должен я вам все сказать. Вы забыли завещание, о котором я говорил.
Да, да! - Завещание! - Мы подождем и выслушаем завещание!
Вот оно, запечатленное печатью Цезаревою. Каждому римлянину, каждому человеку, дает он семьдесят пять драхм.
Великодушный Цезарь! - Мы отмстим за смерть его.
Великий Цезарь!
Выслушайте меня спокойно.
Тише!
Далее, уступает он вам все свои гуляния, собственные рощи и новонасажденные сады, на той стороне Тибра находящиеся; уступает их вам и наследникам вашим навсегда для всеобщего увеселения, дабы вы там гуляли и забавлялися. Сие все сделал Цезарь, и я не уповаю, чтобы вы когда-нибудь нажили ему подобного.
Никогда, никогда. - Ступай, ступай! мы сожжем труп его на святом месте и головнями зажжем все домы изменников. - Неси труп! -
Ступай, давай огня!
Жги все!
Что ни будет! - Мятеж! ты уже восприял начало; ступай, в какую страну хочешь! -
- Что, друг мой?
Октавий уже в Риме.
Где он?
Он и Лепид находятся теперь в Цезаревом доме.
Я тотчас к нему пойду; он прибыл в самую пору. Счастие к нам благосклонно, и мы теперь от него все получим.
Я слышал от него, что Брут и Кассий как бы без ума ушли из Рима.
Чаятельно, узнали они, как я возмутил народ. Проводи меня к Октавию.
ЦИННА стихотворец {*} и после него некоторые из народа.
{* Содержание сей сцены и анекдот о сей несчастной судьбе стихотворца Гелвия Цинны повествуется Плутархом.}
Мне снилось нынешнюю ночь, что я пировал с Цезарем, и голова моя наполнена мрачными мыслями. Мне не хочется идти из дому; однако нужды идти меня заставляют.
Как тебя зовут?
Куда идешь?
Где живешь?
Женат ли ты или холост?
Отвечай всякому без обиняков.
И коротко.
И умно.
И правду.
Как я называюсь? куда иду? где живу? - женат ли я или холост? - И так - чтоб каждому из вас отвечать без обиняков, коротко, умно и справедливо - умно скажу вам, что я холост.
Это может значить то, что все женатые безумны. Я боюсь, чтоб за ответ твой не досталось тебе несколько оплеушин. Сказывай далее, и без обиняков.
Без обиняков сказываю вам, что иду к Цезареву погребению.
Как друг или враг?
Как друг.
Прямой ответ!
Где ты живешь? - Коротко.
Коротко, я живу у Капитолия.
Как зовут тебя, друг? - Правду!
По правде, меня зовут Цинною.
Рвите его на части! он заговорщик.
Я Цинна стихотворец, Цинна стихотворец!
Разорвите его за скверные его стихи! разорвите его за скверные его стихи!
Я не Цинна заговорщик!
Нужды нет; его зовут Цинною: вырвите имя его у него из сердца, а потом пусть бежит он, куда хочет.
Разорвите, разорвите его! - Ступай - жги! - ура! бери головни! - беги в дом Брутов, в дом Кассиев! - жги все! - Одни ступайте в дом к Децию - другие к Лигарию - иные к Каске! - Ступай! беги!
На малом острове, близ Мутины*.
{* Рове и Попе определяют действие сцены сей в Риме. В старых изданиях место совсем не означается. Шекспир верно знал из Плутарха, что сии три римлянина собирались для осуждения на смерть многих знаменитых соотечественников своих на одном малом острове, который Аппиан полагает близ Мутины.}
И так все те умереть должны, которых имена здесь вписаны?
Октавий
Брат твой также умереть должен; согласен ли ты на сие, Лепид?
Согласен.
Впиши его, Антоний.
С уговором, чтоб Публий, племянник твой, Антоний, также жив не остался.
Он жить не будет. Одним почерком я его на смерть осуждаю. Но поди, Лепид, в Цезарев дом, принеси завещание; нам надобно подумать, каким образом можно освободиться от некоторых затруднительных членов.
Найду ли я вас опять здесь?
Сей человек лишен всех достоинств; он может быть только рассыльником. Неужели и он будет участвовать в разделении мира и получит третью часть оного?
Для чего же ты уважил так голос его при осуждении многих людей на смерть, разумея его глупцом?
Я старше тебя, Октавий; хотя мы, для избежания некоторых поносительных укоризн, и предлагаем ему такую честь, однако должен он